Стихотворения и поэмы

Сокрытой гранью глаза зрел я гурий.

Тот сад – вне мира, ибо в скорлупе

Любая часть захвачена орехом.

И жаркие слова, подобно рекам,

Стекались к ним, когда отшельник пел.

Их слушали, безмолвно брови хмуря.

И если встречаешься с деревом сонным,

Желая к заре пробужденья ему, –

Оно, не ответив, как воинством конным,

Умчится листвой в безвозмездную тьму.

И часто, событьем скользя плоскодонным

По водам забывчивым скраденных стран,

Сухой донесётся до берега гомон –

Покровом дороге и в пищу кострам.

Его собираем на память, но кто нам

Легчайших частиц распахнёт естество?

А он, истолчённый, рассыплется звоном

И стоном – и больше в нём нет ничего…

О, не летавший вовсе не жил,

И ждёт бурлящая смола

Иль холод ждёт его. Но где же

Душа осуждена была

Летающая? Даже реже,

Чем в глаз вонзается игла,

Случится то, что с Силой Зла

Произошло.

Недвижны межи

Меж тварью, что во тьме ползла, –

И той, что дни считала те же,

Раскинутые веси нежа

Под перекладиной крыла:

Такая, лишь смежила вежды –

Из тьмы в нетленье перешла.

Простором медленного взлёта

И ты, погибший, одарён:

Тебя носил счастливый сон

Из края в край, в ночах без счёта,

И обо всём земном заботы

Ты оставлял внизу, лишён

Телесной тягостной дремоты.

Но был убит однажды кто-то

Тобой, и жил на свете он

Лишь день. Ты вышел на охоту,

Бежал и медлил, ослеплён

Той полнотой ожившей ноты,

Тем бытиём двойного счёта,

Каким убийца наделён…

Бессрочно, как подруга Лота,

К вине солёной пригвождён, –

Как склеп под слоем позолоты,

Ты канешь в тёмный Аваддон!..

С ног сбивает, грозою разогнанный,

Лучших снов услаждающий гул.

Даже вылететь шумными окнами,

Даже с тучей влететь – не могу.

Но какие фигуры выделывал

Сумасбродно танцующий гром…

Скрой меня, непостижное дерево,

Под обманным зелёным крылом!

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,

Встречались зимою – и было теплей,

Мостами легли, берегли перепутья,

Ловили с обрыва, скрывали в дупле.

И слух, оглушённый первичной виною,

Очистился жертвой раскинутых рук

Великих деревьев, увиденных мною

В садах городских, и во сне, и в жару.

Приближу к губам умолкающим палец –

И слышу, как бодрствует в мире ветла,

В молчанье зеркальной горой рассыпаясь

И Бога святя в сердцевине ствола.

Незримых, перелётных, многоногих,

И кротких, и тоскующих по мне,

Намеченных в бесчисленных прологах

К незавершённой веренице дней –

Существ, сонаблюдающих со мною,

Душе моей соседство всё слышней,

В нас сад – единой мыслию сквозною –

Как предреченье листьев в глубине

Его ствола, в таящей сердцевине. –

Да не погибнет по моей вине

Никто из тех, чьим зреньем сад раздвинут

И чьи зрачки – дворцы его теней.

– Зачем бегут в чужие страны

Из тёплой памяти жилой?

– В её ворота гроздью пьяной

Природа смотрит тяжело –

И шепчет: «Я тебя разрушу,

Но сохраню твои слова». –

И им не терпится наружу,

Туда, где речь всегда жива.

– Полосатый, застывший в полёте,

Золотой и усатый страж,

Разрешите спросить: что несёте?

Где медовый владыка ваш?

Что за нитки в накидке бальной

У одной из жужжащих дам?

– Это тайна. А вы, случайно,

Не из вражеских ульев к нам?

…Ты пас, ходя в хитоне выцветшем,

Туман, и облако, и дым.

Когда же флаг восстанья вывешен

Над горизонтом крепостным,

И над ступающими ливнями

Сад, вовлечённый в торжество, –

Не хижина, но залы длинные

Колонн, лепнины дождевой, –

Уж ты изгнанником не кажешься:

Тебя на трон вернул мятеж,

И ты царишь в зелёной тяжести

Своих наследственных одежд.

…Когда судьбу его листали –

Как лист, он в осень был внесён.

Его одели в горностаи,

И в багряницу, и в виссон.

Там выступать ему велели

Надменным шагом короля,

Там успокаивали ели,

Ветвями плавно шевеля.

Там жёлтой завистью болели

Среди пылающей хвалы,

Там титульные листья тлели

И родословные стволы.

Но цел ещё средь кружев рваных

Закатной гордости рубин.

И он здесь – первый среди равных

И зритель гибельных глубин.

Иссохшие в упряжи солнечной,

С дороги уставшие росной –

Зрачки, распряжённые полночью,

Притягивал ствол венценосный.

И, каждым натянутым волосом

Участвуя в пении чисел,

Луну поднимала над возгласом

Древесная царственность выси.

