Степан Разин. 2

Глава 4

— Я жил за теми стенами, — он поднял руку и указал на крепость пальцем. — У меня был большой дворец и я управлял этим городом. Теперь ты предлагаешь мне в этом городе дом и стать в нём его управляющим? Хотя это всё условности, но это для меня унизительно.

— Тебе надо смириться с тем, что ты уже не султан этого города. Ведь султан переводится как «управляющий». Если бы тебя сняли с султанства, чем бы ты занялся?

— У меня бы было столько денег, что я смог бы построить такую же крепость вон на той горе.

Я хмыкнул. В моём времени на этом месте стояла крепость-новодел под старину очень странного вида.

— Ты не смейся, Степан Тимофеевич.

— Да, кто ж тебе даст там построить крепость? — спрятав улыбку, спросил я.

Бывший султан Дербента немного помолчал и сказал.

— Это моя земля. Видишь, там, на южном склоне нет даже виноградников. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что хозяина земли сейчас нет.

— Интересно, — произнёс я. — Твоя земля? И в чём же дело? Строй на этом месте. Возьми мои деньги и строй. Пусть это будет не мой дом, но ты же меня из него не выгонишь, если я приеду к тебе в гости? Выделишь мне гостевую избу?

Байрам смотрел на меня настороженным и напряжённым взглядом, потом сказал:

— Ты, точно не шутишь! Ты странный человек, Степан. Ты не от мира сего. Ты столько сделал для меня…

— Стоп! — остановил я его. — Я делаю не для тебя. Всё что мной делается, делается только для меня. И мы с тобой на эту тему уже говорили. Сейчас то же самое. Мне здесь нужен дом и человек, который мне бы помогал. На себя его купить у меня пока не получится. А дом нужен. Думаю, он и для торговли пригодится.

— Я понял тебя. Там в ущелье мне уже построили, в своё время, колодцы. Не думаю, что они иссякли. Колодцы всем нужны. Там тоже моя земля, ведь я хотел тут остаться навсегда. Тут хороший климат и отлично растёт виноград, а на базаре дешёвые товары со всех сторон света.

— Мы долго обсуждаем простой вопрос. Сейчас уже будем вставать на якорь. Тебе дать деньги на строительство дома?

— Спасибо, эфенди. Позволь мне подумать?

— Думай, — согласился я. — Это твоё право. На брашпиле! Якорь за борт! Всем стоять на местах! Парус долой!

Мы встали на якорь со стороны северной части города и к нам сразу заскользили две небольшие, но многовесельные галеры. Разговор с таможней был коротким. Узнав, что мы в Дербенте ничем торговать не будем, а сойдём на берег только ради посещения ювелира и других лавок, перс взял с меня один аббаси за якорную стоянку, причём он удивился, что я, московит, расплатился именно золотым аббаси, а не московскими деньгами. Ведь ни золото, ни серебро вывозить из Московии не разрешалось. Хотя, вывозили, конечно.

Рассчитавшись, мы пересели на одну из крутившихся рядом с кораблём лодчонку, и переправились на берег.

— Сколько взял? — спросил Оболенский.

— Один золотой.

— С нас два шаха. Товар с собой? Пошли за мной.

Мы дошли до стены, разделяющей город, и пошли вдоль неё. Удивительно, но и стена и ворота в ней были похожи на те, что видел я. Через одни ворота люди и повозки входили, через другие выходили из этой части города. Никакой толчеи не наблюдалось.

— Мы пришли, — вдруг сказал Теркский воевода, показывая на солидный трёхэтажный дом перед которым находился городской фонтан.

— Солидно, — подумал я.

— Это монетный двор, — сказал Оболенский.

— О, как⁈ — удивился я. — Что же вы не сказали, что ваш знакомый и есть главный чеканщик Дербента?

— Не-нет, что вы. Он простой ювелир. Просто, он чаще находится здесь, помогая сыну, который и есть — главный чеканщик Дербента.

— Понятно, — усмехаясь, произнёс я. — Что прыг-скок, что скок-прыг — разницы нет.

Вовнутрь нас, как и ожидалось, не пустили, но попросили подождать у фонтана, чтомы и сделали с большим удовольствием. Припекало изрядно и вокруг фонтана собирались люди. Они, с благодарственной молитвой подставляли под чистые струи куски ткани, платки, шарфы, и обтирали лица, иногда снимая головные уборы. В основном это были тюрбаны или чалмы, но были и «простые» шапки, вроде суконных колпаков и бараньих папах.

