Стихи — 2017
покуда волшебства не опроверг
ничей смешок, мальчишка смотрит вверх:
там, где у нас пурга или разлука, —
на горизонте вырос фейерверк
секундой раньше собственного звука
там окон неподвижное метро,
дымы стоят, как старые пьеро,
деревья — как фарфоровые бронхи:
всему, всему подводится итог —
и в небе серебристый кипяток
проделывает ямки и воронки
и мы крутые ласковые лбы
в веселом предвкушении судьбы
о стекла плющили, всем телом приникали:
засечь сигнал, узнать границу тьмы —
той тьмы, где сомневающимся мы
работаем теперь проводниками
03.01.2017
старая гвардия, вечная отрада моих очей,
собирается к девяти, что бы ни случилось
церемонно здоровается со мной, и, сама учтивость,
я ношу ей закуски, сок и масала-чай
заклинатели бесов, опальные королевичи и глотательницы огня,
толкователи шрамов, поэты, ересиархи:
опаляют длинные косяки на свечном огарке,
пересмеиваются, поглядывая на меня
это край континента: в двухстах шагах, невообразим,
океан, и все звуки жертвуются прибою
я люблю послушать, как он беседует сам с собою
я работаю здесь четырнадцать долгих зим
— эти вот накурятся, Пэт, и что может быть мерзей:
ходят поглядеть, как я сплю, похихикать, два идиота.
— в нашем возрасте, детка, это уже забота:
проверять по ночам, кто жив из твоих друзей
говорят, у них были дворцы с добром — не пересчитаешь вдесятером,
и в лицо их не узнавали только слепые.
— исполняешь желания, Падмакар?
— вообще любые.
— тогда чаю с медом и имбирем.
19.01.2017
гляди, гляди: плохая мать
и скверная жена
умеет смерти лишь внимать,
быть с призраком нежна,
живое мучить и ломать,
а после в гамаке дремать,
как пленная княжна
зачем она бывает здесь,
на кой она сдалась,
ее сжирает эта спесь
и старит эта власть
не лезь к ней, маленький, не лезь,
гляди, какая пасть
но мама, у нее есть сын,
льняная голова,
он прибегает к ней босым,
чирикая слова
и так она воркует с ним,
как будто не мертва
как будто не заражена,
не падала вдоль стен,
как будто не пережила
отказа всех систем,
как будто добрая жена,
не страшная совсем
он залезает на кровать,
кусается до слез,
он утром сломанную мать
у призраков отвоевать
бросается как пес,
и очень скоро бой принять
суровый смертный бой принять
придется им всерьез
30.01.2017
любит старая душа
обливаться из ковша,
спать в песке и есть руками:
с дорогими дураками
пряным воздухом дыша
потому-то не ищи
ей ни Хилтона, ни Ритца:
она хочет, как царица,
жить, где мир не повторится,
петь, где травы и клещи,
есть, где муравьи и мыши:
заставлять рыдать потише,
подчинять ее уму —
посадить ее в тюрьму.
ты привез ее, где свеж
и певуч упругий воздух,
небеса в соленых звездах,
и сказал: ну вот же. ешь.
— пытки злобой и зимой
избежав, разводишь слякоть,
не смешно тебе самой?
— празднуй, празднуй, милый мой.
я могу теперь поплакать.
я приехала домой.
02.02.2017
старуха и разбитое корыто
беседуют в душе моей открыто
и горестно: никто из нас не злой.
— меня сжирает медленное пламя,
оно больными хлопает крылами,
оно что хочешь сделает золой.
прости меня, — старуха говорит,
ты самое родное из корыт,
— естественно, — оно кивает хмуро, —
киношная рассохлая фактура,
и линия, и трогательный кант.
мой мастер был немного музыкант,
но я тебе по-прежнему постыло,
не правда ли.
— проклятая труха.
— а это карма, матушка. плоха
история, где сильный без греха.
я все тебе заранее простило.
02.02.2017
Из цикла «Девять писем из Гокарны»
I. dream mail
утреннее воркованье ребенка с резиновою акулой
прерывает сон, где, как звездный патруль сутулый,
мы летим над ночным Нью-Йорком, как черт с Вакулой
то, что ты живешь теперь, где обнять дано только снами,
слабое оправдание расстоянию между нами.
