Тщеславный Дуглас не мог смотреть на своего конкурента в камне. Тем более Грант-монумент выглядел настоящим героем. Дуглас даже изменил маршрут (на встречу с матерью, занятия, строевую подготовку, на прогулку с девушками), чтобы не казнить себя за то, что бросил на скульптуру завистливый взгляд. Однако Мэри Пинки Макартур, которая, свидетельствуют служащие отеля, "всегда была готова сжать кулак" (лайковые перчатки не боксерские, но в такие моменты и они выглядели очень грозными) при встречах с миссис Грант, немедленно решила взять реванш за скульптуру. Она пригласила известного фотографа (в те времена за немалые деньги). И вот перед объективом предстал юноша в отутюженном сером мундире, увенчанный фуражкой, которой была придана элегантная и вместе с тем лихая форма. В фигуре чувствуется напряженная готовность (так и напрашивается сравнение с леопардом перед прыжком), взгляд устремлен через Гудзон на вершины гор.
Снимок, сделанный мастером, умевшим, подобно талантливому живописцу, художнику-портретисту, увидеть в человеке, чтобы моментально схватить сначала на негативную пластину, а потом не спеша, маневрируя светом, временем в проявителе и фиксаже, передать уже на позитив его суть, главные черты, понравился матери и поддержал веру в Дугласа.
Конечно, миссис Макартур в душе не ограничивалась скромными мечтами, она была уверена, что герой на фотографии действительно станет достойным не только каменных, но и бронзовых, золотых фигур. Так, кстати, в будущем и случилось. Золотых скульптур я не видел (говорят, их отливали в послевоенной Японии в виде миниатюрных фигурок по типу бангкокских золотых будд), но в Маниле, на Филиппинах бронзового и каменного Дугласа Макартура сегодня встретишь. Существует огромное количество других портретов - в масле, высеченных из камня, отпечатанных на открытках. Однако прежде всего фотография.
Д. Макартур был благодарен матери за то, что она открыла ему глаза на возможности объектива и журналистского пера. Даже если вдруг исчезнут все библиотеки, все архивы, где-то у кого-то останутся газеты, журналы, и на какой-нибудь их странице обязательно Макартур. Генерал, в отличие от некоторых деятелей, считающих журналистов дармоедами, приспособившимися к легкой жизни, всегда старался ладить с ними. Ведь журналисты пишут историю. Одна фотография хорошо, а сотня (в газете миллион!) еще лучше.
С помощью Макартура фотообъектив, фотопропаганда и просто классическая пропаганда США демонстрировали "единство" в рядах американской армии, отсутствие в ней социальных барьеров, классовый мир, который следовало бы перенести и на гражданскую жизнь. Макартур, когда хотелось понравиться, легко отбрасывал снобизм, он (потомок рыцарей) не задумываясь, доброжелательно, по-свойски протягивал пачку с сигаретами солдату, соскучившемуся по американскому табаку, перед боем он однажды снял с себя Крест "за выдающиеся заслуги"{7} и прикрепил его на грудь майора, который еще не выиграл сражения. "Уверен, вы сделаете это",- сказал Макартур.
Как-то во Франции Макартур подписал увольнительную десятой части личного состава бригады, которой командовал. Счастливцам предстояли развлечения (двое суток!) в Париже. Военная полиция вернула из французской столицы первую часть "туристов", а до второй, тпетьей и так далее дело вовсе не дошло. Но порыв делать добро, который должны были расписать журналисты, принес желаемые результаты только Д. Макартуру. Правда, командование обвинило его в нарушении полномочий. И это тоже попало в прессу. К большому удовольствию Макартура, он считал, чем больше шума, тем больше популярности. Д. Макартур, кстати, бравировал непослушанием. Однажды он заявил: "Приказы, которым вы не подчиняетесь, приносят вам славу".
Однако и в данном случае не будем упрощать, не будем искать у Макартура вину там, где он не виновен. Конечно же, выпускник Вест-Пойнта не против правил, приказов. Он - за разумное либо их использование, либо их игнорирование. Позиция далеко не оригинальная. Но чаще всего передовая, говорящая о смелости и творческом подходе к проблемам мира и войны. Вспомним обращение Федора Федоровича Ушакова к своим подчиненным. Он сказал:
- Господа офицеры флота христианского, сами вы убедились ныне, что противу неприятеля, сражавшегося по правилам, мы, правил ненужных отвратясь, действовали по обстоятельствам, и виктория состоялась славная, России подобная.
Конечно, масштаб несопоставим: победа в баталии флотоводца адмирала Ф. Ф. Ушакова (русско-турецкая война 1787 - 1791 гг.) - классика морских сражений - и "увольнительная солдатам к парижским жрицам любви". Но если разобраться, то таким образом, весьма примитивным, Д. Макартур выступал за независимость мышления и действий. Стремлению выделиться, подняться над толпой, в данном случае полковничье-генеральской, любой ценой стать известным лучше, быстрее, надежнее способствовали журналисты. Служба Макартура по связи с прессой всегда работала не покладая рук. Приезжих газетчиков и фоторепортеров жаловали особым вниманием. Чем крупнее была газета, чем большим тиражом она выходила, тем шире открывались объятия навстречу ее посланцу. Но это в том случае, если посланец готовил хвалебный репортаж.
Появление фоторепортеров и журналистов для Д. Макартура всегда было праздником. Он охотно позировал - то в старой фуражке, то в банном халате с драконом на спине, то вглядываясь в океанскую даль. Когда во время какой-нибудь военной операции не было фоторепортеров или снимки получались неподходящими, легко и быстро использовался архив. Так в американской прессе появляется снимок "Генерал Макартур при взятии Буны на Новой Гвинее". Однако на фотографии (результат спешки) четко виден радиатор генеральского "паккарда", на котором он разъезжал по Австралии, а на поле боя, то есть на месте съемки, мог появиться лишь с помощью парашюта. Ну и, конечно же, не для того, чтобы отвезти Макартура на обед - дорог в тех местах не было.
Тщательно редактируя телеграммы и донесения, Макартур убирал имена других генералов (это, естественно, тогда, когда сообщалось об успехах).
Прессу при штабе Д. Макартур держал в ежовых рукавицах. Ничего сомнительного - ни о Макартуре, ни о его командовании. Только хвалебные материалы. Любое отступление от правил, установленных Д. Макартуром, малейшая критика вызывали жуткий, оскорбительный поток ругани. "Его (Макартура) отношение к репортерам,- свидетельствуют очевидцы,- было похоже на отношение к Исабеле Купер (содержанка Д. Макартура в 30-х годах.- Л. К.): их следует использовать так, как он считал нужным, и они должны безмолвствовать, быть послушными. В противном случае Д. Макартур приходил в бешенство, не стеснялся в выражениях. Неугодивших блестящий знаток Цицерона в лучшем случае называл "безграмотными полицейскими репортерами".
Один из самых занятых людей в штабе Макартура, бывший журналист Л. Лехрбас, постоянно устраивал брифинги, пресс-конференции, интервью. Пресс-офицер внимательно читал каждую строку, выходившую из-под пера или пишущей машинки корреспондентов, вымарывая решительно все, что хотя бы в какой-то степени могло умалить достоинства генерала, что не соответствовало бы портрету, сделанному мастером еще в конце прошлого века на берегах Гудзона.
Однако в вест-пойнтские времена фотография была лишь скрытым богатым "месторождением славы" и не она стала главным козырем, тем "тузом", который обеспечил победу. Основное поле соперничества - учеба. Дуглас Макартур соединил свои природные способности с трудолюбием, усидчивостью, со смирением. Порой складывалось впечатление, что он целиком, безоговорочно принял институт, созданный полковником С. Сэйером. Но вот тут-то обнаруживается еще одна черта Д. Макартура - скрытность. На самом деле его угнетал общий низкий интеллектуальный уровень преподавателей и курсантов. Вызывала презрение неграмотная речь, косноязычие, выдаваемое за "американский диалект английского".
Правоверному христианину тем не менее не нравилось, что слишком много времени уделялось богослужениям, религиозным церемониям. Ведь сюда пришли учиться войне, а не богословию. Он видел огромный интерес американской молодежи (из такого "теста" был сделан сам) к истории, культуре, философии. И не только к мыслям, идеям, выразителями которых были картезианцы или последователи Александра Гамильтона. В сравнении со студентами гражданских университетов вестпойнтцы проигрывали в эрудиции, общей культуре, манерах. А слава о них, как воздержанных, скромных, не поддающихся соблазнам (вино, сигареты, женщины) людях никак не могла компенсировать своего рода интеллектуальную недоразвитость. Дуглас Макартур утвердился в своих сомнениях относительно "совершенства" Вест-Пойнта, побывав на фронтах первой мировой войны, увидев и уяснив для себя, какое огромное влияние произвела на мир Октябрьская революция в России, и ему не нравилось, что вестпойнтцы в большинстве своем оказались не на высоте - одни растерялись, другие озлобились против своих же, американцев, третьи заняли позицию выжидания, четвертые отнеслись к событию с симпатией.
Упомянутые черты характера, то есть скрытность, обнаружились только тогда, когда в выделяющееся белизной здание под горами Нос Энтони и Медвежья Дуглас Макартур пришел во второй раз, 12 июня 1919 года, начальником академии. Так вот, вернувшись в Вест-Пойнт, он прежде всего добился того, чтобы академия отказалась от двухгодичной программы обучения, введенной в связи со вступлением США в первую мировую войну и необходимостью готовить офицеров в максимально сжатые срока. Без старших курсов, которые должны быть выше младших, без "тайной", "темной" второй академии Академия главная не мыслилась. Вскоре снова вступили в полную силу знаменитые сто правил и приемов воспитания новичков. Казалось, бывший выпускник решил оставить все как есть. Это правда. Но бывший выпускник решительно взялся и за модернизацию своего нового детища, за этого "неотесанного вундеркинда" военной политики США, который нуждался в новом современном воспитании.
Настойчиво Д. Макартур исправлял недостатки Вест-Пойнта, с которыми он мирился, будучи курсантом, но которые не принимал. Так, время для богослужения по утрам было отдано спортивным занятиям и физическим упражнениям - Макартуру представлялось, что богу гораздо угоднее, чтобы Вест-Пойнт подготовил физически сильного, развитого офицера, который мог уверенно одержать победу на полях соревнований, ибо это шаг к победе на полях сражений. В какой-то степени для Макартура спорт давно стал носителем второй религии. Не случайно его назначили руководителем национальной команды США, участвовавшей в Олимпийских играх в Амстердаме.
В Вест-Пойнте "отодвинули в сторону" не только Иисуса Христа. Но и самого Марса. Однако отодвинули не для того, чтобы ослабить того и другого, а сделать более сильными. Д. Макартур методично, настойчиво выступает за отказ от ненавистного ему узкопровинциального мышления, настаивает на необходимости овладевать чисто "гражданскими" науками, прежде всего экономической и политической. Здесь вдохновлял пример отца: он прекрасно знал, скажем, труды Адама Смита. Почерпнутые знания, сугубо гражданские, практически ничего общего не имевшие с профессией военного, вовсе не мешали ему модернизировать "приказы No 100", не говоря уже о том, чтобы применять их на практике. Д. Макартур укреплялся в своей позиции, исходя из того, что идеологический климат в США быстро менялся, приобретая вместе с новой информацией новые черты.
В апреле 1918 года вооруженные силы США совместно, с войсками Англии, Франции и Италии высадились в районах Мурманска и Архангельска, а в августе того же года на советский Дальний Восток прибыл в том же качестве, то есть интервента, американский корпус под командованием генерала Гревса.
Идеи социалистической революции в России, несмотря на все препятствия, несмотря на действия реакции, доходили до американцев. "Наши сердца с большевиками",- говорил видный деятель американского рабочего движения Ю. Дебс. "Лига друзей Советской России" организовала сбор подписей под петицией к правительству Вильсона с требованием прекратить интервенцию против Советского государства. Петицию поддержали 90 профсоюзов, объединяющих сотни тысяч рабочих. В 1918 году 3,5 тысячи американцев записались добровольцами в Красную Армию. А ведь Красная Армия с самых первых дней своего существования вызывала у Вест-Пойнта сначала опасения, а позднее откровенную вражду. Отсюда одним из главных направлений в программе академии становится идеологическое и политическое воспитание будущего офицера. Сердцевина его - антикоммунизм. Причем грубый, примитивный. Любопытно, что история повторилась. В будущем антикоммунизм менялся, становился тоньше, изощреннее, наукообразнее. Но в Вест-Пойнте к самому первому "привидению", с помощью которого оправдывалась любая война, присоединилось еще одно. С его участием воспитывалась ненависть к любому образу мыслей, могущему поколебать американизм, - антикоммунизм образца 1918 - 1919 годов. Это "привидение" тоже не ограничивает свои действия "подвалами" Вест-Пойнта. Оно постоянно выходит за стены академии. Мне довелось встретиться с ним даже во второй половине XX века.
В самом начале 60-х годов, незадолго до введения в учебных заведениях США "Курса о коммунизме" президент Джон Кеннеди заявил, что каждый школьный класс в Соединенных Штатах следует превратить в Ватерлоо. Ибо здесь надо начинать главную "битву с коммунизмом": если американцу с юных лет раскрыть глаза на коммунизм, дальше дело пойдет легче. Раньше первым таким классом был Вест-Пойнт. Теперь каждая школа должна стать "маленьким Вест-Пойнтом". Одной из книг, которая "раскрывала глаза", стал учебник "Угроза коммунизма", изданный в городе Принстоне (штат Нью-Джерси). Авторы определяют коммунизм как "господство нескольких людей, которые захватили власть путем насильственной революции". Анализируя историю коммунизма, они пишут: "Русские заимствовали у монголов и татар идею, что индивидуум должен полностью подчиняться и служить своим господам". В разделе о революции 1905 года говорится, что "после кровавого воскресенья поп Гапон бежал из страны и присоединился к Ленину в Швейцарии. Позже он стал коммунистом".
