Сто лет назад

ГЛАВА II

Нас преследуют два судна, от которых мы не можем уйти. — Происходит сражение. — Три акта морской драмы. — Мы разбиты, капитан Витсералль убит. — Я обобран и тяжело ранен.

Спустя недель шесть после только что описанных событий на наши головы обрушилось новое, еще горшее несчастие. Выйдя из испанских вод, мы попутно взяли несколько призов; покончив с последним из них и посадив на него часть нашей команды, мы расстались с забранными судами. Так как «Ривендж» находился вблизи берегов, а с моря дул сильный ветер, то мы вынуждены были спешно уходить, чтобы нас не выкинуло бурей на берег. Всю ночь мы уходили от берега, но на рассвете, когда ветер стих и прояснело, увидели, что ушли очень недалеко по причине сильного встречного течения.

Вдруг марсовый матрос крикнул сверху, что в открытом море показались два паруса. Тотчас же вызвали наверх людей и стали готовиться к погоне. Однако мы вскоре заметили, что и они, со своей стороны, вместо того, чтобы уходить, с самым решительным видом идут прямо на нас. Мы быстро приближались друг к другу, а потому в самом непродолжительном времени могли убедиться, что эти суда были из числа крупных и сильно вооруженных. Одно из них нам было даже хорошо известно; это был французский капер «Эсперанс», несущий шестнадцать орудий крупного калибра и снабженный отборной командой в 120 человек. Другое судно оказалось испанским капером, крейсирующим совместно с «Эсперанс», вооруженным 18-ю орудиями и снабженным хорошим экипажем.

Наше нормальное число людей превосходило несколько число 100, но потеряв в деле немало людей убитыми и ранеными, наш экипаж в настоящий момент едва достигал цифры 55 человек. Видя столь превосходящие силы наших противников, мы приложили все усилия, чтобы уйти, но имея берег с подветренной стороны и неприятельские суда с наветренной, не в состоянии были что-либо сделать, а потому волей-неволей пришлось принять сражение при заведомо неблагоприятных для нас условиях.

Капитан Витсералль, бывший душой своего экипажа, не ударил лицом в грязь и в этом тяжелом случае. Он отдавал свои приказания с величайшим спокойствием и самообладанием; приказал убрать все малые паруса и приготовился встретить неприятеля. Когда все было готово, он созвал весь экипаж на корму и обратился к нам с речью, желая внушить нам тот же пыл и воодушевление, каким был исполнен сам. Он напомнил, что мы уже не раз побеждали врага вдвое сильнейшего, чем мы, что мы не так давно еще отбили атаку этого самого французского капера «Эсперанс», а об испанце и разговаривать не стоит; стоит только нам схватиться врукопашную, чтобы наши тесаки доказали этим дуракам наше превосходство. Далее он стал нам доказывать, что все наше спасение зависит всецело от нашего собственного мужества, так как мы столько наделали зла по всему побережью, и наше последнее нападение на плантацию приняло столь дурной оборот, что мы не можем надеяться ни на какое помилование или снисхождение в случае поражения. Убеждая нас вести себя хорошо и отважно биться с врагом, он в то же время обещал нам победу. И вся команда до такой степени верила в своего капитана, что мы приветствовали его речь троекратным единодушным «ура»! Тогда он скомандовал нам встать по местам и вслед за тем, приказав поднять английский флаг с изображением св. Георгия Победоносца, пошел навстречу врагу.

Французский капер первый поравнялся с нами, и так как дул едва приметный ветерок, то подходил медленно. Капитан его окликнул нас и заявил, что его судно — «Эсперанс», а наш ответил, что это нам хорошо известно, и что им также известно, что его судно — «Ривендж». Тогда француз, подошедший уже совсем близко, лег в дрейф, весьма любезно заявив, что он действительно знает, с кем имеет дело, а также знает, с каким доблестным и отважным моряком его столкнул случай. В ответ на эту любезность капитан Витсералль, стоявший у шкафутов, высоко приподнял свою шляпу в знак признательности за доброе слово.

Действительно, превосходная репутация капитана Витсералля была всем известна, а также было известно и то, что эти два судна — «Эсперанс» и «Ривендж» — должны были столкнуться не на шутку, и что столкновения этого лучше было бы обоим избежать, так как победа, кому бы она ни досталась, будет стоить, несомненно, недешево. Поэтому командир «Эсперанса» обратился снова к капитану Витсераллю, заявив, что Витсералль ввиду явного превосходства, вероятно, поспешит спустить свой флаг и сдастся, не рискуя жизнью своего экипажа. На это наш капитан ответил самым любезным, но вместе с тем и самым решительным отказом.

Теперь суда находились уже совсем близко друг от друга, так что с одного судна на другое можно было перебросить сухарь. Великодушные переговоры между командирами продолжались до тех пор, пока испанский капер не подошел к нам совершенно близко с кормы.

— Теперь вы видите ясно наши силы, — сказал француз, — не вступайте в бой при таких чудовищно неравных шансах; пощадите ваших смелых и преданных вам людей, будьте гуманны.

— В благодарность за ваше доброе отношение ко мне, — сказал капитан Витсералль, — я предлагаю вам обоим пощаду и пощаду вашему частному имуществу, если вы спустите свои флаги.

— Да вы в уме ли, капитан! — воскликнул командир французского судна.

— Вы признаете, что я жил с честью, — продолжал капитан Витсералль, — так признайте же теперь, что я сумею с честью победить вас или умереть, если мне так суждено. Мы теперь сразимся; из любезности я вам предлагаю первому открыть по нам огонь!

— Нет, это невероятно! Это невозможно! — воскликнул француз, почтительно снимая шляпу.

Наш капитан сделал то же, затем сойдя со шкафута, отдал приказание готовить орудия и, дав французу приготовиться, пустил ракету, которую держал в руке как сигнал для начала сражения. Вслед за тем мы открыли бортовой огонь по неприятелю, который отвечал нам тем же. В продолжение четверти часа мы обстреливали друг друга, когда испанец подошел к нам с наветренной стороны с целой тучей людей, повисших на снастях и готовившихся устремиться на абордаж. Но мы вовремя успели предупредить их, повернув судно и открыв по всему борту огонь по испанцам. Орудия наши были заряжены свинцовыми пулями и картечью, а испанцы гроздью висели на снастях, готовясь спрыгнуть к нам на палубу, и потому наш огонь произвел среди них страшное опустошение; вся их палуба была усеяна убитыми и ранеными. Напрасно офицеры старались ободрить людей, которые теперь вместо того, чтобы устремиться на нашу палубу, покинули даже свои места и, как перепуганные овцы, бежали вниз. Француз, видя панику и беспорядок на борту своего союзника и желая дать ему время оправиться, изменил свое направление, подошел к нам с борта, и его люди устремились на наше судно, но мы этого ожидали и были готовы встретить их с честью; в несколько минут очистили от них свою палубу. Тем временем испанец, который запутал свой бушприт в наших снастях, прорубив их, высвободил себя и отошел в сторону. Тогда француз, видя это, также отошел и, забрав ветра, опередил нас.

Таков был первый акт этой морской драмы.

По сие время мы сравнительно очень мало пострадали и мало понесли урона благодаря неискусности наших врагов и благоприятно сложившимся для нас обстоятельствам, которые дали нам возможность воспользоваться невыгодами положения наших врагов.

Однако как ни были мы ободрены столь удачным началом, тем не менее наша малочисленность была так явна, что капитан счел своим долгом поднять все паруса и попытаться положить конец столь неравному бою, оставив своих противников далеко за собой. Но противники пытались воспротивиться этому бешеной канонадой, на которую мы отвечали со своей стороны, не переставая уходить на всех парусах до тех пор, пока у нас не была снесена передняя мачта и фор-марс, после чего судно перестало слушаться руля. Но хотя мы сильно пострадали и лишены были возможности уйти от неприятеля, мы продолжали непрерывно стрелять. Теперь оба неприятельских судна стали снова готовиться к абордажу.

