Столыпин. На пути к великой России

Дошедшая до наших дней версия о неизбежном разрыве отношений царя и премьера построена исключительно на гипотетических предположениях. Не существует ни одного официального документа или частного письма, в котором царь хотя бы косвенным образом показывал свое желание избавиться от Столыпина, в то время как документов с противоположным по смыслу содержанием у нас предостаточно.

Предположение о возможной отставке Столыпина исходит главным образом от лиц, для которых характерно неприязненное отношение к особе последнего императора. Многие из них обвиняли его в лицемерии и малодушии, приписывали ему политическую недальновидность и даже комплекс неполноценности по сравнению с сильной личностью премьера. Единственной целью этой клеветы было превратить царя в главного виновника всех трагических событий его правления: Ходынки, Кровавого воскресенья, Цусимы, гибели Столыпина, ослабления реформаторского курса, неудачи в Первой мировой, Феврале 1917 г.

Однако в истории, как и в уголовном праве, помимо фактов внешних есть факты внутренние – факты человеческого сознания. Было бы не исторично не принимать в расчет движения, происходящие внутри человека, в его душе. Важно знать, насколько сама личность правителя в пределах своих способностей и возможностей могла решать возникшие перед ней проблемы, насколько она направляла данный ей Богом свободный выбор на созидательный путь. И тогда не имеют никакого значения внешние события и обстоятельства, могущие оказаться сильнее воли одного человека, – главное, что сам правитель делал все от себя зависящее, чтобы не допустить их трагической развязки. Именно так и поступал последний русский государь: его государственные замыслы были чисты, а государственная воля к оздоровлению народных сил оставалась твердой и непреклонной.

Николай II был венчанным Богом самодержцем, а не выбранным светским правителем, и потому представляется глубоко ошибочным «тестировать» профессиональную пригодность царя через оценку его популярности и размах преобразований. Царь – наследник , он не может мыслить кратковременными успехами, пускаться в политические авантюры ради сиюминутной выгоды или в угоду народным страстям. Он должен идти степенно, продуманно, где-то поспешая, а где-то замедляя ход государственного корабля и никогда не забывая, что путь спасения народа для царя всегда один – через спасения собственной души.

Николай II, находясь на высотах, где, по словам У. Черчилля, «события превосходили разумения человека», – отмечает историк Петр Мультатули, – видел гораздо дальше и глубже своих министров, чиновников и обывателей. Царь не отделял, в отличие от большинства государственных деятелей, духовно-нравственное видение политики от целесообразного. Ему было дано осознать и узреть Промысел Русской истории в ХХ веке[80]. 29 мая 1914 г. удивительно чуткий мыслитель В.В. Розанов делает дневниковую запись: «Государь… один и исключительно смотрит на вещи не с точки зрения “нашего поколения”, но всех поколений Отечества, и бывших и будущих… у Него есть… особая тайна. …Царю дано то, что “под глазом Его все умаляется” … до “преходящего” (многое, что кажется на первый взгляд важным, становится суетным и временным. – Д.С. )… и взгляд этот… лежит “за нашим поколением”, далеко впереди него и далеко позади него (лежит в Вечности. – Д.С. ). …Царь – всегда за лучшее …Царь (и это есть чудо истории. – В.В. Розанов ) никогда не может быть за низкое, мелочное, неблагородное»[81].

Государь являлся Помазанником Божьим. Подданные, присягавшие ему в верности на святом Евангелии и кресте, были обязаны повиноваться ему не за страх, а за совесть. Какой бы ни был царь, великий или блаженный, тишайший или грозный, талантливый или бездарный, только отступление его от Христа могло быть оправданием в непослушании царю. Между тем как по своим нравственным качествам, так и по избранной стратегической линии развития страны Николай II вошел бы в десятку лучших правителей человечества, являя при этом уникальный пример святости в самой запутанной для человеческой совести сфере общественной жизни – в лабиринте политике.