В качестве консультантов учебника "Угроза коммунизма" выступили такие "светила", как руководитель департамента социальных наук в педагогическом колледже Колумбийского университета Эрлиг Хант, бывший заместитель государственного секретаря США Джозеф Грю и, наконец, "лучшие умы" Вест-Пойнта.
Не сразу, но довольно скоро Д. Макартур и другие
американские профессионалы пришли к выводу: без учета процессов, происходивших в Советской России, всякая военная политика представлялась наивной, косной, не отвечающей требованию времени и потому вредной. Д. Макартура и раньше манила гражданская университетская аудитория, он еще в курсантах тянулся не только к книжным полкам академии. Теперь этот интерес наложился на необходимость. Вот почему Д. Макартур приглашает в Вест-Пойнт преподавателей из университетов. Здесь начинают читать лекции по экономике, истории, географии, социологии, философии. Д. Макартур поднялся выше американского военного обывателя, мир которого не выходил далеко за периметр "устава Симона Бакнера". Джентльмен должен не только "сильно пахнуть мужчиной". Он должен поучиться и у "работника", "ученого", "праведника" и, конечно же, у "богача". В нем должна "сильно чувствоваться" эрудиция. Он обязан знать иностранные языки, литературу, музыку. Должен, шел дальше бывший курсант, постичь искусство общения, "быть хотя бы немного Демосфеном". В Вест-Пойнте поэтому начинают учить французскому и русскому, ораторским навыкам и т. п.
Это было удивительно. Необычно. Нетрадиционно. Происходил своего рода переворот. Вместе с утверждением незыблемых правил "второго этажа" (старший курс воспитывает младшие) Д. Макартур принялся за перевоспитание самих носителей правил. Он считал, что в изменившихся условиях, с появлением многомиллионных армий, современного оружия нужен другой тип офицера. Макартур тяготился (хотя и не подавал вида) муштрой, теми рамками, в которые втискивала личность вся система обучения и которая практически исключала инициативу. Вот почему он не уставал повторять курсантам: "Правила созданы для того, чтобы за ними прятались лентяи".
Он чувствовал: нужно ломать правила, делать их подвижными, гибкими, чтобы сохранить систему подчинения, придать ей новый запас прочности. Для этого следовало отказаться от некоторых условностей, в том числе и мелочных. Макартур поэтому сам вопреки запретам раскрывал перед курсантом портсигар, позволял себе на приветствие подчиненного ответить пощелкиванием хлыста. Это была демократизация (внешняя, конечно) строгих порядков, своего рода дань времени. Порядки же на самом деле оставались строжайшими.
В результате реформ создавался новый тип офицера, способный на проявление самостоятельности, инициативы или, как часто повторял Д. Макартур, "на импровизацию". Короче говоря, новый начальник Вест-Пойнта решил превратить собственные, выработанные еще в юные вест-пойнтские годы принципы в общие, хотя бы в масштабе офицерского корпуса, хотя бы той его части, которая формировалась из выпускников академии. Он мечтал о том, чтобы армию не раздирали противоречия, чтобы она была монолитом. Здесь поэтому, велика роль офицера. Следовательно, ему необходимо обладать глубокими, разносторонними знаниями. Каждому офицеру, кроме пушки, следовало хорошо разбираться в политике. Он, требовал Д. Макартур, уже не бездумный служака, не "надежный раб устава". По мнению нового начальника Вест-Пойнта, самый ценный воин - это не слепой исполнитель, а ослепленный, точнее вооруженный, новыми яркими, привлекательными доктринами. Они должны делать человека слепым по отношению к мелким, отвлекающим внимание политическим раздражителям, как надежные шоры, помогающие лошади чувствовать себя уверенно в шумном, гремящем, многоголосом городе. Именно на почве идей, которые культивировались под крышей академии, у ее курсантов развивались политическая агрессивность, пренебрежительное отношение к другим народам, суверенитету других стран. Сегодня американцы с удовольствием отмечают, что военные доктрины, включая политику "новых рубежей", неоглобализм, "теорию вакуума", "оборонительного периметра", "советской угрозы" и т. д., создавались, разрабатывались либо в лабораториях Вест-Пойнта, либо его воспитанниками.
Ну и что же в результате представлял собой конечный продукт Вест-Пойнта? Тот самый офицер, которого хотел слепить (и лепил) по своему образу и подобию Дуглас Макартур? Тем более что в каждом выпускнике академии есть немного от Макартура. По удивительному совпадению, во времена, когда Вест-Пойнт взялся за Дугласа Макартура, чтобы сделать из него стопроцентного офицера вооруженных сил США, академию посетил проездом на Кубу молодой британец Уинстон Черчилль. Свои впечатления выпускник Сандхерста, самого престижного военного заведения Великобритании, изложил в письме брату:
"Курсанты здесь в возрасте от 19 до 22 лет, обучаются четыре года. Им запрещено курить. Кажется, свободы у них меньше, чем в любой обычной школе для мальчиков в нашей стране. Молодые люди (академии), которым отказано в личной свободе до такой степени, не могут стать хорошими гражданами и солдатами".
Десятилетия спустя У. Черчилль не мог не испытывать удовольствия, радоваться собственной проницательности и умению делать выводы из увиденного, получая депеши от подполковника Уилкинсона. Во время второй мировой войны этот британский офицер связи находился при штабе американской армии в Австралии, и длительное время через каналы "М-16" докладывал прямо и без задержки непосредственно премьер-министру, то есть У. Черчиллю, о каждом шаге Д. Макартура.
И вот У. Черчилль читает следующую характеристику дважды выпускника Вест-Пойнта:
"Он хитер, самолюбив, горд, недосягаем, замкнут до предела, чрезвычайно тщеславен. Он обладает воображением, самоуверен, физически смел и внешне привлекателен. Не допускает никакого юмора в свой адрес, с правдой не считается. Об этих своих недостатках не ведает. Он ошибочно принимает свои эмоции и амбиции за принципы".
Эту характеристику весьма оригинально дополняет другой британец, близкий к разведывательным кругам. Рональд Левин - автор ряда трудов по истории второй мировой войны, также оттолкнулся от данных агентов "М-16" и других служб. Прежде всего он отмечает: будучи достаточно хитрым и понимающим, что следует действовать на основании надежных разведданных, Д. Макартур тем не менее временами отвергал их с порога, потому что уже создал свою собственную картину, а то, что принадлежало ему, из обсуждения "исключалось". Такое поведение Р. Левин назвал "слепотой".
"Приступы слепоты,- пишет он,- усугублялись гордыней властелина: он не мог терпеть присутствие в сфере своего командования служб, которые не подчинялись непосредственно ему. Он не дал разрешения отделу стратегических операций (ОСС, в последующем ЦРУ) действовать на месте военных действий в юго-западной части Тихого океана. В 1944 году Макартур затеял свару с генералом Маршаллом (начальник генштаба) в связи с командированием в его зону советников (для сбора сверхсекретной информации) из специального отдела, которые отчитывались по приказу Маршалла перед самим Пентагоном в Вашингтоне".
Опираясь на эти и другие факты, проанализировав поступки, действия, тактику и стратегию выпускника Вест-Пойнта, Р. Левин приходит к заключению, которое помогает понять жизненные, моральные, политические позиции "кесаря" и его последователей:
"В центре всего Макартур ставил свою собственную персону. Движимый эгоманией потенциального узурпатора, он имел все диктаторские замашки, одна из них - принимать решения вопреки советам. А что такое разведывательные данные, как не совет? Гитлер очень часто предпочитал прислушиваться к голосу собственного внутреннего демона, чем к предупреждениям разведывательных органов... То же можно сказать о Макартуре".
Д. Макартур с гордостью говорил, что среди офицеров новой формации, подготовленных им, усвоивших его опыт, военные и идеологические доктрины и поэтому активно участвовавших в проведении внешнеполитического курса Соединенных Штатов, были Лимэн Лемнитцер, Максуэлл Тейлор, многие другие, сыгравшие впоследствии заметную роль в вооруженных силах США, в проведении политики Вашингтона. У. Уэстморленд, "палач Вьетнама", при этом замечании добавил, что и он вносит себя в число воспитанников Д. Макартура, считает его так же, как и другие, своим крестным отцом в армейской карьере.
Последний раз Д. Макартур приехал в Вест-Пойнт в 1962 году. Тогда академией командовал У. Уэстморленд. Он приказал оказать гостю все возможные почести, максимально облегчить (физически, старость брала свое) его пребывание, окружить заботой. Первое, о чем подумали организаторы встречи,- лифт. Чтобы подняться на второй этаж в кабинет начальника академии. Лифтом обычно не пользовались, куда быстрее пешком. Но тут такой случай. И вот створки плавно раздвинулись, сошлись, поехали. Остановились. Лифт открылся, а перед глазами - не массивные бронзовые ручки на массивной, из тяжелого дерева двери, а безобразная груда мусора.
Несколько смутившись, хозяин снова нажал на кнопку второго этажа, и снова неудача. Только с третьего захода удалось достичь цели. Д. Макартур никак не выразил своего неудовольствия - да и что значат эти мелочи по сравнению с воспоминаниями! Они нахлынули на него, завладев головой и сердцем. Д. Макартуру было явно приятно, что в Вест-Пойнте все тот же лифт, что, по крайней мере, внешне ничего не изменилось даже в хорошо знакомом кабинете. На мгновение генералу показалось, что и сам он не изменился по-прежнему с иголочки форма, ботинки, как раньше краги, начищены до блеска, и Дуглас Макартур все такой же уверенный в себе человек, упорно и настойчиво двигающийся по служебной лестнице. Да, его называли эгоистичным, властолюбивым и амбициозным карьеристом, тщеславным интриганом. Но при этом вспомнилось посещение Вест-Пойнта делегацией "Совета попечителей", состоявшей из семи конгрессменов. Они записали в своем отчете:
"Совет намерен обратить внимание на то, что он горячо одобряет блестящую службу, которую служат генерал Макартур и его офицеры стране, создавая новый Вест-Пойнт, основываясь при этом на уроках - опыте и жертвах мировой войны и не забывая старый дух Вест-Пойнта".
Да, через этот кабинет, где снова увидел себя Д. Макартур, проходили будущие полковники и генералы, получившие заряд вест-пойнтского духа, убежденные в том, что войны и бессмысленное истребление людей заложены в природе самого человека, что это "биологическая необходимость". По-прежнему на почетном месте среди учебных пособий стояли книги военных мыслителей. И сегодня курсанты, как и 60 лет назад, могли услышать продолжение лекции, которая произвела неизгладимое впечатление на курсанта Дугласа Макартура:
- Война божественна сама по себе, потому что она есть закон мира. Война божественна по таинственной славе, которая ее окружает, и по необъяснимому обаянию, какое она на нас производит. Война божественна по своему покровительству великим полководцам, из которых самые смелые редко погибают в сражениях, и то лишь когда слава их достигает апогея и назначение их исполнено.
Эти слова прямо относились к Дугласу Макартуру, прошедшему несколько войн, не погибшему в сражениях и вот достигнувшему своего апогея, прибывшему в дорогую альма-матер. Забытой, берущей за душу музыкой всегда звучат слова: война божественна в самом своем возникновении; она возникает не вследствие произвола ("Так это ведь сказал, кажется, де Местр",- мог подумать Макартур, он был знаком с работами этого французского графа, публициста, политического деятеля, философа, одного из вдохновителей и идеологов европейского клерикально-монархического движения первой половины XIX века), а вследствие обстоятельств, которым и подчиняются те, коих считают ее виновниками.
Война божественна по своим последствиям, которых не может предвидеть ум человеческий.
Та же совесть, которая произвела правосудие, произвела и войну; та же безграничная преданность делу, тот же энтузиазм, который одушевляет правосудие, одушевляет и воинов - вот в чем состоит божественность войны.
Слава Войне! Благодаря ей человек, едва вышедши из грязи, где зародился, является великим и доблестным: на трупе убитого врага - его первая мечта о славе и бессмертии...
Д. Макартур так же, как в свое время члены делегации "Совета попечителей", с удовольствием отметил, что дух прошлого вместе с его "привидениями" живет в академии. Но он жил уже сам по себе, не только благодаря "привидениям", не только благодаря стараниям, заботам и инициативе воспитанников-"бакнеров". В Соединенных Штатах утверждалась философия прагматизма. Она становилась общеамериканской, получила де-факто поддержку государственных, общественных, военных институтов. Существуют две основные теории, на которых основывается программа обучения и педагогические методы в США. Одна - традиционная, вторая обычно называется прогрессивной теорией. Традиционная теория обучения основана на изучении и понимании опыта прошлого. Прогрессивная, хотя тоже исходит из опыта прошлого, уделяет большее внимание изучению новых явлений и событий, влияющих на повседневную жизнь.
Что подразумевается под "прогрессивным обучением"? Прежде всего, думается, следовало бы заменить слово "прогрессивное" на "современное". Но это, оказывается, не все. Кеннет Вир в справочнике "США отвечают", в свою очередь, уточнил: "Прогрессивное обучение основывается главным образом на принципах прагматизма".