Так как мы знали, что французский капер может подойти к нам только с наветренной стороны, — а он являлся нашим главным противником, — то мы перетащили на наветренную сторону еще четыре орудия, заряженных мушкетными пулями, чтобы с честью встретить французов; все люди были наготове со своими ручными гранатами и мушкетами, и в тот момент, когда они густой тучей, точно потревоженный пчелиный улей, готовы были спрыгнуть на нашу палубу, мы целым бортом дали по ним залп чуть не в упор, и люди, как отравленные мухи, десятками посыпались со снастей в одну общую груду, раненые, убитые и здоровые; потребовалось все мужество и решимость их командира, который поистине был отважный и смелый человек, чтобы собрать вокруг себя остаток своих людей и увлечь их за собой на абордаж, так что в конце концов ему удалось перебросить к нам человек сорок. Они добрались до нашего бака, с которого вытеснили нашу малочисленную команду, и сумели удержаться здесь, не продолжая, однако, далее своего натиска и, вероятно, выжидая подкрепления со стороны испанцев, которые собирались абордировать с подветренной стороны. Это поставило бы нас между двух огней и принудило бы драться на два фронта, что было совершенно немыслимо при нашей малочисленности.

Вдруг на наше счастье ветер, все время дувший очень слабо, совершенно упал; наступил почти полный штиль; мертвая зыбь отделяла нас от француза, а испанец, который в это время находился у нас с подветренной стороны, не имея ветра в парусах, не мог нагнать нас, и вскоре его стало сносить течением все дальше и дальше. Французы, занявшие позицию у нас на баке и отрезанные от своих, очутились как бы в западне. С торжествующим криком пустили мы в них несколько ручных гранат и устремились со своими коротенькими пиками. Неприятель поспешил прыгнуть за борт, спасая жизнь. После этого наступил поневоле перерыв в сражении, и этим закончился, так сказать, второй акт этой тяжелой морской драмы.

До сих пор сражение велось с благородной решимостью, но без особого озлобления. Но после этой первой рукопашной схватки между нашими и французами и страшного избиения последних обе стороны, видимо, рассвирепели. Снова началась адская канонада со стороны обоих наших противников, на которую мы отвечали с таким же рвением, но так как на море была мертвая зыбь, то нас так сильно качало, что снаряды шлепались в воду, не принося никому серьезного вреда. Видя это, обе стороны мало-помалу прекратили стрельбу, тем более что течение несло нас все дальше друг от друга. Во время этого перерыва военных действий наши враги какими-то судьбами подошли ближе друг к другу, хотя их отнесло далеко от нас, и мы увидели, что испанцы спустили два больших катера, в которых находилось человек по двадцать, если не больше, в каждом, и хотели переправить их на французское судно, чтобы пополнить значительный урон, какой понесли французы. По приказу Витсералля, мы стали стрелять по катерам, стараясь потопить их; после двух-трех неудачных выстрелов одно наше ядро пробило шедший впереди катер и почти моментально затопило его; люди с другого катера поспешили на помощь тонущим товарищам, стараясь спасти их, но мы открыли по ним береговой огонь, и, обезумев от града сыпавшихся на них со всех сторон снарядов, люди, находившиеся во втором катере, кинув товарищей, повернули назад к своему судну, спасая свои собственные жизни и предоставив погибающих их участи.

После этой неудачной попытки оба неприятельских судна снова начали стрелять в нас, но за дальностью расстояния, не попадая в цель, вскоре прекратили и решили ждать, когда снова подует ветер и даст им возможность продолжать сражение с большим успехом.

Было около одиннадцати часов дня; сражение продолжалось уже целых пять часов. Пользуясь перерывом, мы поспешили восстановить свои силы пищей и собраться с духом для новых геройских подвигов. Во все время, пока длился бой, все мы были до того возбуждены, что не имели даже времени опомниться, но теперь, немного успокоившись, начали отдавать себе отчет в нашем положении и становились озабоченными и удрученными. Усталость и истощение сказывались также на нашем настроении; мы знали, что наши лучшие люди были или убиты или ранены, словом, выбыли из строя, а враг, несмотря на свой громадный урон, все еще был очень силен: он не собирался уходить, а намеревался продолжать бой, из чего мы могли заключить, что он был не только многочислен, но смел и решителен.

