Столыпин. На пути к великой России

Ольга Борисовна хорошо представляла себе, как тяжело мужу в неспокойной Саратовской губернии. Когда в Саратов пришла революция, Столыпин собирался в целях безопасности оставить семью в Колноберже[173], а на крайний случай – отослать в Германию, но супруга решила иначе. Достойная правнучка Суворочки, единственной дочери непобедимого генералиссимуса А.В. Суворова, Ольга Борисовна желает быть вместе с мужем. Жена губернатора готова ехать к своему супругу, зная, что она и дети окажутся под прицелом террористов!

Для Петра Аркадьевича предстоящее возвращение семьи в Саратов вызывало глубокие смешанные чувства: и радость встречи с любимыми, и беспокойство за их здоровье и жизнь. «В Саратове магазины заперты, – сообщает Петр Аркадьевич супруге, – на улицах патрули. Конечно, Тебе можно будет приехать, только когда все успокоится и движение будет вполне правильное. Когда [то] это будет, и когда-то мы увидимся. Я твердо уповаю на Бога. Он поможет нам, сохранит нас и выведет из трудного положения»[174].

Преодолевать душевое смущение и безысходность помогала семейная молитва.

Столыпин верил: молитва супруги, молитва, исполненная горячей любовью и страданием, многое значит в его судьбе. « Оля, – благодарит он супругу, – Ты так хорошо пишешь, что молишься за меня. Господь, наша крепость и защита, спасет и сохранит нас. Страха я не испытывал еще и уповаю на Всевышнего»[175]. В церкви и дома, вместе с детьми, а порой одна по ночам Ольга Борисовна молила Бога, чтобы Он помог мужу в решении государственных дел, сохранил его живым и здоровым и уберег от применения силы и кровопролития.

Из письма Петра Аркадьевича супруге от 16 октября 1905 г.:

«Безо всякой надежды, чтобы письмо пришло, по крайней мере, в скором времени, пишу Тебе, дорогое мое сокровище, ангел мой. Видимо, придется нам претерпеть многое – Господь Бог послал мне утешение перед длинною, видимо, разлукою наглядеться на вас, дорогие, бесценные мои, провести с Вами три чудные недели. Я почерпнул в этом крепость и силу и молю Бога, чтоб Он оградил меня от пролития крови. Да ниспошлет Он мне разум, стойкость и бодрость духа, чтоб в той части родины, которая вверена мне в этот исторический момент, кризис удалось провести безболезненно. (…) Ужасно будет, если совершенно между нами прервутся сообщения. Надеюсь на Бога. Я знаю Тебя в эти моменты! Знаю, какую Ты приносишь жертву детям, оставаясь далеко от меня в эти минуты. Но мы оба исполняем свой долг, и Господь Бог спасет нас»[176].

Для Столыпина каждая полоса жизни, темная или светлая, радостная или горькая, есть заботливое и деятельное участие Господа в спасении человеческой души. Столыпин не просто верил в Божественное Провидение – он сам многократно испытал Его действие.

«Очень меня беспокоит, – пишет Столыпин жене в самые жаркие дни революции, – как это Ты поедешь в зимнюю стужу. Впрочем, Бог спас уже нас от московского сидения, спасет и впредь. Ведь подумай, если бы выехали вместе, то Ты и теперь была бы в Москве, где уже в среду 12-го в день моего выезда было трудно достать молока. Я ведь чудом (курсив автора. – Д.С.) проскочил на последний пароход из Твери – просто не верится, что я теперь плыву на роскошном пароходе, в уютной каюте»[177]. Супруга так и не успела вернуться в Саратов – мужа перевели в Петербург.

Вера в Промысел Божий была особенно присуща и Николаю Александровичу. «Я имею непоколебимую веру в то, – говорил государь в 1906 г., – что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи – в руках Господа. Что бы ни случилось, я склоняюсь перед Его волей»[178].