Одним словом, что выгодно, то истинно. Если сегодня в стенах Вест-Пойнта выгодно провозгласить: "Слава войне!"- значит, это необходимо, значит, имеет смысл вернуться и к старым понятиям, связанным с войной. К удовольствию Д. Макартура, начальник академии У. Уэстморленд подчеркнул, что даже если что-то и меняется в механизме американской военной машины, дух тех, кто стоит у ее рычагов и педалей, остается прежним.
За официальным обедом Д. Макартур дрожащей рукой делал наброски речи на карточке, на которой было обозначено его почетное место во главе стола. Однако, встав, забыл ее. Старческая оплошность тем не менее не вывела его из равновесия. На трибуне, вспоминают очевидцы, Макартур выпрямился, руки перестали дрожать. Он начал образно и красноречиво, в стиле и духе изложенной выше лекции, славить миссию, которую несут вооруженные силы США, миссию, требующую свято выполнять военный долг.
Над Вест-Пойнтом звучала красивая, возвышенная речь в несколько старомодном стиле. Так и слышался Киплинг со своими стихами во славу белого человека, покоряющего мир. А то вдруг вспомнился один из героев Достоевского (Макартур хорошо знал русского писателя), рассуждавший о преступлении и наказании, о том, кто имеет право наказывать. Д. Макартур говорил о "сердце, которое должно быть чистым", о "цели, которая должна быть высокой". Он призывал "учиться смеяться, чтобы никогда не забывать об умении и способности плакать". Любой поэт позавидовал бы тому, как Д. Макартур воспел американского солдата: "Он - одна из благороднейших фигур", на которой "ни одного пятнышка". Далее причудливая словесная вязь складывалась из таких понятий-бриллиантов, как "благородство", "храбрость", "терпение", "вера в принципы свободы и независимости". При этом генерал ссылался на собственный опыт, наблюдения и умозаключения. "В двадцати кампаниях, на сотнях боевых полей,- продолжал Д. Макартур,- у тысяч костров я был свидетелем непобедимой решимости, которая определила его (солдата) положение в сердцах народа". В каждой фразе, в каждом предложении звучала одна и та же мысль: американцы "должны выигрывать все свои войны".
Трудно было бы дать оценку этому выступлению, если бы оно не являлось продолжением, частью сотен других речей Макартура, если бы рядом с ним не стоял и одобрительно, правда, одними глазами, не улыбался У. Уэстморленд. В книге "Донесения солдата" он рассказал о том, что услышал в речи Д. Макартура за ярким блеском красивых фраз и что, по его убеждению, составляло суть выступления. "Палач Вьетнама" выносит благодарность "крестному отцу" за то, что он "произнес свою речь в то время, когда пацифизм и состояние экономики стали угрозой для воинского дела и национальной безопасности". Уэстморленд при этом добавил: "Предупреждая об опасности неуправляемого пацифизма, неуправляемой экономики, опасности, усугубляемой политикой, он говорил о Вест-Пойнте, как о "душе армии". Правые в Соединенных Штатах были удовлетворены не только тем, как Уэстморленд растолковал все красивости речи, но как он вместе со своими солдатами на деле проиллюстрировал каждое слово, каждое положение своего духовного наставника.
Конечно же, У. Уэстморленд не ошибался в оценке позиции почетного гостя. Не случайно в книге "Воспоминания" Д. Макартур расположил свои откровения перед курсантами Вест-Пойнта сразу после текста выступления Томаса Додда, в котором сенатор от штата Коннектикут анализировал последнее путешествие Макартура на Филиппины. Законодатель назвал Макартура "важным миссионером", заботящимся прежде всего о достижении внешнеполитических целей США. Т. Додд упрекнул политиков, которыми руководит "страх", "нерешительность" и которые вместо активных действий предпочитают "умиротворение". Следовало всегда идти за Макартуром, говорил Т. Додд, за теми, кто не боится пустить в ход ядерное оружие, тем более тогда, когда у США было преимущество. Он причислил Макартура к лику "динамичного, решительного, неукротимого американского лидерства в мире".
Вот о чем говорил в своей речи перед курсантами 60-х годов XX века Д. Макартур. Сейчас можно сказать, что он и тогда, поступая в Вест-Пойнт, будучи сам кадетом, уже жил в XX веке. Будущий "Американский кесарь" опережал своих сверстников в главном - "четче мог представлять грядущие события, обладал лучшим пониманием, что есть и должно быть первым...". Потому-то скоро в списке кадетов сын Мэри и Артура стал первым по всем предметам. Грант III передвинулся на II место. К концу учебы внук президента значился шестым. И если после Вест-Пойнта Улиса Гранта поглотило море стандартных американских офицеров, смыв с него даже лоск и славу самого престижного военного учебного заведения США, то Дуглас Макартур продолжил быстро двигаться к своему Монблану.
Больше чинов, меньше друзей?
Помещение напоминало стадион, который покинули прожорливые и неопрятные болельщики,- повсюду обрывки бумаг, стаканчики, окурки. Можно было также подумать, что здесь только что закончилась азартная многочасовая карточная игра - под потолком, сбившись в плотный слой, висело облако табачного дыма. Скорее бы уборщицу! Но вошла не женщина с метлой, а мужчина с портфелем. Осмотревшись, сразу направился к столу, рядом с которым недавно стоял Дуглас Макартур, взял урну и перевернул ее. В канцелярском мусоре ночной посетитель сразу нашел то, что искал,- скомканный листок. Он бережно расправил его и увидел написанное твердой рукой: "Не виновен".
"Виновен" - такой приговор вынес военный трибунал по делу бригадного генерала Билли Митчелла, оформленный должным образом. Отпечатанное на казенной бумаге решение суда увез государственный чиновник в сопровождении специальной охраны. Журналистам дали поглядеть только на заключительную часть документа. Остальное - секрет, не для глаз этих "разносчиков сплетен", как позволил себе заметить шеф охраны. Журналисты не обиделись. Неизвестно, что позорнее: толковать, распространять сплетни или фабриковать их.
Процесс, намеченный на конец 1925 года, многим в США представлялся необычным. Уже хотя бы потому, что в состав суда над генералом Митчеллом, которому предъявлялось обвинение в оскорблении командования вооруженными силами США, входил его друг генерал Макартур. Пикантная деталь. Кто же такое придумал? В Соединенных Штатах и в описываемые времена о генералах нельзя было сказать: "раз, два и обчелся". Почему обязательно надо было назначать Д. Макартура?
Вызывал некоторое удивление и другой вопрос: почему Дуглас Макартур не отказался? Ах, да! Он был уверен, что соглашается на благородную миссию прийти на помощь другу, ибо защищать его - это защищать истину. Если, конечно, деятельность Митчелла не наносила ущерб интересам США, престижу страны. В противном случае такая деятельность не может претендовать на истину. И защищать ее аморально, непатриотично. Тогда Макартур "обрекается на душевные муки". Зато он сможет во всеуслышание повторить бессмертную фразу Платона.
О подлинных мотивах действий организаторов судебного процесса и тех, кто в нем участвовал, сказать однозначно, просто весьма нелегко. Так же, как и ответить в какой-то степени на недоуменные вопросы, связанные с поведением Д. Макартура. Для этого надо представить себе морально-политический климат, который складывался в Соединенных Штатах после первой мировой войны.
Несмотря на тщеславие американской буржуазии, ее претензии обеспечить везде и всюду за Вашингтоном последнее слово, в Соединенных Штатах принимается (не законом, конечно) новое политическое летосчисление - до российского Октября 1917 года и после российского Октября. Вслед за штурмом Зимнего произошли демократические и рабочие революции в Германии, Австро-Венгрии, Финляндии, состоялись крупные выступления трудящихся в США, Великобритании, Франции, Италии, Японии. Начался подъем национально-освободительного движения. Крупнейшим историческим событием явилось возникновение коммунистических и рабочих партий и образование Коммунистического Интернационала. Империалистические державы, закрепив передел мира, осуществленный в первой мировой войне, системой версальско-вашингтонских договоров, принялись за создание общего фронта, чтобы вести борьбу против Советского Союза, прогрессивных сил в своих странах, национально-освободительного движения.
Еще накануне первой мировой войны американская реакция предпринимала меры, чтобы "скрутить в бараний рог социалистов и пацифистов". При этом активно использовался "патриотический фактор". В результате лидера социалистов Юджина Дебса предали суду по обвинению в "подстрекательстве к мятежу". Вслед за ним за решетку были отправлены рядовые пацифисты, либералы, сторонники идей социальной справедливости. Сотни! Тысячи! Американская буржуазия рассматривала приближение войны и саму войну как удобный случай, счастливый шанс, чтобы под знаменем шовинизма усилить эксплуатацию, оправдать политику экспансионизма, которую можно было сформулировать примерно так: "не только Америка для американцев". В первые дни первой мировой войны всячески насаждались антинемецкие настроения, выходцы из Германии подвергались остракизму, произведения композиторов с берегов Рейна вычеркнули из радиопрограмм, гамбургские сосиски переименовали в "сосиски победы" и т. д.
Однако немецкий бюргер в США облегченно вздохнул, когда после Октябрьской революции в России американская пропаганда перенесла свой огонь и заговорила о "красной опасности". "Красная опасность", отмечает американский публицист Р. Гоулдстон, автор книги "Великая депрессия", использовалась для того, чтобы обескровить рабочее движение, разрушить профсоюзы, подорвать любые попытки к проведению глубоких социальных реформ. Как программа, как знамя, как молитва была поднята речь генерального прокурора А. Митчелла Палмера (1920 г.):
"Пламя революции, подобно пожару в прериях, накидывается на каждый американский институт законности и порядка. Оно прогрызает свой путь в дом американского рабочего. Уже остро-злые языки революционного жара лижут алтарь церквей, быстро перескакивают на школьный звонок, проползают, подобно гадам, в священные уголки американских семей, стремятся заменить брачные узы и клятвы верности распутством".
Антикоммунизм в США весьма сложное, неоднозначное явление и к тому же не столь легко, как кажется на первый взгляд, объяснимое. Если бы оно ограничивалось речами Палмера, было бы все значительно проще. Но эта модель, эта вариация антикоммунизма самая распространенная и, пожалуй, самая живучая - не единственная. Антикоммунизм многолик, а порою и незаметен.
Не может не занимать вопрос, как удалось привить, если не ненависть, то неприятие коммунизма, миллионам. При этом я оставляю в стороне учебники по антикоммунизму, лекции в Вест-Пойнте, университетах, не касаюсь материалов прессы, не останавливаюсь на тех неудачах, ошибках, извращениях ленинского учения, допущенных в Советском Союзе и, конечно же, широко использующихся идеологическими апологетами капиталистической системы. Все это, понятно, давало свой "антикоммунистический эффект". Но вот почему питали симпатии и любовь к Макартуру тысячи американцев, четко себе представляющие, что он воинствующий антикоммунист?
Необходимо сказать, что с самого начала американские идеологи нащупали струну в душе своих соотечественников, которая сделала "антикоммунистический концерт" доступным самым широким слоям общества... Как игра духового оркестра в парке. Прежде всего следует помнить об американизме. Он породил нечто большее, чем американский национализм. К началу XX века в Соединенных Штатах уже укоренилось, более того, превратилось в великодержавное высокомерие чувство гордости, рожденное достижениями в области науки, техники, бурным ростом городов, развитием сельского хозяйства. Казалось, страна прочно выходит на роль ведущей державы в мире. Во всех областях. И вдруг замертво падает на землю двуглавый орел. Вдруг первой становится Россия, она выхватывает знамя лидера прогресса у Соединенных Штатов. Россия мгновенно на эпоху опередила США, граждане которой уже привыкли к "лидерству", к тому, чтобы везде "быть первыми". Естественная реакция носителя американизма - неприязнь к России. Произойди такое событие в Габоне или в Голландии, Панаме или Индонезии, американский обыватель испытал бы к габонцам, индонезийцам, панамцам или голландцам такие же чувства, какие будоражили, тревожили, вызывали недобрые мысли в связи с революцией в России. Такие настроения подогревались откровенными симпатиями многих американцев к Советской власти - мыслимо ли, янки записываются в Красную Армию!
В результате под эгидой американизма собираются носители разных идей, которые прежде соперничали между собой, примыкали то к правым, то к левым. Американизм - против коммунизма, победившего в России, "стране дикой", лишенной таких понятий, как христианство, милосердие, доброта. Этот антирусский фактор антикоммунизма действует до сих пор.
Есть и еще один момент, объясняющий, почему антикоммунизм завоевывал на свою сторону людей, которые в принципе по своей природе должны были скорее принять идеи справедливости, чем отвергать их. До Октябрьской революции мир представлялся американцу как единое целое, сложенное из многих элементов. Конечно, возникали споры о том, что должно быть главным в этом мире. Ну, скажем, духовное или материальное начало? Должна ли в нем царить свобода или необходимость? Но основное здесь - практические последствия. Если в том или другом случае при капитализме и социализме обеспечиваются интересы личности (а именно это обещают идеологи капитализма, именно это один из лозунгов коммунистов) или, точнее, как рассуждает практический американец, главная цель - обеспечение на деле в сегодняшней и завтрашней жизни интересов человека, то зачем споры, борьба, тем более революция? Да еще такая, какая произошла в России. Не лучше ли, не безопаснее ли держаться в стороне от Москвы, тем более что оттуда либо вовсе не поступала информация, либо такая, что волосы становились дыбом.