Счастливая случайность и искусство нашего командира до сего момента давали нам перевес над врагом, но счастье могло изменить, а нас было так мало, что одолеть было нетрудно. Но наш капитан тотчас же заметил настроение своих людей и стал хвалить нас за геройство; он говорил, что каково бы ни было мужество и присутствие духа командиров и офицеров на неприятельских судах, все же несомненно, что люди поражены паникой, удручены своей неудачей, и если они по принуждению начальства сделают еще попытку взять нас на абордаж и им не посчастливится опять, как он надеялся, то никакие силы не заставят их продолжать бой; тогда капитанам поневоле придется отказаться от преследования. В заключение Витсералль торжественно поклялся, что не спустит флага до тех пор, пока будет жив, и спрашивал, кто из нас настолько низок, что изменит своему флагу, кто откажется постоять за него. Мы отвечали троекратным «ура»! «Ура» это было слабое, потому что нас было мало, но мы были все до последнего воодушевлены решимостью постоять за своего капитана и за свой флаг.

Капитан Витсералль позаботился о том, чтобы эти чувства в нас не остыли, и тотчас же распорядился раздать всем удвоенную порцию грога. По общему нашему желанию флаг прибили гвоздями к мачте, и мы с нетерпением ждали возобновления боя. В четыре часа пополудни поднялся ветерок, и оба неприятельских судна, подняв паруса, двинулись на нас, хотя не с прежней смелостью и отвагой. Они подвигались медленно, бесшумно, без выстрела, с неподвижно стоящими на своих мачтах людьми. Все это предвещало серьезную, решительную борьбу за победу.

Когда они подошли к нам на расстояние полукабельтова, мы приветствовали их троекратным «ура»! На наш вызов они отвечали тем, что подступили к нам с обеих сторон, и завязался бой жестокий, озлобленный, беспощадный. На этот раз француз не хотел идти на абордаж прежде, чем испанцы не возьмут нас на абордаж с подветренного борта, и потому он только время от времени угощал нас бортовым огнем, пока испанец не сцепился с нами; тогда француз налег на нас с носовой части. Испанцы успели уже взобраться на наш борт; мы с успехом оттесняли их, когда французы напали с носа. Мы дрались отчаянно, и наши пики давали нам такой перевес над ножами и мечами испанцев, что те стали отступать и покинули нашу палубу, усеянную их мертвыми и убитыми. Но прежде, чем мы успели отразить испанцев, французы с другой стороны устремились на нашу палубу и стали теснить ту небольшую горсточку наших, которая должна была встретить и отразить их. Французы прорвались и устремились на бок, где теперь собрались все наши. Борьба была отчаянная, но, в конце концов, наши пики и наше более выгодное положение преодолели их численность, и мы погнали их перед собой, даже завладели главной палубой, как вдруг наш командир, дравшийся впереди всех и воодушевлявший всех своим неукротимым мужеством, был ранен в кисть правой руки. Он перехватил меч в левую руку и продолжал теснить врага, ободряя нас своим примером, но одна пуля пронизала ему грудь навылет. Капитан Витсералль замертво упал на палубу. С ним как-то разом упали и мужество, и вера наших людей в себя; как бы в довершение несчастия, упали один за другим наш старший лейтенант и двое еще оставшихся в живых младших офицеров. Пораженные, удрученные люди вдруг остановились, растерянно озираясь кругом, ища предводителя, начальника.

Французы, видя это, возобновили атаку. Нашими овладела паника, и, побросав оружие, они стали просить пощады, тогда как еще за минуту победа была в наших руках. Таков был конец нашей кровавой драмы.

Из пятидесяти пяти человек двадцать пять было убито; почти все оставшиеся в живых были ранены. Большинство людей, бросив оружие, кинулось вниз, чтобы избежать тесаков освирепевших победителей. Я и еще человек восемь из наших, которых враги прогнали мимо люков, побросали оружие и просили пощады, на которую мы, однако, не могли надеяться. И действительно, в первый момент французы не щадили нас, и несколько из наших безоружных товарищей пало под их ударами. Видя это, я вскочил на шкафут и собирался уже прыгнуть за борт, надеясь, что после, когда бойня прекратится, меня выловят, но в этот момент французский лейтенант, подоспевший к нам, властным словом остановил своих освирепевших людей. Но ему удалось охранить только нашу жизнь, но не наше имущество; победители тотчас же принялись грабить и обирать нас до нитки. У меня отняли все, что только я имел: часы, кольцо и меч, некогда принадлежавший доблестному французу. А так как я недостаточно проворно раздевался по желанию матроса-мулата, который избрал меня на свою долю, то он ударил меня рукояткой своего пистолета под левое ухо, от чего я кубарем полетел в люк и остался лежать в трюме без сознания.