Январь лубочною иконою
Сиял над зимними дворами,
Размалевал стекло оконное,
Как богомаз – алтарь во храме.
Дремала мирно сказка белая
Мол, сами спим – и вам желаем…
Но вдруг, как псина ошалелая,
Влетел февраль – с веселым лаем,
С лавиной снега, шквалом ветра
Катись-ка кубарем, прохожий!
И с непосредственностью сеттера,
Который навалил в прихожей.
А мне казалась жизнь – малиною,
Негаженным листом блокнота…
Февраль, ну что ж ты, рожа псиная,
Зачем же ты меня в говно-то?!
Гляди, чего накуролесила
Пурга на святочной картине:
Тебя бы, брат, за это месиво
Арапником – да по хребтине!
Февраль – животное не гордое:
Скулит и просит о пардоне,
Своей холодной, глупой мордою
Мне робко тычется в ладони,
Ничем февраль не отличается
От прочей бессловесной псины;
Все в этом мире приручается…
И это – непереносимо.
Когда приходят холода…
Когда
приходят холода,
не то чтоб хочется рыда
ниями отогреть свою
озябнувшую душу ю
ную, что, телу не в пример,
способна не поддаться мер
зостям и не стареть,
а просто наконец-то предъ
явить законные права
на должность, неизменно ва
кантную (поскольку во
круг достойных – никого)
истопника надежд своих;
не говорите только – них
т ферштейн; скажите "объясни";
а это значит – все, что сни
лось – но не в кошмарных снах,
а в тех, где ейде гуте нах
т на нас веселый пестрый сор
швыряет сверху щедрой гор
стью, как сеятель зерно,
в беспутных грезах этих но
чей, которые даря/т
шампань, музы/ку и наряд
ных девиц, умеющих легко
и просто нам отдаться в по
коях, где полно зеркал,
терзая нашу плоть, закал
ку прошедшую в огне
безумной страсти, пылкой не
жности – но в этот раз
она мучительней гораз
до бьется, стонет и кричит,
взмывая в умопомрачит
ельную высь небес
и тут же вдруг срываясь в без
дну (и несть сей бездне дна)
так вот, все то, что только с на
ми творят такие сны,
навеки хочется отны
не развеять в пух и прах;
а если очень тошно – трах
нуть не во сне, а наяву;
как говорят французы – ву
компрене? но вот в чем соль:
кого придется нам исполь
зовать на отогрев души?
смазливых, ярких и души
стых – и длинноногих – дев,
которые не прочь, раздев
шись, к нам нырнуть в кровать,
вы, словно сорок тысяч брать
ев (как говаривал Гамле/т),
любить не сможете, а след
ственно, на кой же ляд
душе потребно это бляд
ство? она, как и во сне,
погребена обледене
вши… впрочем, к черту вши:
я, истопник своей души,
к ней тихи спичку подношу
майн готт, какой же будет шу
хер…
Фемина, не дышите на свечу…
Фемина, не дышите на свечу,
Не хлопайте глазами на поэта;
Послушайте сюда: я вас хочу…
Не торопитесь, я же не про это.
Я вас хочу спросить как на духу:
Кто я для вас, смешной и нелюдимый?
Как говорят французы – ху есть ху?
Не бойтесь, это – непереводимо.
Я к вам явился из волшебных снов,
Шикарный в меру сил, как Слава Зайцев,
Здоровый, как Порфирий Иванов,
Задолбанный судьбой, как сто китайцев.
И презирая кукольных Пьеро,
Привыкших сердцем тряпочным швыряться,
Я настежь распахнул свое нутро
И предложил вам в нем поковыряться.
Я ненормален – есть такой грешок,
Не раз на этом пойман был с поличным.
Я знаю, что любить – нехорошо.
Скажу вам больше – даже неприлично.
И вас пугает мой нелепый вид,
Нелепые слова нелепой страсти…
Но кто же знал, что вас слегка стошнит,
Когда я распахну вам душу настежь?
Не склеилось у нас, и нечем крыть;
Мы с вами разной масти и покроя.
Позвольте трубку мира докурить,
И я топор любви навек зарою,
И грудь свою, как гроб, заколочу:
Душа сгнила, поэзия – протухла…
Фемина, не дышите на свечу:
Она давным-давно уже потухла.
Март 1999 г.