Стихотворения. Проза

Проза Путевые дневники

«Отправляясь за тысячу ри, не запасайся едой, а входи в Деревню, Которой Нет Нигде, в Пустыню Беспредельного Простора под луной третьей ночной стражи»6 — так, кажется, говаривали в старину, и, на посох сих слов опираясь, осенью на восьмую луну в год Мыши эры Дзеке7 я покинул свою ветхую лачугу у реки и пустился в путь: пронизывающе-холодный ветер свистел в ушах.

Когда проходили через заставу,8 полил дождь, и окрестные горы спрятались в тучах.

Человек, которого звали Тири,9 стал мне опорой во время этого пути, и в непрестанных попечениях не знало устали его сердце. К тому же взаимное дружелюбие наше столь велико, что, ни в чем разногласий не имея, доверяем друг другу во всем — да, таков этот человек.

Тири

Шагая по берегу реки Фудзи, мы вдруг увидели брошенного ребенка лет так около трех, который жалобно плакал. Очевидно, кто-то, добравшись до этой стремнины, понял, что не сумеет противостоять натиску волн этого бренного мира, и бросил его здесь дожидаться, пока жизнь не растает ничтожной росинкой. «Что станется с этим кустиком хаги, дрожащим на осеннем ветру,11 — сегодня ли опадут его листья, завтра ли увянут?» — размышляя об этом, я бросил ему немного еды из рукава.

Что случилось — навлек ли ты на себя ненависть отца, разлюбила ли тебя мать? Но нет, не может отец ненавидеть, а мать разлюбить свое дитя. Видно, просто такова воля Небес, плачь же о своей несчастливой судьбе.

В день, когда мы переправлялись через реку Ои, с утра до вечера не переставая лил дождь.

Тири

Случайно увиденное:

На небе смутно светился еле видный серп двадцатидневной луны, нижние отроги гор были объяты мраком, мы продвигались все дальше и дальше, «свесив с седел хлысты», вот остались позади несколько ри, а петуха все не слышно.13 Как и Ду Му, в ранний час пустившийся в путь, «до конца не успели проснуться», и только когда добрались до Саенонакаяма, утренняя сонливость внезапно оставила нас.

Воспользовавшись тем, что Мацубая Фубаку14 был в Исэ, решили навестить его и дней на десять дать отдых ногам.

Когда день преклонился к вечеру, отправились к Внешнему святилищу15: у первых врат-тории уже сгустилась мгла, кое-где горели фонари, на прекраснейшей из вершин ветер шумел в кронах сосен,16 проникая глубоко в душу, и, охваченный волнением, я сказал:

Не препоясаны чресла мечом, на шее висит сума, в руках — восемнадцатичастные четки. Похожу на монаха, но загрязнен пылью мирской, похожу на простолюдина, но волос на голове не имею. Пусть я не монах, но все, кто не носит узла из волос на макушке, причисляются к племени скитальцев, и не дозволено им являться перед богами.

Внизу, по долине Сайгё,17 бежит поток. Глядя на женщин, моющих в нем бататы, сказал:

В тот же день на обратном пути я зашел в чайную лавку, где женщина по имени Те,19 обратившись ко мне, попросила: «Сложи хокку, моему имени посвятив», и тут же достала кусок белого шелка, на котором я написал:

Посетив уединенное жилище отшельника:

В самом начале Долгой луны20 добрались до моих родных мест21: забудь-трава вокруг северного флигеля поблекла от инея, не осталось никаких следов.22 Все изменилось здесь за эти годы, братья и сестры поседели, глубокие морщины залегли у них меж бровей. «Хорошо хоть дожили…» — только и повторяли, других слов не находя, потом брат23 развязал памятный узелок-амулет и протянул мне со словами: «Взгляни на эту седую прядь. Это волосы матушки. Ты, словно Урасима с драгоценной шкатулкой,24 брови у тебя стали совсем седыми». Я долго плакал, а потом сказал:

Перейдя в провинцию Ямато, мы добрались до местечка в уезде Кацугэ, которое носит имя Такэноути. Здесь родина нашего Тири, поэтому мы на несколько дней задержались, дав отдых ногам.

За бамбуковой чащей — дом:

Пришли поклониться храмам Таима на горе Футагамияма и там, увидев росшую в храмовом саду сосну, я подумал — истинно, вот уже тысячу лет стоит она здесь. Крона ее так широка, что и впрямь тысячи быков могли бы укрыться в ее тени.26 Пусть и считается, что деревья лишены чувств,27 но что за счастливая и внушающая благоговение судьба у этой сосны: оказаться связанной с Буддой и избежать топора.28

На этот раз один — все дальше и дальше — брел по тропам Есино: вот уж и вправду горная глушь — многослойные белые тучи громоздятся над вершинами, дождевой туман прикрывает ущелья, там и сям разбросаны по склонам, словно игрушечные, хижины дровосеков, на западе рубят деревья, а стук топоров раздается на востоке, удары храмовых колоколов рождают отклик в самой глубине души. Издавна люди, забредавшие в эту горную глушь и забывавшие о суетном мире, убегали в стихи, находили убежище в песнях. В самом деле, разве не такова и гора Лушань29?

Остановившись на ночлег в монастырской келье:

Навестив травяную хижину преподобного Сайгё, прошел к дальнему храму, откуда, повернув налево, примерно на два те31 углубился в горы: по сторонам чуть заметные тропки, протоптанные людьми, приходящими за хворостом, между ними отвесные ущелья — вид, воистину возвышающий душу. «Капающий родник»,32 похоже, совсем не изменился, и сейчас падает вниз — кап да кап…

Окажись в стране Фусан33 Бо И,34 он бы непременно прополоскал этой водою свои уста. Узнай об этом роднике Сюй Ю, он именно здесь промыл бы свои уши.35 Пока я поднимался вверх по горным тропам, пока спускался вниз, осеннее солнце стало клониться к вершинам, а поскольку многие прославленные места еще не были мною осмотрены, я ускорил шаг и прежде всего направился к могиле государя Годайго.

Покинув провинцию Ямато и пройдя через Ямасиро, я вышел на дороги земли Оми, достиг Мино, затем, миновав Имасу и Яманака, оказался у древней могилы Токива.37 Моритакэ из Исэ38 сказал когда-то: «На господина Еситомо осенний ветер похож».39 Интересно, в чем он увидел сходство? Я же скажу:

Фува41:

В Оогаки остановился на ночлег в доме Бокуина.43 Когда-то, выходя из Мусаси, я думал о том, что, может быть, кости мои останутся лежать в открытом поле, вспомнив об этом теперь, я сказал:

В храме Хонтодзи в Кувана:

Поднялся со своего «изголовья из трав», и, не дожидаясь, когда окончательно рассветет, вышел на берег моря…

Пошел поклониться святилищу Ацута. Вокруг — развалины, ограда упала и исчезла в густой траве. В одном месте натянута рисовая веревка, отмечающая местоположение малой кумирни, рядом стоят камни, названные именами разных богов. Полынь и грусть-трава повсюду растут привольно, но именно это запустение пленяет душу больше, чем чинное благополучие иных святилищ.

Сложил, выйдя на дорогу, ведущую в Нагая:

Пошел посмотреть на снег:

Увидев путника:

Встретив сумерки на морском берегу:

В одном месте развязываю шнурки на сандалиях, в другом — бросаю свой посох, так странником бесприютным встречаю конец года.

Да, и такие слова произносил, когда в своей горной хижине переваливал через вершину года.

На дороге, ведущей в Нара:

Уединившись в Нигацудо47:

Добравшись до столицы, наведался в горную хижину Мицуи Сефу49 в Нарутаки.

Сливовая роща:

Встретившись с преподобным Нинко в храме Сайгандзи, в Фусими51:

Идя по тропе в Оцу, проходя через горы:

Глядя сверху на озерную гладь:

Днем, решив немного отдохнуть, присел в харчевне:

Сложил в пути:

В Минагути встретился со старым приятелем, с которым не виделся двадцать лет:

Один монах из Хиругакодзима, что в провинции Идзу — он тоже уже с прошлой осени бродит по разным местам — услышав мое имя, напросился в попутчики и следовал за мной до самого Овари.

Этот монах сообщил мне, что Дайтэн, настоятель храма Энгакудзи, в начале первой луны нынешнего года изволил отправиться в мир иной. Ах, ведь и в самом деле, наша жизнь лишь непрочный сон — вдруг остро ощутив это, я с дороги послал Кикаку53:

Отправил Тококу55:

Дважды побывал у Тое,56 а поскольку он как раз собирался в Адзума, сказал:

Заехав по пути в горную хижину в стране Каи:

На четвертый месяц я возвращаюсь в свое жилище и постепенно избавляюсь от дорожной усталости.

Сначала далее следовали строфы, которыми мы обменялись, и послесловие Содо.57 Потом я их убрал.

Внутри сотни костей и девяти отверстий58 находится нечто, и это нечто имеет временное прозвание — Кисея На Ветру59 — Фурабо. Возможно, так он назвал себя потому, что кисея и в самом деле легко рвется на ветру. Он давно питал слабость к «безумным строфам».60 И в конце концов решил посвятить им всю свою жизнь. Иногда, утомившись, он подумывал, уж не бросить ли ему это занятие, иногда тешил свою гордость мыслью, что со временем сможет превзойти прочих — такие противоположные чувства раздирали его душу, и из-за этой своей слабости так и не удалось ему обрести покоя. Одно время искал он продвижения по службе, но из-за этой слабости принужден был отступиться, одно время стремился к наукам, надеясь рассеять мрак своей глупости, но из-за этой слабости терпел неудачи, и в конце концов у него, бесталанного и неумелого, остался только один путь в жизни.

Японские песни Сайгё, нанизанные строфы Соги,61 картины Сэссю,62 чайное действо Рикю63 проникнуты одним общим духом. К тому же всякое изящное искусство64 подчиняется естеству и дружит с четырьмя временами года. Коль скоро ты видишь, то не можешь не видеть цветы, коль скоро ты думаешь, — не можешь не думать о луне. Когда то, что ты видишь, не является цветами, ты все равно что грубый варвар. Когда нет цветов в твоих мыслях, ты подобен дикому зверю. Уйди от варварского, отвратись от дикости, подчинись естеству, вернись к естеству.

В начале Богопокинутого месяца,65 когда погода была весьма переменчивой, я вдруг ощутил себя ничтожным листком, увлекаемым неведомо куда порывом ветра…

Вторую строфу сочинил некий Тетаро из Иваки,66 он оказался вместе с нами в хижине Кикаку и любезно вызвался проводить меня «до заставы».67

Эти стихи, поднесенные мне благородным Росэном,68 стали первым подарком, полученным в знак прощания: все старинные друзья мои, и близкие и далекие, все ученики поспешили проведать меня и выказать мне свое расположение — одни принесли стихи, песни и прочие сочинения, другие — узелки с монетами на «обувку». Мне можно было не утруждать себя, запасаясь едой на три месяца.69 Легкое бумажное платье и теплое ватное, монашеский клобук, чулки — всем снабдили меня заботливо, так что ни иней, ни снег, никакие тяготы пути не были мне страшны. Некоторые устраивали катанье на лодках, задавали пиры в своих загородных домах, другие приходили с вином и закусками в мою травяную хижину, желая мне счастливого пути и сожалея о разлуке — словом, проводы получились излишне торжественными, создавалось впечатление, что собирают в путь чрезвычайно важную персону.