То милует ночь, то горчит она

И тянет пыльцою болотной.

Ты слышал, как иглы сосчитаны

И судьбы подогнаны плотно.

Там бегут заката нити –

Красный облачный клубок,

Там в незнанье и наитье

Чуток сон и неглубок.

Там в прихожей мирозданья

Рано память не спала –

Пережито всё заранее

И оплакано сполна.

Там про будущее шепчут,

И багульник на лугу –

Я вослед звезде сошедшей

По поляне побегу.

Без ветра я не вижу. Это он

Несёт навстречу полдень и размеры –

Всех ароматов тайный эталон,

Рождающий в невидимое веру.

Едва к незримой скважине прильну,

Я слышу: он, подобно пьющей лани,

Подталкивает мелкую волну

Из глубины в каналы обонянья.

Фигуры возникают к сентябрю

Избытых судеб – поредевшей бронзы,

И я на них сквозь изгородь смотрю,

Особенно – когда темно и поздно.

В нотных и высоких классах птичьих

По опавшим и плывущим дням

Удивлённых учат безразличью

Облака, к безумию клоня.

Ветер – неуёмный сборщик дани –

Обегает сеть начальных школ.

У калитки ждёт похолоданье

И уводит в прошлое пешком.

Всё, что летом вслушаться мешает

И по зренью бьёт, как футболист, –

Отлетает, как настольный шарик,

Этикетка и осенний лист.

Острые иглы составили нежную хвою,

Полдни опали, и памяти мягко пройти.

В этой дороге за всё воздаётся с лихвою,

Выбери цель, а иначе недвижен твой тир.

Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго,

Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой, –

Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога,

Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой.

Много за лето настрижено в гнездах стрижиных

Птичьего пуха. Теперь снизойдёт на меня

Шестиконечное благословенье снежинок,

Благословение дивного Божьего дня.

Мне мысли жёг, томил мне жилы страх –

С бесформенной стихией породниться,

Но я повис над морем на руках –

И пробужденье было, как зарница.

Ты яви светлой в чашу мне долей,

А вы цветами ложе уберите:

Покуда день взошёл – я одолел

Седьмую часть блужданий в лабиринте.

Ещё я сам не испытал,

Лишь слышал, как другие…

Но нарастала высота,

Гремела литургия,

И дух, безбрежно воспарив,

Летя сильней и дальше,

Верша безудержный порыв, –

Насторожился вдруг, открыв

В звучанье ноту фальши,

Но поздно: сумрак – и обрыв…

Напоите её мускатным вином,

Умастите её мускатом.

И сокройте её под песчаным дном,

В той реке за холмом покатым.

Слишком бурно бил сок из стволов молодых,

На коре было много знаков,

И невиданно зрели в тот год плоды,

Напоив её – и оплакав.

Полуночи сладка феерия,

Но в ней болотные огни:

Не покидай меня в безверии,

В топь золотую не гони,

Но клятвой зреющей свяжи меня,

И удержи, и заверни

В заветы роз нерасторжимые,

В бутонные льняные дни.

И выходит юноша из моря –

Он едва дорогу отыскал,

И в зрачки – в чернеющие норы –

Возвратилась смертная тоска.

Утвердись на суше, всадник пеший,

Потерявший пенного коня.

Ты – морской, но я тебя утешу,

Брат мой, отлучённый от меня.

Из Руки, вовеки совершенной,

Примешь снова черепаший лук…

Созревая в пропасти душевной,

Сладко слово, сказанное вслух.

Я был знаком с высоким стариком.

Он говорил: «Встречаешься со всеми –

И ничего не знаешь ни о ком:

Одни сошли с ума, другие немы.

И только раз, очнувшись ото сна,

Я удержал далёкие раскаты

Дней, проведённых с нею… Ведь она

Была подруга осени покатой –

Моих недавних лучезарных дней,

От нош ночных ещё не одряхлевших.

Мы собирали травы вместе с ней,

В кустах и в людях узнавая леших.

Она учила, как варить настой,

Чтоб шёл январь, а кровь не замерзала,

Она была морщинистой, простой,

И о себе ни слова не сказала.

И вот она приснилась мне теперь,

Кивала мне, и пела мне средь света,

И открывала облачную дверь,

И возвращалась в огненное лето.

В тот самый день она и умерла…

А то с одним встречаюсь на бульваре,

А у него из плеч – два топора,

И толпы обезглавленных кивали –

Так снилось мне… Растишь и катишь ком

Знакомств на этом ледяном обеде –

И ничего не знаешь ни о ком.

Не помнишь даже, как зовут соседей».

Пребыть в Твоей целости,

Духом вместившей

Сияющей смелости

Крик и затишье, –

Чтоб, мысленным волосом

За тьму зацепившись,

Меж смертью и голосом

Не пасть, оступившись.

Прославляют Херувимы Его,

В твёрдой воле духом нежась.

Как легко нести Незримого

И Родившего всю тяжесть!..

Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,

И на крыле уносит слова

Тот, Кто подвижные гнёзда лепит,

Но умещается в них едва,

Кто, словно сладостный воздух, выпит,

Слился с душою в слезах, в крови…

И если вырваны страницы

Из древней красочной Псалтири,

Вовек никто не усомнится,

Что царь Давид играл на лире,

Вернее – на библейской арфе,

Но лира – символ вдохновенья.

Плетётся ветер в старом шарфе,

Лиловом от ночного тренья

И ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,

Едва ступает на прохладе,

То рассыпается прогоркло,

То снова собран, жизни ради,

Как слёзы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,

Что лучшим в мире был художник,

Хотя закапаны страницы,

Заглавные заснули птицы

И надписей не стало должных.

И по оставшимся деревьям

Я очертанья рук живые

Угадываю, чтобы с левым

Не путать правое, с припевом:

«Так жили люди Ниневии…» –

И чтобы дни сторожевые

Прошли, не опаляя гневом.

Иначе шаг ко мне направят

Суду покорные микробы,

И духи поднебесной злобы

Клеймо непоправимой пробы

На серебре моём поставят.

Их знает мой слух-птицелов –

Не песни отдельных созданий,

Но души пятнистых стволов

И музыку радуги дальней.

Приняв от незримых щедрот,

Она, словно хлеб, разделилась, –

И чистое множество нот

По кельям лесов расселилось.

Пытаюсь отдельно поймать,

Для каждой силки расставляю,

Но в небе сложились опять –

И светятся, не опаляя.

Смирись и прими, как олива с лозой,

Замкнувшись, смиряются перед грозой.

Воздевшие руки, стоят дерева –

Отчизны соцветий, громов торжества.

И сад уповает – и тысячью ртов

Согласен цвести и увянуть готов.

Он знает. Твоё же призванье – молчать

И в люльке сознанья секунды качать…

И эту птицу к ветке жгучей

Притянет сад –

Я понял это много лучше,

Чем век назад.

Тогда от молний ложной вести

Я принял гром,

Что смысл – во всех растеньях вместе,

А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.

Но сны сошлись –

И стал виновен я в навете

На каждый лист,

И взором юного астролога

К стеблям приник,

Когда услышал: «Стань надолго

Одним из них».

И я спускался. Было скользко

Среди червонных гнёзд –

И их стада встречало войско

Подземных звёзд.

Я слышал: буква убивает…

А вот – она

И под землёй растёт, живая,

Любви полна.

Там, внутри, плодоягодный жар, и не глуше,

Чем во внешнем саду, пробиваются дни.

Только зренье, как нищий, ночует снаружи,

И ему наливные стволы не видны.

Там раздумья, средь сумрака снов хорошея,

Капли памяти пьют, чьи черны черенки.

Кто же зренье, как странника, выгнал взашеи,

Чтоб его вместо крыльев несли сквозняки?

Пламенея, всмотрись сквозь глухие ворота –

И заметь управителя злого следы:

Там, скрывая лицо, меж дорожками кто-то

Топчет сад, пилит сосны, срывает плоды.

Сколько летних недель он удерживал с визгом

Пересветы зениц на краю пустыря!

Но синицы слетаются, если он изгнан,

И в зрачки невечерняя глянет заря.

Каким он был,

Когда судьбы

Прекрасный ливень

Живил и бил –

И зимние отверз гробы

И почкам, и цветам счастливым!..

Каким он стал,

Когда уста

Истаяли в сожжённых криках

В чертогах яблонь ясноликих,

И в тех местах,

Необитаемых и диких,

Где даже страх

Получит рану или вывих, –

Он весь в улитках, как в живых уликах,

У безвоздушных плах!..

И снилось мне, что каждый строил дом –

И, возведя, селился в нём навечно:

В норе подземной делался кротом,

Иль возносился, Путь построив Млечный,

Иль, вырыв русло, делался рекой, –

Что начал, то заканчивал без риска.

А я ушёл настолько далеко,

Что стал бездомным, возвратившись близко.

По лестнице-ели,

Минуя за ярусом ярус,

То в вихре, то в теле,

То в радость впадая, то в ярость, –

До облака-блика,

До стога, до рога оления,

До цели великой –

До полного отождествления…

Жильцы бульвара, в летнем истощенье,

Стенали – от корней и до вершин.

Асфальт, в рекламном красном освещенье,

Кишел, гудя, нарывами машин.

И размышленья, как елей на раны,

Несомые целительным дождём,

Являлись тихо, как воспоминанья

Того, кто на недвижность осуждён.

И по больному городскому телу

Он к центру шёл, где фары в полутьме

Сновали в страхе, потеряв пределы,

Как мысли в обезумевшем уме.

Он шёл и думал: «Стоит ли стараться?

Влюбляйся в город, бойся и спеши –

Но после трёх тяжёлых операций

Лишишься лёгких, сердца и души.

Иль на попранье создан я и на смех,

Иль только кожа – щит мой и броня,

Чтоб скальпель пляской рассечений властных

За гранью дней ощупывал меня?

