Степан Разин. 2

Глава 1

Вторая казачья сотня разгоняла погромщиков, поджигателей и мародёров и справлялась с задачей не хуже нашей сотни. Дурной люд, взбаламученный оппозиционно настроенными к царю боярами, мне, конечно, было жалко, но закон и порядок, или есть, или его нет. А там, где нет закона и порядка, там начинаются грабежи и насилие. А оно нам надо? Нет! Оно нам не надо. Мне для жизни нужны порядок и четкие правила. И я бы сказал, мать его, закон! А потому мне пришлось, прочитав те требования, которые изложили на бумаге бунтовщики, упросить царя их исполнить. Кроме бессрочного розыска беглых белосошных крестьян.

— Это, — сказал я, — поверь мне, государь, приведёт к ещё большему бунту. Может, не прямо сейчас, а лет через десять, когда крестьяне поймут, что им деваться не куда, только в ярмо, но полыхать будет не только Москва, а вся Русь от Урала до Новгорода.

— Я уже начинаю опасаться твоих предсказаний, Стёпка, — сказал Алексей. — Но если мы соберём земское собрание, они сами станут решать, что принимать, а что — нет.

— Так, сделай так, чтобы на собрание попали только те, кто станет слушать тебя. Не спеши с Земским собором. Озадачь кого надо. Пусть подберут людей.

— Думаешь просто это? — скривился Алексей.

— А ты, извиняюсь, как управлять хотел, государь? Надо постоянно приближать и отдалять, приближать и отдалять.

— Как это? — вскинул брови Алексей.

— А так. Сначала похвалил, улыбнулся, потом проверил и ужаснулся. Доброту за слабость принимают, и пользуются ею. Вот ты давно ревизию Морозову делал? В большой казне? В других его приказах. Ведь он у тебя подгрёб под себя как курица-квочка цыплят. Видел у тебя в Измайлово на птичьем дворе курицу с цыплятами?

— Видел. Как же его проверишь. Он вечно в поездках.

— Правильно, в поездках, и не по твоим, государевым делам, а по своим.

— Не любишь ты его, — грустно сказал Алексей. — А я… Не могу я его трогать. Боюсь. А вдруг и вправду найду воровство. Как у Светешникова. И что тогда делать? Люблю я его.

— Тогда, можешь смело отстранять. Он набрал себе из казны уже столько, что ни у кого столько богатств нет. Даже у тебя, государь. И повод есть. Народ до сих пор его имя треплет. Ведь они троих зачинщиков соляного побора убили. Морозов только успел удрать через нижние западные ворота. Он сразу драпанул от тебя?

— Да… Как только я во дворец зашёл, оглянулся, а его уже нет. И тут толпа. Меня так и занесли в палаты. Думал, что разорвут на клочки. Внесли и на трон посадили. А рынд всех покололи.

Глаза молодого царя снова наполнились слезами. Он, похоже всю неделю плакал. Мои казаки охраняли Кремлёвский дворец и Москву нещадно разгоняя любое минимальное столпотворение.

— «Больше трёх человек», — кричали казаки, разъезжая по улицам Москвы, — «не собираться!»

Уже насмерть никого не били. В тот день было совсем побито больше двух тысяч человек. Причём, казаки тяжело раненных в живых не оставляли. Зачем? На это потом царь пенял, но я ему объяснил, что инвалид и для семьи обуза и для общества. А вот компенсацию семье я выплатил из своей казны.

Мы объявили, что те кто опознают своих родственников, получат компенсацию по утрате кормильца в размере двадцати рублей. Поначалу шли вяло, но когда первые вдовы ушли с удивлением на лицах и с деньгами в платочных узелках, народ повалил обильно. Это, что касается бедных слоёв населения. Семьи бояр, участвовавших в бунте, были насильно переселены на Ахтубу. С частичной конфискацией имущества, но вместе с дворней.

Так я стал обладателем рыбных ловель на Волге выше и ниже Твери и на реках Поное и Лахте, в Кольском уезде, нескольких владений в Москве, в том числе огородом за Яузой, в деревянном городе, подле земляного вала. Отошёл мне и городок Скопиин Ряжского уезда с деревнями, вотчины Романова во Владимирском, Юрьевском, Старорусском уездах, близ Твери, в Коломенском и Московском уездах, в Горетовом стану. По списку за Никитой Романовым числилось более семи тысяч дворов.