Так вот, если говорить о путевых дневниках, то господин Ки,70 монах Темэй71 и монахиня Абуцу72 истощили красоту слога и исчерпали чувства, после них все были на одно лицо: довольствуясь последками предшественников, они не добавили к написанному ими ничего нового. А уж тем более это не по силам человеку столь неглубоких знаний и заурядных способностей. «Сегодня с утра шел дождь, с полудня прояснилось», «здесь растет сосна, там — протекает такая-то река» — конечно же, так может написать всякий, но ежели ты лишен неповторимости Хуана и новизны Су,73 то уж лучше молчи. И все же увиденные по дороге красивые пейзажи невольно запечатлеваются в сердце, иногда же так хочется поведать кому-нибудь о тяготах и лишениях, выпадающих на долю путнику, обретающему ночлег в горной гостинице или на деревенском постоялом дворе! Видя в этом один из способов уподобиться облакам и подчинить себя воле ветра, начинаешь записывать все, что остается в твоей памяти, собираешь воедино случившееся позже и происшедшее раньше, полагая при этом, что люди, принимая твои записи за невнятное бормотание пьяного или бред спящего, отнесутся к ним не всерьез, а «как придется».74

Остановившись в Наруми:

Мне рассказали о том, что однажды в этой гостинице изволил остановиться князь Асукаи Масааки,75 именно тогда он сложил песню:

которую, собственноручно переписав, вручил хозяину.

Решив навестить Тококу, который отшельником живет в местечке под названием Хоби в провинции Микава, я написал о том Эцудзину,76 затем покинул Наруми и, воротившись примерно на двадцать пять ри, заночевал в Есида.

Проселочные дороги Амацу, узкие тропки, бегущие сквозь поля — там было особенно холодно из-за ветра, дующего прямо с моря.

От деревни Хоби до мыса Ирагосаки, кажется, всего одно ри пути. Сам мыс является продолжением провинции Микава, от Исэ его отделяет море, но по какой-то неведомой причине в «Манъесю» он был включен в число достопримечательностей Исэ.77 На песчаной косе этого мыса собирают раковины «гоиси».78 Кажется, люди их называют еще «белые ираго». На горе Хонэяма ловят соколов. Это крайняя точка на берегу Южного моря, куда они прежде всего опускаются, прилетая из заморских стран. Вспомнив о том, что соколы из Ираго тоже воспеты древними поэтами, я почувствовал себя еще более растроганным:

Увидев, что в Ацута обновляют святилище:

Некоторое время мы провели, отдыхая, в краю Хоса,79 где пользовались гостеприимством то одного, то другого местного жителя.

На поэтическом собрании в доме одного человека:

На поэтическом собрании, устроенном одним человеком:

В те дни нас иногда навещали любители поэзии из Мино, Оогаки и Гифу, и вместе нанизывали мы строфы — то полные циклы «касэн»,80 то половинные — в один лист.

На десятый день месяца Бегающих наставников81 мы покинули Нагоя и направились в мои родные края.82

В селении Хинага, куда, как было сказано: «Из Кувана, изголодавшись, пришел»,84 нанял лошадь и дальше поехал верхом, когда же поднимался на холм «Опираясь на посох» — Цуэцу- кидзака, то, поправляя седло, упал на землю:

Я был так огорчен, что, сочиняя эти строки, совершенно позабыл о сезонном слове.85

В последний день года, сожалея о расставании, до глубокой ночи пил сакэ, и в первый день года никак не мог пробудиться:

Начало весны:

В провинции Ига, в местечке Аваносе, есть древняя могила преподобного Сюндзе. В былые дни стоял здесь монастырь, который назывался, кажется, Гоходзансиндайбуцу-дзи, но лишь имя на века сберегло память о нем, от главного храма осталось одно подстенье, кельи тоже исчезли, уступив место полям да огородам, священные изображения, возвышавшиеся когда-то над землей на один дзе и шесть сяку,87 погребены под зеленым мхом, и лишь головы доступны почтительным взглядам паломников, одна только фигура преподобного Сюндзе пребывает в полной сохранности, являя собой неоспоримое свидетельство величия тех давних дней, и, глядя на нее, я чувствовал, как на глаза мои навертываются слезы. Каменные лотосы и львы грудами лежали в зарослях полыни и хмеля, казалось, взгляд улавливает и засохшие стволы деревьев сара.88

В местечке Ямада провинции Исэ:

У храма Бодайдзан:

Рюсеся90

Встречаю Сэцудо из дома Инспектора Адзиро92:

Собрание в травяной хижине:

В саду у святилища нет ни одной сливы. Подумав, что должно быть тому какое-то объяснение, справился у управляющего, но он сказал мне, что никаких особых причин нет, просто слив здесь не было изначально, за исключением одной, которая растет позади жилища юных жриц.

Была уже вторая половина месяца Яёи,94 когда мое беспокойное и изменчивое, словно цветы, сердце повлекло меня к новым вехам, а мысли устремились к цветам Есино. Человек, готовый разделить со мной радости и печали страннической жизни, — я сговорился с ним еще в Ирагосаки,95 — встретил меня в Исэ, а поскольку он собирался стать для меня чем-то вроде мальчика на побегушках, подпорой в пути, то и имя себе выбрал соответственное — Мангикумару.96 Звучало оно и в самом деле по-отрочески, в чем была особая прелесть. И вот, перед тем как выйти за ворота, написал я в шутку на шляпе своей: «Два путника, вместе вершащие путь и не задерживающиеся в движении своем между небесами и землей».

Мангикумару

Дорожная утварь, ежели ее много, становится помехой в пути, поэтому мы отказались почти от всего, но так или иначе пришлось взять с собой постельные принадлежности, по одному бумажному платью, что-то вроде плащей, тушечницу, кисти, бумагу, кое-какие лекарства, коробки с едой — все это мы связали в узлы и взвалили на плечи, получилась ноша весьма обременительная для человека со слабыми ногами, казалось, будто она тянет меня назад, в результате продвижение наше было еле заметным, зато дорожных мытарств изведали мы в избытке.

В Хацусэ:

Мангику

На горе Кадзураки:

Мива. Вершина Тономинэ. Перевал Пуповина. Путь от Тономинэ к Драконьим вратам — Рюмон.

Драконьи врата — Рюмон:

Западная река — Нидзикко:

Стрекозиный водопад — Сэйрэй-га таки.

Водопад Фуру находится в горах на расстоянии 25 те от святилища Фуру-но мия.

Водопад Нунобики. В верховьях реки Икута, в стране Цу.

Водопад Мино. По дороге через горы к храму Катиодзи.

Вишни:

Родник во мху100:

Три дня провел я с вишнями Есино, любовался рассветами и закатами, печальный свет предрассветной луны проникал в мою душу и полнил грудь, меня чаровали виды, воспетые некогда господином Регентом,101 я блуждал по тропам в поисках веток, надломленных рукой Сайгё,102 вспоминал строки, когда-то оброненные здесь Тэйсицу: «Вот это да!..»,103 сам же не умел найти ни единого слова, да, как это ни досадно, бесполезные уста мои неизменно оставались замкнутыми. Стремление к прекрасному, заставившее меня пуститься в путь, было воистину неукротимо, но вот я здесь и не могу ничего сказать — прискорбное обстоятельство!

Гора Коя:

Мангику

Песенная Бухта — Вака-но ура:

Монастырь Кимиидэра.106

Ступни мои были стерты до крови, я невольно вспомнил о переправе Сайгё через реку Тэнрю107 и подумал, что, наверное, мало чем от него отличаюсь, когда же пошел нанимать лошадь, мне на память пришел давний случай с разгневанным отшельником.108 Красота гор, равнин, морей и побережий представляется мне проявлением созидательной деятельности высших сил, я устремляюсь сердцем вослед за идущими по пути освобождения от привязанностей, ищу истину, открывающуюся человеку, посвятившему себя служению прекрасному. Я покинул свое жилище, и нет у меня желания обзаводиться скарбом. Руки мои пусты, а потому неведомы мне дорожные страхи. Свой размеренный шаг предпочел я дорожному паланкину, и лакомее мяса мой скромный ужин. Где пожелаю, там и остановлюсь передохнуть, когда захочу, тогда и продолжу идти дальше. Только две каждодневные заботы имею. Как бы найти подходящее пристанище на ночь, да где бы раздобыть прочные сандалии по ноге — вот и все мои немудреные желания. Одно настроение является на смену другому, каждый новый день рождает новые чувства. А уж если случится встретить на пути человека, хоть немного сведущего в прекрасном, радость просто безмерна. Впрочем, даже если случай посылает тебе человека, которым в обычное время ты непременно бы пренебрег, полагая его косным и твердолобым, разговорившись с таким где-нибудь в глуши или вдруг обнаружив его в заброшенной землянке или в заросшей хмелем хижине, испытываешь такое чувство, будто среди камней или битой черепицы обнаружил драгоценный камень, будто в грязи нашел золотой слиток, сразу же представляешь себе, как ты об этом напишешь или расскажешь кому-нибудь — право же, это одно из главных удовольствий, выпадающих на долю страннику.

День смены одежд109:

Мангику

В день Омовения Будды,110 бродя по Нара от одного храма к другому, увидел, как олениха родила олененка — удивительно, что это произошло именно сегодня:

Увидев священную картину, на которой было изображено, как Гандзин,111 настоятель монастыря Седайдзи, плывя по морю в страну Ямато, преодолевает семьдесят несчастий, и как в конце концов его ослепляет соленый морской ветер…

В Нара расстаюсь со старыми друзьями:

В Осака, в доме у одного человека:

Сума:

Стоит середина месяца Зайца,114 и небо, еще окутанное неясной дымкой, пленяет изысканной красотой, в эти быстротечные ночи луна особенно прекрасна, она льет свой свет вниз на горы, уже темнеющие молодой листвой, тут откуда-то со стороны моря начинает брезжить рассвет, невольно наводящий на мысль о том, что пора бы прилететь и кукушке. Вот уже в предгорьях румянятся волны злаков, а вдалеке, возле рыбачьих хижин, туман, постепенно рассеиваясь, открывает взору слабо колышущиеся маки.

Сума делится на Восточное Сума, Западное Сума, Прибрежное Сума, и трудно понять, чем промышляют в каждой из этих трех местностей. У всех на слуху песня «с трав морских капли соли стекают…»,115 но и этим промыслом, похоже, в наши дни уже никто не занимается. Здесь ловят сетями рыбу, которая называется кисуго, и сушат ее прямо на берегу, раскладывая на мелком песке, отчего рыбу часто таскают вороны. Некоторые, вооружившись луками, пугают их, но вряд ли это можно считать занятием, достойным рыбака. Подумав, однако, что, быть может, они пытаются таким образом сохранить память о некогда разыгравшихся здесь сражениях,116 я почувствовал себя пристыженным и, преисполненный тоски по прошлому, решил подняться на вершину Тэцукаи — Железного Посоха. Отроку, который был моим проводником, видно, не по душе это пришлось, во всяком случае, он под разными предлогами попытался уклониться, я же, как мог, старался задобрить его, обещал накормить в чайной лавке у подножья, словом, являл собой фигуру растерянную и жалкую. Моему провожатому было, очевидно, года на четыре меньше, чем тому деревенскому молодцу, которому, как известно, исполнилось шестнадцать,117 тем не менее он вынужден был сопровождать меня на пути в несколько сотен дзе, вдвоем мы карабкались на крутые и извилистые, как бараньи кишки, утесы, не раз готовы были сорваться вниз и чудом удерживались, цепляясь за ветки азалий, за стебли низкорослого бамбука, задыхались, обливались потом, словом, прошло немало времени, прежде чем мы оказались наконец у Облачных врат, — и, разумеется, этим я обязан стараниям моего ненадежного вожатого.

Ночлег в Акаси:

«Вряд ли на свете существует место, где осень столь же уныла»120 — так, кажется, было сказано. И в самом деле, истинная красота этого залива раскрывается именно осенью. Невозможно передать словами то уныние, ту печаль одиночества, которые овладели мной. «Будь сейчас осень, — думал я, — мне бы наверняка удалось выразить хоть малую долю своих чувств». Увы, так часто думают люди, не подозревающие о том, что им просто недостает сообразительности. Остров Авадзи виден как на ладони, справа и слева от него заливы Сума и Акаси. Не в подобном ли месте было сказано: «Земли У и Чу простираются к востоку и к югу…»121 Человек понимающий, увидев этот пейзаж, наверняка нашел бы, с чем его сопоставить.

Позади меня, за горой, деревенька под названием Таи-но хата — она считается родиной девиц Мацукадзэ и Мурасамэ.122 Еще дальше тянутся грядой вершины гор, где-то там пролегает дорога в Тамба. От прежних времен сохранились такие зловещие названия как Хатибусэнодзоки — «Загляни в горшок-ловушку» или Сакаотоси — «Катись кувырком», если же, встав у сосны с колоколом,123 посмотреть вниз, то прямо под собой увидишь дворец Ити-но тани.124 Думы уносятся к смутам тех давних времен, к тем далеким сражениям, и образы прошлого один за другим, как живые, проходят пред мысленным взором, — вот госпожа Нии-но амагими с малолетним государем на руках, запутавшись в подоле госпожи Неин, падает на дно лодки, вот многочисленные дамы, прислужницы и служанки поспешно укладывают разную утварь, заворачивают в одеяла и коврики лютни-бива и цитры-кото и бросают их в лодку, вот угощение, приготовленное для государя, упав в воду, становится кормом для рыб, вот шкатулки для гребней, опустившись на дно, смешиваются с морскими травами,125 — да, горести многих веков хранятся на дне этого залива, и не звучит ли неизбывная тоска даже в плеске белопенных волн?..

Луна и солнце — лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков,126 сменяющие друг друга годы — тоже странники. Тот, кто, садясь в ладью, подчиняется воле волн, равно как и тот, кто встречает старость, держась за поводья, жизнь свою превращают в странствие, странствие становится их единственным прибежищем в мире. Да, многие славные мужи древности встретили смерть в пути. Вот и я, не помню с какого уж времени, был, подобно клочку облака, подхвачен ветром странствий, и, снедаемый желанием бродяжничать, долго скитался по морским побережьям, пока наконец прошлой осенью127 не смел старую паутину со стен своей полуразвалившейся хижины в верховьях реки,128 однако едва год успел подойти к концу, как меня стало одолевать желание увидеть первую весеннюю дымку над заставой Сиракава,129 казалось, некий бог-искуситель, овладев моей душой, поверг ее в безумие, казалось, бог-покровитель путников влек меня в путь, вещи валились из рук, и в конце концов я залатал прорехи на штанах, поменял шнурки на шляпе, прижег себе моксой точку «санри» под коленом,130 и, помышляя лишь о луне над Мацусима, передал свое жилище другому человеку, а сам перебрался в хижину Сампу.131

Уходя, набросал на листке бумаги восемь «лицевых строф» и прикрепил его к столбу хижины.132

Настал последний седьмой день третьей луны,133 тускло светится рассветное небо, луна еще видна, но сияние ее уже не такое яркое, вдали смутно вырисовывается вершина Фудзи, взглянув на которую, я невольно устремляюсь мыслями к вишням Уэно и Янака134 — право, когда же снова?.. — и сердце сжимается от безотчетной тоски. Мои близкие, собравшиеся еще с прошлого вечера, проводили меня до лодки. В местечке, название которому Сэндзю, поднялся я на борт, думы о предстоящем пути в три тысячи ри135 тяжестью легли на сердце, и, стоя на этом призрачном распутье, я проливал слезы.

Для этих строк я впервые открыл свою дорожную тушечницу, а ведь еще не было сделано и шага по лежащему передо мною пути. Люди стояли на берегу и смотрели мне вслед, пока лодка моя не исчезла вдали.

В нынешнем году, то есть во втором году Гэнроку, вдруг придумал я отправиться паломником по дальним дорогам Муцу и Дэва, и хотя беспрестанно сокрушался о том, что волосы мои побелеют под небом чужбины, все-таки решился, влекомый легкомысленной надеждой увидеть пределы, которые доселе видывать не приходилось, хотя молва о них давно уже долетала до моего слуха, а там, ежели повезет, целым и невредимым вернуться домой; решившись же, пустился в путь и вот добрел до постоялого двора, расположенного в местечке под названием Сока. Более всего страдал я от ноши, обременявшей мои костлявые плечи. Выходя, я не собирался брать с собой никаких вещей, однако же разве мог я обойтись без бумажного платья для защиты от ночных холодов, легкого халата, плаща и зонтика на случай дождя, тушечницы и кисти? К этому добавились еще и прощальные дары, от которых нельзя было отказаться… Конечно же, все эти вещи доставят мне немало мучений в пути, но пришлось смириться.

Поклонились святилищу Ясима в местечке Муро — Пещера. Вот что рассказал мой спутник, Сора137: «Здешнее божество именуется Девой Цветения Цветов на деревьях — Ко-но-ханано-сакуя-бимэ, и едино оно с божеством горы Фудзи. Когда Дева Цветов, выполняя данный ею обет,138 была заточена в пещеру, выхода не имеющую, и предана огню, из чрева ее появился бог Хоходэми-но микото, после чего место это и стали называть Муро — Пещера. По этой же причине появилось множество песен, воспевающих дым над святилищем Ясима в Муро. Рассказывают также, что в здешних местах запрещено есть рыбу под названием коносиро139».

На тридцатый день остановились на ночлег у подножия горы Никко. Хозяин сказал: «Меня называют будда Годзаэмон. Люди прозвали меня так потому, что прямодушие полагаю я незыблемой основой всего своего существования. Надеюсь, что ничто не помешает вам на эту ночь устроить свое ложе из трав в моем доме и насладиться покоем». Присмотрелся я к хозяину повнимательнее, любопытствуя, что еще за будда, явившись в наш полный скверны мир, на нашу покрытую пылью землю, хочет помочь каким-то нищим монахам-паломникам, и оказалось, что он невежествен и темен, только и есть у него, что прямодушие. Воистину, он принадлежит к тем, близким к человеколюбию людям, которые тверды, настойчивы и скупы на слова,140 более же всего достойна уважения его душевная чистота, коей в полной мере он наделен от рождения.

На первый день месяца Зайца поднимаемся на священную гору.141 Когда-то в древности эту гору называли Футара — гора Двойного Запустения, но когда великий учитель Кукай основал здесь монастырь,142 он изволил изменить ее название на Никко — гора Солнечного света. Верно, прозрел он грядущее, удаленное от него на тысячу лет: ныне свет, от этой горы исходящий, озаряет просторы небес, благодать достигает самых отдаленных уголков земли, и все четыре сословия пребывают в мире и покое. Но вот, кое-какие обстоятельства вынуждают меня отложить кисть.

Вершина горы Курогами — Черные пряди — затянута дымкой, на ней еще белеет снег.

Сора

Сора принадлежит к роду Мукаи, раньше его называли Согоро. Поселившись в тени моей банановой пальмы, он, не жалея сил, собирал для меня хворост и черпал воду. Теперь же, радуясь возможности полюбоваться вместе со мною видами Мацусима и Кисаката и, одновременно, желая по мере сил облегчить мне дорожные тяготы, он на рассвете того дня, когда решено было двинуться в путь, обрил себе главу, облачился в черное платье монаха и взял себе новое имя — Сого, что значит — Проникший в основы. Потому-то он и сочинил стихотворение о горе Черные пряди. Особенная крепость ощущается в словах «платье сменил».

Если подняться в горы чуть больше, чем на двадцать тё, то увидишь водопад. Поток воды, возникнув на миг на вершине грота, с высоты сто сяку стремительно низвергается на изумрудное ложе из громоздящихся камней и скал. Поскольку водопадом принято любоваться, укрывшись в находящейся позади пещере, то и называют его Урами-но таки — Водопад, На Который Глядят Сзади.

В Насу, в местечке, которое зовется Куробанэ, живет один мой знакомец, и, предпочтя самый короткий путь, мы двинулись прямо через поля и луга. Пока шли по направлению к видневшейся вдалеке деревне, пошел дождь и смерклось. Остановились на ночь в крестьянском доме, а утром снова побрели по полям. По пути нам попались пасущиеся на лугу лошади. Заметив неподалеку косившего траву человека, я стал умолять его одолжить нам лошадь, и он, даром что грубый мужик, оказался не лишенным чуткости. «Не знаю, как и быть, — сказал он, — но боюсь, что не знакомым со здешними местами путникам недолго и заблудиться в этих бесконечных лугах. Возьмите же лошадь, а когда доедете до цели, отправьте ее назад», — с этими словами он дал нам лошадь. Двое ребятишек побежали за ней по пятам. Девочку звали Касанэ. Это непривычное слуху имя звучало так нежно, что Сора сказал:

Наконец мы добрались до человеческого жилья и, привязав мешочек с монетами к седлу, отправили лошадь обратно.

