Сто лет назад

ГЛАВА XIV

Заговор, оканчивающийся благополучно для всех. — Каперство прекращается, и капитан Левин и Филипп поступают на королевскую службу.

Вся ночь прошла в старании анализировать истинные чувства мисс Треваннион ко мне и мои чувства к ней; и теперь, когда я должен был расстаться с этой девушкой, то увидел, что мое будущее благополучие зависело в огромной мере от моих чувств к ней, или, иначе говоря, что я был серьезно влюблен в нее. Но теперь, какую цену могло иметь для меня или для нее это открытие? Какая в нем была польза, если не та, как сказала мисс Треваннион, что лучше мне было уехать, чем оставаться здесь?..

В своих мыслях я не раз возвращался к слышанному мной разговору, и слова мисс Треваннион относительно моего неизвестного происхождения и неизвестной семьи припоминались мне не без удовольствия — это, по-видимому, было главным возражением против меня с ее стороны, а между тем мне было так легко уничтожить это возражение, так как я стоял несравненно выше по рождению, чем она. Но следовало ли мне сообщить ей об этом? Каким образом? Мог ли я это сделать теперь? Да и к чему, если мы, вероятно, никогда больше с ней не увидимся? Все это и еще много других мыслей проходило у меня в голове в течение этой ночи, а также еще и другой вопрос, более насущный, тревожил меня, а именно: куда я пойду и что я буду делать теперь? На это я не мог ничего ответить, но решил во всяком случае пробыть еще дня два-три в Ливерпуле и на это время поселиться на своей прежней квартире, где мы жили вместе с капитаном Левин.

Когда рассвело, я поднялся с кровати, взял свой чемодан и осторожно спустился с лестницы; весь дом еще спал. Со всевозможными предосторожностями я отворил выходную дверь, вышел на улицу и тщательно запер ее за собой. На улице я никого не встретил, так как было еще рано, и когда я прибыл к дверям своей прежней квартиры, то мне стоило большого труда добиться, чтобы меня впустили; но наконец наша старушка-хозяйка отворила мне дверь в совершенном дезабилье.

— Ах, это вы, капитан Эльрингтон! — воскликнула она. — Возможно ли? И так рано… Уж не случилось ли чего?

— Ничего особенного не случилось, милая хозяюшка, — сказал я. — Только я хочу опять на несколько дней поселиться у вас.

— Добро пожаловать, сэр, — сказала она, — потрудитесь подняться наверх, пока я приведу себя в более приличный вид. Ведь я была в постели и спала крепким сном, когда вы застучали у двери. Мне как раз снился мой хороший приятель, ваш добрый друг, капитан Левин.

Я поднялся наверх и опустился на старую, знакомую мне оттоманку, и, сам не знаю как, заснул, как убитый. Сколько времени я так проспал, сказать не могу, но проснулся я от громкого говора и смеха, и едва я раскрыл глаза, как очутился одновременно в объятиях брата Филиппа и капитана Левин. «Стрела» пришла в порт на рассвете и час тому назад стала на якорь, после чего капитан Левин и Филипп отправились на берег. Я, конечно, был особенно рад видеть их, как всякий человек бывает рад встрече с друзьями, когда он в горе или в беде. Я им вкратце сообщил, каким образом случилось, что они нашли меня здесь, а когда мы сели за завтрак, то передал им в подробностях, что произошло между мной и нашим судовладельцем, затем между судовладельцем и его дочерью, не обмолвившись, конечно, ни словом о том, что мисс Треваннион заходила в мою комнату.

— Вы, конечно, знаете, дорогой Эльрингтон, — сказал капитан Левин, — что я не питаю к каперству тех предубеждений, какие имеете вы, но я уважаю требования совести других людей. Поведение мистера Треванниона по отношению к вам положительно не имеет оправданий, и мне невольно приходит на ум, не кроются ли здесь еще какие-нибудь причины? Скажите, вы ухаживали за его дочерью, или, что, в сущности, выходит на одно, она не делала вам каких-нибудь авансов?

— Что вы, Левин? Во-первых, я не осмелился бы, а она — видно, вы ее не знаете, если можете предположить, что она способна на что-нибудь подобное!

