Стеклянный зверинец

Картина седьмая

Джим. Эй, миссис Лампа!

У Аманды вырывается нервный смешок. Надпись на экране: «Прекращение коммунальных услуг за неуплату».

Аманда. Ха-ха! Где был Моисей, когда погасли огни? Отгадайте, мистер О'Коннор!

Джим. Не могу, мэм. Где же он был?

Аманда. В темноте!

Джим смеется, чтобы показать, что оценил шутку.

Все оставайтесь на местах! Я зажгу свечи. Как удачно, что они оказались на столе. Где спички? Джентльмены, кто может дать мне спички?

Джим. Пожалуйста.

Аманда. Благодарю вас, сэр.

Джим. Ну что вы, мэм!

Аманда. Наверное, перегорела пробка. Мистер О'Коннор, вы сумеете сменить пробку? Это выше моего разумения, да и Том — полнейший профан в технике.

Шум отодвигаемых стульев. Голоса удаляются на кухню.

Осторожнее, не наткнитесь на что-нибудь. Не хватало, чтобы наш гость сломал себе шею. Ничего себе, скажет, встретили!

Джим. Ха-ха! А где у вас пробки?

Аманда. Как раз над плитой, справа. Вам что-нибудь видно?

Джим. Сейчас что-нибудь сообразим.

Аманда. Электричество — такая непонятная вещь, правда? Это Бенджамин Франклин запустил воздушного змея и получил грозовое электричество? Да, в непонятном мире мы живем. Вот говорят, что наука разгадывает все тайны, а по-моему, их становится все больше и больше! Ну как, нашли, мистер О'Коннор?

Джим. Нет, мэм. Все пробки вроде бы целы.

Аманда. Том!

Том. Да?

Аманда. Недавно я дала тебе счет за электричество. Помнишь, по которому уже прислали напоминание?

Надпись: «Ха-ха!»

Том. Ну и что?

Аманда. Ты случайно не забыл оплатить его?

Том. Видишь ли…

Аманда. Не заплатил? Так я и знала!

Джим. Шекспир, наверное, записал на нем стихи, миссис Уингфилд.

Аманда. Разве можно ему что-нибудь поручить? Как дорого приходится на этом свете расплачиваться за халатность!

Джим. Не огорчайтесь, может, это стихотворение выиграет десятидолларовый приз!

Аманда. А пока мы вынуждены весь вечер сидеть в темноте… как в прошлом веке, когда мистер Эдисон еще не изобрел свою лампу!

Джим. Мне нравится, когда горят свечи.

Аманда. Значит, у вас романтическая натура! Но это никак не извиняет Тома. Хорошо, что мы успели пообедать. Очень любезно с их стороны, что они дали нам возможность закончить обед прежде, чем спустилась вечная ночь — не правда ли, мистер О'Коннор?

Джим. Ха-ха!

Аманда. Том, помоги мне вымыть тарелки — это тебе наказание за забывчивость!

Джим. Позвольте, я помогу вам.

Аманда. Ни в коем случае!

Джим. Неужели я ни на что не гожусь?

Аманда. Вы — ни на что? (В голосе появляется напевность.) Мистер О'Коннор, да вы доставили нам такое удовольствие, какого я не испытывала много-много лет!

Джим. Вы слишком добры, миссис Уингфилд!

Аманда. Я нисколько не преувеличиваю, нисколько! Да, нашей сестренке, наверно, скучно одной. Не могли бы вы составить ей компанию в гостиной? Возьмите этот красивый старинный подсвечник. Знаете, откуда он? С алтаря церкви «Небесный покой». Он, правда, немножко расплавился с краю, когда в церкви случился пожар. Была весенняя гроза, и туда попала молния. Как раз в это время Джипси Джоунз снова начал выступать. Он утверждал, что пожар вспыхнул потому, что члены епископальной церкви устраивали картежные игры.

Джим. Ха-ха-ха!

Аманда. Может быть, вам удастся уговорить Лауру выпить немного вина? Я думаю, это ей на пользу! Сумеете взять оба бокала?

Джим. Еще бы! Я ведь супермен.

Аманда. Ну, а ты, Томас, надевай передник.

Дверь в кухню затворяется, и мы больше не слышим звонкого смеха Аманды. Мерцающий свет свечи приближается к портьерам. Когда Джим входит в гостиную, Лаура порывисто садится на диване. Молчит, пытаясь побороть боязнь остаться наедине с незнакомцем.

Надпись на экране: «Вы, наверное, совсем меня не помните?» Первые реплики в этой сцене Лаура произносит дрожащим, задыхающимся голосом, как будто она только что взбежала по крутой лестнице, и лишь затем, поддавшись обаянию и добродушию Джима, избавляется от робости.

Следует помнить, что эта сцена, при всей ее видимой незначительности, — кульминация всей душевной жизни Лауры.

Джим. Можно, Лаура?

Лаура (слабым голосом). Да. (Откашливается.)

Джим. Как вам, лучше?

Лаура. Да, спасибо.

Джим. Это вам — немного легкого вина. (С преувеличенной галантностью протягивает ей бокал.)

Лаура. Благодарю вас.

Джим. Выпейте… только, смотрите, не опьянейте! (От души смеется.)

Лаура неуверенно берет бокал, застенчиво улыбается.

Куда мне поставить свечи?

Лаура. Свечи?.. Куда-нибудь…

Джим. Вот если здесь, на полу… ничего?

Лаура. Ничего.

Джим. Я подложу газету, чтобы не капало… Можно я сяду на пол?

Лаура. Угу.

Джим. Дадите мне подушечку?

Лаура. Что?

Джим. Подушку, говорю, дадите?

Лаура. Ой, конечно… (Быстрым движением передает ему подушку.)

Джим. А вы? Не хотите на пол?

Лаура. Я? Хочу.

Джим. Хотите, а не идете.

Лаура. Я сейчас…

Джим. Захватите себе подушку.

Лаура берет подушку и усаживается на полу по другую сторону подсвечника.

(Сидит, поджав под себя ноги, и добродушно улыбается.) Я вас там едва вижу.

Лаура. А я вас… вижу.

Джим. Понятно, я же на свету. Это нечестно!

Лаура пододвинулась со своей подушкой поближе.

Вот так, теперь хорошо. Удобно?

Лаура. Удобно.

Джим. И мне. Как сурок устроился. Хотите пожевать?

Лаура. Нет, спасибо.

Джим. А я, с вашего позволения, побалуюсь. (Задумчиво разворачивает пакетик с жевательной резинкой, поднимает ее перед собой.) Только подумать, сколько заработал парень, который изобрел жевательную резинку! Потрясающе, а? Ух и здание же у этой фирмы — одно из самых больших в Чикаго! Я видел его позапрошлым летом, когда ездил на «Век прогресса». А вы были на «Веке прогресса»?

Лаура. Нет.

Джим. Вот это выставка! Больше всего меня знаете что потрясло? Павильон науки! Сразу представляешь, какой будет Америка, — еще лучше, чем сейчас. (Помолчав, с улыбкой.) Том говорит, что вы застенчивая. Вы и вправду застенчивая, Лаура?

Лаура. Я… я не знаю.

Джим. Судя по всему, вы просто несовременная девушка. А мне почему-то нравятся несовременные девушки. Вы не обижаетесь, что я так говорю?

Лаура (поспешно, чтобы скрыть замешательство). Знаете что, я, пожалуй, тоже пожую… если вы не возражаете. (Откашливается.) Мистер О'Коннор, а вы… сейчас поете?

Джим. Что?

Лаура. У вас же был чудесный голос, я помню.

Джим. Когда вы слышали, как я пою?

Во время паузы мужской голос за сценой поет:

Джим. Вы говорите, что слышали, как я пою?

Лаура. Да-да, очень часто… Вы, наверное, меня… совсем не помните?

Джим (смотрит на Лауру, будто что-то припоминая). То-то мне показалось, что я где-то вас видел… Сразу же, как только вы открыли дверь. Я даже чуть было не назвал вас по имени. Хотя никак не мог его вспомнить. Помню только, что это было не имя, а прозвище! Поэтому я промолчал…

Лаура. Может быть, Голубая роза?

Джим. Точно! Голубая роза! Оно вертелось у меня на языке, когда вы открыли дверь. Чудно бывает с памятью, правда? Я как-то не связывал вас со школой. А сейчас вспоминаю: верно, в школе. Но я не думал, что вы сестра Шекспиру. Ой, извините!

Лаура. Я понимаю… Вы меня плохо знали.

Джим. Но мы же разговаривали?

Лаура. Разговаривали… иногда.

Джим. А вы когда узнали меня?

Лаура. Я-то сразу!

Джим. Как только пришел?

Лаура. Когда я услышала от Тома имя — я решила, что это вы. Я знала, что вы с Томом были знакомы в школе. Открыла дверь… ну… и узнала вас.

Джим. Почему же вы ничего не сказали?

Лаура (задыхаясь). Я не знала, что сказать… Я была так удивлена!

Джим. Почему? Ну это уж совсем смешно!

Лаура. Смешно, правда? Хотя…

Джим. А у нас были совместные занятия?

Лаура. Были.

Джим. Какие?

Лаура. Хоровое пение…

Джим. О-о!

Лаура. Мы сидели в классе через проход.

Джим. Правда?

Лаура. Каждые понедельник, среду и пятницу.

Джим. А вы еще всегда опаздывали — помню, помню!

Лаура. Мне было трудно подниматься по лестнице! Я носила специальную обувь, и башмак так стучал, когда я шла!

Джим. Не слышал я никакого стука.

Лаура (поеживаясь от воспоминания). А мне казалось, будто гром гремит.

Джим. Что вы, я никогда не замечал.

Лаура. Когда я входила, все уже сидели. Мое место было в последнем ряду, и я шла через весь класс. А тут еще этот башмак стучит, и все смотрят на меня…

Джим. Нельзя быть такой мнительной.

Лаура. Я знаю, но что поделать. И каждый раз я думала: поскорей бы началось пение.

Джим. Теперь я все помню! Да! Да! И я звал вас Голубой розой. А почему я стал вас так звать?

Лаура. Я заболела и не ходила в школу. Когда снова пришла, вы спросили, что со мной было. Я сказала «невроз», а вам, наверное, послышалось — «роза». Вы и начали говорить «Роза», а потом «Голубая роза!»

Джим. Но вы не обижались, нет?

Лаура. Что вы, мне это даже нравилось… У меня не было… то есть было мало знакомых.

Джим. Да, вы все одна ходили.

Лаура. Мне не везло на друзей.

Джим. Непонятно почему.

Лаура. Ну, так уж получилось…

Джим. Не из-за?..

Лаура. Да… мне это мешало.

Джим. Напрасно!

Лаура. Я знаю, но все равно…

Джим. Это просто застенчивость, вот что.

Лаура. Я знаю, но я никак не…

Джим. Не могли преодолеть ее?

Лаура. Не могла!

Джим. От застенчивости, наверное, надо избавляться постепенно.

Лаура (печально). Наверное…

Джим. На это нужно время!

Лаура. Да.

Джим. Люди совсем не злые, когда узнаешь их поближе. Запомните это! И у каждого — свои проблемы. Не только у вас — практически у всех что-нибудь не так. Вы вбили себе в голову, что только у вас проблемы, что только вы разочарованы жизнью. Если внимательно приглядеться, кругом масса разочарованных людей. Возьмите меня… В школе я рассчитывал, что к этому времени, через шесть лет, успею сделать больше… Помните, какая хвалебная статья была обо мне в «Светоче»?

Лаура. Помню! (Встает, подходит к столу.)

Джим. Там говорилось, что чем бы я ни занялся, я обязательно добьюсь успеха.

Лаура возвращается к нему с ежегодником.

Черт побери, да это же «Светоч»! (Он благоговейно берет в руки книгу.)

Они улыбаются друг другу. Лаура приседает подле Джима, и оба начинают листать страницы.

Джим держится так непосредственно, что Лаура чувствует себя свободно.

Лаура. Вот вы в «Пиратах из Панзанса».

Джим (задумчиво). В этой оперетте я пел главную партию.

Лаура (восхищенно). Замечательно пели!

Джим (польщенный). Ну, что вы…

Лаура. Да-да, замечательно!

Джим. Вы и в самом деле слышали?

Лаура. Три раза!

Джим. Не может быть?

Лаура. Правда.

Джим. Все три представления?

Лаура (опуская глаза). Да.

Джим. Зачем?

Лаура. Я хотела… попросить у вас автограф.

Джим. Почему же не попросили?

Лаура. Вас всегда окружало так много друзей, не было подходящего случая.

Джим. Нужно было просто…

Лаура. Вы могли подумать, что я…

Джим. Что мог подумать?

Лаура. Ну, всякое…

Джим (приятное воспоминание). Да, девицы меня тогда буквально осаждали.

Лаура. Вы пользовались необыкновенной популярностью!

Джим. Было дело…

Лаура. Вы так… располагали к себе…

Джим. Избаловали-таки меня в школе.

Лаура…всем нравились.

Джим. И вам?

Лаура. И мне… (Аккуратно закрывает книгу, лежащую у нее на коленях.)

Джим. Однако… Дайте-ка мне вашу программку. (Лаура дает ему программу «Пиратов». Он ставит на ней размашистую подпись.) Пожалуйста… лучше поздно, чем никогда!

Лаура. Ой, вот это сюрприз!

Джим. Моя подпись немного сейчас стоит. Но кто знает, может, когда-нибудь ее ценность повысится! Разочароваться — это одно, упасть духом — совсем другое! Да, я разочаровался кое в чем, но я не падаю духом. Мне всего двадцать три года. А сколько вам, Лаура?

Лаура. Двадцать четыре будет в июне.

Джим. Совсем немного!

Лаура. Я знаю, и все-таки.

Джим. Вы закончили школу?

Лаура (нехотя). Нет.

Джим. Перестали посещать занятия?

Лаура. Я провалилась на выпускных экзаменах. (Поднимается, кладет на место книгу и программу. С усилием.) Как поживает… Эмили Мейзенбах?

Джим. А, эта немка…

Лаура. Зачем вы так ее называете?

Джим. Она и в самом деле немка.

Лаура. Вы не встречаетесь с ней?

Джим. Ни разу не видел.

Лаура. В хронике сообщали, что вы помолвлены!

Джим. Знаю, но меня этим не возьмешь!

Лаура. Так это неправда?

Джим. Было правдой только в ее восторженном воображении.

Лаура. А-а…

Надпись на экране. «А что вы делали после школы?» Джим, закурив сигарету, непринужденно откинулся на локти и улыбается Лауре, и от его широкой обаятельной улыбки она словно вся засветилась. Лаура задерживается у стола и, чтобы скрыть смятение, вертит в руках стеклянную фигурку.

Джим (после нескольких задумчивых затяжек). А что вы делали после школы?

Лаура будто не слышит вопроса.

А?

Лаура поднимает глаза.

Джим. Я говорю, что вы делали после школы?

Лаура. Ничего особенного.

Джим. Целых шесть лет прошло — ведь чем-нибудь вы занимались?

Лаура. Занималась.

Джим. Чем же?

Лаура. Училась делопроизводству в Торговом колледже.

Джим. И как, удачно?

Лаура. Нет, не очень… пришлось уйти… Меня… тошнило…

Джим добродушно смеется.

Джим. А теперь что делаете?

Лаура. Ничего… Только не подумайте, что я бездельничаю! У меня массу времени отнимает коллекция. Стекло ведь требует ухода.

Джим. Простите, какое стекло?

Лаура. Моя коллекция… стеклянных фигурок. (Откашливается и снова отворачивается в смущении.)

Джим (неожиданно). Знаете, в чем ваша беда? У вас комплекс, комплекс неполноценности! Слышали о таком? Это когда человек недооценивает себя. Я-то это хорошо вижу, я сам им страдал. Конечно, не в такой острой форме. Я начал заниматься ораторским искусством, натренировал голос, а потом обнаружил склонность к техническим наукам. Я и не представлял, что во мне есть что-то особенное. Вот я не специалист, но у меня есть приятель, и он говорит, что я провожу сеансы психоанализа не хуже, чем врачи-профессионалы. Он, конечно, преувеличивает, но, ей-ей, я умею разбираться в психологии. Послушайте, Лаура… (Вытаскивает изо рта жевательную резинку.) Прошу прощения, я всегда вынимаю, когда изжую. Я заверну ее в эту бумажку, а то пристанет к ботинку! Так вот, главное несчастье в том, что вам не хватает веры в себя. Нет уверенности, чувствуете? Я сделал этот вывод на основании ваших слов и кое-каких собственных наблюдений. Возьмите к примеру этот стук башмака, который мучил вас в школе. Вы говорите, что боялись войти в класс. И что же получилось? Вы ушли из школы, бросили занятия — и все практически из-за пустяка! Лично я почти ничего не замечал. У вас просто небольшой физический недостаток, сущий пустяк. А в вашем воображении он вырос до гигантских размеров! Знаете, что бы я вам посоветовал? Считайте, что в каком-то отношении вы лучше или выше других!

Лаура. А в каком отношении?

Джим. Да вы как ребенок, Лаура. Посмотрите же вокруг и увидите, что в мире живут обыкновенные люди! Все одинаково рождаются и все умирают! А у кого из них есть хоть малая толика ваших достоинств? Или моих? Или чьих-то еще? Чепуха! У одних их больше, у других меньше. Но каждый человек хоть чем-то, да лучше других. (Бессознательно глядя на себя в зеркало.) Надо только найти себя! Узнать, чем же ты лучше остальных! Ну вот я, например. (Поправляет перед зеркалом галстук.) Я увлекаюсь электродинамикой. Хожу в вечернюю школу и изучаю радиодело. И это, заметьте, после довольно ответственной работы в магазине. Кроме того, я занимаюсь ораторским искусством.

Лаура. Ого!

Джим. Я считаю, что будущее принадлежит телевидению. (Поворачивается к ней.) Я пробьюсь, как только распространится телевидение, и потому хочу заранее иметь твердую почву под ногами! У меня уже есть кое-какие связи. Остается только, чтобы было налажено производство. И тогда — полный порядок! (В глазах появляется звездный блеск.) Знания! Деньги! Власть! Вот на чем держится демократия. (Произносит это энергично и убежденно. Лаура, позабыв о робости, уставилась на него восхищенным взглядом.) Вы думаете, я задаюсь?

Лаура. Не-ет, я…

Джим. Ну, а вы? Чем больше всего интересуетесь?

Лаура. Больше всего?.. Я уже сказала… у меня коллекция стекла.

Из кухни доносится взрыв девичьего смеха.

Джим. Я что-то не улавливаю… Что у вас за стекло?

Лаура. Фигурки такие, ну, знаете, для украшения! Фигурки животных главным образом… Самые маленькие звери на свете. Мама называет мою коллекцию стеклянным зверинцем. Вот один… Хотите посмотреть? Это чуть ли не самый старый. Ему почти тринадцать лет.

Мелодия «Стеклянного зверинца». Джим протягивает руку.

Ой, только осторожнее, пожалуйста! Он как перышко!

Джим. Лучше не надо, а то еще сломаю.

Лаура. Возьмите, возьмите, я вам верю! (Кладет ему фигурку в ладонь.) Будьте с ним ласковы! Посмотрите на свет — он так любит свет! Видите, как он сверкает!

Джим. Правда сверкает.