В Куробанэ мы навестили человека из монастыря Дзебодзи, управляющего при местном властителе. Велика была радость хозяина при виде неожиданных гостей, в нескончаемых беседах потекли дни и ночи, брат хозяина, имя которому Тосуй, тоже навещал нас, не пропуская ни единого утра, ни единого вечера, иногда он зазывал нас к себе, иногда нас приглашали другие его родственники, — так день проходил за днем. Однажды отправились мы побродить по окрестностям, посмотрели на то место, где когда-то гоняли собак,145 потом, раздвигая мелкий тростник Насу, прошли к древнему погребению Тамамо-но маэ.146 Оттуда двинулись к святилищу бога Хатимана.147 Мне рассказали, что именно к этому божеству обращался Еити, когда, готовясь пустить стрелу в веер, воззвал: «Особо уповаю на тебя, о бог-защитник родного края, покровитель рода моего, истинно всемогущий бог Хатиман»,148 и благоговением исполнилась душа. Когда стемнело, мы вернулись в дом Тосуя.

Неподалеку есть храм секты монахов-заклинателей Комедзи. Туда тоже были мы приглашены и посетили молельню Эн-но гедзя.149

В той же провинции есть храм Унгандзи, а позади него в горах сохранились следы кельи преподобного Бутте.

Помню, рассказывал он мне, как однажды, взяв уголек от соснового факела, написал на скале:

Мне захотелось взглянуть на остатки этой кельи, но едва я взял в руки посох и приготовился двинуться к монастырю Унгандзи, нашлось немало людей, которые загорелись желанием пойти туда же, одни пригласили других, и в конце концов собралось шумное общество молодых людей, так что мы и не заметили, как добрались до подножья гор. Обступившие нас склоны казались неприступно дикими, горные теснины уходили вдаль, вокруг чернели сосны и криптомерии, зеленел напитанный влагой мох, и хотя стояла уже четвертая луна, все еще было холодно. Когда знаменитые десять видов Унгандзи151 остались позади, мы перешли через мост и вошли в ворота.

Очень скоро мы уже карабкались вверх по склону горы за монастырем в поисках места, где когда-то была келья Бутте, и вдруг обнаружили ее рядом с маленькой каменной пещерой на самом верху утеса. Право, мы словно увидели Заставу смерти наставника Мяо152 или хижину на утесе Фаюня!153

Такие случайно пришедшие в голову строки оставил я на столбе.

Из Куробанэ мы направились к Смертоносному Камню — Сэссесэки.155 Управляющий дал нам лошадь. Человек, который вел ее под уздцы, попросил: «Напишите мне стихи». «Что за изысканная просьба», — подумал я и тут же сочинил:

Смертоносный Камень находится у подножья горы, там, где бьют горячие ключи. Ядовитые газы, источаемые камнем, еще не утратили своей силы, земля вокруг сплошь покрыта мертвыми пчелами и бабочками, так что невозможно разглядеть даже, какого цвета песок.

Ива у ручья156 находится в селении, которое называется Асино, ее и теперь можно найти на меже, разделяющей поля. Правитель этих земель, чиновник налогового ведомства, неоднократно писал мне: «Как хотел бы я показать тебе эту иву», а я все думал: «Ах, когда же?» — и вот сегодня наконец стою в ее тени.

Прошло немало безотчетно-томительных дней, но вот наконец мы добрались до заставы Сиракава, впереди лежал ясный путь, и чувства наши обрели долгожданный покой. Недаром здесь когда-то искали возможности отправить письмецо в столицу…157 Застава же эта — одна из знаменитых трех застав,158 и человек, к изящным занятиям склонный, не может равнодушно пройти мимо. Ветер осени свищет в ушах,159 вспоминаются алые листья кленов,160 и покрытые молодой листвой деревья кажутся особенно прекрасными. Рядом с сверкающими белизной цветами унохана161 пышно цветет белый терн, право, вряд ли и снежный пейзаж был пленительнее.162 Невольно вспоминается запечатленный кистью Киесукэ случай, происшедший некогда с одним человеком, который, переезжая через эту заставу, переоделся в нарядное платье.163

Сора

Мы продвигались все дальше, и скоро переправились через реку Абукума. Слева — высокие горы Аидзунэ, справа — горная гряда, за которой лежат земли Иваки, Сома, Михару-но се, Хитати, Симоцукэ. Когда мы проходили по Болоту Отражений — Кагэнума, небо было затянуто тучами, и на дороге ничто не отражалось.164

На станции Сукагава мы навестили Токю,165 и он задержал нас на несколько дней. Прежде всего он спросил: «С чем прошли вы через заставу Сиракава?» И мы принялись рассказывать: «Измученные долгой дорогой, мы испытывали сильнейшую усталость и телесную, и душевную, к тому же заворожили нас окрестные виды, думы о прошлом истерзали сердце, и мысли наши были слишком неповоротливы. Но поскольку упускать такой случай показалось тем более обидным, то вот…

К этой строфе была сочинена вторая, затем и третья, и в конце концов образовалось целых три свитка.166

Рядом с постоялым двором в тени большого каштана жил удалившийся от мира монах. Место это показалось мне очень тихим и уединенным, — наверное, так же было в тех далеких горах, где собирали конские каштаны «тоти»,167 и я записал на первом попавшемся листке бумаги:

«Слово «каштан» — пишется знаками «западное и дерево». Полагая, что связано оно с Чистой землей на Западе, Просветленный Геги всю жизнь свою из этого дерева делал себе посохи и столбы для хижины.

Если выйти из дома Токю и пройти около пяти ри, то там, за постоялым двором Хивада, есть гора Асака. Совсем недалеко от дороги. Место вокруг болотистое. Приближалось время срезать водяной рис кацуми, поэтому я стал расспрашивать людей: «А какую траву называют ханакацуми168?» — но не нашлось ни одного, кто бы это знал. Пока мы ходили по болотам, твердя: «Кацуми, кацуми», солнце опустилось за края гор. От Двух сосен — Нихонмацу повернули направо и, взглянув на каменную пещеру Куродзука,169 заночевали в Фукусима.

Когда рассвело, мы отправились на поиски селения Синобу, желая посмотреть на камень Со Смятенным Узором.170 Расположенное у подножья горы селение оказалось совсем маленьким, а сам камень наполовину ушел в землю. Какой-то деревенский мальчишка, подойдя, рассказал нам следующее: «В старину камень находился на вершине вон той горы, но жители деревни, рассердившись на прохожих, которые рвали зеленые злаки, чтобы испытать их на камне, сбросили его в долину, и он упал передом вниз». Что ж, похоже на правду.

Миновав переправу Лунный круг — Цуки-но ва, мы оказались у постоялого двора, название которому — Над стремниной — Сэ-но уэ. Место, где когда-то стоял дом правителя Сато,171 находится на расстоянии одного с половиной ри отсюда, если, повернув налево, идти вдоль края гор. Узнав, что это где-то на равнине Сабано, неподалеку от селения Иидзука, мы пошли туда, влекомые желанием непременно отыскать то, что осталось от этого славного жилища, и в конце концов оказались у Круглой горы — Маруяма. Здесь-то и находилась когда-то усадьба правителя Сато.

Местные жители показали нам место у подножья, где можно было различить остатки главных ворот. Слушая то, что они рассказывали, я проливал слезы, к тому же рядом в старом храме сохранились погребальные камни всех домочадцев. Особенно тронули меня таблички с именами двух невесток.172 «Даром, что женщины, слава об их отваге разнеслась по всему миру!» — подумал я, и рукава мои увлажнились. Вот вам и Камень Льющихся слез,173 не так уж он далеко! Когда я вошел в храм и спросил чаю, оказалось, что в этом храме как драгоценные реликвии хранятся большой меч Есицунэ и дорожный сундучок Бэнкэя.174

А было это в первый день пятой луны.

В ту ночь заночевали в Иидзука. Там есть горячие ключи, поэтому мы сначала побывали в купальне, потом завели речь о ночлеге, и попали в очень бедный дом с обстановкой просто-таки нищенской, циновки лежали там прямо на земляном полу. Фонарей тоже не оказалось, воспользовавшись скудным светом от тлевших в очаге углей, мы кое-как устроили себе ложе и сразу же легли. Ночью гремел гром, все время лил дождь, крыша протекала прямо над тем местом, где мы лежали, блохи и комары кусались нещадно, так что уснуть не удалось. В довершение всего у меня начался приступ давно мучившей меня хронической болезни,175 и я едва не испустил дух. Но вот наконец рассвело, и мы снова тронулись в путь. После дурно проведенной ночи я чувствовал себя неважно, поэтому мы наняли лошадей и поехали до станции Кори верхом. Хоть и тревожился я, не зная, позволит ли мне недуг одолеть лежащий впереди далекий путь, но все-таки постепенно сумел укрепить свой дух, — да и в самом деле, коль скоро решился я пуститься в скитания по глухой провинции смиренным паломником, коль скоро отказался от мирской тщеты и постиг бренность суетных устремлений, то, даже если и суждено мне встретить смерть в пути, значит, такова воля небес, — черпая бодрость в таких мыслях, я верно и свободно продвигался вперед, и скоро мы миновали Датэ-но Оокидо.

Когда остались позади замки Сироиси и Абумидзури и мы оказались в уезде Касадзима, то сразу же спросили у людей, где находится могила То-но тюдзе Санэкаты.176 «Вон видите, справа вдали у подножья гор виднеются две деревеньки, — ответили нам, — их называют Минова и Касима. Там-то вы и найдете и само святилище бога-покровителя путников, и знаменитые «сухие стебли травы».177 Мы чувствовали себя совершенно разбитыми, ибо дороги из-за летних ливней были скверными, а потому, взглянув на святилище издалека, не задерживаясь, двинулись дальше. Подумав, что в период летних дождей весьма кстати оказаться в Минова — Круг Плаща или в Касадзима — Остров Дорожной Шляпы, я сложил:

Заночевали в Иванума.

Сосна Такэкума178 и в самом деле приводит в изумление. Ясно, что дерево не утратило своего прежнего вида — раздваивается от самых корней. И уж конечно, сразу вспоминается монах Ноин.179 Кажется, в те давние времена человек, который был назначен правителем в страну Митиноку, приказал срубить эту сосну и сделать из нее сваи для моста через реку Наторигава,180 во всяком случае не зря же Ноин сказал: «Не осталось и следа». Вот так одни поколения срубали сосну, другие ее снова сажали, однако ныне она выглядит так, как подобает выглядеть тысячелетней сосне, и радует взоры своим благолепием.

Такое стихотворение я получил на прощанье от человека по имени Кехаку.181

Переправившись через реку Наторигава, оказались в Сэндае. Сегодня как раз устилают крыши листьями ириса.183 Подыскав место для ночлега, решили остаться в Сэндае на несколько дней. Здесь живет художник, которого зовут Каэмон. Прознав, что ему не вовсе чужды возвышенные чувства, мы свели с ним знакомство. Он сообщил, что сумел разыскать многие воспетые поэтами места, о которых в наши дни почти никто ничего не знает, и целый день водил нас по окрестностям. В Миягино буйно разрослись хаги, невольно напоминая о том, как прекрасно здесь должно быть осенью. В Тамата, Еконо и на Холме Азалий — Цуцудзигаока как раз цвел подбел — асэби. Были мы и в сосновом лесу, куда не проникали даже солнечные лучи, наверное, именно это место и называется Коносита — Под Деревьями! Видно, столь же обильная роса выпадала и в старину, не зря поэт сказал: «Челядинец, постой…».184 Осмотрели храм Якуси и святилище Небесного Бога,185 а тут вскоре и день преклонился к вечеру. Каэмон еще и набросал на бумаге острова Мацусима и Сиогама, а также другие достойные внимания места, и рисунок преподнес нам. Кроме того, он подарил нам на прощанье две пары плетеных сандалий-варадзи с темно-синими шнурками. Вот в подобных-то мелочах и выявляется истинная сущность таких чудаков — любителей прекрасного.

Поглядывая на рисунок, подаренный нам Каэмоном, мы продвигались вдоль гор по Северной узкой тропе,187 там растет десятиволоконная осока.188 Говорят, что и теперь каждый год из этой осоки плетут циновки и подносят их местному правителю.

Памятный камень Кувшин находится возле замка Тага в селении Исикава.

Камень этот имеет в высоту что-то около шести с лишним сяку, а в поперечнике — около трех сяку. Отодвинув рукой мох, можно заметить чуть видные письмена. Они означают расстояние до всех четырех границ провинции. Еще там написано: «Замок сей был построен в первом году эры Дзинки189 господином Оно Адзумандо, начальником Управления Охраны и надзирателем местных земель. В шестом году эры Тэмпе-Ходзи190 он был перестроен господином Эми Асакари, советником, военным правителем земель Токайдо и Тосандо. Первый день двенадцатой луны». То есть этот камень относится скорее всего ко времени правления государя Сему.

Хотя и дошли до наших времен многие возникшие еще в глубокой древности «изголовья песен»,191 все же — горы рушились, реки меняли русла, прокладывались новые дороги, камни врастали в землю, деревья старели, на смену им подрастали новые — так шло время, одно поколение уступало место другому, и весьма трудно теперь различить их следы, однако вот перед нашим взором несомненная память, оставшаяся от тысячелетий и донесшая до нас думы и чаяния древних людей. Вот и награда паломнику, вот ради чего стоило задержаться в этом мире — забыв о мытарствах долгого пути, я стоял, проливая слезы.

После этого мы побывали у реки Тамагава в Нода, и в Оки-но иси. На горе Суэ-но Мацуяма192 стоит монастырь, он называется Масседзан.193 Между соснами повсюду виднеются могилы, и печаль моя еще более умножилась: «Вот он каков, конец клятв «станем птиц неразлучной четою, будем раздвоенной веткой расти»,194 а тут как раз из бухты Сиогама-но ура195 донесся звон вечернего колокола. Пасмурное небо пятой луны чуть посветлело, в тусклом лунном свете казалось, что остров Магакига сима совсем близко. Цепочкой тянулись к берегу рыбачьи лодки, прислушиваясь к голосам рыбаков, делящих рыбу, я понял чувства того человека, который сказал когда-то: «с печалью гляжу, как спускают на воду лодку…»,196 и еще большая грусть овладела душой. Вечером слепой монах, перебирая струны лютни-бива, пел то, что называют обычно «дзерури197 северных провинций». Это было не Хэйкэ,198 и не Ковакамаи,199 а какой-то громкий деревенский напев, звучавший весьма назойливо, ибо исполнитель находился совсем рядом с нашими изголовьями, но поскольку он не забывал о местных традициях, мелодия показалась нам не лишенной своеобразной прелести.

Рано утром отправились в святилище Сиогамадзиндзя поклониться местному божеству. Здешний правитель позаботился о том, чтобы святилище было восстановлено в прежнем виде, и оно радовало глаз толстыми столбами, ярко крашенными стропилами, высокой — в девять дзин200 — каменной лестницей, утреннее солнце играло на изгороди, покрытой алым лаком. Я исполнился благоговения: подумать только, сколь прекрасны обычаи нашей страны, что даже на самом краю глухой провинции, у самых пределов «Пыльного обиталища»201 чудесным образом пребывают божества! Перед алтарем — древнйй храмовый фонарь. На железной дверце написано: «Третий год Бундзи, дар Идзуми Сабуро».202 Перед глазами словно встает пятисотлетнее прошлое, и есть какая-то неизъяснимая прелесть в этом удивительном ощущении. Идзуми Сабуро — муж великой доблести, помнящий о своем долге, преданный и почтительный сын. Слава его достигла наших дней, и всякий сочтет за честь последовать его примеру. Истинно, как говаривали в старину: «Человек должен упорно продвигаться вперед по Пути, указанному Буддой, и исполнять свой долг. Слава же найдет его сама».

Солнце близилось к зениту. Наняв лодку, мы переправились на Мацусима — Сосновые острова. Проплыв около двух с небольшим ри, пристали к песчаному берегу Одзима.

О да, пусть давно уже истерты эти слова, но все же повторю их еще раз: Мацусима — воистину самое прекрасное место страны Фусан,203 и нам нечего стыдиться перед китайцами, имеющими озера Дунтинху и Сиху. Море с юго-востока внедряется в сушу, образуя бухту длиной в три ри, приливы и отливы здесь не менее прекрасны, чем на реке Чжэцзян в Китае. Островов в заливе не перечесть — высокие устремляются к небу, низкие ползут по волнам. Некоторые громоздятся один на другой, соединяясь по два или по три, посмотришь налево — там-сям разбросаны отдельные островки, посмотришь направо — один за другим следуя, тянутся единой грядой. Вон тот островок взвалил другой на закорки, а вон еще один — прижимает соседний к груди — чем не отец с любимым сынком или дед с внуком? Ярко зеленеют сосны, ветки гнутся под порывами морского ветра, их причудливые изгибы как будто распрямляются сами. Эти необозримые дали столь прекрасны, что лишь нежной красавице их уподоблю.204 Не иначе все эти острова сотворил бог гор Ооямадзуми в далекие времена стремительнобыстрых богов. Это чудесное творение божественных сил, и какой человек дерзнул бы взять кисть и описать словами подобную красоту?

Взморье Одзима, продолжая сушу, выдается далеко в море. На взморье сохранились следы отдельной кельи наставника в дзэн Унго и его камень для медитаций. Кроме того, в тени сосен я заметил случайно человека, отвратившегося от мира, он, очевидно, живет тут же рядом в уединенной хижине из трав, над которой как раз поднимался дымок от сжигаемой хвои и сосновых шишек, и хотя неведомо было мне, что это за человек, чувство невольной приязни влекло меня к его хижине, а между тем в морской глади отразился лунный лик, и дневной пейзаж сменился вечерним. Вернувшись к берегу, мы поискали себе жилье, и в конце концов устроились на ночлег в двухэтажном домике с большими открывающимися окнами, право, есть ли миг отраднее, чем тот, когда странник преклоняет наконец голову на случайное ложе среди ветров и туч!

Сора

Замкнув уста,205 я пытался заснуть, но сон все не шел ко мне. Когда я покидал свою старую хижину, Содо206 сложил о Мацусима стихи. А Хара Антэки207 подарил мне японскую песню о Мацуга урасима. Развязав свой дорожный мешок, я извлек оттуда и стихи, и песню — и провел в их обществе остаток ночи. Были в мешке еще и строфы Сампу и Дакуси.208

На одиннадцатый день посетили монастырь Дзуйгандзи. Когда-то в старину, тридцать два правления тому назад, Макабэ-но Хэйсиро, удалившись от мира, уехал в Китай, вернувшись же, основал этот монастырь. Впоследствии, благодаря добродетелям и споспешествованиям наставника Унго, была обновлена черепица семи молелен,209 засверкали золотом стены и алтарная утварь, возникли величественные храмы, прекрасные, словно воплощение Земли Вечного Блаженства. И сжала сердце тоска — а где же та давняя келья старца Кэмбуцу?210

На двенадцатый день отправились в Хираидзуми, намереваясь посмотреть на известную сосну Сестринский зуб — Анэха-но мацу и мост Порванная нить — Одаэ-но хаси, но в этой местности прохожие редки, даже тропы ловцов фазанов да дровосеков трудно различимы, так что в конце концов мы сбились с пути и вышли к гавани, которую называют Иси-но маки. Вдали над морем виднелась гора Золотого цветка — Кинкадзан, та самая, о которой когда-то сказано было: «Цветок из золота расцвел чудесный…»,211 — в заливе толпились сотни кораблей, на берегу теснились людские жилища, и дымок от очагов поднимался над крышами. Да, могли ли мы помыслить, что окажемся в таком месте! Стали искать дом для ночлега, но не нашлось ни одного человека, который согласился бы нас приютить. В конце концов пришлось заночевать в какой-то убогой хижине, когда же рассвело, снова двинулись по неведомым тропам. Мельком взглянув на Переправу Рукав — Содэ-но ватари, Мискантовое Пастбище — Обутино маки, Тростниковую Равнину — Мано-но-каяхара, пошли по длинной дамбе. Миновав унылое Длинное болото — Наганума, переночевали в местечке под названием Тоима и наконец достигли Хираидзуми. Всего же пройдено было более двадцати ри.

Великолепие трех поколений212 — краткий миг, за который успеет свариться похлебка!213 Место, где некогда стояли главные ворота, мы обнаружили, не дойдя одного ри до Хираидзуми. Усадьба Хидэхира давно сравнялась с землей, о ней напоминает лишь возвышающийся среди полей и лугов холм, который когда-то имел название гора Золотого петуха — Кинкэйдзан.214 Сначала мы поднялись к Высокому замку — Такадати,215 откуда нашим взорам открылась большая река, текущая с юга — Китакамигава. Другая река — Коромогава огибает замок Идзуми216 и под Высоким замком впадает в Китакамигава. Остатки усадьбы Ясухира217 находятся за заставой Коромогасэки, похоже, что она закрывала южные подступы к Хираидзуми, ограждая замок от нашествий разбойников. О да, отобрав преданнейших из преданных вассалов, Есицунэ укрылся с ними здесь, в Высоком замке, но миг славы так краток, все исчезает под буйными травами. «Страна распадается с каждым днем. // Но природа — она жива: // И горы стоят, и реки текут, // И буйно растет трава…» — вспомнилось мне и, «присев на дорожную шляпу»,218 я долго сидел, роняя слезы.

Сора

Начинается церемония «открытия святынь» двух храмов,220 о которой слухи давно уже волновали мое воображение. В Зале Сутр сохранились статуи трех военачальников,221 а в Зале Света находятся усыпальницы трех поколений222 и три образа будд.223 Семь сокровищ224 давно уже были бы разбросаны, драгоценные дверцы выломаны порывами ветра, позолоченные столбы сгнили бы от инея и снега, и в конце концов все развалилось бы и исчезло в буйных травах, когда б не окружили Залу со всех четырех сторон новыми стенами, и не покрыли бы все это черепичной крышей, дабы сберечь от ветра и дождя,225 так что стал он напоминанием об ушедших тысячелетиях.

Устремляя мысленный взор свой далеко вперед к владениям рода Намбу,226 заночевали в селении Ивадэ. Отсюда мы собираемся идти к Огуросаки и Мидзу-но одзима, и далее — от горячих источников Наруго к заставе Ситомаэ, затем перейдем в провинцию Дэва. По этой дороге путники ходят редко, поэтому стражу мы показались подозрительными, но в конце концов нам удалось благополучно миновать заставу. Поднявшись на высокую гору, обнаружили, что день преклонился к вечеру, и, приметив неподалеку домик сторожа, попросились к нему на ночлег. В течение трех дней лил дождь и бушевал ветер, поэтому вынуждены были оставаться в этих никчемных горах.

Хозяин сказал нам, что отсюда в Дэва надо идти через высокие горы, где легко сбиться с пути, поэтому лучше всего нанять проводника. «Ну что ж, раз так», — согласились мы и попросили подыскать нам кого-нибудь, в результате доблестный молодец с мечом на боку и с дубовым посохом в руке повел нас через горы. Мы шли за ним, одолеваемые тревожными мыслями: «Ну, уж сегодня-то непременно попадем в беду». Хозяин оказался совершенно прав: в высоких горах, густо поросших лесом, не было слышно даже птичьих голосов, внизу под деревьями царила кромешная тьма, ветер взметывал клубы пыли и песка до самых туч, мы пробирались сквозь заросли мелкого бамбука, переправлялись через ручьи, карабкались по скалам, покрывались холодным потом, и в конце концов вышли к Могами-но се. По словам нашего проводника, на этой дороге можно ждать любых неприятностей. «Большая удача, — радовался он, прощаясь с нами, — что мне удалось провести вас так, что с вами ничего не случилось». Его слова заставили нас содрогнуться, хотя все уже было позади.

В Обанадзава мы навестили человека, которого зовут Сэйфу. Он богат, но устремления у него вовсе не вульгарные. Сэйфу часто бывает в столице, и чувства странника хорошо ему знакомы, поэтому он задержал нас на несколько дней, делая все, чтобы мы забыли о тяготах долгого пути.

Сора

На земле Ямагата есть горный монастырь, который называется Риссякудзи. Он основан великим учителем Дзикаку,229 здесь царит дух особой чистоты и покоя. Многие говорили нам, что на него нужно взглянуть хотя бы одним глазком, потому мы и решили пойти туда, невзирая на то что пришлось вернуться на семь ри назад от Обанадзава. Солнце стояло еще довольно высоко. Договорившись о ночлеге в монашеской келье у подножья, поднялись к горной обители. Повсюду нагроможденье скал и утесов, на них стареют сосны и кипарисы, земля и древние камни лоснятся от мха, храмы на вершине закрыты, ни единый звук не нарушает тишины. Мы огибали обрывы, карабкались по камням, и когда взорам нашим открылась наконец священная обитель, душа исполнилась чистоты и покоя от этой красоты и умиротворяющей тишины.

Собираясь далее плыть по реке Могами, мы пережидали непогоду в местечке под названием Оисида. Здесь когда-то были брошены в землю семена древнего искусства хайкай, и люди стремятся душой к давним, незабываемым временам его расцвета, а потому, желая смягчить сердца, привыкшие петь под свист простой дудки, пытаются нащупать правильный путь, но блуждают, не зная, какую дорогу из двух предпочесть — новую или старую,230 человека же, который мог бы их направить, нет, — вот и пришлось нам оставить здесь один свиток нанизанных строф. Таким образом наше изящное искусство достигло и этой отдаленной земли.

Река Могами берет начало в Митиноку, верхнее же ее течение в Ямагата. Есть на ней чрезвычайно опасные места, такие, к примеру, как Готэн или Хаябуса. Она протекает к северу от горы Итадзикияма и впадает в море Саката. Справа и слева нависают над рекой горы, вниз по теченью среди буйной зелени плывут лодки. Некоторые из них гружены рисом, наверное, именно их и называют «рисовые лодки» — инабунэ. Водопад Белая нить — Сираито — падает с высокой вершины, возникая то там, то здесь средь зеленой листвы, а на берегу стоит Обитель Бессмертных — Сэнниндо.231 По многоводной и бурливой реке плыть на лодке опасно.

На третий день шестого месяца поднялись на гору Хагуро. Сначала мы наведались к человеку по имени Дзуси Сакити, потом были приняты святейшим Эгаку, предстателем здешней обители. Он окружил нас трогательными заботами, поместив в уединенном храме Минамидани.

На четвертый день в келье святейшего Эгаку занимались нанизыванием строф.

На пятый день посетили святилище Временного обличья.232 Не знаю, при каком именно правлении жил его основатель, великий учйтель Нодзе. В Установлениях годов Энги233 говорится о святилище Усюсатояма. Возможно, при переписке знак «куро» — «черный» был заменен двумя похожими на него знаками — «сато» — «селение» и «яма» — «гора». Или же, наоборот, в названии Усюкурояма пропустили второй знак «сю», и стали читать все слово как Хагуро.234 Что касается названия Дэва — Торчащие перья, то в «Описаниях земель», кажется, говорится о том, что оно дано этой провинции потому, что ее жители должны были платить дань птичьими перьями. Обитель на горе Хагуро, вместе с двумя другими — на горе Гассан и горе Юдоно, входит в состав так называемого Трехгорья провинции Дэва и подчиняется Восточному монастырю Эйдзан, который находится в Эдо. Чистым и ярким светом сияет здесь луна созерцания Небесной опоры,235 высоко поднят светильник Полноты-Мгновенности-Свободы,236 монашеским кельям нет числа, с усердием превеликим свершаются обряды, божественной милостью осененные приделы повергают людей в благоговейный трепет. Бесконечно благоденствие священной обители, истинно, благословенной можно ее назвать.

На восьмой день поднялись на гору Гассан. В оплечьях из священных волокон, в веревочных наголовнях, ведомые человеком, которого называют здесь горным носильщиком, мы около восьми ри брели по крутым тропам сквозь тучи и туманы, вдыхая горный воздух, ступая по льду и снегу, в конце концов нам стало казаться, что мы вот-вот перейдем через облачную заставу и выйдем на дорогу небесных светил, когда же, с трудом переводя дух, закоченевшие от холода, мы добрались до вершины, солнце зашло и на небо выплыла луна. Устроив себе ложе из мелкого бамбука-аса, а в изголовье положив тростник-сино, улеглись и принялись ждать рассвета. Когда вышло солнце и рассеялись тучи, начали спускаться вниз к Юдоно.

Неподалеку от ущелья находится кузница. Кузнецы этих земель, избрав божественную воду для очистительных омовений, издавна ковали здесь мечи, позже они стали высекать на них слово «гассан», и под этим именем мечи стали известны всему миру. Уж не закаливали ли их в знаменитом Драконьем Ключе237? Душа устремляется к тем временам, когда жили Гань Цзян и Мое,238 и начинаешь понимать, на что способен человек, достигший подлинного мастерства на своем поприще. Когда, присев на камень, мы наслаждались непродолжительным отдыхом, то заметили, что на вишне, которая и была-то всего в три сяку высотой, наполовину раскрылись бутоны. Как трогательно, что эта поздняя вишня, занесенная снегом, не забыла о весне. Будто повеяло ароматом сливы, расцветшей в жаркий день.239 К тому же вспомнилась мне исполненная удивительной прелести песня настоятеля Гёсона,240 и душа исполнилась еще большего умиления. Правила здешней обители запрещают рассказывать другим о местных приметах. Поэтому больше я не стану ничего описывать и откладываю кисть. Вернувшись в келью, мы по просьбе почтенного настоятеля начертали на узких бумажных полосках-тандзаку строфы о своем паломничестве на Три горы.

Сора

Покинув Хагуро, мы дошли до селения Цуругаока, где были приняты в доме одного воина из рода Нагаяма, имя его Дзюко. Там мы занимались сложением строф, в результате чего возник один свиток. До Цуругаока нас проводил Сакити. Оттуда на лодке спустились к гавани Саката. Ночевали в доме врача, который называет себя Фугеку из Хижины над Пучиной.

Насладились всеми возможными пейзажами — и горными и морскими, наконец настала пора истомить душу видами Кисаката. От гавани Саката двинулись к северо-востоку и прошли около десяти ри, переходя через горы, пробираясь вдоль моря по каменистым отмелям, увязая в песке, когда же солнце склонилось к горным вершинам, ветер взметнул вверх песок, брызнул туманный дождь и скрыл от взора гору Текай. Приходилось пробираться в темноте наощупь, потому, решив, что раз уж эта местность так живописна во время дождя, то она будет тем более прекрасна, когда прояснится, мы зашли в одну из рыбацких хижин, дабы переждать там дождь.

Наутро небо расчистилось, ослепительно сияло солнце, поэтому мы сели в лодку и поплыли по заливу Кисаката. Первым делом мы направили лодку к острову Ноина, где отыскали следы уединенной хижины, под крышей которой он провел три года, затем вышли из лодки на противоположном берегу и оказались у старой вишни, хранившей память о Сайгё: ведь это здесь сложил он когда-то: «Плывут по цветам…»242 На берегу залива есть старинное погребение, говорят, что здесь была похоронена государыня Дзингу.243 Здешнюю обитель называют Канмандзюдзи.244 Так или иначе, я никогда не слышал, чтобы здесь изволили бывать высочайшие особы. Кто знает, что было на самом деле? Когда, устроившись в келье этой обители, мы подняли тростниковые шторы, перед нами как на ладони раскинулись все окрестные виды: на юге подпирает небо гора Текай, под нею в заливе еще одна — ее отражение. На западе дорога, теряющаяся в туманной дали, ведет к заставе Муямуя, на востоке виднеется дамба, по которой пролегает путь в далекие края Акита, на северном берегу, там, куда докатываются морские волны, находится место, которое называют Сиогоси — Перекат. Весь залив и вдоль и поперек — не более одного ри, он напоминает Мацусима, но все же есть между ними и различие. Мацусима словно улыбается, Кисаката же словно хмурится. Есть в этой бухте что-то грустное и печальное, кажется, она чем-то удручена и пребывает в дурном расположении духа.

Праздник в святилище:

Сора

Тэйдзи, Торговец из Мино

Увидев гнездо скопы на утесе у моря:

Удрученные мыслью о предстоящей разлуке, еще на несколько дней задержались в Саката. Впереди теряется в облаках путь к северным землям, мысли о чужедальней дороге болью отзываются в душе, да и понятно: говорят, что до замка Kaгa сто тридцать ри. Перейдя через заставу Нудзу, мы вступили в провинцию Этиго и далее шли до заставы Итибури, за которой начинается земля Эттю. За эти девять дней жара и сырость изнурили мой дух, и, занедужив, я ничего не записывал.

Сегодня мы миновали самые труднопроходимые места Северных земель: Оясирадзу — «Не оглядываясь на отца», Косирадзу — «Не оглядываясь на сына», Инумодори — «Собаки бегут назад», и Комагаэси — «Лошадь поворачивает вспять» — и совершенно выбились из сил, поэтому, добравшись до постоялого двора, я тут же устроил себе ложе и лег, однако заснуть мне не удалось: рядом, в соседней комнате, которая была ближе к веранде, разговаривали две молодые женщины. Иногда доносился и голос пожилого мужчины, который им что-то рассказывал. Прислушавшись, я понял, что мои соседки — веселые женщины из местечка под названием Ниигата провинции Этиго. Судя по всему, они шли на поклонение в святилище Исэ, мужчина же, проводив их до этой заставы, завтра должен был возвращаться обратно, и они писали письма и давали ему всякие пустяковые поручения. Женщины сетовали на свою горестную участь, сокрушались, что осуждены вечно скитаться по берегам морским, о которые «бьют белопенные волны», влачить нищенское существование в мире, где они, что «дитя рыбака…»,249 печалились, что так горестна и зыбка жизнь, бросающая их от одного случайного обета к другому и обрекающая на беспросветное будущее… Прислушиваясь к их голосам, я постепенно погрузился в сон, а наутро, когда мы готовы были двинуться дальше, они, проливая слезы, принялись просить нас: «Неведомо, что ждет нас впереди, дорога опасна, а мы чувствуем себя совсем беспомощными, позвольте нам незаметно следовать за вами. Явите же милосердие, вашему платью сообразное, поддержите нас на этом нелегком пути». Нельзя было не пожалеть их, но разве могли мы ответить согласием? «К сожалению, нам часто приходится задерживаться в разных местах, — ответили мы. — Вам лучше идти одним, следуя примеру других людей. Светлые боги непременно уберегут вас и помогут избежать несчастий». С этими словами мы вышли за ворота, но долго еще печаль омрачала мою душу.

Так я сказал Сора, и он записал это стихотворение.250

Кажется, место это называлось Сорок восемь протоков Куробэ — переправившись через множество бесконечных речушек, мы вышли к заливу Наго. Подумав, что неплохо было бы посмотреть на глицинии Тако,251 — правда, сейчас не весна, но ведь и в эти первые осенние дни они должны быть по-своему хороши, — мы спросили дорогу у местных жителей, и услышали вот что: «Пройдете около пяти ри вдоль побережья, потом подойдете к подножию вон той горы. Только вот место там дикое, есть несколько рыбачьих лачуг, но вряд ли кто-нибудь согласится приютить вас даже на одну краткую, как коленце бамбука, ночь». Напуганные такими словами, мы отправились в Kaгa.

Мы перевалили через гору Унохана, миновали долину Курикара-га-тани252 и на пятый день середины Седьмой луны пришли в Канадзава. Тут живет один человек, по имени Касе, он купец и часто бывает в Осака. Заночевали вместе на его постоялом дворе.

Человек, называвший себя Иссе,253 любил хайкай, слава его незаметно распространилась по миру, и многие знали его, но прошлой зимой он безвременно покинул этот мир, и теперь его старший брат решил почтить его память. По этому случаю я сложил:

Будучи приглашенными в одну травяную хижину:

Сложил в пути:

В местечке, которое зовется Сосенки — Комацу…

Посетили святилище Тада. Здесь хранится шлем Санэмори254 и кусок парчи от его платья. Кажется, и шлем, и платье он получил от князя Еситомо в те давние времена, когда служил роду Минамото. Он и в самом деле был незаурядным воином. Шлем от козырька до боковых отворотов «фукикаэси» украшен резьбой — орнаментом из хризантем и заморских трав — и инкрустирован золотом, нашлемник «голова дракона» украшен двумя изогнутыми рогами — «кувагата». В летописи святилища ярко, во всех подробностях рассказывается о событиях того времени: о том, как после гибели Санэмори в Кисо Есинака вместе с молебной запиской передал этот шлем святилищу, как появился здесь его гонец, Хигути Дзиро.255

Шагая по дороге к горячим источникам Яманака, мы все время имели за спиной вершину Белого корня Сиранэга такэ. Слева у подножия гор расположен храм Каннон. Известно, что, после того как государь-инок Кадзан совершил паломничество по Тридцати трем обителям,256 он установил здесь изображение Великомилосердной заступницы, Великой печальницы, и назвал это место Ната. Скорее всего, он взял по первому слогу от названий Нати и Танигуми. Среди причудливых каменных глыб растут старые сосны, на вершине утеса стоит небольшая крытая мискантом молельня, — да, место это и в самом деле замечательное.

Окунулись в горячий источник. Говорят, что по своему живительному действию здешние источники почти не уступают источникам Ариакэ.258

Здешнего хозяина зовут Кумэносукэ, он совсем еще ребенок. Его отец очень любил хайкай, настолько, что приехавший сюда однажды совсем еще молодой Тэйсицу260 почувствовал себя посрамленным его мастерством и, вернувшись в столицу, поступил в ученики к Тэйтоку,261 после чего слава о нем распространилась по миру. Говорят, что, став знаменитым, Тэйсицу никогда не брал с этой деревни плату за исправление строф.262 Но все это — преданья далекой старины.

Сора страдал от болей в желудке, а поскольку один из его родственников жил в провинции Исэ, в местечке Нагасима, то он решил, расставшись со мной, идти прямо туда. На прощанье он оставил мне такие строки:

Сора

Велика печаль того, кто уходит, велика досада того, кто остается, словно одинокие утки блуждают в облаках. Я тоже сложил:

Остановился на ночлег в обители Дзэнседзи, за пределами селения Дайседзи. Это все еще земля Kaгa. Сора тоже ночевал здесь прошлой ночью, вот что он мне оставил:

Разлуке нашей всего одна ночь, а кажется, что между нами тысяча ри. Устроившись на ночлег в общей келье, я тоже прислушивался к шуму осеннего ветра, но вот небо посветлело и послышались светлые голоса читающих сутру, скоро донеслись звуки била, и я пошел в трапезную. Сегодня я должен идти в Этидзэн, а потому спешил пораньше спуститься в сад, но молодые монахи, с бумагой и тушечницей, гурьбой следовали за мной по пятам до самого низа лестницы. В этот миг с ивы в саду осыпались листья, и я торопливо написал, уже в сандалиях:

Подойдя к границе Этидзэн, я сел в лодку в бухте Есидзаки и, оттолкнувшись шестом, поплыл к Сосне на Перекате — Сиогоси-но мацу.

Сайге265

Одной этой песней исчерпана красота многих видов. Добавлять к ней еще хоть слово — все равно что отращивать ненужный палец.266

Со старцем из монастыря Тэнрюдзи в Маруоке меня связывало давнее знакомство, поэтому я решил навестить его. Кроме того, некто Хокуси из Канадзавы, намереваясь проводить меня, дошел вместе со мной как раз до этого места. В пути он не пропускал ни одного живописного вида, размышлял обо всем увиденном и время от времени делился со мной своими прекрасными замыслами. Теперь же пришла пора прощаться, и я сказал:

Пройдя пятьдесят те по горной тропе, посетил монастырь Эйхэйдзи. Это обитель учителя Догэна. Наверное, он руководился самыми благородными побуждениями, оставляя память о себе здесь, в далеких горах, на расстоянии тысячи ри от столицы.

Фукуи в трех ри отсюда, поэтому после ужина снова двинулся в путь, но в наступающих сумерках продвигался весьма неуверенно. В Фукуи живет старик-отшельник по имени Тосай. Однажды, не помню точно в каком году, он приехал в Эдо нарочно, чтобы навестить меня. Было это давно, лет десять с лишним тому назад. Стал я расспрашивать о нем: очень ли одряхлел, да и жив ли вообще, и мне сказали, что он в добром здравии, и указали место, где он живет. Свернув в сторону от шумных городских улиц, я подошел к бедной хижине: по стенам вились стебли «вечернего лика» и луффы, «петушиные гребни» и кусты кохии прятали от взора калитку. «Да, это здесь», — подумав, я постучал в дверь, и на стук вышла какая- то невзрачная женщина. «Откуда изволит пожаловать почтенный монах? — спросила она. — Хозяин ушел к одному человеку, живущему по соседству. Коли есть у вас какое дело, вы можете найти его там». Было ясно, что это жена Тосая. Домик же был таков, какие описывают в старинных повестях. В конце концов мне удалось разыскать старца, и я провел в его доме две ночи, затем продолжил свой путь, рассчитывая полюбоваться полной луной в гавани Цуруга. Тосай пожелал сопровождать меня и, забавно подоткнув подол своего платья, бодро двинулся вперед, показывая мне дорогу.

Скоро вершина Белого корня — Сиранэ-га такэ исчезла из виду и впереди показалась вершина Хинага такэ. Перешли через мост Асамудзу, и вот он — тростник у залива, уже весь в метелках.

Миновали Соловьиную заставу — Угуису-но сэки, прошли через перевал Юноо, послушали первые крики гусей в горах Каэруяма у замка Хиути и, на четырнадцатый день к вечеру добравшись до гавани Цуруга, позаботились о ночлеге. В ту ночь луна была особенно яркой. «Наверное, и завтра ночью будет так же», — предположил я, но хозяин ответил: «В наших северных краях трудно предугадать, какова будет следующая ночь — ясная или пасмурная», — и угостил нас вином, после чего мы отправились поклониться святилищу Кэи. Там находится усыпальница государя Тюай.267 Благоговейный трепет охватывает при виде древних храмовых стен, лунный свет льется сквозь ветви сосен, и белый песок перед святилищем сверкает, словно покрытый инеем. «Давным-давно Второй патриарх, преподобный Таа, дать изволив великий обет, собственноручно скосил траву вокруг святилища, принес камни и песок, высушил болота, избавив таким образом приходящих сюда паломников от дорожных невзгод. Так и повелось с тех пор приносить к святилищу белый песок.268 Это называется «принос песка», — вот что рассказал мне хозяин постоялого двора.

На пятнадцатый день, как и предсказывал хозяин, пошел дождь.

На шестнадцатый день небо прояснилось, и, решив набрать пурпуровых ракушек,269 мы сели в лодку и направили ее к Цветному побережью — Ироно хама. Если плыть по морю, то это в семи ри от Цуруга. Человек, которого звали Тэнъя, любезно позаботился о том, чтобы подготовили коробки с едой и бамбуковые сосуды с вином, приказал множеству слуг сопровождать нас, и, влекомые попутным ветром, мы добрались в мгновение ока. На побережье среди редких рыбацких хижин одиноко стоит храм Хоккэдэра. Там мы выпили чаю, подогрели сакэ, и это помогло справиться с тоской, которую навевали наступающие сумерки.

Я попросил Тосая записать все, что произошло в тот день, записи эти мы оставили в храме.

Роцу встретил меня в Цуруга, чтобы вместе идти в Мино. Наняв лошадей, мы добрались до Оогаки, где встретились с пришедшим из Исэ Сора, а скоро, подгоняя коня, появился Эцудзин, и мы собрались в доме у Дзеко. И днем и ночью навещали меня старинные друзья: Дзэнсэн, отец и сын Кэйко и многие другие. У меня возникло чувство, будто я вижу людей, которые, давно покинув этот мир, возродились в ином обличье, отчего было и радостно, и немного грустно. Дорожная усталость еще не покинула меня, но поскольку шел уже шестой день Долгой луны, я снова сел в лодку, надеясь успеть поклониться святыням Исэ.271

И пресно-сухое и сочно-яркое, и могучее и эфемерное — многое прошло перед взором учителя, когда путешествовал он по северным тропам: беспечно пускаясь в путь, восторженно хлопал в ладоши, опуская голову на изголовье, запечатлевал увиденное в душе. Иногда надевал плащ и шел вперед, влекомый духом странствий, иногда, присев у дороги, наслаждался прекрасным видом. И так, сотней разных чувств обуреваем, русалочьим жемчугом слез смачивал кисть. И это все — странствия, это — вместилище дарований! Жаль одного — что оказался человек этот слишком слаб и что прибавилось у него в бровях седины.

Написал Сорю,273 начало лета Седьмого года Гэнроку (1694)

Четвертый год Гэнроку, год Овцы, стихия металла, 18-й день месяца Зайца274

Бродя по Сага, навестил Керая в его хижине Опадающей хурмы — Ракусися.275 Со мной был и Бонте,276 но когда смерклось, он вернулся в столицу. Я же остался, ибо таково было желание хозяина, нарочно обновившего седзи, очистившего сад от зарослей хмеля и предоставившего мне для ночлега уголок в своей хижине. Он поставил в мою комнату столик, положил тушечницу, разместил рядом сундучок для книг, в котором я нашел собрание произведений господина Бо,277 Императорскую антологию «От одного поэта по одному стихотворению»,278 «Повесть о передаче мира»,279 «Повесть о Гэндзи»,280 «Дневник из Тоса»,281 Собрание «Сосновая хвоя»,282 приготовил пятиярусную шкатулку из расписного китайского лака, наполненную разными сладостями, и присовокупил к ней кувшинчик отменного сакэ и чарку. Постельные принадлежности, равно как и кое-какую немудреную снедь, я привез с собой из столицы, а потому всего у меня оказалось вдоволь. И вот, позабыв о всегдашней своей нищете, наслаждаюсь чистотой и покоем.

19-й день

Примерно в середине часа Лошади283 отправился в храм Ринсэндзи. Перед ним течет река Ои, справа высится гора Арасияма, еще правее — селение Мацуо. На дороге — толпы паломников: одни спешат к храму поклониться бодхисаттве Кокудзо,284 другие бредут обратно. В бамбуковой чаще в Мацуо есть место, которое зовут усадьбой Кого.285 Впрочем, таких мест в Верхнем и Нижнем Сага — три, и как сказать, какое из них настоящее? Поскольку рядом находится мост Придержи Коня — Коматомэ-но хаси, у которого якобы осадил своего коня Накакуни,286 то почему бы не предположить, что это было именно здесь? Могила же находится в бамбуковой роще неподалеку от Трех Чайных домиков. Рядом — вишня, ее посадили нарочно для того, чтобы заметить место. Да, даже тот, кто по милости благодетеля спит на ложе из парчи или узорчатого шелка, в конце концов становится сором и пылью в бамбуковой чаще. Как тут не вспомнить былые дни, когда зеленели ивы в деревне Чжаоцзюнь и цвели цветы у усыпальницы феи с горы Ушань287?

Когда солнце стало клониться к западу, вернулся в Хижину Опадающей хурмы. Из столицы приехал Бонте. Керай уехал в столицу. Легли спать.

19-й день

Пришла монахиня Уко,288 она хочет посмотреть на праздник в северном Сага.289

Из столицы вернулся Керай. Прочел строки, которые сочинил по дороге сюда:

Хижина Осыпающейся хурмы не обновлялась с тех пор, как была построена при прежнем хозяине, и кое-что уже обветшало. И все же нынешнее печальное запустение трогает душу куда больше, чем былое благополучие. Покрытые резьбой балки и расписные стены искорежены ветрами, пропитаны влагой дождей, причудливых форм камни и диковинных очертаний сосны исчезли под разросшимся хмелем, но перед бамбуковым настилом галереи благоухает покрытое цветами мандариновое деревце — юдзу:

Монахиня Уко

Жена старшего брата Керая прислала нам сладости и разные коренья. Сегодня ночью супруги Бонте остались ночевать, так что под одним москитным пологом пришлось лечь впятером — голова к голове, спать в такой тесноте было трудно, и едва перевалило за полночь, все поднялись и, вытащив приготовленные на следующий день сладости и чарки, оставшееся до рассвета время скоротали в беседе. Как-то прошлым летом мы заночевали в доме Бонте и оказалось, что под одним пологом, покрывавшим площадь в два дзе,291 собрались люди из четырех провинций.292 Вспомнив теперь сложенные в тот раз строки: «В четырех головах — разные мысли // И сновидений // Четыре вида293», — мы развеселились. Когда рассвело, Уко и Бонте вернулись в столицу. Керай же остался.

21-й день

Вчера ночью не спал, настроение скверное, да и погода — не то что вчера: небо хмурится с самого утра, временами принимается идти дождь, поэтому весь день провел в постели. Когда смерклось, Керай ушел в столицу. Вечер скоротал в одиночестве, а поскольку целый день лежал, то ночью не смог заснуть, и истомленный бессонницей, извлек свои старые записи, сделанные еще в Призрачной обители, и принялся их переписывать набело.

22-й день

С утра шел дождь. Сегодня никто не приходил, от скуки записывал всякие пустяки, просто так, чтоб развлечься. Вот кое-что из записанного:

Душой соблюдающего траур владеет печаль, душой пьющего вино владеет радость. Когда преподобный Сайге сложил: «Тишина и покой. // И когда б не они…»,294 его душой владели тишина и покой. Еще он сложил:

Нет ничего более приятного, чем жить в одиночестве. Отшельник Тесе295 говаривал: «Ежели гость обретает помня покоя, хозяин теряет полдня покоя». Содо всегда восхищается этими его словами. Я тоже сложил как-то, когда в одиночестве жил в одном монастыре:

К вечеру пришел посланец с письмами от Керая.

Оказывается, в столицу из Эдо вернулся Отокуни296 и привез с собой множество писем от моих старинных друзей и учеников. Меж ними было и письмо Кекусуя,297 в котором тот писал, что навестил оставленную мною Банановую хижину и встретился с Соха.298

Еще он писал:

Мое жилище длиной примерно в два лука,299 рядом не видно никакой зелени, кроме одного-единственного клена.

А вот что написал Рансэцу:300

В остальных письмах было много трогательного, милого — и только.

23-й день

На тему «Хижина опадающей хурмы»:

Бонте

К вечеру из столицы вернулся Керай.

Письмо от Себо303 из Дзэдзэ.

Письмо от Сехаку304 из Оцу.

Пришел Бонте. Потом появился Сэнна305 — настоятель храма Хомпукудзи в Катата, он пришел нас навестить и остался ночевать.

Бонте ушел в столицу.

25-й день

Сэнна ушел в Оцу.

Нас навестили Фумикуни306 и Дзесо.307

На тему «Хижина Опадающей хурмы»:

Дзесо

Посетив могилу Кого:

Дзесо

Фумикуни

Сложено в пути:

Стихи Хуан Шаньгу о его чувствах:

Пришел Отокуни, беседовали с ним об Эдо. А также забавлялись, нанизывая строфы — сколько успеется за то время, пока не сгорят пять бу309 свечи. Вот некоторые из них:

Кикаку

Кикаку

Примерно в стражу Обезьяны310 поднялся ветер, хлынул дождь, разразилась небывалая, с градом, гроза. Градины огромные, каждая весом в три моммэ.311 Град обыкновенно бывает, когда Дракон пролетает по небу. Большие градины — величиной с китайский персик, маленькие — величиной с мелкий каштан.

26-й день

Фумикуни

Басё

Керай

Дзесо

Отокуни

27-й день

Никто не приходил, обрели целый день покоя.

28-й день

Во сне беседовал с Тококу,312 проснулся в слезах.

Сны возникают, когда душа входит в соприкосновение с чем-либо.313 Когда исчерпано начало ин, снится огонь. Когда слабеет е,314 снится вода. Говорят, что если тебя клюнет летящая птица, приснится полет. Если ляжешь на свой пояс, приснится змея. И «Записки во сне»,315 и «Государство Хуайаньго»,316 и «Сон Чжуан-цзы о бабочке»317 — основаны на вполне разумных причинах, и нет в них ничего удивительного. Мои сны — это не сны великого Конфуция.318 Когда целый день чувства в смятении и мысли в разброде — то и в ночных снах, естественно, преобладает начало ин. То, что приснилось мне, пожалуй, можно назвать сном, «вызванным мыслями».319 Тококу, добросердечием своим известный, вместе со мной шел до моего родного края Ие, ночами мы спали на одном ложе, делили дорожные тяготы, он помогал мне во всем и около ста дней неотлучно, как тень, следовал за мной.320 Иногда он шутил, иногда печалился, его добрый нрав трогал меня до глубины души, и разве мог я его забыть. Проснувшись, я снова выжимаю мокрые от слез рукава.

29-й день

Читаем стихи, посвященные Высокому замку — Такадати в Осю321 из «Императорской антологии Ста поэтов».

30-й день

Эти стихи совершенно не передают красоты окрестностей Такадати.

Наверное, и древним поэтам не удавалось сложить ничего достойного о том месте, где они не бывали.

1-й день 5-й луны

Пожаловал Рию322 из Хирата, из храма Мэйседзи.

Принесли письма от Сехаку и Сэнна.

Рию

Сехаку

Прощаясь:

Сехаку

2-й день

Пришел Сора, рассказал, как любовался цветами в Есино и ходил паломником в Кумано.

Беседовали о старых друзьях из Эдо, об учениках, о том о сем.

Сора

В лучах вечернего солнца спустили лодки на реку Ои и вдоль горы Арасияма поплыли вверх к стремнине Тонасэ. Пошел дождь, да и смерклось, поэтому вернулись.

1-й 3-й день

Дождь, начавшийся прошлой ночью, все не перестает, он лил весь день и всю ночь. Снова говорили об Эдо и прочем, пока не рассвело.

1-й 4-й день

Утомленный ночным бдением, весь день лежал. Днем дождь прекратился.

Завтра покидаю Хижину Опадающей хурмы. Опечаленный скорой разлукой, долго бродил по дому, обошел его весь — от самых дальних помещений до входа.

1691