Стихотворения

ЖУРАВЛИ

Журавли, наверно, вы не знаете,

Сколько песен сложено про вас,

Сколько вверх, когда вы пролетаете,

Смотрит затуманившихся глаз!

Из краев болотных и задебренных

Выплывают в небо косяки.

Крики их протяжны и серебряны,

Крылья их медлительно гибки.

Лирика полета их певучего

Нашей книжной лирики сильней.

Пролетают, радуя и мучая,

Просветляя лица у людей.

Годы мне для памяти оставили,

Как стоял я около реки

И, покуда в синем не растаяли,

Журавлей следил из-под руки.

Журавли летели, не синицы,

Чьим порханьем полнится земля…

Сколько лет уж, если спохватиться,

Не видал я в небе журавля!

Словно светлый сон приснился или

Это сказка детская была.

Или просто взяли обступили

Взрослые, серьезные дела.

Окружили книги окончательно,

Праздность мне постыдна и чужда…

Ну а вы, спрошу я у читателя,

Журавлей вы видели когда?

Чтоб не просто в песне, а воочию,

Там, где травы жухнут у реки,

Чтоб, забыв про мелочное прочее,

Все глядеть на них из-под руки.

Журавли!

Заваленный работою,

Вдалеке от пасмурных полей,

Я живу со странною заботою —

Увидать бы в небе журавлей!

1960

БОГИ

По дороге лесной, по широкому лугу

С дальнобойким ружьем осторожно иду.

Шарит ствол по кустам, озирает округу,

И пощаду в себе воплотив и беду.

Путь от жизни до смерти мгновенья короче:

Я ведь ловкий стрелок и без промаха бью.

Для порхающих птиц и парящих и прочих

Чем же я не похож на пророка Илью?

Вот разгневаюсь я — гром и молния грянет.

И настигнет стрела, и прощай синева…

Вот я добрый опять (как бы солнце проглянет).

Улетай себе, птица, оставайся жива.

Только птицы хитры, улетают заране,

Мол, на бога надейся, но лучше в кусты…

И проходит гроза, никого не поранив.

«Злой ты бог. Из доверия выбился ты!»

Впрочем, вот для разрядки достаточный повод:

На березе скворцы у скворечни своей;

Белогрудая ласточка села на провод,

Восхищенно глядит, хоть в упор ее бей.

Так за что ж ее бить, за доверие, значит?

Для того, чтоб она нелюдимой была,

Та, что даже детишек от взгляда не прячет

И гнездо у тебя над окошком свила?

Ты ее не убьешь и пойдешь по дороге,

Онемеет в стволе окаянный свинец…

. . . . . . . . . .

Пуще глаза, о, с громом и молнией, боги,

Берегите доверие душ и сердец!

1961

ГОРОДСКАЯ ВЕСНА

Растопит солнце грязный лед,

В асфальте мокром отразится.

Асфальт — трава не прорастет,

Стиха в душе не зародится.

Свои у города права,

Он в их охране непреложен,

Весна бывает, где земля,

Весна бывает, где трава,

Весны у камня быть не может.

Я встал сегодня раньше всех,

Ушел из недр квартиры тесной.

Ручей. Должно быть, тает снег.

А где он тает — неизвестно.

В каком-нибудь дворе глухом,

Куда его зимой свозили

И где покрылся он потом

Коростой мусора и пыли.

И вот вдоль тротуара мчится

Ручей, его вода грязна,

Он — знак для жителей столицы,

Что где-то в эти дни весна.

Он сам ее еще не видел,

Он здесь рожден и здесь живет,

Он за углом, на площадь выйдя,

В трубу колодца упадет.

Но и минутной жизнью даже

Он прогремел, как трубный клич,

Напомнив мне о самом важном —

Что я земляк, а не москвич.

Меня проспекты вдаль уводят,

Как увела его труба.

Да, у меня с ручьем сегодня

Во многом сходная судьба.

По тем проспектам прямиком

В мои поля рвануться мне бы.

Живу под низким потолком,

Рожденный жить под звездным небом.

Но и упав в трубу колодца,

Во мрак подземных кирпичей,

Не может быть, что не пробьется

На волю вольную ручей.

И, нужный травам, нужный людям,

Под вешним небом средь полей,

Он чище и светлее будет,

Не может быть, что не светлей!

Он станет частью полноводной

Реки, раздвинувшей кусты,

И не асфальт уже бесплодный —

Луга зальет водой холодной,

Где вскоре вырастут цветы.

А в переулок тот, где душно,

Где он родился и пропал,

Вдруг принесут торговки дружно

Весенний радостный товар.

Цветы! На них роса дрожала,

Они росли в лесах глухих.

И это нужно горожанам,

Конечно, больше, чем стихи!

1953

* Прадед мой не знал подобной резвости *

Прадед мой не знал подобной резвости,

Будучи привержен к шалашу.