Манифестом 17 октября 1905 г. подданные империи получили от царя дар свободы, но не захотели или не смогли понять, что свобода предполагает не только самостоятельность решения, но и ответственность перед собой и перед своими потомками за свой выбор. Проблема падения монархии в России как раз и заключается в том, что ее подданные безумно распорядились царским даром, измельчали духом, вместо осознания собственной ответственности отреклись от присяги, вместо покаяния и молитвы предпочли объявить виновником всех бед последнего русского царя (курсив мой. – Д.С. ). И он не стал сопротивляться, как всемогущий Христос, предавший Себя на распятие.

В октябре 1905 г. после подписания Николаем II Манифеста о даровании свобод архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) обратится к пастве с апологией правящего царя. Государь, говорил владыка, оказал доверие «к доброму сердцу и к разуму русского населения, и вот оно, не освоившись с новыми порядками жизни, теперь повсеместно бушует. Не наше дело обсуждать, насколько подходят сии порядки к современной России, ибо говорю вам о Царе-человеке и христианине, а не о делах государственных; но ясно для меня то, – отмечал владыка Антоний, – что дух нашего государя не склонен требовать послушания за страх, но за совесть, что, имея свою душу чистую, он верит и в других людей и поступает согласно такому доверию»[82].

Эта царская любовь побуждала к ответному отклику добрые и любящие сердца. Среди немногих, кто откликнулся на нее, был и Петр Аркадьевич Столыпин. Никогда, ни при каких обстоятельствах не позволил он себе ни единого едкого слова в адрес монарха. «Столыпин в противоположность многим другим министрам, – свидетельствовал лидер партии октябристов А.И. Гучков, – всячески оберегал личность Государя. (…) Даже в наших дружеских беседах он никогда не позволял себе слова осуждения по отношению к Государю. Никогда не передавал никаких фактов, могущих характеризовать его с дурной стороны. Наоборот, он часто свои собственные хорошие действия приписывал Государю и всячески старался сделать его популярным»[83]. Такое же отношение к Столыпину было и у царя[84]. Император со многими министрами обходился с уважением, даже с теми, кто показал свою неспособность к добросовестному исполнению порученных дел. Но Столыпин вызывал у него целую гамму новых чувств – царь впервые встретил духовно проницательного человека, могущего правильно воспринять и творчески реализовать его сокровенные государственные мысли и желания. Отсюда и то «исключительное доверие», которым одарил царь Столыпина.

Что помогло установлению таких отношений? Ответ надо искать не в психологическом сходстве, здесь мы скорее найдем больше различий и индивидуальных черт, а на духовном уровне, в общности религиозных чувств и переживаний. Люди сходного религиозного устроения смотрят друг на друга в ином – божественном – свете, который, как сказано в Евангелии, и «во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5). Этот божественный свет для Столыпина и государя существовал не сам в себе, а струился во внешний мир, освещая путь его спасения и преображения.

«Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страной: в том главная опасность, – писал в октябре 1905 г. Николай II матери. – Но милосердный Бог нам поможет; я чувствую в себе Его поддержку, какую-то силу, которая меня подбадривает и не дает падать духом!»[85] Через два месяца после подавления Декабрьского вооруженного восстания в Москве царь произнесет для многих тогда загадочную фразу: «Скоро, скоро воссияет Солнце Правды (так называют Иисуса Христа. – Д.С. ) над землею Русской, и тогда все сомнения исчезнут»[86].

«…Человеческих сил тут мало, – писал Столыпин супруге после назначения министром внутренних дел, – нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что Он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне. Я чувствую, что Он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает»[87].

Русский философ Иван Ильин писал, что Православная церковь «призвана отпускать людей в мир для мирского и мирового труда, излучать живую религиозность в этот труд, осмысливать его перед лицом Божьим и, предоставляя людям свободу вдохновения, наполнить это вдохновение духом христианской Благодати…»[88]

Царь и его выдающийся премьер были приобщены к этому религиозному опыту. Бог для них не отчужденная от человека непостижимая сила, а Святой Животворящий Дух, могущий наполнять одухотворять и вдохновлять Собой человеческое сердце. Царь и Столыпин не раз реально ощущали в своей душе действие Божественной благодати. Благодаря такому пребыванию в Духе они не только преодолели многие жизненные испытания, но и стали единым созвездием, светлым ориентиром для всех, кто ищет в политике спасительные пути.