Да, следует отдать должное американским организациям и службам, занимающимся общественным мнением. Им удалось при сохранении видимости свободного потока и обмена информацией воздвигнуть перед сообщениями из СССР невидимую, но весьма эффективную "великую американскую стену", которая в случае необходимости приобретала функции фильтра. В результате, отмечает автор "Великой депрессии", из тысячи американцев едва ли нашелся хотя бы один, кто бы не путал понятие "большевик" с "балериной Большого театра".
Параллельно укреплялся, модернизировался репрессивный аппарат, главную часть которого составляли вооруженные силы. С согласия президента США генеральный прокурор арестовал под новый, 1920 год еще 6000 американцев. Большинству из них не смогли предъявить никаких обвинений.
Да и как докажешь, что выражающий недовольство ростом цен или безработицей - агент Москвы?
Однако отрицание, наказание за крамолу - еще полдела. Их следовало дополнить - дать носителю американизма свежие, нетрадиционные моральные ресурсы. Перед первой мировой войной наука переместила религию в другую плоскость. Ведь человек узнал: чтобы уберечься от молнии, ему надо не приносить в жертву ягненка, не подвешивать на грудь амулет или молиться богу, а ставить громоотвод. Но вот свершается Октябрьская революция. Как ее понимать, как устоять перед влиянием новых идей? Первое, что приходило в голову,- религия. И действительно, наблюдается оживление верований. Возвращались в лоно церкви те, кто, удовлетворившись громоотводом, решил, что пора вообще прекратить бить поклоны. Теперь перед лицом новой и непонятной беды снова нужен всевышний. Бог становится выгодным для борьбы с коммунизмом. С виноватым видом человек снова обращает взоры к религии. Это, конечно, утешение, но не громоотвод. Вот почему после Великой Октябрьской социалистической революции в Соединенных Штатах усилились поиски идей, доктрин, которые бы могли, выстроившись в систему, стать противовесом марксизму. Тем более что марксизм отныне стал выступать не только как теория, но и руководство для практических действий. Одного американизма уже стало не хватать.
Зачем жить? Для чего жить? Как жить? Одно время в обстановке послевоенного процветания удалось на какой-то период отойти от острых проблем, очерченных поставленными выше вопросами. Однако представлялось невозможным остановить работу мысли на долгое время. Нельзя было, как уже говорилось, ограничиться грубым и прямолинейным антикоммунизмом. Идеологи американской буржуазии пришли к выводу, что следует прежде всего примирить интуитивизм или психологизм с рационализмом, религию - с наукой. Ощущалась необходимость дать новое представление об истине, смело и решительно отказаться от устарелых учений и выцветших ценностей. Трудно было не видеть, что американцы как народ переживают сомнения и колебания. Несмотря на всплеск материального благополучия, чувствовалась непрочность быта. Интеллигенция в особенности испытывала ту пустоту, тот страшный вакуум, который следовало чем-то заполнить. Для многих опустошенных душ и разочарованных сердец с особенной остротой встал вопрос о смысле жизни.
Инстинкт самосохранения заставлял американскую буржуазию подвести под современные культурные формы, традиции, обычаи, выработанные в ходе складывания американской нации, под американизм новую духовную основу, которая дала бы возможность сохранить господствующее положение. Американизм с его опорой на положительные науки уже не удовлетворял "нужды" жизни. Чувствовалась необходимость в дополнительных, простых и надежных, ориентирах, которые бы помогли человеку определяться в жизни. Исподволь начинается наступление на положительные науки с их объективизмом, на идеи научной истины, на разные теории под тем предлогом, что они носят слишком отвлеченный характер, не способны дать "быстрого", "практического" удовлетворения. К носящим "слишком абстрактный характер" относили прежде всего марксизм-ленинизм. В результате учение американца Уильяма Джемса обрело в 20-е годы вторую, и теперь можно сказать долгую, жизнь. Теория прагматизма по сей день является главным философским учением в США. Ведь сила его в том, что оно обращено к массе американцев, к так называемому "молчаливому", то есть не до конца определившемуся в силу недостаточного уровня образования, культуры, боязни, отсутствия информации, финансов, большинству в Соединенных Штатах. Так вот как же на практике проявляется, применяется теория? Ученый с мировым именем, американец Норберт Винер ответил автору этих строк так:
- Американец прежде всего человек дела. Независимо от того, торгует ли он, командует дивизией, пашет землю, пишет учебники или произносит речи. Да-да, я имею в виду и Дугласа Макартура. Мы стоим на том, что каждому следует прежде всего заниматься тем, что выбрал в жизни и для жизни, идти и идти упорно по выбранной дороге, не сворачивая в тень или устраиваясь на скамейке, чтобы не терять времени на размышления. Теоретические вопросы не для американцев. Широкие горизонты, за которыми могут быть молочные реки, нас не должны увлекать. А вдруг таких рек не окажется? Нам сегодня, сейчас нужна такая позиция, такая мысль, доктрина, которая помогла бы делать дело, охватывала бы работу и в целом, и отдельные ее части. А главное, цена этой идеи или мысли не должна быть высокой. Она должна быть подобна фордовскому автомобилю - доступна большинству. Легко усваиваться. Без какого-то напряжения мысли. С наименьшей затратой энергии.
Сам по себе прагматизм пришелся американцу по душе. Кроме того, время, обстоятельства, заинтересованность определенных сил в обществе способствовали его утверждению. Буржуазия Соединенных Штатов по сравнению с европейской располагала большими возможностями. В. И Ленин писал:
"Американские миллиардеры были едва ли не всех богаче и находились в самом безопасном географическом положении. Они нажились больше всех. Они сделали своими данниками все, даже самые богатые, страны. Они награбили сотни миллиардов долларов" (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т.31, с.50).
Американцы умело пользовались тем, что Европа разорена и ослаблена. Деньги широкой рекой текли за океан. США из должника превратились во взаимодавца. Приятная роль. Этим и объясняется тот факт, что США легче переживали последствия кризисных явлений и политических потрясений. Следует иметь в виду, что весь хозяйственный организм, работавший на войну и приносивший постоянно возрастающие прибыли, не остановился. Он продолжал функционировать, делая богатых еще богаче.
Относительная стабилизация капитализма в Соединенных Штатах началась раньше, чем в других странах, в 1922 году. Она сопровождалась значительным экономическим подъемом, в немалой степени стимулированным спросом европейских стран на американские товары и кредиты. Американская буржуазия умело пользовалась и тем, что в рабочем движении произошел определенный спад активности (период с 1924 по 1928 год). Он усугублялся насаждением теорий "классового мира", который, мол, одинаково хорошо служит рабочему, предпринимателю, нации в целом. Доказывалась исключительно благородная роль людей, выбравших своей дорогой жизни бизнес. Ему, бизнесмену, как и всякому другому американцу, занимающемуся другим делом, должна быть предоставлена полная свобода действий. Президент Кулидж (в США говорят, что ни один президент не спал так много в Белом доме, как Кулидж) вещал: "Человек, который строит фабрику, строит храм... человек, который работает в нем, поклоняется там богам". Поэтому великое святотатство - забастовка. И далее:"Закон, по которому создается человек, это тот же закон, по которому строится промышленность". То есть голова, ум - это задумавший строить храм, а руки, ноги - это те, кто строит храм, а потом работает в нем.
Ну, уж если воздвигают храмы, то почему не поговорить о наступлении в США индустриального века с теми самыми молочными реками в кисельных берегах, которые не за горизонтом, не где-то там в далеком будущем, а могут напоить живительной влагой завтра. Журналисты и писатели объявили о торжестве порядка, когда впервые следовало радоваться победе вещи над человеком. Это сладкая победа. Потому что одержана без насилия. Просто-напросто неодушевленное существо нравится одушевленному, и оно позволяет ему владеть собой, человек покоряется ему добровольно, свободно. Газеты и ораторы с трибун политических клубов говорили о всеобщем процветании, ликвидации нищеты, несправедливости, войн. Одни поспешили объявить 20-е годы "началом эры процветания", "рая для всех". Другие, не углубляясь в такие серьезные материи и лаская слух обывателя, называли эти годы "бесноватыми двадцатыми", "хохочущими двадцатыми". Правда, их еще окрестили "показушными, коррумпированными, вульгарными, оживленными, гангстерскими, запойными". Как следует понимать эти в общем устоявшиеся в США оценки? Есть разные мнения. Мне объясняли: американцы вдруг почувствовали, что они действительно могут считать себя сверхлюдьми. А как же иначе? Ведь они первыми по-настоящему вступили в век автомобиля, кино, биржи. Все это простые, доступные понятия и институты. То самое благосостояние, которое можно увидеть, даже "пощупать".
Избранный в 1920 году президент Уоррен Гардинг, "красивый и веселый мужик", скорее "походил на президента", чем выполнял возложенные на главу государства функции. Наверное, следует доверять такому замечанию Р. Гоулдстона. Ведь У. Гардинг проводил больше времени в компании политических махинаторов и взяткодателей, за игрой в карты, чем за государственными документами. Как-то в порыве откровенности президент сказал Мюррею Батлеру, главе Колумбийского университета: "Я не гожусь для такой работы и никогда не должен был приходить в эту контору".
Однако другие считали, что как раз очень годился. Особенно твердо подобной точки зрения придерживался генеральный прокурор Гарри Догерти, который делил свое время между преследованием профсоюзов и оказанием услуг (за взятку, разумеется) друзьям и лицам, рекомендованным друзьями. Мало чем от него отличались другие члены правительства. К примеру, министр внутренних дел Альберт Фолл, по словам канзасского журналиста, "типичный дешевый обманщик", устроил сделку между Э. Догени, изворотливым предпринимателем, и ВМС США на сумму 100 000 долларов (по нашим временам 100 миллионов) , которые ему доставили "в живом виде", то есть наличными, в чемоданчике.
Воровской дух, царивший над администрацией Гардинга, быстро превратился в нечто неприличное. Он стал опасно разрушительным даже для президента. От этого или по какой другой причине, но глава государства скончался 3 августа 1923 года (официальная версия - от отравления, неофициальная - президент покончил с собой, по другим слухам - его покончили). На место Гардинга сел вице-президент Кулидж, который, видимо, решил, что лучше прослыть "сонным тюфяком" в Белом доме, чем "бодрствующим спекулянтом". Однако, призывая "строить храмы", Кулидж при этом спокойно взирал на "гнезда зла и мерзости". Скорее всего потому, что именно там высиживались золотые яйца, которые и давали дополнительные средства на возведение храмов.
Некоторые американские социологи поначалу были склонны объяснять (искренне скорее всего) рождение массовой организованной преступности введением сухого закона - от этого, мол, и пошло: сначала с обмана в кафе, где под видом чая в фарфоровой кружке подавали виски, потом начали варить зелья на дому, затем ввозить незаконным путем из-за границы. Таких дел без денег, оружия, а главное - организованности, не провернешь. Вот, мол, и возникли мафии. Но это, конечно, частичное объяснение. Ведь мафии вкладывали свои прибыли не только в злачные заведения, но и в автомобильные, танковые заводы, предприятия пищевой промышленности. Одним словом, в "храмы". Бизнес нуждается в постоянном притоке капитала. Откуда он поступает - этот вопрос уже никого не интересует. Так вот и получалось, что "промышленный рай" со своими "храмами" стимулировал, в свою очередь, создание "гангстерского ада" с его притонами.
Р. Гоулдстон замечает, что "на самом деле 20-е годы можно назвать веселыми, но с тяжелой веселостью полных желудков и головокружительной веселостью легких голов". Поэтому тогда сравнительно легко насаждалось безразличие ко всему, что не касается лично тебя. Весь мир, тот, что находится за границами США, может катиться в тартарары, пусть он умирает, истекает кровью, голодает - американцев это не должно касаться. Американцы должны, имеют на это право, наслаждаться свободой, новыми возможностями. Быстро вошло в моду напиваться на заднем сиденье автомобиля, устраивать непристойные танцы в общественных местах, на ступеньках солидных учреждений (фондовая биржа, например). Именно тогда кумир молодежи Ф. Фитцжеральд провозгласил, что новое поколение "выросло, чтобы обнажиться: все боги мертвы; все войны отвоеваны, вся вера в человека поколеблена". "Знамена идеализма" с рассуждениями о демократии, равенстве годились лишь на помойку. А ведь знамена идеализма - это дружба, искренность, честность, верность законам порядочности. И все это на помойку. В урну для мусора. Цель одна - процветание, делание денег, собственная карьера. Любым путем. Главное - забота о себе, безразличие к другим. Эпикур (342 - 270 гг. до н. э.) стал для американцев (хотя большинство даже имени его не слыхали) путеводной звездой, божеством. Внимательно изучали труды Эпикура ученые-прагматики. Им не составило особого труда переложить мысли древнего грека, заключенные в витиеватые фразы древнего языка, на четкий современный доступный, упрощенный, привлекательный язык рекламы, кино, пластинки, тонкой брошюры. Однако переделывали, переиначивали не все. Многое из Эпикура без ссылок на него ложилось прямо на страницы популярных журналов. И американец с удовольствием, принимая к руководству в повседневной жизни, читал: "душа состоит из атомов, которые живут собственной жизнью, присущей именно этому человеку. В материальном мире нет богов, не существует бессмертия. Все назначение науки должно состоять в том, чтобы освободить людей от страха перед смертью" (а значит, перед грехом тоже, так что устраивай непристойные танцы на ступеньках биржи). Благородное дело науки должны поддержать все имеющиеся в обществе силы и возможности. Поэтому удовольствие должно быть объявлено формой бессмертия. Автомобиль становится божеством. Человеческая жизнь, с готовностью повторяет американец Эпикура, "ограничена земным существованием, а этика есть наука о высшем благе этой земной жизни. Высшей целью счастливой жизни является удовольствие".
Дуглас Макартур мог быть примером эпикуризма. В этот период он, подобно миллионам американцев, также обращается к различным "формам бессмертия".
Они поженились в день святого Валентина, то есть в день любви, в феврале 1922 года. Дуглас Макартур готовился тщательно к церемонии венчания. Перед зеркалом провел больше времени, чем любая участница конкурса красоты. Наконец убрана последняя пылинка. Проведя пальцем по наградам и услышав, как последний аккорд, тонкий звон медалей, решил: "Пора!" Но где же невеста? Она сидела на стремянке и переставляла статуэтки. Подвенечное платье лежало на кресле. А ведь до церемонии остались минуты. Уже начали съезжаться гости. Макартур рассердился. Хозяйка же статуэток (а также и виллы, которую они украшали) в ответ надула губки. Дурной, конечно, знак, думал Макартур. Капля дегтя, на светлом, как его белоснежный мундир, настроении. Но что делать? Среди двухсот гостей только один приехал по приглашению Дугласа Макартура. Остальные 199 - друзья Луиз. Д. Макартур и это стерпел. Но разве ее поведение было для прагматика неожиданностью?
Луиз Брукс родилась под счастливой звездой: природа наградила ее привлекательной внешностью, а приемный отец, филадельфийский банкир,миллионами. У красавицы никогда не было недостатка в поклонниках, и она поистине наслаждалась "правом выбора". Наконец пришло время отдать руку и сердце. Их получил преуспевающий делец из Балтимора. Однако, будучи по природе веселого нрава, жадной до удовольствий, острых ощущений и приключений, Луиз скоро стала томиться условностями семейной жизни. Чтобы не томиться, она вместе со своим братом (он позднее женился на Дорис Дьюк, наследнице табачного короля) отправилась в Париж. "Для поднятия духа,- как отмечали газеты,- американских солдат, воевавших против кайзера". Командующий войсками США Д. Першинг проявил особый интерес к Луиз. Когда генерал вернулся в Вашингтон, она последовала за ним. Более того, "вошла в казарму", то есть заняла официальную должность в вооруженных силах США под названием "Стюардесса Першинга". Через год после возвращения из Франции произошла встреча с Д. Макартуром. Вспыхнула любовь. Конечно же, Д. Макартур знал о светской жизни своей супруги. Но у кого нет прошлого? За поддержание хороших отношений с начальником генерального штаба, а именно этот пост занял (1921 г.) Першинг, можно было не напоминать Луиз о ее увлечениях, забыть о том, что выдано было всего лишь одно приглашение на свадьбу, а уж о "демонстрации равнодушия на стремянке" и подавно.
После окончания срока командования академией Вест-Пойнт Д. Макартур получает назначение на Филиппины. Что это - милость со стороны Першинга или месть за Луиз, решение, продиктованное ревностью? Трамплин для будущего прыжка в карьере или ссылка в тропическую глухомань? Д. Макартур на этот счет хранил молчание. Зато Луиз была уязвлена до глубины натуры местью бывшего друга сердца - отсечь ее от светской жизни! Вместо Бродвея в Нью-Йорке хилый бульвар Дьюи с вульгарными пальмами в Маниле!
С тоски миллионерша-генеральша записалась в колониальную полицию. Она скоро прославилась среди читателей американской светской хроники тем, что приказала арестовать филиппинца за оскорбление лошади грубым словом.
В то время, когда супруга наводила порядки и боролась с грубостью извозчиков, Макартур занимался ее детьми. Он относился к ним истинно по-отцовски. Дети, судя по всему, полюбили Макартура. Но ни установившаяся семейная гармония, ни служба в полиции не могли компенсировать неудовлетворенность филиппинской жизнью. Хотелось туда, домой, в Балтимор, Нью-Йорк, Вашингтон. К свету, к приемам, к танцам. Луиз исподволь принялась внушать генералу мысль: а не повесить ли мундир навечно в шкаф и не надеть ли пиджак делового человека? Однако, увидев, что казарма для супруга милее офиса банкира, убедившись, что Дуглас сделал своим бизнесом именно службу в армии, она переменила тактику.
Луиз наладила отношения с Першингом и уговорила его сменить недовольство Макартуром на милость. В результате звезды начали складываться для "манильского изгнанника" благоприятно. Одновременно с присвоением звания генерал-майора Макартур получил назначение, которому могла бы позавидовать любая офицерская жена, любая генеральша - он становится командующим округом со штабом близ Балтимора. А именно здесь располагалось поместье Луиз с шикарной виллой "Рэинбоу хилл". Она была счастлива. С головой окунулась в привычную, сладкую жизнь. Балы, маскарады. Вокруг политические звезды, авторы бестселлеров, воротилы бизнеса. Конечно же, это совсем другое по сравнению с грубыми извозчиками, колониальным обществом, которое раздражало Луиз, выводило ее из себя, вызывало унизительное чувство деградации. Казалось бы, душенька довольна. Но вот как раз добившись своего, Луиз приходит к выводу: так жить дальше невозможно. Конечно, Дуглас огорчится. Что же придумать? Как позолотить пилюлю? Тогда-то Дугласа Макартура и назначают членом военного трибунала для суда над Митчеллом.
В какой-то степени это тоже продвижение по службе. Быть на виду у всей Америки, выражать мнение генералитета, выступать в роли доверенного лица Фемиды - конечно же, карьера. Со своей стороны, Луиз испытывала удовольствие от сознания того, что она компенсировала Д. Макартуру политический и моральный ущерб, который нанесла ему своим решением прервать брачный контракт.
Билли Митчелл - блестящий молодой генерал, светский лев, умница, острослов, красноречив, общителен. Так же, как и Дуглас Макартур, считал своим родным гнездом Милуоки. Во время Гражданской войны его отец служил в том же полку, что и Артур Макартур, 24-м Висконсинском. Дружили не только отцы, но и деды. Сердечные отношения семей как наследство передавались внукам. И именно к Д. Макартуру на Филиппины отправился Билли, чтобы в его доме провести часть медового месяца и разделить с ним радость начала семейной жизни.
Биографы, специалисты по законам развития внутреннего мира человека и так и эдак пытаются объяснить разрыв Макартура с Митчеллом. Нет недостатка в обвинении первого в эгоизме, замкнутости, отчужденности. Симпатизирующим удается несколько смягчить содержащуюся в нелестных эпитетах критику, занося Д. Макартура в разряд героев, которые предпочитают действовать в одиночку, руководствуясь собственными принципами и не подвергаясь влиянию друзей - влияние ведь может оказаться вредным. Его представляют этаким самураем, отстаивающим вечные ценности прошлых и грядущих веков. Указывается также на то, что Макартур сознательно переломал себя: ведь он учился в Вест-Пойнте и, несмотря на издевательства старшекурсников, слыл компанейским парнем, предпочитал коллективные виды спорта, ратовал за "командное мышление" и сделал немало для того, чтобы сплотить олимпийскую сборную США: в воспитании у спортсмена чувства неразрывной связи с тренером, врачами, менеджером, с другими членами команды, наконец, с болельщиками, он видел залог успеха. Да и сам не чуждался светских развлечений, приемов, коктейлей.
Внешне Д. Макартур не производил впечатления бирюка, "одинокого волка". Ведь не случайно на фронте во время первой мировой войны офицеры преподнесли ему золотой портсигар с трогательной монограммой ("храбрейшему из храбрых"), свидетельствовавшей (пусть не на все сто процентов) о симпатиях как к члену своего сообщества.
После суда Д. Макартур обронил: "Когда человек становится генералом, он лишается друзей". Что это - приговор судьи? Скорее всего. Но не Митчеллу, а самому себе. Значит, получая чин, теряешь друга. Чем больше чинов, тем меньше друзей. Д. Макартур таким образом определил себя в "одиночную камеру" из собственного "я".
Вокруг этой "камеры" всегда были люди. Но скорее они укрепляли прутья "клетки", чем расширяли ее до пределов полного уничтожения. Среди них особенно выделяются генералы Р. Сазерлэнд и К. Уитни, люди, стоявшие рядом с Макартуром в тот период, когда, казалось, он вовсе не нуждался в друзьях, ибо был "сам себе хозяин"- одним из главных столпов американского военного присутствия на Тихом океане.
Работящий и способный Сазерлэнд являл натуру эгоистичную, самовлюбленную. "Надменный самодур,- говорили о нем,- с бесцеремонными прусскими манерами, "Яго Макартура". Он мог вызвать в командующем любые, неведомые даже для него чувства, какие только существуют в природе".
Тучи немилости над начальником штаба начали собираться только на Новой Гвинее. Сазерлэнд пригласил в личные секретари жену австралийского военнослужащего и держал ее при себе практически всю Тихоокеанскую кампанию. Ее зачислили в американскую армию, более того - произвели в офицеры Женского армейского корпуса. Д. Макартур, конечно, знал обо всем. Но закрывал глаза. Однако, когда австралийка в составе американских войск высадилась на Филиппинах, главнокомандующего почему-то охватила ярость (может быть, тут сыграли роль горькие воспоминания о том, что его первая жена была "Стюардессой Першинга"). Пассию Сазерлэнда отправили в Австралию, а он сам впал в немилость.
В штабе радовались такому повороту дел. Сазерлэнда не любили. Одни за его подлый, предательский характер. Другие - за то, что были сами такими же. На мой взгляд, одну из самых ярких характеристик фавориту дал американский историк К. Блэир в книге "Макартур". Вот она: "Помпезный, оппортунист, соглашатель, возможно, больше всех презираемый другими офицерами штаба Сазерлэнд хотел быть зеркалом личности Макартура". Он и стал этим зеркалом. Потому-то дольше других и удержался рядом с Макартуром. Сазерлэнд наводил на всех офицеров страх, а себя называл "сукин сын старика", то есть Макартура.
Лесть и угождение со стороны окружающих, постоянное прославление были для Макартура необходимым допингом, наркотиком. Долгое время лучше всего это удавалось Сазерлэнду, которого еще называли "Распутиным при дворе Дугласа". Он постоянно подчеркивал исключительность генерала, его гениальность и, наконец, самые сладкие, самые возбуждающие дух, тщеславие слова: "Только Дуглас Макартур сможет возглавить нацию и повести ее за собой".
Билли Митчелл, конечно же, никогда не говорил таких слов Дугласу.
Чаша макартуровских симпатий, особенно в его "японский период", часто склонялась к Уитни. Кортни Уитни приехал на Филиппины в 1925 году. Он проявил себя как чрезвычайно ловкий, оборотистый юрист, быстро стал любимцем американских бизнесменов, особенно занимающихся золотом. К. Уитни сам стал президентом нескольких горнодобывающих компаний.
К. Уитни умело использовал тщеславие Д. Макартура. Он, отмечает У. Манчестер, был законченным льстецом. Уитни "выливал лесть на генерала, и генерал все это принимал целиком без остатка". Д. Макартур тем более охотно поддавался чарам еще и потому, что, будучи "профессиональным консерватором", Уитни, обращают внимание биографы, "сумел обратить большинство офицеров штаба в реакционеров". В немалой степени благодаря Уитни штаб Макартура являлся своего рода частицей реакционных Соединенных Штатов, где живой, тем более прогрессивной мысли не было места, где самое страшное слово - "коммунизм", где господствовали наушничество, ложь, беспринципность, сплетни, то есть порядок, оказывающий на людей гнетущее влияние, часто подавлявший здравый смысл. Кто наилучшим образом мог поддерживать этот порядок, тот и приближался к Макартуру. Недостаточно было, например, лишний раз напомнить об аксиоме (для генерала) - "азиаты понимают только силу", что с коммунистами следует разговаривать языком оружия. Д. Макартуру нравилось, когда эти его мысли развивали, точнее, "обогащали" новыми примерами. Потому-то он и благоволил к Уитни. А тот шептал в генеральское ушко: "Красные" установили контроль над государственным аппаратом США; следует обязательно замолвить слово за тех, кто сотрудничал на Филиппинах с японцами; большевики подчиняют крестьянское движение..."
Так думал и сам Макартур, но он нуждался в дополнительной энергии для поддержания ненависти к тем официальным лицам в Вашингтоне, кто не разделял (по крайней мере открыто) позиции генерала. А Уитни подливал масла в огонь, избрав одно время главной мишенью Ачесона (советник президента) и министра обороны Луиса Джонсона.
Фрейзер Хант (один из биографов) о К. Уитни: "Он обладал в наибольшей степени талантом переносить мысль Д. Макартура и его желания на бумагу, обнаружил свою исключительную полезность при выполнении важных поручений, связанных с написанием деклараций и заявлений, он точно передавал нюансы идеи, которые отвечали требованиям Макартура". Однако многие, особенно в Маниле, задавались вопросом, почему все-таки К. Уитни - богатый человек, удачливый бизнесмен - и после войны продолжал тянуть лямку в штабе Макартура. Ведь не такой уж он простак, идеалист, вовсе не однолюб. Трудно предположить, что делец служит Д. Макартуру просто потому, что обожает его и готов просидеть в тени генерала всю жизнь. Конечно, Уитни мог испытывать симпатии к своему шефу. Но довольно четко просматривалась и такая сторона военнослужащий Уитни, возглавлявший отдел по делам правительства Японии, весьма и весьма успешно помогал бизнесмену Уитни. Никто не знает, сколько миллионов заработал Уитни в Стране восходящего солнца "на милости Макартура", когда японские монополии нуждались в поддержке, в установлении прямых контактов с американским деловым миром.
Находясь на службе у генерала, Уитни также оказывал отвратительное влияние на атмосферу в штабе. Об этом намекали, да и прямо говорили Макартуру. Но каждый раз получали примерно такой ответ: "Я знаю. Не говорите мне об этом. Он сукин сын. Но, о боже, он мой сукин сын". Таким образом получается, если вспомнить о Сазерлэнде, стать "сукиным сыном" было почетно, все равно что получить высокое звание.
Билли Митчелл, конечно же, никогда не стремился быть "сукиным сыном" своего друга.
В число фаворитов генерала (особенно в Японии) входил его главный разведчик генерал-майор Чарльз Уиллугби. Ч. Уиллугби внешне был похож на Геринга. Однако самое любопытное - приближенный Макартура "думал так же, как приближенный Гитлера". Когда к Уиллугби прислали японского генерала Т. Кавабе, чтобы он помог выполнить одно из поручений Макартура, американец спросил, на каком языке предпочитает говорить японец.
- На немецком,- ответил пленный генерал.
Отношения между победителем и побежденным мгновенно потеплели. Они сразу повели легкую, непринужденную беседу. В немалой степени еще и потому, что Т. Кавабе также обожал Геринга.
Уиллугби по примеру Уитни также делился с генералом "документами" и страшными рассказами о том, что США грозят коммунисты, что американский президент и его окружающие относятся к Макартуру несправедливо, так как в госдепартаменте, даже в Пентагоне, засели левые. Поэтому, внушал он, избавить верхний эшелон государственной элиты США от инакомыслящих главная миссия Д. Макартура.
Билли Митчелл был вовсе не похож на Геринга - ни внешне, ни внутренне.
Каждый из окружения своими методами боролся за любовь, а точнее, благосклонность генерала. Отсюда сплетни, интриги, внутренняя борьба с применением самых нечистых методов. Но вот тут же возникает вопрос: неужели в Вашингтоне не знали, что творится при дворе генерала Дугласа, не знали о "недоброкачественных" сводках, сочинявшихся наперебой помощниками Макартура, например, сообщениях о японских кораблях, потопленных военно-воздушными силами Д. Макартура, а они оказываются целы-целехоньки? Конечно же, знали (Рузвельт иногда иронически улыбался, читая "розовые сводки" Макартура).
Тогда в чем же дело? На мой взгляд, точно, хотя и не всеобъемлюще, ответил на этот вопрос У. Манчестер. Он пишет: "Военный алтарь Соединенных Штатов был пуст". Соединенные Штаты нуждались в героях, ярких личностях. Д. Макартур в изображении журналистов, с подачи помощников типа Уитни, Уиллугби, подходил по всем статьям. Его умели хорошо преподнести. А он умел пользоваться правилом, сформулированным одним из политических деятелей: "Если ты сам о себе не будешь трубить в трубу, никто не будет". Такие качества, как неискренность, переходящая в ложь, тщеславие, высокомерие, моралисты в Вашингтоне теоретически отвергали. Но ведь, с другой стороны, они создают прекрасную почву для насаждения и культивирования нужных идей и настроений, доступных, ярких. А за это многое прощалось.
Пинки Макартур постоянно хлопотала перед начальством за сына. "Вы же можете присвоить ему звание росчерком пера",- умоляла она генерала Першинга в одном из писем, написанных в стиле "по душам" и "сугубо личном".
В результате Д. Макартур стал самым молодым (в 45 лет) генерал-майором в армии США. Казалось бы, он должен был испытывать чувство благодарности. Но вот когда Першинг (настал и его черед, произошла смена ролей) обратился к Д. Макартуру уже как начальнику генерального штаба с просьбой оказать любезность и посодействовать в получении генеральского звания одному из своих протеже, Д. Макартур отказал. Более того, он послал полковника, за которого ходатайствовали, инструктором в глухой гарнизон в абсолютно бесперспективные для кадрового военного части национальной гвардии. Однако потомок рыцарей не ограничился этой "благодарностью". Пользовавшийся популярностью генерал Першинг выпустил книгу своих мемуаров. Немедленно Д. Макартур приказом начальника генштаба создал нечто проде подотдела, укомплектовал его штатом и засадил за написание труда, который бы не оставил камня на камне от мемуаров своего бывшего командира и покровителя.
О Д. Макартуре говорят, что он в одинаковой степени нуждался как в любви, так и в ненависти. Для чего же последнее? Чтобы давать выход плохому настроению. Часто оно отравляло жизнь даже близких Д. Макартура. Отсюда такая характеристика: высокомерный, равнодушный к другим человек, он чурался людей и, в свою очередь, не вызывал у них теплого чувства.
Антипатии к генералу порой переходили рамки разумного, и тогда появлялись слухи о том, что Д. Макартур красит волосы, использует румяна, носит корсет, что во время бегства с острова Коррехидор он набил матрац золотыми монетами и увез с собой, что в Новой Гвинее специально для него держали и возили вместе с ним корову, ибо Макартур не мог обойтись без ежедневной кружки парного молока. Но все-таки повод для подобных россказней Д. Макартур давал. Из Коррехидора он действительно увез целое состояние, только не в матраце и не в золотых монетах, а в акциях и ценных бумагах. Солдаты же на полуострове Батаан, заблокированные японцами, голодали, так как Макартур незадолго до перехода к обороне не разрешил реквизировать частные склады, принадлежавшие американским и филиппинским плантаторам,для него собственность оставалась неприкосновенной даже в таких экстремальных ситуациях, как война (на самом острове Коррехидор продовольствия было сравнительно достаточно, и им можно было поделиться с солдатами на Батаане).
Да, у каждого были свои основания для симпатий или антипатий к генералу. И конечно же, немалую роль сыграло поведение на процессе над Митчеллом. Тем более что он проходил в переломный период, в те самые "вульгарные", "запойные", "показушные" времена, когда "поколеблена вера в человека", когда прагматики вместе с Эпикуром взялись за создание новых "путеводных звезд".
Узнав о своем назначении членом суда, Д. Макартур будто бы очень расстроился. В "Воспоминаниях" мы читаем: "Это был один из самых неприятных приказов, какие только я получал".
Формально Билли Митчелла обвиняли в том, что он оскорбил генерала Саммеролла, командующего вооруженными силами США на Гавайях, а именно: публично (притом с издевкой) высмеял слабость оборонительных сооружений, защищающих острова. Такое выступление можно квалифицировать как предательство: ведь американский генерал дискредитирует американские вооруженные силы. Однако это только предлог, зацепка, чтобы возбудить дело. Все было гораздо сложнее. Билли Митчелл после внимательного и всестороннего изучения хода недавно закончившейся мировой войны пришел к выводу, что следующая будет войной моторов, и прежде всего воздушных.
Он ратовал за развитие военной авиации, предъявлял серьезные обвинения тем, кто, по его мнению, лишал вооруженные силы крыльев, кто в своем консерватизме не видел преимуществ летающего танка, пулемета, пушки одновременно. Неожиданно для себя генерал натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Откуда? Почему? Разве в Америке не понимали необходимости и выгоды технического прогресса в индустрии вооружений? Всюду понимали, а тут на тебе - вдруг впали в несвойственный для "динамичного предпринимателя" консерватизм. Тем не менее распространялась версия: бизнесмены, мол, продолжали держаться прежней линии, ибо "вкус к военному самолету", интерес к новому еще не окончательно пробудился. Это у одних воротил военного бизнеса. У других же "не остыло желание ковать деньги на старом оружии". Вот будто бы в эти "жернова" и попал Митчелл.
Однако в высших сферах увидели в выступлениях Митчелла не только то, на что обращал внимание американский генерал, а то, о чем он скорее всего не думал, не гадал. В высших сферах размышляли следующим образом: действительно, обвинение Митчелла оскорбляло, унижало, подрывало авторитет военного истэблишмента Соединенных Штатов. Несправедливо. Обидно. Вслед за обидой неизбежно закрадывалось сомнение: не проникли ли идеи коммунизма, Октябрьской революции, о чем предупреждал прокурор Митчелл Палмер, в офицерский и генеральский корпус? Одно дело коммунисты, социалисты, пацифисты. Они на виду. Они не скрывают своих убеждений и целей. Другое дело - военный аристократ. Митчелл вне политической организации. Он выступал как отдельное лицо. Это и показалось самым тревожным: человек самостоятельно начинает критиковать систему, то есть делает то, что делают социалисты и пацифисты, нацеленные, однако, на "антиамериканские" действия заранее своими программами, документами. Собственно, выпад на Гавайях, может быть, тот самый "коготок", от которого всему американскому орлу, так же как ранее двуглавому, придет конец.
Скорее всего это преувеличение. И Митчелл вовсе не "американский декабрист", выступивший против монополиста. Но ведь именно так расценивали многие его выступление. Пугаясь собственных догадок, они поэтому всеми силами старались ввести общественность в заблуждение. Используя даже терзания Д. Макартура. Он-де чувствовал себя, по его собственному выражению, "на середине дороги", "между двух стульев", "сидел на политическом динамите", потому что, мол, маялся сомнениями: если выступить на стороне друга, значит, поссориться с пехотой, то есть самой могучей частью в бизнесе вооружений, если же против него, то поссориться с ВВС, с тем лобби в американском конгрессе, политическими кругами, которые отражали интересы набиравших силы дельцов из новых отраслей промышленности, в том числе авиационной. Они претендовали, не без оснований, конечно, на роль носителей прогресса. Как бы здесь не продешевить.
Наверное, даже скорее всего такие опасения имели место быть. Но, конечно, главные рождались вокруг предположений, не поставил ли друг под сомнение систему, не выступает ли орудием враждебных сил. Если критика гарнизона на Гавайях наносит вред Соединенным Штатам, их вооруженным силам, значит, она не может быть истиной, которую следует принимать, а ее носителя оправдывать - вдруг действительно "коготок"?!
Митчелл нарушил личный душевный покой именно революционными идеями, которые усмотрели судьи в его критике милитаристского истэблишмента. Таким образом, одновременно личный друг мог представлять опасность, угрозу личному покою именно в силу того, что он вольно или невольно выступил против устоев. Конечно, можно сказать: все это догадки, все эти обвинения приписываются Митчеллу сознательно, преследуя цель еще круче закрутить гайки на всяком . "свободомыслии, объективно льющем воду на мельницу коммунизма". Митчелл, мол, переживет. Но другим военным уже будет неповадно даже давать повод для душераздирающих сомнений.
В деле Митчелла есть еще одна сторона, которая стоила больше нервов, чем весь остальной криминал, которая задела за живое и правящие круги, и генералитет, Дугласа Макартура в том числе: разглашение строжайшего секрета! К тому же такого, который Митчеллу... не был известен. Получилось это следующим образом. Митчелл призывает усиливать мощь самолетами. Это значит - готовит вооруженные силы для отражения внешней угрозы или завоевания чужих территорий. Какой же стопроцентный американец, заботящийся о защите отечества, против современного оружия! Но в данный период правящие круги были озабочены обострением классовых противоречий, активизацией левых сил, недовольством трудящихся, которое могло вылиться неизвестно во что. Значит, надо готовиться к контратаке, точнее, атаке на этом фронте, готовиться к особой войне, которая некоторыми теоретиками Вест-Пойнта также квалифицировалась как "божественный факт". И здесь старых самолетов вполне достаточно. Хорошо бы, конечно, об этом промолчать. Но поведение Митчелла требует ответной реакции. Деликатная ситуация. Молчать трудно. Нападение на суперпатриота, выступавшего за усиление военной мощи США, и стало началом "разглашения" тайны.
Таким образом, американский генерал, сам того не подозревая (да и не желая этого), обнаружил стратегию и замысел правящих кругов, которые тщательно скрывали. Одновременно Митчелл фактически определил и роль своего друга Дугласа Макартура, который готовился к боям "местного значения". И на самом деле через несколько лет, будучи начальником генерального штаба сухопутных сил США, лично руководил военными действиями против собственного народа. И конечно же, самолеты, тем более бомбардировщики, ему не понадобились. Хватило обычного пехотного оружия.
Билли не дождался выступления Дугласа. Друга, который совсем недавно обнимал его на Филиппинах и клялся сделать все, чтобы медовый месяц, счастливое время Митчелла длилось до бесконечности.
Ну ладно, говорить в защиту "крамольника" генералу Макартуру, в конце концов, оказалось не с руки. Но ведь есть тайное голосование. Результатов его и дожидался журналист. После вынесения приговора он, тертый калач, прошел в комнату заседания при суде и перевернул корзину для бумаг. Газетный следопыт нашел скомканный бюллетень... Макартура (потом удостоверили почерк) со словом "невиновен". Таким образом, верный друг мог с чистой совестью сказать Митчеллу, что он зафиксировал свое мнение в официальном документе. Но при этом не скажет, куда, в какую урну опущен этот документ... Позднее, когда армии и флот начали действительно вооружаться для ведения войн против внешнего врага, Б. Митчелла реабилитировали, сначала перевели в мученики, а потом в герои. Однако это не восстановило дружбу с Макартуром. Слишком легко он от нее отказался.
Труднее дался разрыв с Луиз. Д. Макартур не возражал закончить отношения, он просил лишь об одном: условия отступления из жизни Луиз должны быть если не почетными, то хотя бы не унизительными и позорными. "Я соглашусь на развод,- давал слово джентльмена генерал,- лишь бы его обоснование не скомпрометировало мою честь". Такое обещание было дано. После чего адвокаты так сформулировали главную причину развода, которого требовала истица: "Неспособность г-на Макартура содержать должным образом наследницу многомиллионного состояния".
Вот тебе и обещание не ранить честь!
Ну что ж? За все надо платить. У Макартура хватило соображения и мужества, чтобы не поставить вопрос: оскорблено ли его достоинство подобной формулировкой? Тем более что Луиз продолжала оставаться благородной в главном для Макартура деле - карьере. Бывший тесть, щедро вложивший деньги в кошелек республиканской партии и в немалой степени обеспечивший победу республиканцев в борьбе за Белый дом, в благодарность за "умение глотать обиды" и за то, что не стал поднимать шума вокруг имени дочери, продолжал благоволить к Макартуру, более того, содействовал его назначению на пост начальника генерального штаба сухопутных войск - в то время предел мечтаний Макартура. Что же касается личного счастья, то очень скоро место аристократки Луиз заняла совсем не аристократка Исабель. Хотя и она в конце концов выразила недовольство тем, как содержит ее генерал Макартур. Однако в данном случае недовольство вызывалось несколько другими причинами. Ведь если в первом случае трудно было определить, кто кого содержал, то в данном случае все было предельно ясно - Исабель находилась на полном пансионе у генерала.
В многочисленных жизнеописаниях Д. Макартура отношениям с мисс Исабель Купер отводится много внимания. В том числе авторами серьезными, не склонными завоевывать читателей и поднимать тиражи своих произведений за счет "жареных фактов", копания в личной жизни героев. В данном случае Исабель помогает понять Макартура как человека, без чего нельзя понять Макартура-политика, военного деятеля. Кроме того, роль красотки вышла за рамки чисто личного, интимного плана.
Мисс Исабель Росарио Купер Д. Макартур встретил в Шанхае. "По пути,писал он знакомым,- побывал в казино в Гонконге и в ночном клубе в Шанхае. В обоих заведениях стареющие жирные матроны содержат стройных девушек". На Филиппинах "стройная девушка" Исабель стала известна как "Элизабет" и "Димплз" (ямочки на щеках.- Англ.). Она плясала в манильском театре "Савой" и жила в гостинице "Манила". Номер оплачивал Д. Макартур. Она оставила след в филиппинском кинематографе, который со временем благодаря Голливуду превратился, как здесь говорят, в "гробницу филиппинских добродетелей". "Ямочки", снимаясь в фильме "Анг Татлонг Хамбог" (в переводе с тагальского означает "Три хвастуна") первой "сыграла" поцелуй "губы к губам". Тогда в Маниле и фильм с поцелуями, и поведение "Ямочек" квалифицировалось прессой, почти целиком принадлежавшей американскому капиталу, не как "безнравственный акт" (Филиппины - католическая страна), а как революция не только в кинематографе, но во всей социальной жизни.
Исабель Купер - полуфилиппинка-полушотландка - была на редкость привлекательной и красивой женщиной. После развода с Луиз, заняв высокий пост начальника генерального штаба американской армии, Д. Макартур выписал ее из Манилы и поселил неподалеку - в гостинице "Чейстелтон" на Семнадцатой улице Вашингтона.
"Папаша", как обращалась к нему "временная жена", сразу после переезда в гостиницу подарил (чтобы не скучала) пуделя. Генерал засыпал Исабель дорогими ночными рубашками, халатами, кимоно. Однако ни разу не купил ей пальто или плащ. Не из скупости, а чтобы не выходила на улицу.
Свое отсутствие в Вашингтоне Д. Макартур компенсировал яркими почтовыми открытками. Не знал покровитель, что пудель, халаты для кофе, цветные картинки с нежными словами скоро наскучили прекрасной пленнице. Любвеобильный и активный нрав требовал простора, свободы. Нехотя Д. Макартур стал выпускать ее на волю, сначала в лимузине под присмотром шофера. Однако с шоферами Исабель быстро поладила и за короткое время великолепно освоила ночные клубы (конечно же, не те, что посещала аристократка Луиз со своими друзьями) не только Вашингтона и Балтимора, но и Гаваны. Денег она не жалела. Тем более что "папаша" не скупился.
Во время развлекательных вояжей она сошлась с журналистами. Знакомство это боком вышло генералу. Однажды Д. Макартур увидел в газетах статьи, которые представляли его как палача, карателя, избравшего полем боя улицы города, чтобы "пролить на асфальте кровь калек" первой мировой войны (речь шла о подавлении выступления ветеранов за свои права, подробнее об этом ниже). Генерал оскорбился, вознегодовал и подал в суд на главного обидчика, уже тогда хорошо известного журналиста Дрю Пирсона.
Однако Пирсону, а главное, Белому дому было невыгодно вновь привлекать внимание общественности к "позору Америки" - ведь на самом деле вооруженные силы США выступили в роли карателей против собственного народа. Где же выход? Как замять дело, не прибегая к помощи юристов? Вопрос решили элементарно. К кипевшему от возмущения, снедаемому желанием поскорее получить сатисфакцию и деньги за моральный ущерб, постучались "доверенные лица ответчика". Они спросили, как будет чувствовать себя начальник генерального штаба, если на суде с некоторыми весьма пикантными сведениями выступит мисс Росарио Купер. Нет-нет! Она не воспользовалась присланным ей от "папаши" билетом на океанский лайнер по маршруту Сан-Франциско - Манила (Макартур таким образом хотел избавиться от "Димплз", подставлявшей свои щечки направо и налево), а совершила более короткое, почти ничего не стоившее путешествие: переехала в меблированные комнаты дома рядом со зданием, где располагались военное и морское министерства - именно там нес свою службу генерал.
Когда журналисты-шантажисты поставили Макартура в щекотливое положение, он тут же вызвал майора Дуайта Эйзенхауэра (будущего президента), приказав ему разыскать обманщицу и предательницу. Но увы! Армейская разведка оказалась бессильной. Газетная мафия имела классных специалистов по части секретных дел, и она надежно стерегла добровольную заложницу. В результате Д. Макартур попросил суд закрыть дело. Доверенному Д. Пирсона он выложил 15 тысяч долларов. Сделавшую свое дело (на этот раз государственное) "артистку из Шанхая" удалили, она поселилась в городке на Среднем Западе, где открыла парикмахерскую. Впоследствии Р. Купер перебралась в Лос-Анджелес. Через некоторое время она покончила жизнь самоубийством.
Отношения с мисс Купер вовсе не из ряда вон выходящий факт. "Связь Макартура с Исабель,- рассуждает биограф,- можно извинить, если даже она и нуждается в извинении. Он был давно уже разведен, в Вашингтоне же жизнь была тогда скучной". К тому же еще не прошло своеобразное очарование "вульгарных, запойных, бесноватых, показушных" 20-х годов, а эпикуреизм в переложении прагматиков прочно вошел в быт как неотъемлемая часть американизма. Адмирал Уильям Лихи, узнав о тяжбе с Д. Пирсоном, сказал: "Макартур мог выиграть дело... В то время он был холостяком, и единственное, что следовало сказать судье: ну и что здесь такого?" Вполне обычный, легко вписывающийся в моральный кодекс американского офицера случай. Билл Боудойн, один из героев романа "Однажды орел..." американского писателя Э. Майера, говорит жене Сэма Дэмона (главное действующее лицо):
"- в вас слишком много благородства. Во многих из вас. А знаете ли вы, на европейском театре военных действий есть трехзвездный генерал, который каждое утро встает с постели одной пользующейся особенно дурной славой графини, опрокидывает стопку неразбавленного бербона, а затем двадцать минут простаивает на коленях в лихорадочно-страстной молитве?
Томми слабо улыбнулась:
- Да, и я даже знаю кто".
Все это так. Но в то же время история с судебным иском еще раз подтвердила, как следует быть осторожным: в политике не бывает мелочей. И даже самую безобидную, "общепринятую", "узаконенную" интрижку можно, если дело заходит в политические сферы, превратить в грозное оружие шантажа и давления. Тем, кто отдавал приказ поднять руку на ветеранов, процесс был не выгоден, не нужен: кто знает, как бы он мог повернуться. Нужно было остановить обидевшегося генерала. А он, в свою очередь, правильно все понял, он почувствовал главное: не в мисс Купер дело, его не просто шантажируют "знаниями Исабель", его предупреждают о другом.
В "Воспоминаниях" Д. Макартур ни словом не обмолвился о прекрасной постоялице в отеле "Чейстелтон". Он избегал упоминать ее имя и в разговорах. Не потому, что стыдился прошлого романа. А по вышеуказанной более серьезной причине. Кроме того, не хотелось каким-то образом вызвать осуждение матери, а позднее обидеть порядочного и преданного ему на всю жизнь человека.
Во время очередной поездки на Филиппины среди пассажиров океанского лайнера "Президент Гувер" Д. Макартур познакомился с Джин Мэри Фэрклос. Молодая женщина намеревалась сойти в Шанхае, чтобы продолжить путешествие по другим странам Востока. Однако маршрут был изменен и закончился в Маниле. С этого момента она уже не расставалась с Макартуром.
В отличие от первой супруги Филиппины понравились Джин М. Фэрклос. О службе в полицейском корпусе она и не помышляла, а уж заниматься защитой лошадей от грубых извозчиков подавно. Джин Фэрклос посвятила свою жизнь Д. Макартуру и сыну, которого родила незадолго до начала второй мировой войны. Сын принес Д. Макартуру большую радость. Вообще говоря, он любил детей. Как уже говорилось, генерал нежно, по-отцовски относился к сыну и дочери первой супруги, значительно лучше, чем сама Луиз. Своего же кровного Артура он обожал.
Конечно, великий грех осуждать кого-то за родительскую любовь, за это вполне нормальное, ожидаемое от каждого отца чувство. Но в данном случае дело доходило до смешного - в Австралии помощники Макартура вынуждены были заниматься организацией доставки из США игрушек. Коробками, ящиками! Ведь каждое утро, даже в самый разгар второй мировой войны, Д. Макартур должен был по ранее заведенному им самим правилу дарить сыну новую игрушку. Об этих ежеутренних церемониях, о том, как отец с сыном играют, в подробностях сообщалось журналистам. И вот уже потрясающая новость - в США национальный комитет по организации Родительского дня (1942 г.) называет Дугласа Макартура "отцом года". В общем и здесь ничего плохого нет. Но называть "отцом года" кого-либо в год, когда миллионы других отцов были на полях сражений и не могли каждое утро играть со своими сыновьями, дарить им игрушки, а тысячи отцов каждый день вообще уходили из жизни своих сыновей, лучше бы не присваивать подобных званий. Это прозвучало кощунственно (потом, однако, выяснилось, зачем понадобился бывшему фельдмаршалу еще один титул - он ведь собирался баллотироваться в президенты США).
Все биографы без исключения отмечают, что Макартур души не чаял в сыне. В меньшей степени таких слов сказано об отношении Артура к отцу. И уж совсем непонятной, неразрешимой загадкой и неожиданностью одновременно явилось решение Артура после смерти отца отказаться от фамилии Макартур, взять другую и уехать в неизвестном направлении. Что это? Скромность? Желание самому добиться успехов и прославить свое собственное имя? Мешала слава отца? Тогда какая? Хорошая (ведь отцом можно было и гордиться - на самом деле, всемирно известный генерал, храбрый, много знающий, волевой, целеустремленный) или дурная?
В Маниле произошло знакомство автора этих строк с Вашингтоном Сисипом - крупным бизнесменом, теоретиком, "идеологом национальной буржуазии". В. Сисип немного приоткрыл тайну отношений Д. Макартура с сыном. Он только что вернулся из США (декабрь 1986 года), где встретился с вдовой Макартура. "У нас был долгий разговор,- вспоминал В. Сисип.- Нет, сын с ней не живет. Я не могу говорить всего того, что я услышал. Но главное заключается в том, что Дуглас, сам будучи сильной личностью, требовал этого же и от сына. Но он не мог сказать об Артуре теми же словами, что были произнесены в его собственный адрес - "прирожденный солдат". Артур был мягким, покладистым мальчиком. Большое влияние оказала на него няня-китаянка со своей восточной философией смирения. Она выступала определенным противовесом Д. Макартуру с его проповедями, на которых обычно воспитывают суперменов, будущих вождей. Слабая А Чу влияла на мальчика сильнее, чем могущественный для всех окружающих Д. Макартур. Но так было в детстве. Позже, с возрастом, няня все меньше и реже общается со своим питомцем. Естественно, отец получил большие возможности. Но, судя по всему, Артур не выдержал того морального, а позднее политического и идеологического натиска, который предпринял на его душу отец". Он начал отдаляться от него еще при жизни.
Дуглас Макартур оказался бы в полном одиночестве, если бы не Джин. После смерти Пинки жена заменила Дугласу всех друзей, родственников. Она была постоянно со "своим генералом", даже когда заговорили пушки и японские бомбы рвались рядом, даже во время опасного перехода на крохотном катере, когда они предприняли вынужденное путешествие с Филиппин в Австралию, буквально под дулами кораблей императора. В данном случае Джин рисковала не только собой, но и сыном. Много раз после объявления Японией войны Соединенным Штатам Джин могла уехать вместе с маленьким Артуром на родину, в тихий штат Теннесси, где в ее распоряжении были движимая и недвижимая собственность, деньги, оставленные в наследство отцом, владельцем мукомольных заводов. Но она осталась с Дугласом. Более того, оставила сына. В самом "эпицентре войны на Тихом океане".
В 1928 году президентом США избирается Герберт Гувер, "любимый сын американской реакции", руководствовавшийся, как он говорил, "принципом грубого индивидуализма". Этого же принципа придерживался, отмечает К. Блэир, генерал Макартур. Став главой государства, Г. Гувер назначил на пост военного министра оклахомского миллионера, нефтяного короля Патрика Герли, а государственным секретарем - Генри Стимсона. Д. Макартур хорошо их знал Герли по первой мировой войне, Стимсона - по Маниле, где тот служил генерал-губернатором Филиппин. Были и другие могучие руки. Среди них начальник штаба Чарльз Саммеролл. Но главное, за Макартура хлопотал Эдвард Стоутсбери. Человек, о котором говорили: именно он "сделал Гувера президентом" (во всяком случае, денег на него миллионер не жалел). Э. Стоутсбери не отвернулся от человека, который оказался "не способным содержать его дочь".
Такова компенсация за друга детства.
Расправа
Однажды рано утром Дуглас Макартур ехал в автомобиле вдоль западного берега Гудзона, как вдруг на дорогу вышел человек, размахивая фонариком. Шофер нажал на тормоза. Человек выхватил пистолет и потребовал у генерала кошелек. "У меня с собой всего сорок долларов, но попробуй-ка взять их! будто бы сказал Д. Макартур.- Я сейчас выйду из машины и вздую тебя".
Грабитель еще раз пригрозил пистолетом. И тогда он услышал: "Конечно, ты можешь выстрелить в меня, но, если сделаешь это, тебя догонят, изжарят в большом доме. Опусти пистолет, я выйду из машины и в честном, открытом бою отстою свои деньги. Меня зовут Макартур..." - "Боже,- воскликнул налетчик, опуская оружие.- Почему же вы сразу не сказали мне об этом? Я ведь был сержантом в подразделении Донована, "дикого Билла". Боже, генерал, простите, извините..."
Приехав благополучно в Вест-Пойнт, Макартур, полагают знавшие его люди, не заявил полиции о попытке ограбления. Скорее всего пожалел ветерана. И вообще замечали, что к солдатам, прошедшим первую мировую, он питал особые чувства. Встречая человека в старой форме, дружески приветствовал его, а случись увидеть на мундире знаки родной дивизии (42-я, "Радуга"), сантиментам генерала не было предела. Если же ветеран явно пребывал в бедственном положении, Макартур вынимал из бумажника пятидолларовую купюру и, чуть смущаясь, протягивал бывшему солдату.
Заметки и полнометражные статьи, репортажи о том, как сердобольные генералы бросают "пятидолларовики" в пилотки "своих сержантов и солдат", были в особенной моде. Так же, как и статьи о том, что время лишений уходит в прошлое. Экономическое оздоровление капиталистической системы после войны казалось необратимым. Германия снова становилась на ноги. В начале 1929 года экономисты с удовольствием отмечали: страны приводят в равновесие свои валюты... машины начали производить большее количество товаров с меньшей затратой человеческого труда.
"Советская Россия,- отмечал английский буржуазный журналист, известный своими либеральными взглядами, Д. Джексон в книге "Послевоенный мир",выработала план, по которому страна за пять лет должна была избавить от средневековой нищеты 160 миллионов своего населения".
Президент США, реагируя в немалой степени на "успехи Советов", со своей стороны, выступил с обещанием немедленно ликвидировать нищету в Соединенных Штатах.
В представлении многих политических и государственных деятелей общество, особенно американское, с небывалой быстротой продвигалось к высотам процветания.
"Никогда в мире не было более обманчивой иллюзии!- восклицает Д. Джексон.- Не прошло и двух лет, как все изменилось. Германия оказалась на краю революции. Почти повсюду валюта сделалась неустойчивой. Станки остановились. Склады были полны товаров, но никто не мог их купить. Финансовая система США потерпела крушение, пять южноамериканских республик пережили революцию. На Дальнем Востоке назревала война. В степях Канады сжигали урожай зерна. В Бразилии жгли и топили кофе. Мировая торговля сократилась наполовину".
"Рай", так и не успев облагодетельствовать всех, стал вдруг погружаться во мрак. Осенью 1929 года на нью-йоркской бирже произошло стремительное падение курса акций. Началась их паническая распродажа. Закрылись предприятия. Как следствие - массовая безработица. Экономическая жизнь страны оказалась в полном расстройстве. Начался кризис. Он перерос в мировой и длился до 1933 года, затем депрессия, а в 1937 году новый кризис (был прерван второй мировой войной). В самый первый день кризиса американская буржуазия приняла твердое решение выходить из положения за счет рабочих и не соглашаться ни на какие уступки трудящимся.
В сентябре 1929 года Соединенные Штаты облетела весть о гибели Эллы Мей Уиллингз. Ей было 29 лет, мать девяти детей. Работала она на мельнице в ночь. Заболели дети. Женщина попросила перевести ее в дневную смену. Управляющий отказал. Она не могла ухаживать за больными, денег на лекарство не было. Умер один ребенок, второй, третий... Четвертый! Вот тогда-то Уиллингз активно включилась в стачечное движение. Ее голос скоро узнавали, когда звучали песни в защиту рабочих, справедливости, в защиту детей. 14 сентября 1929 года (кризис быстро набирал силу) бандиты, нанятые хозяевами мельницы, догнали грузовик, в котором ехала Уиллингз с товарищами, столкнули его с дороги, а оставшихся в живых расстреляли. На похоронах, когда под сильным дождем несли грубо сколоченный гроб, кто-то сочинил еще один куплет к песне, которую любила погибшая: "Слушай меня, рабочий, они боятся единства, давай станем рядом... рабочий, давай здесь скажем: "Мы едины!" Расправа над. американкой всколыхнула страну. Расстрелянная наемными убийцами, она открыла глаза миллионам, люди увидели, на краю какой пропасти они стоят. Классовая обстановка накалялась.
К весне 1930 года, спустя полгода после начала кризиса, 4 миллиона американцев лишились работы (к началу 1932 года уже 14 миллионов). "Великая депрессия", пишет К. Блэир, подобно лаве, несущей смерть, захлестывала страну, обрекая на смерть тысячи и тысячи семей. Президент Гувер, оправдывая свои действия "принципом грубого индивидуализма", четко и недвусмысленно заявил, что не собирается прийти на выручку американским семьям, попавшим под "смертельную лаву", что он будет добиваться установления классового мира другим путем.
Если говорить о принципах и взглядах, то следует сказать, что в США в этот период вновь стала популярной теория социального дарвинизма. Победителями в безжалостной борьбе за выживание согласно теории являются те, кто неизбежно заслуживает победы. Этим, собственно, и объясняется, а точнее, подводится база под утверждение о том, что правительство, государственные органы должны быть индифферентны, безразличны к плачевной судьбе поваленных на землю, побежденных. Пусть тысячи ветеранов первой мировой войны гниют в нищете, правительству Гувера до этого нет дела. Но вот если они прибегают к силе, к недозволенным методам, выходят за "рамки социального дарвинизма", вот тогда другое дело.
В мае 1932 года в Портланде (штат Орегон) начался марш "Экспедиционные силы за пособием", или, как его еще называют, "Голодный поход безработных ветеранов". Это уже не бунт одиночки. Это уже в какой-то степени организованная сила. В свое время (1924 г.) конгресс, боясь массового возмущения, под давлением общественности, требовавшей облегчить бедственное положение бывших солдат, принял решение: проливавшим кровь во славу Соединенных Штатов и "защищавшим их безопасность" определить нечто вроде пенсии или компенсации за увечья и выплатить ее в 1945 году. Такое кощунство и цинизм, конечно же, возмутили американцев, ветеранов в первую очередь - ведь через 21 год многие облагодетельствованные уже не будут нуждаться ни в каких пособиях. Учитывая эти настроения и желая выпустить пары недовольства, конгрессмен Райт Пэтмэн внес предложение о том, чтобы срок выдачи денег был перенесен на 1931 год. Ветераны согласились.
Однако сторонники "жестких мер" выступили резко против. Хорошо зная, чем дышат конгрессмены и с мнением кого считаются, участники первой мировой войны решили "приковылять" в Вашингтон. Жалким видом, демонстрацией своих вовсе не придуманных бед, нищеты, увечий, болезней они рассчитывали возбудить жалость и сострадание, тем самым облегчить положение властей предержащих, то есть избавить их от неловкости, которая, как уверял Д. Макартур, возникает каждый раз, когда пробудившийся в человеке христианин заставляет бросить в банку нищему ветерану монету.
Руководствуясь этими размышлениями, не претендуя на больше того, что им обещали, ветераны двинулись в Вашингтон. В вожди выбрали сержанта Уолтера Уотерса. Было принято решение соблюдать в пути строгую дисциплину, не употреблять спиртного, не нарушать никаких правил. Каждый добровольно взял на себя обязательство соблюдать требования воинского устава. Питались чем придется и передвигались как придется.
Первый инцидент произошел в Сан-Луи. Ветераны забрались на товарняк (многие с женами и детьми), чтобы проехать несколько десятков километров (все не пешком). Однако их согнали и разогнали. Силой. Весть о расправе над "защитниками безопасности Соединенных Штатов" облетела всю страну. И тогда другие бывшие участники войны, так же погибавшие от нужды, решили присоединиться к маршу - в американскую столицу потянулись ветераны из Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско, Денвера, Детройта, Нью-Орлеана, из каждого штата, из многих городов и деревень.
Грязные, худые, оборванные, многие на костылях, они тащились по жаре и пыли, иногда на привале пели свои любимые песни, с которыми прошли войну, "Мадемуазель из Армантьера" и "Типперери". К Вашингтону в мае 1932 года с отрядом под руководством Уотерса подошли примерно тысяча человек. Позднее присоединились еще 15 тысяч обездоленных и униженных бывших солдат Америки.
Вашингтон летом хуже, чем любые африканские или азиатские тропики. Здесь душно, как в сауне, жарко, высокая влажность. Даже здоровый человек, имеющий возможность укрыться от зноя за толстыми стенами и кондиционерами, чувствует себя тяжко. Что же говорить о ветеранах! Утром они изнывали от зноя, ночью - от холода. Мучили жажда, голод. У многих открылись раны. Истязал стыд за то, что приходится протягивать руку и просить прохожего кинуть не пять долларов, а хотя бы цент.
Ветераны разбили лагерь на берегу реки Анакостия. Кому не удалось раздобыть парусины, картона или досок, вырыли землянки. В июле жители лагеря, получившего название "апартаменты на Анакостии", отпраздновали рождение первого здесь ребенка - Бернарда Мейерса.
Поначалу все шло более или менее спокойно. Пелхэм Глассфорд, глава вашингтонской полиции, воевавший на западном фронте (самый молодой американский офицер, получивший во Франции чин бригадного генерала, правда, Д. Макартур оспаривал первенство), проявил к бывшим сослуживцам сострадание. Утверждают, будто он даже выложил из своего кармана 1000 долларов, чтобы поддержать участников марша. Но что такое тысяча долларов на двадцать тысяч несчастных! Только и всего, что добрый жест одного из представителей властей. Властями же он был использован для выигрыша времени, обмана общественного мнения и подготовки операции по разгрому марша. Прежде всего началась работа по расколу рядов ветеранов, по изоляции их от других отрядов трудящихся (законодатели не забыли песни Эллы Уиллингз, особенно куплет, сложенный на ее похоронах). Надо сказать, что эти действия по "разъеданию", "растаскиванию" марша приносили желаемые реакцией плоды. Более того, удалось создать даже антикоммунистическую группу, которая "стояла на страже обета, данного ветеранами".
И все-таки Гувер, не полагаясь на политические, диверсионные маневры, на демагогию, решил прибегнуть к более "верным и надежным средствам". Он укрепился в своем решении после 17 июня. В этот день состоялось голосование по пособию. Тысячи ветеранов ждали решения у здания Капитолия.
О голосовании в сенате Р. Гоулдстон пишет так: "Сенаторы привыкли к обычной форме лоббирования законов и решений: например, агент компании или фирмы предлагает сигары, напитки, другие "услуги" и взамен просит защиты интересов клиента в "величайшем совещательном органе на земле". Но они не привыкли к лоббистам, которые были одеты в грязное американское тряпье, и не предлагали никаких услуг".
И вот вышел наконец Уотерс. Он сказал: "Друзья, у меня плохие новости. Акт о пособии не прошел".
Толпа всколыхнулась, неуверенно загудела. Тогда Уотерс крикнул: "Друзья, давайте покажем им, что мы патриотически настроенные американцы. Я призываю вас спеть "Америка".
Пришибленные горьким известием тем не менее подхватили песню. Она звучала жалостно и беспомощно. Вызывала слезы.
Выступление бывших солдат не единичное явление. Во многих районах вспыхнули голодные бунты, гнев и возмущение социальной несправедливостью охватили все слои трудящихся. Углубление общего кризиса капитализма проявилось в активизации реакционнейших сил. В Германии, Италии к власти пришли фашисты, в Соединенных Штатах ультраправые
элементы получили полную свободу действий. Буржуазия любое требование обездоленных встречала в штыки. При этом она рассчитывала и на реальные штыки, бессердечно настаивая на том, чтобы власти проводили жесткую политику. Узкоклассовый эгоизм, призывы, по существу, к террору объяснялись просто: если правительство или власти Штатов не проявят решимость да к тому же начнут помогать голодающим безработным, то тем самым они избалуют людей, бесплатная похлебка породит лень, нежелание работать. Так что никакой помощи рабочим! Обстановка накалялась. Для проведения "жесткой политики" требовались надежные исполнители.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги