Стена

26

Теперь, когда спасательная операция началась вновь, Хью повел себя так, будто вовсе не ожидает ее. Носилки могли спуститься и через несколько часов, и через неделю. В любой момент что-то могло сорваться.

Когда дело касалось таких вещей, он становился крайне осторожным. Ему доводилось слышать пословицы о старых альпинистах, о самоуверенных альпинистах, но о старых самоуверенных альпинистах не говорил никто и никогда. Где бы он ни находился, Хью всегда строил планы наперед, скрупулезно взвешивая все за и против, сделал привычкой загодя вычислить риск против награды^[36] и никогда не полагался на других. Одно из его правил гласило: всегда знай, где твоя вода. Готовься к худшему. Именно это являлось этикой выживания.

Шторм ударит с вершины, как знаменитые и страшные фены, подстерегающие неосторожных на склонах Айгера. Буря, даже кратковременная, может погубить их, если они не будут готовы. У него было много дел, с которыми следовало справиться как можно быстрее.

В теории, лагерь служил лишь транзитной станцией, его следовало покинуть и забыть о нем, как только появятся спасатели. Много альпинистов ожидали бы праздно, считая даже не часы, а минуты и секунды. Но только не Хью. Их дом, их крепость, — хлипкое сооружение из трубок и тряпок — был не в порядке. Платформа Кьюбы опасно накренилась в сторону пропасти. Якорь, даже при наличии фантастического переплетения веревок и ремней, казался ненадежным. Многие карабины то ли открылись, то ли не были закрыты с самого начала. Закладки выползали из трещин. Узлы развязывались прямо на глазах.

Беспорядок представлял собой прямую опасность для жизни, а также и оскорблял его гордость. К тому же этот хаос могли связать с ним. Начальники из поисково-спасательных служб всегда стараются отыскать причины и следствия. Они цепляются к любым мелочам, таким, как развязавшийся шнурок на ботинке, выбившаяся из брюк рубашка. Все это они считают признаками духовного краха жертвы… а он не был жертвой. Пусть судят — а они будут судить — Огастина за то, что он устроил внизу. По крайней мере, территорию Хью они найдут аккуратной и хорошо организованной.

Кьюбу он оставил спать в сплетенной ею сети. Позднее он измерит ее кровяное давление и запишет шариковой ручкой на запястье прямо над рабским браслетом. Она сидела вертикально, дышала ровно, и, даже если ее начало бы рвать, она не могла бы захлебнуться в собственных извержениях. Ее можно пока что так и оставить и позаботиться о ремонте жилища.

Он начал с себя — проверил узлы своей страховки. Затем вбил по крюку для каждого угла и вновь натянул растяжки, выровняв платформу. Там, где шнурки, скреплявшие полотнище с трубками, показались ему потертыми, он быстро пропустил дополнительный шнур. Вытащил с самого низа сломанную платформу — мимо Огастина, который продолжал суетливо плести свою сеть, — и разобрал ее на запчасти. Снял нейлоновый пол со сломанных боковых стержней и прикрепил его к растяжкам, закрыв платформу с трех сторон. Четвертую защищала скала.

К тому времени, когда Хью закончил защищать себя и Кьюбу, сумеречный свет померк. Ветер забрался под крышу Глаза и сразу же отыскал их потайное убежище. Скелет третьей платформы болтался на своих веревках, как бумажный змей, трубки с грохотом колотились о стену. Пол платформы Хью начал колебаться.

Температура быстро понижалась. Хью принялся рыться в бауле со снаряжением. Он вытащил оттуда все, от свитеров и пары чистых носков до пластиковой канистры для испражнений. Посреди платформы лежали белковые брикеты Льюиса, пакеты с портретом Чарли-тунца^[37] и даже кремневый нож Джошуа, завернутый в эластичный бинт.

Затем он разделил запасы. Водолазку, свитер и парку, часть пищи, воды и свое личное барахло он сложил в запасной рюкзачок, который сразу же надежно закрепил на стене. Спальный мешок Огастина он конфисковал для Кьюбы. Все оставшееся он сложил в опустевший «кабан», приоткрыл угол своей самодельной палатки, высунулся и заорал во все горло:

— Огастин!

Дым уже полностью сдуло. Воздух сделался свежим, чистым и холодным. Будь сейчас чуть посветлее, Хью смог бы разглядеть в подробностях сгоревший лес. Потемневшие от копоти шпили стояли на противоположной стороне Долины, как надгробные камни. Разглядеть небо не позволяла черная крыша Глаза.

Огастин, находившийся на пятнадцать футов ниже, наконец-то прекратил свою почти бессмысленную деятельность и сидел среди веревок, обнимая покойницу. На нем не было ничего, кроме белой футболки и шорт; вид у него был замерзший. Но он, похоже, не замечал ничего, кроме присутствия Анди.

Хью спустил баул на веревке.

— Оденьтесь! — проорал он, перекрикивая разошедшийся ветер. — Там все, что нужно. Шапка. Вместо перчаток наденьте носки. Ноги засуньте в баул. Пейте. Ешьте. Приготовьте фонарик. — Все это были азбучные истины, а Огастин был профессионалом. Но напомнить лишний раз не мешало.

Хью дождался, пока Огастин возьмет мешок, а потом снова зашнуровал палатку. Он был доволен, что его напарник твердо решил оставаться там, где был. Здесь для него свободного места не нашлось бы. Потом он включил фонарь и повернулся к Кьюбе.

Она крепко спала. Хью попытался развязать веревки и ремни, опутывавшие ее тело, но они был завязаны намертво. Тогда он открыл швейцарский армейский нож и попытался распустить узлы шилом. Увы, узлы по большей части оказались несокрушимыми.

Тогда он начал резать веревки с грубой и резкой точностью военного хирурга, делающего операцию на поле боя. Помня о том, что, если он перережет не ту веревку, может распуститься весь якорь, он внимательно проверял натяжение каждого конца, пытаясь проследить, куда идет розовая веревка, потом ядовито-зеленая веревка и, наконец, веревка пестрая, как кожа гремучей змеи. Возможно, связывая все их между собой, Кьюба руководствовалась какой-то логикой, но он не мог ее уловить.

Начав с талии, он поднимался выше, освобождая ее хрупкую грудную клетку. Приподняв по одной ее покрытые ушибами и ссадинами руки, он разрезал веревки, обхватывающие плечи. Тени, падающие от рук, закрывали лезвие, мешая резать.

Став над женщиной, широко расставив ноги, Хью продолжал резать веревки, но неожиданно заметил на расслабленных руках девушки яркие пятна свежей крови. И на кистях своих рук, обмотанных черным от грязи пластырем. И на лбу у нее тоже сверкали капли крови, похожие на бусинки пота. Он отдернул нож, решив, что порезал ее.

Еще одна капля. Хью приложил ладонь к своему носу. Так и есть, кровь шла из ноздрей. Он вытер лоб женщины рукавом своего свитера и поспешил закончить работу.

Как только он сделал последний разрез, Кьюба повалилась на него. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал. Ее голова откинулась в сторону; спеша поддержать ее локтем, он чуть не выколол себе глаз ножом. Лезвие ярко сверкнуло. Хью выпустил нож, он подпрыгнул на натянутом полу, провалился между шнурками и канул вниз. Нож больше не требовался, но допущенная маленькая, но все же грубая ошибка напомнила Хью о том, что бездна никуда не делась, что она затаилась, преисполненная вековечного терпения, и ждет.

С трудом держась на ногах, Хью все же сумел опустить, не уронив, молодую женщину на раскрытый спальный мешок. Он почувствовал, как ее груди прижались к его груди, и вдохнул ее дыхание, отдававшее зверем. Это взволновало его. И к тому же удивило то, что он заметил все это, даже находясь в таком положении. Ветер продолжал усиливаться, холодало. Женщина была всего-навсего хрупким грузом, который требовалось убрать. И все же она заставила его замереть в нерешительности.

Долго, шаг за шагом он преследовал ее образ по отвесной каменной стене, сквозь дым, и наконец поймал ее. На какие-то мгновения эта варварская принцесса, спящая, находящаяся под его опекой, принадлежала ему.

Он был воспитан в самаритянском духе.^[38] Участвовал в бойскаутских и церковных благотворительных начинаниях, вскапывал клумбу и подстригал газон пожилой вдове, жившей по соседству. Ежемесячно мать отправляла Хью в бесплатную столовую на Лаример-стрит, и там он подносил тарелки с супом алкоголикам и опустившимся престарелым проституткам. Он был научен подавать нищим, останавливаться на сигналы автостопщиков, не проезжать мимо несчастных случаев.

Чтобы ограничить эти порывы, потребовалось немало лет. Пределы самоотдачи он познал лишь после того, как Энни погрузилась в бездну болезни Альцгеймера. Мир был скоплением голодающих. Перейдя определенную черту, ты просто уморишь себя голодом во имя тех страданий, которые твоя жертва нисколько не уменьшит. Лучшее, что ты способен сделать, это отсидеться в первом попавшемся убежище, наподобие этой бездонной пещеры, а потом продолжать лезть вверх.

Тут на него внезапно навалилась усталость. Ему было необходимо согреться, поспать и сбежать — хоть ненадолго — от враждебного к нему в последнее время мира и от непрерывной борьбы с земным притяжением. Ветер продолжал усиливаться. Ночная тьма сгущалась. Прибытие спасателей с каждой минутой казалось все менее вероятным. Засунув ноги в спальный мешок, он прижал к себе Кьюбу и выключил фонарь.

Нужно только помочь ей согреться, сказал он себе. Но получилось нечто большее. Запах дыма, пропитавший ее волосы, оказался сходен с мускусом, и даже прикосновения ее грудной клетки при дыхании к его ребрам были сродни запретному плоду. В конце концов он отогнал от себя призрачных женщин, грозивших превратить ночь в кошмар, и теперь мог отдохнуть. Ему хотелось только лежать неподвижно, прижимать к себе эту женщину и обойтись без борьбы с ветром. Он покрепче прижал Кьюбу к себе.

Его глаза закрылись.

Когда заверещало радио, Хью проснулся, не сообразив в первый миг, что это за трясущаяся черная клетка, в которой он сидит. Но стоило щелкнуть выключателем фонаря, как мысли пришли в порядок. Платформа сотрясалась под порывами ветра. Стены палатки вздувались и опадали, как живое легкое. Кьюба все так же лежала, прижавшись к нему.

Повторный вызов заставил его протянуть руку.

— Вы меня слышите? — произнес голос. — Говорите.

Хью высунулся из спального мешка и дотянулся до рации.

— Я вас слушаю, — сказал он. — Мы всё там же. Вы меня слышите?

— …Решил, что мы вас потеряли.

Хью с трудом разбирал слова, заглушаемые ревом урагана, срывавшегося с вершины. Чтобы понять, как обстоят дела, пришлось напрягать слух. Спасательная группа вновь заняла позицию на краю вершины.

— Повторите, — потребовал он. — Повторите еще раз.

— Мы нашли нашу отметку, — орал руководитель спасателей. — …Еще не собрали систему… Состояние Кьюбы?

— Без изменений, — сказал Хью. — Она все еще без сознания.

— …стабильно. Приготовьтесь к… — Окончания фразы он не уловил.

— Повторите.

— …Бросать линь.

Они идут. Им было нужно, чтобы он был готов поймать тонкий канат, который они будут бросать с носилок.

— Вас понял, — сказал Хью. — Мы готовы. Когда примерно будут носилки?

В рации затрещало статическое электричество. Затем раздался другой, хорошо знакомый голос.

— Держись, Гарп, — проухало в динамике. — Кавалерия уже на марше.

— Льюис?

Меньше всего на свете Хью ожидал услышать этот голос. Но потом он понял, вернее, решил, что понял. Льюис, вероятно, отправился в штаб рейнджеров, чтобы узнать последние новости, и они решили посадить его на связь.

— Ты, наверно, очень постарался, чтобы выбрать такую обалденно веселую погоду, — съехидничал Льюис.

— Все уже почти закончилось, — поспешил заверить друга Хью.

— Нет, концерт закончится только после выступления примадонны. Так что, братец, приготовься купить мне бифштекс.

И только сейчас до Хью дошло, что же происходит на самом деле.

— Ты и есть доброволец?

Рев ветра заглушил несколько слов.

— Вы, жалкие костлявые людишки. Кто-то должен вытаскивать вас, когда вы попадаете в задницу.

Хью никак не мог осознать происходящего.

— Льюис, что ты делаешь?!

Льюис, очевидно, пригнулся, чтобы укрыться от ветра. Его голос внезапно зазвучал очень четко.

— Рэйчел дождалась меня, Хью. Она передумала. Не спрашивай меня почему. Или ты что-то сделал, или я чего-то не сделал. Не знаю. Теперь мы провернем эту ерунду. Я дошел до счастливого финала.

— Этой ночью?

Хью почувствовал, что голова у него идет кругом, и чем дальше, тем сильнее. Он не ответил на намеки Рэйчел, после чего она решила вернуть себе Льюиса. Теперь Льюис был здесь и готовился спуститься на носилках.

— Мы несколько часов наводили мосты, — продолжал кричать Льюис. — Она вернулась. Ты спас мне жизнь, дружище.

Это меняло все на свете. Вместо какого-то незнакомца в бездну собирался спуститься Льюис. Хью оглянулся, внезапно почувствовав сильнейшую тревогу. Кьюба была травмирована, изголодавшаяся и обезвоженная. Но у них имелись для нее и вода, и пища. Хью мог ухаживать за ней. Следовало ли опасаться, что она умрет? Вряд ли. Она молода. Уже сейчас она выглядела заметно лучше.

— Не делай этого, Льюис. — Он лгал спасателям, чтобы заставить их изменить решение и возобновить операцию. Теперь же он почувствовал силу бури и понял их опасения. А самое главное — смертельной опасности подвергался Льюис.

— У меня нет выбора, кореш. И Рэйчел сказала то же самое. Это ради Энни.

Стены палатки хлопали все сильнее. Платформа сотрясалась. Дела становились все серьезнее. Хью нажал на кнопку передачи.

— Я ошибся, — сказал он. — Она не ранена. Она спит. Мы ввели ей наркотик. Все под контролем. Мы вполне можем продержаться. Сейчас спускаться нельзя. Повторяю: отмените спуск. Приостановите операцию. Вы меня поняли?

Они его не поняли.

Льюис оставался Льюисом — он продолжал тараторить, заглушив слова Хью.

— …Так что, святой ты мерзавец, за тобой приедет лучший человек на…

— Приостановите… — повторил Хью.

Но в эту секунду случилось именно то, чего все время боялся Огастин: батарея разрядилась полностью. Хью вновь надавил на кнопку и ошалело уставился на рацию. Он привел в движение громоздкий механизм и лишился возможности его остановить.