ты всегда был за океан, даже через столик в «Шаленой маме»
это не мешает мне посвящать тебе площадь, фреску,
рыбку вдоль высокой волны, узнаваемую по блеску,
то, как робкое золото по утрам наполняет короткую занавеску
всякая красота на земле есть твоя сестра, повторяю сипло.
если написать тебе это, услышишь сдержанное «спасибо»
из такой мерзлоты, что поежишься с недосыпа
это старая пытка: я праздную эту пытку.
высучу из нее шерстяную нитку и пьесу вытку.
«недостаток кажется совершенным переизбытку»
как я тут? псы прядают ушами, коровы жуют соломку.
в Индии спокойно любому пеплу, трухе, обломку:
можно не стыдиться себя, а сойти туристу на фотосъемку
можно треснуть, слететь, упокоиться вдоль обочин.
ликовать, понимая, что этим мало кто озабочен.
я не очень. тут не зазорно побыть не очень.
можно постоять дураком у шумной кошачьей драки,
покурить во мраке, посостоять в несчастливом браке,
пропахать с матерком на тук-туке ямы да буераки
можно лечь на воде и знать: вот, вода нигде не училась,
набегала, сходила, всхлипывала, сочилась,
уводила берег в неразличимость
никогда себе не лгала — у тебя и это не получилось
скоро десятилетье — десятилетье — как мы знакомы.
мы отпразднуем это, дай Бог, видеозвонком и
усмешкой сочувствия. ну, у жанра свои законы.
как бы ни было, я люблю, когда ты мне снишься.
если сердце есть мышца, то радость, возможно, мышца.
здорово узнать, где она, до того, как займешься пламенем,
задымишься.
23.01–13.02.2017
II. mangalore tiles
садись поближе и глаза прикрой:
тут воздух сам лирический герой,
и псина, плесень, прозелень скупая,
и масло, и лимон, и дым, вскипая,
с тобой щекотной заняты игрой.
и облака как спелая папайя
медовая разбились над горой
такой густой, что требует труда,
такой с железным северным несхожий;
еще вода — как сходится вода
прохладная с разгоряченной кожей —
стоишь под ней, случайный выдох божий,
и думаешь: тебя, тебя сюда.
смотреть под утро: бледная стена,
по крыше ходит медленная птица
и рыжая грохочет черепица,
по краешку едва озарена.
вот прядь в луче горит и золотится.
вот мраморная долгая спина.
так старики, покуда им не спится,
перебирают дни и имена.
когда-нибудь, когда мы все умрем,
я угощу тебя копченым ячьим
соленым сыром, чаем с имбирем,
и одеяло на берег утащим,
и звезды все проедем дикарем,
и пальмы под рассветным янтарем
единственным назначим настоящим,
а не вот эту муку и тоску.
должна же быть еще одна попытка.
где раздают посмертье по куску,
там я прильнула, сонная улитка,
губами ноющими к твоему виску.
смеется Шива — вон его кибитка,
покачиваясь, едет по песку.
14.02.2017
III. lake view
выбери себе одну
из крутых щербатых лестниц —
на закате лучший свет:
в озере идет ко дну
молодой тяжелый месяц,
как серебряный браслет.
сом плеснет, а может, карп;
в воду к ним со свежей стиркой
не столкнуть бы рюкзака;
несколько десятков кальп
тишине над Коти-Тиртхой:
она старше языка.
времени бывает тьма.
времени бывает толща.
вот и первая звезда.
кроны, облака, дома
рыба потревожит, морща, —
и расставит на места.
в городе сейчас толпа:
ищет люд иногородний
развлеченья и жилья.
это тайная тропа,
чтобы выйти подворотней
прямо в горние края,
где стоит такая тишь —
от летучей мыши эхо.
камень стоптан и нагрет.
где однажды ты сидишь.
ты услышал. ты приехал.
так не может быть.
привет.
21.02.2017
IV. full power
связь мерцает. контакт искрит.
падая, ветки кокосов кровлю
крошат вдребезги, как бисквит.
вещи не подлежат контролю.
мы, заводы большой вины,
в Индии спасены.
дом почуешь за двадцать ям.
в дом заходят гекконы, мыши.
сахар нравится муравьям.
ворон играет с утра на крыше.
хриплый кашель соседа слышен
так, как будто он спит в мешке
прямо в твоей башке.
то, как переживаешь грязь,
как бежишь ее, — главный вызов.