— Но если бы она даже и сделала это, то что же в этом дурного? — сказал Левин. — Но я не стану больше говорить об этом, раз вы смотрите на это дело так серьезно. Теперь мы с Филиппом отправимся к мистеру Треванниону, и пока я буду отвлекать отца, Филипп зайдет сбоку к дочке, и мы таким образом с точностью определим свое положение и увидим, где искать берег. Мало того, скажу вам откровенно, Эльрингтон, хотя я не имею ничего против командования каперским судном, все же считаю, что быть командиром королевского судна несравненно благовиднее. И если бы я мог устроить так, чтобы моя «Стрела» была арендована для государственной службы, при условии, что я останусь ее командиром, то я предпочел бы подобный порядок вещей настоящему. Во всяком случае, я встану на вашу сторону, и это принудит, быть может, нашего старика сдаться. Ну, пойдем, Филипп! Часа через два мы вернемся и донесем вам о результатах нашего похода!

С этими словами капитан Левин вышел в сопровождении брата Филиппа, и я на время остался один.

Прошло три часа прежде, чем они вернулись, и тогда я услышал следующее:

— Ну, Филипп, — сказал капитан Левин, садясь в кресло подле меня, — прежде всего мы выслушаем ваш рассказ! Начинайте вы!

— Да мне немного придется рассказывать, — заметил Филипп. — Я, видите ли, заранее решил, что мне делать, но не сказал об этом ни слова капитану Левин. Когда мы увидели мистера Треванниона в задней комнате, примыкающей к конторе, он показался мне чрезвычайно взволнованным; он пожал руку капитану Левин и затем протянул ее мне, но я не взял ее, сказав: «Я только что виделся с моим братом, мистер Треваннион, и должен вам сказать, что ничто в мире не принудит меня остаться на службе у вас после этого, а потому я буду вам очень благодарен, если вы разрешите мне получить причитающееся мне за это плавание жалование, какое вам благоугодно будет мне назначить, и позволите мне удалиться!»

— Э, да вы, молодой человек, позволяете себе принимать совершенно неподобающий вам тон! — воскликнул он. — Превосходно, вы получите свой расчет, за этим дело не станет, я могу обойтись и без таких оборвышей-бродяг.

— Мы не бродяги и не оборвыши, мистер Треваннион, и я должен вам сказать, что мы гораздо родовитее вас и всех ваших родственников; это мы оказывали вам честь, служа у вас, имейте это в виду!

— Ты это сказал ему, Филипп? Напрасно!

— Почему? Ведь я же сказал правду!

— Да, но тем не менее тебе не следовало ему этого говорить; мы служили у него, и потому…

— Да мы вовсе не бродяги, — запротестовал Филипп, — и он сам вызвал меня на такой ответ.

— Вы должны согласиться, что он был вызван на это, Эльрингтон! — заметил капитан Левин.

— Ну, хорошо, продолжай, Филипп!

— «В самом деле? — сказал на это мистер Треваннион, сильно раздосадованный. — Ну, в таком случае, я скоро избавлю себя от этого одолжения. Зайдите сегодня после полудня, мастер Филипп, и вы получите свое жалованье, а теперь вы можете уйти отсюда!»

Я так и сделал, и нарочно, чтобы позлить, лихо надвинул на ухо свою шапочку еще прежде, чем выйти за дверь.

— До сих пор все, что он говорит, совершенная правда, — подтвердил капитан Левин. — Ну, а теперь продолжайте дальше.

— Так вот, вместо того, чтобы выйти из дома, я вошел в него в другие двери и прошел в гостиную молодой барышни. Я тихонько отворил дверь, так что она меня не слышала, и застал ее сидящей у стола, подперев голову рукой, с лицом печальным и грустным, как будто у нее было большое горе на душе.

— Ах, мастер Филипп, вы испугали меня, я не ожидала вас увидеть, но я очень рада вам! Когда вы пришли в порт?

— Сегодня утром, мисс Треваннион?

— Ну, так присядьте и побеседуем вместе. Скажите, вы уже видели вашего брата?

— Да, мисс, я его видел, — сказал я, продолжая стоять у стола, — и видел также и вашего отца, и теперь пришел проститься с вами. Я ушел с капера и никогда больше не возвращусь на него. Быть может, я никогда больше не увижу и вас, мисс Треваннион, о чем, поверьте, очень сожалею. Тогда она прикрыла рукой глаза, и я видел, что на стол упала слеза, но она тотчас же овладела собой и сказала:

— Это такая неприятная, такая печальная история, мастер Филипп, и она чрезвычайно огорчает меня. Надеюсь, что ваш брат не думает, что я его порицаю или обвиняю в чем-нибудь! Скажите ему, что я нисколько не виню его ни в чем и прошу его забыть мои слова в тот вечер, когда мы простились. Я была несправедлива к нему и теперь прошу его меня простить! Так и скажите ему, Филипп!

— Она сказала тебе это, именно в таких словах?

— Да, слово в слово! Я обещал ей непременно передать тебе все, что она мне поручила, и сказал, что мне пора уходить, чтобы мистер Треваннион не застал меня у нее, так как он приказал мне оставить его дом!

— Неужели? — воскликнула она. — Я не понимаю, что такое случилось с моим отцом.

— Да как же, мисс Треваннион, он был очень рассержен и, в сущности, был прав: я был очень дерзок и непочтителен; это правда, я должен в этом сознаться!

— Почему так, Филипп, что вы сказали ему?

— О, я и сам теперь не знаю, — ответил я, — я знаю только, что сказал гораздо больше, чем следовало; и это потому, что я тоже был очень зол за брата. Ну, прощайте, мисс Треваннион, желаю вам всякого счастья!

— Я видел, что мисс Треваннион снимала с пальца кольцо, когда я стал с ней прощаться, и подумал, что она хочет дать его мне на память; но после минутного колебания она снова надела его на палец, затем протянула мне руку со словами: «Прощайте, мастер Филипп, расстанемся с вами без злобы, без неприязни». Я пожал ее ручку, поклонился и направился к двери. У порога я обернулся и увидел, что она закрыла лицо руками, и мне показалось, что она плакала. Я вышел на улицу и стал дожидаться капитана Левин. Вот и все!

— Ну, а теперь я вам расскажу свою эпопею, Эльрингтон, — сказал Левин. — Как только Филипп вышел за дверь, мистер Треваннион обратился ко мне со словами: «Какой дерзкий мальчишка! Я очень рад, что он убрался. Вам, вероятно, известно, что его брат ушел от меня, а также и причина нашего разрыва?»

— Да, сэр, — ответил я сухо, — мне известно все в подробности!

— Слыхали ли вы что-нибудь подобное? Что за глупые щепетильности!

— Да, сэр, я слышал их уже раньше, точно так же, как и вы, когда Эльрингтон отказался от командования своим шунером на основании тех же причин, и я отнесся к ним с уважением, потому что знал, что мистер Эльрингтон действовал согласно своим убеждениям. Кроме того, его взгляды на этот предмет безусловно справедливы, и я придаю им большой вес; настолько большой, что я стал думать о поступлении на государственную службу, т. е. в королевский флот, при первой к тому возможности.

— Я хотел бы, чтобы вы могли видеть лицо и взгляд мистера Треванниона, когда я говорил ему это; он был положительно поражен. Как! Я, капитан Левин, командовавший его судами столько времени, я, образец лихого и беззастенчивого каперского офицера и командира, смельчака и сорви-головы, тоже заговорил о щепетильности и вопросах совести — нет, это уже было слишком! «И ты, Брут!» — мог бы он воскликнуть, но не был в состоянии. Некоторое время он глядел на меня молча, широко раскрытым, изумленным взглядом и наконец сказал: «Что это? Наступил что ли золотой век, или это просто заговор против меня?»

— Ни то, ни другое, сэр! Я каперствовал потому, что не могу найти лучшего занятия, но если я найду что-нибудь лучшее, то с удовольствием брошу его.

— Быть может, вы желаете теперь же сдать командование судном? В таком случае прошу вас не стесняться!

— Я не желал ставить вас в затруднительное положение, мистер Треваннион, — отвечал я, — но так как вы столь добры, что просите меня не стесняться, то воспользуюсь вашим предложением и сдам командование «Стрелой» сегодня же.

— Однако, Левин, вы, наверное, не сказали ему этого!

— Нет, сказал, и именно этими словами, — подтвердил капитан, — и сделал это, во-первых, из дружбы к вам, Эльрингтон, а во-вторых, потому что желаю служить в королевском флоте, а единственным средством достигнуть этого было поступить так, как я это сделал!

— Каким образом это может послужить вам для достижения вашей цели?

— А вот как: экипаж «Стрелы», а их полтораста человек, так давно плавает постоянно со мной, что эти люди не захотят идти в море ни с кем, кроме меня, особенно, если я скажу им, чтобы они это сделали. Тогда мистер Треваннион очутится в самом неловком положении, и мне думается, мы сумеем его принудить предложить правительству арендовать у него его «Стрелу», на что правительство с радостью согласится, потому что такое судно, как «Стрела», может быть ему очень пригодно в настоящее время, когда у него не хватает своих судов.

— Этому я охотно верю, уже хотя бы из-за одной ее репутации! — заметил я. — Во всяком случае, Левин, я искренне благодарю вас за это новое доказательство вашей дружбы ко мне. Как вижу, заговор зреет, и через несколько дней вопрос должен будет решиться.

— Совершенно верно, но прежде дайте мне докончить вам мою историю: «Я боюсь, — сказал мистер Треваннион явно саркастическим тоном, — что не найду никого, чтобы заместить вас в этот высокоморальный век; во всяком случае, я постараюсь. „Сэр, — сказал я, — позвольте мне ответить вам сарказмом на сарказм; мне думается, что невежественным матросам простительно поступать на каперские суда и браться за каперское ремесло, потому что они безучастно относятся к пролитой крови, к резне, так как чувства их притуплены и их прельщает возможность легкой наживы. Есть, пожалуй, некоторое извинение и для такого опустившегося джентльмена, как я, потому что, как вам известно, я прирожденный джентльмен, который волею судеб пустился на это дело, чтобы без особого труда добывать себе средства к существованию, рискуя ради этого своей жизнью и проливая свою кровь; но, мне думается, нет оправдания людям, имеющим больше богатств, чем они даже могли бы желать, неизмеримо больше, чем им надо: вкладывать свои капиталы и снаряжать суда этого рода с целью разорения и уничтожения других людей только ради наживы! Вот вам нравоучение, сэр, от капитана с каперского судна, знающего все это дело слишком хорошо и слишком близко, а затем честь имею кланяться, сэр!“ Я встал и, почтительно поклонившись, вышел из комнаты прежде, чем мистер Треваннион успел мне что-нибудь ответить, и как вы видите, я здесь. Теперь все, что нам остается делать, это выжидать терпеливо, что из всего этого выйдет. Но прежде всего я отправлюсь на „Стрелу“ и оповещу экипаж о том, что я поссорился с судовладельцем. Люди не слишком-то довольны своей малой удачей за эти последние два плавания, и потому надо очень немного, чтобы это недовольство перешло в открытый бунт. Ну-ка, Филипп, поедем со мной, ты мне можешь понадобиться там. К обеду мы вернемся, Эльрингтон, ждите нас!

И они ушли.

Когда я опять остался один, то имел достаточно времени, чтобы разобраться во всем случившемся. Всего дольше я останавливался, конечно, на свидании Филиппа с мисс Треваннион, на том, что она поручила передать мне, на ее колебаниях относительно кольца и, наконец, на том, что она оставила это кольцо у себя. Из всего этого я не мог не сделать столь желанного для меня вывода, что по всем вероятиям мое чувство не осталось без взаимности, и эта мысль приводила меня в неописуемый восторг, вознаграждая за все, что мне пришлось выстрадать за это последнее время. Кроме того, я почти был уверен, что поспешное заявление Филиппа ее отцу, что мы с ним гораздо родовитее, чем он и вся его родня, будет передано ей отцом и, несомненно, произведет на нее известное впечатление. Далее являлся уже вопрос, уступит ли мистер Треваннион общему мнению всех своих приближенных или будет упорствовать, и мне думалось, что скорее он не уступит или, по крайней мере, не без борьбы. Эти мысли занимали меня вплоть до самого возвращения капитана Левин и Филиппа. Оказалось, что они там на капере прекрасно устроили свои дела. Весь экипаж «Стрелы» единогласно решил, что не пойдет в море ни с каким другим капитаном, кроме капитана Левин; и если он отчисляется от командования судном, то и они все до единого, как только получат жалованье и свою долю призовых денег, тотчас же спишутся и поступят все на королевские суда.

После полудня, в этот же день, мистер Треваннион послал за старшим офицером лугера «Стрела», но в тот момент, когда старший офицер сходил по трапу, чтобы сесть на шлюпку, команда, полагая, что судохозяин пригласил его, чтобы передать ему командование судном, заявила, что она не станет служить ни с кем, кроме капитана Левин, и просила его передать это ее заявление судовладельцу. Это было уже окончательным ударом, нанесенным мистеру Треванниону. Когда ему передали это, он прямо пришел в бешенство, видя себя припертым со всех сторон. Как я впоследствии узнал, он немедленно после того прошел к своей дочери, сообщил ей о всем происшедшем и дал волю своему возмущению, упрекая ее в том, что и она участница в этом заговоре. Но это было последнее, что он мог сделать; однако это волнение не прошло для него даром, и после обеда он почувствовал себя так плохо, что принужден был лечь в постель.

На следующее утро у него был сильный жар и временами бред. Жар был настолько силен, что приглашенные врачи не без большого труда добились, наконец, понижения температуры. В продолжение десяти дней мистер Треваннион был очень опасен; врачи не смели поручиться за его жизнь; на одиннадцатые сутки жар спал, но слабость была столь велика, что больной временами терял сознание; кроме того, он был так истощен, что на быстрое выздоровление его трудно было рассчитывать. Хемпфрей, конторский сторож, принес нам все эти известия; так как теперь в конторе не оставалось никого, кто мог заведовать всеми делами, кроме младших клерков, не бывших в курсе дела, то бедняга-сторож, старый служащий дома, не знал, что ему делать и как быть со всеми делами. Тогда я приказал ему обратиться за указаниями к мисс Треваннион и поручил ему сказать, что хотя я не переступлю за порог их дома, тем не менее готов, если она того желает, заняться важнейшими и неотложными делами, которые нельзя было запускать. Мисс Треваннион ухаживала неотлучно за отцом и прислала мне сказать, что она просит меня оказать ей лично громадную услугу и заняться всеми делами, насколько я это найду нужным и возможным, и выручить ее из беды.

Тогда я приказал принести мне все книги, стал отдавать указания, делать распоряжения, как я делал это раньше до моего ухода со службы у мистера Треванниона.

Прошло около пяти недель, прежде чем мистер Треваннион настолько оправился, что ему нужно было упомянуть о делах, и тогда только он узнал от дочери, что во все время его болезни я вел за него все его дела, и что все шло таким же порядком, как если бы он заведовал ими. Хотя мисс Треваннион и не выразила желания, чтобы мы или, вернее, я явился к ним в дом, тем не менее она прислала Хемпфрея известить нас об опасном состоянии ее отца и просила Филиппа зайти, чтобы передать ему о болезни отца. С этого дня Филипп стал ежедневно заходить к ним и передавать мне самые последние известия о состоянии здоровья больного. Когда отцу ее стало лучше, мисс Треваннион сказала Филиппу, что больной сильно осуждает свое поведение по отношению ко мне и признал, что я был прав в своих убеждениях, что он теперь сам удивляется, как это он раньше не смотрел на каперство с той же точки зрения, как и я. Кроме того, мисс Треваннион поручила передать мне, что ее отец очень благодарен мне за мое прекрасное отношение к нему во время его болезни и за ведение его дел в продолжение всего этого времени, и что как только он достаточно оправится, сейчас же посетит меня и поблагодарит за все и испросит у меня прощение за свое поведение по отношению ко мне. Далее мисс Треваннион передавала брату, что отец ее намеревался предложить свои каперские суда правительству, а в случае, если бы оно не пожелало законтрактовать их в свою пользу, найти им иное применение. Это было очень желанное для всех нас известие, которое послужило поводом к разговорам между капитаном Левин и мной.

Недели две спустя мистер Треваннион, который все еще был очень слаб и не выходил из своей комнаты, прислал мне записку, в которой говорил, что он сильно опасается, что его страстное желание увидеть меня и невозможность, с другой стороны, двинуться с места только еще более затягиваю его выздоровление, и потому он очень просит меня принять его самые искренние извинения, изложенные здесь письменно, и оказать ему большую милость — согласиться посетить его в самом непродолжительном времени. Я, конечно, согласился и в тот же день явился к нему в дом.

Я застал его в его спальне, сидящим в халате в большом кресле и сильно изменившимся.

— Мистер Эльрингтон, — обратился он ко мне, — я взываю к вашему благородному сердцу, чтобы испросить себе прощение за мое непозволительное и не имеющее никаких оправданий поведение по отношению к вам. Мне теперь стыдно за себя, больше я ничего сказать не могу!

— Прошу вас, мистер Треваннион, не будем больше говорить об этом; я с радостью встречаю момент, в который вы снова одарили меня своей дружбой и расположением, и весьма сожалею, что вы были так больны.

— А я не сожалею нисколько, мой милый Эльрингтон, мне кажется, что нам полезно испытание и страдание время от времени; эта болезнь заставила меня раскрыть глаза и сделала меня лучшим человеком, чем я был до сих пор. Позвольте мне попросить вас об одной милости!

— Сделайте одолжение, сэр, я весь к вашим услугам! — отозвался я.

— Так вот, видите ли, я хотел просить вас исполнить мое поручение, а именно — съездить за меня в Лондон, побывать там в морском министерстве и предложить правительству законтрактовать мою «Стрелу» Вам хорошо известны все достоинства этого судна, так что вы в состоянии представить им все необходимые сведения. Я желал бы, чтобы и капитан Левин отправился вместе с вами и был бы оставлен командиром «Стрелы», с зачислением его на королевскую службу; таково было, кажется, его желание!

— Я с радостью принимаю это поручение, мистер Треваннион, и постараюсь исполнить его как можно лучше!

— Благодарю, но это еще не все; я должен просить вас еще об одной милости, мистер Эльрингтон! — продолжал больной. — Когда вы оставляли этот дом вследствие моего непростительного поведения с вами, вы оставили на столе вот этот самый мешок денег, принадлежавших вам по праву за вашу службу. И вот я смею надеяться, что теперь вы не обидите меня вторичным отказом принять их, не то я должен буду думать, что вы не простили меня.

Я сделал утвердительный знак головой.

— Благодарю вас, мистер Эльрингтон, от всей души благодарю; теперь я чувствую, что начну поправляться.

Завтра вы, может быть, будете столь добры еще раз навестить меня, и тогда мы поговорим с вами о всем подробнее; сейчас же я чувствую себя очень утомленным. Передайте мой привет Филиппу… и пока до свидания! — сказал мистер Треваннион, протягивая мне свою исхудалую руку. — Да благословит вас Бог!

Я пожал его руку и вышел из комнаты, тихонько заперев за собою дверь. Мистер Треваннион был совершенно один в то время, как я находился у него; сторож Хемпфрей проводил меня к нему и затем больше не показывался.

Как ни хотелось мне видеть мисс Треваннион, но я не осмелился зайти к ней в гостиную и, пройдя мимо дверей, стал спускаться по лестнице. Когда я выходил уже на улицу, меня нагнал Хемпфрей и сказал, что мисс Треваннион желает меня видеть. Я вернулся с сильно бьющимся сердцем, чего я раньше никогда не испытывал в ее присутствии. Она стояла у стола, когда я вошел.

— Мистер Эльрингтон, — сказала она в то время, как я почтительно раскланивался перед нею, — я никак не думала, что ваше чувство обиды так сильно, что могло заставить вас покинуть этот дом, не пожелав видеть меня! Но даже если вы не желали меня видеть, я чувствую себя обязанной перед самой собою повидать вас хотя бы всего одну минуту, чтобы испросить ваше прощение за мое поведение по отношению к вам в тот вечер. С тех пор я много страдала! Не сердитесь же на меня!

— Мне нечего прощать вас, мисс Треваннион, — сказал я, — я не позволил себе обеспокоить вас своим появлением только потому, что, не состоя более в числе домашних в этом доме и расставшись с вами не вполне по-дружески, считал себя не в праве зайти сюда.

— Вы очень великодушны и деликатны, мистер Эльрингтон, — промолвила девушка, — дайте мне вашу руку и вот вам моя; я обещаю впредь никогда не быть столь поспешной в своих суждениях!

Я взял протянутую мне руку и почтительно поднес ее к своим губам. Никогда раньше я не позволял себе этого, но мисс Треваннион не выказала при этом ни малейшего неудовольствия и даже не пыталась отнять У меня свою руку.

— Скажите, говорил вам мой отец?..

— Вы, вероятно, хотели спросить, не было ли говорено чего-нибудь относительно дальнейших предположений?

Мисс Треваннион утвердительно кивнула головкой.

— Я могу только сказать, что ваш отец просил меня исполнить одно его поручение, и я еду в Лондон в сопровождении капитана Левин, вероятно, на этих днях.

— Чтобы развязаться с этими злополучными каперскими судами? Да?

— Да, именно, и завтра я должен прийти окончательно переговорить обо всем с вашим отцом, а теперь полагаю, что вам пора идти к вашему батюшке, и потому не смею вас дольше задерживать. Честь имею кланяться, мисс Треваннион!

— Вы очень заботливы и внимательны, мистер Эльрингтон, — заметила девушка, — мне, действительно, надо идти наверх к отцу! Так прощайте пока, мистер Эльрингтон!

С этими словами мисс Треваннион поспешила наверх к отцу, а я вышел из дома и возвратился к себе на квартиру. Здесь я рассказал капитану Левин и Филиппу о всем происшедшем между мной и мистером Треваннионом.

— Ну, что же, я весьма доволен! — проговорил капитан Левин, — теперь будем собираться в дорогу!

Но тут возникло недоразумение, удобно ли мне сохранять фамилию Эльрингтон, с которою связано столько неприятных воспоминаний из-за политического процесса, и я решил переменить ее на Месгрев, не говоря капитану Левин, что это — наша настоящая с Филиппом фамилия.

Впрочем, перед мисс Треваннион у меня не хватило духу скрывать истину, и я сознался, что Месгрев — не псевдоним.

На другой день я снова отправился к мистеру Треванниону, как это было нами условлено; старик принял меня чрезвычайно ласково, и мы решили, что я отправлюсь в Лондон через три дня, которые были необходимы на приведение в порядок всех бумаг и документов «Стрелы», на получение полномочий и приготовление к дороге.

На путевые расходы и на расходы во время нашего пребывания в Лондоне мистер Треваннион вручил мне большую сумму денег, сказав при этом, что он желает, чтобы мы ни в чем не стеснялись в Лондоне и не жалели денег на представительство. Я сказал ему, что принял теперь имя Месгрев, так как мое прежнее имя Эльрингтон могло вызвать не совсем приятные воспоминания, и он одобрил мою предусмотрительность.

Спустя три дня наши сборы в дорогу были окончены, и простившись с мисс Треваннион и ее отцом, которому теперь было лучше, так что он мог принять к себе не только меня, но и капитана Левин и Филиппа, с которыми также состоялось примирение, мы все трое вскочили на коней, ждавших нас у подъезда, и в сопровождении тех же двух матросов из команды капитана Левин, которые уже сопровождали нас в первой поездке в Лондон, весело тронулись в путь.

На этот раз у нас не было никаких особенных приключений в пути, и мы прибыли в столицу в добром здравии и сразу поселились у тех же знакомых нам квартирохозяев, не заезжая предварительно в гостиницу.

На другой же день я побывал в морском министерстве, повидал кого надо и сообщил о причине моего приезда в Лондон. Благодаря моей предосторожности, дело уладилось гораздо быстрее, нежели я ожидал. У меня не только приняли «Стрелу» в аренду по цене мистера Треванниона, но и назначили на нее капитана Левин, да и брат Филипп был принят офицером в королевский флот.

Когда я передал капитану Левин об удачных результатах моих хлопот и вручил им обоим патенты на звание офицеров флота, они едва верили своим глазам. Тогда, взяв с них слово, что они сохранят все это в тайне, я признался им, каким путем добился столь быстрого и столь полного успеха в своих делах. Они оба от души благодарили меня, а после обеда мы пошли все вместе заказывать соответствующую их новому положению и чинам форму, вечером же все втроем отправились на петушиный бой, приводивший Филиппа в особенный восторг. Так как теперь ничто более не удерживало нас в Лондоне, то мы решили вернуться в Ливерпул.