Столыпин и царь с детских лет сознательно шли к Богу. У каждого из них на пути была своя остановка, свой трудный и опасный перевал, но цель оставалась одна. Они приближались к ней терпеливо и упорно, и наступил день, когда их дороги неожиданно сошлись.

Детство и юность царя и его премьера пришлись на расцвет классического воспитания, где церковь, семья и школа по-прежнему оставались непререкаемыми авторитетами. Детям запрещалось шумно себя вести, не допускались неразрешенные прогулки и бесконтрольные забавы[89]. В воскресенье и в праздничные дни все домашние должны были посещать церковные службы, регулярно исповедаться и причащаться. Оранжерейные цветы из детей не растили, с ранних лет прививали понятия чести и долга, развивали чувства сострадания и любви к ближнему. Императрица Мария Федоровна писала уже повзрослевшему наследнику: «Всегда будь воспитанным и вежливым с каждым, так, чтобы у тебя были хорошие отношения со всеми товарищами без исключения, и в то же время без налета фамильярности или интимности, и никогда не слушай сплетников»[90].

Первым домашним учителем Петра Столыпина был Л.И. Сушенков, воспитывающем его в русском духе. «Любить больше всего (надо. – Д.С. ) Бога, потом царя, – наставлял он своего питомца и шутя добавлял: – А уж потом кого хочешь – маму или папу». Других домашних учителей, у которых обнаруживались социалистические взгляды, родители отстраняли от преподавания[91].

В 1872 г. гувернером Петра Столыпина и его братьев был не кто иной, как будущее светило русской медицины Д.Ф. Решетило. Параллельно Петр Столыпин учился в гимназии, где имел в среднем балл «четыре», в частности и по таким предметам, как история и Закон Божий[92]. В орловской гимназии о его учебном прилежании сохранились следующие сведения: «приготовлял уроки прилежно и аккуратно», «в исполнении письменных работ постоянно выказывал и аккуратность и особую старательность», «в классе всегда был самым внимательным», «к делу учения всегда относился с искренней любознательностью и с полным усердием»[93]. Хотя учиться Петру приходилось часто с перерывами, мешала болезнь: ежегодно, начиная с семилетнего возраста и до семнадцати лет, он проходил двух-трехмесячный курс лечения заболевания костного мозга[94].

Образование Николая II было уникальным. Его с детства воспитывали как наследника престола и будущего императора. Вместо гимназии и университета его с ранних лет индивидуально обучали именитые университетские профессора. В их числе – блестящие знатоки своего предмета, видные государственные и военные деятели: К.П. Победоносцев – маститый правовед, профессор Московского университета, с 1880 г. – обер-прокурор Святейшего Синода, Н.Х. Бунге – профессор-экономист Киевского университета, в 1881–1886 гг. – министр финансов, М.И. Драгомиров – профессор Академии Генерального штаба, Н.Н. Обручев – начальник Генерального штаба, автор военно-научных трудов, А.Р. Дрентельн – генерал-адъютант, генерал от инфантерии, герой Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., Н.К. Гирс – министр иностранных дел в 1882–1895 гг.[95] Такая разносторонняя и глубокая подготовка цесаревича к управлению сама по себе уникальна. К тому же в программу образования будущего императора входили и многочисленные командировки по различным губерниям страны, куда он отправлялся вместе с отцом. Во время поездок император и представители губернской власти на практических примерах подробно объясняли наследнику работу местного управления, его успехи и недостатки, пути исправления и совершенствования административного дела[96].

В служебной практике Столыпина также были свои сильные стороны: он долгое время находился на том этаже власти, где был возможен свободный и незашоренный взгляд на положение в стране. Будучи продолжительное время предводителем ковенского дворянства, Петр Аркадьевич ощущал себя больше общественным, чем государственным деятелем. Как представитель дворянского самоуправления, он научился смотреть на государство снизу, подмечая и устраняя на локальном уровне его микроскопические трещины и недостатки. В условиях нарастания процессов государственной дезорганизации царю были необходимы именно такого рода люди, тем более что Столыпин, как показало будущее, обладал колоссальным творческим потенциалом. Он принадлежал к той редкой породе управленцев, чей профессиональный рост стал ответом на новые социальные вызовы современности. «И в большом и в малом, – вспоминал о нем его сослуживец А.А. Кофод, – [Столыпин] относится к тем, кто растет вместе с задачами, перед которыми они оказываются поставленными»[97].