Семейная жизнь требует ежедневного мелкого, незаметного и часто безответного на благодарность труда, но изо дня в день здесь идет обучение нравственной чуткости, способности к проницательному и понимающему взгляду на любимого человека. В этой нескончаемой веренице домашних забот и происходит гармоничное, цельное врастание членов семьи в общественную жизнь. Семья становится «школой душевного здоровья, уравновешенного характер и творческой предприимчивости»[179].

Семейному положению кандидатов на открывшиеся вакансии в кадровой политике Николая II уделялось особое внимание. Даже родственники царя, позволившие себе свободные связи, подвергались суровому наказанию, вплоть до высылки из страны[180]. Тем самым государь стремился нравственно обезопасить верховную власть от ненадежных людей[181]. Образцовая семейная жизнь Столыпина вполне отвечала требованиям монарха и помогла тому беспрепятственно встать у подножия трона[182].

Господь послал Столыпиным и августейшему семейству много детей. У Николая и Александры Федоровны родились четыре дочери и сын. Появление последнего долго ждали, о его рождении день и ночь молили Бога. Александра Федоровна очень хотела подарить мужу наследника престола, но боялась, что у ребенка будет «болезнь королей» – гемофилия (несвертываемость крови). Недуг передавался по женской линии и только представителям мужского пола. К несчастью, опасения подтвердились: даже небольшая кровоточащая рана на теле цесаревича Алексея могла привести к летальному исходу. Боль за Алексея стала страданием для всей семьи.

У Столыпина было пять дочерей. Мальчика, как и в царской семье, очень желали и долго ждали. Столыпины уже почти отчаялись иметь сына, когда в августе 1903 г., лишь на двадцатый год семейной жизни супругов, он появился на свет. Радость супругов была безграничной.

Воспитание детей в царской семье практически было возложено на мать. Она придерживалась английского метода воспитания, уверенная, что маленьких нельзя баловать, что надо сочетать любовь и строгость. Лишь для больного сына царица делала исключение.

В столыпинском гнезде родители являлись для детей непререкаемым авторитетом. Петр Аркадьевич воспитывал дочерей целеустремленными и трудолюбивыми. Он не раз повторял им, что хочет, чтобы они ездили верхом, бегали на коньках, стреляли в цель, читали серьезные книги, а не представляли собой тот тип барышни, которая валяется на кушетке с романом в руках. «Призвание человека, – говорил Столыпин дочери Марии, – жить для блага ближнего»[183].

Такие же нравственные принципы прививались детям и в царской семье. Любимым девизом цесаревича Алексея были слова Петра Великого: «Молитва Богу и служба царю никогда не пропадут впустую»[184]. Во время Первой мировой войны, как уже упоминалось, Александра Федоровна и ее дочери стали сестрами милосердия, взяв на себя тяжелый крест ухода за ранеными солдатами. Царица и уже повзрослевшие царевны делали рядовым воинам перевязки, утешали их ласковым словом и молитвой. На такой же подвиг самопожертвования отважились и дочери Петра Аркадьевича Ольга и Александра[185].

Это воспитание в собственных детях мужества и патриотизма было неразрывно связано с проводимой царем и Столыпиным государственной политикой воспитания молодежи. «В 1908 году Николай II, – пишет историк А. Алексеев, – ознакомившись с книгой британского полковника Р. Баден-Пауэлла “Юный скаут”, принял решение создать скаутское движение в России. Офицерам русской армии, вышедшим в отставку, было предложено заняться воспитанием молодого поколения на принципах офицерской чести. Старшие товарищи старались привить скаутам (их еще называли юными разведчиками, или потешными) “рыцарское отношение к окружающим, любовь и преданность к Родине, заботливое и благожелательное отношение ко всем людям”. Скауты ходили в походы, ночевали у костра, посещали церковь. Паренек, вступающий в ряды скаутов, клялся “быть полезным и честным гражданином России”, “всегда правдивым и верным данному слову”, вежливым, аккуратным, веселым, никогда не падать духом, помогать старикам, детям и женщинам, быть другом животных.

