Стихотворения и поэмы

<Морни>

Владыко щитов,

Мечей сокрушитель

И сильных громов

И бурь повелитель!

Война и пожар

В Арвене пылают,

Арвену Дунскар

И смерть угрожают.

Реки мне, о тень

Обители хладной!

Падет ли в сей день

Дунскар кровожадный?

Твой сын тебя ждет,

Надеждою полный.

И море ревет,

И пенятся волны;

Испуганный вран

Летит из стремнины;

Простерся туман

На лес и долины;

Эфир задрожал,

Спираются тучи…

Не ты ли, Кормал,

Несешься могучий?

Тень

Чей глас роковой

Тревожить дерзает

Мой хладный покой?

Морни

Твой сын вопрошает,

Царь молний, тебя!

Неистовый воин

Напал на меня —

Он казни достоин…

Тень

Ты просишь…

Морни

Меча!

Меча твоей длани,

От молний луча!

Как бурю во брани

Узришь меня с ним:

Он страшно заблещет

На пагубу злым;

Сын гор затрепещет,

Сраженный падет —

И Морни воздвигнет

Трофеи побед…

Тень

Прими — да погибнет!..

Он удалился, лицемерный,

Священным клятвам изменил,

И эхо вторит: легковерный!

Он Нину разлюбил!

Он удалился!

Могу ли я, в моей ли власти

Злодея милого забыть?

Крушись, терзайся, жертва страсти!

Удел твой — слезы лить:

Он удалился!

В какой пустыне отдаленной,

В какой неведомой стране

Сокрою стыд любви презренной?

Везде всё скажет мне:

Он удалился!

Одна, чужда людей и мира,

При томной песне соловья,

При легком веянье зефира

Невольно вспомню я:

Он удалился!

Он удалился — всё свершилось!

Минувших дней не возвратить!

Как призрак счастие сокрылось…

Зачем мне больше жить?

Он удалился!

Исчезли, исчезли веселые дни,

Как быстрые воды умчались.

Увы! Но в душе охладелой они

С прискорбною думой остались.

Как своды лазурного неба мрачит,

Облекшися в бурю, ненастье,

Так грусть мое сердце и дух тяготит.

Полина, отдай мое счастье!

Полина! О боги! Почто я узрел

Твои красоты несравненны?

Любовь без надежды — мой грозный удел.

Безумец слепой, дерзновенный,

Чтоб видеть улыбку на милых устах,

Я жертвовал каждой минутой

И пил не блаженство в прелестных очах,

Но яд смертоносный и лютый.

Невольно кипела горячая кровь

В мечтаниях нежных и страстных,

Невольно в груди волновалась любовь

И пламя желаний опасных.

Приятное иго почувствовал я,

В душе родилась перемена,

Исчезла свобода, подруга моя,

Не мог избежать я от плена.

Но что, о прекрасная, сталось со мной —

Волшебная прелестей сила! —

Когда тебя обнял я пылкой рукой,

Когда ты, мой друг, приклонила

На перси лилейные робко главу

И в страсти взаимной призналась?

И всё совершилось… Почто ж я живу?

Минута любви миновалась!

Далёко, Полина, далёко оно,

Восторгов живых упоенье;

Быть может, навек и навек мне одно

В награду осталось мученье…

Исчезли, исчезли веселые дни,

Как быстрые воды умчались.

Увы! Но в душе охладелой они

С прискорбною думой остались.

Свершилось Лилете

Четырнадцать лет;

Милее на свете

Красавицы нет.

Улыбкою радость

И счастье дари́т;

Но счастия сладость

Лилеты бежит.

Не лестны унылой

Толпы женихов,

Не радостны милой

Веселья пиров.

В кругу ли бывает

Подруг молодых —

И томность сияет

В очах голубых.

Одна ли в приятном

Забвенье она —

Везде непонятным

Желаньем полна.

В природе прекрасной

Чего-то ей нет,

Какой-то неясный

Ей мнится предмет:

Невольная скука

Девицу крушит

И тайная мука

Волнует, томит.

Ах, юные лета!

Ах, пылкая кровь!

Лилета, Лилета!

Ведь это — любовь.

Беда вам, попадьи, поповичи, поповны!

Попались вы под суд и причет весь церковный!

За что ж? За чепчики, за блонды, кружева,

За то, что и у вас завита голова,

За то, что ходите вы в шубах и салопах,

Не в длинных саванах, а в нынешних капотах,

За то, что носите с мирскими наряду

Одежды светлые себе лишь на беду.

А ваши дочери от барынь не отстали —

В корсетах стянуты, турецки носят шали,

Вы стали их учить искусству танцевать,

Знакомить с музыкой, французский вздор болтать.

К чему отличное давать им воспитанье?

Внушили б им любить свое духовно званье.

К чему их вывозить на балы, на пиры?

Учили б их варить кутью, печь просвиры.

Коль правду вам сказать, вы, матери, не правы,

Что глупой модою лишь портите их нравы.

Что пользы? Вот они, пускаясь в шумный мир,

Глядят уж более на фрак или мундир

Не оттого ль, что их по моде воспитали,

А грамоте учить славянской перестали?

Бывало, знали ль вы, что значит мода, вкус?

А нынче шьют на вас иль немец, иль француз.

Бывало, в простоте, в безмолвии вы жили,

А ныне стали знать мазурку и кадрили.

Ну, право, тяжкий грех, оставьте этот вздор,

Смотрите, вот на вас составлен уж собор.

Вот скоро Фотий сам с вас мерку нову снимет,

Нарядит в кофты всех, а лишнее всё скинет.

Вот скоро — дайте лишь собрать владыкам ум —

Они вам выкроят уродливый костюм!

Задача им дана, зарылись все в архивы.

В пыли отцы, в поту! Вот как трудолюбивы:

Один забрался в даль под Авраамов век

Совета требовать от матушек Ревекк,

Другой перечитал обряды назореев,

Исчерпал Флавия о древностях евреев,

Иной всей Греции костюмы перебрал,

Другой славянские уборы отыскал.

Собрали образцы, открыли заседанье

И мнят, какое ж дать поповнам одеянье,

Какое — попадьям, какое — детям их.

Решите же, отцы! Но спор возник у них:

Столь важное для всех, столь чрезвычайно дело

Возможно ль с точностью определить так смело?

Без споров обойтись отцам нельзя никак —

Иначе попадут в грех тяжкий и просак.

О чем же этот спор? Предмет его преважный:

Ходить ли попадьям в материи бумажной,

Иметь ли шелковы на головах платки,

Носить ли на ногах Козловы башмаки?

Чтоб роскошь прекратить, столь чуждую их лицам,

Нельзя ли обратить их к древним власяницам,

А чтоб не тратиться по лавкам, по швеям,

Не дать ли им покров пустынный, сродный нам?

Нет нужды, что они в нем будут как шутихи,

Зато узнает всяк, что это не купчихи,

Не модны барыни, а лик церковных жен.

Беда вам, матушки, дождались перемен!

Но успокойтесь, страх велик лишь издали бывает:

Вас Шаликов своей улыбкой ободряет.

«Молчите, — говорит, — я сам войду в синод,

Представлю свой журнал, и, верно, в новый год

Повеет новая приятная погода

Для вашей участи и моего дохода.

Как ни кроить убор на вас святым отцам,

Не быть портными им, коль мысли я не дам».

Умолкло всё вокруг меня,

Природа в сладостном покое,

Едва блестит светило дня,

В туманах небо голубое.

Печальной думой удручен,

Я не вкушу отрады ночи,

И не сомкнет приятный сон

Слезой увлаженные очи.

Как жаждет капли дождевой

Цветок, увянувший от зноя,

Так жажду, мучимый тоской,

Сего желанного покоя.

Мальвина, радость прежних дней!

Мальвина, друг мой несравненный!

Он жив еще в душе моей,

Твой образ милый, незабвенный.

Так, всюду зрю его черты:

В луне, задумчивой и томной,

В порыве пламенной мечты,

В виденьях ночи благотворной.

Твоя невидимая тень

Летает тайно надо мною;

Я зрю ее, но зрю как день

За этой мрачной пеленою…

Я с ней — и от нее далек!

И легкий ветер из долины

Или журчащий ручеек —

Мне голос сладостный Мальвины!

Я с ней — и блеска сих очей,

На мне покоившихся страстно,

В сиянье радужных лучей

Ищу в замену я напрасно.

Я с ней — и милые уста

Целую в розе ароматной;

Я с ней и нет — и всё мечта,

И пылких чувств обман приятный!

Как светозарная звезда

Мальвина в мире появилась,

Пленила мир — и навсегда

Звездой падучею сокрылась.

Мальвины нет! Исчезли с ней

Любви, надежд очарованье,

И скорбной участи моей

Одна отрада: вспоминанье!

Я встречаю зарю

И печально смотрю,

Как кропинки дождя,

По эфиру слетя,

Благотворно живят

Попираемый прах,

И кипят и блестят

В серебристых звездах

На увядших листах

Пожелтевших лугов.

Сила горней росы,

Как божественный зов,

Их младые красы

И крепит и растит.

Что ж, кропинки дождя,

Ваш бальзам не живит

Моего бытия?

Что ж в вечерней тиши,

Как приятный обман,

Не исцелит он ран

Охладелой души?

Ах, не цвет полевой

Жжет полдневной порой

Разрушительный зной,—

Сокрушает тоска

Молодого певца,

Как в земле мертвеца

Гробовая доска…

Я увял, и увял

Навсегда, навсегда!

И блаженства не знал

Никогда, никогда!

И я жил, но я жил

На погибель свою…

Буйной жизнью убил

Я надежду мою…

Не расцвел — и отцвел

В утре пасмурных дней;

Что любил, в том нашел

Гибель жизни моей.

Изменила судьба…

Навсегда решена

С самовластьем борьба,

И родная страна

Палачу отдана.

Дух уныл, в сердце кровь

От тоски замерла;

Мир души погребла

К шумной воле любовь…

Не воскреснет она!

Я надежду имел

На испытных друзей,

Но их рой отлетел

При невзгоде моей.

Всем постылый, чужой,

Никого не любя,

В мире странствую я,

Как вампир гробовой!..

Мне противно смотреть

На блаженство других

И в мучениях злых

Не сгораючи тлеть…

Не кропите ж меня

Вы, росинки дождя:

Я не цвет полевой,

Не губительный зной

Пролетел надо мной.

Я увял, и увял

Навсегда, навсегда!

И блаженства не знал

Никогда, никогда!

Британский лорд

Свободой горд —

Он гражданин,

Он верный сын

Родной земли.

Ни к<ороли>,

Ни происк п<ап>

Кровавых лап

На смельчака

Исподтишка

Не занесут.

Как новый Брут —

Он носит меч,

Чтоб когти сечь.

Француз — дитя,

Он вам шутя

Разрушит трон

И даст закон;

Он царь и раб,

Могущ и слаб,

Самолюбив,

Нетерпелив.

Он быстр как взор

И пуст как вздор.

И удивит,

И насмешит.

Германец смел,

Но переспел

В котле ума;

Он как чума

Соседних стран,

Мертвецки пьян,

Сам в колпаке,

Нос в табаке,

Сидеть готов

Хоть пять веков

Над кучей книг,

Кусать язык

И проклинать

Отца и мать

Над парой строк

Халдейских числ,

Которых смысл

Понять не мог.

В <России> чтут

<Царя> и к<нут>;

В ней <царь> с к<нутом>,

Как п<оп> с к<рестом>:

Он им живет,

И ест и пьет.

А <русаки>

Как дураки,

Разиня рот,

Во весь народ

Кричат: «Ура!

Нас бить пора!

Мы любим кнут!»

Зато и бьют

Их, как ослов,

Без дальних слов

И ночь и день,

Пока не лень:

Чем больше бьют,

Тем больше жнут,

Что вилы в бок,

То сена клок!

А без побой

Вся Русь хоть вой —

И упадет,

И пропадет.

Царь на троне сидит;

Перед ним и за ним

С раболепством немым

Ряд сатрапов стоит.

Драгоценный чертог

И блестит и горит,

И земной полубог

Пир устроить велит.

Золотая волна

Дорогого вина

Нежит чувства и кровь;

Звуки лир, юных дев

Сладострастный напев

Возжигают любовь.

Упоен, восхищен,

Царь на троне сидит —

И торжественный трон

И блестит и горит…

Вдруг неведомый страх

У царя на челе,

И унынье в очах,

Обращенных к стене.

Умолкает звук лир

И веселых речей,

И расстроенный пир

Видит (ужас очей!):

Огневая рука

Исполинским перстом

На стене пред царем

Начертала слова!..

И никто из мужей,

И царевых гостей,

И искусных волхвов

Силы огненных слов

Изъяснить не возмог.

И земной полубог

Омрачился тоской…

И еврей молодой

К Валтасару предстал

И слова прочитал:

«Мани, фекел, фарес! —

Вот слова на стене:

Волю бога небес

Возвещают оне.

Мани значит: монарх,

Кончил царствовать ты!

Град у персов в руках —

Смысл середней черты;

Фарес — третье — гласит:

Ныне будешь убит!..»

Рек — исчез… Изумлен,

Царь не верит мечте,

Но чертог окружен,

И… он мертв на щите!..

Кто любит негу чувств, блаженство сладострастья

И не парит в края азийские душой?

Кто пылкий юноша, который в мире счастья

Не жаждет век утратить молодой?

Пусть он летит туда, чалмою крест обменит

И населит красой блестящий свой гарем!

Там жизни радость он познает и оценит,

И снова обретет потерянный эдем!

Там пир для чувств и ока!

Красавицы Востока,

Одна другой милей,

Одна другой резвей,

Послушные рабыни,

Умрут с ним каждый миг!

С душой полубогини

В восторгах огневых

Душа его сольется,

Заснет — и вновь проснется,

Чтоб снова утонуть

В пучине наслажденья!

Там пламенная грудь

Манит воображенье;

Там белая рука

Влечет его слегка

И страстно обнимает;

Одна его лобзает,

Горит и изнывает,

Одна ему поет

И сладостно дает.

Прелестные подруги,

Воздушны как зефир,

Порхают, стелют круги,

То вьются, то летят,

То быстро станут в ряд.

Меж тем в дыму кальяна

На бархате дивана

Влюбленный сибарит

Роскошно возлежит

И, взором пожирая

Движенья гурий рая,

Трепещет и кипит,

И к деве сладострастья,

Залог желанный счастья,

Платок его летит…

О, прочь с груди моей исчезни, знак священный,

Отцов и дедов древний крест!

Где пышная чалма, где Алкоран пророка?

Когда в сады прелестного Востока

Переселюсь от пагубных мне мест?

Что мне… что

Карателя блаженства моего?

Приятней в ад цветущая дорога,

Чем в рай, когда мне жить не можно для него.

Погибло всё! Перуны грома,

Гремите над моей главой!

Очарования Содома,

Я ваш до сени гробовой!..

Но где гарем, но где она,

Моя прекрасная рабыня?

Кто эта юная богиня,

Полунагая как весна,

Свежа, пленительна, статна,

Резвится в бане ароматной?

На чьи небесные красы

С досадной ревностью власы

Волною падают приятной?

Чья сладострастная нога

В воде играет благовонной

И слишком вольная рука

Шалит над тайной благосклонной?

Кого усердная толпа

Рабынь услужливых лелеет?

Чья кровь горячая замлеет

В объятьях девы огневой?

Кто сей счастливец молодой?..

Ах, где я? Что со мною стало?

Она надела покрывало,

Ее ведут — она идет:

Ее любовь на ложе ждет…

Он дышит

На томной груди,

Он слышит

Признанье в любви,

Целует

Блаженство свое,

Милует

И нежит ее,

Лобзает

Невинный цветок,

Срывает

И пьет ее вздох.

Так жрец любви, игра страстей опасных,

Пел наслажденья чуждых стран

И оживлял в мечтаньях сладострастных

Чувств очарованных обман.

Он пел… Души его кумиры

Носились тайно вкруг него,

И в этот миг на все порфиры

Не променял бы он гарема своего.

Зачем игрой воображенья

Картины счастья рисовать?

Зачем душевные мученья

Тоской опасной растравлять?

Гонимый роком своенравным,

Я вяну жертвою страстей

И угнетен ярмом бесславным

В цветущей юности моей!..

Я зрел: надежды луч прощальный

Темнел и гаснул в небесах,

И факел смерти погребальный

С тех пор горит в моих очах!

Любовь к прекрасному, природа,

Младые девы и друзья,

И ты, священная свобода,—

Всё, всё погибло для меня!

Без чувства жизни, без желаний,

Как отвратительная тень,

Влачу я цепь моих страданий

И умираю ночь и день!

Порою огнь души унылой

Воспламеняется во мне,

С снедающей меня могилой

Борюсь как будто бы во сне!

Стремлюсь в жару ожесточенья

Мои оковы раздробить

И жажду сладостного мщенья

Живою кровью утолить!

Уже рукой ожесточенной

Берусь за пагубную сталь,

Уже рассудок мой смущенный

Забыл и горе и печаль!..

Готов!.. Но цепь порабощения

Гремит на скованных ногах,

И замирает сталь отмщенья

В холодных, трепетных руках…

Как раб испуганный, бездушный,

Тогда кляну свой жребий я

И вновь взираю равнодушно

На цепи <нового цар>я.

Зари последний луч угас

В природе усыпленной;

Протяжно бьет полночный час

На башне отдаленной.

Уснули радость, и печаль,

И все заботы света;

Для всех таинственная даль

Завесой тьмы одета.

Всё спит… Один свирепый рок

Чужд мира и покоя

И столько ж страшен и жесток

В тиши, как в вихре боя.

Ни свежей юности красы,

Ни блеск души прекрасной

Не избегут его косы

Нежданной и ужасной!

Он любит жизни бурный шум,

Как любят рев потока,

Или как любит детский ум

Игру калейдоскопа.

Пред ним равны — рабы, цари;

Он шутит над султаном,

Равно как шучивал Али

Янинский над фирманом.

Он восхотел — и Крез избег

Костра при грозном Кире,

И Кир, уснув на лоне нег,

Восстал в подземном мире;

Велел — и Рима властелин

Народный гладиатор,

И Русь как кур передушил

Ефрейтор-император.

Притеснил мою свободу

Кривоногий штабс-солдат:

В угождение уроду

Я отправлен в каземат.

И мечтает блинник сальный

В черном сердце подлеца

Скрыть под лапою нахальной

Имя вольного певца.

Но едва ль придется шуту

Отыграться без стыда:

Я — под спудом на минуту,

Он — в болоте навсегда.

Ты мне чужой — не с давних лет

Знаком душе твоей поэт!

Не симпати́я двух сердец

Святого дружества венец

В счастливой жизни нам вила

И друг для друга родила.

Быть может, раз сойтись с тобой

Мне предназначено судьбой —

И мы сошлись… Ты — в красоте

Цветущих дней, я — в наготе

Позорных уз… Добро иль зло

Тебя к страдальцу привело,

Боюсь понять… Под игом бед

Мне подозрителен весь свет;

Погибшей истины черты

В глазах моих — одни мечты…

Уму свирепому она

И ненавистна и смешна!