Все куда-то еду я в троллейбусе,

И не просто еду, а спешу.

Вот, смотрите, прыгнул из трамвая,

Вот, смотрите, ринулся в метро,

Вот под красный свет перебегаю,

Улицей лавирую хитро.

Вот толкусь у будки автомата,

Злюсь, стучу монетой о стекло.

Вот меня от Сретенки к Арбату

Завихреньем жизни повлекло.

Вот такси хватаю без причины,

Вновь бегу неведомо зачем.

Вот толкаю взрослого мужчину

С крохотной березкой на плече.

Пред глазами у меня — мелькание,

В голове — мыслишки мельтешат,

И чужда ты миросозерцания,

С панталыку сбитая душа.

«Подожди, а что же это было-то?» —

С опозданьем выскочил вопрос.

Словно дочку маленькую, милую,

Он березку на плече понес!

И в минуту медленной оглядки

Прочитал я эти девять слов:

«Здесь продажа на предмет посадки

Молодых деревьев и кустов».

Вишенка, рябинка и смородина

У забора рядышком стоят.

(О, моя рябиновая родина!

Росный мой смородиновый сад!)

Значит, кто-то купит это деревце,

Увезет, посадит у ворот,

Будет любоваться да надеяться:

Мол, когда-нибудь и расцветет.

На листочки тонкие под вечер

Упадет прохладная роса,

Будет вечер звездами расцвечен,

Распахнутся настежь небеса.

Радости, свершенья, огорчения,

Мыслей проясняющийся ход

Времени законное течение

Медленно и плавно понесет.

Время — и пороша ляжет белая.

Время — ливень вымоет траву…

Что-то я не то чего-то делаю,

Что-то я неправильно живу!

1956

РАБОТА

Велели очерк написать

О свиноферме мне.

Давно затихли голоса

Столичные в окне.

Давным-давно соседи спят,

А я еще сижу.

Про сало цифры говорят —

Я в очерк их ввожу.

Героев нужен целый ряд,

Притом передовых.

Про сало люди говорят —

Описываю их.

И поглядеть со стороны —

Работа так проста…

А между тем из глубины

Бумажного листа

Вдруг появляются черты

Печального лица.

Они светлы, они чисты,

Любимы до конца.

Лицо все ярче, все светлей,

Все явственней оно…

Я не пишу стихов о ней,

А надо бы давно!

Соседи спят. Все люди спят.

А я еще сижу.

Про сало цифры говорят —

Я в очерк их ввожу.

Я тверд. Я приучил к труду

Себя в конце концов.

За строчкой строчку я кладу

На милое лицо.

Вот исчезает лоб ее,

Словами испещрен.

А там как раз, где бровь ее,

Вписал я ряд имен.

И вот уж больше не видны

Ни очи, ни уста…

А поглядеть со стороны —

Работа так проста!

1956

ОСЕННЯЯ НОЧЬ

Блестит панель. По ярким лужам

Гуляют зябкие ветра,

Еще не время зимним стужам,

Ненастью самая пора.

Вкруг фонарей из тьмы дождинок

Завесы желтых паутин.

И дождь, стремящийся в суглинок,

Асфальт встречает на пути.

Машины, зонтики прохожих,

Реклам и окон яркий свет…

Здесь ночь сама на день похожа

И темноты в помине нет.

А между тем бывает страшен

Сырой осенний мрак земли.

Над молчаливой речкой нашей

Теперь темно, хоть глаз коли.

Там, по дороге самой торной,

На ощупь двигались бы вы.

Лишь ветер мокрый, ветер черный

Средь черной рыскает травы.

Там под сырым ночным покровом

Листва мертвеет на кустах,

Грибы растут в лесу сосновом,

И рыба бродит в омутах…

1949

СКУЧНЫМ Я СТАЛ, МОЛЧАЛИВЫМ…

Скучным я стал, молчаливым,

Умерли все слова.

Ивы, надречные ивы,

Чуть не до горла трава,

Листьев предутренний ропот,

Сгинуло все без следа.

Где мои прежние тропы,

Где ключевая вода?

Раньше, как тонкою спицей,

Солнцем пронизана глубь.

Лишь бы охота склониться,

Вот она, влага, — пригубь!

Травы цвели у истоков,

Ландыши зрели, и что ж —

Губы изрежь об осоку,

Капли воды не найдешь.

Только ведь так не бывает,

Чтоб навсегда без следа

Сгинула вдруг ключевая,

Силы подземной вода.

Где-нибудь новой дорогой

Выбьется к солнцу волна,

Смутную, злую тревогу

В сердце рождает она.

Встану на хлестком ветру я.

Выйду в поля по весне.

Бродят подспудные струи,

Трудные струи во мне.

1952

* Последний блик закатного огня *

Последний блик закатного огня

Нахлынувшая туча погасила.

«Вы любите природу?» — у меня

Восторженная спутница спросила.

Я промолчал растерянно в ответ

На тот вопрос бессмысленный и странный.

Волну спросила б: нравится иль нет

Крутой волне

Волненье океана?

1954

А ГОРЫ СВЕРКАЮТ СВОЕЙ БЕЛИЗНОЙ…

Зима разгулялась над городом южным,

По улице ветер летит ледяной.

Промозгло и мутно, туманно и вьюжно…

А горы сверкают своей белизной.

Весной исчезают метели и стужа,

Ложится на город немыслимый зной.

Листва пропылилась. Как жарко, как душно…

А горы сверкают своей белизной.

Вот юноша, полон нетронутой силы,

Ликует, не слышит земли под собой, —

Наверно, девчонка его полюбила…

А горы сверкают своей белизной.

Мужчина сквозь город бредет через силу,

Похоже, что пьяный, а может, больной.

Он отдал ей все, а она изменила…

А горы сверкают своей белизной.

По теплой воде, по ручью дождевому

Топочет мальчонка, такой озорной!

Все дальше и дальше топочет от дому…

А горы сверкают своей белизной.

1954

У МОРЯ

Разгулялся ветер на просторе,

Белопенный катится прибой.

Вот и я живу у синя моря,

Тонущего в дымке голубой.

Ни испить его, ни поглядеться,

Словно в тихий омут на лугу.

Ничего не вспомнится из детства

На его бестравном берегу.

Оттого и скучно здесь слегка мне

Над седым величием волны.

До меня, сидящего на камне,

Долетают брызги, солоны.

Ни краев, ни совести у моря!

Густо засинев доглубока,

Вот оно берется переспорить

Маленького в поле василька.

Вот оно, беснуясь и ревнуя,

Все ритмичней хлещет и сильней.

Хочет смыть тропинку полевую

Из железной памяти моей.

1955

ТА МИНУТА БЫЛА ЗОЛОТАЯ

Верно, было мне около году,

Я тогда несмышленышем был,

Под небесные синие своды

Принесла меня мать из избы.

И того опасаясь, возможно,

Чтобы сразу споткнуться не мог,

Посадила меня осторожно

И сказала: «Поползай, сынок!»

Та минута была золотая —

Окружила мальца синева,

А еще окружила густая,

Разгустая трава-мурава.

Первый путь до цветка от подола,

Что сравнится по трудности с ним?

Он пролег по земле, не по полу,

Не под крышей — под небом самим.

Все опасности белого света

Начинались на этом лугу.

Мне подсунула камень планета

На втором от рожденья шагу.

И упал, и заплакал, наверно,

И барахтался в теплой пыли…

Сколько, сколько с шагов этих первых

Поисхожено мною земли!

Мне достались в хозяйские руки

Ночи звездные, в росах утра.

Не трава, а косматые буки

Окружали меня у костра.

На тянь-шаньских глухих перевалах

Я в снегу отпечатал следы.

Заполярные реки, бывало,

Мне давали студеной воды.

Молодые ржаные колосья

Обдавали пыльцою меня,

И тревожила поздняя осень,

Листопадом тихонько звеня.

Пусть расскажут речные затоны,

И луга, и леса, и сады:

Я листа без причины не тронул

И цветка не сорвал без нужды.

Это в детстве, но все-таки было:

И трава, и горячий песок,

Мать на землю меня опустила

И сказала: «Поползай, сынок!»

Тот совет не пошел бы на пользу,

Все равно бы узнал впереди —

По планете не следует ползать,

Лучше падай, но все же иди!

Так иду от весны до весны я,

Над лугами грохочет гроза,

И смотрю я в озера земные

Все равно что любимой в глаза.

1953

О СКВОРЦАХ

Скоро кончится белая вьюга,

Потекут голубые ручьи.

Все скворечники в сторону юга

Навострили оконца свои.

В силу древних обычаев здешних

Мы жилища готовим певцам.

За морями родные скворечни

Обязательно снятся скворцам.

Здесь родились, летать научились,

Значит, родина ихняя здесь.

— Воротились! Скворцы воротились!

Раздается мальчишечья весть.

Можно галку убить и сороку,

Но обычаи наши строги:

Ни один сорванец босоногий

На скворца не поднимет руки.

Но однажды за крайним овином

Наблюдал с удивлением я,

Как серьезный и взрослый мужчина

Прямо в стаю пальнул из ружья.

Вся окрестность ответила стоном…

— Сукин сын! Что ты делаешь тут?

Он ответил спокойно: — А что нам,

Все равно их принцессы сожрут.

Ты-то молод, а мы, брат, бывали

И видали таких молодцов…

Помню, раз заходили в Австралию,

Там на тонны считают скворцов.

Расставляются гиблые сети,

Из капрона тончайшая снасть.

Так зачем же от нас-то летать им?

Чтобы в эти капроны попасть?

Заготовщику — денежки, дурно ли,

Не опасный, а прибыльный труд!

И везут их в столицы культурные,

В королевские виллы везут.

Соберутся высокие гости,

Драгоценные камни надев.

И ломаются тонкие кости

На жемчужных зубах королев.

…Вот и снова погода сырая,

Скоро кончится бешенство вьюг.

По России от края до края

Все скворечники смотрят на юг!

1956

ВДОЛЬ БЕРЕГОВ БОЛГАРИИ ПРОШЛИ МЫ…

Вдоль берегов Болгарии прошли мы…

Я все стоял на палубе, когда

Плыла, плыла и проплывала мимо

Ее холмов прибрежная гряда.

Волнистая — повыше и пониже,

Красивая — не надо ей прикрас.

Еще чуть-чуть — дома, людей увижу,

Еще чуть-чуть… И не хватает глаз!..

Гряда холмов туманится, синея,

Какие там за нею города?

Какие там селения за нею,

Которых я не видел никогда?

Так вот они, неведомые страны…

Но там живут, и это знаю я,

Мои друзья — Георгий и Лиляна,

Митко и Блага — верные друзья.

Да что друзья! Мне так отрадно верить,

Что я чужим совсем бы не был тут.

В любом селе, когда б сойти на берег,

И хлеб и соль и братом назовут.

Ах, капитан, торжественно и строго

Произнеси командные слова.

Привстанем здесь пред дальнею дорогой,

В чужой Босфор легко ли уплывать!

Корабль идет, и сердце заболело.

И чайки так крикливы надо мной,

Что будто не болгарские пределы,

А родина осталась за кормой.

Вдоль берегов Болгарии прошли мы,

Я все стоял на палубе, пока

Туманились, уже неразличимы,

Быть может, берег, может, облака…

1954

ИДЕТ ДЕВЧОНКА С ГОР…

С высоких диких гор, чьи серые уступы

Задергивает туч клубящаяся мгла,

Чьи синие верхи вонзились в небо тупо,

Она впервые в город снизошла.

Ее вела река, родившаяся рядом

С деревней Шумбери, где девушка живет.

Остались позади луга и водопады,

Внизу цветут сады и зной душист, как мед.

Внизу ей странно все: дома, автомобили

И то, что рядом нет отар и облаков,

Все звуки и цвета ее обворожили,

А ярмарочный день шумлив и бестолков.

На пальце у нее железный грубый перстень,

Обувка не модна, и выгорел платок,

Но белые чулки домашней толстой шерсти

Не портят стройности девичьих легких ног.

Идет девчонка с гор, такая молодая,

Своей не осознав, быть может, красоты,

А парни на пути встают, обалдевая,

И долго вслед глядят и открывают рты.

Все взгляды на нее остались без ответа,

Не дрогнула ничуть тяжелая коса.

Идет девчонка с гор… С нее б создать Джульетту,

Венеру вырубить, мадонну написать!

Идет девчонка с гор, в которых, не ревнуя,

Мужчина тот живет, с обветренным лицом,

Кто смело подойдет и жестко поцелует,

Кто ей надел свое железное кольцо.

1954

ПЕВЕЦ

Я слышу песню через поле,

Там, где дороги поворот.

Она волнует поневоле,

Невольно за сердце берет.

Вся чистота и вся стремленье,

Вся задушевный разговор.

Есть теснота и горечь в пенье

И распахнувшийся простор.

В траве — ромашка, хлебный колос,

Росинка, первая звезда…

Какой красивый, сильный голос,

Как он летает без труда!

Несчастный миг и миг счастливый,

И первый лист, и первый снег…

Должно быть, сильный и красивый

И справедливый человек

Поет. Что песня? Боль немая.

Ведь песню делает певец.

И горько мне: певца я знаю,

Певца я знаю — он подлец!..

Трусливый, сальный, похотливый,

Со сладким маслицем в глазах,

Возьмет, сомнет нетерпеливо,

Оставит в горе и слезах.

Предаст, потом с улыбкой: «Вы ли?!

Мы с вами, помнится, дружны!..»

Нетопырю даются крылья.

Болоту лилии даны!

Между души его болотом

И даром петь — какая связь?

О, справедливость, для чего ты

Мешаешь золото и грязь?

1960

ТЕПЕРЬ-ТО УЖ ПЛАКАТЬ НЕЧЕГО…

Теперь-то уж плакать нечего,

С усмешкой гляжу назад,

Как шел я однажды к вечеру

В притихший вечерний сад.

Деревья стояли сонные,

Закатные, все в огне.

Неважно зачем, не помню я,

Но нужен был прутик мне.

Ребенок я был, а нуте-ка

Возьмите с ребенка спрос!

И вот подошел я к прутику,

Который так прямо рос.

Стоял он один, беспомощен,

Под взглядом моим застыл.

Я был для него чудовищем.

Убийцей зловещим был.

А сад то вечерней сыростью,

То легким теплом дышал.

Не знал я, что может вырасти

Из этого малыша.

Взял я отцовы ножницы,

К земле я его пригнул

И по зеленой кожице

Лезвием саданул.

Стали листочки дряблыми,

Умерли, не помочь…

А мне,

Мне приснилась яблоня

В ту же, пожалуй, ночь.

Ветви печально свесила,

Снега и то белей!

Пчелы летают весело,

Только не к ней, не к ней!

Что я с тех пор ни делаю,

Каждый год по весне

Яблоня белая-белая

Ходит ко мне во сне!

1955

СОСНА

Я к ночи из лесу не вышел,

Проколобродив целый день.

Уж, как вода, все выше, выше

Деревья затопляла тень.

Янтарь стволов и зелень хвои —

Все черным сделалось теперь.

В лесу притихло все живое.

И стал я чуток, словно зверь.

А наверху, над мглою этой,

Перерастя весь лес, одна,

В луче заката, в бликах света

Горела яркая сосна.

И было ей доступно, древней,

Все, что не видел я с земли:

И сам закат, и дым деревни,

И сталь озерная вдали.

1954

В ЛЕСУ

В лесу, посреди поляны,

Развесист, коряжист, груб,

Слывший за великана

Тихо старился дуб.

Небо собой закрыл он

Над молодой березкой.

Словно в темнице, сыро

Было под кроной жесткой.

Душной грозовой ночью

Ударил в притихший лес,

Как сталь топора отточен,

Молнии синий блеск.

Короткий, сухой и меткий,

Был он как точный выстрел.

И почернели ветки,

И полетели листья.

Дуб встрепенулся поздно,

Охнул, упал и замер.

Утром плакали сосны

Солнечными слезами.

Только березка тонкая

Стряхнула росинки с веток,

Расхохоталась звонко

И потянулась к свету.

1946–1953

РОСА ГОРИТ

Роса горит. Цветы, деревья, звери

И все живое солнца жадно ждет.

В часы восхода в смерть почти не верю:

Какая смерть, коль солнышко встает!

Не верю в то, что вот она таится

И грянет вдруг в преддверье самом дня

То для оленя прыгнувшей тигрицей,

То лопнувшей аортой для меня.

В глухую полночь пусть пирует грубо,

Но пусть земле не портит тех минут,

Когда за лесом солнечные трубы

Уж вскинуты к зениту и — поют!

1953

НА ПАШНИ, СОЛНЦЕМ ЗАЛИТЫЕ…

На пашни, солнцем залитые,

На луговой цветочный мед

Слетают песни золотые,

Как будто небо их поет.

Куда-куда те песни за день

Не уведут тропой земной!

Еще одна не смолкла сзади,

А уж другая надо мной.

Иди на край земли и лета —

Над головой всегда зенит,

Всегда в зените песня эта,

Над всей землей она звенит!

1951

БЕРЕЗА

В лесу еловом все неброско,

Приглушены его тона.

И вдруг белым-бела березка

В угрюмом ельнике одна.

Известно, смерть на людях проще.

Видал и сам я час назад,

Как начинался в дальней роще

Веселый, дружный листопад.

А здесь она роняет листья

Вдали от близких и подруг.

Как от огня, в чащобе мглистой

Светло на сто шагов вокруг.

И непонятно темным елям,

Собравшимся еще тесней:

Что с ней? Ведь вместе зеленели

Совсем недавно. Что же с ней?

И вот задумчивы, серьезны,

Как бы потупив в землю взгляд,

Над угасающей берёзой

Они в молчании стоят.

1955

БЕЗМОЛВНА НЕБА СИНЕВА…

Безмолвна неба синева,

Деревья в мареве уснули.

Сгорела вешняя трава

В высоком пламени июля.

Еще совсем недавно тут

Туман клубился на рассвете,

Но высох весь глубокий пруд,

По дну пруда гуляет ветер.

В степи поодаль есть родник,

Течет в траве он струйкой ясной,

Весь зной степной к нему приник

И пьет, и пьет, но все напрасно:

Ключа студеная вода

Бежит, как и весной бежала.

Неужто он сильней пруда:

Пруд был велик, а этот жалок?

Но подожди судить. Кто знает?

Он только с виду мал и тих.

Те воды, что его питают,

Ты видел их? Ты мерил их?

1953

ВОДЫ

У вод, забурливших в апреле и мае,

Четыре особых дороги я знаю.

Одни

Не успеют разлиться ручьями,

Как солнышко пьет их

Косыми лучами.

Им в небе носиться по белому свету,

И светлой росою качаться на ветках,

И ливнями литься, и сыпаться градом,

И вспыхивать пышными дугами радуг.

И если они проливаются к сроку,

В них радости вдоволь, и силы, и проку.

Лужайки и тракты, леса и поля,

Нигде ни пылинки — сверкает земля!

А часть воды земля сама

Берет в глухие закрома.

И под травою, где темно,

Те воды бродят, как вино.

Они — глухая кровь земли,

Они шумят в цветенье лип.

Их путь земной и прост и тих,

И мед от них, и хлеб от них,

И сосен строгие наряды,

И солнце в гроздьях винограда.

А третьи — не мед, и не лес, и не зерна:

Бурливые реки, лесные озера.

Они океанских прибоев удары,

Болотные кочки и шум Ниагары.

Пути их не робки, они величавы,

Днепровская ГЭС и Цимлянская слава.

Из медного крана тугая струя

И в сказочной дымке морские края.

По ним Магеллановы шли корабли.

Они — голубые дороги земли.

Итак:

Над землею проносятся тучи,

И дождь омывает вишневые сучья,

И шлет океан за лавиной лавину,

И хлеб колосится, и пенятся вина.

Живут караси по тенистым прудам,

Высокие токи несут провода.

И к звездам струятся полярные льды…

. . . . . . . . . .

Но есть и четвертая жизнь у воды.

Бывает, что воды уходят туда,

Где нету ни света, ни солнца, ни льда.

Где глина плотнее, а камни упорней,

Куда не доходят древесные корни.

И пусть над землею крутая зима,

Там только прохлада и вечная тьма.

Им мало простору и много работы:

Дворцы сталактитов, подземные гроты…

И путь их неведомый скупо прорезан

И в солях вольфрама, и в рудах железа.

И вот иногда эти темные воды,

Тоскуя по солнцу, идут на свободу!

Веселая струйка, расколотый камень,

И пьют эту воду горстями, руками.

В барханных равнинах, почти что рыдая,

Губами, как к чуду, к воде припадают.

Она в пузырьки одевает траву,

Ее ключевой, родниковой зовут.

То жилою льдистою в грунте застынет,

То вспыхнет оазисом в древней пустыне.

Вода ключевая, зеленое лето,

Вселенская лирика!

Песня планеты!

1948

ТРОПА НАЦЕЛЕНА В ЗВЕЗДУ…

Тропа вдоль просеки лесной

Бывает так отрадна взгляду,

В часы, когда неистов зной,

Она уводит нас в прохладу.

А есть тропинка через рожь,

По ней и час, и два идешь,

Вдыхая тонкую пыльцу.

А есть к заветному крыльцу

Совсем особая тропинка.

Мне эти тропы не вновинку.

Но помню дикий склон холма,

Парной весенней ночи тьма.

Вокруг не видно ни черта,

Лишь наверху земли черта

Перечертила Млечный Путь,

В дорогу палку не забудь!

Не поскользнись на черном льду,

Тропа нацелена в звезду!

Всю жизнь по той тропе иди,

Всю жизнь на ту звезду гляди!

1956

ТРЕТЬИ ПЕТУХИ

Глухая ночь сгущает краски,

И поневоле страшно нам.

В такую полночь без опаски

Подходят волки к деревням.

Зачем-то совести не спится,

Кому-то хочется помочь.

И болен мозг. И дух томится.

И бесконечно длится ночь.

Захлопав шумными крылами,

Петух проснувшийся орет.

Полночный час идет над нами,

Звезда полночная плывет.

По всем дворам пропели певни,

Но не разбужена земля.

И снова тихо над деревней,

Темны окрестные поля.

Повремени, собравши силы.

Земля вращается в ночи.

Опять глашатай краснокрылый,

Крылом ударив, закричит.

И снова все ему ответят

Из-за лесов… Из-за реки…

Но это все еще не третьи,

Еще не третьи петухи.

Еще раздолье всем сомненьям,

Еще не просто быть собой.

Еще в печах к сухим поленьям

Не поднесен огонь живой,

Чтоб трубы дружно задымились,

Чтобы дымы тянулись ввысь,

Чтоб жар пылал, чтоб щи варились,

Чтоб хлебы добрые пеклись.

Еще зари в помине нету,

Еще и звезды не бледней

И утра светлого приметы

Неуловимы для людей.

Но скоро станет мрак белесым,

Проступят дальние стога

И солнце, выйдя из-за леса,

Зажжет февральские снега.

Но выйдет солнце непременно,

В селе,

Вокруг,

Из-за реки,

По всей предутренней вселенной

Горланят третьи петухи.

1956

ДЕРЕВЬЯ

У каждого дома

Вдоль нашей деревни

Раскинули ветви

Большие деревья.

Их деды сажали

Своими руками

Себе на утеху

И внукам на память.

Сажали, растили

В родимом краю.

Характеры дедов

По ним узнаю.

Вот этот путями

Несложными шел:

Воткнул под окном

Неотесанный кол,

И хочешь не хочешь,

Мила не мила,

Но вот под окном

Зашумела ветла.

На вешнем ветру

Разметалась ветла,

С нее ни оглобли

И ни помела.

Другой похитрее,

Он знал наперед:

От липы и лапти,

От липы и мед.

И пчелы летают

И мед собирают,

И дети добром

Старика поминают.

А третий дубов

Насадил по оврагу:

Дубовые бочки

Годятся под брагу.

Высокая елка —

Для тонкой слеги.

Кленовые гвозди —

Тачать сапоги.

Обрубок березы

На ложку к обеду…

Про все разумели

Премудрые деды.

Могучи деревья

В родимом краю,

Характеры дедов

По ним узнаю.

А мой по натуре

Не лирик ли был,

Что прочных дубов

Никогда не садил?

Под каждым окошком,

У каждого тына

Рябины, рябины,

Рябины, рябины…

В дожди октября

И в дожди ноября

Наш сад полыхает,

Как в мае заря!

1956

УТРО

Вышло солнце из-за леса,

Поредел туман белесый,

И в деревне вдоль реки

Закудрявились дымки,

На цветок, росой омытый

И навстречу дню раскрытый,

Опускается пчела.

Погудела, побыла,

Улетела, выпив сок,

И качается цветок,

Утомленный,

Утоленный,

К светлой жизни

Обновленный.

1948

ЗВЕЗДНЫЕ ДОЖДИ

Бездонна глубь небес над нами.

Постой пред нею, подожди…

Над августовскими хлебами

Сверкают звездные дожди.

Не зная правильной орбиты,

Вразброд, поодиночке, зря

Летят из тьмы метеориты

И круто падают, горя.

Куски тяжелого металла,

Откуда их приносит к нам?

Какая сила разметала

Их по космическим углам?

На островок земли туманный,

Где мирно пашутся поля,

Не так ли бездна океана

Выносит щепки корабля?

А вдруг уже была планета

Земле-красавице под стать,

Где и закаты, и рассветы,

И трав душистых благодать?

И те же войны и солдаты.

И те же коршуны во мгле,

И, наконец, разбужен атом,

Как он разбужен на земле?

Им надо б все обдумать трезво,

А не играть со смертью зря.

Летят из тьмы куски железа

И круто падают, горя.

То нам примером быть могло бы,

Чтобы, подхваченный волной,

Как голубой стеклянный глобус,

Не раскололся шар земной.

Погаснет солнце на рассвете,

И нет просвета впереди…

А на какой-нибудь планете

Начнутся звездные дожди.

1956

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Возвращаюсь туда,

Где троллейбусы ходят

И люди,

Запылиться боясь,

На себя надевают чехлы.

Скоро ванну приму.

Скоро стану подвержен простуде.

Мне горячую землю

Заменят асфальт и полы.

Вот иду я Москвой

В полинявшей от солнца рубахе,

Загорелый, худой

И, конечно, усталый чуть-чуть.

А в глазах еще степь,

Еще крыльев ленивые взмахи,

Двести верст горизонта

И ветер, толкающий в грудь.

Захожу я в метро,

И с соседкой сосед зашептался:

Острый запах полыни,

Наверно, донесся до них.

Этот ветер вчера

У меня в волосах заплутался

И до самой Москвы

В волосах притаился моих.

Да, вчера ведь еще

Я пылился на знойной дороге,

А потом самолет

Над страной обгонял облака…

И обнимет жена,

И руками всплеснет на пороге:

— Ну-ка, сбрасывай все

Да детишек не трогай пока!

Среди хрупких вещей

Я сначала такой неуклюжий,

Отряхнуться боюсь,

Видно, только сейчас подмели…

На московский паркет

Упадают шерстинки верблюжьи,

И пшеничная ость,

И комочки целинной земли.

1957

ГРУЗОВИКИ

Дорогами густо оплетены

Просторы страны, что лежат, широки.

Ездят и ездят по дорогам страны,

Как солдаты, зеленые грузовики.

Но когда приехали в нашу столицу

Веселые люди с пяти материков,

Решили, что для празднования не годится

Одинаковый, скучный цвет грузовиков.

И выехали торжественно на Садовое

Голубые, сиреневые, желтые, красные,

Те же самые, а как будто новые,

Одинаковые, а как будто разные.

И стало у всех на душе теплей,

И каждый был событию рад,

Потому что яркая толпа людей

Лучше, чем марширующий строй солдат.

Окончился праздник, что был велик,

Но сердце страны хранит теплоту:

Вчера привез нам дрова грузовик,

Оранжевый, с пальмами и солнышком на борту.

Дорогами густо оплетены

Просторы страны, что лежат, широки.

То тут, то там на дорогах страны

Мелькают яркие грузовики.

1957

СЧАСТЬЕ

Ах, мечтатели мы!

Мало было нам розовой розы,

Сотворили, придумали, вывели наугад

Белых, чайных, махровых,

Багровых, янтарных и черных,

Желтых, словно лимон,

И пурпурных, как летний закат.

Мало!

Здесь подбираемся к сути мы,

К человеческой сути, что скромно зовется мечтой.

Мусор — белые розы,

Черные розы — убожество.

Хорошо бы добиться,

Чтоб роза была

Голубой!

Что за мех горностай!

Белый снег (королевские мантии!),

Драгоценному камню подобен блистательный мех.

А мечтатель уходит в тайгу,

Сорок лет он мечтает и мается,

Ни в собольем дыму,

Ни в сивушном бреду,

Ни в семейном ладу не находит утех.

Сорок лет он бежит по следам невозможного зверя.

Ты ему не перечь. И мечтать ты ему не мешай.

— Понимаешь, браток,

За десятым хребтом

Есть одно потайное ущелье,

Там-то он и живет.

— Кто же?

— Розовый горностай!

Нам реальность претит.

Все за смутным, за сказочным тянемся.

Как закаты красны,

Сколько золота бьет из-за туч.

А чудак говорит:

— Это что?

Раз в сто лет на закате, случается,

Появляется в небе

Зеленый

Сверкающий луч!

Вот бы выпало счастье… Ан нет же… —

Так в чем оно, счастье?

Неужели не счастье ходить по земле босиком,

Видеть белой ромашку,

А солнышко на небе красным,

И чтоб хлеб, а не писаный пряник,

Не заморским напиться вином,

А коровьим парным молоком!

Но…

Мечтатели мы.

Вон опять он пошел по тропинке,

Обуянный мечтой. И мечтать ты ему не мешай.

Сухаришки в мешке. В ружьеце притаились дробинки,

Где-то ждет его розовый,

Розовый горностай!

1964

ВЕТЕР

Ветер

Летит над морем.

Недавно он не был ветром,

А был неподвижным, теплым воздухом над землей.

Он

Окружал ромашки.

Пах он зеленым летом

(Зыбко дрожал над рожью желтый прозрачный зной).

Потом,

Шевельнув песчинки,

Немного пригнувши травы,

Он начал свое движенье. Из воздуха ветром стал.

И вот

Он летит над морем.

Набрал он большую скорость,

Забрал он большую силу. Крылища распластал.

Ходят

Морские волны.

С них он срывает пену.

Пена летит по ветру. Мечется над волной.

Светлый

Упругий ветер

Не медом пахнет, а йодом,

Солью тревожно пахнет. Смутно пахнет бедой.

(Руки мои — как крылья. Сердце мое распахнуто.

Ветер в меня врывается. Он говорит со мной):

— Спал я

Над тихим лугом.

Спал над ромашкой в поле.

Меня золотые пчелы пронизывали насквозь.

Но стал я

Крылатым ветром,

Лечу я над черным морем.

Цепи я рву на рейдах, шутки со мною брось! —

Я

Говорю открыто:

— Должен ты выбрать долю,

Должен взглянуть на вещи под резким прямым углом:

Быть ли

Ромашкой тихой?

Медом ли пахнуть в поле?

Или лететь над миром, время круша крылом? —

Что я

Ему отвечу?

— Сходны дороги наши,

Но опровергну, ветер, главный я твой резон:

Если б

Ты не был тихим

Воздухом над ромашкой,

Откуда б ты, ветер, взялся? Где бы ты взял разгон?

1960

НАД ЧЕРНЫМИ ЕЛЯМИ СЕРПИК ЛУНЫ

Над черными елями серпик луны,

Зеленый над черными елями.

Все сказки и страсти седой старины.

Все веси и грады родной стороны —

Тот серпик над черными елями.

Катился на Русь за набегом набег

Из края степного, горячего,

На черные ели смотрел печенег

И в страхе коней поворачивал.

Чего там?

Мертво?

Или реки, струясь,

Текут через мирные пажити?

За черные ели орда ворвалась…

А где она, может, покажете?

В российском лесу гренадер замерзал,

Закрыться глаза не успели.

И долго светился в стеклянных глазах

Тот серпик над черными елями.

За черные ели родной стороны

Врывались огонь и железо…

Над черными елями серпик луны

В ночное безмолвие врезан.

Чего там?

Мертво?

Иль трубы дымят?

Глубоко ли кости повсюду лежат

Иль моют их ливни косые?

Над черными елями звезды дрожат,

В безмолвии лунном снежинки кружат.

Эй, вы, осторожней с Россией!

1956