Ткань мочили, отжимали, вешали на шею, бросали на нас заинтересованные взгляды, перебросившись тихими фразами, расходились.

— Сейчас от султана люди прискочат. Меня тут некоторые признали. Когда же выйдет это треклятый Сухроб?

Я был одет не в те драгоценные одежды, но, по персидским критериям, не бедно. А вот воевода вырядился в свои самые дорогие, наверное, одежды: кафтан, рубаху, шаровары, сапоги. С нами был десяток лучших и надёжных казаков, вооруженных и обвешанных оружием, словно новогодняя ёлка игрушками.

У каждого было по два пистоля в специальных кобурах, пристёгнутых ремнями к ногам, персидская сабля и кривой кинжал. Кроме того, с каждой стороны на поясе висело по два коротких прямых метательных ножа. Они-то и вызывали основной интерес и привлекали внимание граждан и гостей города Дербента.

За несколько лет некоторые казаки превратились в отличных телохранителей и специалистов по разного рода убийств, как явных, так и тайных. К тайным я отношу убийство купца Никитникова, который начал распространять промен я разные, весьма неприятные и не выгодные мне слухи. Его, как я уже говорил, вместе со слугами, ликвидировали по дороге из Москвы в Ярославль. Были ещё некоторые тайные операции, во время которых казакам приходилось переодеваться и изображать из себя разный люд, но о них, предпочтительно не распространяться. Скажу лишь о том, что и воеводу Горчакова пришлось ликвидировать по дороге в Москву, когда его в том году отозвали с Царицынского воеводства.

Воеводу с имуществом и казной сопровождали именно эти казаки, что охраняли сейчас меня. Но на них напали какие-то «воры» и «побили», забрав, и казну, и имущество, и воеводину и его слуг жизни. Алчный и коварный воевода просто сгинул, не добравшись до первопрестольной. Тут убивали так часто, что его проплывавший по Волге труп, наверное, не привлёк ни чьё внимание. Их можно было встречать по два штуки на день, если идти против течения.

Тимофей Разин к тому времени имел непререкаемый авторитет на Волге и славу доброго защитника купцов, да и «хулиганил» уже весьма редко. А потому истории про его «тёмные делишки», вдруг рассказанные кому-нибудь в Москве Горчаковым, могли бы принести Тимофею дурную славу, которая была не обязательна.

Я и сам изрядно натренировался. Не имея никакого опыта, кроме дворового и киношного, мне удалось методом проб и ошибок подобрать тренировочные комплексы, отично развившие моё и казачьи тела физически, и привили необходимые «современному» спецназовцу навыки.

Всё-таки моё детство прошло в многократных просмотрах фильма «Дракон появляется» и других «шедевров» с Брюсом Ли, «Доспехи Бога» и «Пьяный мастер» с Джеки Чаном. У меня был друг, который практически полностью копировал Брюса Ли. Полностью! И удары и силу! И всё по киношкам. То есть, у меня был пример из той жизни, когда я здесь планировал тренировки своего спецназа, испытывая упражнения сначала на себе.

Про концентрированный и максимально сильный удар я знал не понаслышке. Мы во дворе, насмотревшись фильмов, ломали на спор доски, бруски и даже кирпичи. А у меня дома имелись бамбуковые салфетки, которые скручивались и служили макиварой. Порой одного удара вполне хватало, чтобы выиграть в уличной драке. А порой не хватало. Да-а-а…

Но, это — очередное отступление.

Наконец из ворот монетного двора вышел старик лет пятидесяти-шестидесяти со сморщенным, как мочёное яблоко, красновато-коричневого цвета, лицом и голубыми глазами. Он был одет в белые многослойные одежды типа «балахон», в которых терялись и руки, и ноги.

— О! Это вы, достопочтимый русский воевода Оболенский.

Старик сделал ударение на второй букве «о».

— Давно вас не было видно. Говорили, что вы собирались в Московию?

— Мне нравится здесь, уважаемый Сухроб. Как ваше драгоценное здоровье? Как себя чувствуют ваши дети внуки и жёны?

— Хорошо! Всё хорошо, слава Аллаху! Ваше-то как здоровье, уважаемый князь Андрей?

— Тоже, слава Богу! — пафосно ответил Оболенский и перекрестил грудь двумя перстами, начиная от носа.

— Какое дело привело вас в Дербент? Неужели просто повидать старого Сухроба?

— Вы удивитесь, но так и есть. Это, — он представил меня. — мой торговый товарищ — князь Степан Разин. Он приехал прямо из Московии и кое-что привёз. Это кое-что я и хотел бы показать вам.

— Прямо из Московии? Степан Разин? Это известное для меня имя. И я не думал, что вы так молоды. Некоторые мои товары дошли до меня только благодаря охране, представленной этим молодым человеком.

Старик вдруг поклонился.

— Но до нас дошли слухи, что Степан Разин не совсем Московит? Так ли это?

— Не понимаю, о чём вы говорите, достопочтенный Сухроб, — удивлённо вскину брови Оболенский.

— Папаша, — не выдержал я, — пойдёмте в закрома?

А потом добавил:

— Туда, где мы сможем обсудить наше дело без чужих ушей.

Старик бросил на меня задумчивый взгляд и, молча развернувшись, пошлёпал своими туфлями без задников по мостовой, выложенной крупными камнями, примыкающими друг к другу рёбрами квадратных граней.

Дом ювелира был чуть меньше монетного двора, но не намного. Пройдя во внутренний дворик с миниатюрным фонтаном, мы расположились в тени огромных, стоящих в кадушках, фикусов. Отдав мимоходом распоряжение, принести нам по стакану воды со льдом, хозяин дома предложил нам располагаться там, где нам понравится и мы выбрали подушки под фикусами.

Воду принесли мгновенно и она, действительно, была со льдом. Вслед за ней принесли чайник, чашки, что-то сладкое в нескольких глубоких тарелках, лепёшки и виноград. Лепёшки и виноград всегда оправляли мои мысли к фильму «Кавказская пленница».

— Может быть, гости предпочитают холодной воде холодное вино? — спросил хозяин дома.

Оболенский посмотрел на меня.

— И вино тоже, — сказал я.

Принесли кувшин с вином.

Перед нами стояли небольшие столики, перед которыми мы расположились, сидя на коленях.

Попробовав угощение, мы перешли к вопросу, приведшему нас в дом ювелира.

— Степан Тимофеевич привёз мне золотые самородки, которые нужно переплавить. Возможно ли это? — спросил Оболенский.

— Лично вам? Кхм-кхм… Самородки? Кхм-кхм… Интересно. Только переплавить? Чеканить монету не надо?

— Да! Можно отчеканить, — подтвердил Оболенский и посмотрел на меня.

Поднявшись, я вынул из-за пазухи два кожаных мешка размером с кулак. В них было по семь килограмм золота. Оба мешка я поставил перед ювелиром. Они легли так тяжело и сочно, что Оболенский глядя на них непроизвольно сглотнул.

Придвинув один мешок и распустив шнурок, ювелир заглянул в него и хмыкнул. Притянул к себе другой, рассмотрел самородки с помощью лупы, но тоже не вынимая их и не прикасаясь пальцами.

Потом откуда-то достал пинцет и, выхватив из мешка один самородок, впился в него взглядом через выпуклое стекло.

— Да-да… Это хорошее самородное золото. Мы при переплавке потеряем всего пятнадцать процентов. Это — так называемое «Сибирское» золото. Его собирают где-то на реке Енисей. Мне уже доводилось плавить его.

— Да? — я удивился.

— Чинцы им расплачиваются. Песком, самородками… Или просят начеканить аббасов.

— Значит — хорошее золото? — жадно спросил Оболенский. — Сибирское, говоришь? Енисей? Это у нас, там, где Томск?

Кого он спросил, я не понял. Не меня же?

— Когда зайти за монетой? — спросил я.

— Сейчас у двора много работы. Придётся подождать, или могу купить у вас самородки, выдав персидские деньги.

Я хмыкнул и посмотрел в стариковское лицо, пытаясь заглянуть в его голубые честные глаза, но Сухроб сидел, и казалось, что дремал.

— Хитрый дед, — подумал я. — Вместо чистого золота хочет втулить нам сплав. Хотя… Чтобы отчеканить монету надо и приготовить сплав. И хрен я пойму, что они нам дадут.