Другой линией сближения Николая II и Столыпина стала общность культурной традиции и прежде всего литературные пристрастия. Оба любили читать книги, любили русскую классику. В то время русская классическая литература имела огромное и часто решающее влияние на формирование духовного мира читателя. А.С. Пушкин называл книги своими друзьями, и можно сказать, что у императора и его премьера оказалось много общих друзей. В немалой степени этой дружбе способствовали огромные библиотечные фонды в родовых гнездах Романовых и Столыпиных. Известно, что Столыпин, доводясь троюродным братом М.Ю. Лермонтову, стал наследником библиотеки знаменитого поэта, которая вместе с другими книгами насчитывала 10 тысяч томов. Среди любимых поэтов и писателей Петра Аркадьевича и царя Николая – А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой и др. В студенческие годы Столыпин был даже организатором известного на весь Петербург литературного кружка, где, по воспоминаниям Марии Бок, «собиралась молодежь мыслящая, интересующаяся всеми жизненными, захватывающими ум и душу вопросами, жившая прекрасными и высокими идеалами». Другом и званым гостем семьи Столыпиных был тогда еще малоизвестный поэт А.Н. Апухтин. В классной комнате дочери Столыпина Марии даже стояло кресло, называвшееся апухтинским, куда усаживали дорогого гостя[98].

Заведующий личной библиотекой императора был обязан регулярно представлять царю двадцать лучших книг месяца. В Царском Селе эти книги складывались в отдельной комнате государевых апартаментов, и царь сам раскладывал их в определенном порядке, выбирая книгу для вечернего чтения императрице. Обычно его выбор падал на русский роман, описывающий жизнь одного из социальных слоев общества. Однако, по признанию самого Николая II, ему часто не хватало времени, чтобы прочитать или хотя бы просмотреть половину из предложенных библиотекарем книг. «Уверяю вас, – говорил он однажды начальнику дворцовой канцелярии А.А. Мосолову, – я боюсь входить в эту комнату. У меня так мало времени, а здесь так много интересных книг! …Иногда историческая повесть или мемуары ждут меня здесь целый год. Я так хочу их прочитать, но в конце концов приходится с ними расставаться»[99].

Литература, безусловно, оказала значительное воспитательное воздействие на формирование нравственной культуры царя и премьера. Очевидцы вспоминали, что еще в гимназии П. Столыпин выделялся умом, характером и твердой волей. Сверстники часто прислушивались к его мнению. Это был рассудительный и серьезный молодой человек, способный к нравственному подвигу. Известно, что во время экскурсии по швейцарским горам юный Столыпин с риском для жизни спас молодого человека, сорвавшегося с горной тропинки и повисшего над пропастью[100].

Будущий же император с раннего детства отличался сосредоточенностью, был не по годам серьезен и в этом отношении не походил на своих сверстников и братьев. Он был очень застенчив, трудно было понять, о чем он думает. Даже ребенком он редко когда горячился или терял самообладание. Бывало, во время ссоры с братьями или товарищами детских игр цесаревич, желая удержаться от резкого слова или движения, молча уходил в другую комнату, брался за книгу и, только успокоившись, возвращался к обидчикам и, не показывая виду, что обижен, снова принимался за игру.

С юных лет Николая отличали внутреннее благородство и душевная чистота, неприятие фальши и лицемерия. «Я знал уже немного Царя по первой аудиенции, – вспоминал товарищ обер-прокурора Н.Д. Жевахов, – и то, что у Государя не было ни одного искусственного жеста, не было ничего деланого, что Царь был воплощением искренности и простоты… И глядя… как Государь (во время церковной службы. – Д.С. ) оглядывался на молящихся, зная, что сотни глаз устремлены на Него и следят за каждым Его движением, я мысленно спрашивал себя, каким образом Государь, прошедший школу придворного этикета, связанный положением Монарха величайшей в мире Империи, мог сохранить в себе такую непосредственность и простоту, такие искренность и смирение»[101].