как уйдешь в нее, матерясь,
как ее разгадаешь, вызнав:
псы, коровы, жуки — цари.
грязь у тебя внутри.
как стыдишься своих темнот,
нетерпимый к чужим помоям:
индия лечит мгновенно от
ложных эго дерьмом и морем.
всюду Бог. ты его омоним.
это — храмы и алтари.
и — у тебя внутри.
все изведай и отрази,
все, что здесь вызывает ярость:
разгляди на свету, вблизи,
как чудесное состоялось:
вот растаскивают усталость,
яд гордыни, яд нелюбви
мыши и муравьи.
это принцип. ты ни при чем.
тот, кто вечно был виноватым,
ощущает, что вдруг прощен.
он услышан. он только атом:
в два сосновых ствола охватом,
вооружившийся до бровей
бешеный муравей
Бог начнет с твоего лица,
как поедешь в тук-туке с рикшей,
как увидишь кокос, возникший
в шаге от своего крыльца:
он найдет тебя, стервеца,
он как молнией голубой
вспыхнет перед тобой
22.02.2017
V. message in a clay pot
перевитое таблами пенье юное
заставляет звенеть хитро
целый пляж, сияющий в полнолуние
тускло, как старинное серебро
будто сквозь отверстие в центре купола
льется сонное молоко,
и такая нега поля окутала,
что расслышать будет легко,
как вода прибудет, и звезд удвоится,
псы хвостами забьют, скуля;
как сойдет сюда неземное воинство,
все из горного хрусталя,
прошагав над сором, что море вышвырнет,
в яростном свеченье своем,
принесет оно всякому от всевышнего
глиняную плошку с питьем:
опаленным, страждущим — чтоб не жаждали,
мощным — веры, когда слаба;
проведет прохладной ладонью каждому
вдоль объятого жаром лба,
припугнет домашнего беса настрого,
вытрет алтари добела
и растает, пыль отрясая красную
с алебастрового крыла
просыпайся, сердце: трудись, отлынивай,
не рассказывай об одном:
что было за имя в той плошке глиняной,
перевернутой кверху дном
23.02.2017
VI. temple on the hill
нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить налегке.
учитель забвения слабый яд приносит мне в пузырьке:
он прячет в дымку утес рубиновый, стирает тропу в песке,
где мы говорим, как руина с руиной, на вымершем языке.
где мы наблюдаем, века подряд, отшельниками в горах:
империи рвутся наверх, горят, становятся сизый прах,
и я различаю пять тысяч двести причин ухмылки твоей.
нельзя все помнить, умрешь на месте, старайся забыть скорей
ведь это твой дом, говорят, не склеп, вот весь твой нехитрый скарб,
и тебе всего тридцать лет, а не двенадцать кальп
и ты не знаешь людей в соседней деревне, где бьет родник,
но из плоти твой собеседник в храме из древних книг?
нет, я не знаю мужчин и женщин с той стороны холма.
в храме ржавый засов скрежещет только приходит тьма,
ступени теплые, но прохлада касается плеч, волос,
и мы смеемся, как будто ада изведать не довелось.
как будто не сменим тысячу тел, не встретим сто сорок войн
я просто сижу и любуюсь тем, как профиль устроен твой
как будто мрамор пришел наполнить какой-то нездешний свет
как будто я это буду помнить из смерти, которой нет
26.02.2017
VII. river is my grief
как тонкий фульгурит,
как солнце через лед,
как белоснежный риф
коралловый сквозь воду,
печаль моя горит,
и луч ее придет,
чтоб выпустить других,
погасших на свободу
я собираю клятв
и обещаний лом —
стол битого стекла,
стол колотого кварца, —
один и тот же взгляд
у преданных кругом,
и я готовлю им
прозрачное лекарство,
чтоб в день, когда у них
мир выпадет из рук
и демоны рывком
им воздух перекроют,
из-за угла возник
стремительный тук-тук
и с дребезгом повез
на Карияппа-роуд
а тут всегда святой
послезакатный час.
на дымчатом — орлы,
на серебристом — лодки
а там, над пустотой,
веселый лунный глаз
читает нас с листа,
как крошечные нотки
и больше ничего.
достаточно глотка:
стихают голоса
и отступают лица.
простое волшебство.
печаль моя река.
быть может, и твоя
в ней жажда утолится.
01.03.2017
I. dream mail
утреннее воркованье ребенка с резиновою акулой
прерывает сон, где, как звездный патруль сутулый,
мы летим над ночным Нью-Йорком, как черт с Вакулой
то, что ты живешь теперь, где обнять дано только снами,
слабое оправдание расстоянию между нами.
ты всегда был за океан, даже через столик в «Шаленой маме»
это не мешает мне посвящать тебе площадь, фреску,
рыбку вдоль высокой волны, узнаваемую по блеску,
то, как робкое золото по утрам наполняет короткую занавеску
всякая красота на земле есть твоя сестра, повторяю сипло.
если написать тебе это, услышишь сдержанное «спасибо»
из такой мерзлоты, что поежишься с недосыпа
это старая пытка: я праздную эту пытку.
высучу из нее шерстяную нитку и пьесу вытку.
«недостаток кажется совершенным переизбытку»
как я тут? псы прядают ушами, коровы жуют соломку.
в Индии спокойно любому пеплу, трухе, обломку:
можно не стыдиться себя, а сойти туристу на фотосъемку
можно треснуть, слететь, упокоиться вдоль обочин.
ликовать, понимая, что этим мало кто озабочен.
я не очень. тут не зазорно побыть не очень.
можно постоять дураком у шумной кошачьей драки,
покурить во мраке, посостоять в несчастливом браке,
пропахать с матерком на тук-туке ямы да буераки
можно лечь на воде и знать: вот, вода нигде не училась,
набегала, сходила, всхлипывала, сочилась,
уводила берег в неразличимость
никогда себе не лгала — у тебя и это не получилось
скоро десятилетье — десятилетье — как мы знакомы.
мы отпразднуем это, дай Бог, видеозвонком и
усмешкой сочувствия. ну, у жанра свои законы.
как бы ни было, я люблю, когда ты мне снишься.
если сердце есть мышца, то радость, возможно, мышца.
здорово узнать, где она, до того, как займешься пламенем,
задымишься.
23.01–13.02.2017
II. mangalore tiles
садись поближе и глаза прикрой:
тут воздух сам лирический герой,
и псина, плесень, прозелень скупая,
и масло, и лимон, и дым, вскипая,
с тобой щекотной заняты игрой.
и облака как спелая папайя
медовая разбились над горой
такой густой, что требует труда,
такой с железным северным несхожий;
еще вода — как сходится вода
прохладная с разгоряченной кожей —
стоишь под ней, случайный выдох божий,
и думаешь: тебя, тебя сюда.
смотреть под утро: бледная стена,
по крыше ходит медленная птица
и рыжая грохочет черепица,
по краешку едва озарена.
вот прядь в луче горит и золотится.
вот мраморная долгая спина.
так старики, покуда им не спится,
перебирают дни и имена.
когда-нибудь, когда мы все умрем,
я угощу тебя копченым ячьим
соленым сыром, чаем с имбирем,
и одеяло на берег утащим,
и звезды все проедем дикарем,
и пальмы под рассветным янтарем
единственным назначим настоящим,
а не вот эту муку и тоску.
должна же быть еще одна попытка.
где раздают посмертье по куску,
там я прильнула, сонная улитка,
губами ноющими к твоему виску.
смеется Шива — вон его кибитка,
покачиваясь, едет по песку.
14.02.2017
III. lake view
выбери себе одну
из крутых щербатых лестниц —
на закате лучший свет:
в озере идет ко дну
молодой тяжелый месяц,
как серебряный браслет.
сом плеснет, а может, карп;
в воду к ним со свежей стиркой
не столкнуть бы рюкзака;
несколько десятков кальп
тишине над Коти-Тиртхой:
она старше языка.
времени бывает тьма.
времени бывает толща.
вот и первая звезда.
кроны, облака, дома
рыба потревожит, морща, —
и расставит на места.
в городе сейчас толпа:
ищет люд иногородний
развлеченья и жилья.
это тайная тропа,
чтобы выйти подворотней
прямо в горние края,
где стоит такая тишь —
от летучей мыши эхо.
камень стоптан и нагрет.
где однажды ты сидишь.
ты услышал. ты приехал.
так не может быть.
привет.
21.02.2017
IV. full power
связь мерцает. контакт искрит.
падая, ветки кокосов кровлю
крошат вдребезги, как бисквит.
вещи не подлежат контролю.
мы, заводы большой вины,
в Индии спасены.