— Годиться, — сказал я и обратился к Оболенскому. — Зачем нам ждать? Продадим и всё.

Оболенский пожал плечами. По его лицу было видно, что ему совершенно начхать на то, откуда у него возьмутся золотые аббаси.

— Тогда, можно взвешивать? — спросил Сухроб.

— Можно, — сказал я.

— Пошлите, э-э-э, в закрома, — сказал старик и улыбнулся мне. — Вы, уважаемый князь, можете отдыхать и наслаждаться напитками. Мы быстро.

— Не торопитесь, — снисходительно бросил Оболенский.

— Странно, — подумал я, — почему я сам не догадался, что можно просто продать эти самородки?

Мы со стариком прошли несколько комнат и вошли в одну, где стояли столы и весы. Старик взвесил самородки и через некоторое время отвесил мне эквивалентное количество монет.

— Позвольте и мне взвесить, — попросил я.

Старик удивился.

— Пожалуйста.

Я отмерил и отложил лишнее и положил себе в карман. Старик понимающе хмыкнул. Я шевельнул бровями, нахмурив правую. Старик отвёл взгляд.

Пока Оболенский пересчитывал деньги, я наслаждался прохладным вином, закусывая его кусочками фруктов, и запивая прохладной водой.

— Если у вас, эфенди, ещё появится ко мне дело, смело приходите. Вы знаете, где меня найти.

— У вас, уважаемый, очень хороший дом, — сказал я, не замечая, как он ко мне обратился. — Такому дому можно позавидовать. И вино ваше прекрасное и вода. Огромное вам спасибо за оказанное гостеприимство.

— Приходите, шахзаде, всегда рассчитывайте на этот дом, когда в другой посетите Дербент.

Я снова «не обратил» внимания на то, как ко мне обратился ювелир. Не обратил внимания на «шахзаде» и Оболенский, разложивший на кучки монеты и в очередной раз их пересчитывающий. Мы не мешали ему. Ну, нравится человеку пересчитывать деньги, и что? Я, глядя на хозяина, тоже расположился на подушках удобнее и задремал.

Я попал на корабль только часам к шестнадцати, когда солнце зашло за горных хребет, высота которого доходила почти до трёх тысяч метров. Нашу охрану тоже накормили и напоили, а потому все были довольны и собой и друг другом.

Мы могли бы сегодня и уйти, и я хотел так и сделать, но оказалось, что Байрам с семьёй покинул борт судна и вечером на него не вернулся.

Зато рано утром в борт судна «постучали».

Тут надо сказать, что Дербент совсем недавно, а именно в сорок пятом годду, вдруг попытался перейти на сторону турок. Вернее, это вдруг решил сделать его правитель кайтагского государства Рустам-хан. В то время Дербент находился под его протекторатом, но в составе Персии. Персы пришли и убрали его с престола, казнив в сорок шестом году, и поставил уцмием Кайтага послушного им племянника Рустама — Амир-хана. То есть Дербент, хоть и отходил от линии «персидской партии», но оставался в сфере Персидского влияния многие годы, если не сказать столетия.

Байрам был пятым с одна тысяча шестьсот шестнадцатого года, когда Персия в очередной раз отбила Дербент у Турции, губернатором Дербента с правами султана.

Стук в борт и крики: «Именем султана Дербента Амир-хана требуем спустить трап и пустить на борт судна», не застал меня врасплох. Конечно же вахтенные матросы предупредили меня о прибытии очень грозных и вооружённых стражников.

На палубе мне представилась забавная картина. Корабль окружило несколько лодок, а чуть вдали стояли два галеры, с носовых площадок которых на нас смотрели жерла — не побоюсь этого слова — огромных пушек. Рассвет окрашивал паруса в розовое.

— Порты открыты? Орудия наготове? — спросил я.

— Так точно, атаман!

— Перс ночью не появлялся?

— Не появлялся!

— Вот, гадёныш! — сказал я и зевнул. — Что хотят?

— А бес их разберёт. Но, кажись, хотят сделать обыск.

— Не имеют право.

Я передёрнул плечами от утреннего прохладного ветерка. Что-то я погорячился, выскочив на палубу в одной рубашке, заправленной в штаны, с саблей и пистолетом в руках…