Первым скаутом России был назван цесаревич Алексей, а покровительство над “Обществом содействия организации юных разведчиков (скаутов) ” взяла на себя великая княгиня Елизавета Федоровна. Считалось, что движение стоит вне политики, чуждой “юной, еще не окрепшей душе школьника”. Однако при этом русские скауты клялись “исполнять свой долг перед Богом, Родиной и Государем”, беспрекословно подчиняться приказам своих начальников и суду чести. В 1909 году П.А. Столыпин вместе с маленьким сыном Аркашей вступил в петербургское отделение другого патриотического общества – “Союза русского сокольства”»[186].

Все – от малого до великого – в домашней жизни обоих семейств было проникнуто духом православия. У детских кроваток в доме Столыпина по ночам мерцали лампадками иконы[187], во время переездов семьи новое жилище всегда выбирали рядом с церковью. Последние же несколько лет семья жила в столичном особняке на Фонтанке, в котором была домовая церковь[188].

Одним из первых воспоминаний детства старшей дочери Петра Аркадьевича Марии было родительское благословение. «Сердце радостно забилось, – рассказывает она в своих мемуарах, – когда издали услыхала я его ровные, неторопливые шаги, а когда он, наклонившись надо мной, положил на мой горячий лоб свою большую, мягкую, свежую руку – так сделалось хорошо, что и боль в голове, и скучный день без беготни (девочка была больна. – Д.С. ) – все было забыто. Папб бережно подогнул край одеяла, перекрестил меня и, стараясь ступать легко, вышел из детской»[189]. Еще одно навсегда оставшееся в памяти отцовское благословение было связано с венчанием Марии с Б.И. Боком. «На всю жизнь, – писала она, – запомнила я проникновенно строгое и одновременно ласковое лицо папб, когда он поднял икону, благословляя нас»[190].

Из года в год в усадьбу Столыпиных в Колноберже приезжал друг семьи отец Антоний, более пятидесяти лет прослуживший в местной кейданской церкви. Петр Аркадьевич знал его с детства и приглашал на все семейные праздники. Каждый раз при переезде семьи из Ковно на отдых в Колноберже отец Антоний служил в доме Столыпиных молебен и окроплял комнаты святой водой. «Как любила я эти богослужения, – вспоминала Мария, – в милой колнобержской столовой, когда в открытые окна вливается воздух, напоенный запахом сирени, когда такой с рождения знакомый голос батюшки произносит святые слова молитв, когда так легко, чисто и радостно на душе»[191].

По воспоминаниям руководителя комиссии по расследованию убийства царской семьи при армии Колчака М.К. Дитерихса, «весь внешний и духовный уклад домашней жизни Царской Семьи представлял собою типичный образец чистой, патриархальной жизни простой русской религиозной семьи. Вставая утром от сна или ложась вечером перед сном, каждый из членов семьи совершал свою молитву, после чего утром, собравшись по возможности вместе, мать или отец громко прочитывали прочим членам положенные на данный день Евангелие и Послания. Равным образом, садясь за стол или вставая из-за стола после еды, каждый совершал положенную молитву и только тогда принимался за пищу или шел к себе»[192]. «А с каким трепетом, с какими светлыми слезами, – свидетельствовал духовник государевой семьи архиепископ Феофан Полтавский, – приступали они к Святой Чаше!»[193]

Благодаря религиозному воспитанию многие проблемы переходного возраста в семьях государя и Столыпина решались самими детьми на исповеди и в молитве. Ставя себя перед Богом, дети учились самостоятельно блюсти свой внутренний мир от всего нехорошего и злого[194]. Их внешнее благородство, отмечавшееся многими современниками, проистекало как раз из этого духовного умения владеть мыслью и чувством.

О духовности царских детей убедительней всего свидетельствует протоиерей отец Афанасий (Беляев), исповедовавший царевен и цесаревича в марте 1917 г. «Дай, Господи, – восклицает он, – чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего Царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи – страстной и греховной, меня привело в изумление, и я решительно недоумевал: нужно ли напоминать мне как духовнику о грехах, может быть, им неведомых, и как расположить к раскаянию в неизвестных для них грехах»[195].

«Все они были милые, простые, чистые, невинные девушки, – вспоминал охранник плененной царской семьи Кобылинский. – Куда они были чище в своих помыслах очень многих из современных девиц-гимназисток даже младших классов»[196].

Чистотой души отличались и дети Столыпина. Мария Бок рассказывает в мемуарах о своей единственной шалости в раннем детстве. Когда болящей Марии няня запретила слезать с кроватки, ей, трехлетней девочке, «пришла в голову преступная мысль, которая сразу и была приведена в исполнение. Только лишь заглохли нянины шаги, как я в рубашке и босая (что и здоровой запрещалось), выпрыгнула из постели и пробежала во всю прыть до противоположной стены детской и обратно. Когда няня вернулась, я спокойно и невинно лежала под одеялом и лишь старалась скрыть от нее, как быстро я дышу и как горят мои щеки»[197]. Случай запомнился взрослой Марии потому, что для маленькой Маши няня была не только сиделкой, но и мудрым наставником в доброте. «Данное слово, – говорила она трехлетней подопечной, – святыня, не сдержать его большой грех»[198].

О религиозности старшей дочери Столыпиных свидетельствуют и следующий эпизод. Уже почти взрослой девушкой Мария была приглашена в качестве дежурной фрейлины на тезоименитство государыни. Во время праздничного завтрака, забыв обо всем: о кавалерах и о значении происходящего, – не обращая внимания на гул голосов и веселье, Мария с головой ушла в разговор на духовные темы с соседом по столу – министром путей сообщения князем Хилковым. Говорили о бессмертии души, об ангелах, злых духах и будущей жизни. «И расстались (…) весьма довольные друг другом»[199].

Домашние Николая II и Столыпина многое пережили в революционную эпоху. Еще в Саратове, куда переехала семья Столыпина, начались тревоги за жизнь родных и близких. «Посмотрите, сколько зла в этих людях (террористах. – Д.С .), – говорил Петр Аркадьевич князю Н.Н. Львову. – Они знают, как я люблю моих детей. И вот я получаю подметные письма с угрозой, что в моих детей бросят бомбу, когда они катаются на коньках»[200]. Таких людей трудно назвать людьми. В давлении на личную жизнь Столыпина они использовали целый арсенал чудовищных средств: грозили отравить самого маленького и единственного в семье сына, держали под прицелом окна дома, пытались через агента – молодого красавца гипнотизера очаровать и склонить к сотрудничеству старшую дочь Марию[201]. Особенно тяжелые переживания выпали на долю Ольги Борисовны. Однажды она в панике набросилась на служанку, которая несла в детскую какой-то подозрительный белый порошок – оказалось, просто сахар[202]. Но в целом мать шестерых детей держалась мужественно, уповая на Божью защиту и милосердие.

И все-таки революционеры оставили свой кровавый след в жизни семьи. В 1906 г. при взрыве дачи на Аптекарском острове была изувечена дочь Наталия, ранен сын Аркадий. Когда врач известил отца о необходимости ампутации ног у Наташи, Петр Аркадьевич всю ночь провел в молитве перед домашней иконой Преподобного Сергия и святых мучеников Адриана и Наталии. Родительская молитва была услышана – удалось обойтись без ампутаций. «Нежный отец и любящий семьянин, – вспоминал о том периоде испытаний Столыпина его единомышленник в правительстве министр С.А. Тимашев, – он мог в свободное время целые часы проводить с малолетним сыном, жестоко пострадавшим при взрыве, (…) катался с ним на лодке, рассказывал сказки»[203].

Позже, уже во время Гражданской войны, большевиками была убита дочь Столыпина Ольга, остальные члены семьи смогли уехать из страны. Детям же Николая II выпал удел испить горькую чашу страданий до дна: царь и царица вместе с детьми в июле 1918 г. были расстреляны в подвале ипатьевского дома Екатеринбурга.

Страх за семью, тревога за детей стали еще одной нитью, связующей царя и Столыпина.

Из письма Петра Аркадьевича к Ольге Борисовне от 31 июля 1904 г., Санкт-Петербург:

«Ты спрашиваешь про Петербург – удручение полное везде! Сегодня зловещие слухи, что адмирал Витгефт убит и вся Порт-Артурская эскадра рассеяна и разгромлена. Господи, какие тяжелые времена для России, и извне, и внутри. Единственный светлый луч это – рождение Наследника. Что ждет этого ребенка и какова его судьба и судьба России?»[204]

После взрыва на столыпинской даче государь в тот же день, 12 августа 1906 г., послал Петру Аркадьевичу телеграмму следующего содержания: «Не нахожу слов, чтобы выразить свое негодование; слава Богу, что Вы остались невредимы. От души надеюсь, что Ваши сын и дочь поправятся скоро, также и остальные раненые»[205]. Царь глубоко принял к сердцу горе своего министра, ему были понятны переживания Столыпиных: ведь собственный его сын, неизлечимо больной царевич Алексей, в любой момент мог умереть от кровоизлияния.

Следующее царское послание из Петергофа приходит 13 августа:

«Петр Аркадьевич!

Благодарю Бога, оставившего вас невредимым рядом с тем страшным разрушением, которому подвергся ваш дом. Верьте чувству нашего сострадания, которое мы, как родители, испытываем, думая о вас и вашей супруге, как вы оба должны мучиться за бедных деток ваших! Надо твердо уповать на милость Господа Бога, что Он сохранит и исцелит их[206].

Тяжело сознание, сколько невинных жертв пострадало при этом!

Вчера я был не в состоянии написать вам несколько связанных слов.

Поздно вечером я принял Щегловитова, который был на месте взрыва час спустя; от него я получил первое описание и объяснение того, что случилось. Положительно ваше спасение есть чудо Божие, иначе нельзя смотреть на него.

Надеюсь, вы не сильно потрясены случившимся и можете продолжать работать, хотя забота о детях, понятно, должна угнетать душу.

Да поможет вам Господь во всех ваших трудах и укрепит вас и супругу вашу. Убежден, что горячее сочувствие благомыслящей России на вашей стороне более, чем когда-либо.

Мысленно с вами.

Искренно уважающий вас, НИКОЛАЙ»[207].

Невинные мучения детей Столыпина духовно сблизили Николая II и реформатора. Царь показал себя настоящим милосердным христианином: ни одна семья государственного деятеля не получила столько царского внимания и заботы, как семья Столыпина. Члены царской семьи постоянно справлялись о здоровье Аркадия и Наталии. Жизнь детей-страдальцев стала предметом постоянных забот государя. Когда Николаю II передали наивный детский вопрос Аркадия, поставили ли бросивших бомбу «злых дядей» в угол, царь сказал Петру Аркадьевичу: «Передайте вашему сыну, что злые дяди сами себя наказали»[208].

По настоянию Николая II Столыпин и его домашние в целях личной безопасности переехали в Зимний дворец, однако принятые меры защиты не успокоили царя. «Я все еще боюсь за доброго Столыпина», – писал он матери 11 октября 1906 г.[209] На лечение детей Николай II предложил Петру Аркадьевичу денежную помощь. Столыпин из побуждений чести и долга ее не принял, но здоровье пострадавшей дочери еще долго оставалось в поле зрения государя. «Петр Аркадьевич, – писал он Столыпину 16 октября 1906 г., – на днях я принимал крестьянина Тобольской губернии – Григория Распутина, который поднес мне икону Св. Симеона Верхотурского. Он произвел на Ея Величество и на меня замечательно сильное впечатление, так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа! Он в скором времени уезжает на родину. У него сильное желание повидать Вас и благословить Вашу больную дочь иконою. Очень надеюсь, что вы найдете минутку принять его на этой неделе»[210].

Страдания семьи Столыпина глубоко потрясли и государыню Александру Федоровну. «Благодарение Богу, – писала она Николаю II, – что бедным, маленьким Столыпиным стало лучше, и какое чудо, что Столыпин уцелел! Но какое страдание для несчастных родителей видеть подобные мучения своих собственных детей, – и это множество других невинных жертв! Это до такой степени чудовищно и возмутительно, что у меня нет слов выразить все, что я чувствую»[211]. Весной 1907 г. императрица пригласила Ольгу Борисовну Столыпину в Петергоф. Аудиенция была долгой. Замкнутая в обществе, царица наедине дала волю своему материнскому чувству. Две матери-страдалицы много говорили о детях. «Я сидела скромно и тихо, – вспоминает присутствовавшая при разговоре старшая дочь Столыпиных, – слушала и удивлялась про себя темам разговора. Почти все исключительно про детей, особенно про наследника. Императрица говорила с жаром – видно было, как эти вопросы волнуют ее, – о том, как трудно найти действительно хорошую няню, как ей страшно, когда маленький Алексей Николаевич близко подходит к морю, какие живые девочки великие княжны, как государь устает и как полезно ему пребывание на морском воздухе»[212].

23 апреля 1907 г., на тезоименитство Александры Федоровны, старшая дочь Столыпина была назначена дежурной фрейлиной. В этот день царица пыталась вновь поговорить с Ольгой Борисовной, но в официальной обстановке была сдержанна и стеснительна[213]. Видя затруднение императрицы, стоявшая рядом Мария вопреки придворному этикету заговорила первой. Беседа оказалось милой, и по приветливому лицу Александры Федоровны было видно, что от ее былой напряженности не осталось и следа. Она улыбнулась Марии доброй, ласковой улыбкой и поздравила с хорошим выбором жениха[214].

После взрыва на Аптекарском острове царь говорил своим приближенным, что у них с премьер-министром есть что-то родственное, а при дворе стали повторять, как заклинание, слова: «Лишь бы Столыпин остался жив»[215].

Беспокоясь о здоровье и безопасности премьера и его семьи, Николай II предложил ему провести лето в Елагин дворце на острове, где был «огромный парк с массою больших и малых аллей»[216]. После тревожных дней и напряженной работы, связанной с подготовкой и осуществлением третьеиюньского переворота, Столыпин с семьей, по приглашению царя, совершил восьмидневную поездку по финским шхерам на яхте «Нева». На следующий год государь предложил своему премьеру, «в виде отдыха, совершить более длительное путешествие на большой яхте “Алмаз”»[217].

Как православный человек, Николай долго хранил молитвенную память о страданиях премьера и его семьи. В годовщину трагедии царь отправил премьеру телеграмму: «В этот памятный для Вас день обращаюсь с благодарною молитвою Богу, спасшему вашу жизнь. Да благословит Господь труды ваши успехом и да подаст вам сил и бодрости духа в честном служении России и Мне»[218].

О неослабевающем внимании царя к детям реформатора свидетельствует и следующий забавный случай, произошедший на официальном приеме в Петергофе. Когда придворные лакеи разносили на подносах десерт, Петр Аркадьевич засунул в карман большую конфету в позолоченной бумаге. Царь заметил его жест, улыбнулся и сказал шутя: «Вероятно, это вы припрятали для вашего сына. Так вот, скажите ему, чтобы он конфету не съел, но хранил ее бережно». Как воспоминает счастливый обладатель царского подарка Аркадий Столыпин, «конфета была мне вручена. Два дня я взирал на нее с вожделением. На третий день не выдержал. Встал рано утром и, тихо крадучись, вышел из (Елагинского. – Д.С .) дворца. Стоя меж густых кустов, я съел запретную конфету. Вокруг столетние дубы смотрели как грозные, молчаливые судьи. К счастью, о судьбе конфеты никто меня не спросил. Мое преступление, совершенное в шестилетнем возрасте, осталось незамеченным»[219].

В феврале 1909 г. Петр Аркадьевич тяжело заболел. «Внезапная болезнь Столыпина, – писал тогда имевший доступ к царю генерал А.А. Киреев, – испугала Царское Село[220]. В начале марта 1909 г. П.А. Столыпин заболел вторичным воспалением легких, осложнившимся болезнью сердца. После нескольких напряженных дней опасность миновала. «Болезнь Столыпина теперь проходит, – писал Николай II матери, – но один день она всех встревожила». Царь предложил премьеру отдохнуть в Ливадии, предоставив ему на выбор остановиться или в свитском доме, или на министерской даче[221]. 22 марта Столыпин с семьей уехал в Крым[222].

Столыпин был глубоко тронут заботой государя. «Ваше Величество, – благодарил Петр Аркадьевич. – Я не нахожу слов, чтобы выразить чувства, вызванные во мне милостивым ко мне вниманием Вашего Величества во время моей болезни. Вы знаете, Государь, что я не мастер, да и стесняюсь касаться этих вопросов, но есть вещи, которые не забываются и навсегда незабвенным останется для меня и жены то царственное отношение, которое Ваши Величества так человечески проявили к своему больному слуге. Я молю Бога, чтоб он дал мне силы и возможность не словами, а делом отслужить своему Государю хоть частицу того добра, которое постоянно от него вижу»[223].

Физическое и душевное состояние премьера продолжает и дальше беспокоить государя. В октябре 1909 г. император писал из Ливадии матери: «Столыпин провел здесь три дня и каждый вечер просиживал со мною по два часа. У него отличный вид и весьма бодрое настроение; здесь он хорошо гулял. Теперь он в Петербурге переезжает с Елагина в дом Министерства внутренних дел, так как он считает неудобным оставаться в Зимнем дворце. По-моему, он прав, и для него гораздо удобнее жить в своем доме, а не во дворце»[224].

З0 мая 1910 г., написав премьеру деловую записку, государь сделал приписку «Желаю Вам хорошо отдохнуть и до свидания до Риги». «Все это так естественно, – комментирует царские пожелания историк А.П. Бородин, – по отношению к человеку, которого уважаешь, ценишь, любишь»[225].

Как человек с чуткой совестью, Николай II понимал, что целый букет болезней премьера – результат его жертвенного служения трону и России. За пять лет своего премьерства Столыпин «заработал» больное сердце, склероз сосудов, порок клапана, Брайтову болезнь в почках и плеврит.

В письме к матери Марии Федоровне Николай II охарактеризовал годы совместной работы со Столыпиным как время «исключительного доверия». Действительно, отношения государя со своим премьером выходили за рамки протокола. Одним из показателей открытости была готовность царя делиться с премьером некоторыми, за исключением таинственной болезни наследника, семейными проблемами и секретами. В одном из писем Николай II рассказывает Столыпину о лечении царицы, другой раз на просьбу остерегаться Распутина государь признается: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». В устах Николая слово «истерика» – характеристика нервной болезни, а не осуждающая оценка. Царь открывает Столыпину семейную тайну болезни государыни, стремясь вызвать в нем сочувствие к царице[226]. И царь не ошибся. Когда для лечения жены он собирался в сентябре 1909 г. уехать в Италию, Петр Аркадьевич напишет ему такие строки: «Да хранит Вас Всевышний во время пути. Горячо молю об этом Господа Бога. Мы все утешены добрыми вестями о здоровье Ее Императорского Величества»[227]. Через год, когда царь опять повезет супругу в Италию, Столыпин повторит свои пожелания. «Дай Бог, – писал он 26 сентября 1910 г., – чтобы лечение Ее Величества продолжалось так же успешно, как и началось, и помоги Господь Вашим Величествам вернуться на родину благополучно и в добром здравии»[228].

Семья Столыпина была выбрана мишенью террористов не случайно. Их целью было не только убрать премьера, но и нарушить его душевное спокойствие, вызвать в нем колебания и малодушие или, наоборот, побудить к ответной жестокости. Однако боевики просчитались как в отношении Столыпина, так и в отношении царя. Еще в 1905 г. великая княгиня Елизавета Федоровна показала пример христианского отношения к подобным злодействам. После того как ее мужа разорвало бомбой, брошенной революционером Каляевым, она мужественно собственными руками собрала разбросанные взрывом останки супруга, простила убийцу, передала ему в тюрьме Евангелие и икону и долго беседовала с ним, призывая к покаянию. Вместо того чтобы предаваться унынию и отчаянию, она, являя пример всем женам, чьи мужья служат трону, начала активно заниматься делами милосердия, ее жизнь стала радостью и светом для многих нуждающихся и обремененных. В 1918 г. великая княгиня взошла на свою Голгофу, приняв мученическую смерть от большевиков[229].

Это сораспятие Христу явилось последним средством нравственного пробуждения страны. Царь Николай и Столыпин были готовы к такому подвигу. Не только они, но и их семьи понимали, на какой вызов судьбы им придется ответить. Это был их общий путь, на который они вместе решились, принеся на священный алтарь России свое земное счастье и благополучие.

По воспоминаниям очевидцев, после взрыва на даче Столыпин, немного придя в себя, воскликнул: «Это не изменит нашей программы. Мы будем продолжать проведение наших реформ. В этом спасение России»[230]. Еще ранее, в должности губернатора, когда саратовские террористы пригрозили отравить его двухлетнего сына, Столыпин как истинный христианин возложил свою печаль на Бога: «Я буду продолжать свое дело. Да сбудется воля Господня!»[231]

Осенью 1912 г. в Спале у восьмилетнего царевича в результате ушиба возник острый приступ гемофилии, наследник страдал от страшных болей. Лучшие медики страны были бессильны. Казалось, ребенок был обречен. Приехавший тогда к царю с докладом министр иностранных дел С.Д. Сазонов был поражен мужеством государя: «Государь принял от меня несколько докладов, подробно говорил со мной о делах <…>. А между тем в нескольких шагах от его кабинета лежал при смерти его сын, вымоленный у Бога матерью своей, Наследник Русского Престола, за жизнь которого он отдал бы свою»[232].

И после пережитого уже в следующем, 1913 г. государь вместе с августейшей супругой принимает решение снять чрезмерную опеку с больного сына, хотя малейший порез или ушиб, кровоизлияние из носа, чрезмерное мускульное напряжение могли привести к летальному исходу. Но душа важнее тела. Понимая, что постоянный бдительный надзор превратит ребенка в беспомощное, бесхарактерное существо, сделает из него нравственного калеку, родители снимают контроль. В 1916 г. Николай II пошел еще дальше: ради подъема патриотического духа в армии он берет цесаревича Алексея на фронт[233]. Такова была Авраамова жертва в начале XX столетия.

Господь сподобил Ольгу Борисовну быть рядом с супругом во время его предсмертных страданий. Еще до приезда жены в первую же ночь после ранения Столыпин исповедовался у священника Павла Ливитского. В конце исповеди Петр Аркадьевич перекрестился левой рукой и обратился к отцу Павлу с последней просьбой: «Батюшка, молитесь о моей супруге Ольге, мы хорошо с ней жили, она будет тревожиться»[234]. Умирающий знал, какой тяжелый и скорбный путь предстоит ей. Но что невозможно человеку, возможно Богу, и Его всемилостивой заботе и попечению передавал Столыпин любимую жену.