Быть может, ветреник младой,

Смеясь над глупой добротой,

Вменяя шалости в закон

И быстрым чувством увлечен,

Ты ложной жалостью хотел

Смягчить ужасный мой удел

Иль осмеять мою тоску;

Быть может, лестью простаку

Желал о прежнем вспомянуть

И беспощадно обмануть…

Но пусть, игралище страстей,

Я буду куклой для людей,

Пусть их коварства лютый яд

В моей груди умножит ад…

И ты не лучше их ничем…

Не знаю сам, за что, зачем

Я полюбил тебя… Твой взор

Не есть несчастному укор.

Твой голос, звук твоих речей

Мне мил, как сладостный ручей…

Так соловей в ночной тиши

Поет для горестной души,

Так Абадонне Уриил[43]

Во тьме геенны говорил…

Глаза печальные мои

Слезу приязни и любви

В твоих заметили очах…

Ты любишь сам меня — но ах!

Твое участие ко мне,

Как легкий пепел на огне,

На миг возникнет, оживет —

И вместе с ветром пропадет.

Я не виню тебя!.. Жесток

Ко мне не ты, а злобный рок,

И ты простишь в пылу страстей

Обидной вольности моей…

…………………………………………

Я снова узник и солдат!..

Вот тайный дар моих стихов…

Проникни в силу этих слов…

Прочти, коль вздумаешь, спиши

И не забудь меня в глуши…

Когда ж забудешь — бог с тобой,

Но знай, что я навеки твой…

Ты хочешь, друг, чтобы рука

Времен прошедших чудака,

Вооруженная пером,

Черкнула снова кой о чем?

Увы! Старинный жар стихов

И след сатир и острых слов

Исчезли в буйной голове,

Как след дриады на траве

Иль запах розы молодой

Под недостойною пятой.

Поэт пленительных страстей

Сидит живой в когтях чертей,

Атласных не поет

И чуть по-волчьи не ревет…

Броня сермяжная и штык —

Удел того, кто был велик

На поле перьев и чернил;

Солдатский кивер осенил

Главу, достойную венка…

И Чайльд-Гарольдова тоска

Лежит на сердце у того,

Кто не боялся никого…

Но на призывный дружный глас

Отвечу я в последний раз,

Еще до смерти согрешу —

И лист бумаги испишу…

Прочти его и согласись,

Что если средства нет спастись

От угнетенья и цепей,

То жизнь страшнее ста смертей,

И что свободный человек

Свободно кончить должен век…

…………………………………………………

………………………………… опыт злой

Завесу с глаз моих сорвал

И ясно, ясно доказал,

Что добродетель есть мечта,

………………………………… суета.

Любовь и дружба — пара слов,

А жалость — мщение врагов…

Одно под солнцем есть добро:

Неочиненное перо…

В столице русских городов,

Мо<щей>, мон<ахов> и попов,

На славном Вале Земляном

Стоит странноприимный дом;

И рядом с ним стоит другой,

Кругом обстроенный, большой.

И этот дом известен нам,

В Москве, под именем казарм;

В казармах этих тьма людей

И ночью множество

На нарах с воинами спят,

И веселятся, и шумят;

И на огромном том дворе,

Как будто в яме иль дыре,

Издавна выдолблено дно,

Иль гаубвахта, всё равно…

И дна того на глубине

Еще другое дно в стене,

И называется тюрьма;

В ней сырость вечная и тьма,

И проблеск солнечных лучей

Сквозь окна слабо светит в ней;

Растреснутый кирпичный свод

Едва-едва не упадет

И не обрушится на пол,

Который снизу, как Эол,

Тлетворным воздухом несет

И с самой вечности гниет…

В тюрьме жертв на пять или шесть

Ряд малых нар у печки есть.

И десять удалых голов,

<Царя> решительных врагов,

На малых нарах тех сидят,

И кандалы на них гремят…

И каждый день повечеру,

Ложася спать, и поутру

В м<олитве> к г<осподу> Х<ристу>

<Царя российского> в ……

Они ссылают наподряд

И все сл …… ему хотят,

За то, что мастер он лихой

За п<устяки> г<онять> скв<озь> с<трой>.

И против нар вдоль по стене

Доска, подобная скамье,

На двух столпах утверждена.

И на скамье той у окна,

Броней сермяжною одет,

Лежит вербованный поэт.

Броня на нем, броня под ним,

И всё одна и та же с ним,

Как верный друг, всегда лежит,

И согревает, и хранит;

Кисет с негодным табаком

И полновесным пятаком

На необтесанном столе

Лежат у узника в угле.

Здесь триста шестьдесят пять дней

В кругу Плутоновых людей

Он смрадный воздух жизни пьет

И <самовластие> клянет.

Здесь он во цвете юных лет,

Обезображен как скелет,

С полуостриженной брадой,

Томится лютою тоской…

Он не живет уже умом —

Душа и ум убиты в нем;

Но, как бродячий автомат

Или бесчувственный солдат,

Штыком рожденный для штыка,

Он дышит жизнью дурака:

Два раза на день ест и пьет

И долг природе отдает.

Воспоминанья старины,

Как соблазнительные сны,

Его тревожат иногда;

В забвенье горестном тогда

Он воскресает бытием:

Безумным, радостным огнем

Тогда глаза его горят,

И слезы крупные блестят,

И, очарованный мечтой,

Надежды жизни молодой

Несчастный видит, ловит вновь.

Опять — поэт, опять любовь

К свободе, к миру в нем кипит!

Он к ней стремится, он летит;

Он полон милых сердцу дум…

Но вдруг цепей железных шум

Иль хохот глупый беглецов,

Тюрьмы бессмысленных жильцов,

Раздался в сводах роковых —

И рой видений золотых,

Как легкий утренний туман,

Унес души его обман…

Так жнец на пажити родной,

Стрелой сраженный громовой,

Внезапно падает во прах —

И замер серп в его руках…

Надежду, радость — всё взяла

Молниеносная стрела!..

О ты, который возведен

Погибшей в<ольности> на трон,

Или, простее говоря,

О<соба> р<усского> ц<аря>!

Коснется ль звук моих речей

Твоих обманутых ушей?

Узришь ли ты, прочтешь ли ты

Сии правдивые черты?..

Поймешь ли ты, как мудрено

Сказать в душе: всё решено!

Как тяжело сказать уму:

«Прости, мой ум, иди во тьму»;

И как легко черкнуть перу:

«Ц<арь> Н<иколай>. Б<ыть> по с<ему>».

Поймешь ли ты, что твой народ

Есть пышный сад, а ты — Ленотр,

Что должен ты его беречь

И ветви свежие не сечь…

Поймешь ли ты, что ц<арский> долг

Есть не душить, как лютый волк,

По алчной прихоти своей

Мильоны страждущих людей…

Но что?.. К чему напрасный гнев,

Он не сомкнет Молохов зев:

Бессилен звук в моих устах,

Как меч в заржавленных ножнах…

И я в тюрьме…

Ватага спит;

Передо мной едва горит

Фитиль в разбитом черепке;

С ружьем в ослабленной руке,

На грудь склонившись головой,

У двери дремлет часовой;

Вблизи усталый караул

Глаза бессонные сомкнул.

На гаубвахте тишина…

Бог винограда, бог вина,

Сын пьяный пьяного отца,

Зачем приятный глас певца,

В часы полуночных пиров,

Не веселит твоих сынов?

Зачем на лире золотой

Перед волшебницей младой

В восторге чувств он не гремит

И бледный, пасмурный сидит

Без возлияний и друзей

В руках едва ль полулюдей…

Не он ли свежесть ранних сил

Тебе на жертву приносил

Во дни беспечной старины?

Не он ли розами весны

Твой благодетельный покал

Рукой покорной украшал?

Свершилось!.. Нет его!.. Ударь

Поблекшим тирсом в свой алтарь!

Пролей вино из томных глаз!

Твой жрец, твой верный жрец угас!

Угас, как факел буйных дев,

Исчез, как громкий их напев:

«Эван, эвое, сильный Вакх!»,

Как разум, скучный на пирах!..

Вторый Н<ерон>, Ис<кариот>,

У<дав> б<разильский> и Н<емврод>

Его враждой своей почтил И, лобызая, удушил!

Оставлен всеми, одинок,

Как в море брошенный челнок

В добычу яростной волне,

Он увядает в тишине…

………………………………………

Участье верное друзей,

Которых шумные рои,

Под ложной маскою любви,

Всегда готовы для услуг,

Когда есть денежный сундук

Или подобное тому,—

Не в тягость более ему:

Из ста знакомых щегольков,

Большого света знатоков,

Никто ошибкою к нему

Не залетал еще в тюрьму…

Да и прекрасно… Для чего?

Там нет ни водки, ничего…

Чутье животных, модный тон

Или приличия закон —

Вот тайна дружественных уз…

А нежность сердца, тонкий вкус —

Причина важная забыть

Того, кто слезы должен лить:

«Ах, как он жалок, cependant,

C’était naguére un bon enfant»,[45]—

Лепечет милый фанфарон,

И долг приязни заплачён…

И что пенять? Они умны,

Их рассуждения верны;

Так до́лжно было — наперед

Судьба нам сделала расчет:

Им наслаждение дано,

А мне страданье суждено!

И правы мрачный фаталист

И всем довольный оптимист…

Система звезд, прыжок сверчка,

Движенье моря и смычка —

Всё воля творческой руки…

Иль вера в бога — пустяки?

Сказать, что нет его, — смешно;

Сказать, что есть он, — мудрено.

Когда он есть, когда он — ум,

Превыше гордых наших дум,

Правдивый, вечный и благой,

В себе живущий сам собой,

Омега, альфа бытия,—

Тогда он нам не судия:

Возможно ль то ему судить,

Что вздумал сам он сотворить?

Свое творенье осудя,

Он опровергнет сам себя!..

Твердить преданья старины,

Что мы в делах своих вольны,—

Есть перекорствовать уму

И, значит, впасть в иную тьму…

Его предведенье могло

Моей свободы видеть зло —

Он должен был из тьмы веков

Воззвать ато́м мой для оков.

Одно из двух: иль он желал,

Чтобы невинно я страдал,

Или слепой, свирепый рок

В пучину бед меня завлек?..

Когда он видел, то хотел,

Когда хотел, то повелел,

Всё чрез него и от него,

А заключенье из того:

Когда я волен — он тиран,

Когда я кукла — он болван.

Так и забвение друзей.

Оно не есть коварство змей;

Так пусть же тягостной руки

Меня снедающей тоски

Не испытают на себе,

В угодность ветреной судьбе;

Страдалец давний, но не злой

Постыдной зависти чертой

Чужого счастья не смутит!

…………………………………………

А ты, примерный человек,

Души высокой образец,

Мой благодетель и отец,

О Струйский, можешь ли когда,

Добычу гнева и стыда,

Певца преступного простить?..

Неблагодарный из людей,

Как погибающий злодей

Перед секирой роковой,

Теперь стою перед тобой!..

Мятежный век свой погубя,

В слезах раскаянья тебя

Я умоляю! …………………

Священным именем отца

Хочу назвать тебя!.. Зову…

И на покорную главу

За преступления мои

Прошу прощения любви!

Прости!.. Прости!.. Моя вина

Ужасной местью отмщена!

…………………………………………

Завеса вечности немой

Упала с шумом предо мной…

Я вижу ………………………………

……………………………… мой стон

Холодным ветром разнесен,

Мой труп ………………………

Добыча вранов и червей

……………………………………………

……………………………………………

И нет ни камня, ни к<реста>,

Ни огородного шеста

Над гробом узника тюрьмы —

Жильца ничтожества и тьмы…

Я умру! На позор палачам

Беззащитное тело отдам!

Равнодушно они

Для забавы детей

Отдирать от костей

Будут жилы мои!

Обругают, убьют

И мой труп разорвут!

Но стерплю! Не скажу ничего,

Не наморщу чела моего!

И, как дуб вековой,

Неподвижный от стрел,

Неподвижен и смел,

Встречу миг роковой,

И, как воин и муж,

Перейду в страну душ.

Перед сонмом теней воспою

Я бесстрашную гибель мою.

И рассказ мой пленит

Их внимательный слух

И воинственный дух

Стариков оживит;

И пройдет по устам

Слава громким делам.

И рекут они в голос один:

«Ты достойный прапрадедов сын!»

Совокупной толпой

Мы на землю сойдем

И в родных разольем

Пыл вражды боевой;

Победим, поразим

И врагам отомстим!

Я умру! На позор палачам

Беззащитное тело отдам!

Но, как дуб вековой,

Неподвижный от стрел,

Я недвижим и смел

Встречу миг роковой!

Вот мрачится

Свод лазурный!

Вот крути́тся

Вихорь бурный!

Ветр свистит,

Гром гремит,

Море стонет —

Путь далек…

Тонет, тонет

Мой челнок!..

Всё чернее

Свод надзвездный,

Всё страшнее

Воют бездны!

Глубь без дна!

Смерть верна!

Как заклятый

Враг грозит,

Вот девятый

Вал бежит!..

Горе, горе!

Он настигнет:

В шумном море

Челн погибнет!

Гроб готов!..

Треск громов

Над пучиной

Ярых вод

Вздох пустынный

Разнесет!..

Дар заветный

Провиденья,

Гость приветный

Наслажденья —

Жизнь иль миг!

Не привык

Утешаться

Я тобой —

И расстаться

Мне с мечтой!

Сокровенный

Сын природы,

Неизменный

Друг свободы,—

С юных лет

В море бед

Я направил

Быстрый бег

И оставил

Мирный брег!

На равнинах

Вод зеркальных,

На пучинах

Погребальных

Я скользил;

Я шутил

Грозной влагой,

Смертный вал

Я отвагой

Побеждал!..

Как минутный

Прах в эфире,

Бесприютный

Странник в мире,

Одинок,

Как челнок,

Уз любови

Я не знал,

Жаждой крови

Не сгорал!

Парус белый

Перелетный,

Якорь смелый

Беззаботный,

Тусклый луч

Из-за туч,

Проблеск дали

В тьме ночей —

Заменяли

Мне друзей!

Что ж мне в жизни

Безызвестной?

Что в отчизне

Повсеместной?

Чем страшна

Мне волна?

Пусть настигнет

С вечной мглой —

И погибнет

Труп живой!..

Всё чернее

Свод надзвездный,

Всё страшнее

Воют бездны!

Ветр свистит,

Гром гремит,

Море стонет —

Путь далек…

Тонет, тонет

Мой челнок!

О, для чего судьба меня сгубила?

Зачем из цепи бытия

Меня навек природа исключила

И страшно вживе умер я?

Еще в груди моей бунтует пламень

Неугасаемых страстей,

А совесть, как врага заклятый камень,

Гнетет отверженца людей!

Еще мой взор, блуждающий, но быстрый,

Порою к небу устремлен,

А божества святой отрадной искры,

Надежды с верой, я лишен!

И дышит всё в создании любовью,

И живы червь, и прах, и лист,

А я, злодей, как Авелевой кровью

Запечатлен! Я атеист!

И вижу я, как горестный свидетель,

Сиянье утренней звезды,

И с каждым днем твердит мне добродетель:

«Страшись, страшись готовой мзды!..»

И грозен он, висящей казни голос,

И стынет кровь во мне как лед,

И на челе стоит невольно волос,

И выступает градом пот!

Бежал бы я в далекие пустыни,

Презрел бы ужас гробовой!

Душа кипит, но руки не рабыни

Разбить сосуд свой роковой!

И жизнь моя мучительнее ада,

И мысль о смерти тяжела…

А вечность… ах! она мне не награда —

Я сын погибели и зла!

Зачем же я возник, о Провиденье,

Из тьмы веков перед тобой?

О, обрати опять в уничтоженье

Ато́м, караемый судьбой!

Земля, раскрой несытую утробу,

Горящей Этной протеки,

И, бурный вихрь, тоску мою и злобу

И память с пеплом развлеки!

Я осужден! К позорной казни

Меня закон приговорил!

Но я печальный мрак могил

На плахе встречу без боязни,—

Окончу дни мои, как жил.

К чему раскаянье и слезы[46]

Перед бесчувственной толпой,

Когда назначено судьбой

Мне слышать вопли и угрозы

И гул проклятий за собой?

Давно душой моей мятежной

Какой-то демон овладел,

И я зловещий свой удел,

Неотразимый, неизбежный,

В дали туманной усмотрел!..

Не розы светлого Пафо́са,

Не ласки гурий в тишине,

Не искры яхонта в вине,—

Но смерть, секира и колеса

Всегда мне грезились во сне!

Меня постигла дума эта

И ознакомилась со мной,

Как холод с южною весной,

Или фантазия поэта

С унылой северной луной!

Мои утраченные годы

Текли, как бурные ручьи,

Которых мутные струи

Не серебрят, а пенят воды

На лоне илистой земли.

Они рвались, они бежали

К неверной цели без препон;

Но быстрый бег остановлен,

И мне размах холодной стали

Готовит праведный закон.

Взойдет она, взойдет, как прежде,

Заутра ранняя звезда,

Проснется неба красота,—

Но я, я небу и надежде

Скажу: «Простите навсегда!»

Взгляну с улыбкою печальной

На этот мир, на этот дом,

Где я был с счастьем незнаком,

Где я, как факел погребальный,

Горел в безмолвии ночном;

Где, может быть, суровой доле

Я чем-то свыше обречен,

Где я страстями заклеймен,

Где чем-то свыше, поневоле

Я был на время заключен;

Где я… Но что?.. Толпа народа

Уже кипит на площади́…

Я слышу: «Узник, выходи!»

Готов — иду!.. Прости, природа!

Палач, на казнь меня веди!..

Кто видел образ мертвеца,

Который демонскою силой,

Враждуя с темною могилой,

Живет и страждет без конца?

В час полуночи молчаливой,

При свете сумрачном луны,

Из подземельной стороны

Исходит призрак боязливый.

Бледно, как саван роковой,

Чело отверженца природы,

И неестественной свободы

Ужасен вид полуживой.

Унылый, грустный он блуждает

Вокруг жилища своего

И — очарован — за него

Переноситься не дерзает.

Следы минувших, лучших дней

Он видит в мысли быстротечной,

Но мукой тяжкою и вечной

Наказан в ярости своей.

Проклятый небом раздраженным,

Он не приемлется землей,

И овладел мучитель злой

Злодея прахом оскверненным.

Вот мой удел! Игра страстей,

Живой стою при дверях гроба,

И скоро, скоро месть и злоба

Навек уснут в груди моей!

Кумиры счастья и свободы

Не существуют для меня,

И, член ненужный бытия,

Не оскверню собой природы!

Мне мир — пустыня, гроб — чертог!

Сойду в него без сожаленья,

И пусть за миг ожесточенья

Самоубийцу судит бог!

Я погибал…

Мой злобный гений

Торжествовал!..

Отступник мнений

Своих отцов,

Враг утеснений,

Как царь духов,

В душе безбожной

Надежды ложной

Я не питал

И из Эреба

Мольбы на небо

Не воссылал.

Мольба и вера

Для Люцифера

Не созданы,—

Гордыне смелой

Они смешны.

Злодей созрелый

В виду смертей

В когтях чертей —

Всегда злодей.

Порабощенье,

Как зло за зло,

Всегда влекло

Ожесточенье.

Окаменен,

Как хладный камень,

Ожесточен,

Как серный пламень,

Я погибал

Без сожалений,

Без утешений…

Мой злобный гений

Торжествовал!

Печать проклятий —

Удел моих

Подземных братий,

Тиранов злых

Себя самих,—

Уже клеймилась

В моем челе;

Душа ко мгле

Уже стремилась…

Я был готов

Без тайной власти

Сорвать покров

С моих несчастий.

Последний день

Сверкал мне в очи;

Последней ночи

Встречал я тень,—

И в думе лютой

Всё решено;

Еще минута —

И… свершено!..

Но вдруг нежданный

Надежды луч,

Как свет багряный,

Блеснул из туч:

Какой-то скрытый,

Но мной забытый

Издавна бог

Из тьмы открытой

Меня извлек!..

Рукою сильной

Остов могильный

Вдруг оживил,—

И Каин новый

В душе суровой

Творца почтил.

Непостижимый,

Неотразимый,

Он снова влил

В грудь атеиста

И лжесофиста

Огонь любви!

Он снова дни

Тоски печальной

Озолотил

И озарил

Зарей прощальной!

Гори ж, сияй,

Заря святая!

И догорай,

Не померкая.

Люблю я позднею порой,

Когда умолкнет гул раскатный

И шум докучный городской,

Досуг невинный и приятный

Под сводом неба провождать;

Люблю задумчиво питать

Мои беспечные мечтанья

Вкруг стен кремлевских вековых,

Под тенью липок молодых,

И пить весны очарованье

В ароматических цветах,

В красе аллей разнообразных,

В блестящих зеленью кустах.

Тогда, краса ленивцев праздных,

Один, не занятый никем,

Смотря и ничего не видя

И, как султан, на лавке сидя,

Я созидаю свой эдем

В смешных и странных помышленьях.

Мечтаю, грежу как во сне,

Гуляю в выспренних селеньях —

На солнце, небе и луне;

Преображаюсь в полубога,

Сужу решительно и строго

Мирские бредни, целый мир,

Дарую счастье миллионам,

Проклятья посылаю тронам…

И между тем, пока мой пир,

Воздушный, легкий и духовный,

Приемлет всю свою красу

И я себя перенесу

Гораздо дальше подмосковной,—

Плывя как лебедь в небесах,

Луна сребрит седые тучи;

Полночный ветер на кустах

Едва колышет лист зыбучий;

И в тишине вокруг меня

Мелькают тени проходящих,

Как тени пасмурного дня,

Как проблески огней блудящих.

Курись, табак мой! Вылетай

Из трубки, дым приятный,

И облаками расстилай

Свой запах ароматный!

Не столько персу мил кальян

Или шербет душистый,

Сколь мил душе моей туман

Твой легкий и волнистый!

Тиран лишил меня всего —

И чести и свободы,

Но всё курю, назло его,

Табак, как в прежни годы;

Курю и мыслю: как горит

Табак мой в трубке жаркой,

Так и меня испепелит

Рок пагубный и жалкой…

Курись же, вейся, вылетай

Дым сладостный, приятный,

И, если можно, исчезай

И жизнь с ним невозвратно!

Быстро, быстро пролетает

Время наш подлунный свет,

Всё разит и сокрушает,

И ему препятствий нет.

Ах, давно ль весна златая

Расцветала на полях?

Час пробил — зима седая

Мчится в вихрях и снегах!

Лишь возникла юна роза,

Развернула стебельки —

Дуновением мороза

Опустилися листки.

Так и ты, моя Темира,

Нежный друг души моей,

Быв красой недавно мира,

Вдруг увяла в цвете дней!

Лишь блеснула как явленье

И — сокрылася опять…

Ах, одно мне утешенье —

О тебе воспоминать.

Смейся, Наденька, шути!

Пей из чаши золотой

Счастье жизни молодой,

Милый ангел во плоти!

Быстро волны ручейка

Мчат оборванный цветок;

Видит резвый мотылек

Листик алого цветка,

Вьется в воздухе, летит,

Ближе… вот к нему прильнул…

Ветер волны колыхнул —

И цветок на дне лежит…

Где же, где же, мотылек,

Роза нежная твоя?

Ах, не может для тебя

Возвратить ее поток!..

Смейся, Наденька, шути!

Пей из чаши золотой

Счастье жизни молодой,

Милый ангел во плоти!

Было время: как и ты,

Я глядел на божий свет,

Но прошли пятнадцать лет —

И рассеялись мечты.

Хладной бурною рекой

Рой обманов пролетел,

И мой дух окаменел

Под свинцовою тоской!

Где ты, радость? Где ты, кровь?

Где огонь бывалых дней?..

Ах, из памяти моей

Истребила их любовь!

Смейся, Наденька, шути!

Пей из чаши золотой

Счастье жизни молодой,

Милый ангел во плоти!

Будет время: как и я,

Ты о прежнем воздохнешь

И печально вспомянешь:

«Где ты, молодость моя?»

Молчалива и одна,

Будешь сердце поверять

И, уныния полна,

Втайне слезы проливать.

Потемнеют небеса

В ясный полдень для тебя,

Не узнаешь ты себя —

Пролетит твоя краса!..

Смейся ж, смейся и шути!

Пей из чаши золотой

Счастье жизни молодой,

Милый ангел во плоти!

Я видел смерти лютой пир —

Обряд унылый погребенья:

Младая дева вечный мир

Вкусила в мгле уничтоженья.

Не длинный ряд экипаже́й,

Не черный флер и не кадилы

В толпе придворных и пажей

За ней теснились до могилы.

Ах нет! Простой дощатый гроб

Несли чредой ее подруги,

И без затейливой услуги

Шел впереди приходский поп.

Семейный круг и в день печали

Убитый горестью жених,

Среди ровесниц молодых,

С слезами гроб сопровождали.

И вот уже духовный врач

Отпел последнюю молитву,

И вот сильнее вопль и плач…

И смерть окончила ловитву!

Звучит протяжно звонкий гвоздь,

Сомкнулась смертная гробница —

И предалась как новый гость

Земле бесчувственной девица…

Я видел всё; в немой тиши

Стоял у пагубного места

И в глубине моей души

Сказал: «Прости, прости, невеста!»

Невольно мною овладел

Какой-то трепет чудной силой,

И я с таинственной могилой

Расстаться долго не хотел.

Мне приходили в это время

На мысль невинные мечты,

И грусти сладостное бремя

Принес я в память красоты.

Я знал ее — она, играя,

Цветок недавно мне дала,

И вдруг, бледнея, увядая,

Как цвет дареный, отцвела.

Она взошла, моя звезда,

Моя Венера золотая,

Она блестит, как молодая

В уборе брачном красота!

Пустынник мира безотрадный,

С ее таинственных лучей

Я не свожу моих очей

В тоске мучительной и хладной.

Моей бездейственной души

Не оживляя вдохновеньем,

Она небесным утешеньем

Ее дари́т в ночной тиши.

Какой-то силою волшебной

Она влечет меня к себе

И, перекорствуя судьбе,

Врачует грусть мечтой целебной!

Предавшись ей, я вижу вновь

Мои потерянные годы,

Дни счастья, дружбы и свободы,

И помню первую любовь.

К груди твоей, Эмма,

Приколон букет:

Он жизни эмблема,

Но розы в нем нет.

Узорней, алее

Есть много цветов,

Но краше, милее

Царица лугов.

Эфирный влетает

В окно мотылек,

На персях лобзает

Он каждый цветок,

Над ландышем вьется,

К лилее прильнул,

Кружи́тся, несется —

И быстро вспорхнул.

Куда ж ты, бесстрастный

Любовник цветов?

Иль ищешь прекрасной

Царицы лугов?

О Эмма, о Эмма!

Вот блеск красоты!..

Как роза, эмблема

Невинности ты.

Я полюбил ее с тех пор,

Когда печальный, тихий взор

Она на мне остановила,

Когда безмолвным языком

Очей, пылающих огнем,

Она со мною говорила.

О, как безмолвный этот взор

Был для души моей понятен,

Как этот тайный разговор

Был восхитительно приятен!

Пронзенный тысячами стрел

Любви безумной и мятежной,

Я, очарованный, смотрел

На милый образ девы нежной;

Я весь дрожал, я трепетал,

Как злой преступник перед казнью,—

Непостижимою боязнью

Мой дух смущенный замирал…

Полна живейшего вниманья

К моей мучительной тоске,

Она с улыбкой состраданья,

Как ропот арфы вдалеке,

Как звук волшебного напева,

Мне чувства сердца излила.

И эта речь, о дева, дева,

Меня как молния пожгла!..

Властитель мира, царь небесный!

……………………………………………………

Она, мой ангел, друг прелестный,

Она — не может быть моей!..

Едва жива, она упала

Ко мне на грудь; ее лицо

То вдруг бледнело, то пылало,—

Но на руке ее сверкало,

Ах, обручальное кольцо!..

Свершилось всё!.. Кровавым градом

Кольцо невесты облило

Мое холодное чело…

Я был убит землей и адом…

Я встал, отбросил от себя

Ее обманчивую руку

И, сладость жизни погубя,

Стеснив в груди любовь и муку,

Ей на ужасную разлуку

Сказал: «Прости, забудь меня!

Прости, невеста молодая,

Любви торжественный залог!

Прости, прекрасная, чужая!

Со мною смерть — с тобою бог!

Спеши на лоно сладострастья,

На лоно радостей земных,

Где ждет тебя в минуту счастья

Нетерпеливый твой жених;

Где он, с владычеством завидным,

Твой пояс девственный сорвет

И, с самовластием обидным,

Своею милой назовет…

Люби его: тебя достоин

Судьбою избранный супруг;

Но помни, дева, — я покоен:

Твой долг — мучитель, а не друг…

Печально, быстро вянут розы

На зное летнем без росы;

В темнице душной моют слезы

Порабощенные красы…»

Далёко, долго раздавался

Стон бедной девы над кольцом,

И с шумной радостью примчался

За нею суженый с попом.

Напрасно я забыть былое

Хочу в далекой стороне:

Мне часто видится во сне

Кольцо на пальце золотое,

Хочу забыть мою тоску,

Твержу себе: она чужая!..

Но, бесполезно изнывая,

Забыть до гроба не могу.

Игра военных суматох,

Добыча яростной простуды,

В дыму лучинных облаков,

Среди горшков, бабья, посуды,

Полуразлегшись на доске

Иль на скамье, как вам угодно,

В избе негодной и холодной,

В смертельной скуке и тоске

Пишу к вам, ветреные други!

Пишу — и больше ничего,

И от поэта своего

Прошу не ждать другой услуги.

Я весь — расстройство!.. Я дышу,

Я мыслю, чувствую, пишу,

Расстройством полный; лишь расстройство

В моем рассудке и уме…

В моем посланье и письме

Найдете вы лишь беспокойство!

…………………………………………………

…………………………………………………

И этот приступ неприродный

Вас удивит, наверно, вдруг.

Но, не трактуя слишком строго,

Взглянув в себя самих немного,

Мое безумство не виня,

Вы не осудите меня.

Я тот, чем был, чем есть, чем буду

Не пременюсь, не пременим…

Но ах! Когда и где забуду,

Что роком злобным я гоним?

Гоним, убит, хотя отрада

Идет одним со мной путем

И в небе пасмурном награда

Мне светит радужным лучом.

«Я пережил мои желанья!» —

Я должен с Пушкиным сказать,

«Минувших дней очарованья»

Я должен вечно вспоминать.

Часы последних сатурналий,

Пиров, забав и вакханалий

Когда, когда в красе своей

Изменят памяти моей?

Я очень глуп, как вам угодно,

Но разных прелестей Москвы

Я истребить из головы

Не в силах… Это превосходно!

Я вечно помнить буду рад:

«Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд».

Моя душа полна мечтаний,

Живу прошедшей суетой,

И ряд несчастий и страданий

Я заменять люблю игрой

Надежды ложной и пустой.

Она мне льстит, как льстит игрушка

Ребенку в праздник годовой,

Или как льстит бостон и мушка

Девице дряхлой и седой —

Хоть иногда в тоске бессонной

Ей снится образ жениха,—

Или как запах благовонный

Льстит вялым чувствам старика.

Вот всё, что гадкими стихами

Поэт успел вам написать,

И за небрежными строками

Блестит безмолвия печать…

В моей избе готовят ужин,

Несут огромный чан ухи,—

Стол ямщикам голодным нужен,—

Прощайте, други и стихи!

Когда же есть у вас забота

Узнать, когда и где охота

Во мне припала до пера,—

В деревне Лысая гора.

Под Черные горы на злого врага

Отец снаряжает в поход казака.

Убранный заботой седого бойца

Уж трам абазинский стоит у крыльца.

Жена молодая с поникшей главой

Приносит супругу доспех боевой,

И он принимает от белой руки

Кинжал Базалая, булат Атаги

И труд Царяграда — ружье и пистоль.[47]

На скатерти белой прощальная соль,

И хлеб, и вино, и Никола святой…

Родителю в ноги… жене молодой —

С таинственной бурей таинственный взор,

И брови на шашку — вине приговор,

Последнего слова и ласки огонь!..

И скрылся из виду и всадник и конь!

Счастливый казак!

От вражеских стрел, от меча и огня

Никола хранит казака и коня.

Враги заплатили кровавую дань,

И смолкла на время свирепая брань.

И вот полунощною тихой порой

Он крадется к дому глухою тропой,

Он милым готовит внезапный привет,

В душе его мрачного предчувствия нет.

Он прямо в светлицу к жене молодой,

И кто же там с нею?.. Казак холостой!

Взирает обманутый муж на жену

И слышит в руке и душе сатану:

«Губи лицемерку — она неверна!»

Но вскоре рассудком изгнан сатана…

Казак изнуренные силы собрал

И, крест сотворивши, Николе сказал:

«Никола, Никола, ты спас от войны,

Почто же не спас от неверной жены?»

Несчастный казак!

Весенний вечер на равнины

Кавказа знойного слетел;

Туман медлительный одел

Гор дальних синие вершины.

Как море розовой воды,

Заря слилась на небе чистом

С мерцаньем солнца золотистым,

И гаснет всё; и с высоты

Необозримого эфира,

Толпой видений окружен,

На крыльях легкого зефира

Спустился друг природы — сон…

Его влиянию покорный,

Забот и воли мирный сын,

Покой вкушает благотворный

Трудолюбивый селянин.

Богатый духом безмятежным,

Он спит в кругу своей семьи

Под кровом верным и надежным

Давно испытанной любви

И счастлив в незавидной доле!

Его всегда лелеют сны:

Он видит вечно луг и поле,

И поцелуй своей жены.

И он — заране утомленный

Слепой фортуны сибарит —

И он от бедного сокрыт

На ложе неги утонченной!

Напрасно голос гробовой

Страданья тяжкого взывает:

Он никогда не возмущает

Его души полуживой!

И пусть таит глухая совесть

Свою докучливую повесть:

Ее ужасно прочитать

Во глубине души убитой!

Ужасно небо призывать

Деснице, кровию облитой!..

Едва заметною грядой —

Громад воздушных ряд зыбучий —

Плывут во тьме седые тучи,

И месяц бледный, молодой,

Закрытый их печальной тканью,

Прорезал дальний горизонт

И над гремучею Кубанью

Глядится в новый Геллеспонт…

Бывало, бодрый и безмолвный,

Казак на пагубные волны

Вперяет взор сторожевой:

Нередко их знакомый ропот

Таил коней татарских топот

Перед тревогой боевой;

Тогда винтовки смертоносной

Нежданный выстрел вылетал —

И хищник смертию поносной

На бреге русском погибал.

Или толпой ожесточенной

Врывались злобные враги

В шатры Защиты изумленной —

И обагряли глубь реки

Горячей кровью казаки.

Но миновало время брани,

Смирился дерзостный джигит,

И редко, редко на Кубани

Свинец убийственный свистит.

Молчаньем мрачным и печальным

Окрестность битв обложена,

И будто миром погребальным

Убита бранная страна…

Всё дышит негою прохладной,

Всё спит… Но что же сон отрадный

В тиши таинственных ночей

Не посетит моих очей?

Зачем зову его напрасно?

Иль в самом деле так ужасно

Утратить вольность и покой?

Ужель они невозвратимы,

Кумиры юности моей,

И никогда не укротимы

Порывы сильные страстей?

…………………………………………

…………………………………………

…………………………………………

…………………………………………

Ах, кто мечте высокой верил,

Кто почитал коварный свет

И на заре весенних лет

Его ничтожество измерил;

Кто погубил подобно мне

Свои надежды и желанья;

Пред кем разрушились вполне

Грядущей жизни упованья;

Кто сир и чужд перед людьми,

Кому дадут из сожаленья

Иль ненавистного презренья

Когда-нибудь клочок земли —

Один лишь тот меня оценит,

Моей тоски не обвинив,

Душевным чувствам не изменит

И скажет: «Так, ты несчастлив!»

Как брат к потерянному брату,

С улыбкой нежной подойдет,

Слезу страдальную прольет

И разделит мою утрату!..

……………………………………………

Лишь он один постигнуть может,

Лишь он один поймет того,

Чье сердце червь могильный гложет!

Как пальма в зеркале ручья,

Как тень налетная в лазури,

В нем отразится после бури

Душа унылая моя!..

Я буду — он, он будет — я,

В одном из нас сольются оба,

И пусть тогда вражда и злоба,

И меч, и заступ гробовой

Гремят над нашей головой!..

……………………………………………

……………………………………………

……………………………………………

……………………………………………

Но где же он, воображенье

Очаровавший идеал,—

Мое прелестное виденье

Среди пустых, туманных скал?

Подобно грозным исполинам,

Они чернеют по равнинам

В своей бесстрастной красоте;

Лишь иногда на высоте

Или в развалинах кремнистых

Мелькает пара глаз огнистых,

Кабан свирепый пробежит

Или орлов голодных стая,

С пустынных мест перелетая,

На время сон их возмутит.

А я на камне одиноком,

Рушитель общей тишины,

Сижу в забвении глубоком,

Как дух подземной стороны,

И пронесутся дни и годы

Своей обычной чередой,

Но мне покоя и свободы

Не возвратят они с собой!

Между стремнин с горы высокой

Ручьи прозрачные журчат,

И вдруг, сливаясь в ток широкой,

Являют грозный водопад.

Громады волн буграми хлещут

В паденье быстром и крутом

И, разлетевшись, ярко блещут

Вокруг серебряным дождем.

Ревет и стонет гул протяжный

По разорвавшейся реке

И, исчезая с пеной влажной,

Смолкает глухо вдалеке.

Вот наша жизнь! Вот образ верный

Погибшей юности моей!

Она в красе нелицемерной

Сперва катилась как ручей;

Потом в пылу страстей безумных,

Быстра как горный водопад,

Исчезла вдруг при плесках шумных,

Как эха дальнего раскат.

Шуми, шуми, о сын природы!

Ты безотрадною порой

Певцу напомнил блеск свободы

Своей свободною игрой!

Там, где свистящие картечи

Метала бранная гроза,

Лежит в пыли, на поле сечи,

В три грани черная коса.

Она в крови и без ответа,

Но тайный голос произнес:

«Булат, противник Магомета,

Меня с главы девичьей снес!

Гордясь красой неприхотливой

В родной свободной стороне,

Чело невинности стыдливой

Владело мною в тишине.

Еще за час до грозной битвы

С врагом отечественных гор

Пылал в жару святой молитвы

Звезды Чир-Юрта ясный взор.

Надежда храбрых на пророка

Отваги буйной не спасла,

И я во прах веленьем рока

Скатилась с юного чела!

Оставь меня!.. Кого лелеет

Украдкой нежная краса,

Тому на сердце грусть навеет

В три грани черная коса».

Я видел море, я измерил

Очами жадными его:

Я силы духа моего

Перед лицом его поверил.

«О море, море! — я мечтал

В раздумье грустном и глубоком.—

Кто первый мыслил и стоял

На берегу твоем высоком?

Кто, неразгаданный в веках,

Заметил первый блеск лазури,

Войну громов и ярость бури

В твоих младенческих волнах?

Куда исчезли друг за другом

Твоих владельцев племена,

О коих весть нам предана

Одним злопамятным досугом?

………………………………………………

………………………………………………

Всегда ли, море, ты почило

В скалах, висящих надо мной?

Или неведомая сила,

Враждуя с мирной тишиной,

Не раз твой образ изменила?

Что ты? Откуда? Из чего?

Игра случайная природы

Или орудие свободы,

Воззвавшей всё из ничего?

Надолго ль влажная порфира

Твоей бесстрастной красоты

Осуждена блистать для мира

Из недр бездонной пустоты?»

Вот тайный плод воображенья

Души, волнуемой тоской,

За миг невольный восхищенья

Перед пучиною морской!..

Я вопрошал ее… Но море,

Под знойным солнечным лучом

Сребрясь в узорчатом уборе,

Меж тем лелеялось кругом

В своем покое роковом.

Через рассыпанные волны

Катились груды новых волн,

И между них, отваги полный,

Нырял пред бурей утлый челн.

Счастливец, знаешь ли ты цену

Смешного счастья твоего?

Смотри на челн — уж нет его:

В отваге он нашел измену!..

В другое время на брегах

Балтийских вод, в моей отчизне,

Красуясь цветом юной жизни,

Стоял я некогда в мечтах;

Но те мечты мне сладки были:

Они приветно сквозь туман,

Как за волной волну, манили

Меня в житейский океан.

И я поплыл… О море, море!

Когда увижу берег твой?

Или, как челн залетный, вскоре

Сокроюсь в бездне гробовой?

Как долго ждет

Моя любовь —

Зачем нейдет

Моя Любовь?

Пора давно!

Часы летят

И всё одно

Любви твердят:

«Скорей, скорей

Ловите нас,

Пока Морфей

Скрывает вас

От зорких глаз!..»

Поет петух,

Пропел другой —

И пылкой дух

Убит тоской:

Всё нет и нет!

Редеет тень,

И брезжит свет,

И скоро день…

Спеши, спеши,

Моя Любовь,

И утуши

Мою любовь!

Под тенью дуба векового,

В скале пустынной и крутой,

Сидит враг путника ночного —

Черкес красивый и младой.

Но он не замысел лукавый

Таит во мраке тишины,

Не дышит гибельною славой,

Не жаждет сечи и войны.

Томимый негой сладострастной,

Черкес любви минуту ждет

И так в раздумье о прекрасной

Свою тоску передает:

«Близка, близка пора свиданья!

Давно кипит и стынет кровь,

И просит верная любовь

Награды сладкой за страданья.

Где ты? Спеши ко мне, спеши,

Джембе, душа моей души!

Покойно всё в ауле сонном,

Оставь ревнивых стариков:

Они узреть твоих следов

Не могут в мраке благосклонном!

Где ты? Спеши ко мне, спеши,

Джембе, душа моей души!

Звезда любви родного края,

Ты — целый мир в моих очах!

В твоей груди, в твоих устах

Заключена вся прелесть рая!

Взошла луна… Спеши, спеши,

О дева, жизнь моей души!»

И вдруг, как ветер тиховейный,

Она явилась перед ним —

И обняла рукой лилейной

С восторгом пылким и немым!

И лобызает с негой томной,

И шепчет: «Милый, я твоя!..»

И вздох невольный и нескромный

Волнует сильно грудь ея…

Она его!.. Но что мелькнуло

В седой ущелине скалы?

Что зазвенело и сверкнуло

Среди густой, полночной мглы?

Кто блещет шашкой обнаженной,

Внезапно с юношей сразясь?

Чей слышен голос разъяренный:

«Умри, с злодейкой не простясь!..»

Ее отец!.. Отрады ночи

Старик бессонный не вкусил,

Он подозрительные очи

С преступной девы не сводил;

Он замечал ее движенья,

Ее таинственный побег,

И в первый пыл ожесточенья

Дни обольстителя пресек…

Но где она? Какую долю

Ей злобный рок определил?

Ужель на вечную неволю

Отец жестокой осудил,

И, изнывая в заточенье,

Добычей гнева и стыда

Погибнет в жалком погребенье

Любви виновной красота?..

Что с ней?.. Увы! Вот дикой камень

Стоит над гробом у скалы:

Там светлых дней несчастный пламень

Давно погас — для вечной тьмы!

В тот самый миг, как друг прекрасный

В крови к ногам ее упал,

Последний вздох прощальный, страстный,

Стеснил в груди ее кинжал!..

Из-за черных облаков

Блещет месяц в вышине,

Видны в ставке казаков

Десять копий при луне.

Отчего ж она темна,

Что не светится она,

Сталь десятого копья?

Что за призрак вижу я

При обманчивой луне

На таинственном копье?

О, не призрак! Наяву

Вижу вражеский укор —

Безобразную главу

Сына брани, сына гор.

Вечный сон ее удел

На отеческих полях,

На убийственных мечах

Он к ней рано прилетел.

Пять ударов острия

Твердый череп разнесли;

Муку смерти затая,

Очи кровью затекли.

Силу дивную бойца

Злобный гений превозмог,

Труп холодный мертвеца

В землю с честию не лег.

И глава его темнит

Сталь десятого копья,

И душа его парит

К новой сфере бытия…

……………………………………

……………………………………

Бесценный друг счастливых дней,

Вина святого упованья

Души измученной моей

Под игом грусти и страданья,—

Мой верный друг, мой нежный брат

По силе тайного влеченья,

Кого со мной не разлучат

Времен и мест сопротивленья.

Кто для меня и был и есть

Один и всё, кому до гроба

Не очернят меня ни лесть,

Ни зависть черная, ни злоба,

Кто овладел, как чародей,

Моим умом, моею думой,

Кем снова ожил для людей

Страдалец мрачный и угрюмый,—

Бесценный друг, прими плоды

Моих задумчивых мечтаний,

Минутной резвости следы

И цепь печальных вспоминаний!

Ты не найдешь в моих стихах

Волшебных звуков песнопенья:

Они родятся на устах

Певцов любви и наслажденья…

Уже давно чуждаюсь я

Их благодатного привета,

Давно в стихии шумной света

Не вижу радостного дня…

Пою, рассеянный, унылый,

В степях далекой стороны

И пробуждаю над могилой

Давно утраченные сны…

Одну тоску о невозвратном,

Гонимый лютою судьбой,

В движенье грустном и приятном

Я изливаю пред тобой!

Но ты, понявши тайну друга,

Оценишь сердце выше слов

И не сменишь моих стихов

Стихами резвыми досуга

Других счастливейших певцов.

Я не скажу тебе, поэт,

Что греет грудь мою так живо,

Я не открою сердце, нет!

И поэтически, игриво

Я гармоническим стихом,

В томленье чувств перегорая,

Не выскажу тебе о том,

Чем дышит грудь полуживая,

Что движет мыслию во мне,

Как глас судьбины, глас пророка,

И часто, часто в тишине

Огнем пылающего ока

Так и горит передо мной!

О, как мне жизнь тогда светлеет!

Мной всё забыто — и покой

В прохладе чувств меня лелеет.

За этот миг я б всё отдал,

За этот миг я бы не взял

И гурий неги Гаафица —

Он мне нужнее, чем денница,

Чем для рожденного птенца

Млеко родимого сосца!

Так не испытывай напрасно,

Поэт, волнения души,

И искры счастия прекрасной

В ее начале не туши!

Она угаснет — и за нею

Мои глаза закрою я,

Но за могилою моею

Еще услышишь ты меня.

Лишь с гневом яростного мщенья

Оно далёко перейдет,

А всё врага <себе> найдет

В веках грядущих поколеньях!

На высоте пустынных скал,

Под ризой инеев пушистых,

Как сторож пасмурный, стоял

Дуб старый, царь дубов ветвистых.

Сражаясь с хладом облаков,

Встречая гордо луч денницы,

Один, далёко от дубров,

Служил он кровом хищной птицы.

Молниеносный ураган

Сверкнул в лазуревой пучине —

И разлетелся великан

Как прах по каменной твердыне.

В вертепах дикой стороны,

Для чужеземца безотрадной,

Гнездились буйные сыны

Войны и воли кровожадной;

Долины мира возмущал

Брегов Акташа лютый житель;

Коварный гений охранял

Его преступную обитель.

Но где ты, сон минувших дней?

Тебя сменила жажда мщенья,

И сильный вождь богатырей

Рассеял сонм злоумышленья!

Акташа нет!.. Пробил конец

Безумству жалкого народа,

И не спасли тебя, беглец,

Твои кинжалы и природа…

Где блещет солнце, где заря

Едва мелькает за горами —

Предстанет всюду пред врагами

Герой полночного царя.

В последний раз румяный день

Мелькнул за дальними лесами,

И ночи пасмурная тень

Слилась уныло с небесами.

Всё тихо, мертво, всё гласит

В природе час успокоенья…

И он настал: не воскресит

Ничто минувшего мгновенья.

Оно прошло, его уж нет

Для добродетели и злобы!

Пройдут мильоны новых лет,

И с каждым утром новый свет

Увидит то же: жизнь и гробы!

Один мудрец, в кругу людей,

Уму свободному послушный,

Всегда покойный, равнодушный

Среди волнений и страстей,

Живет в покое безмятежном

Высоким чувством бытия:

В грозе, в несчастье неизбежном,

В завидной доле, затая

Самолюбивое мечтанье,

Он, как бесплотное созданье,

Себе правдивый судия.

В пределах нравственного мира,

Свершая тихий перио́д,

Как скальда северного лира,

Он звук согласный издает,

Журчит и льется беспрерывно

И исчезает в тишине,

Как аромат Востока дивный

В необозримой вышине.

Цари, герои, раб убогой,—

Один готов для вас удел!

Цветущей, тесною дорогой

Кто миновать его умел?

Как много зла и вероломства

Земля могучая взяла!

Хранит правдивое потомство

Одни лишь добрые дела!

Не вы ли, дикие могилы,

Останки жалкой суеты,

Повергли в грустные мечты

Мой дух угрюмый и унылый?

Что значат длинные ряды

Высоких камней и курганов,

В часы полуночи немой

Стоящих мрачно предо мной

В сырой обители туманов?

Зачем чугунное ядро,

Убийца Карла и Моро,

Лежит во прахе с пирамидой

Над гробом юной девы гор?

Ее давно потухший взор

Не оскорбится сей обидой!

Кто в свежий памятник бойца

Направил ужасы картечи?

Не отвращал он в вихре сечи

От смерти грозного лица.

И кто б он ни был — воин чести

Или презренный из врагов,—

Над царством мрака и гробов

Ровно ничтожно право мести!

Сверкает полная луна

Из туч багровыми лучами…

Я зрю: вокруг обагрена

Земля кровавыми ручьями.

Вот труп холодный… Вот другой

На рубеже своей отчизны.

Здесь — обезглавленный, нагой;

Там — без руки страдалец жизни;

Там — груда тел… Кладби́ще, ров,

Мечети, сакли — всё облито

Живою кровью; всё разбито

Перуном тысячи громов…

Где я? Зачем воображенья

Неограниченный полет

В места ужасного виденья

Меня насильственно влечет?

Я очарован!.. Сон тревожный

Играет мрачною душой!..

Но пуля свищет надо мной!..

Злодеи близко… Ужас ложный

С чела горячего исчез…

Объятый горестною думой,

Смотрю рассеянно на лес,

Где враг, свирепый и угрюмый,

Сменив покой на загово́р,

Таит свой немощный позор.

Смотрю на жалкую ограду

Неукротимых беглецов,

На их мгновенную отраду

От изыскательных штыков;

На русский стан; воспоминаю

Минувшей битвы гул и звук

И с удивлением мечтаю:

О воин гор, о Герменчуг!

Давно ли, пышный и огромный,

Среди завистливых врагов,

Ты процветал под тенью скромной

Очаровательных садов?

Рука, решительница бо́ев,

Неотразимая в войне,

Тебя ласкала в тишине

С великодушием героев;

Но ты в безумстве роковом

Восстал под знаменем гордыни —

И пред карающим мечом

Склонились дерзкие твердыни!..

Покров упал с твоих очей;

Открыта бездна заблуждений!

Смотри сквозь зарево огней,

Сквозь черный дым твоих селений —

На плод коварства и измен!

Не ты ли, яростный, у стен,

Перед решительною битвой

Клялся вечернею молитвой

Рассеять сонмы христиан

И беззащитному семейству

Передавал в урок злодейству

Свой утешительный обман?

Ты ждал громо́вого удара;

Ты вызывал твою судьбу —

И пепел грозного пожара

Решил неравную борьбу!..

Иди теперь, иди к несчастным:

Рассей их робость и тоску;

И мсти отчаяньем ужасным

Непобедимому врагу!

И спросят жены, спросят дети

Тебя с волнением живым:

«Где наши сакли, где мечети?

Веди нас к милым и родным!»

И ты ответишь им: «Родные

Лежат убитые в пыли,

А их доспехи боевые

На воях вражеской земли!

Удел младенца без покрова —

Делить страданья матерей;

Приют наш — темная дуброва,

Замена братьев и друзей —

Толпа голодная зверей!..»

И заглушит тогда стенанье

Жестокосердые слова,

И упадет на грудь в молчанье

Твоя преступная глава!

И, движим грустию мятежной,

На миг чувствительный отец —

Ты будешь речью безнадежной

Тушить с заботливостью нежной

Боязнь неопытных сердец!

То снова пыл ожесточенья

В душе суровой закипит,

И над главою ополченья

Свинец разбойничьего мщенья

Из-за кургана просвистит…

А грозный стан, необозримый,

Теряясь в ставках и шатрах,

Стоит покойный, недвижимый,

Как исполин, на двух реках.

Великий духом и делами,

Фиал щедроты и смертей,

Пришел он с русскими орлами

Восстановить права людей,

Права людей — права закона

В глухой далекой стороне,

Где звезды северного трона

Горят в туманной вышине!

Его вожди… Скрижали чести

Давно хранят их имена.

Труба презрительныя лести

Не пробуждает времена;

Но голос славы, племена —

Отважный галл, осман надменный,

Поклонник ревностный Али,

Кавказ, сармат ожесточенный —

Им приговор произнесли!..

Он свят!.. Язык врага отчизны

Свободен, смел, красноречив,

И славный Пор без укоризны

Был к Александру справедлив…

Вот эти славные дружины,

Питомцы брани и побед!

Где солнце льет печальный свет,

Где бездны, горы и стремнины,

Где боязливая нога

Едва ступает с изумленьем,

Везде с крылатым ополченьем

Следы граненого штыка!

И Герменчуг!.. Народ жестокой,

Народ, свой пагубный тиран!

Когда пред истиной высокой

Исчезнет жалкий твой обман?

Когда признательные очи,

Обмыв горячею слезой,

Ты дружбу сына полуночи

Оценишь гордою душой?

Покойно всё. Между шатрами

Кой-где мелькают огоньки;

С ружьем и пикой за плечами

Кой-где несутся казаки;

Разводят цепи и патру́ли,

Сменяют бодрых часовых,

И визг изменнической пули

В дали таинственной затих!..

И, вновь объятый тишиною,

Под кровом ночи дремлет стан,

Пока с грядущею зарею

Отгрянет с пушкой вестовою

В горах окрестных барабан;

Зажжется яркая денница

На склоне пасмурных небес;

Пробудит утренняя птица

Веселым пеньем сонный лес;

Обвеет дух отрадной жизни

Могучий сонм богатырей,

И дикий вид чужой отчизны

Предстанет в блеске для очей!

О, сколько бурных впечатлений

На поле брани роковой

Проснутся в памяти живой

Победоносных ополчений!

Минувший день, минувший гром,

Раскаты пушечного гула,

Картины гибели аула,

Пальба и сеча, прах столпом,

И визг, и грохот, и моленье,

И саблей звук, и ружей блеск,

Бойниц, завалов, саклей треск —

Всё воскресит воображенье!..

Вот снова царствует, кипит

Оно в кругу знакомой сферы…

«Ура» отважное гремит…

Бегут на приступ гренадеры,

Долины мирные Москвы

Давно забывшие для славы,

Они бесстрашно в бой кровавый

Несут отважные главы!

На ров, на вал, на ярость встречи,

Под вихрем огненных дождей,

На пули, шашки и картечи

Летят по манию вождей.

Ни крик, ни вопли, ни стенанье —

Ничто отдельно не гремит:

Одно протяжное жужжанье,

Разлившись в воздухе, гудит.

Окопы сбиты… Враг трепещет,

Сбирает силы, грянул вновь,

Бежит, рассеялся — и хлещет

Ручьями варварская кровь…

Повсюду смерть, гроза и мщенье!..

Пируют буйные штыки,

Везде разносят истребленье

Неотразимые полки!

Там егерь, старый бич Кавказа,

Притек от Куры на Аргун

Метать свой гибельный перун;

А там — летучая зараза —

Неумолимый Карабах

С кривою саблею в руках,

Как черный дух, мелькает, рубит

Ожесточенного бойца

И опрокинутого губит

Стальным копытом жеребца!..

Куртин, казак и персиянин,

Свирепый турок, христианин,

Пришельцы дальней стороны,

Краса грузинских легионов,—

Всё пало тучею драконов

На чад разбоя и войны!

И всё утихло: глас молитвы

В дыму над грудой братних тел,

И шум, и стон, и грохот битвы!..

Осталась память славных дел!

Один под ризою ночною,

В тумане влажном и сыром,

С моей подругою — мечтою —

Сижу на камне гробовом.

Не крест — симво́л души скорбящей —

Стоит над чуждым мертвецом:

Он славен гибельным мечом,

А меч — симво́л его грозящий!..

Быть может, тень его парит,

Облекшись в бурю, надо мною

И невиди́мою рукою

Пришельцу дерзкому грозит;

Быть может, в битве оживляла

Она отчизны бранный дух

И снова к мести призывала

Сокрытый в пепле Герменчуг.

Зашумел орел двуглавый

Над враждебною рекой,

Прояснился путь кровавый

Перед дружною толпой.

Ты заржавел, меч булатный,

От бездейственной руки,

Заждались вы славы ратной,

Троегранные штыки.

Завизжит свинец летучий

Над бесстрашной головой,

И нагрянет черной тучей

На врага зловещий бой.

Разорвет ряды злодея

Смертоносный ураган,

И исчезнет, цепенея,

Ненавистный мусульман.

Распадутся с ярым треском

Неприступные скалы,

И зажжется новым блеском

Грозный день Гебек-Калы.[49]

Ахалук мой, ахалук,

Ахалук демикотонный,

Ты работа нежных рук

Азиатки благосклонной!

Ты родился под иглой

Атагинки чернобровой,

После робости суровой

И любви во тьме ночной.

Ты не пышной пестротою —

Цветом гордых узденей,

Но смиренной простотою —

Цветом северных ночей —

Мил для сердца и очей…

Черен ты, как локон длинный

У цыганки кочевой,

Мрачен ты, как дух пустынный —

Сторож урны гробовой.

И серебряной тесьмою,

Как волнистою струею

Дагестанского ручья,

Обвились твои края.

Никогда игра алмаза

У могола на чалме,

Никогда луна во тьме,

Ни чело твое, о База,—

Это бледное чело,

Это чистое стекло,

Споря в живости с опалом,

Под ревнивым покрывалом —

Не сияли так светло!

Ах, серебряная змейка,

Ненаглядная струя —

Это ты, моя злодейка,

Ахалук суровый — я!

Я согрешил против рассудка,

Его на миг я разлюбил:

Тебе, степная незабудка,

Его я с честью подарил!

Я променял святую совесть

На мщенье буйного глупца,

И отвратительная повесть

Гласит безумие певца.

Я согрешил против условий

Души и славы молодой,

Которых демон празднословий

Теперь освищет с клеветой!

Кинжал коварный сожаленья

Притворной дружбы и любви

Теперь потонет без сомненья

В моей бунтующей крови.

Толпа знакомцев вероломных,

Их шумный смех, и строгий взор

Мужей значительно безмолвных,

И ропот дев неблагосклонных —

Всё мне и казнь, и приговор!

Как чад неистовый похмелья,

Ты отлетела наконец,

Минута злобного веселья!

Проснись, задумчивый певец!

Где гармоническая лира,

Где барда юного венок?

Ужель повергнул их порок

К ногам ничтожного кумира?

Ужель бездушный идеал

Неотразимого разврата

Тебя, как жертву каземата,

Рукой поносной оковал?

О нет!.. Свершилось!.. Жар мятежный

Остыл на пасмурном челе:

Как сын земли, я дань земле

Принес чредою неизбежной;

Узнал бесславие, позор

Под маской дикого невежды,—

Но пред лицом Кавказских гор

Я рву нечистые одежды!

Подобный гордостью горам,

Заметным в безднах и лазури,

Я воспарю, как фимиам

С цветов пустынных, к небесам

И передам моим струнам

И рев и вой минувшей бури.

Кто идет перед толпою

На широкой площади́,

С загорелой красотою

На щеках и на груди?

Под разодранным покровом,

Проницательна, черна,

Кто в величии суровом

Эта дивная жена?..

Бьются локоны небрежно

По нагим ее плечам,

Искры наглости мятежно

Разбежались по очам,

И, страшней ударов сечи,

Как гремучая река,

Льются сладостные речи

У бесстыдной с языка.

Узнаю тебя, вакханка

Незабвенной старины:

Ты коварная цыганка,

Дочь свободы и весны!

Под узлами бедной шали

Ты не скроешь от меня

Ненавистницу печали,

Друга радостного дня.

Ты знакома вдохновенью

Поэтической мечты,

Ты дарила наслажденью

Африканские цветы!

Ах, я помню… Но ужасно

Вспоминать лукавый сон:

Фараонка, не напрасно

Тяготит мне душу он!

Пронеслась с годами сила,

Я увял — и наяву

Мне рука твоя вручила

Приворотную траву…

В душе горит огонь любви,

Я жажду наслажденья,—

О милый мой, лови, лови

Минуту заблужденья!

Явись ко мне — явись как дух,

Нежданный, беспощадный,

Пока томится, ноет дух

В надежде безотрадной,

Пока играет на челе

Румянец прихотливый

И вижу я в туманной мгле

Звезду любви счастливой!

Я жду тебя — я вся твоя,

Покрой меня лобзаньем,

И полно жить — и тихо я

Сольюсь с твоим дыханьем!

В душе горит огонь любви,

Я жажду наслажденья,—

О милый мой, лови, лови

Минуту заблужденья!

Скучно девушке с старушкой

Длинный вечер просидеть наедине,

Скучно с глупою болтушкой

Песни петь о незабвенной старине.

Спится бедной за рассказом

О каком-то колдуне,

И над слухом, и над глазом

Сон зацарствовал вполне.

Вот уснула — и виденья

Под Морфеевым крылом

Разнесли благотворенья

Над пылающим челом.

Видит дева сон мятежный,

Плод томительных годов,

Тайный отзыв думы нежной:

Трех красивых женихов.

Юны, пламенны и страстны,

К ней приближились они,

Просят трое у прекрасной

Ласки девственной любви!

Пышет пламень сладострастья

В соблазнительных очах,

Ропот неги, ропот счастья

Замирает на устах.

Бьется сердце у Нанины,

Труден выбор для души:

Женихи, как три картины,

Миловидны, хороши…

Наконец невольной силой

К одному привлечена,

Говорит она: «Мой милый,

Я тебе обречена!»

Поцелуй любви трепещет

На счастливце молодом…

Вдруг струистый пламень блещет,

Загремел подземный гром,

Всё исчезло… Засверкало

Что-то яркое в углу,

Зашумело, зажужжало,

И, как будто наяву,

Перед ней козел рогатый,

Старец с книгою в руках

И петух большой, мохнатый,

В красно-бурых завитках…

Обмерла моя Нанина,

Нет защитника нигде…

«Пресвятая Магдалина,

Не оставь меня в беде!..»

………………………………………

Снова молния сверкнула,

Призрак пагубный исчез…

Дева — «Ах!» Открыла очи —

Вкруг постели тишина;

Лишь над ней во мраке ночи,

Как туманная луна,

Шепчет бабушка седая

Что-то с книгой и крестом:

«Пробудись, моя родная!

Ты в волнении живом:

Соблазнил тебя лукавый

Окаянною мечтой…

Призови рассудок здравый

В помощь с верою святой;

Мне самой мечтались прежде

И козлы, и петухи,

Но не бойся — верь надежде —

Нам они не женихи».

Светлый месяц из-за туч

Бросил тихо ясный луч

По степи безводной.

Как янтарная слеза,

Блещет влажная роса

На траве холодной.

Время, девица-душа,

Из-под сени шалаша

Пролети украдкой,

Улови, прелестный друг,

От завистливых подруг

Миг любови краткой!

Не звенит ли за холмом

Милый голос?

Не сверкнул ли над плечом

Черный волос?

Не знакомое ли мне

Покрывало

В благосклонной тишине

Промелькало?

Сердце вещее дрожит,

Дева юная спешит

К тайному приюту.

Скройся, месяц золотой,

Над счастливою четой,

Скройся на минуту!

Миг волшебный пролетел,

Как виденье,

И осталось мне в удел

Сожаленье!

Скоро ль, девица-краса,

От желанья

Потемнеют небеса

Для свиданья?

Там, над быстрою рекой

Есть волшебное окно,

Белоснежною рукой

Открывается оно.

Груди полные дрожат

Из-под тени полотна,

Очи светлые блестят

Из волшебного окна…

……………………………………

……………………………………

И, склонясь на локоток,

Под весенний вечерок,

Миловидна, хороша,

Смотрит девица-душа.

Улыбнется — и природа расцветет,

И приятней соловей в саду поет,

И над ручкою лилейной

Вьется ветер тиховейный,

И порхает,

И летает

С сладострастною мечтой

Над девицей молодой.

Но лишь только опускает раскрасавица окно —

Всё над Тереком суровым и мертво, и холодно́.

Улыбнись, душа-девица,

Улыбнись, моя любовь,

И вечерняя зарница

Осветит природу вновь!

Нет! Жестокая не слышит

Робкой жалобы моей

И в груди ее не пышет

Пламень неги и страстей!

Будет время, равнодушная краса:

Разнесется от печали светло-русая коса!

Сердце пылкое, живое

Загрустит во тьме ночной,

И страдание чужое

Ознакомится с тобой;

И откроешь ты ревниво

Потаенное окно,

Но любви нетерпеливой

Не дождется уж оно.

Так, это он, знакомец чудный

Моей тоскующей души,

Мой добрый гость в толпе безлюдной

И в усыпительной глуши!

Недаром сердце угнетала

Непостижимая печаль:

Оно рвалось, летело вдаль,

Оно желанного искало.

И вот, как тихий сон могил,

Лобзаясь с хладными крестами,

Он благотворно осенил

Меня волшебными крылами,

И с них обильными струями

Сбежала в грудь мне крепость сил,

И он бесплотными устами

К моим бесчувственным приник,

И своенравным вдохновеньем

Душа зажглася с исступленьем,

И проглаголал мой язык:

«Где я, где я? Каких условий

Я был торжественным рабом?

Над Аполлоновым жрецом

Летает демон празднословий!

Я вижу — злая клевета

Шипит в пыли змеиным жалом,

И злая глупость, мать вреда,

Грозит мне издали кинжалом.

Я вижу будто бы во сне

Фигуры, тени, лица, маски:

Темны, прозрачны и без краски,

Густою цепью по стене

Они мелькают в виде пляски…

Ни па, ни такта, ни шагов

У очарованных духов…

То нитью легкой и протяжной,

Подобно тонким облакам,

То массой черной стоэтажной

Плывут, как волны по волнам…

Какое чудо! Что за вид

Фантасмагории волшебной!..

Все тени гимн поют хвалебный;

Я слышу страшный хор гласит:

„О Ариман! О грозный царь

Теней, забытых Оризмадом!

К тебе взывает целым адом

Твоя трепещущая тварь!..

Мы не страшимся тяжкой муки:

Давно, давно привыкли к ней

В часы твоей угрюмой скуки,

Под звуком тягостных цепей;

С печальным месячным восходом

К тебе мы мрачным хороводом

Спешим, восставши из гробов,

На крыльях филинов и сов!

Сыны родительских проклятий,

Надежду вживе погубя,

Мы ненавидим и себя,

И злых и добрых наших братий!..

Когтями острыми мы рвем

Их изнуренные составы;

Страдая сами — зло за злом

Изобретаем мы, царь славы,

Для страшной демонской забавы,

Для наслажденья твоего!..

Воззри на нас кровавым оком:

Есть пир любимый для него,

И в утешении жестоком,

Сквозь мрак геенны и огни

Уста улыбкой проясни!

О Ариман! О грозный царь

Теней, забытых Оризмадом!

К тебе взывает целым адом

Твоя трепещущая тварь!..“»

И вдруг: и треск,

И гром, и блеск —

И Ариман,

Как ураган,

В тройной короне

Из черных змей,

Предстал на троне

Среди теней!

Умолкли стоны,

И миллионы

Волшебных лиц

Поверглись ниц!..

«Рабы мои, рабы мои,

Отступники небесного светила!

Над вами власть моей руки

От вечности доныне опочила,

И непреложен мой закон!..

Настанет день неотразимой злобы —

Пожрут, пожрут неистовые гробы

И солнце, и луну, и гордый небосклон:

Всё грозно дань заплатит разрушенью —

И на развалинах миров

Узрите вы опять по тайному веленью

Во мне властителя страдающих духо́в!..»

И вновь и треск,

И гром, и блеск —

И Ариман,

Как ураган,

В тройной короне

Из черных змей,

Исчез на троне

Среди теней…

Всё тихо!.. Страшные виденья

Как вихрь умчались по стене,

И я, как будто в тяжком сне,

Опять с своей тоской сижу наедине!

Зачем ты улетел, о демон вдохновенья!..

Опять она, опять Москва!

Редеет зыбкий пар тумана,

И засияла голова

И крест Великого Ивана!

Вот он — огромный Бриарей,

Отважно спорящий с громами,

Но друг народа и царей

С своими ста колоколами!

Его набат и тихий звон

Всегда приятны патриоту;

Не в первый раз, спасая трон,

Он влек злодея к эшафоту!

И вас, Реншильд и Шлиппенбах,

Встречал привет его громовый,

Когда с улыбкой на устах

Влачились гордо вы в цепях

За колесницею Петровой!

Дела высокие славян,

Прекрасный век Семирамиды,

Герои Альпов и Тавриды,—

Он был ваш верный Оссиан,

Звучней, чем Игорев Баян!

И он, супруг твой, Жозефина,

Железный волей и рукой,

На векового исполина

Взирал с невольною тоской!

Москва под игом супостата,

И ночь, и бунт, и Кремль в огне —

Нередко нового сармата

Смущали в грустной тишине.

Еще свободы ярой клики

Таила русская земля,

Но грозен был Иван Великий

Среди безмолвного Кремля.

И Святослава меч кровавый

Сверкнул над буйной головой,

И, избалованная славой,

Она скатилась величаво

Перед торжественной судьбой!..

Восстали царства, пламень брани

Под небом Африки угас,

И звучно, звучно с плеском дланей

Слился Ивана шумный глас!..

И где ж, когда в скрижаль отчизны

Не вписан доблестный Иван?

Всегда, везде без укоризны

Он русской правды Алкоран!..

Люблю его в войне и мире,

Люблю в обычной простоте,

И в пышной пламенной порфире,

Во всей волшебной красоте,

Когда во дни воспоминаний

Событий древних и живых

Среди щитов, огней, блистаний

Горит он в радугах цветных!..

Томясь желаньем ненасытным

Заняться важно суетой,

Люблю в раздумье любопытном

Взойти с народною толпой

Под самый купол золотой

И видеть с жалостью оттуда,

Что эта гордая Москва,

Которой добрая молва

Всегда дарила имя чуда,—

Песку и камней только груда.

Без слов коварных и пустых

Могу прибавить я, что лица,

Которых более других

Ласкает матушка-столица,

Оттуда видны без очков,

Поверьте мне, как вереница

Обыкновенных каплунов…

А сколько мыслей, замечаний,

Философических идей,

Филантропических мечтаний

И романтических затей

Всегда насчет других людей

На ум приходят в это время?

Какое сладостное бремя

Лежит на сердце и душе!

Ах, это счастье без обмана,

Оно лишь жителя Монблана

Лелеет в вольном шалаше!

Один крестьянин полудикий

Недаром вымолвил в слезах:

«Велик господь на небесах,

Велик в Москве Иван Великий!»

Итак, хвала тебе, хвала,

Живи, цвети, Иван кремлевский,

И, утешая слух московский,

Гуди во все колокола!

И нет их, нет! Промчались годы

Душевных бурь и мятежей,

И я далек от рубежей

Войны, разбоя и свободы…

И я без грусти и тоски

Покинул бранные станицы,

Где в вечной праздности девицы,

Где в вечном деле казаки;

Где молоканки очень строги

Для целомудренных невест;

Где днем и стража и разъезд,

А ночью шумные тревоги;

Где бородатый богатырь,

Всегда готовый на сраженье,

Меняет важно на чихирь

В горах отбитое именье;

Где беззаботливый старик

Всегда молчит благопристойно,

Лишь только б сва́рливый язык

Не возмущал семьи покойной;

Где день и ночь седая мать

Готова дочери стыдливой

Седьмую заповедь читать;

Где дочь внимает терпеливо

Совету древности болтливой

И между тем в тринадцать лет

В глазах святоши боязливой

Полнее шьет себе бешмет;

……………………………………………

Где безукорая жена

Глядит скосясь на изувера,[50]

……………………………………………

……………………………………………

Где муж, от сабли и седла

Бежав, как тень, в покое кратком,

Под кровом мирного угла

Себе растит в забвенье сладком

Красу оленьего чела;

Где всё живет одним развратом;[51]

Где за червонец можно быть

Жене — сестрой, а мужу — братом;

Где можно резать и душить

Проезжих с солнечным закатом;

Где яд, кинжал, свинец и меч

Всегда сменяются пожаром

И голова катится с плеч

Под неожиданным ударом;

Где наконец Кази-Мулла,

Свирепый воин исламизма,

В когтях полночного Орла

Растерзан с гидрой фанатизма,

И пал коварный Бей-Булат,[52]

И кровью злобы и раздора

Запечатлел дела позора

Отважный русский ренегат…[53]

И всё утихло: стон проклятий,

Громов победных торжество,—

И село мира божество

На трупах недругов и братий…

Таков сей край от древних лет,

Свидетель казни Прометея,

Войны Лукулла и Помпея

И Тамерлановых побед.

Что могу тебе, Лозовский,

Подарить для именин?

Я, по милости бесовской,

Очень бедный господин!

В стоицизме самом строгом,

Я живу без серебра,

И в шатре моем убогом

Нет богатства и добра,

Кроме сабли и пера.

Жалко споря с гневной службой,

Я ни гений, ни солдат,

И одной твоею дружбой

В доле пагубной богат!

Дружба — неба дар священный,

Рай земного бытия!

Чем же, друг неоцененный,

Заплачу за дружбу я?

Дружбой чистой, неизменной,

Дружбой сердца на обмен:

Плен торжественный за плен!..

Посмотри: невольник страждет

В неприятельских цепях

И напрасно воли жаждет,

Как источника в степях.

Так и я, могучей силой

Предназначенный тебе,

Не могу уже, мой милый,

Перекорствовать судьбе…

Не могу сказать я вольно:

«Ты чужой мне, я не твой!»

Было время — и довольно…

Голос пылкий и живой

Излетел, как бури вой,

Из груди моей суровой…

Ты услышал дивный звук,

Громкий отзыв жизни новой —

И уста, и пламень рук,

Будто с детской колыбели,

Навсегда запечатлели

В нас святое имя «друг!»

В чем же, в чем теперь желанье

Имениннику души?

Это верное признанье

Глубже в сердце запиши!..

Итак, узнал я наконец

Тебя, Зевес самодержавный![55]

Узнал, что мир — большой глупец,

А ты — проказник презабавный!

Два металлических кружка

Да два телятины куска

С цепочкой медной за ушами —

Вот тайна молний и громов,

Которыми, как чудесами,

Ты нас стращал из облаков.

Гальвани с мертвою лягушкой

В лаборатории своей

Нам доказал, что ты людей

Всегда считал одной игрушкой!

Сын праха, слабый и глухой,

Под руководством гальванизма

Едва ль, Зевес почтенный мой,

Я не сойду до атеизма!

К чему мне ты? Я сам Зевес!

Перуны, молнии и громы

Мне без обмана и чудес

Теперь торжественно знакомы!

Огонь и блеск в моих очах,

И гром и треск в моих ушах!

Я весь — разгульный шум Содома

И мусульманский вертоград,

С тех пор как дивный препарат

Из мяса, шелку и металла

Уснувших сил моих начала

Электризует и живит

И всё вокруг меня нестройно,

Разнообразно, беспокойно,

Но гармонически звенит!

Итак, Зевес, мое почтенье!

Тебе я больше не слуга!

Я сам велик — еще мгновенье…

И — вознесусь на облака!

Тогда, как вздорного соседа,

Тебя порядочно уйму,

А молодого Ганимеда,

Орла и Гебу отниму.

Судьба меня в младенчестве убила!

Не знал я жизни тридцать лет,

Но ваша кисть мне вдруг проговорила

«Восстань из тьмы, живи, поэт!»

И расцвела холодная могила,

И я опять увидел свет…

Есть духи зла — неистовые чада

Благословенного отца;

Удел их — грусть, отчаянье — отрада,

А жизнь — мученье без конца!

В великий час рождения вселенной,

Когда извлек всевышний перст

Из тьмы веков эфир одушевленный

Для хора солнцев, лун и звезд;

Когда творец торжественное слово

В премудрой благости изрек:

«Да будет прах величия основой!» —

И встал из праха человек…

Тогда ему, светлы, необозримы,

Хвалу воспели небеса,

И юный мир, как сын его любимый,

Был весь — волшебная краса…

И ярче звезд и солнца золотого,

Как иорданские струи,

Вокруг его, властителя святого

Вились архангелов рои!

И пышный сонм небесных легионов

Был ясен, свят перед творцом

И на скрижаль божественных законов

Взирал с трепещущим челом.

Но чистый огнь невинности покорной

В сынах бессмертия потух —

И грозно пал с гордынею упорной

Высокий ум, высокий дух.

Свершился суд!.. Могущая десница

Подъяла молнию и гром —

И пожрала подземная темница

Богоотверженный Содом!

И плач, и стон, и вопль ожесточенья

Убили прелесть бытия,

И отказал в надежде примиренья

Ему Правдивый Судия.

С тех пор враги прекрасного созданья

Таятся горестно во мгле,

И мучит их, и жжет без состраданья

Печать проклятья на челе.

Напрасно ждут преступные свободы:

Они противны небесам,

Не долетит в объятия природы

Их недостойный фимиам!

Таланты ваши оценить

Никто не в силах, без сомненья!

Возможно ли о том судить,

Что выше всякого сужденья?

Того ни с чем нельзя сравнить,

Что выше всякого сравненья!

Вы рождены пленять сердца

Душой, умом и красотою,

И чувств высоких полнотою

Примерной матери и редкого отца.

О, тот постигнул верх блаженства,

Кто вышней цели идеал,

Кто все земные совершенства

В одном созданье увидал.

Кому же? Мне, рабу несчастья,

Приснился дивный этот сон —

И с тайной силой самовластья

Упал, налег на душу он!

Я вижу!.. Нет, не сновиденье

Меня ласкает в тишине!

То не волшебное явленье

Страдальцу в дальней стороне!

Не гармоническая лира

Звучит и стонет надо мной

И из вещественного мира

Зовет, зовет меня с собой

К моей отчизне неземной!..

Нет! Это вы! Не очарован

Я бредом пылкой головы…

Цепями грусти не окован

Мой дух свободный… Это вы!

Кто, кроме вас, творящими перстами,

Единым очерком холодного свинца —

Дает огонь и жизнь с минувшими страстями

Чертам бездушным мертвеца?

Чья кисть назло природе горделивой

Враждует с ней на лоске полотна

И воскрешает прихотливо,

Как мощный дух, века и времена?

Так это вы!.. Я перед вами…

Вы мой рисуете портрет —

И я мирюсь с жестокими врагами,

Мирюсь с собой! Я вижу новый свет!

Простите смелости безумной

Певца, гонимого судьбой,

Который после бури шумной

В эмали неба голубой

Следит звезду надежды благосклонной

И, сча́стливый, в тени приветливой садов

Пьет жадно воздух благовонный

Ароматических цветов!

Зачем хотите вы лишить

Меня единственной отрады —

Душой и сердцем вашим быть

Без незаслуженной награды?

Вы наградили всем меня —

Улыбкой, лаской и приветом,

И если я ничто пред целым светом,

То с этих пор — я дорог для себя.

Я не забуду вас в глуши далекой,

Я не забуду вас в мятежной суете;

Где б ни был я, везде с тоской глубокой

Я буду помнить вас — везде!..

О, грустно мне!.. Вся жизнь моя — гроза!

Наскучил я обителью земною!

Зачем же вы горите предо мною,

Как райские лучи пред сатаною,

Вы — черные волшебные глаза?

Увы! Давно печален, равнодушен,

Я привыкал к лихой моей судьбе,

Безжалостный, неистовый к себе,

Презрел ее в отчаянной борьбе

И гордо был несчастию послушен!..

Старинный раб мучительных страстей,

Я испытал их бремя роковое,

И буйный дух, и сердце огневое —

Я всё убил в обманчивом покое,

Как лютый враг покоя и людей!

В моей тоске, в неволе безотрадной,

Я не страдал, как робкая жена:

Меня несла противная волна,

Несла на смерть — и гибель не страшна

Казалась мне в пучине беспощадной.

И мрак небес, и гром, и черный вал

Любил встречать я с думою суровой,

И свисту бурь под молнией багровой

Внимать, как муж, отважный и готовый

Испить до дна губительный фиал.

И, погрузясь в преступные сомненья

Об цели бытия… кляня,

Я трепетал, чтоб истина меня,

Как яркий луч внезапно осеня,

Не извлекла из тьмы ожесточенья.

Мне страшен был великий переход

От дерзких дум до света провиденья;

Я избегал невинного творенья,

Которое могло без сожаленья

Моей душе дать выспренний полет.

И вдруг оно, как ангел благодатный…

О нет! Как дух, карающий и злой,

Светлее дня явилось предо мной

С улыбкой роз, пылающих весной

На мураве долины ароматной.

Явилось… Всё исчезло для меня:

Я позабыл в мучительной невзгоде

Мою любовь и ненависть к природе,

Безумный пыл к утраченной свободе

И всё, чем жил, дышал доселе я…

В ее очах, алмазных и приветных,

Увидел я с невольным торжеством

Земной эдем!.. Как будто существом

Других миров, как будто божеством

Исполнен был в мечтаниях заветных.

И дева-рай и дева-красота

Лила мне в грудь невыразимым взором

Невинную любовь с таинственным укором,

И пела в ней душа небесным хором:

«Лобзай меня… и в очи, и в уста

Лобзай меня, певец осиротелый,

Как мотылек лилею поутру!

Люби меня как милую сестру,

И снова я и к небу, и к добру

Направлю твой рассудок омертвелый!»

И этот звук разгаданных речей,

И эта песнь души ее прекрасной

В восторге чувств и неги сладострастной

Гремели в ней, волшебнице опасной,

И врезались в огонь ее очей!..

Напрасно я мой гений горделивый,

Мой злобный рок на помощь призывал:

Со мною он как друг изнемогал,

Как слабый враг пред мощным трепетал,—

И я в цепях пред девою стыдливой!

В цепях!.. Творец!.. Бессильное дитя

Играет мной по воле безотчетной,

Казнит меня с улыбкой беззаботной,

И я как раб влачусь за ним охотно,

Всю жизнь мою страданью посвятя!..

Но кто она, прелестное созданье?

Кому любви, беспечной и живой,

Приносит дар, быть может, роковой?

Увы! Где тот, кто девы молодой

Вопьет в себя невинное дыханье?..

Гроза и гром!.. Ужель мои уста

Произнесут убийственное слово?

Ужели всё в подсолнечной готово

Лишить меня прекрасного земного?..

Так! Я лишен, лишен — и навсегда!..

Кто видел терн, колючий и бесплодный,

И рядом с ним роскошный виноград?

Когда ж и где равно их оценя́т

И на одной гряде соединят?..

Цветет ли мирт в Лапландии холодной?..

Вот жребий мой! Благие небеса!

Быть может, я достоин наказанья,

Но я с душой — могу ли без роптанья

Сносить мои жестокие страданья?

Забуду ль вас, — о черные глаза?

Забуду ль те бесценные мгновенья,

Когда с тобой, как друг, наедине,

Как нежный друг, при солнце и луне

Я заводил беседы в тишине

И изнывал в тоске, без утешенья!

Когда между развалин и гробов

Блуждали мы с унылыми мечтами,

И вечный сон над мирными крестами,

И смерть, и жизнь летали перед нами,

И я искал покоя мертвецов,—

Тогда одной рассеянною думой

Питали мы знакомые сердца…

О, как близка могила от венца!

О, что любовь — не прах ли мертвеца?..

И я склонял к могилам взор угрюмый.

И ты, бледна, с потупленной главой,

Следила ход мой, быстрый и неровный;

Ты шла за мной, под тению дубровной

Была со мной… И я наш пир духовный

Не променял на сча́стливый земной!..

И сколько раз над нежной Элоизой

Я находил прекрасную в слезах,

Иль, затая дыханье на устах,

Во тьме ночей стерег ее в волнах,

Где иногда под сумрачною ризой,

Бела как снег, волшебные красы

Она струям зеркальным предавала,

А между тем стыдливо обнажала

И грудь, и стан, и ветром развевало

И флер ее, и черные власы…

Смертельный яд любви неотразимой

Меня терзал и медленно губил;

Мне снова мир, как прежде, опостыл…

Быть может… Нет! Мой час уже пробил,

Ужасный час, ничем не отвратимый!

Зачем гневить безумно небеса?

Ее уж нет!.. Она цветет и ныне…

Но где?.. Для чьей цветет она гордыни?

Чей фимиам курится для богини?..

Скажите мне, о черные глаза!

Где ты, время невозвратное

Незабвенной старины?

Где ты, солнце благодатное

Золотой моей весны?

Как видение прекрасное

В блеске радужных лучей

Ты мелькнуло, самовластное,

И сокрылось от очей!

Ты не светишь мне по-прежнему,

Не горишь в моей груди,—

Предан року неизбежному

Я на жизненном пути,

Тучи мрачные, громо́вые

Над главой моей висят,

Предвещания суровые

Дух унылый тяготят.

Как я много драгоценного

В этой жизни погубил!

Как я идола презренного —

Жалкий мир — боготворил!

С силой, дивной и кичливою,

Добровольного бойца

И с любовию ревнивою

Исступленного жреца

Я служил ему торжественно,

Без раскаянья страдал

И рассудка луч божественный

На безумство променял!

Как преступник, лишь окованный

Правосудною рукой,—

Грозен ум, разочарованный

Светом истины нагой!

Что же?.. Страсти ненасытные

Я таил среди огня,

И друзья — злодеи скрытные —

Злобно предали меня!

Под эгидою ласкательства,

Под личиною любви

Роковой кинжал предательства

Потонул в моей крови!

Грустно видеть бездну черную

После неба и цветов,

Но грустнее жизнь позорную

Убивать среди рабов

И, попранному обидою,

Видеть вечно за собой

С неотступной Немезидою

Безответственный разбой!

Где ж вы, громы-истребители,

Что ж вы кроетесь во мгле,

Между тем как притеснители

Властелины на земле!

Люди, люди развращенные —

То рабы, то палачи,—

Бросьте злобой изощренные

Ваши копья и мечи!

Не тревожьте сталь холодную —

Лютой ярости кумир!

Вашу внутренность голодную

Не насытит целый мир!

Ваши зубы кровожадные

Блещут лезвием косы —

Так грызитесь, плотоядные,

До последнего, как псы!..

Ты ли, ангел ненаглядный,

Ты ли, дева — алый цвет,—

Изнываешь безотрадно

В полном блеске юных лет?

На тебя ль недуг туманный

В пышном празднике весны

Налетел, как враг нежданный

Из далекой стороны?

Скучен, грустен взор печальный

Голубых твоих очей —

Он, как факел погребальный,

Блещет в сумраке ночей.

Развился пушистый волос

На увядших раменах,

Нет улыбки, томный голос

Слабо ропщет на устах.

И для чувства наслажденья,

И для неги и любви

Ты мертва, огонь мученья

Пробежал в твоей крови!..

И когда ж бальзам природы —

Утешитель бытия —

Воскресит и для свободы

И для счастия тебя?

Верь мне, дева, с ранним утром,

В те часы, когда росой,

Будто светлым перламутром,

Будто яркою слезой,

Окристаллятся поляны

И весенние цветы

И денницы луч багряный

Блещет мирно с высоты,

И тогда, как ночью сонной

Осенен безмолвный мир

И прохладно, благовонно

Веет сладостный зефир,—

Я дремотою отрадной

Не сомкну моих очей

И встречаю с грустью хладной

Свет зари и тьму ночей!..

Что мне солнце, что мне звезды!

Что мне ясная лазурь!

Я в груди, как в лоне бездны,

Затаил весь ужас бурь…

Дева-солнце, дева-радость!

Ты явилась мне в тиши —

И влетела жизни сладость

В глубину моей души!

Я знакомые страданья

На мгновенье позабыл —

И любви и упованья

Чашу полную испил.

Я мечтал… Но дух упорный,

Мой гонитель на земле,

Луч надежды благотворной

Потопил в глубокой мгле.

Где ты, что ты, образ милый?

Я ищу тебя, но ты —

Только призрак лишь унылый

Изнуренной красоты!..

В темной горнице постель,

Над постелью колыбель;

В колыбели с полуночи

Бьется, плачет что есть мочи

Беспокойное дитя…

Вот, лампаду засветя,

Чернобровка молодая

Суетится, припадая

Белой грудью к крикуну,

И лелеет, и ко сну

Избалованного клонит,

И поет, и тихо стонет

На чувствительный распев

Девяностолетних дев.

Да усни же ты, усни,

Мой хороший молодец!

Угомон тебя возьми,

О постылый сорванец!

Баю-баюшки-баю!

Уж и есть ли где такой

Сизокрылый голубок,

Ненаглядный, дорогой,

Как мой миленький сынок?

Баю-баюшки-баю!

Во зеленом во саду

Красно вишенье растет,

По широкому пруду

Белый селезень плывет.

Баю-баюшки-баю!

Словно вишенье румян,

Словно селезень он бел,—

Да усни же ты, буян!

Не кричи же ты, пострел!

Баю-баюшки-баю!

Я на золоте кормить

Буду сына моего;

Я достану, так и быть,

Царь-девицу для него!

Баю-баюшки-баю!

Будет важный человек,

Будет сын мой генерал…

Ну, заснул… хотя б навек!

Побери его провал!

Баю-баюшки-баю!

Свет потух над генералом;

Чернобровка покрывалом

Обвернула колыбель —

И ложится на постель…

В темной горнице молчанье,

Только тихое лобзанье

И неясные слова

Были слышны раза два.

После, тенью боязливой

Кто-то, чудилося мне,

Осторожно и счастливо,

При мерцающей луне

Пробирался по стене.

Автор

Позвольте вам поднесть

Тетрадь моих стихов…

Читатель

Извольте.

Автор

Прикажете прочесть

С полдюжины листов?

Читатель

Увольте!

Автор

Статейки хороши —

Вот эти, например…

Читатель

Прекрасны.

Автор

А сколько в них души!

А рифмы, а размер!

Читатель

Ужасны!

Автор

Хочу, чтобы меня

Князь Шаликов хвалил.

Читатель

Отрадно.

Автор

Почтеннейшему я

Две книги подарил.

Читатель

Ну, ладно.

Автор

Я вижу, от стихов

Вы любите зевать?

Читатель

Безмерно.

Автор

Плодом моих трудов

Нельзя пренебрегать.

Читатель

О, верно…

Автор

Желаю вас спросить:

Вы шутите иль нет?

Читатель

Немного.

Автор

Прошу не позабыть,

Что колкий я поэт!

Читатель

Как строго!

Автор

Сатиру в целый том

И сотню эпиграмм…

Читатель

О боже!

Автор

Во гневе роковом

Готовлю я врагам…

Читатель

И что же?

Автор

Узнаете же вы,

Что значу я между…

Читатель

Глупцами?

Автор

Восплещет пол-Москвы

Правдивому суду…

Читатель

Над вами!

На пиру у жизни шумной,

В царстве юной красоты,

Рвал я с жадностью безумной

Благовонные цветы.

Много чувства, много жизни

Я роскошно потерял

И душевной укоризны,

Может быть, не избежал.

Отчего ж не с сожаленьем,

Отчего — скажите мне —

Но с невольным восхищеньем

Вспомнил я о старине?

Отчего же локон черный,

Этот локон смоляной

День и ночь, как дух упорный,

Всё мелькает предо мной?

Отчего, как в полдень ясный

Голубые небеса,

Мне таинственно прекрасны

Эти черные глаза?

Почему же голос сладкой,

Этот голос неземной

Льется в душу мне украдкой

Гармонической волной?

Что тревожит дух унылый,

Манит к счастию меня?

Ах, не вспыхнет над могилой

Искра прежнего огня!

Отлетели заблуждений

Невозвратные рои —

И я мертв для наслаждений,

И угас я для любви!

Сердце ищет, сердце просит

После бури уголка,

Но мольбы его разносит

Безотрадная тоска!

Была пора — за милый взгляд,

Очаровательно притворный,

Платить я жизнию был рад

Красе обманчиво упорной!

Была пора — и ночь, и день

Я бредил хитрою улыбкой,

И трудно было мне, и лень

Расстаться с жалкою ошибкой.

Теперь пора веселых снов

Прошла, рассорилась с поэтом,—

И я за пару нежных слов

Себя безумно не готов

Отправить в вечность пистолетом.

Теперь хранит меня судьба:

Пленяюсь женщиной, как прежде,

Но разуверился в надежде

Увидеть розу без шипа.

Мне наскучило, девице,

Одинешенькой в светлице

Шить узоры серебром!

И без матушки родимой

Сарафанчик мой любимый

Я надела вечерком —

Сарафанчик,

Расстеганчик!

В разноцветном хороводе

Я играла на свободе

И смеялась как дитя!

И в светлицу до рассвета

Воротилась: только где-то

Разорвала я шутя

Сарафанчик,

Расстеганчик!

Долго мать меня журила —

И до свадьбы запретила

Выходить за ворота;

Но за сладкие мгновенья

Я тебя без сожаленья

Оставляю навсегда,

Сарафанчик,

Расстеганчик!

О толстый муж, и поздно ты, и рано

С чахоточной женой сидишь за фортепьяно,

И царствует тогда и смех, и тишина…

О толстый муж! О тонкая жена!

Приходит мне на мысль известная картина —

Танцующий медведь с наряженной козой…

О, если б кто-нибудь увидел господина,

Которого теперь я вижу пред собой,

То верно бы сказал: «Премудрая природа,

Ты часто велика, но часто и смешна!

Простите мне, но вы — два страшные урода,

О толстый муж, о тонкая жена!»

Как бюст Венеры, ты прекрасна,

Но без души и без огня,

Как хладный мрамор, для меня

Ты, к сожаленью, не опасна.

Ты рождена, чтобы служить

В лукавой свите Купидона,

Но прежде должно оживить

Тебя резцом Пигмалиона.

Не оглушайте вы меня

Ни вашим карканьем, ни свистом

Против начала бытия!

Смотря внимательно на вас,

Я не могу быть атеистом:

Вы без души, ума и глаз!

«Нет! Это, друг, не сновиденье:

Я вижу у тебя есть женский туалет!

Женат ты?» — «Нет…»

— «Не может быть!» — «Какое подозренье!

Ты знаешь сам: я женщин не терплю».

— «Откуда ж у тебя явились папильотки?»

— «О милый мой! Поверь, не от красотки:

Нередко завивать собачку я люблю».

Полны божественной отвагой,

Седрах, Мисах и Авденаго

Когда-то весело в печи

Хвалили бога с херувимом

И вышли в здравье невредимом,

И ужаснулись палачи!..

Теперь — совсем другое дело,

Теперь боятся лишь плетей,

И заверяю очень смело,

Что это лучше для людей.

Умнее сделались народы:

Всем есть свиней позволено́,

И печь халдейская из моды

В Европе вывелась давно.

Все стали смирны как овечки,

Живут, плодятся и растут

И смертью собственною мрут…

Но есть село — его зовут

Не печь халдейская, а Печки.

И в том селе, как ветчина,

Коптятся маленькие хлопцы,

Двенадцать их, а старшина

У них тринадцатый: Потоцци.

Враждуя с ветреной судьбой,

Всегда я ветреностью болен

И своенравно недоволен

Никем, а более — собой.

Никем — за то, что черным ядом

Сердца людей напоены́;

Собой — за то, что вечным адом

Душа и грудь моя полны.

Но есть приятные мгновенья!..

Я испытал их между вас,

И, верьте, с чувством сожаленья

Я вспомяну о них не раз.

О, дайте мне кинжал и яд,

Мои друзья, мои злодеи!

Я понял, понял жизни ад,

Мне сердце высосали змеи!..

Смотрю на жизнь как на позор —

Пора расстаться с своенравной

И произнесть ей приговор

Последний, страшный и бесславный!

Что в ней? Зачем я на земле

Влачу убийственное бремя?..

Скорей во прах!.. В холодной мгле

Покойно спит земное племя:

Ничто печальной тишины

Костей иссохших не тревожит,

И череп мертвой головы

Один лишь червь могильный гложет.

Безумство, страсти и тоска,

Любовь, отчаянье, надежды

И всё, чем славились века,

Чем жили гении, невежды,—

Всё праху, всё заплатит дань

До той поры, когда природа

В слух уничтоженного рода

Речет торжественно: «Восстань!»

В те времена, когда вампир

Питался кровию моей,

Когда свобода, мой кумир,

Узнала ужасы цепей;

Когда, поверженный во мгле,

С клеймом проклятья на челе,

В последний раз на страшный бой,

На беспощадную борьбу,

Пылая местью роковой,

Я вызывал мою судьбу;

Когда, сурова и грозна,

Секиру тяжкую она

Уже подъяла надо мной —

И разлетелся бы мой щит,

Как вал девятый и седой,

Ударясь смело о гранит;

Когда в печальной тишине

Я лютой битвы ожидал,—

Тогда, как вестник мира, мне

Ты неожиданно предстал!

Мою бунтующую кровь

С умом мятежным помирил

И в душу мрачную любовь

К постыдной жизни водворил…

Так солнца ясного лицо

Рассеивает ночи тень,

Так узнику в великий день

Даруют красное яйцо!..

Всему в природе есть закон —

Луна сменяется луной,

И годы мчит река времен

Невозвратимою волной!..

Лучи обманчивых надежд

Еще горят во тьме ночей…

………………………………………

………………………………………

Моя судьба — то иногда

Мне улыбнется вдалеке,

То, как знакомая мечта,

Опять с секирою в руке

И опершись на эшафот,

Мне безотрадно предстает…

Тоска, отчаянье и грусть

Мрачат лазурный небосклон

Певца, который наизусть

Врагом и другом затвержен…

Безмолвен, мрачен и угрюм,

Я дань бесславию плачу

И в вечном вихре черных дум

Оковы тяжкие влачу!..

………………………………………

Лишь ты один меня постиг…

Кому, скажи, как не тебе

Знаком в убийственной судьбе

Прямой души моей язык?..

Не ты ль один моих страстей

Прочел заветную скрижаль

И разгадал, быть может, в ней

Туманной будущности даль?..

Не ты ли дикий каземат

Преобразил, волшебник мой,

В цветник, приятный и живой,

В весенний скромный вертоград?

И пронеслося много лет,

С тех пор когда явился ты,

Как животворный, тихий свет,

Ко мне в обитель темноты…

И где воинственный Кавказ

С его суровой красотой,

Где я с унылою мечтой

Бродил, страдал, но не угас!..

Где дни отрады, новых мук,

Свиданий новых и разлук,

Минуты дружеских бесед,

Порывы бешеных страстей

И всё, и всё?.. Их больше нет,—

Они лишь в памяти моей.

Но сам я здесь, опять с тобой,

С тобою, верный, милый друг,

Как гул протяжный, тихий звук,

Иль эхо с арфой золотой!..

Разлюби меня, покинь меня,

Доля, долюшка железная!

Опротивела мне жизнь моя,

Молодая, бесполезная!

Не припомню я счастливых дней,

Не знавал я их с младенчества,—

Для измученной души моей

Нет в подсолнечной отечества!

Слышал я, что будто божий свет

Я увидел с тихим ропотом —

А потом житейских бурь и бед

Не избегнул с горьким опытом.

Рано-рано ознакомился

Я на море с непогодою.

Поздно-поздно приготовился

В бой отчаянный с невзгодою!

Закатилася звезда моя,

Та ль звезда моя туманная,

Что следила завсегда меня,

Как невеста нежеланная.

Не ласкала, не лелеяла,

Как любовница заветная,

Только холодом обвеяла,

Как изменница всесветная.

Долго ль будет вам без умолку идти,

Проливные, безотрадные дожди?

Долго ль будет вам увлаживать поля?

Осушится ль скоро мать-сыра земля?

Тихий ветер свежий воздух растворит —

И в дуброве соловей заголосит.

И придет ко мне, мила и хороша,

Юный друг мой, красна девица-душа!

Соловей мой, соловей,

Ты от бури и дождей —

Ты от пасмурных небес

Улетел в дремучий лес.

Ты не свищешь, не поешь —

Солнца ясного ты ждешь!

Дева-девица моя,

Ты от бури и дождя

И печальна и грустна,

В терему схоронена́!

К другу милому нейдешь —

Солнца ясного ты ждешь!

Перестаньте же без умолку идти,

Проливные, безотрадные дожди!

Дайте вёдру, дайте солнцу проглянуть.

Дайте сердцу после горя отдохнуть!

Пусть, как прежде, и прекрасна и пышна,

Воцарится благотворная весна,

Разольется в звонкой песне соловей,

И я снова, сладострастней и звучней,

Расцелую очи девицы моей.

Ты спал, о юноша, ты спал,

Когда она, богиня скал,

Лесов и неги молчаливой,

Томясь любовью боязливой,

К тебе, прекрасна и светла,

С Олимпа мрачного сошла;

Когда одна, никем не зрима,

Тиха, безмолвна, недвижи́ма,

Она стояла пред тобой,

Как цвет над урной гробовой;

Когда без тайного укора

Она внимательного взора

С тебя, как с чистого стекла,

Свести, красавец, не могла!

И сладость робких ожиданий,

И пламень девственных желаний

Дышали жизнью бытия

В груди божественной ея!

Ты спал… но страстное лобзанье

Прервало сна очарованье:

Ты очи черные открыл —

И, юный, смелый, полный сил,

Под тенью миртового леса

Пред юной дщерию Зевеса

Склонил колено и чело!..

Счастливый юноша! Светло

Редеет ночь, алеет небо!

Смотри: предшественница Феба

Открыла розовым перстом

Врата на своде голубом.

Смотри!.. Но бледная Диана

В прозрачном облаке тумана

Без лучезарного венца

Уже спешит в чертог отца

И снова ждет в тоске ревнивой

Покрова ночи молчаливой!

Чудесный вид, волшебная краса!

Белы как день земля и небеса!

Вдали — кругом холодная, немая

Везде одна равнина снеговая,

Везде один безбрежный океан,

Окованный зимою великан!

Всё ночь и блеск! Ни облака, ни тучи

Не пронесет по небу вихрь летучий,

Не потемнит воздушного стекла.

Природа спит, уныла и светла!..

Чудесный вид, волшебная краса!

Белы как день земля и небеса!

Великий град на берегах Неглинной,

Святая Русь под мантией старинной.

Москва, приют разгульной доброты,

Тревогой дня утомлена и ты!

Покой и мир на улицах столицы,—

Еще кой-где мелькают колесницы,

Во весь опор без жалости гоня,

Извозчик бьет кой-где еще коня.

На пустырях и крик, и разговоры,

И между тем бессонные дозоры!

Чудесный вид, волшебная краса!

Белы как день земля и небеса!

Зачем же ты, невинное дитя,

Так резво день минувший проведя

Между подруг безгрешно-благонравных,

Теперь одна в мечтаньях своенравных

Проводишь ночь печально у окна?

Но что я? Нет! Ты, вижу, не одна?

Мне зоркий глаз, мне свет твоей лампады

Не изменят!.. Ах, ах! Твои наряды

Упали с плеч!.. Дитя мое, Адель!

Не духа ли влечешь ты на постель?[58]

Чудесный вид, волшебная краса!

Белы как день земля и небеса!

Увы! Увы! Бессонницей томимый,

Волнуемый тоской непостижимой,

Я потерял рассеянный мой ум!

То вижу блеск, то чудится мне шум,

Невнятные, прерывные стенанья

И страстные, горячие лобзанья!

Проказница, жестокая Адель!

Да кто же он? Счастливый этот Лель?

Кто этот сильф?.. Свершилось! Нет отрады,

Потух огонь изменницы-лампады!

Чудесный вид! Волшебная краса!

Белы как день земля и небеса!

Когда-то много кой-чего

Она с улыбкой мне сулила,

И после — что же? Ничего!..

Как всем, с улыбкой изменила!

Когда-то с ней наедине,

Мечтой волшебной упоенный,

Я предавался, весь в огне,

Порывам страсти исступленной!

Когда-то дерзкая рука

Играла черными кудрями

И осеняли смельчака

Те кудри пышными роями…

Когда-то влажные уста

Мне дали сладкое лобзанье,

И я бы мог… Но вот беда:

Я глуп был. Грустное сознанье!

Как ты божественно прекрасна,

О дева, рай моих очей!

Как ты без пламенных речей

Красноречиво сладострастна!

Для наслажденья и любви

Ты создана очарованьем.

Сама любовь своим дыханьем

Зажгла огонь в твоей крови!

Свежее розы благовонной

Уста румяные твои,

Лилейный пух твоей груди

Трепещет негой благосклонной!

И этой ножки белизна,

И эта темная волна

По лоску бархатного тела,

И этот стан зыбучий, смелый,

Соблазн и взора и руки,—

Манят, и мучат, и терзают,

И безотрадно растравляют

Смертельный яд моей тоски!

Друзья мои! (Я своевольно

Хочу иметь везде друзей!

Хоть друг, предатель и злодей —

Одно и то же! Очень больно!

Но так и быть!) Друзья мои!

Я вижу часто эту пери —

Она моя! Замки и двери

Меня не разлучают с ней!

И днем и позднею порою,

В кругу заветном и один,

Любуюсь я, как властелин,

Ее волшебною красою!

Могу лобзать ее всегда

В чело, и в очи, и в уста,

И тайны грации стыдливой

Ласкать рукою прихотливой!..

«Счастливец!» — скажете вы мне…

Напрасно… Всё мое блаженство,

Всё милой девы совершенство

И вся она — на полотне!

Я говорил вам и не раз,

Скажу опять: вы милы!

Особенно, когда у вас

Не в милости белилы!

К чему невинная рука,

Рабыня вялой моды,

Таит и кра́дет два цветка

Любимые природы?

Давно ли яркой белизне,

Не радующей взоры,

Придать позволено весне

Генварские узоры?

Ужели ландыш снеговой

И роза Гулистана

Цветут по воле роковой

Искусства и обмана?

О нет! Отрада соловья,

Красавица Востока,

Не переменит бытия

Из прихоти жестокой

Влюбленной в ландыш и в себя

Шалуньи черноокой!

Глаза ведь — зеркало души

(Преданья вековые!) —

У вас прекрасны, хороши,

Как стрелы огневые.

Но цвет лица — другое он

Достоинство имеет:

Все тайны сердца без препон

Он высказать умеет!

Тоска любви, надежда, страх,

Невинное желанье —

Всё видно в нем, как в небесах

Блестящее сиянье!

Зачем же милые цветки —

Румяные ланиты —

У вас завесою тоски

Без жалости прикрыты?

О! Разлюбите этот цвет,

Он страсти не обманет,—

Иль поцелуем вас поэт

Невольно разрумянит.

За решеткою, в четырех стенах,

Думу мрачную и любимую

Вспомнил молодец, и в таких словах

Выражал он грусть нестерпимую:

«Ох ты, жизнь моя молодецкая!

От меня ли, жизнь, убегаешь ты,

Как бежит волна москворецкая

От широких стен каменно́й Москвы!

Для кого же, недоброхотная,

Против воли я часто ратовал?

Иль, красавица беззаботная,

День обманчивый тебя радовал?

Кто видал, когда на лихом коне

Проносился я степью знойною?

Как сдружился я при седой луне

С смертью раннею, беспокойною?

Как таинственно заговаривал

Пулю верную и метелицу,

И приласкивал и умаливал

Ненаглядную красну девицу?

Штофы, бархаты, ткани цве́тные

Саблей острою ей отмеривал

И заморские вина светлые

В чашах недругов после пенивал?

Знали все меня — знал и стар, и млад,

И широкий дол, и дремучий лес…

А теперь на мне кандалы гремят,

Вместо песен я слышу звук желез…

Воля-волюшка драгоценная!

Появись ты мне, несчастливому,

Благотворная, обновленная —

Не отдай судье справедливому!..»

Так он, молодец, в четырех стенах

Страже передал мысль любимую;

Излилась она, замерла́ в устах —

И кто понял грусть нестерпимую?

Бывают минуты душевной тоски,

Минуты ужасных мучений,

Тогда мы злодеи, тогда мы враги

Себе и мильонам творений.

Тогда в бесконечной цепи бытия

Не видим мы цели высокой —

Повсюду встречаем несчастное «я»,

Как жертву над бездной глубокой;

Тогда, безотрадно блуждая во тьме,

Храним мы одно впечатленье,

Одно ненавистное — холод к земле

И горькое к жизни презренье.

Блестящее солнце в огнистых лучах

И неба роскошного своды

Теряют в то время сиянье в очах

Несчастного сына природы;

Тоска роковая, убийца-тоска

Над ним тяготеет, как мрамор могилы,

И губит холодная смерти рука

Души изнуренные силы.

Но зачем же вы убиты,

Силы мощные души!

Или были вы сокрыты

Для бездействия в тиши?

Или не было вам воли

В этой пламенной груди,

Как в широком чистом поле,

Пышным цветом расцвести?

……………………………………………

……………………………………………

Два дня, две ночи он писал —

На третью наконец устал;

Уснул — и что ж? О удивленье,

Окончил сонный сочиненье!

Вдруг видит он

Престрашный сон,

Что будто демонская сила

Со всех сторон

Его в постели окружила!

И будто сам верховный бес,

Мохнатый,

Как уголь черный и рогатый,

Под занавес

К нему залез.

Вот он встает, творит молитву —

И вызвал демона на битву!

Не знаю, долго или нет

Продлилось грозное явленье,

Но только выиграл поэт

Великое сраженье!

Всю крепость мышц своих собрал —

И черта бедного на части разорвал!

Но с кем он именно сражался?

Ужель никто не угадал?

Ему нечистым показался

Его стихов оригинал!

Что, если бы в жару подобных сновидений

Кончались точно так

И многие из русских сочинений?

Но нет! Умен лукавый враг —

И в этой жизни он никак

Не хочет нас оставить без мучений!

Нелепин верит — и всему,

И без понятия, и слепо!

Недум, не веря ничему,

Опровергает всё нелепо!

Скажите первому шутя,

Что муха нос ему откусит…

При этой новости он струсит —

И вам поверит, как дитя.

Потом спросите вы Недума:

Счастли́в ли он своей женой?

И не скрывает ли без шума

Ее фантазий, как другой?

Он вам ответит: «О, напрасно!

Я ею счастлив и богат!»

А между тем давно уж гласно,

Что он невыгодно женат!

Противоречия во мненьях —

Оригинальный их девиз!

И то же самое в явленьях

Большого света и кулис.

Один живет слепою верой

В чужие мысли и дела,

Другой скептическою мерой

Определяет цену зла!

И тот и этот без ошибки

Судить готовы обо всем;

И кроме жалостной улыбки

Над их мечтательным умом —

Они всё видят — и покойны!

Так путник в жаркий летний день

Встречает ключ в пустыне знойной

И пальмы сладостную тень!

И кто узнал, где наш Иуда?

Куда обрушится, откуда

Неизбежи́мая гроза?

А? Для того иметь нехудо

Свои хоть слабые глаза.

Он

В последний раз, прекрасная, скажи:

Любим ли я хоть несколько тобою?

Она

О милый друг, мне суждено судьбою

Быть от тебя без сердца и души!

Он

Творец, я жив! Но, ангел лучезарный,

Зачем же ты не хочешь доказать?..

Она

Моей любви?.. Злодей неблагодарный!

Давно бы мог об этом мне сказать!

Он

Иди за мной! В тени густой дубровы

Узнаешь ты миг счастья золотой?

Она

Иду, и знай: Лукреции суровой

Ты не найдешь, Тарквиний молодой!

Напрасно маменька при мне

Всегда бывает безотлучно.

Мне на пятнадцатой весне

При ней, ей-богу, что-то скучно!

Нельзя природу обмануть,—

Я это очень замечаю!

И уж давно кого-нибудь

Как будто жду — и не встречаю!

Но он, желаемый, придет,

Рассеет думу роковую —

И роза бледная вопьет

В себя росинку дождевую.

И говорят ему: «Она

Была в грехе уличена

На самом месте преступленья.

А по закону мы ее

Должны казнить без сожаленья;

Скажи нам мнение свое!»

И на лукавое воззванье,

Храня глубокое молчанье,

Он нечто — грустен и уныл —

Перстом божественным чертил!

И наконец сказал народу:

«Даю вам полную свободу

Исполнить древний ваш закон,

Но где тот праведник, где он,

Который первый на блудницу

Поднимет тяжкую десницу?»

И вновь писал он на земле!..

Тогда с печатью поношенья

На обесславленном челе

Сокрылись чада ухищренья —

И пред лицом его одна

Стояла грешная жена!

И он с улыбкой благотворной

Сказал: «Покинь твою боязнь!

Где обвинитель твой упорный,

Кто осудил тебя на казнь?»

Она в ответ: «Никто, учитель!»

— «Итак, и я твоей души

Не осужу, — сказал спаситель,—

Иди в свой дом и не греши».

Эпоха! Год неблагодарный!..

Россия, плачь!.. Лишилась ты

Одной прекрасной, лучезарной,

Одной брильянтовой звезды.

На торжестве великом жизни

Угас для мира и отчизны

Царь сладких песен, гений лир!

С лица земли, шумя крылами,

Сошел, увенчанный цветами,

Народной гордости кумир!

И поэтические вежды

Сомкнула грозная стрела,

Тогда как светлые надежды

Вились вокруг его чела!

Когда рука его сулила

Нам тьму надежд, тогда сразила

Его судьба, седой палач!

Однажды утро голубое

Узрело дело роковое…

О, плачь, Россия, долго плачь!

Давно ль тебя из недр пустыни полудикой

Возвел для бытия и славы Петр Великий,

Как деву робкую на трон!

Давно ли озарил лучами просвещенья

С улыбкою отца, любви и ободренья

Твой полунощный небосклон.

Под знаменем наук, под знаменем свободы

Он новые создал, великие народы,

Их в ризы новые облек;

И ярко засиял над царскими орлами,

Прикрытыми всегда победными громами,

Младой поэзии венок.

Услыша зов Петра, торжественный и громкий,

Возникли: старина, грядущие потомки,

И Кантемир, и Феофан;

И наконец во дни величия и мира

Взгремела и твоя божественная лира,

Наш холмогорский великан!

И что за лира! Жизнь! Ее златые струны

Воспоминали вдруг и битвы и перуны

Стократ великого царя,

И кроткие твои дела, Елисавета;

И пели все они в услышание света

Под смелой дланью рыбаря!

Открылась для ума неведомая сфера,

В младенческих душах зиждительная вера

Во всё прекрасное зажглась,

И счастия заря роскошно и приветно

До скал и до степей Сибири многоцветной

От вод балтийских разлилась!

Посеяли тогда изящные искусства

В груди богатырей возвышенные чувства;

Окреп полмира властелин.

И обрекли его в воинственной державе

Бессмертию веков, незакати́мой славе

Петров, Державин, Карамзин!

Потом, когда неодолимый

Сын революцьи Бонапарт

Вознес рукой непобедимой

Трехцветный Франции штандарт,

Когда под сень его эгиды

Склонились робко пирамиды

И Рима купол золотой;

Когда смущенная Европа

В волнах кровавого потопа

Страдала под его пятой;

Когда, отважный, вне законов,

Как повелительное зло,

Он диадимою Бурбонов

Украсил дерзкое чело;

Когда, летая над землею,

Его орлы, как будто мглою,

Мрачили день и небеса;

Когда муж пагубы и рока

Устами грозного пророка

Вещал вселенной чудеса;

Когда воинственные хоры

И гимны звучные певцов

Ему читали приговоры

И одобрения веков;

И в этом гуле осуждений,

Хулы, вражды, благословений

Гремел, гремел, как дикий стон,

Неукротимый и избра́нный

Под небом Англии туманной

Твой дивный голос, о Байро́н!..

Тогда, тогда в садах Лицея,

Природный русский соловей,

Весенней жизнью пламенея,

Расцвел наш юный корифей.

И гармонические звуки

Его младенческие руки

Умели рано извлекать;

Шутя пером, играя с лирой,

Он Оссиановой порфирой

Хотел, казалось, обладать…

Он рос, как пальма молодая

На иорданских берегах,

Главу высокую скрывая

В ему знакомых облаках;

И, друг волшебных сновидений,

Он понял тайну вдохновений,

Глагол всевышнего постиг,

Восстал, как новая стихия,

Могуч, и славен, и велик,—

И изумленная Россия

Узнала гордый свой язык!

И стал он петь, и всё вокруг него внимало;

Из радужных цветов вручил он покрывало

Своей поэзии нагой.

Невинна и смела, божественная дева

Отважному ему позволила без гнева

Ласкать, обвить себя рукой

И странствовала с ним, как верная подруга,

По лаковым парке́ блистательного круга

Временщиков, князей, вельмож,

Входила в кабинет ученых и артистов

И в залы, где шумят собрания софистов,

Меняя истину на ложь!

Смягчала иногда, как гений лучезарный,

Гонения судьбы, то славной, то коварной,

Была в тоске и на пирах,

И вместе пронеслась, как буйная зараза,

Над грозной высотой мятежного Кавказа

И Бессарабии в степях.

И никогда, нигде его не покидала;

Как милое дитя, задумчиво играла

Или волной его кудрей,

Иль бледное чело, объятое мечтами,

Любила украшать небрежными перстами

Венком из лавров и лилей.

И были времена: унылый и печальный,

Прощался иногда он с музой гениальной,

Искал покоя, тишины;

Но и тогда, как дух приникнув к изголовью,

Она его душе с небесною любовью

Дарила праведников сны.

Когда же, утомясь минутным упоеньем,

Всегдашним торжеством — высоким наслажденьем,

Всегда юна, всегда светла —

Красавица земли, она смыкала очи,

То было на цветах, а их во мраке ночи

Для ней рука его рвала.

И в эти времена всеведущая Клио

Являлась своему любимцу горделиво,

С скрижалью тайною веков;

И пел великий муж великие победы,

И громко вызывал, о праотцы и деды,

Он ваши тени из гробов!

Где же ты, поэт народный,

Величавый, благородный,

Как широкий океан,

И могучий и свободный,

Как суровый ураган!

Отчего же голос звучный,

Голос, с славой неразлучный,

Своенравный и живой,

Уж не царствует над скучной,

Полумертвою душой,

Не владеет нашей думой,

То отрадной, то угрюмой,

По внушенью твоему?

Не всегда ли безотчетно,

Добровольно и охотно

Покорялись мы ему?

О так! О так! Певец Людмилы и Руслана,

Единственный певец волшебного Фонтана,

Земфиры, невских берегов,

Певец любви, тоски, страданий неизбежных,—

Ты мчал нас, уносил по лону вод мятежных

Твоих пленительных стихов,

Как будто усыплял их ропот грациозный,

Как будто наполнял мечтой религиозной

Давно почивших мертвецов.

И долго, превратясь в безмолвное вниманье,

Прислушивались мы, когда их рокотанье

Умолкнет с отзывом громов.

Мы слушали, томясь приятным ожиданьем,

И вдруг, поражена невольным содроганьем,

Россия мрачная в слезах

Высо́ко над главой поэзии печальной

Возносит не венок… но факел погребальный,

И Пушкин — труп, и Пушкин — прах!..

Он прах!.. Довольно! Прах, и прах непробудимый!

Угас и навсегда, мильонами любимый,

Державы северной Боян!

Он новые приял, нетленные одежды

И к небу воспарил под радугой надежды,

Рассея вечности туман!

Совершилось! Дивный гений!

Совершилось: славный муж

Незабвенных песнопений

Отлетел в страну видений,

С лона жизни в царство душ!

Пир унылый и последний

Он окончил на земле,

Но, бесчувственный и бледный,

Носит он венок победный

На возвышенном челе.

О, взгляните, как свободно

Это гордое чело!

Как оно в толпе народной

Величаво, благородно,

Будто жизнью расцвело.

Если гибельным размахом

Беспощадная коса

Незнакомого со страхом

Уравнять умела с прахом,—

То узрел он небеса!

Там, под сению святого,

Милосердного творца,

Без печального покрова

Встретят жителя земного,

Знаменитого певца.

И благое провиденье

Слово мира изречет,

И небесное прощенье,

Как земли благословенье,

На главу его сойдет.

Тогда, как дух бесплотный, величавый,

Он будет жить бессумрачною славой;

Увидит яркий, светлый день,

И пробежит неугасимым оком

Мильон миров в покое их глубоком

Его торжественная тень!

И окружи́т ее над облаками

Теней, давно прославленных веками,

Необозримый легион:

Петрарка, Тасс, Шенье — добыча казни…

И руку ей с улыбкою приязни

Подаст задумчивый Байро́н.

И между тем, когда в России изумленной

Оплакали тебя и старец и младой

И совершили долг последний и священный,

Предав тебя земле холодной и немой,

И, бледная, в слезах, в печали безотрадной,

Поэзия грустит над урною твоей,—

Неведомый поэт, но юный, славы жадный,

О Пушкин, преклонил колено перед ней!

Душистые венки великие поэты

Готовят для нее, второй Анакреон,

Но верю я — и мой в волнах суровой Леты

С рождением его не будет поглощен:

На пепле золотом угаснувшей кометы

Несмелою рукой он с чувством положе́н!

Над лирою твоей разбитою, но славной

Зажглася и горит прекрасная заря!

Она облечена порфирою державной

Великодушного царя.

…………………………………………………

…………………………………………………

…………………………………………………

Но горе мне с другой находкой:

Я ознакомился — с чахоткой,

И в ней, как кажется, сгнию!

Тяжелой мраморною пли́той,

Со всей анафемскою свитой —

Удушьем, кашлем, — как змея,

Впилась, проклятая, в меня;

Лежит на сердце, мучит, гложет

Поэта в мрачной тишине

И злым предчувствием тревожит

Его в бреду и в тяжком сне.

«Ужель, ужель, — он мыслит грустно,—

Я подвиг жизни совершил

И юных дней фиал безвкусный,

Но долго памятный, разбил!

Давно ли я в орги́ях шумных

Ничтожность мира забывал

И в кликах радости безумных

Безумство счастьем называл?

Тогда — вдали от глаз невежды

Или фанатика глупца —

Я сердцу милые надежды

Питал с улыбкой мудреца

И счастлив был! Самозабвенье

Плодило лестные мечты,

И светлых мыслей вдохновенье

Таилось в бездне пустоты.

…………………………………………

…………………………………………

С уничтожением рассудка,

В нелепом вихре бытия,

Законов мозга и желудка

Не различал во мраке я.

Я спал душой изнеможенной,

Никто мне бед не предрекал,

И сам — как раб, ума лишенный,—

Точил на грудь свою кинжал;

Потом проснулся… но уж поздно:

Заря по тучам разлилась —

Завеса будущности грозной

Передо мной разодралась…

И что ж? Чахотка роковая

В глаза мне пристально глядит

И, бледный лик свой искажая,

Мне, слышу, хрипло говорит:

„Мой милый друг, бутыльным звоном

Ты звал давно меня к себе;

Итак, являюсь я с поклоном —

Дай уголок твоей рабе!

Мы заживем, поверь, не скучно:

Ты будешь кашлять и стонать,

А я всегда и безотлучно

Тебя готова утешать…“»

Ай, ахти! Ох, ура,

П<равославный> наш ц<арь>,

Н<иколай> г<осударь>,

В тебе мало добра!..

Обманул, погубил

Ты мильоны голов —

Не сдержал, не свершил

И<мператорских> слов!..

Ты припомни, что мы,

Не жалея себя,

Охранили тебя

От большой кутерьмы,—

Охранили, спасли

И по братним т<елам>

Со грехом пополам

На п<рестол> возвели!

Много, много сулил

Ты с<олдатам> тогда;

Миновала беда —

И ты всё позабыл!

Помыкаешь ты нас

По горам, по долам,

Не позволишь ты нам

Отдохнуть ни на час!

От ста<льных> те<саков>

У нас сп<ины> трещат,

От уч<ебных> ша<гов>

У нас но<ги> болят!

День и ночь наподряд,

Как волов наповал,

Бьют и мучат с<олдат>

О<фицер> и ка<прал>.

Что же, бе<лый> от<ец>,

Своих черных ов<ец>

Ты стираешь с земли?

Иль мы кроме побой

Ничего пред тобой

Заслужить не могли?

Или думаешь ты

Нами вечно играть

И что мать

Лучше доброй молвы.

Так у…………………………

П<равославный> наш <царь>,

Н<иколай> г<осударь>.

Ты бо<лван> наших р<ук>:

Мы склеи́ли тебя

И на тысячу штук

Разобьем, разлюбя!

Тихо в спальне у султана.

В легкой розовой чалме

На подушке оттомана

Он заметен в полутьме.

Благовонное алоэ

И душистые цветы

В пышном убранном покое

Нежат чувства и мечты.

И горит от нетерпенья

Взор владыки мусульман:

Верно, дивного явленья

Ждет рассеянный султан.

Держит чашу не с сорбетом

Он рассеянной рукой:

Запрещенный Магометом

В ней напиток дорогой…

Время длится неприметно,

Бьется сердце, ноет дух,

И кальян его заветный

Недокуренный потух.

Бьет в ладони, и мгновенно

Черный евнух перед ним.

«Скоро ль?» — «Идут…» — «Вон из спальни!»

И счастливец меж рабынь,

Приведенных из купальни,

Видит трех полубогинь.

Три богатых каравана

Из Аравии пришли

И в подарок от Судана

Сладострастию султана

Юных пленниц привели.

Все они разнообразной

Красотой одарены —

И как будто ленью праздной

Для любви сотворены.

Две из них белы и нежны,

Как лилеи под росой

Или ландыш белоснежный,

Только срезанный косой.

Третья блещет черным оком,

Величава и смугла,

Грозен в ужасе глубоком

Бледный лоск ее чела…

Ужель, мой гений быстролетный,

Ужель и ты мне изменил

И думой черной, безотчетной,

Как тучей, сердце омрачил?

Погасла яркая лампада —

Заветный спутник прежних лет,

Моя последняя отрада

Под свистом бурь, на море бед…

Давно челнок мой одинокой

Скользит по яростной волне,

И я не вижу в тме глубокой

Звезды приветной в вышине;

Давно могучий ветер носит

Меня вдали от берегов;

Давно душа покоя просит

У благодетельных богов…

Казалось, теплые молитвы

Уже достигли к небесам,

И я, как жрец, на поле битвы

Курил мой светлый фимиам,

И благодетельное слово

В устах правдивого судьи,

Казалось, было уж готово

Изречь: «Воскресни и живи!»

Я оживал… Но ты, мой гений,

Исчез, забыл меня, а я

Теперь один в цепи творений

Пью грустно воздух бытия…

Темнеет ночь, гроза бушует,

Несется быстро мой челнок —

Душа кипит, душа тоскует,

И, мнится, снова торжествует

Над бедным плавателем рок.

Явись же, гений прихотливый!

Явись опять передо мной

И проведи меня счастливо

К стране, знакомой с тишиной!

Девицы, дамы, господа,

Прошу пожаловать сюда!

Я вам немногими словами

Скажу, поверьте, не шутя,

Что за горами, за долами

И за индийскими морями

Вы не найдете с фонарями

Такого малого, как я!..

Я — диво, чудо в здешнем мире,

Во мне достоинств миллион.

Везде дивятся мне невольно

И говорят, что очень мил.

О, ведь зато на колокольне

Я воспитанье получил!..

Факир китайского собора —

Дурак набитый предо мной,

А все другие: «Фора, фора!» —

Кричат с поникшей головой…

Во-первых, слушайте: ей-богу,

Шайтан свидетель, — я не лгу,

Во все дома найти дорогу

Без затрудненья я могу.

К соседу или не соседу,

К чужим, своим — мне всё равно!

На чай, на завтрак и к обеду

Мне быть всегда позволено!

Моя метода обращенья

С людьми всех званий и чинов

Достойна также удивленья

Глубокомысленных голов!

Встречаясь с кем-нибудь нарочно

(Хоть прежде лично и заочно

Его не знал я никогда),

Я подхожу к нему всегда

Преуниженно и учтиво

И завожу красноречиво

Весьма приятный разговор:

Про дождь, про лен, про скотный двор.[65]

Потом без дальних объяснений

Иду за ним без приглашений,

Являюсь запросто к жене,

Сажусь, зеваю и моргаю

И жду закуски или чаю

(Люблю поесть на стороне —

Пусть судят дурно обо мне!),

Потом иду в другое место,

Опять сижу и снова жду;

Особенно я там в ладу,

Где есть подарок мне в виду

Или красивая невеста.

Уж там не выживут меня!

Как им угодно, днем и ночью,

И стыд и совесть затая,

Я их терзаю всею мочью!

Уж там насильно я как свой!

Умен родитель мой косматый,

Он говорил мне завсегда:

«О сын мой, сын первоначатый,

Не знай ни чести, ни стыда,

Всё для тебя честно́ и свято,

Живи на счет других людей,

Обманывай всех человеков

И до скончанья наших веков,

Поверь, ты будешь всех умней!»

Другое правило прямое

Я долгим опытом постиг:

Хвали свое, хули чужое,

Имей язвительный язык!

Я к этим правилам привык.

Всегда и всюду понемногу

Черню товарищей своих:

Того раскрашу я развратным,

Другого — пошлым дураком,

Того — невеждой неприятным,

Иного — явным подлецом

И, наконец, поодиначке

Знакомых так переберу,

Что все виновны без потачки,

А я и прав, и чист, и вру!

Смеюсь! Да что же! Так и должно:

Я их обманываю всех!

Я буду жить покуда можно,

Как вор в чулане, без помех!..

Предвижу я: близка надежда…

Какой-нибудь лихой невежда,

Меня прижавши в уголке,

Ударит сильно по щеке.[66]

Но что мне плюха!.. Звук минутный,

Щелчок по носу! Bon soir.[67]

Итак, неси же, ветр попутный,

Неси, волны морской удар,

Мою предательскую лодку

На камни, мели и пески!..

Не даром пить чужую водку

И есть чужие пирожки.

Еще до этого я время

Одно достоинство имел,

Мне сам лукавый это семя

Растить и множить повелел.

А именно: людей почтенных,

Которых ласками я жил,

Всегда я в отзывах презренных

В знак уваженья поносил!

Судил превратно и коварно

Про каждый благородный дом

И завсегда неблагодарно

Платил за дружеский прием!

Теперь — язвительным дыханьем

И черной пеной языка

Я облил с редким состраданьем

Моих друзей исподтишка…

Живут они однообразно

В стенах Пекина, без затей,

Между утех и лени праздной,

С самодовольствием детей,

И мой расчет благоразумный

И мой блистательный успех

Нередко в их беседе шумной

Заводит дружественный смех!

Улыбкой жалкого презренья

Они мне платят, гордецы,

Но я факир — пустого мщенья

Не устрашились наглецы!..

Живу покойно, заклейменный

Проклятьем бога и людей,

И, перед всеми униженный,

Жду скромно ласки и честей!..

О пол почтенный, пол прекрасный,

О мест окружных господа!

У ваших ног, как раб подвластный,

Я пресмыкаюсь завсегда,—

Внемлите ж вы мольбе последней:

Позвольте жить у вас в передней…

Всегда тарелку и поднос

Держать рука моя готова,

И буду лаять я как пес

На своего и на чужого.