Нет, преданный некровным этим узам,

Я тихий свет предвижу впереди, –

Осмотрен всеми и никем не узнан,

Я в лучший мир готовлюсь перейти…»

Был город жив – без слова и без жеста,

Одним накалом бьющихся огней…

«О Ты, навек оставивший блаженство

Для боли крестной! Снизойди ко мне.

Я по любви тоскую в веке тёмном,

А Ты на смерть сошёл с крутых высот.

Услышь того, кто в городе бездомном,

Тебя не зная, лишь Тобой живёт!

В рогах драконьих, в камне гордых башен,

Ряды окон – лукавые уста…

Я не от мира: он мне чужд и страшен.

Я в детстве слышал о любви Христа…»

И вдруг, среди сверкания и жути,

Взбурлили воды в чаше восковой –

И он узрел пути и перепутья,

Увидел узел жизни вековой,

И, просиявши на заглохших тропах,

Взыграла речь невиданных зарниц:

Он слушал Свет – и тайны смертных сроков

Читал в раскрытых книгах встречных лиц.

В леса скорбей, в кустарник сердца дикий

Вошла любовь – и дымом вышел страх:

Он слушал Свет – и пел хвалу Владыке

На незнакомых миру языках.

Светляки затерялись в потёмках,

Но и ночь не погасит никак

Этих мыслей, зажжённых на тонких

И жестоко живых фитильках.

Я их видел. До времени скрыто

За печатью звезды от меня,

Сквозь какое просеяны сито

Эти падшие дети огня:

Бьются волны, скалу прорывая,

И в теснинах застывшей земли

Бьётся плазма, безумно-живая,

Чтобы мы ещё плакать могли.

Всё, что я вижу, есть Ты.

Но когда устаёт моё зренье

Ткать – из ночей лучевых –

Жизни бескрайней лицо, –

Пёстро в зрачках, и сады

Вижу. На них Ты распался,

Чтобы тем ближе сиял

Образ Твой прежний во мне.

Вновь собираю – и вот

Лик в забытьи созерцаю…

Выздороветь от города

Хочет стеснённый клён,

Как из перины вспоротой –

Пухом надежд ослеплён.

Вылечиться от мнимости

Жаждет сырая мгла,

Чтобы вкусить в немилости

Скорбь и людские дела.

Птица взлетит, проклюнувши

Мёртвых зрачков кору,

Воздух печальным юношей

Станет опять поутру.

Только один из выживших

Рад про себя вполне,

Нет занавесок выцветших

Только в одном окне:

Улочкой ходит узенькой

Средь городских утех

Он – собеседник музыки,

Самый больной из всех.

И так опустошился и устал я,

Что в лёд готовлюсь обратиться талый,

И краски мира смешаны почти.

Уже рисуют город этой смесью,

В его безличье потеряюсь весь я,

Но ты письмо с любовью перечти.

И посети места, где быт наш грешный

Чередовался с тучей и скворешней,

Где небо ты показывала мне,

И где, рассветным увлечён рассказом,

Срывал плоды бессмертья краткий разум –

И храм провидел в хаосе камней…

Тебе в глаза пусть краски бьют ключами,

С твоими многоцветными ночами

Мощённые безмолвием поля

По милости небес – да разминутся…

Прочла? Так не замедли улыбнуться:

Пока писал, вдруг выздоровел я.

Даже сны без видений – гуще,

Чем октябрьский воздух гор,

Возвещающий и дающий

Мудрость – ветру, уму – простор.

Но его соберут морозы,

Как букет предрассветных астр,

И сгустятся в душе вопросы,

Превратив её в алебастр.

И – хрустальной свободы линза –

Этот воздух, зимой дарим,

Будет пристальным зреньем признан,

Созерцаем, как царь долин.

И покроет любые сани,

И заслонит любую щель. –

Овевавший лицо, он встанет

Цитаделью вокруг вещей.

В ту пору сонную, когда

Молчанье – это точка зренья, –

Листа над пропастью паренье

И нежилые города –

Собратья речи. А за нею,

При каждом слоге на посту,

Стоит, от крови сатанея,

Заворожённых дней пастух.

Я увидел – в разных странах

На бинтах бумаги – перья,

Как пинцеты в чистых ранах,

А слова, являясь, пели –

Альт, и тенор, и сопрано –

В кабинете, в зале, в келье.

Я увидел, как, раскинув

Сотни пальцев музыкальных

По больной клавиатуре,

Свет лечил друзей опальных –

И, сойдя, лежал на спинах,

На ковре, соломе, стуле…

На самой дальней из окраин,

Где год великим шёл постом

И мор садился как хозяин

При редкой трапезе за стол,

Служил у мельника Иосиф.

Порой, мешок с мукою сбросив

Средь поля с неокрепших плеч,

В страданьях слуха не утратив,

Он видел ангелов-собратьев

И слышал сбивчивую речь:

«Поют, скрипя, дверные петли,

Светильник полдня не погас,

Ступай за нами – и не медли

От смерти спрятаться средь нас!

Пока, голодный, по морозцу

Бежишь – и близится метель,

Твой Сад Заброшенный разросся,

С тобой свиданья захотел…»

Он отвечал: «Я грохот слышу

Солдат-губителей. Всё ближе

И неизбежней с каждым днём

Сестёр и братьев избиенье…

Народ, скажу я, внемли пенью

И засели нездешний дом!..

Я приурочен к злому часу,

И если в страхе отступлю –

Какие волны хлынут сразу?

Кого из вас я утоплю?

Творенье длится. Если сброшу

Мешок судьбы средь бела дня, –

Один из вас поднимет ношу,

Его пошлют сменить меня!»

…И светлый сонм, охвачен дрожью,

Бежал, как искры от огня…

О чтенье книг – немое построенье

Заиндевевших замков изо льда!..

И неприметно улицы старенье,

И то, что шаг затверженный солдат

Стал неуверенней, и то, что вовсе

Исчез сосед, как слово из стиха,

А годы разбредаются, как овцы,

В твоём лице утратив пастуха, –

Ты не заметишь, строя лучевые

Кварталы зданий, гаснущих тотчас.

Но выйдешь вдруг на улицы живые –

Занять у них дыханья, истощась, –

И встанет ель в дверях, как хмурый леший,

И, распахнув бесшумную метель,

Войдёшь в кирпичный город, побелевший

От снегопада множества смертей…

Внезапно расцветает море,

Обвито зарослями рук,

Вздымаясь в бунте и крамоле,

И над водою дышит Дух.

И в отрешённом ранге флотском

Пред Небом шкипер предстоит,

И завещанье пишет лоцман

Для развлеченья Нереид.

И слышен шторма взмах последний:

Над вознесённою волной,

Над шлемом бурь, на самом гребне –

Сразился Ангел с Сатаной!

Быть в сумраке – светом

И тьмой – поутру,

В метели – раздетым,

Одетым – в жару,

На Западе – шахом,

А в бездне – летать

И каверзным взмахом

Пространства взметать…

Творить – и лениться.

Мелькнёт эполет –

Учтиво склониться,

И плюнуть вослед!

В светлейших долинах лежал твой удел,

Но сам ты в один из семи

Тех дней невечерних слететь захотел,

Как лист, и ослепнуть с людьми.

Ты вышел, покинув бессмертный простор,

Гремя золотыми дверьми,

Вослед не послышался окрик: «Постой!» –

С небес безразличных семи.

Но, если стыдишься стать братом вещам,

Моё увещанье прими:

Я родину душ по ночам посещал, –

И ты посети с Низами!

Зеркальное застывшее пространство,

Родные колосящиеся степи,

Вода и свет, обнявшиеся страстно, –

Свежа, недвижна родина Петефи.

Но, недруг сердца и мечты союзник, –

Душой кляни, а языком приветствуй, –

Со свитой чисел, офицеров грузных,

Шагает Время мимо строя бедствий

И говорит: «Я честью заклинаю:

Исполни долг, а после славы требуй –

Верни всю кровь бурлящему Дунаю,

А весь порыв – безоблачному небу!»

В начале – тихий дом, и здесь

Живут герои Ариосто:

С них смерть навеки сбила спесь,

У них бесхитростно и просто

Цветёт блаженство на лице.

А близ провала – там, в конце,

Есть особняк героев Кафки,

И каждый мыслит: «Как я цел

Остался средь вселенской давки?..» –

И не решит никто задачи…

…На протяженье мостовой –

От Дома смеха к Дому плача –

Подземный мерный пульс живой,

И крови полная отдача

И поит, и во всей красе

Сырую землю содрогает…

С тем сердцем, словно Одиссей

С сиренами, мой слух играет.

Был мальчиком кудлатым,

И у корней, где мох,

Как рядом с тайным кладом,

Стоять часами мог:

Там муравьи копали,

Фундамент возводя,

И маленькие пальмы

Лоснились от дождя.

И жил народ любезный

В стране лесов и вилл,

А он, как дух небесный,

Над нею волен был.

Но мальчик стал подростком –

И ощутил, скорбя,

В садах, под корнем скользким,

В такой стране – себя.

И только много позже,

Покинув путь кривой,

Внезапно понял с дрожью,

Кто смотрит на него…

Вблизи гнездящихся меж мыслей

Домов, гнетущих и квадратных,

Близ газовых заводов, близ ли

Орудий пахотных и ратных, –

Не знаю, только в гиблом месте

Толпятся ночью под покровом

Чернеющих, как дым, известий:

Не жди рассвета в мире новом!

Его не будет. Проходи же.

Привыкни к жизни одноцветной! –

Но смотрят вверх. И небо ближе.

Росою пахнет предрассветной.

Мне прежде яви открывалось

В широком сне:

Деревья стягами взвивались,

И крепостями надмевались

Леса к весне.

И снился ты: твои полёты,

Паденья крик, –

Цветущих яблонь повороты,

Вперёд смотрящий, с видом Лота,

Седой цветник.

И только так могло случиться,

Слетевший лист:

В преддверье смерти – чем лечиться?

Предначертанье ветра – чисто,

И сам он чист.

Внезапною зарёю ранней

Разбужен мальчик. Он взволнован

Цветным сверканием собраний

И бесконечно звёздным, новым,

Слепящим небом. Там, над домом,

Всё ожило – и смотрят люди

Вслед лицам, некогда знакомым,

И взглядам, гаснущим в салюте.

И на балконе замер мальчик:

Под ним – в сибирский лес длиною –

В обрядовых застыла плачах

Толпа зарезанных войною.

Но вдруг – средь мёртвых – вдох и выдох:

Из них один стоит всех выше,

Один из некогда убитых

Над городом внезапным дышит…

И понял он, что без порезов

Прожитых жизней – жив не будешь,

Что прошлое не схватишь трезво

И только опрометью – скрутишь.

Из цикла «Песни безумца»

От облака к облаку перелетая

И всё оставаясь внизу,

Ты, острая чайка, ты, чайка крутая,

Зачем накликала грозу?

Иль думала ты – урагана порывы

Покажут бескрылому мне

Сверкание громом разбуженной рыбы

На чёрной от дыма волне?

Покажут, как в лаву кипящую рельсы,

Состав ослепив, перешли,

Как рушатся грады, взметаются веси

И кровь вопиёт от земли?

Покажут, как, страны в созвездья взметая,

Впадает Земля в забытьё, –

Ты, лютая чайка, ты, чайка литая,

Ты, мёртвое время моё…

В солнце птицы стреляли, как в цель,

Затащив беззащитное за реку.

Вдруг – дыханье Его на лице:

Я горел. Он держал меня за руку.

В торопливой, толпливой воде

Он не дал, по наитью единому,

Обезмолвиться в мире людей,

Стрекотать средь полей по-звериному.

Но и зрячим поёт поводырь

И прозренье надёжное дарит нам –

Ярче сада, бурливей воды

И заката священней и памятней.

Красота безропотна. На всём –

Отпечаток боли и терпенья.

Поле, заселённое овсом,

Готика куста, чертог репейный –

Не ответят, если запоёшь.

И молчанием неразделённым

Всё полно. А сожаленье – ложь,

Словно плач царя над разорённым,

Поступь дыма по овражным склонам,

И умершим – долгожданный дождь…

Сколько листьев! Сколько душ,

Вырванных из тела,

Взелениться в эту глушь,

Прорасти успело!

Сколько плача в городах,

На ветвях – рождений,

Из подвала на чердак –

Сколько восхождений!

Сколько судеб, сколько доль

В узенькую дольку

Обратил лесной король, –

Сколько листьев! Сколько…

Бежит, не убегая,

Закатная река,

Её, не убивая,

Пронзает луч клинка,

А в ней, в траве-короне,

Простившись с белизной,

Лежит, не похоронен,

Зелёный царь земной.

Чем дольше я смотрел, тем твёрже

Был убеждён, что это – зверь:

От скул с нетерпеливой дрожью

До хищных складок у ноздрей

И влажных глаз нечеловечьих,

В которых шаткий ум дремал…

Но, убеждённый льстивой речью,

Я забывался – и внимал…

Все волненья обмелели,

Забывается недавнее.

Словно постоялец в теле,

Суетой душа не сдавлена.

Думал: в ум стучится гибель,

Это лето – не во сне ж его

Мир летящий залпом выпил,

Чтобы стать снежнее снежного?

Расцветали, опадали,

Созревали, чтобы выстелить

Путь белеющих сандалий,

Проложить смертями чистыми –

Тем, сходящим свыше, тропы,

Чьи ступни не свыклись с трением,

И они прошлись для пробы

По снежинкам, как по терниям,

И поют: «Мы тоже снимем

Угол с высохшими розами

В помещенье этом зимнем

С облетевшими вопросами…»

Снова лампа зажжена,

Ждешь любви и сил прилива,

Как в родные времена –

Под ночной немой оливой,

Где лампада боязливо

Гасла с приближеньем сна.

Это ты? А если нет –

Отчего же так похожи

Мысли грушевая кожа,

Чувства персиковый цвет?

Почему приходит то же

Слово через сотни лет?

Это ты? А если да –

Я люблю тебя, как раньше,

И меня твой стих звенящий

Увлекает, как вода,

Сквозь смертельных бедствий чащи –

Вот на этот луч, сюда.

Средь войск земли – благословенна будь,

До неба ростом – армия морская!

Тысячекратно преграждая путь

И снова беспрепятственно впуская,

Поёшь: «Воскресни – и из тучи пей!»

И вновь – у губ, и вновь свистишь поодаль…

Бубенчики распавшихся цепей

И путы с неба спущенной свободы!

Когда в гробницу страха жизнь легла,

Когда безумье было облегченьем, –

На ум, как на спалённые поля,

Вы низошли пророческим реченьем!

Вы пели властно, к вечности будя,

У времени на густохвойных склонах.

Спою и я, за струями следя.