Особенно мне понравилось Романово городище, стоящее на реке Воронеж. Вот там было где развернуться. Липовый лес по правому берегу реки, а дубовый по левому, стоял двумя стенами.

— Вот где я новую пасеку поставлю, — сказал я сам себе.

Морозов давился от жадности и всё наговаривал и наговаривал Алексею на меня. Я при этом не присутствовал, но видел по царскому лику, что процесс психологической обработки идёт и продвигается в «правильном» русле. Однако, земли и имущество Никиты Ивановича Романова мне уже были отписаны, «косяков» я не порол, с советами к царю не лез, а потому скорой беды не ожидая, отпросился у Алексея Михайловича в Ярославль, а потом в Астрахань.

Кстати, я рассчитывал получить в собственность Романовскую усадьбу в Зарядье. Оказалось, что усадьба та давно принадлежит какому-то монастырю. Жаль-жаль… Хорошо бы было там пристань поставить. Хотя… На хрена мне эта Москва-река? У меня Волга есть, со всеми притоками.

Авторитет Тимофея Разина на Волге так за эти три года вырос, что ему кланялись не только голландцы, но и Строгановы, которые иногда ходили до Астрахани. Младшего Строганова Тимофей отбил от «воровских казаков», причём не его «ряженных», а натуральных. Вероятно, «пасли» пришлые ватажники Строгановский караван. Что в том караване было, Тимофей, понятное дело, тогда не узнал, но Строгановские струги едва не черпали бортами Волжские волны. И шёл тот караван в Персию, проходя Астахань без таможенного досмотра.

Сие весьма насторожило и заинтересовало Тимофея, и он отправил на Каспий лёгкий и быстроходный струг под гафельным парусом. Караван Строгановых на Каспии перехватили и едва не потопили, ибо сам Строганов, пока его бойцы отстреливались, попытался прорубить дно своего струга, но был ранен стрелой, взят в плен, продан в рабство и тут же выкуплен за приличные деньги Фролом Разиным, якобы случайно гулявшем на невольничьем рынке Дербента и обратившем внимание на свежих рабов из Руси. Золотом, между прочим, заплатил.

Вот так Дмитрия Андреевича Строганова спасли два раза за одно лето одна тысяча шестьсот сорок шестого года. А в том струге, что хотел затопить Дмитрий Андреевич — пробку бы заранее сделал — стоял (или лежал) бочонок, полный самородного золота.

Видимо опасался Дмитрий Андреевич у себя в Орле плавить золото. Когда я узнал о том, что Строганов вёз самородное золото, то сильно удивился. Не имелось в Перми Великой, золота. Про серебро что-то когда-то говорили, но не о золоте. Где Строгановы бочонок самородного золота намыли, одному Богу известно. Тонна золота, оказавшаяся в наших руках, это не слабый дар Богов. Или наказание. И мне надо было с этим даром что-то делать. Никто из нас, и я в том числе, не знали, как плавить золото. Вернее, я точно знал, что без буры плавить нельзя, а что такое бура я знал кое-что. Главное, я не знал где её взять здесь.

Раз Строганов вёз золото в Персию, значит там бура есть, — рассуждал я. — В России золото нет и его тут не плавят, значит здесь буры нет или очень мало. Иконные оклады чеканят по уже готовым тонким листам. Золотые «ефимки» перечеканивают, набивая царское клеймо. Если бура в России есть, то её найти можно было бы, но тогда это точно вызовет подозрение.

Вот я и поплыл в Астрахань, а оттуда в устье Терека. Где оно, это устье, знал Фрол, который ждал меня в Астрахани. За два года мы сплавили на Каспий ещё две тридцатиметровых и десятипушечных шхуны. Вся Разинская флотилия ждала нас на выходе из устья Волги. Увидев наш флот, я на какое-то время перестал дышать, а сердце в моей груди учащённо забилось. Корабли были красивы в своей лаконичном минимализме. Обводы были идеальны.

Конечно! Каждую досочку мы выпаривали в специальной бане, обрабатывали человеческой мочевиной, клали на формы шпангоутов и притягивали к ним сначала висячими грузами, а потом струбцинами. Когда доска высыхала, её переносили на сборочный стенд и крепили к настоящим шпангоутам. И так каждую кручёную деталь. Даже распаренный и «мочёный» дуб, подогретый угольями, крутился, как гутаперчевый. Весь процесс изготовления кручёных досок проходил в специальном амбаре, куда допускались единицы.

В размоченном или распаренном дереве на клеточном уровне происходили изменения, Когда дерево гнули с выгнутой стороны клетки растягивались, а с вогнутой сжимались. Главное, чтобы влажность была не более тридцати процентов. Причём, если древесина была сырой, то при выпаривании она подсыхала, и наоборот.

Наш струг был встречен приветственными возгласами все казаки проходили практику управления шхуной сначала в Измайлово потом на Москве реке. Многие казаки-члены абордажных команд проверялись и отбирались мной там же. Кто-то обучался иноземному бою, как казаки называли мои придумки. ТО есть, многие меня знали, а кто-то увидел своих товарищей. Веселье при встрече было искренним.

Я раньше бывал на Каспийском море. Помогал Азербайджану собирать буровую платформу. И поэтому знал, что от Астрахани до кавказского хребта по прямой было что-то около двухсот километров. И это по морю на пятиметровой «ванне» с парусом.

Читая про морских путешественников, например про Беринга, я поражался, как они, прройдя пешком десять тысяч километров на берегу Охотского моря собрали «бот с палубой» и на нём отправились искать пролив между Азией и Америкой. Дошли до Чукотки, свернули на запад, узнали у чукчей, что дальше берег только в ту сторону. Потом проплыли от крайнего азиатского мыса двести километров в море на восток. Не найдя берега, повернули обратно. Снва приплыли в Охотск и вернулись в Санкт-Петербург. Это, для меня, какой-то «сюр». Я родился и вырос на море и я его боюсь, «как огня». Кажется бредом, но это факт.

И вот теперь мне предстояло пройти те же двести километров, правда в караване. Ха-ха! Сколько я читал историй когда налетал ветер и шторм разносил корабли в разные стороны. А если наш унесёт в отрытое море? Ведь я на нашем «боте» самый грамотный шкипер.

Однако переход прошел удачно. У каждой шхуны имелся верёвочный лаг и песочные часы на пятнадцать секунд. Узлы на лаге отстояли на пятидесяти футах друг от друга. И они ими пользовались, ядрён батон!

— С какой скоростью мы движемся? — спросил я, «подрулив» к ближайшей шхуне.

— Восемь улов, атаман!

Я мысленно хмыкнул, отметив, что Фрола называют просто «Фрол». Судя по часам шли мы уже часа четыре, а значит прошли всего тридцать две мили — это чуть меньше шестидесяти трёх километров. Надо ещё три раза по столько и ещё чуть чуть. А входить нам надо в залив, выгнутый дугой, выходившей нам навстречу

В июле дни длинные. Должны успеть, если ничего не случится. Не случилось. Сразу было видно, что казаки стали исключительными моряками. А может они такими и были?

Залив, о котором говорил Фрол, открылся и я прифигел. Слева в море был выдвинут ковш «горлом» вверх. Справа открывалось побережье, с впадающими в него тремя или четырьмя реками. Корабли, пройдя их все, развернулись оверштаг и вошли в устье крайней правой, метров двухсот шириной, реки. Там я увидел простенький причал из вбитых в дно свай, скреплённых между собой брёвнами и мостиком, и небольшую крепостицу, собранную из срубов нескольких десятков домов, поставленных произвольной фигурой с пустым центром и соединённых между собой частоколом. Берег был не высоким, а потому крепостица издалека просматривалась хорошо.

— Не хорошо, — подумал я. — Из пушек можно легко всех там внутри положить.

Спустив парус и работая вёслами, корабли прижались к «причалу» и привязались к «быкам» растяжками.

— Трап за борт! — сказал я.

На берегу нас ждали.

— Что за городок? — спросил я.

— Как тебе он? — спросил Фрол, не отвечая.

— Нормально! Только побьют его с моря.

— Не успеют. Вон там, на вершинке батарея из восьми пушек.

Фрол показал пальцем на невысокий холм, где, и вправду, виднелась артиллерийская батарея, скрытая корзинами и кустарником.

— Да и даже обстреляют, то урону не нанесут. Избы дубовые…

— Понятно, — задумчиво протянул я. — Значит это Терек?

— Нет, Стёпушка, это Кизляр.

— О, как! — удивился я. — Ты говорил, плывём в царский городок Терки?

— Плывём, но зачем же всем скопом? Ещё испужаются терские казаки, да палить начнут? У них тоже пушки есть. На твоей и пойдём. Вот, переночуем и пойдём. Терек — следняя река.

— Та, дай угадаю… Не Сулак?

— Сулак, — удивлённо сказал Фрол. — Был здеся, что ли?

— Когда, Фролка? С вами же всегда рядом!

— И то…

Фрол почесал затылок.

— Да, ты, словно бы какой-то другой стал. Вроде, как и ты, и не ты. Словно чужой парень. Не узнаю я тебя.

— Взрослею.

— Ну, да, ну да…

А я подумал, что нихрена себе, как изменился берег. Этого залива в моём времени не было! Тут намыло столько земли, что куча посёлков возникло. Если это река Кизляр, которой у нас не было, а был только посёлок, то значит это речка Таловка, которая тогда впадает в Терек. Тогда в море впадало три больших Терека: Терек, Старый Терек и Новый Терек. Полноценные такие реки. Но то русло, которое видел я с ними не сравнить. Оно шире тех трёх вместе взятых. Это — полноценная судоходная река. Потому воеводы и выбрали ту реку и, войдя в неё, поставили там крепость. А по Кизлярке далеко не поплаваешь, узковата и камениста. Вон, дно уже тут видно.

— Не ругал воевода-то царский? — спросил я. — Кто сейчас там?

— Князь Андрей Оболенский. Когда узнал, что не воровские мы, а царёвы, — не ругал. Пригодилась грамотка твоя.

Грамотка была о том, что казачьей ватаге атамана Степана Разина, то есть — мне, дозволяется ходить по морю — Каспию свободно, где и когда вздумается. Для воевод бумага. По этот городок я и не вспомнил, что он был когда-то важнейшим пунктом пропуска на Кавказе. Войска турецкого султана, шедшие на Персию, будут спрашивать разрешения на проход. Да-а-а… А вообще-то, это была отправная точка торгового пути из Индии в Европу. По долинам Прикавказья шёл тот «шёлковый» путь.

Грамотка была о том, что казачьей ватаге атамана Степана Разина, то есть — мне, дозволяется ходить по морю — Каспию свободно, где и когда вздумается. Для воевод бумага. По этот городок я и не вспомнил, что он был когда-то важнейшим пунктом пропуска на Кавказе. Войска турецкого султана, шедшие на Персию, будут спрашивать разрешения на проход. Да-а-а… А вообще-то, это была отправная точка торгового пути из Индии в Европу. По долинам Прикавказья шёл тот «шёлковый» путь.

— И что мы с этого можем поиметь, кроме проблем? — подумал я. — Торговый путь в Восточную Европу — это хорошо, но ведь в Крыму сидит какой-то там Гирей! А путь идет через Темрюк и Керч. Как всё интересно, но мне-то что до этого? Как перевалочная база место так себе. Вода здесь «дерьмо» в натуральном смысле. Устье ведь. Ага…

— А зачем вы крепость тут поставили? В Сулаке вода чище. Хотя, и там её пить нельзя.

— Почему? — спросил Фрол.

— Потому, что туда выбрасывают отходы и стекает дерьмо со всех аулов, что стоят на реке. Её длина семьдесят пять английских миль и живёт там куча народу. Даже в горах.

— А Терек? — выпучил глаза Фрол, ни сколько не удивляясь моим познаниям. И братья и отец давно устали удивляться чему бы то ни было.

— А Терек в длину триста миль и рек в него впадает больше и по долине он течёт дольше.

— Поэтому и дерьма в нём больше, — продолжил Фрол заворожённо.

— Вы хоть не пьёте воду прямо из реки? Кипятите?

Фрол потупил взор.

— Отстаиваем, — произнёс он.