В детские годы на нравственное развитие Николая и Петра особенно большое влияние оказывали духовные лица. По воспоминаниям близких, теплые и доверительные отношения сложились у Петра Аркадьевича с отцом Антонием (Лихачевским), священником кейданской церкви, что находилась по соседству с имением. Для сельского батюшки, пишет Мария Бок, «отец Антоний был очень развит, начитан и умен. Интересовался всем, говорил обо всем». Его беседы с Петром Аркадьевичем касались и политических тем[102]. До конца своей жизни Столыпин «заходил к нему в Кейданах после обедни навестить его в уютном домике около церкви». Отец Антоний умер только в 1928 году, после обедни, тихо и безболезненно испустив дух, и кончина его была кончиной праведника[103].

По свидетельству очевидцев, государь глубоко разбирался в богословских вопросах. Среди его духовных наставников помимо культурных и образованных представителей духовенства был и профессор К.П. Победоносцев – человек волевой мысли и твердых религиозных убеждений. «Знать Бога и любить Его и бояться, любить Отечество, почитать родителей, – писал Победоносцев, – вот сумма знаний, умений и ощущений, которые в совокупности своей образуют в человеке совесть (курсив автора. – Д.С. ) и дают ему нравственную силу, необходимую для того, чтобы сохранить равновесие в жизни и выдерживать борьбу с дурными побуждениями природы, с дурными внушениями и соблазнами мысли»[104].

В поисках живой духовности Николай любил принимать у себя богомольцев и странников, слушать близкие его сердцу рассказы о теплоте молитвы и благодати святых мест. Особенно привлекала внимание царя жизнь «нестандартного» для официальной церкви святого – преподобного Серафима Саровского. «Стяжи дух мирен, – говорил отец Серафим, – и вокруг тебя спасутся тысячи». Этому завету святого старца государь следовал до самой смерти[105].

Православная церковь была для юных Николая и Петра не только местом духовного рождения, но и местом становления личности, развития ума, чувств и воли. Участие мальчиков в церковных таинствах – исповеди и причастии, церковная и домашняя молитва создавали условия для живого богообщения, воспитывали благочестивые чувства, умиляли сердце, исполняли душу миром, состраданием и любовью. Религиозное воспитание способствовало становлению нравственного сознания детей, прививая чуткость и отзывчивость к чужой беде, непримиримость к собственным прегрешениям и проступкам.

Есть еще одна общая черта их детских лет – любовь к простым людям и особо доверительное теплое чувство к домашней прислуге. Это и старушка служанка из крепостных Аграфена, с которой Столыпин общался просто и сердечно, это и дворцовая челядь, не стеснявшаяся говорить царской семье домашние истины прямо в глаза[106].

Простота в общении с людьми из народа – неотъемлемая черта характера Николая и Столыпина. Петр Аркадьевич любил беседовать с крестьянами, советовался с ними по хозяйственным вопросам, во время переездов, случалось, останавливался на ночлег и в крестьянской избе. Заболевшую раком Машуху, бывшую крепостную, всю жизнь прожившую в особняке Столыпиных, сам свез в Ковно, в больницу, где ежедневно ее навещал, а после операции привез обратно, обеспечив ей уход до последнего дня[107].

Николай II, подобно древним московским царям, любил общаться с богомольцами, христосовался с солдатами, проявлял заботу о сирых и больных. Эта природная черта царя нашла живой отклик в душе Столыпина. Когда царский поезд проезжал через Саратовскую губернию, Столыпин, как губернатор края, подготовил неформальную встречу государя с местными жителями. В уездном городе Кузнецке на станции царя ожидала многотысячная толпа. С приветственным словом к государю обратился волостной старшина, которому Столыпин «велел самому придумать слова и разрешил сказать, как он умеет». Царь по просьбе Столыпина обошел выстроенных в ряд школьников, разговаривал со многими учителями и остался доволен такой непринужденной обстановкой. Среди крестьян Николай узнал отставника Семеновского полка, даже вспомнил обстоятельства их прежнего знакомства. Крестьяне были в восторге от царя[108]. Поезд продолжил путь, но государь, как вспоминает Столыпин, даже поздно вечером выходил на станцию, чтобы поговорить с солдатами эшелонов, идущих на маньчжурский фронт. «Когда видишь народ, – говорил тогда царь Столыпину, – и эту мощь, то чувствуешь силу России»[109]. По завершении своего пребывания в Саратовском крае Николай II лично поблагодарил его губернатора за оказанный радушный прием.

Впоследствии, уже в должности премьера, Столыпин неоднократно помогал царю в организации подобных встреч. Одной из них стали юбилейные полтавские торжества 1909 г. Это была первая встреча с народом после смуты 1905 г. Перед выездом в Полтаву царь передал Столыпину свое непременное желание видеть и говорить с крестьянами. Столыпин приказал исполнить в точности волю государя[110]. В нарушение церемониальной части премьер привозит императора в специально раскинутый лагерь, где разместились созванные на праздник волостные старшины из соседних губерний. Государь очутился в замечательной атмосфере, обошел всех собравшихся и, к неудовольствию своего сановного окружения, беседовал с мужиками около двух часов[111]. Разговаривая с крестьянами, царь все время касался земельного вопроса[112].

Во всех этих встречах Столыпин видел важное средство укрепления главной социальной связи, на которой держалась все благополучие России, – единства царя и народа. «Искони крестьянство и царь, – говорил Столыпин, – были и должны быть заодно, верить и любить друг друга»[113].

Большое влияние на воспитание и образование цесаревича и юного Столыпина оказали присущие той эпохи родовые традиции. Многим современным людям, отрицающим семейные ценности, трудно понять духовное и нравственное значение опыта и мудрости предшествующих поколений. Передаваемые в аристократических семьях, в том числе в столыпинском и романовском гнезде, родовые традиции служения Богу, Царю и Отечеству раскрывали молодому поколению всю нравственную сложность и противоречивость человеческой натуры, показывали всепобеждающую силу духа в человеческой немощи и учили смиренному несению жизненного креста на собственном пути. Род, связанный молитвенной поддержкой умерших и живых, воспоминаниями о подвигах, радостях и страданиях предшествующих поколений, являлся не только передатчиком, но и воспитателем традиционных чувств, взглядов, жизненных ценностей. Из поколения в поколение здесь отшлифовывались характеры, выкристаллизовывались «породы», хранился и умножался генофонд талантов и дарований.

Почти все царствующие особы из рода Романовых обладали незаурядными государственными способностями. Отец Николая Александр III, прозванный Миротворцем, многое сделал для возвращения монархии к русским традициям, и сын старался продолжить отцовское дело. Из давно минувшего времени Николай II выбирает своим идеалом царя Алексея Михайловича. Царь Алексей, прозванный Тишайшим, был одним из последних монархов средневековой Руси. Церковный устав определял уклад его жизни, спокойствие нрава и внешнее благочестие. Возможно, именно эти черты Алексея Тишайшего были особенно притягательны для последнего русского царя.

Род Столыпиных, по справедливому замечанию историка М.О. Меньшикова, «вместил в себя всю русскую историю»[114]. К XX столетию род Столыпиных разветвился и породнился со многими другими родами – Анненковых, Аплечеевых, Арсеньевых, Бахметьевых, Вяземских, Веселкиных, Голицыных, Горчаковых, Дохтуровых, Евреиновых, Катковых, Кочубеев, Лопухиных, Мейндорфов, Мордвиновых, Оболенских, Орловых-Давыдовых, Подолинских, Сипягиных, Трубецких, Философовых, Хвастовых, Чаадаевых, Шан-Гиреев, Шереметевых, Щербатовых, Юрьевых и других.

По материнской линии дедом П.А. Столыпина был князь Михаил Дмитриевич Горчаков, занимавший пост главнокомандующего во время Крымской войны. Как вспоминает сын П. Столыпина Аркадий, в их семье хранилась фотография, сделанная 29 октября 1855 г., на которой рядом с императором Николаем I запечатлен князь Горчаков. В открытой коляске они выезжают из Бахчисарайского дворца для осмотра укреплений северной стороны Севастополя. «Я вначале недоумевал, – пишет А.П. Столыпин, – почему вопреки всем правилам прадед сидит не слева, как полагается, а справа от Царя. Оказывается, Горчаков был глух на правое ухо, и Царь посадил его справа от себя, дабы не ставить в неловкое положение и иметь возможность продолжать с ним беседу…»[115] Горчаков еще 16-летним мальчиком пошел добровольцем в армию и был тяжело ранен на Бородинском поле. Не случайно его племянник – гениальный писатель Л.Н. Толстой, создавая в романе «Война и мир» образ Пети Ростова, использовал некоторые факты биографии своего дяди – М.Д. Горчакова, деда Петра Столыпина.

Аркадий Дмитриевич, отец Петра Аркадьевича, принимал активное участие в Русско-турецкой войне. Он писал книги, был скульптором, играл на скрипке; пребывая в должности наказного атамана Уральского казачьего войска, строил казакам церкви, открывал школы и библиотеки. Известна его «История России для народного и солдатского чтения». На академической выставке 1869 г. экспонировались работы Аркадия Дмитриевича – голова Спасителя и медаль статуи Спасителя. В 1911 г., в последний приезд П.А. Столыпина в усадьбу Колноберже, голова Христа из белого мрамора еще стояла на камине[116]. Уезжая из родного гнезда, Столыпин, сам того не зная, прощался навсегда и со своим домом, и с его святынями.

Огромное влияние на личностное развитие Николая и Петра оказала материнская любовь и забота. Их матери были религиозными, культурными и весьма энергичными женщинами. Мать Петра Столыпина Наталья Михайловна, урожденная княжна Горчакова, отличалась умом, образованностью, добротой, была знакома почти со всеми выдающимися людьми своего времени, в том числе и с Н.В. Гоголем. В 1877 г. она последовала за мужем на войну с турками, ухаживала за ранеными и тем заслужила награду – бронзовую медаль[117]. Что же касается императрицы Марии Федоровны, то и после смерти мужа она не отстранилась от государственных дел, проявляя особый интерес к политике своего сына.

Известно, как бережно относился Столыпин к сохранению в своей семье родовых традиций, с каким сожалением расстался с родовой иконой, которая переходила к первенцу мужского пола нового поколения[118]. В дворянской среде глубочайший смысл придавали гербовой символике. Без сомнения, для Столыпина с его развитым религиозно-символическим мышлением наследуемый наглядный завет предков имел судьбоносное значение. Фамильным гербом столыпинского рода являлся одноглавый серебряный орел, держащий в правой лапе свившегося змея, а в левой – серебряную подкову (шипом кверху) с золотым крестом. Орел в геральдике обычно считается символом власти, прозорливости и великодушия, серебряный окрас орла выражает небесное, божественное происхождение и действие властной силы. Задушенная змея в гербе символизирует наказанное зло, победу над лукавым змием-диаволом. Девиз на латыни под щитом гласит: Deo spes mea – «Моя надежда на Бога», или «Бог – моя надежда».

Семейные предания и воспоминания, дневниковые записи и бережно хранимые святыни умерших сродников, их любимые молитвы, иконы, храмы и монастыри, особо почитаемые подвижниками благочестия, – все эти живые нити прошлого вплетались в жизнь новых поколений русской аристократии. Для Петра Аркадьевича такая родовая память стала бесценной сокровищницей духа, источником интуиции, указателем верной дороги и вышнего предназначения.

Род Горчаковых, из которого происходил Столыпин, вел свой отсчет от русского святого – князя Михаила Черниговского, замученного в Орде в 1246 г. «за твердое стояние за православную веру». В родовом древе П.А. Столыпина и его супруги Ольги Борисовны, урожденной Нейгардт, было немало примеров страданий до крестной смерти[119]. Мученические кончины близких и чужих людей не раз врывались и в повседневную жизнь царя и Столыпина, вольно или невольно выводя их из мира земной суеты на путь молитвенного подвига[120].