И терем без единого гвоздя –

Да будет крепче кровию скреплённых!..

………………………………

…Был вечер густ. Играл бессонный Рихтер.

И, выйдя в мелочь свежего дождя,

Суть музыки запамятовал Виктор.

Она взошла в сознанье погодя –

Когда во всю ревущую длину,

Устав от запахов вокзальных, поезд

Обрушился в вечернюю волну –

И пел, во тьме мелкопоместной моясь.

И в тамбуре мелодию одну

Зрачки твердили, станции встречая.

И в ней стакан недопитого чая,

И лишний, осчастлививший билет,

И дама, поводившая плечами

От скуки, и концерты прошлых лет –

Кружат весенней сорванной листвой,

И каждый лист – живой в многоголосье,

И длится равновесья торжество

Как чудо в их нахлынувшем хаосе.

И это – Бах и музыка его…

…Одиннадцать мелькнуло полустанков.

Шлагбаумы с расцветкой арестантов

Впускают поезд. Виктор видеть рад,

Как на плакате два бойца из танков

Встречают прошлой осени парад.

Дождь, бывших пассажиров подхватив,

Как опытный носильщик чемоданы,

Уносит их. И в суете мотив

На станции сиротской долгожданной

Теряется, свой скользкий луч скрестив

С берёзовыми мокрыми ветвями.

И Виктор ищет, шевелит бровями,

Но нет – не вспомнить. И темно притом.

Здесь только пьяный хвалится правами,

Да туча ловит мир открытым ртом.

И свет заката тает восковой,

А через рощу путь ещё не близкий, –

Да ну его, мотив. Ведь не впервой.

Ведь он не паспорт: выбросишь без риска…

…Большим плащом накрывшись с головой,

Уходит Виктор в воинскую чащу.

…И жизнь с дождем несут сквозь лес журчащий

Его, как полуспящее дитя

Отец усталый, засыпая, тащит…

Забывшись, словно медленно летя,

Он шёл меж веток, не заметив, как,

Мелодию тропинки прерывая,

Фонарь в дотоле незаметный мрак

Вонзился и сгустил его, кивая

Дубов косматых тенью. Лай собак

Прошёл, как дрожь, по утреннему лугу.

И вдруг, подобно вспугнутому кругу

На камнем растревоженной воде,

Расплылся бас: – Привет душевный другу!

Здорово, Виктор! Пропадаешь где?

Дождь, пробуждая, падал на лицо…

Всмотревшись, он вскричал: – Откуда, Яков?! –

И под навес на ветхое крыльцо

Взошли. – Во всём и всюду одинаков

И сызмальства считаясь подлецом,

Ты опоздал часочков этак на семь…

И на крыльце запахло пятым классом

И окриками школьного двора…

– Вчерашним чаем эту полночь скрасим!

– Я так подумал – дверь открыть пора…

…Возня с замком, каникулярный смех,

Скрип, запах чая и сырой фанеры.

– Полдня в кустах скрывался ото всех,

И только ливень действовал на нервы.

– Переоденься! Не соболий мех,

Но рубище, достойное дервиша…

Строй дождевой маршировал по крыше…

– Так от кого ты прятался? Ответь!

– За стенкой кто? Соседи? Можно тише?

– Там Васька. Расхрапелся, как медведь.

– А, это тот, что восемь лет назад…

Он жив ещё? – Как слышишь. – Снова стонет?

Он, видно, жизни и во сне не рад:

По крикам судя – и горит, и тонет…

– Что ж, получил по долгу службы, гад…

Так что ты? Не по этому ли делу?

– А разве так не видно? Не в беде ли,

Ушедши из дому, под ливнем ждут,

Пока душа не отсыреет в теле,

Глядясь в стекло стекающих минут?

А в чемодане – шесть любимых книг,

Электробритва, рижский хлеб и вафли…

Сидишь – и поджидаешь каждый миг

Гостей незваных… Ну скажи – не граф ли?

– Так ты боялся, чтобы не настиг

Тебя закон карающий на даче,

Притом не на твоей? – Могло б иначе

Всё обойтись, не так, как в прошлый раз…

Я верю в Бога, только не в удачу.

Два года ссылки. Бог от срока спас…

…Вдруг свет погас. Тогда в беседу их

Включился дождь, безмолвно-говорливый,

И от его признаний Яков стих

И сидя задремал, почти счастливый…

…И был рассвету дорог каждый штрих

Дождём густым расчерченного сада,

И он решил: художнику не надо

Мешать, а рядом тоже места нет –

И за садовых влажных туч ограду

Он скрылся, седоватый сея свет…

– Я утром, дом разыскивая твой,

Названье слышал – «Воинская роща»…

Неужто там, прикрытые листвой,

Стоят ракеты? Объясни попроще, –

Спросил, очнувшись, Яков, чуть живой

От сновидений тягостных без счёта.

– Там, кажется, в войну стояла рота, –

Василий врал. – Не помню уж сейчас.

Иль просто так – назвали в честь кого-то:

Помещика… Пошли туда, как раз!..

…А дождь к утру немного отдохнуть

Намерился, друзьям предоставляя

Свою замену мелкую и путь

В глухом лесу, хранившем запах чая.

Им воздух и теснил, и полнил грудь

Предчувствием полётов небывалых,

Им жизнь в сменяющихся покрывалах –

В зелёных, голубых – входила в кровь

И пела им, как могут на привалах

Петь воины очищенных миров:

«Средь скал и садов твоих –

Как вихрь,

Олени, олени!

Сквозь сорок слепых поколений –

Ты сердцем лови их!

Здесь – полночь и полурассвет:

В родстве с глаголами вещих,

Там – дети убитых, воскресших –

В сиянье, в игре, в торжестве!

Прислушайся и пойми –

В семи

Свечах

Твой фитиль зачахший

И воск

Твоих войск

Зажжён

Моленьем мужей и жён –

И пламя вскипает в чаше!

Кому во врата вступить –

И солнечной крови

У мёртвых веков в изголовье

Горстями испить?

Средь скал и садов,

Средь оленьих следов –

От света миров замри!

Там луч, не ломаясь, длится,

Там грозных Ангелов лица –

В границах

Новой земли!..»

Снег таял, над страной огромной

Сочился с крыш, а возле нар,

Внизу, скопился лужей тёмной

И людям кровь напоминал.

Но он её с земли смывал,

И лишь в горах взгремело звонко –

И снежно-каменный обвал

Убил бежавшего ребёнка…

…………………….

…Их четверо, средь них витает

Дым сигарет и рой теней,

И каждый об одном мечтает –

Поговорить наедине

С другим. Вино на самом дне,

И льдинкой будущее тает.

Они сошлись к какой-то дате,

И каждый свой язык стерёг,

И каждый знал, что здесь – предатель,

Подозревал двоих из трёх.

И встретились они некстати:

Здесь крест трагических дорог

Стальным гвоздём скрепиться мог.

И с каждым вздрагиваньем лифта

Их в дрожь бросало, четверых,

И зарождалась не молитва,

Но неосознанный порыв

В их душах. – Прочь из этой тёмной

Поры тянул и к смерти звал…

Снег таял над страной огромной,

Сочился с крыш и кровь смывал.

И каждый видел два – враждебных,

Одно – любимое лицо.

В слепом преддверье дней судебных

Оно пленительной пыльцой

Пчелиной памяти казалось.

В слепом октябрьском саду –

Одна нетронутая завязь…

И в улей смерти рвался дух –

Влететь негаданно и круто,

С амброзией внезапных слёз,

С последними словами друга,

С которым верил, плакал, рос.

Но даже это не сбылось…

Внезапно обрывался выдох,

Нежданно обжигался вдох:

Смешенье жизней – не разбитых,

Но тьмой растёртых в порошок,

И голоса ослепших скрипок

Над крематорием надежд…

Как снег на крыше густ и свеж,

Как на земле от крови липок!

Кто нас судом неправым судит?

Он чёрен, зорок, не раним.

Он обрывает нити судеб,

Мы все виновны перед ним.

Кто братьев выстроил в колонну?

В тюрьму, на муку и во тьму

Они идут – по одному,

По тысяче и миллиону…

…Им, четверым, открылся этот сад

Однажды ночью, и открытье это

Росло, как гром, и длило свой раскат,

Окликнув в сердце каждого – поэта.

Среди росы стихи слагались вслух –

Пока, как вор, в орешник сумрак лазил,

Пока звезда, чуть видимая глазу,

Натягивала воздух, словно лук.

Крутые шевелились корневища,

И мальчики сидели на камнях,

И Верхний сад их возносил всё выше,

Рассыпанными звёздами обняв…

………………………….

…И так они встречались часто.

Их мыслям было не впервой

В полночной люльке слов качаться

Меж строгим небом и травой.

И кто-то приходил не к сроку,

И ждал других, и внятно рос,

На скрытую глядел дорогу,

Тенями пройденный насквозь.

У входа в сад, у трёх берёз

С переплетёнными корнями,

Они садились вчетвером,

И кто-то вслух: – Смотри – над нами

Так пусто – покати шаром…

Одни ковши, круги, квадраты –

Неисчислимые караты,

И пусто всё ж.

– К чему ты клонишь?

– Пусть небосвод глядит царём,

Но лучшие из всех сокровищ

Лишь на земле мы соберём…

Незримый рост, и грусть, и шалость,

И постиженья жизни страх.

И сада жалобы мешались

С шипеньем хвойного костра…

Пока к рассвету мрак не выцвел,

Огонь для каждого из них

Играл на трёх прекрасных лицах

Сонату судеб неземных…

……………………

…И если кто из четверых на миг

Опомнится среди забот житейских,

То Верхний сад ему из вод Летейских

Протянет ветви. Хоть одну из них…

На той земле, где восковеют лица,

Назад мелькнувшим взглядом улови

Июля чудотворную десницу

И Верхний сад – предвестие любви…