Старшая Эдда (перевод В. Тихомирова)

О Вёлунде

Нидуд был конунгом в Свитьоде. У него было два сына и одна дочь; ее звали Бёдвильд.

Три брата были сыновьями конунга финнов: одного звали Слагфид, другого Эгиль, третьего Вёлунд. Они бегали на лыжах и охотились на зверя. Они пришли в Волчью Долину и поставили себе дом на Волчьем озере.

Однажды ранним утром они увидели на берегу озера трех женщин; те пряли лен, а рядом лежали их лебяжьи одежды. Это были валькирии. Две из них — Хладгуд Белолебедь и Хервёр Нездешняя — дочери конунга Хлёдвера

[1], а третья, Эльрун, — дочь Кьяра из Валланда[2]. Братья привели их в свой дом и оставили у себя. Эгиль взял в жены Эльрун, Слагфид взял Белолебедь, а Вёлунд — Нездешнюю. Там они прожили семь зим; а потом девы полетели искать сражения и не вернулись. Эгиль встал на лыжи и побежал искать Эльрун, Слагфид пошел за Белолебедью, Вёлунд же остался в Волчьей Долине. Он был самым искусным из людей, известных нам по древним преданиям. Конунг Нидуд приказал схватить его, как об этом рассказано здесь.

О Вёлунде и Нидуде

С полудня

[3] девы летели

над темным лесом -

Нездешняя

[4] с ними,

вестницы судеб;

на берег озерный

сели — для роздыха,

жены-полудницы

лен стали прясть.

Из них единая -

из дев наидивная -

прильнула к Эгилю,

его избрала;

за ней — Белолебедь

в лебяжьих одеждах…;

а третья дева,

второй сестрица,

выбрала Вёлунда,

его обняла.

Так они жили,

семь зим поживали,

зиму осьмую

не жили — маялись,

а на девятую

вовсе ушли:

за темный Мюрквид

[5]

они стремились,

нездешние девы,

вестницы судеб.

С ловитвы вернулся

зоркий охотник,

с ним Слагфид и Эгиль,

а дом опустел, -

внутри и снаружи

и всюду искали;

Эгиль на лыжах

за Эльдрун — к восходу,

Слагфид на полдень

за Сванхвит пустился,

а в Волчьей Долине

Вёлунд остался:

вправлял самоцветы

в червонное злато,

обручье к обручью

на лыка низал -

так пожидал он

свою хозяйку,

а вдруг да вернется

светлая в дом.

Тут вызнал Нидуд,

Ньяров владыка,

что в Волчьей Долине

Вёлунд — один,

и вот, ночью скачут

мужи в кольчугах,

ущербный месяц

блестит на щитах.

Ссели с седел

у самого дома,

двери открыли,

все сквозь обошли:

глядь, на лычаги

кольца нанизаны -

всего же семь сотен

сей выковал муж, -

сняли с лычаг

и вновь нанизали

все обручья -

одно лишь взяли.

Вёлунд с ловитвы

из мест далеких,

охотник зоркий,

домой прибежал

и стал медвежью

свежатину жарить;

сухая, как хворост,

сосна полыхает -

дровишки Вёлунду

ветер высушил.

Альвов хозяин

сел на шкуру медвежью,

обручья считает -

ан нет одного!

Подумал: вернулась

Хлёдвера дочерь,

жена младая, -

она и взяла.

Долго сидел он,

пока не уснул он;

не радостным было

его пробужденье:

руки веревкой

накрепко связаны,

ноги тугими

обмотаны путами.

(Вёлунд сказал:)

«Чьи это люди

кольцевладельца

лычагой скрутили,

меня повязали?»

Тут Нидуд крикнул,

Ньяров владыка:

«Откуда у Вёлунда

в Волчьей Долине,

у князя альвов,

золото наше?»

(Вёлунд сказал:)

«Из груза Грани

[6]

здесь злата нет,

и Рейна холмы,

знать, далёко отсюда;

помню, однако,

богатством не меньшим

мы, родичи, прежде

вместе владели -

Хладгуд и Хервёр,

Хлёдвера дети,

и знатная Эльдрун,

дочерь Кьяра

[7]…»

(Жена преумная,

супруга Нидуда,)

вошла в палаты

и вдоль прошла их,

в средине встала,

молвила тихо;

«Из лесу вышедший

другом не станет…»

Конунг Нидуд отдал своей дочери Бёдвильд золотое обручье, снятое им с лычаги в доме Вёлунда; сам же он препоясался мечом Вёлунда. А владычица сказала:

«…клыки он скалит,

как только видит

свой меч, а заметит

на Бёдвильд обручье -

глаза у него, как у змея, горят.

Жилы ему

немедля подрежьте -

пусть сиднем сидит

в Севарстёд!»

Так и было сделано; ему подрезали подколенные сухожилья, а потом поместили на острове, который был недалеко от берега и назывался Севарстёд. Там он ковал для конунга разные сокровища. Никто не смел бывать у него, кроме самого конунга. Вёлунд сказал:

«На чреслах Нидуда

клинок сверкает,

его точил я -

нельзя вострее,

его закаливал,

как мог я, твердо;

мой меч блескучий

навечно утрачен -

к Вёлунду не вернется

в кузне его рожденный;

а Бёдвильд носит

жены моей злато -

еще не отмщен я! -

обручье красное».

Сидит он, не спит он,

все молотом бьет -

скоро скует он

на Нидуда ковы.

А Нидуда дети,

два сына, вздумали

взглянуть на казну,

что на острове Севарстёд;

у скрыни встали,

ключи спросили, -

алчба их сгубила

как внутрь заглянули;

множество, юные

видят, сокровищ

красного злата

и украшений.

(Вёлунд сказал:)

«Еще приходите!

Одни приходите!

И все это злато

вам же отдам я!

Но только ни слова

ни девам, ни слугам,

да никто не прознал бы,

что вы — у меня».

Скоро брат брату,

один другому,

молвят; «Пойдем-ка

на золото глянем».

Встали у скрыни,

ключи спросили, -

алчба их сгубила,

как внутрь заглянули;

головы разом

отрезал детям,

ноги засунул

под мех кузнечный,

а череп каждого,

кожу содравши,

оправил в серебро,

отправил Нидуду;

из глаз же их выделал

самоцветные камни,

послал их с умыслом

супруге Нидуда,

а зубы каждого

узором выложил,

в две гривны вправил,

отправил Бёдвильд.

Сама тут Бёдвильд

…

несет обручье, -

смотри, мол, сломала;

«Кто мне поможет,

если не ты?»

Вёлунд сказал:

«Так я заделаю

в золоте трещину -

даже отец твой

доволен останется,

пуще того

твоя мать возликует,

да и тебе

не меньше понравится».

Пива налил ей

и так преуспел

в деле, что дева

на лавке уснула.

«Теперь отомстил я

за все неправды;

одно же дело

еще не сделал.

Но вот — сказал Вёлунд, -

я встал на крылья,

что воины Нидуда

мне подрезали!»

Смеется Вёлунд,

в воздух взлетает

[8];

Бёдвильд же с острова

прочь, рыдая;

плачет о милом,

отца страшится.

Жена преумная,

супруга Нидуда

вошла в палаты

и вдоль прошла их

(а он на ограду

для роздыху сел):

«Не спишь ты, проснулся,

Ньяров владыка?»

«Не сплю, не проснулся -

на ложе плачу

в печали, как вспомню

сынов пропавших.

Ум мой застыл

от преумных советов!

С Вёлундом ныне

хочу перемолвиться.

Ответь мне, Вёлунд,

владыка альвов,

что сталось с моими

чадами славными?»

(Вёлунд сказал:)

«Сначала сам ты

крепчайшей клятвой -

бортом ладьи, венцом щита,

хребтом коня, клинком меча -

клянись, что деву

казнить не станешь

и не погубишь

супругу Вёлунда

[9],

его невесту,

тебе известную, -

дитя родит она

в твоем же доме.

Пойди в ту кузню,

что сам ты поставил, -

там кожи с волосьями

найдешь кровавые:

головы разом

отрезал я детям,

ноги засунул

под мех кузнечный,

а череп каждого,

кожу содравши,

оправил в серебро,

отправил Нидуду;

из глаз же их выделал

самоцветные камни,

послал их с умыслом

супруге Нидуда,

а зубы каждого

узором выложил,

в две гривны вправил,

отправил Бёдвильд;

а Бёдвильд ныне

в утробе носит -

она же одна

вам дочерь родная!»

(Нидуд сказал:)

«Худшей вести

мне принесть ты не смог бы -

словес наихудших

не услыхать бы, Вёлунд!

Где тот, столь высокий,

что с коня тебя ссадит,

где лучший лучник,

что стрелою достанет,

когда ты плаваешь

в поднебесье!»

Смеется Вёлунд,

в воздух взлетает;

Нидуд в печали,

сиднем сидит.

(Нидуд сказал:)

«Вставай-ка, Такрад,

раб мой вернейший,

зови-ка Бёдвильд,

мою белоликую,

в одеждах светлых

с отцом побеседовать.

То правда ли, Бёдвильд,

что мне сказали, -

ты будто с Вёлундом

жила на острове?»

(Бёдвильд сказала:)

«Правду, Нидуд,

тебе сказали;

то было с Вёлундом

у нас на острове -

а лучше бы не было! -

в час наихудший!

Ведь я перед ним

устоять не сумела -

сил моих не было

ему противиться».

О Вёлунде

Здесь начинается Песнь о Хельги, убийце Хундинга и Хедбродда.

Песнь о Вёльсунгах

Древле было,

орлы кричали,

с гор небесных

святы воды текли, -

тогда-то в Бралунде

могучий духом

родился Хельги,

у Боргхильд

[1] сын.

Ночью в хоромах

норны явились,

младу владыке

жребий судили;

ему, сулили,

быть славным князем,

лучшим вождем, мол,

его прозовут.

И так усердно

судьбу спрядали,

что содрогались

в Бралунде стены:

нить золотую

до неба спряли,

до лунных палат,

и там закрепили.

К восходу, к закату

пряжу тянули:

все княжьи пределы

ею связали;

ту нить на полночь

Нери сестра

метнула — ему

же полночные земли.

Одно тревожит

отпрыска Ильвинга

[2],

тож и супругу,

принесшую чудо;

вран грает врану

(сидя на древе,

алчут добычи):

«Мне весть случилась!

Стоит в кольчуге

Сигмунда чадо, -

день, как родился

(година грядет!),

а взором вострый,

как взрослый воин

и друг бирючий

(будет нам радость!)».

Народ нарек его

ратеводителем;

молва среди воинов:

мол, славное время;

сам же конунг

скачет из битвы,

дабы младому

лук

[3] зеленый вручить:

дал имя — Хельги -

и земли; Хатун,

Сольфьёлль и Снефьёлль,

и Сигарсвеллир,

Хрингстёд и Хрингстадир,

и Химинвангар,

и меч — змея крови -

дал Синфьётли брату.

Там возрастал он,

светильня счастья,

вяз благородный

друзьям на радость:

дарил по заслугам,

щедро платил

златом — добычей

лезвий кровавых.

Млад вождь недолго

медлил с войною:

пятнадцать было

князю в ту зиму,

когда пал Хундинг,

им сокрушенный,

долго правивший

людьми и землями.

Хундинга отпрыски

казну и кольца

с сына Сигмунда

за то спросили;

они ж умыслили

ему отмщение

за все, что отнято,

за отчую гибель.

Младой же не дал им

ни цену крови,

ни возмещения

за то убийство:

сказал, мол, будет им

буря великая

дротов железных

и Одина гнев.

Идут воители

на сходбище лезвий,

быть ей назначили

близ Логафьёлля;

мир Фроди нарушен

между ратями,

псы Видрира рыщут,

ища стервятины.

Вот вождь после битвы

сидит (убивши

Альва и Эйольва)

у Орлего Камня

(и Хьёварда с Хавардом,

Хундинга семя,

тож изничтожил -

весь род дрота Мимира),

и тут блеснуло

у Логафьёлля,

ярко блеснули,

прянули молнии:

с поля воздушного

явились девы,

валькирии в шлемах:

кольчуги их были

забрызганы кровью,

с копий стекал

сверкающий блеск.

Сейчас же в чаще

жилища бирючьего

молвит вождь славный

Дисам полуденным,

мол, с воями вместе

в его жилище

не заночуют ли?

(А сеча стучала!)

Одна же с коня,

Хёгни дочерь,

молвит ему

(а сеча умолкла);

«Дело мы, девы,

найдем получше,

чем пиво с княжьей

дружиной пить!

Родитель мой вздумал

дочерь просватать

в жены могучему

Гранмара сыну, -

я, Хельги, о том, о

Хёдбродде, молвлю,

о гордом вожде,

о котовьем отродье

[4].

На днях же явится

тот князь за мною,

коль скоро на брань

не вызовешь в поле

и невесту не вырвешь

из рук войсководы».

(Хельги сказал:)

«Убийцы Исунга

не бойся, дева!

Лязг будет лезвий,

если буду в живых!»

Во все концы

гонцов рассылает

по морю, по небу,

рать собирая,

сулит всевластный

в награду блеск моря

воинам дать

и детям их тож:

«Велите немедля

спустить корабли,

плыть к острову Брандей -

там быть наготове!» -

там ждал их конунг,

пока не явились

сотни воинов

с острова Хединсей.

С тех берегов

и от Ставнмыса тоже

ладьи отплыли,

златом одеты;

тогда-то Хельги

у Хьёрлейва спросит:

«Не скажешь ли, сколько там

с конунгом войска?»

Тот же молвил

младу владыке,

мол, там немало,

у Трёноейр-мыса,

людей-мореходов

в ладьях долгоносых,

сюда плывущих

из Эрвасунда;

«Двенадцать сотен

мужей дружинных!

У воеводы же

войско, у Хатуна,

вдвое большее; -

близится бой!»

Шатер тут сдернул

кораблеводитель

с ладьи — пробудились

люди владычьи

и видят — светает;

и стали поспешно

ставить на стругах

ветрила шитые

воинство княжье

в Варинсфьорде.

Плещут весла,

железо лязгает -

тарч о тарч стучит, -

плывут викинги

(прочь от берега,

бежит резвая,

стая стругов

несет ратников), -

будто гром гремит,

как встречаются

сестры Кольги

[5]

и кили долгие,

будто в бурю прибой

о берег каменный.

Выше парус! -

взывает Хельги;

волны валятся

на плывущих над бездной -

то Эгира дщерь

ужасная хочет

коней морских

опрокинуть и войско.

Но Сигрун — с ними:

хранимы ею

рати и струги;

Ран не поймала -

ускользнул от ужасной

олень океана,

княжий корабль,

близ Гнипалунда.

Под вечер пришли

они к Унавагару,

в залив корабли

забегали блестящие,

а сверху смотрела

со Сваринсхауга,

уже поджидала их

дружина вражья.

Тут благородный

Гудмунд спросит:

«Какой направил

земель владелец

к нашим владеньям

ладьи и людей?»

В ответ же Синфьётли

[6]

(на дереве реи

он поднял щит красный

со златой обечайкой;

стоял он на страже,

и мог достойно

в словесной распре

расправится с благородным):

«Ты скажешь вечером,

собрав своих боровов

и свору собачью,

чтоб корму задать им,

мол, Ильвинги ныне

явились для битвы,

пришли с востока,

от Гнипалунда.

Твой Хёдбродд увидит -

здесь Хельги на струге:

из битвы не бегал

вовек, но нередко

конунг орлам

корм задавал,

пока ты в хлеву

вожжался с рабыней».

Гудмунд (сказал:)

«Знать, слово древних

ты худо усвоил,

коль скоро знатного

хулой приветствуешь!

Бирючьей радости,

знать, объелся, ведь было:

ты брата родного убил;

ты же, знать, язвы

лизал языком-то;

всем, знать, постыл ты,

ползал в грязи!»

Синфьётли (сказал:)

«Ты же был ведьмой

на Варинсей-острове,

лисой-колдуньей,

женой, ложь плетущей:

мол, не желаешь

за мужа кольчужного

ни за какого идти,

кроме Синфьётли.

Гнусной, сварливой,

ужасной, валькирией, -

был ты старухой

в хоромах Всебога,

и все-то эйнхерии

бились друг с другом,

мерзкое бабище,

из-за тебя:

на мысе Сага

мы породили

девять волчат;

я тем чадам — отец!»

Гудмунд (сказал:)

«Сколько я помню,

тем бирюкам

отцом ты не мог быть,

ни их вожаком, -

тебя ж оскопили

близ Гнипалунда

дочери турсов

на Торснес-мысе.

Ты, Сиггейра пащенок,

валялся под лавками,

лишь песни бирючьи

приучен слушать;

и все те напасти

теперь ты терпишь

с тех пор, как брату

грудь прободил -

славу позорную

сам себе заработал».

Синфьётли (сказал:)

«На Бравеллир был ты

кобылой при Грани,

с уздою златой,

для езды приспособлен;

тебя объезжал я,

голодного, в мыле,

долго гонял,

оседлав, по камням.

Гудмунд (сказал:)

«А ты у Голльнира

жил, голодранец, -

молокососом

коз ты доил;

в другой раз ты был

турсовой дочкой,

ходил оборванкой.

Ответь-ка на это!»

Синфьётли (сказал:)

«Отвечу, да прежде

у Волчьего Камня

тело твое

вороньё поснедает,

объедки — твоим же

свиньям в поживу

скормлю и собакам.

Побей тебя боги!»

Хельги (сказал:)

«Синфьётли, слушай,

не лучше ли вам

встретиться в брани

орлам на радость,

чем словами браниться?

Хотя это правда,

что колецедробителей

распря ярит,

и правда, что худы

Гранмара чада,

но должное должно

воздать владыкам:

они доказали

при Моинсхеймаре,

что нехудо умеют

махать мечами».

Коней гонят,

скачут воины,

Свипуд и Свейгьод,

до самого Сольхейма:

по долам росным,

по темным угорьям -

земля дрожала,

бежали кони.

Из врат же встречь им

идущей рати

сказали: дружина, мол,

приближается вражья;

а Хёдбродд верхом,

в походном шеломе,

вышел и вестников

видит — подумал:

«Что так невеселы

Хнифлунги ныне?»

Гудмунд (сказал:)

«К берегу близки

быстрые кили,

снастей олени,

длинные реи,

торчащие мачты,

и тарчей не счесть

войска морского -

веселы Ильвинги! -

в заливе, за морем,

вблизи Гнипалунда

на зверях морских

иссиня черных

и золоченых -

всего семь тысяч

(из них пятнадцать

на нашу землю

вышло отрядов),

то рать невиданная!

Хельги не станет

битву откладывать».

«Коней гоните -

пусть скачет Спорвитнир

к Спаринсхейду,

а Мельнир и Мюльнир

в лес темный, Мюрквид;

на тинге великом

да ни единый

от дела не лынет

муж, чей меч

может разить!»

Зовите же Хёгни

с сынами Хринга,

тож Ингви и Атли,

и Альва, старца, -

им же битва

радостью будет! -

все вместе Вёльсунгов

мы одолеем!»

Вихри схлестнулись,

стучат друг о друга

желтые лезвия

у Волчьего Камня;

всюду был первым

убийца Хундинга,

Хельги, в брани,

где рати рубились, -

гневом горящий,

не знающий страха,

вождь отважный

был духом тверд.

Тут девы в шлемах

явились с неба

(а сеча все громче!)

на помочь князю;

сказала Сигрун

(скользили над полем,

где волк пожирает

поживу Хугина);

«Долго ты, княже,

будешь владычить

на благо людям,

наследник Ингви;

ведь вождь отважный

тобой повержен,

повергший многих

воинов прежде.

Тебе достались,

ратеводитель,

и кольца червонные

и невеста преславная.

Многие лета

владей, войсковода,

и дочерью Хёгни

и Хрингстадиром,

землей и победой -

кончилась битва.

Гудрун сидела над мертвым Сигурдом. Она не плакала, как другие жены, хотя грудь ее разрывалась от горя. К ней подходили мужчины и женщины, чтобы ее утешить; но сделать это было непросто.

Некоторые говорят, что Гудрун отведала сердца Фафнира и поэтому понимала язык птиц.

Вот что еще сказано о Гудрун:

Песнь о Гудрун

Было в древние годы:

в горести Гудрун,

над Сигурдом сидя,

не голосила,

бедой убита,

рук не ломала,

не могла она плакать,

не то, что другие.

Ярлы мудрейшие

к ней приступали,

бремя духа

облегчить ей пытались;

нет слез у Гудрун -

не могла она плакать,

такое несчастье

ее переполнило.

Сидели знатные,

украшены златом,

супруги ярлов

напротив Гудрун;

каждая молвит

о том, что было,

о худших бедах,

изведанных ими.

Вот молвит Гьявлауг,

Гьюки сестра:

«Беды мои -

наибольшие в мире;

я потеряла

мужей пятерых,

трех дочерей,

трех сестер

и трех братьев;

а сама вот живу!»

Нет слез у Гудрун -

совсем не плачет,

владыка умер -

мука такая,

на сердце тяжесть, -

князя не стало.

Тут молвит Херборг,

владычица гуннов;

«Мои страдания

куда как хуже:

в южных землях

семь сынов моих сгинули,

и муж мой тоже

пал в сражении;

а матерь с отцом

и четверо братьев, -

ветер, играя,

в море унес их,

волны разбили

борт корабельный;

сама обряжала я,

сама хоронила я,

сама воздала я

им последние почести, -

всего за полгода

всех потеряла,

некому было

меня утешить.

Я в те же полгода

в полон попала,

добыча битвы,

была рабыней,

и всяк день поутру

одежду с обувью

жене того князя

я подавала;

она же ревностью

меня измучила

и часто била

нещадным боем;

хозяина лучшего

я не знаю,

хозяйки худшей

вовек не встречала!»

Нет слез у Гудрун -

совсем не плачет,

владыка умер -

мука такая,

на сердце тяжесть, -

князя не стало.

Тут молвит Гулльрёнд,

дочерь Гьюки:

«Хотя и умна ты,

мать моя названная,

а жену молодую

не умеешь утешить».

Не должно, мол,

долее тело

княжье скрывать,

и саван сдернула

с тела Сигурда,

главу примостила

жене на колени:

«Вот твой любимый,

устами к устам

прильни — как, бывало,

встречала живого!»

На труп супруга

глянула Гудрун:

кудри князя

кровью залиты,

взоры конунга

навек закатились,

твердыня духа

мечом разбита.

Вот пала Гудрун

лицом в подушку,

рассыпались косы,

пылают щеки,

ливнем слезы

хлынули на колени.

Вот Гудрун взрыдала,

дочерь Гьюки,

слезы сами

из глаз струятся;

тут гуси в загоне

загоготали,

королевские птицы,

ее любимцы.

И молвила Гулльрёнд,

дочерь Гьюки:

«Вовек, мне ведомо,

любви не бывало

большей, чем ваша,

на белом свете;

ни в доме, ни возле

иной ты не знала

сестрица, радости,

кроме Сигурда».

(Гудрун сказала:)

«Был мой Сигурд

меж сынами Гьюки,

как стрелка лука

среди травинок,

как самоцветный

камень сверкающий,

лучший из драгоценных

в обручье конунга.

Меня ж уважала

дружина княжья

превыше любой

из валькирий Воителя;

и вот я стала

листочком высохшим,

гонимым ветром,

по смерти конунга.

Одна я на ложе,

одна в застолье,

без милого друга -

то вина сынов Гьюки;

то вина сынов Гьюки,

что ныне в горе

сестра их плачет

слезами горькими.

Пусть ваши владенья

так будут пусты,

как были пусты

ваши клятвы!

Тебе же, Гуннар,

пойдет не на пользу

то злато — обручья

пророчат гибель,

ибо Сигурду

ты тоже клялся.

Веселье жило

в усадьбе нашей,

покуда мой Гуннар

не сел на Грани,

покуда Брюнхильд

не поехали сватать,

жену злосчастливую,

в час несчастный».

Тут Брюнхильд сказала,

дочерь Будли;

«Пусть потеряет

детей и мужа

жена, что сумела

из глаз твоих, Гудрун,

слезы исторгнуть,

уста отверзнуть!»

Тут молвит Гулльрёнд,

дочерь Гьюки:

«Ты — ненавистница!-

язык придержала бы,

Урд ты — пагуба

лучших воинов,

недобрый ветер

везде тебя носит,

тобою семеро

князей погублено,

ты между женами

раздор посеяла!»

Тут молвит Брюнхильд,

дочерь Будли:

«Ты, брат мой Атли,

отпрыск Будли,

всем несчастьям

положил начало,

когда увидали мы

в доме гуннском

ложе змея,

на князе горящее:

за то сватовство

мне и расплата -

ныне и впредь

ничего не страшусь!»

На столб оперлась,

что есть сил ухватилась;

в очах же Брюнхильд,

дочери Будли,

огонь пылает;

яд источала,

глядя на язвы

на теле Сигурда.

Гудрун ушла в леса, в пустыню, потом уехала в Данию и прожила там у Торы, дочери Хакона, семь полугодий.

Брюнхильд не хотела жить без Сигурда. Она велела убить восьмерых ее рабов и пять рабынь; и она вонзила в себя меч, как о том говорится в Краткой Песне о Сигурде.