Лаура. Нехорошо кому-нибудь отдавать предпочтение, и все-таки это любимчик.

Джим. А кого он изображает?

Лаура. Разве вы не заметили, что у него один-единственный рог?

Джим. Единорог, да?

Лаура. Угу.

Джим. Единороги как будто все вымерли?

Лаура. Я знаю.

Джим. Бедняга, ему, наверно, скучно одному.

Лаура (улыбнувшись). Если и скучно, он все равно не жалуется. Он стоит на полке с лошадками — у них нет рогов — и кажется неплохо ладит с ними.

Джим. Откуда вы знаете?

Лаура (живо). А я ни разу не слышала, чтобы они повздорили.

Джим. Ни разу? Значит, на самом деле ладят. Куда его поставить?

Лаура. На стол. Мне с ними хорошо, каждый раз все по-новому.

Джим (потягиваясь). О-хо-хо… Смотрите, какая у меня большая тень… когда поднимаю руки.

Лаура. Ага, по всему потолку.

Джим (идет к двери). Дождик, наверно, перестал. (Открывает дверь на лестничную площадку.) Где это играют?

Лаура. Это напротив, в «Парадизе».

Джим. Как насчет станцевать, мисс Уингфилд?

Лаура. Ой, я же…

Джим (делает жест, будто берет карточку). Так и есть, все танцы заняты! А если я какой-нибудь вычеркну?

Заиграли вальс.

Слышите, вальс! (Вальсирует один, делает несколько поворотов, потом протягивает руки, приглашая Лауру.)

Лаура (задыхаясь). Я… не умею!

Джим. Ну вот, опять комплексы!

Лаура. Я ни разу в жизни не танцевала!

Джим. Вот и попробуете, идемте!

Лаура. Ведь я отдавлю вам ноги?

Джим. Я не стеклянный.

Лаура. А как надо начинать?

Джим. Я покажу… Руки сюда.

Лаура. Так?

Джим. Чуть-чуть повыше. Хорошо. Не напрягайтесь! Главное — держитесь свободно.

Лаура (со сдавленным смешком). Легко сказать — свободно.

Джим. Порядок!

Лаура. Да вы меня с места не сдвинете!

Джим. Не сдвину? На что спорим? (Начинает медленно кружить Лауру.)

Лаура. Боже, неужели сдвинули?

Джим. Давайте, Лаура, давайте…

Лаура. Я…

Джим. Еще, еще!

Лаура. Ладно!

Джим. Не надо напрягаться… Свободней, свободней!

Лаура. Я и так стараюсь…

Джим. Спину держите прямо! Вот так, хорошо.

Лаура. Правда?

Джим. Гораздо лучше!

Она неуклюже кружится с ним по комнате.

Лаура. Только не так быстро!

Джим. Ха-ха!

Лаура. Ой, как здорово!

Джим. То-то!

Они внезапно наталкиваются на стол.

(Останавливается.) Мы на что-то наткнулись?

Лаура. На стол.

Джим, Ничего не упало? Мне показалось…

Лаура. Упал.

Джим. Кто? Неужели единорог?

Лаура. Да.

Джим. Ай-яй-яй! Разбился?

Лаура. Теперь он такой же, как все.

Джим. Отломился рог?

Лаура. Да… Ничего! Нет худа без добра.

Джим. Все равно вы теперь меня будете ругать. Ведь это был ваш любимчик.

Лаура. Да нет у меня никаких любимчиков. И вообще ничего страшного не случилось. Стекло ведь так легко бьется, даже если быть очень осторожным. Когда на улице сильное движение, полка ходуном ходит, и фигурки падают.

Джим. И все-таки ужасно жаль, что я его разбил.

Лаура (улыбаясь). А мы вообразим, будто ему сделали операцию и удалили рог! А то он был такой чудной!

Оба смеются.

Теперь он совсем не будет выделяться среди остальных, безрогих.

Джим. Ха-ха, это вы здорово придумали! (Внезапно переходит на серьезный тон.) Хорошо, что у вас есть чувство юмора. А знаете, вы… вы не такая, как остальные. Совсем не такая, как другие девушки! (Тихо, запинаясь от неподдельного волнения.) Вы не сердитесь, что я вам это говорю?

Лаура не в состоянии вымолвить ни слова.

Не такая — в хорошем смысле…

Лаура смущенно кивает, отворачивается.

С вами чувствуешь так… как будто… не знаю, как это сказать… Вообще-то я за словом в карман не полезу, а тут… А тут просто не знаю, как сказать!

Лаура притрагивается к горлу, откашливается, потом начинает вертеть в руках сломанного единорога.

Вам говорили, что вы — красивы?

Музыка.

Лаура поднимает глаза, полные недоумения, и качает головой.

Нет? Вы — красивая. Вы непохожи на других. И хорошо, что непохожи. (Голос становится низким и хрипловатым.)

Лаура отворачивается, едва не теряя сознания от новизны ощущений.

Если бы вы были моей сестрой! Я бы сделал так, чтобы у вас появилась уверенность в себе. Вы — не такая, как все, но этого не нужно стыдиться. Потому что у остальных нет ничего своего, они ничем не примечательны. Их много, а таких, как вы, — одна на тысячу. Они повсюду, а вы только здесь. Они обыкновенны… ну, как трава, а вы… вы — Голубая роза!

На экране голубые розы. Музыка меняет ритм.

Лаура. Но голубых роз не бывает…

Джим. Все равно! Вы — красивая…

Лаура. Что во мне красивого?

Джим. Все, правда! Красивые глаза, красивые волосы, красивые руки! (Берет ее за руку.) Вы думаете, я — из вежливости, потому что меня пригласили в гости и я должен говорить комплименты. Это мне легче легкого! Я бы мог такую сцену разыграть, таких приятных вещей наговорить, но я не хочу притворяться. Я сказал вам про комплекс неполноценности, из-за которого вы плохо сходились с людьми… Кто-то должен вселить в вас уверенность, кто-то должен сделать так, чтобы вы гордились собой, а не смущались и не отворачивались… и не краснели… Кто-то должен… поцеловать тебя, Лаура…

Его рука движется к ее плечу. Мелодия бурно нарастает. Внезапно он поворачивает ее к себе и целует в губы. Потом отступает на шаг, и она опускается на диван, просветленная и испуганная. Он отворачивается, вытаскивает из кармана сигарету. Надпись на экране: «На память».

Пижон! (Закуривает сигарету, избегая смотреть на Лауру.)

Из кухни доносится взрыв по-девичьи звонкого смеха — это Аманда. Лаура медленно поднимается, разжимает кулак. На ладони — крохотная фигурка с отбитым рогом. Она смотрит на него нежно и удивленно.

Последний пижон! Не нужно было этого делать… меня занесло… Сигарету? Хотя ты ведь не куришь.

Лаура поднимает лицо и улыбается, точно не слыша. Джим осторожно присаживается рядом, Лаура молча смотрит на него, ждет. Ощущая неловкость положения, смутно угадывая, что она сейчас чувствует, он растерянно кашляет и отодвигается.

(Мягко). Хочешь мятную лепешку?

Она словно не слышит его, но взгляд ее светлеет еще больше.

Хочешь? Это — «Долголетие». Как пойду куда, напихаю в карман всякой всячины… как в лавке… (Кидает в рот мятную лепешку. Потом поспешно глотает ее, решив выложить все начистоту. Говорит медленно, выбирая слова.) Лаура, если бы у меня была сестра такая, как ты, я бы делал то же самое, что и Том. Я бы приглашал ребят, знакомил бы ее с ними. Хороших ребят, понимаешь, чтобы они могли… оценить ее. Только в данном случае он ошибся. Может быть, мне не следует этого говорить. Может быть, вы пригласили меня просто так. Я не знаю… Конечно, тут нет ничего дурного. Но беда в том, что я… Я не имею права… делать этого. Я не имею права взять у тебя телефон и пообещать, что позвоню. Я не имею права больше приходить к вам… или назначить тебе свидание. Я решил, что лучше прямо сказать, чтобы не было недоразумений и обид.

Пауза.

Медленно, почти незаметно, Лаура меняется в лице. Она переводит взгляд с Джима на фигурку,

лежащую у нее на ладони. Из кухни снова слышится веселый смех Аманды.

Лаура (слабым голосом). Вы… Ты больше не придешь к нам?

Джим. Нет, Лаура. Не могу. (Встает с дивана.) Я уже сказал, что я… связан. У меня есть невеста, Лаура. Мы встречаемся все время — ее зовут Бетти. Она такая же домоседка, как и ты, католичка, и родители у нее — ирландцы и… вообще… мы здорово привязались друг к другу. Я встретился с ней прошлым летом, когда ездил на «Маджестике» на ночную экскурсию в Элтон. Это любовь с первого взгляда, понимаешь?

Надпись: «Любовь». Лаура качнулась вперед и схватилась за ручку дивана. Но Джиму не до нее, он сейчас полностью поглощен собой.

Как влюбился — стал совсем другим человеком! Совсем другим!

Нагнувшись вперед, судорожно вцепившись в ручку, Лаура старается пересилить волнение.

(Теперь для него Лаура что-то очень далекое.) Любовь на самом деле обладает чудовищной силой! Знаешь, любовь может переделать мир!

Буря в душе Лауры стихает, она откидывается на спинку дивана.

Джим (наконец снова замечает ее присутствие). Как было дело? Бетти получила телеграмму, что заболела тетка. И срочно выехала в Сентрейлию. Том позвал меня пообедать, ну я и согласился. Я ведь не знал… что ты… что он… (Неловко замолкает.) Тьфу, совсем зарапортовался! (Снова садится на диван.)

Божественное сияние, которым светился лик Лауры, погасло и сменилось бесконечной грустью.

(Искоса взглядывает на нее.) Хоть бы сказала… что-нибудь…

Она кусает дрожащие губы и через силу улыбается. Снова разжимает руку и смотрит на стеклянную фигурку. Потом берет его руку, осторожно кладет единорога к нему на ладонь и складывает его пальцы.

Зачем ты это делаешь? Ты хочешь подарить мне его, Лаура?

Она кивает.

Зачем?

Лаура. На память… (Нетвердыми шагами подходит к граммофону и, нагнувшись, крутит ручку.)

Надпись на экране: «Нужно же случиться такому!» Или изображение гостя, который весело прощается с хозяйкой. В гостиную весело впорхнула АМАНДА. В руках у нее старинный графин граненого стекла с пуншем и блюдо с золотой каемкой и маковыми цветочками, на котором горка миндального печенья.

Аманда. Ну и как? Не правда ли, какой свежий воздух после дождя? Дети, я приготовила вам маленькое угощение. (Джиму, игриво.) Джим, вы слышали эту песенку:

Джим (с несмелым смешком). Нет, миссис Уингфилд, не слышал.

Аманда. Лаура, что ты такая серьезная?

Джим. У нас был серьезный разговор.

Аманда. Правда? Значит, вы теперь лучше познакомились.

Джим (неуверенно). Да, вполне.

Аманда. Современная молодежь — серьезная, не то что наше поколение. Я такая непоседа была в молодости.

Джим. Вы совсем не изменились, миссис Уингфилд.

Аманда. Сегодня я чувствую какой-то прилив сил. С вами молодеешь, мистер О'Коннор! (Вскидывает голову, заливаясь смехом, и расплескивает лимонад.) Ой, я уже обрызгалась святой водой!

Джим. Позвольте мне…

Аманда. Ничего, спасибо. (Ставит графин на стол.) Прошу! У меня нашлось немного вишен — я их бросила сюда вместе с косточками!

Джим. От меня вам — сплошное беспокойство, миссис Уингфилд.

Аманда. Беспокойство? Да что вы! Я получила массу уцовольствия! Вы не слышали, как я за вас отчитывала Тома? Вам, должно быть, икалось. Почему он так долго не знакомил нас с вами? Надо было пригласить вас гораздо, гораздо раньше! Ну, ничего, теперь вы дорогу знаете. Заходите, милости просим, почаще! И без приглашений, а так, знаете, запросто! Мы чудесно будем проводить время. Ах, как будет весело! Чувствуете, какой приятный ветерок? И до чего же луна хороша! Ну, я исчезаю. Старики должны знать свое место, когда молодые люди… ведут серьезный разговор.

Джим. Нет-нет, мы уже кончили! Да мне, пожалуй, и идти пора.

Аманда. Уже? Вы шутите! Время-то совсем детское!

Джим. Но вы знаете, все-таки…

Аманда. Молодой, подающий надежды служащий, примерное поведение, режим — понимаю, понимаю! Хорошо, сегодня мы вас отпустим пораньше, но при одном условии… В следующий раз посидите подольше. Какой день у вас самый свободный? Наверное, суббота — вы ведь служите.

Джим. Мне приходится дважды отбивать табель, миссис Уингфилд. Один раз — утром, другой — вечером!

Аманда. Вы и вечерами работаете? Вашей хватке только позавидовать можно, мистер О'Коннор.

Джим. Нет, мэм, это — не работа, а Бетти! (Рассчитанным движением, он берет свою шляпу.)

Оркестр в «Парадизе» заиграл душещипательный вальс.

Аманда. Бетти? А кто она такая?

В небе зловеще погромыхивает.

Джим. Ну, просто девушка… с которой я встречаюсь! (Обаятельно улыбается.)

За окном хлынул такой ливень, словно разверзлись небеса. Надпись: «Разверзлись небеса…»

Аманда (едва не задохнувшись). Ах вот оно что!.. И это серьезное увлечение, мистер О'Коннор?

Джим. Мы собираемся пожениться в июне, во второе воскресенье.

Аманда. Прелестно!.. Том и словом не обмолвился, что вы собираетесь жениться.

Джим. В магазине пока не знают. А то пойдут разговоры, станут называть Ромео и все такое. (Задерживается перед овальным зеркалом, чтобы надеть шляпу. Тщательно поправляет тулью и поля, чтобы иметь вполне щегольской, но не залихватский вид.) Спасибо за чудесный вечер, миссис Уингфилд. Теперь я знаю, что такое южное гостеприимство.

Аманда. Не стоит благодарности.

Джим. Надеюсь, вы не обидитесь, что я убегаю. Дело в том, что я обещал Бетти встретить ее на Уобошском вокзале. Пока я доберусь туда на своей развалюхе, поезд как раз и придет. Женщины страшно злятся, если опоздаешь…

Аманда. О да! Женский деспотизм! (Подает Джиму руку.) До свидания, мистер О'Коннор. Желаю вам успеха и благополучия и счастья… чего только душе угодно! И Лаура тоже. Правда, Лаура?

Лаура. Конечно.

Джим (пожимает руку Лауре). До свидания, Лаура. Я сохраню этого единорога, спасибо. И не забудьте мой совет… (Повышая голос, весело.) Пока, Шекспир! Леди, благодарю вас еще раз! Доброй ночи! (Улыбается и бойко выскакивает в дверь.)

Аманда с любезной миной закрывает за гостем дверь. Затем, совершенно огорошенная и убитая, возвращается в гостиную. Они с Лаурой не смотрят друг на друга. Лаура наклоняется над граммофоном, крутит ручку.

Аманда (упавшим голосом). Нужно же случиться такому?! Конечно, самое время заводить граммофон. Вот тебе и на… Наш гость собирается жениться! Том!

Том. Что?

Аманда. Пойди сюда на минутку. Я скажу тебе что-то очень смешное.

Том (входит со стаканом лимонада в одной руке и миндальным печеньем — в другой). А гость наш уже исчез?

Аманда. Наш гость откланялся пораньше. Ну и шутку ты с нами сыграл!

Том. В чем дело?

Аманда. Ты не сказал, что он помолвлен.

Том. Джим? Помолвлен?

Аманда. Да. Он только что сообщил нам об этом.

Том. Черт побери, я не знал.

Аманда. Странно, весьма странно.

Том. А что тут странного?

Аманда. Ты говорил, что он твой лучший друг в магазине.

Том. Да, но откуда я мог знать?

Аманда. А мне кажется очень странным, когда ты не знаешь, что твой лучший друг собирается жениться.

Том. В магазине я работаю, а не собираю сведения!

Аманда. Ты обязан везде собирать сведения, если на то пошло! А то живешь как во сне, одними иллюзиями!

Том идет к двери.

Ты куда?

Том. В кино.

Аманда. Правильно, что тебе еще остается после того, как ты выставил нас всех дураками. Приготовления, расходы… новый торшер, коврик, платье Лауре… И ради чего все это? Ради чего? Чтобы ублажить жениха какой-то девчонки? Иди в свое кино, иди! Зачем о нас думать?.. Мать, которую бросил муж, сестра не пристроена, инвалид, не имеет средств к существованию… Стоит ли омрачать себе удовольствие! Иди, иди… в кино!

Том. Чем больше ты будешь кричать, что я ни о ком не думаю, тем скорее я уйду… И не в кино!

Аманда. Хоть на луну, ты, бездушный романтик!

Том швыряет стакан на пол, кидается на лестничную площадку, хлопает дверью.

Лаура вскрикивает, порезавшись осколком. Слышна музыка из танцевального зала.

Том в отчаянии стискивает перила и поднимает лицо к холодному белому свету луны, пробивающемуся сквозь теснину переулка. Надпись на экране: «Прощай…»

Заключительный монолог Тома идет та фоне пантомимы, разыгрывающейся внутри квартиры. Все, что происходит там, мы видим словно сквозь звуконепроницаемое стекло. Аманда, очевидно, старается утешить Лауру, которая, скорчившись, прилегла на диван. Ее темные волосы рассыпались по лицу, и лишь в самом конце монолога Тома она откинет их и улыбнется матери.

Теперь, когда мы не слышим голоса Аманды, в ее облике вместо неумной суматошности появилось достоинство и трагическая красота. Она утешает дочь, и движения ее медленны и грациозны, как в танце. Закончив говорить, она взглянет на фотографию мужа и скроется за портьерами. К финалу монолога Тома Лаура задует свечи, закончив тем самым драму.

Том. Я не отправился на луну. Я уехал гораздо дальше, ибо время — наибольшее расстояние между двумя точками. Вскоре после всего, что случилось, меня уволили — за то, что я записал стихи на крышке коробки с ботинками. Я уехал из Сент-Луиса. В последний раз спустился по ступенькам лестницы запасного выхода и пошел по стопам отца, пытаясь в движении обрести то, что утратил в пространстве… Я много странствовал. Города проносились мимо, как опавшие листья — яркие, но уже сорванные с ветвей. Я хотел где-нибудь прижиться, но что-то гнало меня все дальше и дальше. Это всегда приходило неожиданно, заставало меня врасплох. Иногда — знакомая мелодия. Иногда — лишь кусочек стекла… Или бредешь по чужому городу ночью, один… Проходишь освещенную витрину парфюмерного магазина. На витрине — стекло, крошечные, блестящие капельки нежнейших расцветок, как осколки разбитой вдребезги радуги. И вдруг словно сестра коснется моего плеча. Я поворачиваюсь, смотрю ей в глаза… О, Лаура, я хотел уйти от тебя и не могу! Я не знал, что так предан тебе, и потому не могу предать. Я достаю сигарету, перехожу улицу, захожу в кино или в бар, я покупаю выпить, я заговариваю с первым встречным, — делаю все, что может погасить свечи воспоминаний!..

Лаура наклоняется над свечами.

…Ведь теперь мир озаряется молниями! Задуй, свечи Лаура… и — прощай…

Она задувает свечи.