дом почуешь за двадцать ям.
в дом заходят гекконы, мыши.
сахар нравится муравьям.
ворон играет с утра на крыше.
хриплый кашель соседа слышен
так, как будто он спит в мешке
прямо в твоей башке.
то, как переживаешь грязь,
как бежишь ее, — главный вызов.
как уйдешь в нее, матерясь,
как ее разгадаешь, вызнав:
псы, коровы, жуки — цари.
грязь у тебя внутри.
как стыдишься своих темнот,
нетерпимый к чужим помоям:
индия лечит мгновенно от
ложных эго дерьмом и морем.
всюду Бог. ты его омоним.
это — храмы и алтари.
и — у тебя внутри.
все изведай и отрази,
все, что здесь вызывает ярость:
разгляди на свету, вблизи,
как чудесное состоялось:
вот растаскивают усталость,
яд гордыни, яд нелюбви
мыши и муравьи.
это принцип. ты ни при чем.
тот, кто вечно был виноватым,
ощущает, что вдруг прощен.
он услышан. он только атом:
в два сосновых ствола охватом,
вооружившийся до бровей
бешеный муравей
Бог начнет с твоего лица,
как поедешь в тук-туке с рикшей,
как увидишь кокос, возникший
в шаге от своего крыльца:
он найдет тебя, стервеца,
он как молнией голубой
вспыхнет перед тобой
22.02.2017
V. message in a clay pot
перевитое таблами пенье юное
заставляет звенеть хитро
целый пляж, сияющий в полнолуние
тускло, как старинное серебро
будто сквозь отверстие в центре купола
льется сонное молоко,
и такая нега поля окутала,
что расслышать будет легко,
как вода прибудет, и звезд удвоится,
псы хвостами забьют, скуля;
как сойдет сюда неземное воинство,
все из горного хрусталя,
прошагав над сором, что море вышвырнет,
в яростном свеченье своем,
принесет оно всякому от всевышнего
глиняную плошку с питьем:
опаленным, страждущим — чтоб не жаждали,
мощным — веры, когда слаба;
проведет прохладной ладонью каждому
вдоль объятого жаром лба,
припугнет домашнего беса настрого,
вытрет алтари добела
и растает, пыль отрясая красную
с алебастрового крыла
просыпайся, сердце: трудись, отлынивай,
не рассказывай об одном:
что было за имя в той плошке глиняной,
перевернутой кверху дном
23.02.2017
VI. temple on the hill
нельзя столько помнить, они говорят, а надо жить налегке.
учитель забвения слабый яд приносит мне в пузырьке:
он прячет в дымку утес рубиновый, стирает тропу в песке,
где мы говорим, как руина с руиной, на вымершем языке.
где мы наблюдаем, века подряд, отшельниками в горах:
империи рвутся наверх, горят, становятся сизый прах,
и я различаю пять тысяч двести причин ухмылки твоей.
нельзя все помнить, умрешь на месте, старайся забыть скорей
ведь это твой дом, говорят, не склеп, вот весь твой нехитрый скарб,
и тебе всего тридцать лет, а не двенадцать кальп
и ты не знаешь людей в соседней деревне, где бьет родник,
но из плоти твой собеседник в храме из древних книг?
нет, я не знаю мужчин и женщин с той стороны холма.
в храме ржавый засов скрежещет только приходит тьма,
ступени теплые, но прохлада касается плеч, волос,
и мы смеемся, как будто ада изведать не довелось.
как будто не сменим тысячу тел, не встретим сто сорок войн
я просто сижу и любуюсь тем, как профиль устроен твой
как будто мрамор пришел наполнить какой-то нездешний свет
как будто я это буду помнить из смерти, которой нет
26.02.2017
VII. river is my grief
как тонкий фульгурит,
как солнце через лед,
как белоснежный риф
коралловый сквозь воду,
печаль моя горит,
и луч ее придет,
чтоб выпустить других,
погасших на свободу
я собираю клятв
и обещаний лом —
стол битого стекла,
стол колотого кварца, —
один и тот же взгляд
у преданных кругом,
и я готовлю им
прозрачное лекарство,
чтоб в день, когда у них
мир выпадет из рук
и демоны рывком
им воздух перекроют,
из-за угла возник
стремительный тук-тук
и с дребезгом повез
на Карияппа-роуд
а тут всегда святой
послезакатный час.
на дымчатом — орлы,
на серебристом — лодки
а там, над пустотой,
веселый лунный глаз
читает нас с листа,
как крошечные нотки
и больше ничего.
достаточно глотка:
стихают голоса
и отступают лица.
простое волшебство.
печаль моя река.
быть может, и твоя
в ней жажда утолится.
01.03.2017
Из цикла «Открытки из Венеции»
Джудекка
вот кофе, и не думай ни о чем.
тот молод здесь, кто лучше освещен.
официант насвистывает Верди.
вот бровь моста, вот колокольни клюв.
вот сваи троеперстием сомкнув,
вода поет преодоленье смерти.
белье пестрит. глициния цветет.
соединяя этот мир и тот,
свет за монетку щелкает над фреской.
пасхальная Венеция, цинга
твои фасады жрет и берега
и всякую морщинку чертит резкой,
но погляди: ведь ты затмила всех.
в проулках тишь, на набережной смех,
а к белому приносят сыр скаморца.
и пена яркая обходит катер вдоль,
как седина лукавая, как соль
в кудрях тяжелых средиземноморца
Фондамента-Нани
я не бедствую, — Стефано говорит, — не бедствую, —
жую зелень морскую да кожуру небесную:
есть еще забегаловка на Фондамента-Нани:
полторы монеты за бутерброд с тунцом.
там таким утешенье: с мятым сухим лицом
и дырой в кармане
я не сетую, — утверждает, — я себя даже радую —
я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:
в клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.
четверть века назад мой друг, докторам назло,
делал также, пока сердечко не отвезло
бедолагу на Сан-Микеле.
это была опера, девочка, как он пил, это был балет его:
жалко, ты никогда не увидишь этого, —
только и успевали бросать на поднос закуски.
а потом зашел — его нет, и после зашел — всё нет.
а поэт ли он был, не знаю, разве поэт?
черт его разберет по-русски.
Риальто
круши меня, как пленника, влеки:
оббитые о мрамор каблуки
я каждый вечер стаскиваю с воем —
все причаститься, жадные, как псы,
твоей больной съезжаются красы,
и самый воздух хочет быть присвоен
над стенами, истроганными сплошь,
но ты им ничего не отдаешь:
ни камушка, ни отблеска, ни плача.
подсвечники, колечки из стекла, —
но как купить, какою ты была,
какой еще цвела, как у карпаччо:
персидские ковры через балкон,
веснушчатые бюсты из окон
и драчуны на Понте деи Пуньи;
но мы глядим, голодные, как псы —
и тут сквозь нас грядут твои купцы,
и карлики, и мавры, и колдуньи
10 мая 2017, Венеция
Джудекка
вот кофе, и не думай ни о чем.
тот молод здесь, кто лучше освещен.
официант насвистывает Верди.
вот бровь моста, вот колокольни клюв.
вот сваи троеперстием сомкнув,
вода поет преодоленье смерти.
белье пестрит. глициния цветет.
соединяя этот мир и тот,
свет за монетку щелкает над фреской.
пасхальная Венеция, цинга
твои фасады жрет и берега
и всякую морщинку чертит резкой,
но погляди: ведь ты затмила всех.
в проулках тишь, на набережной смех,
а к белому приносят сыр скаморца.
и пена яркая обходит катер вдоль,
как седина лукавая, как соль
в кудрях тяжелых средиземноморца
Фондамента-Нани
я не бедствую, — Стефано говорит, — не бедствую, —
жую зелень морскую да кожуру небесную:
есть еще забегаловка на Фондамента-Нани:
полторы монеты за бутерброд с тунцом.
там таким утешенье: с мятым сухим лицом
и дырой в кармане
я не сетую, — утверждает, — я себя даже радую —
я повсюду ношу с собой фляжку с граппою:
в клетчатой жилетке ли, в пиджаке ли.
четверть века назад мой друг, докторам назло,
делал также, пока сердечко не отвезло
бедолагу на Сан-Микеле.
это была опера, девочка, как он пил, это был балет его:
жалко, ты никогда не увидишь этого, —
только и успевали бросать на поднос закуски.
а потом зашел — его нет, и после зашел — всё нет.
а поэт ли он был, не знаю, разве поэт?
черт его разберет по-русски.
Риальто
круши меня, как пленника, влеки:
оббитые о мрамор каблуки
я каждый вечер стаскиваю с воем —
все причаститься, жадные, как псы,
твоей больной съезжаются красы,
и самый воздух хочет быть присвоен
над стенами, истроганными сплошь,
но ты им ничего не отдаешь:
ни камушка, ни отблеска, ни плача.
подсвечники, колечки из стекла, —
но как купить, какою ты была,
какой еще цвела, как у карпаччо:
персидские ковры через балкон,
веснушчатые бюсты из окон
и драчуны на Понте деи Пуньи;
но мы глядим, голодные, как псы —
и тут сквозь нас грядут твои купцы,
и карлики, и мавры, и колдуньи
10 мая 2017, Венеция
40 дней
ну как ты там? включи видеочат.
дай покажу тебе моих волчат,
и самокат в подъезде, и старуху,
и дождь в лесу, и в палых листьях мышь.
а ты чего? исследуешь? летишь?
поешь под нос, что неподвластно слуху?
мы ничего не поняли, прости.
мы ищем, где могли тебя спасти —
ты опрокинул год и воздух вышиб.
мы вниз глядим, считаем этажи.
да что об этом. как там, покажи?
как этот чертов мир с изнанки вышит?
перед спектаклем театральный дым
предупреждает голосом твоим,
что здесь запрещена видеосъемка, —
и слышно, что тебе чуть-чуть смешно.
давай, скажи: то, что произошло —
ошибка, шутка, битый дубль, поломка,
дурная пьеса, неудачный трип.
мой друг погиб, и рта его изгиб,
акцент его и хохот — заковали.
Гермес трубит, и гроб на плечи взят,
и мы рыдаем, все сто пятьдесят,
сипя и утираясь рукавами,
но что теперь об этом, извини.
там холодно, куда мы все званы?
вверх — серпантин или труба сквозная?
«бывает сложно с вводами в раю».
но нет, прическу дикую твою
я и в раю издалека узнаю.
02.06.2017
кровь состояла из лета, бунта, хохота и огня. жизнь рвала поводок, как будто длится еще два дня, а после сессия, апокалипсис, и тонут материки. будто только вы отвлекаетесь — и сразу же старики.
где вы теперь, дураки, смутьяны, рыцари, болтуны. дым над городом едет пьяный, будто бы до войны: никто не вздернулся от бессилия, не загнан, сутул и сед — мы пьем портвейн и Сашу Васильева разучиваем с кассет.
так этот дерзкий глядит, что замертво ложатся твои войска. твой друг умеет хамить гекзаметром и спаивать в два броска. пожарные лестницы и неистовство добраться до облаков. есть те, кто выживет, те, кто выспится. но это — для слабаков.
01.07.2017
дожди стояли много дней,
и падают стада.
и в подполе, как пленный змей,
холодная вода.
и он не хочет драться с ней
и не глядит туда.
сестра ему приносит сыр
и овощи кума.
но ни на что не хватит сил,
а впереди зима.
он сел и трубку погасил
и вниз глядит с холма.
вот ослик медленный вьюки
спускает по тропе,
вот ветер пестрые платки
рвет с девушек в толпе,
акации стоят, легки,
в серебряной крупе
вот сумерки как вещество
в минуту на аршин
растут, растут из ничего,
не трогая вершин
вот жизнь покинула его,
как треснутый кувшин.
вот он, не видный никому,
прослушивает мир.
вода стоит в его дому,
как черный конвоир,
но сумерки поют ему,
как в воскресенье клир.
и где-то там, в отвалах снов,
в карьерах тишины,
никто не стар, никто не нов,
все только прощены,
все только выпущены вон
из подземелий тел.
и ты как пепел, ты как звон —
вздохнул и полетел.
05.07.2017, Киев
Письмо Антону, вдогонку
такая, на секунду, слепота.
но, кажется, ты не хотел другого:
шел через комнату ночную в Пирогово
и вышел прямо к церкви Ла Пьета —
и щуришься, поскольку рассвело.
там кто-то кроме мусорщиков, чаек
и мраморных детей тебя встречает.
— давай мне сумку. — да не тяжело.
да нет же, стой, а как же мы, а мы,
кому нас отговаривать от мести,
спасать от смерти, откупать у тьмы,
«не ссы, любимая, мы сможем это вместе»
покуда ликовала гопота,
мы рты сцепив по стенке оседали, —
вы плавно обогнули Оспедале,
купили сыра, взяли по полста
холодной граппы, бросили на чай,
взошли и закурили на альтане.
а мы все камни круглые катали
в руках, шептали «ну, прощай. прощай»
оскальзываясь, поднимали гроб,
изображали, как ты недоволен,
что мы ревем.
а с дальних колоколен
снимался звон и черепицу скреб
и овевал тебя, и обнимал,
и ты предпочитал не шевелиться.
и как сквозь сон, ты видел наши лица,
но что за горе вдруг —
не понимал.
14.07.17
уснуть глубже города, глубже бессилия,
глубже боли, ломающей череп надвое,
под Иваньковское шоссе, где предвечная Абиссиния,
Бессарабия, довоенная Латвия
выйти из акватории ночи, из ее кружева,
где ни маяка, ни радара, ни сторожевого катера,
где безмолвные скаты сведут тебя, безоружного,
в светлые покои владыки-развоевателя,
упразднителя времени, предстоятеля равновесия,
в его старый вагончик, низенький мерный пригород.
— все ты ищешь, где холодно, братец мой, ходишь, где невесело,
так дело не выгорит, братец мой, так дело не выгорит
— можно я возьму еще чашку пепла и сгину без вести,
бухгалтерию тишины буду заодно вести
можно я не проснусь и не стану завтраком этой мерзости
перестану блевать, будто от мигрени, от каждой новости
— разве у тебя такая работа? так попроси меня,
чтобы на моем берегу тебе свечка горела слабая,
и ты знал среди этого ада, что Абиссиния
напевает тихонько и Бессарабия
04.08.2017
Саше Гаврилову
скажи ночной кассирше в «Билле»,
случайной крале:
все люди, что меня любили,
поумирали.
теперь божественных орудий
они пружины.
(а я и все чужие люди
остались живы).
теперь небесное кочевье
им дом и имя.
напомни, девочка, зачем я
еще не с ними.
и после чека и пакета,
(еще шурша им)
она тебе ответит: это
не мы решаем.
ты быть назначен их глазами,
но не печали.
ты их обнимешь на вокзале.
они скучали.
02.09.2017
Тринадцатая годовщина
купим дом на краю земли и посадим деревце —
каждые три шага по деревцу, так хуже обстреливается
купим дом и выложим его камнем, моя красавица
камень не горит даже старым и скверно плавится
будет годовщина, и все придут говорить о смерти словно о вымысле
будут одноклассники сыновей, и они так выросли
если ткань не спрячет ожога, то ты расправь ее
младших выведем за руки, старших вынесем фотографии
выйдем на порог, и кто-то прищурит глаз и промолвит «замерли»
незадетой частью лица повернемся к камере
будут гости сидеть под звездами, пить, что лакомо,
потому что дети наши опознаны и оплаканы
потому что ничья душа не умеет гибели,
и они стреляли в упор, а души не выбили
07.09.2017
Саше Гаврилову
это сердце болит? оно разве так болит?
разве сердце мое загрунтованный оргалит,
через который всему виной и за все ответчик,
прямо в пургу, глухую, из детских книг,
тяжко идет вцепившийся в воротник
согнутый человечек?
и покуда я ем гранат, говорю и лгу,
у него сапоги в снегу, голова в снегу,
кулаки вдоль лацканов намертво смерзлись в камни,
крик его заправлен обратно в рот;
он легко потушит, как упадет
маячок зрачка мне
говори «еще бы» или «ну да»,
постарайся совсем не глядеть туда,
где с любой минутой крепчает вьюга
и не видно месяца и огня,
где ни рва, ни леса внутри меня,
ни врага, ни друга
03.10.2017
это то, что пишется, пытку для,
на пути от личности до нуля
это выраженная словесно
выжженная земля
это сопротивленье приказу тлеть,
память об объятье, изъятом впредь,
это смерть, которая хочет выкуп,
каждый день растущий на треть
все казенное, кроме мата, петли, зимы,
и мы шутим взаймы и трахаемся взаймы
чтобы не достаться живыми, мы пьем настойку
из зелёнки и сулемы
обещай мне: была и другая я,
узкие страницы, обрывистые края
уцелело издание с полным небом,
и его найдут мои сыновья
расскажи мне, как мы увидимся никогда
легкие, как ветки, прощенные, как вода,
в заколдованном доме, где музыка ниоткуда
и в чулане звезда
09.10.2017
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги