Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)

Однако нельзя говорить о полном поражении Д. Макартура. Участие в предвыборной президентской кампании сыграло важную, если не решающую роль при выборе кандидатуры на пост негласного "президента" побежденной Японии. Тут в американских правящих кругах разногласий почти не было. Именно Д. Макартур должен был стать представителем США - реакционер, последовательный носитель духа великодержавного американизма, антикоммунист. Все те качества Макартура, с которыми трудно было выйти в народ, потому что они могли отпугнуть его, в данном случае были не страшны. Наоборот, любезны. Они превращались в стопроцентные добродетели. Так что не зря старался Д. Макартур. Правая Америка не забыла его, более того - достойно наградила и компенсировала нанесенный на выборах моральный ущерб.

"Американский кесарь" начал службу в Японии. Он постоянно слышал: "величайший из всех генералов в истории, самый великий после Христа человек". Трудно не поддаться очарованию таких речей. И когда в 1948 году заговорили о Макартуре как кандидате в президенты, он мгновенно, забыв про синяки и шишки, полученные в 1944 году, решил снова попытать счастья. Пресса, которая шла за Херстом, развернула бурную кампанию. По всей стране возникли клубы "Макартур в президенты". Сторонники называли его "любимым сыном Висконсина", таким образом давая понять, что на этот раз Висконсин не подведет.

Конечно же, Макартур не рассчитывал на левых, даже умеренных. Но что любопытно: и в стане своих нашлись серьезные противники, чьи выступления называли "укусами скорпиона". Противоестественно? Есть, однако, несколько объяснений. Первое: Макартур слишком откровенен, он мгновенно вызывает реакцию у левых сил и таким образом активизирует их действия. Второе: в Японии некоторые мероприятия Макартура рассматривались как действия в угоду либералам - меры в отношении религии синто, "приземление императора", а главное, уступки (пусть небольшие) сторонникам демилитаризации. Третье: американская реакция созревала к эпохе маккартизма, к интенсивному натиску на "инакомыслящую Америку". У Макартура же, который больше десяти лет не был дома, отсутствовали не только программа утверждения американизма в современных условиях, но и опыт. Конечно, все помнили расправу над ветеранами. Но ведь это было давно, и "левый фланг" Соединенных Штатов Америки стал совсем другим. Во всяком случае, один из главных соперников Макартура, Дьюи, сказал о нем: "Сегодня не кризис. Военный гений, независимо от того, насколько он великолепен, не может дать нужного результата".

Набросился на Макартура и сенатор Джо Макарти. Он (кстати, совершенно несправедливо) объявил о слабом здоровье Макартура, а кому нужен старый да еще слабосильный президент! После сигнала "покопаться в грязном белье" противники генерала взялись за историю с разводом, разворошив попутно "могилу добродетелей Дуга" (так называют суд над Митчеллом).

"Наполеон Лусона" потерпел поражение, не дойдя даже до финиша. Журнал "Тайм" в связи с этим написал:

"Жалкие результаты (подсчета голосов на первичных выборах.- Л. К.) выпустили с внезапным и гнетущим унижением воздух из Макартура, как из дутого пузыря". А приближенный к генералу журналист Кларк Ли свидетельствовал: "Когда Уитни сообщил новость Макартуру, он поник головой в глубокой печали".

Но и на этот раз поражение не покачнуло позиции Макартура как "проконсула Японии". Наоборот, укрепило его. Ведь он не перестал быть самим собою, не избавился от своих качеств, в частности от антисоветизма. В своих мемуарах бывший президент Трумэн пишет:

"Я принял решение, по которому генерал Макартур получает после победы право полного командования и контроля в Японии. Мы не собираемся подвергать себя беспокойству со стороны русских, их тактики на Тихом океане".

2 сентября 1945 года выдалась прохладная погода. Небо скучно-серое, с низко нависшими облаками.

На церемонии подписания капитуляции Японии Д. Макартур произнес речь:

"Мы собрались здесь, представители главных воюющих держав, чтобы заключить торжественное соглашение, которым может быть восстановлен мир. Конфликты, в том числе порождавшиеся различными идеалами и идеологиями, решались на полях войны и поэтому не.подлежат сейчас обсуждению или дискуссиям... Я искренне надеюсь так же, как надеется все человечество, что с этого торжественного момента появится лучший мир, появится из крови и резни прошлого,- мир, основанный на вере и понимании, мир, уважающий достоинство человека и способствующий достижению самого священного желания - свободы, терпимости, справедливости".

После того как была поставлена последняя подпись, Д. Макартур медленно произнес: "А теперь давайте помолимся за мир, который был сейчас восстановлен для мира, и за то, чтобы бог хранил его всегда. Процедура закончена". Казалось, поставлена точка. Но сегодня уже можно сказать, что Д. Макартур на самом деле думал о запятой. В момент, когда замолкли слова пышной фразы, вспоминает японский дипломат, тучи раздвинулись, ярко засияло солнце. Но ненадолго. Раздался тяжелый рокот, и небо закрыла воздушная армада - четыреста В-29 и полторы тысячи других самолетов.

Пройдет время, и многие из этих самолетов откроют бомбовые люки над Кореей, будут перебрасывать войска США в Индокитай, приземляться (чтобы в любую минуту взлететь) на многочисленные американские военные базы, сетью раскинувшиеся на возможно близком расстоянии от Советского Союза. А сам Д. Макартур в своих выступлениях и действиях будет наращивать, увеличивать "антисоветскую струю".

Конечно, принадлежность к правому лагерю уже автоматически предполагает отсутствие, мягко говоря, симпатий к СССР. Однако антисоветизм Д. Макартура - это нечто оригинальное. Д. Макартур никогда не мог переломить свою собственную натуру. Для себя он с первого дня существования Советской власти закрыл новую Россию, никогда не хотел признавать ее. В собственном объемном мемуарном труде он только на 130-й странице упомянул об СССР. Один-единственный раз нашлось у Макартура доброе слово в адрес нашей страны. После получения известия о разгроме немецких войск под Москвой он сказал:

"Масштабы и грандиозность сокрушающего контрудара Советов, раздавившего нацистов на подступах к русской столице, являются самым великим в истории военным достижением".

Более того, Д. Макартур даже приказал выпустить специальный бюллетень, в котором говорилось:

"... Ситуация, сложившаяся в настоящее время, свидетельствует о том, что надежды цивилизации покоятся на достойных знаменах храброй Красной Армии".

Это мгновение истины, это озарение пришло в период, когда гордый американский генерал укрывался от японских самолетов на острове Коррехидор зимой 1941/42 года.

Д. Макартур был, наверное, одним из последних, кто пришел к выводу: Гитлер, фашизм нацистского образца представляют смертельную угрозу. Тем не менее он нашел силы подняться над собственными, эгоистическими концепциями. Более того, он отдал свой опыт, знания делу борьбы против гитлеризма и японского милитаризма.

Не следует делать вывод, что "Американский кесарь" "сошел с рельсов", в корне изменил свои позиции. В данном случае срабатывали чувство самосохранения, практицизм. Они подсказывали, что победа крайне правой реакции в мировом масштабе чрезвычайно опасна. Она (вот что главное!) неизбежно приведет к активизации левых сил, и в таком случае вся американская система может оказаться под угрозой. Не говоря уже о том, что фашизм даже в процессе утверждения своего превосходства успел бы нанести серьезнейший ущерб Соединенным Штатам. А после этого жди другого удара слева! Перед лицом такой перспективы Д. Макартур делал даже реверансы в адрес СССР.

Да, Д. Макартур не мог переломить себя. И все-таки он был способен сдержать в себе желание дать волю антисоветским чувствам, когда это было выгодно, когда это было необходимо. Он понимал: иначе трудно укрепить фронт союзников перед лицом германского фашизма и японского милитаризма. Кроме того, генерал понимал, что во время войны выступать против СССР означало выступать против надежд и чаяний американского народа. 25 июля 1945 года сенатор Александр Уили говорил:

"В миллионах американских домов матери, отцы, невесты с нетерпением ждут вестей о намерениях русских... Бесчисленное множество американских жизней зависит от России... Давайте никому не позволим сказать, что мы вмешиваемся во внутренние дела России, когда мы обращаемся к ним с просьбой о том, чтобы они взяли на себя бремя на Дальнем Востоке. Мы не забудем так легко вклад России на Дальнем Востоке, если она выступит вместе с нами, и не так легко простим, если она останется в стороне".

СССР не остался в стороне.

Однако антисоветизм оставался натурой Д. Макартура. Другое дело: его проявление в значительной степени определялось позицией правящего большинства.

Главный политический обозреватель газеты "Асахи Симбун" поделился однажды с читателями размышлениями:

"Я часто спрашиваю моих американских друзей, почему они... так стремились простить милитаристов и их протеже в Японии. И каждый раз американцы ссылались на логическую необходимость. Те, кто формулирует политику в США, в своем стремлении сдержать советское могущество в Восточной Азии, нуждаются в поддержке японских антикоммунистов, независимо от их действий в прошлом и политических взглядов в настоящее время".

За спиной народов, за спиной Советского Союза правые круги Соединенных Штатов еще до окончания второй мировой войны начали готовить третью против СССР. 18 мая 1945 года помощник государственного секретаря США Джозеф Грю заявил, что "будущая война с Советской Россией... несомненна" и она может начаться "в течение ближайших лет". Отсюда, подчеркнул он, политика США по отношению к Советскому Союзу "должна ужесточаться по всем линиям". Д. Макартур торопится тут же сказать свое слово. Он, подливая масло в огонь антикоммунизма, выдви-тает требование: "Дать отпор похотливым нападкам тех, кто выступает за рабство, против свободы, за атеизм, против бога!"

Вашингтон постоянно ужесточал курс по отношению к СССР. Вместе с ним ожесточался и "Наполеон Лусона". Он все реже скрывает свои симпатии, антипатии. Дает волю эмоциям по любому поводу.

Примеров масса. Так, в ответ на справедливые замечания советского посла в США о недостатках в работе Дальневосточной комиссии{11} Д. Макартур разразился заявлением, в котором обвинил СССР в попытках "втянуть Японию в орбиту коммунистической идеологии", "навязать безбожную концепцию атеистического тоталитарного порабощения". И здесь же Д. Макартур одним из первых в США выступает за то, чтобы занять позицию "еще большей силы" и говорить с СССР жестким, грубым, даже оскорбительным языком.

Нет смысла вновь напоминать о том, что Макартур явно преувеличивал свое значение, что приведенная выше цитата свидетельствует больше о склонности генерала к бахвальству, чем о реальной силе (в данном случае в приложении к Советскому Союзу). Но ясно одно - Д. Макартур выступал в тех рамках, которые определяли правящие круги страны. Вашингтон ведь поставил перед собой цель парализовать деятельность Дальневосточной комиссии и Советского Союза. Д. Макартур, имея его директивы и тайное благословение, тут же объявил войну международным органам.

Вот почему Вашингтон смотрел сквозь пальцы на многие выходки своего "кесаря", "короля", "главы государства в чине генерала". Иногда, правда, Белый дом делал вид, что ему не все нравилось в действиях Макартура, что президент не одобрял его имперские замашки. Но все это походило на игру.

Позируя и красуясь перед американской публикой, Д. Макартур надеялся особенно понравиться американскому сверхпатриоту, всячески афишируя свою неприязнь к Кузьме Николаевичу Деревянко. Он невзлюбил его якобы с того самого момента, когда советский генерал-лейтенант (кавалер ордена Ленина, многих боевых наград за участие в финской и Великой Отечественной войнах, поставивший свою подпись под Актом о безоговорочной капитуляции Японии) в качестве представителя командования Вооруженных Сил СССР переступил порог штаба Макартура в Маниле. Результатом нелюбви явились грубые выходки против представителя СССР, сопровождавшиеся угрозами.

Д. Макартуру же было сделано внушение со стороны его вашингтонского начальства за поведение в отношении советского военного дипломата Деревянко. Но, как говорит один из историков, "ругая генерала, ласкали антикоммуниста". Проконсулу на реприманды было наплевать. Главное дело сделано - сработано на пропаганду, которая вводила в заблуждение американскую публику, внесены дополнительные неприятные нюансы в атмосферу работы международных организаций, что и требовалось доказать (Вашингтону).

"Я публично опозорен"

Однажды летом 1946 года генерал Дж. Кенни, глядя на проконсула, пребывавшего в благодушном настроении, принялся вслух размышлять о том, сколько тонн конфетти, резаной бумаги, листовок обрушит Нью-Йорк на Макартура - именно так встречал этот город прославленных полководцев.

Д. Макартур, улыбнувшись, сказал, что он не собирается возвращаться на Манхэттен. Покачивая головой то ли в знак сомнения, то ли отрицания, он добавил: "Я, пожалуй, поселюсь где-нибудь подальше, в Милуоки. На пути к дому я заскочу в мебельный магазин и куплю самое большое кресло-качалку из красного дерева. Я поставлю его перед входом, а рядом - приличную пирамиду камней. После этого начну качаться". Дж. Кении спросил: "А камни для чего?" "Американский кесарь", не задумываясь, ответил: "Чтобы бросать в тех, кто придет ко мне говорить о политике".

Наверное, в тот летний вечер Д. Макартур был искренен в своих мечтаниях. Он ничем не отличался от других властолюбивых и тщеславных деятелей, которые, как раз, имея реальную власть, чувствуя силу, уверенные в будущем, позволяли себе разговоры о желании отойти от активной деятельности, вместо политики заняться рыбной ловлей или воспитанием внучат. Но, как показала жизнь, редко кто уходит с политического Олимпа (в США или любой другой стране) по своей собственной воле. Да Д. Макартур и не был таким человеком, чтобы из озорства или стремления к легкому времяпрепровождению швырять в политиков камнями. Он мог делать это в свое удовольствие только в том случае, если сам оставался политиком. Тем более в то время, когда звезда Д. Макарту-ра в лучах оккупированной им Страны восходящего солнца неуклонно поднималась. Приближалось событие, которое должно было возвести эту звезду на вершину. Событие народам несло несчастья. Для Макартура оно должно было стать еще одним и самым главным счастливым шансом.

Вот почему, когда грянула корейская война (1950 - 1953 гг.), Макартур буквально преобразился (его глаза засветились радостью и надеждой), даже помолодел. В этот момент никто бы не сказал, что ему 70 лет. Он заявил, не скрывая восторга:

"Решение президента оказать быстрое сопротивление северокорейской агрессии для всей Азии прибавило пламя света в лампе надежд, которая едва светила и уже угасала. Оно означало для Дальнего Востока главный и поворотный пункт в борьбе этой части мира за свободу. Одним ударом оно отбросило в сторону все лицемерие и софистику, которые приводили в смущение и заблуждение так много людей, находящихся на далеком расстоянии от места событий".

Получив сообщение о начале боевых действий, Макартур потребовал трубку - "кукурузный початок" - знак, что генерал идет на фронт, на линию огня. Старый солдат подумал, что еще долго ему не придется покупать к ре ело-качалку, а камни, может быть, предстоит складывать у Белого дома - он надеялся выиграть войну и "победителем коммунизма" вернуться в США. Он ждал эту войну.

После возникновения Китайской Народной Республики государственный секретарь Дин Ачесон заявил, что "Соединенные Штаты намерены воспрепятствовать дальнейшему расширению коммунистического господства в Азии или в районе Юго-Восточной Азии". В 1949 году Национальный Совет Безопасности США принимает секретный документ, в котором фиксируется вывод о том, что острова у берегов Азии, в том числе Япония и Филиппины, представляют "нашу первую линию обороны и в то же время нашу первую линию для наступательных операций, откуда мы можем попытаться сократить сферу коммунистического контроля".

В 1949 году в Европе создается Североатлантический блок (НАТО). В 1950 году Совет национальной безопасности США в глубокой тайне обосновывает требование выделить из общего национального продукта 20 процентов на военные цели с тем, чтобы "Соединенные Штаты смогли помочь некрасным нациям повсюду оказать сопротивление любой красной угрозе".

25 июня 1950 года войска марионеточного южнокорейского правительства Ли Сын Мана с ведома Вашингтона развернули боевые действия против Корейской Народно-Демократической Республики. Армия КНДР нанесла сокрушительные удары по воинству Ли Сын Мана. Тогда в события вмешались США, прикрывавшиеся флагом ООН. Одновременно американцы фактически оккупировали китайский остров Тайвань. Д. Макартур мобилизовал весь свой талант, опыт полувековой службы в армии, энергию, чтобы одержать военную победу. Другой альтернативы он не признавал. Генерал много раз выезжал на фронты Кореи. Он планирует и проводит операции, которые американские военные специалисты заносят в разряд выдающихся, особенно десант в Инчоне{12}. И вдруг...

В 1 час ночи 11 апреля 1951 года Трумэн созвал корреспондентов и объявил о том, что он направил Дугласу Макартуру послание. В нем говорилось:

"Я глубоко сожалею, что в мою обязанность как президента, верховного главнокомандующего вооруженными силами Соединенных Штатов входит решение освободить вас с постов верховного главнокомандующего вооруженными силами союзников, главнокомандующего вооруженными силами ООН, главнокомандующего вооруженными силами США на Дальнем Востоке..."

"Американскому кесарю" сообщили об увольнении во время обеда, который он давал сенатору У. Магнусону в банкетном зале посольства США в Японии. Лицо Д. Макартура вытянулось, потом застыло. Казалось, на него легла железная маска. В чьем-то стакане звякнула серебряная ложка. Макартур повернулся к супруге и сказал: "Джинни, мы наконец едем домой". Прошло девять с половиной месяцев после начала войны. Впереди еще, как оказалось, было более двух лет жестоких сражений. Д. Макартур далеко не исчерпал свои возможности как командующий. К тому же сами американцы любят повторять, что "на переправе лошадей не меняют". С ветераном, говорил автору этой работы американский посол на Филиппинах, поступили так, как поступали в Спарте со слабенькими новорожденными - их выбрасывали с обрыва лишь только потому, что родственники признавали их никудышными, не способными стать солдатами.

Сразу после решения президента и до сих пор задается вопрос, почему же все-таки отставили Д. Макартура? Причин называют много. Все даже трудно перечислить. Д. Макартур действительно многих раздражал своим поведением, у него хватало врагов, которые, мягко говоря, не желали ему добра. Одни из личной неприязни, другие - из политических соображений, третьи - из карьерных (многим мешал в продвижении по службе). И раньше своеволие, капризы Д. Макартура, непослушание, принятие решений без консультаций вызывали недовольство в Вашингтоне. Чашу терпения, как разъяснили решение президента его помощники, переполнили действия генерала, которые разошлись с общим направлением политики США по отношению к Китаю и Тайваню. К тому же из-за желания покрасоваться он говорил то, о чем следовало помалкивать. Особенно часто при этом, как иллюстрацию, вспоминали послание Д. Макартура американским ветеранам и его поездку на Тайвань. Обратимся к документам.

Действительно, первый раз вопрос об увольнении Д. Макартура встал тогда, когда он в августе 1950 года совершил поездку на Тайвань. До визита Белый дом заверял американскую и международную общественность в том, что выступает за скорейшее разрешение "корейского конфликта" и в связи с этим придерживается политики "нейтрализации Формозы". Д. Макартур, напротив, оставался верен доктрине, согласно которой Тайвань следует еще более активно втягивать в "проведение стратегии и тактики американских вооруженных сил". А ведь это была не его собственная доктрина. Именно ее в качестве руководящей выдвигали Д. Ачесон, национальный совет безопасности США, другие деятели и учреждения.

Д. Макартур всегда разделял позицию тех, кто рассматривал Тайвань как один из главных бастионов, назвав его "непотопляемой плавучей базой, авианосцем США". Но он не только разделял, но и проводил (не по своей воле, таково было разделение труда в правящем эшелоне) идеи экспансионизма в жизнь. Однако Макартур волен прибегать к тем конкретным действиям, которые считает нужными. Поэтому он, чтобы осуществить доктрину на практике, уточняет ее:

"Географическое положение Формозы таково, что, окажись остров в руках недружественной Соединенным Штатам державы, он сразу выводит противника в самый центр американских стратегических диспозиций на Тихом океане".

Услышав, как кто-то из американских деятелей заявил, что, "защищая Формозу, мы тем самым отталкиваем от себя континентальную Азию", Д. Макартур тут же дал отпор:

"Те, кто говорит так, не понимают Восток. Они не знают, что восточной психологии свойственно уважать агрессивное, решительное, динамичное лидерство, а значит, и следовать за ним. Ей свойственно быстро отворачиваться от лидера, который проявляет нерешительность и колебания. Они недооценивают восточное мышление. За последние пять лет ничто так не поднимало дух у Дальнего Востока, как американская решимость сохранить бастионы нашей стратегической позиции на Тихом океане".

Визит к Чан Кайши проходил на глазах у всего мира. Д. Макартур четко представлял, что активизация Тайваня подольет масла в разжигание корейской войны и может привести к вступлению в нее КНР. Вот великолепная возможность осуществить главную цель - нанести удар по Китаю, точнее, по китайской революции. Тем более, обращал внимание Д. Макартур, страна находилась в тяжелом экономическом положении, и лучшего случая для того, чтобы "остановить распространение коммунизма, не найти". Макартур говорил об этом вслух. Вот и получилось как по известной присказке: что у Вашингтона на уме, то у Макартура на языке.

Д. Макартур, прибыв на Тайвань, с удовольствием принял все полагающиеся почести. Наконец, поцеловав ручку мадам Чан Кайши (она всех удивила тем, что, ни разу не встречавшись ни с одним членом делегации, каждого приветствовала по имени), спокойно, якобы "не оглядываясь на Белый дом", пошел совещаться с ее супругом. Причем совещался два дня. Поездка на Тайвань вызвала такой серьезный международный резонанс, что Вашингтон смутился и, не успев ничего придумать, заявил, будто ничего о ней не знал и не ведал. Наивно, конечно. За два дня переговоров можно было послать Д. Макартуру сотни телеграмм и отозвать его. Полет на Тайвань, переговоры с Чан Кайши и его супругой были запланированы и согласованы на высшем уровне. Теперь же Трумэн и Ачесон сделали вид, будто ничего не знали о поездке Д. Макартура на Тайвань, были будто бы даже ошарашены вестью о ней. Президент Трумэн, продолжая играть перед журналистами и иностранными представителями свою роль, изображал, что кипит от злобы, готов разорвать генерала на куски. Однако не "разорвал" и даже не сместил.

Президент "кипел" и "негодовал" таким же образом, когда Макартур обратился к ветеранам войны за рубежом по просьбе руководителя этой организации (17 августа 1950 г.) с посланием. В нем и на сей раз доказывалось, что Тайвань - это территория, которая должна быть не только не нейтральной, но, напротив, ее следует превратить в плацдарм для ведения активных наступательных действий. Д. Макартур вновь обратил особое внимание на значение Тайваня для тихоокеанской политики США. Прекрасно представляя аудиторию, к которой обращался, "Наполеон Лусона" напомнил, что "исторически Формоза была трамплином", последним примером чего является "использование ее японцами во время второй мировой войны". Тайвань с самого начала военных действий "играл важную роль как плацдарм подготовки операций и вспомогательная база для различных японских сил вторжения". Значит, надо оставить за островом эту роль. Но уже играть ее должно на пользу США.

Разве не излишняя откровенность?! За это увольняют. Об этом все чаще и чаще говорят в Вашингтоне. Д. Макартур удивлен, уязвлен, раздосадован.

"Я и прежде отправлял подобные послания многим организациям и рассматривал это как рутинное дело,- защищается он от нападок.- Послание отражало мою личную точку зрения на Формозу и ее место в наших оборонительных позициях на Тихом океане. Ничего политического в нем не было. Я направил его через департамент вооруженных сил за десять дней до съезда. Сотрудники департамента, вероятно, не нашли ничего предосудительного в послании. Оно полностью согласовалось с провозглашенной президентом политикой по отношению к Формозе".

И действительно. Мало того, что генерал повторил то, что было давно известно, но и направил послание по тем каналам, где его можно было остановить в любой момент и на любом этапе. Вероятно, поэтому вместо документа об увольнении готовятся документы для встречи с Макартуром, чтобы послушать его, чтобы выработать общую тактику. Совещание состоялось на острове Уэйк.

Готовясь к встрече с "генералом-неслухом", президент Трумэн заказал пять полукилограммовых коробок конфет фирмы "Блум". Их, оказывается, больше всего любила Джин Макартур (в Японии же "Блум" завозили редко); Гарриман таким же образом решил угодить Макартуру. Чтобы конфеты были посвежее, он приобрел их в Гонолулу - одну коробку, но двух-килограммовую. Таким образом, состоялась "конфетная демонстрация", проведенная для того, чтобы показать, какие добрые отношения царят между президентом и его главнокомандующим. Вероятно, столь тонкое и оригинальное проявление симпатий несколько успокоило генерала. Ведь даже показной гнев начальства задевал Д. Макартура. Казалось бы, на Уэй-ке "инцидент исчерпан", и американская политика продолжала жить своей привычной жизнью.

Корейская война затягивалась. Конца ей не было видно. Точнее, американцы опасались, что этот конец может оказаться для них не таким, каким бы хотели его видеть. Непонятная, тревожная перспектива заставила думать о перемирии, прекращении огня, о переговорах. И вот тут Макартур снова занял свою позицию, а точнее, принялся играть отведенную ему роль.

Рождество и канун 1951 года Макартур встретил в Токио за традиционным американским праздничным столом с традиционной индейкой. В окопах американским солдатам выдали рождественский паек. На другой день Д. Макартур оставил Токио и отправился в Корею. Вскоре он уже поднимался на борт боевой машины. Д. Макартур удивил командира самолета приказом: "Поворачивай к устью реки Ялу".- "Может быть, не стоит,- засомневались Уитни и другие штабные офицеры.- Опасно" (к тому же дело шло к нарушению воздушного пространства суверенного государства) .

Но Макартур был непреклонен. Он решил провести "собственную личную рекогносцировку", чтобы убедиться в степени "активности противника". Самолет на высоте 5000 футов повернул на восток и направился к советской границе. Немного увидел Макартур. Уитни записал: "Перед нашими глазами повсюду лежали огромные голые пространства сельской местности... Все, кроме черных вод Ялу, было заковано безжизненным снегом и льдом".

За "дерзкую воздушную вылазку" Д. Макартур получил высокую награду, которой удостаивались асы, к тому же особо отличившиеся,- летный крест за заслуги. Это было своего рода одобрение определенных кругов США и одновременно поощрение "энергичного Макартура" по-прежнему руководствоваться девизом - в войне нет другой альтернативы, кроме победы.

Война в Корее была нужна американской реакции не только для того, чтобы взбодрить вооруженные силы США и "привести их в надлежащую форму, согнав нежелательный "жирок" безделья и успокоенности" (за это тоже ратовал Д. Макартур). Кроме вышеуказанных, преследовались и другие гораздо более важные и опасные цели (некоторые из них обозначил президент Трумэн в письме Д. Макартуру от 14 января 1951 года). Прежде всего подстегивание гонки вооружений за счет включения в нее стран Западной Европы, расширение вмешательства США в дела азиатских стран, увеличение помощи контрреволюционным, реакционным силам и режимам, сопротивление сближению стран Азии, Африки, Ближнего Востока с Советским Союзом.

Конечно же, Д. Макартур не возражал против такой программы. Он был целиком за. При этом одним из немногих, кто не только рассуждал, теоретизировал, но и делал. По этой причине "Американский кесарь" мог с полным основанием считать себя "игроком в команде", с которым считаются все, особенно те, кто обговаривает ход игры до ее начала и которому по этой причине не грозит штрафная площадка.

Так почему же сыр-бор? Почему "рутинное дело" с рутинными выкладками американских военных теоретиков, ни для кого уже не являвшихся секретом, обернулось Макартуру неприятностью, подкосило "сильного человека"? Какую он допустил дерзость? В чем излишняя самоуверенность и неподчинение?

Если разобраться, то криминал Д. Макартура (в послании ветеранам он якобы, сетовали в Белом доме, "раскрыл карты американской политики") был составной, неотъемлемой частью общего криминала, то есть всей политики правящих кругов США. Поездка на Тайвань, выступления Д. Макартура не были изолированными явлениями. Так же, как корейская война не являлась каким-то отдельным, самостоятельным событием. Ее уже тогда рассматривали как эпизод, как один из фронтов наступления на национально-освободительное движение. Президент Трумэн заявлял, что Соединенные Штаты намерены не только защищать режим Ли Сын Мана и Чан Кайши, но поддерживать карательные операции против филиппинских хуков, а также войну французов против Хо Ши Мина во Вьетнаме.

Д. Макартур не только соглашался с ним, но подвел даже теоретическую базу, заявив, что "после второй мировой войны началась война между христианской демократией и империалистическим коммунизмом".

Совещание на острове Уэйк продемонстрировало полное единство взглядов президента и "кесаря" на главный вопрос - Соединенные Штаты и в дальнейшем будут проводить широкую, многоцелевую и многоплановую политику экспансии в Азию. Кроме развязывания вооруженных действий против хуков, других национально-освободительных движений, против социалистических стран, она предполагала экономическую и культурную интервенцию, сколачивание агрессивных блоков. Уже продумывались планы создания СЕАТО, уже глаза стратегов не отрывались от Индокитая, уже разрабатывались маневры для "приручения" вырвавшихся на свободу бывших колоний, в результате чего появился, например, "Корпус мира" программы "размывания" социалистического содружества.

Однако под давлением мирового общественного мнения, под давлением обстоятельств, среди которых немаловажную роль сыграли очевидный провал военного решения "корейского вопроса" плюс огромные всевозрастающие потери - только США за время войны оставили на полуострове убитыми 390 тысяч солдат и офицеров - и перспектива втягивания США и Запада в целом в большую войну, Белый дом вынужден был заговорить о прекращении огня. Правительство США согласилось на переговоры, которые начались 10 июля 1951 года{13}.

В такой ситуации Д. Макартур продолжал выступать с заявлениями, смысл которых сводился не только к необходимости продолжения войны, но и ее расширения. Последовал ряд раздраженных высказываний со стороны Трумэна, его помощников. Наконец, на заседании объединенного Комитета начальников штабов под председательством генерала Брэдли единодушно принимается рекомендация освободить Д. Макартура от всех занимаемых постов.

Вне всякого сомнения, "Американский кесарь" стал жертвой противоборствующих сил в высшем эшелоне американской элиты, этого главного штаба военно-промышленного комплекса. В нем четко оформились правые и ультраправые группировки. Д. Макартур относился к последним. Он выступал за проведение наиболее жесткого антикоммунистического курса, без всяких компромиссов. Шаги, приближающие к принятию идеи мирного сосуществования, он называл "умиротворением", постоянно приговаривая при этом, что следует стремиться только к "полной победе", что "полной победе нельзя найти никакой замены". Такая позиция вызывала недовольство не только в США, но и у союзников Соединенных Штатов. Она лишала буржуазию возможности маневрировать, использовать полнее пропагандистские средства для достижения все тех же антикоммунистических целей, но не столь кондовыми методами, за кои ратовал Д. Макартур.

Так, например, Фулбрайт, сенатор от Арканзаса, которого называют антиподом Макартура (представляется более точным другое сравнение: Макартур и Фулбрайт шли одной и той же дорогой, только первый, громко топая сапогами, маршировал по правой, а второй, мягко расстилая "простыни из либеральных кружев", осторожно ступал по левой стороне), считал, что в интересах капитализма следует совершенствовать его, вырабатывать гибкость по отношению к другим народам. Невыгодно, убеждали сторонники идей сенатора, загонять оппонента в угол. От этого он становится вдвойне сильнее, а значит, вдвойне опаснее. Д. Макартур же хотел загнать всех в угол. Именно это он считал наиболее выгодным для США. Часто такая мистика (а разве не мистика оценка силы СССР и социалистических стран) превращалась для Макартура в реальность. Именно здесь лежит главная причина его проигрыша как политического и военного деятеля. А отнюдь не капризы, неуживчивость, мания величия. Хотя, конечно, эти черты поддерживали мистицизм. В данном случае у опытного генерала прагматизм превращался из ускорителя движения по трассам политической жизни США в его тормоз, наконец, в тупик-ловушку, из которой нет выхода.

Конечно же, в Вашингтоне не могли не принимать во внимание мощь Советского Союза, укрепление сил социализма, нарастание национально-освободительного движения. Поэтому там пытались лавировать. Д. Макартур же шел напролом, он требовал крови коммунистов, не боялся на людях "перегнуть палку".

Скорее всего Д. Макартур удержался бы на своем посту и даже преодолел бы "проэйзенхауэровское тяготение" значительной части американской буржуазии и стал президентом. Если бы не поражение американской военной машины в корейской войне. Кого-то надо было наказать. На кого-то свалить вину. Президенту к тому же хотелось в глазах мирового общественного мнения прослыть миротворцем, а Д. Макартур был далеко не "голубем" и "в клюве" носил не оливковую ветку, а атомную бомбу. Не Трумэн-де, не военно-промышленный комплекс раздувал атомный психоз, осложняя обстановку, вывалял в грязи престиж США, ибо в конце концов провалился со своей агрессивной войной, не сумев поставить на колени Корейскую Народно-Демократическую Республику. Во всем-де виноват солдафон Макартур со своими "безответственными заявлениями", ошибками как военного стратега. Макартур представился идеальной фигурой, и его не пощадили те, кто растил проконсула, кто осыпал его наградами и поздравительными телеграммами.

Это было необычное на таком уровне увольнение - немедленное, в 24 часа, без церемоний, приемов, обмена речами, без передачи толком дел, без букетов роз и фейерверков. Но стоило ли обижаться Макартуру на своих? Да, выставили из "Дай ичи", не придерживаясь джентльменских правил, грубо, оскорбительно. И до и после Макартуру приходилось переживать неприятности, особенно тогда, когда его "ставили на место". Вскоре после войны американская компания "Ремингтон рэнд" предложила Д. Макартуру пост председателя совета директоров (если он выйдет в отставку). Генерал поблагодарил, сам того не зная, что придет время и он воспользуется предложением.

Как-то на собрании акционеров "Ремингтон рэнд" один из участников спросил, почему у Макартура нет ни одной акции компании?

- Сядьте!- отрезал генерал задавшему вопрос, в котором он узнал капрала, служившего в дивизии "Радуга".

Это не понравилось почтенной публике. Не уловив ситуацию, Макартур продолжал:

- Я вкладываю свои деньги в предприятия военной промышленности, чтобы помочь своей горячо любимой родине.

Еще больше рассердились "одернутые". Когда же Д. Макартуру сказали, что бывший капрал, которого он "осадил", владеет 30 процентами акций "Рэнд", он испытал то, что испытывал капрал, когда на него обрушивались брань и угрозы генерала. Дуглас Макартур немедленно приобрел акций на 12 тысяч долларов. Об этом объявили на следующем заседании акционеров "Ремингтон Рэнд". Льюис Гилберт улыбался: "Капрал поменялся ролями с пятизвездным генералом". По словам журналиста, "его унизительно раздели за такую тривиальную вещь", почти так же, как это "сделал Першинг в 1918 году".

Все это были унизительные, оскорбительные ситуации. Но, конечно, несравнимые с позором отставки. Даже не самой отставки, а формой, в которой все это произошло. "Я публично опозорен после 52 лет службы",- горько пожаловался он Уильяму Себолду, главному представителю госдепартамента в штабе. От себя Себолд добавляет: "Смотреть на него было больно". С "Наполеоном Лусона" обошлись хуже, чем с Наполеоном Бонапартом, когда выпроваживали его на Эльбу, заметил один из близко знавших генерала. Вспомним, 6 апреля 1814 года Наполеон во дворце Фонтенбло отрекся от престола - таковым было требование Александра, русского царя, признанного главы антинаполеоновской коалиции. Удивительное совпадение - ведь именно в апреле, только пятью днями позже был свергнут и "Наполеон Лусона".

Попрощаться с Д. Макартуром приехал Хирохито. "По лицу императора, когда он обнимал генерала,- свидетельствует Уитни,- текли слезы". Автокортеж в аэропорт 16 апреля 1951 года напоминал похоронную процессию.

Итак, "Наполеон Лусона" заканчивал карьеру. Не так, как он этого хотел и ждал.

Д. Макартура нередко, и в общем справедливо, называют знаменем правящего класса. Да, унижая его, выгоняя с позором, американская буржуазия унижала и себя. Но при сложившихся обстоятельствах не в той степени, в какой бы это могло произойти, то есть допустимой, неопасной. Лучше назвать Макартура "выжившим из ума стариком, дутой фигурой, страдающей паранойей и манией величия", чем наградить подобными эпитетами объединенный комитет начальников штабов, президента, Белый дом, систему.

Смещение Д. Макартура, внешне грубое, бестактное, тем не менее многим представляется довольно тонким, хотя в общем тривиальным психологическим ходом. Трумэн с советниками сознательно прибегли к такой форме увольнения. Они хорошо знали настроения как в США, так и за рубежом - росло требование прекратить войну. Английские солдаты, находившиеся в Корее под знаменем ООН, устроили грандиозную попойку, услышав, что "окопавшийся Дуг" смещен. "Конец войне!" - говорили они. Такой же праздник закатили солдаты контингентов других стран. В мире сразу появилась надежда на то, что скоро остановится "корейская мясорубка".

Трумэн с советниками, хорошо зная генерала, его психику, недостатки, особенности характера, ожидали бурной реакции. Так оно и произошло: Макартур взорвался. Он жаловался на Белый дом всему свету. Негодовал. "Слезы" Макартура стали видны миру. Поднятые кулаки оскорбленного ветерана, в прошлом фельдмаршала, ныне пятизвездного, придавали дополнительный драматизм, заставляя спрашивать: как же Трумэн сумел поднять руку на Макартура?

Но именно этого и нужно было правящим кругам. Решение устранить Д. Макартура придавало действиям Белого дома видимость искренности, помогало убедить мировую общественность, что во всем виноват именно Д. Макартур видите, как он сердится! Ведь самая обидная обида - это сказать человеку правду. "Ее" и сказали Д. Макартуру.

12 апреля Наполеон принял яд. Однако то ли сильный организм обладал могучей сопротивляемостью, то ли цианистый калий выдохся (Наполеон долго возил его с собой), но, несмотря на мучения, бывший император остался жив. Он подписал договор, предоставлявший ему в пожизненное владение остров Эльбу. Кстати, Макартур также сначала заявил, что в США не вернется, а, как Наполеон, уедет на какой-нибудь островок в Океании. Но ему позвонил Г. Гувер и посоветовал ехать в Соединенные Штаты, "иначе они вас сотрут в порошок и вымажут в грязи".

Мистик превращается в реалиста?

- Неисповедимы пути господни! - воскликнул один из сопровождавших Д. Макартура, когда "Батаан" приземлился в Сан-Франциско.

Действительно, происходило что-то невероятное. Проводы в Токио походили на похоронную церемонию. Юным Артуром овладел испуг, он чуть не плакал. Его няня китаянка А Чу, всегда спокойная как сфинкс, не выходившая из такого состояния даже во время бомбардировок, даже на катере, когда мог в любой момент появиться японский корабль, поднимаясь по трапу, вдруг остановилась и начала низко кланяться провожавшим, что смутило Макартура. Джин старалась быть спокойной. Это удавалось с трудом. Салют из 19 залпов не поднял настроения, казался лишним. Салют печали не может радовать. Быстро нарастающий гул двигателей заглушил оркестр. Военные музыканты выглядели нелепыми со своими медными трубами, которые будто молчали и их просто для обмана уезжавших поднесли к губам.

Испытывая стыд, позор, не желая подвергнуться дальнейшим унижениям, Д. Макартур решил прибыть в Сан-Франциско поздно ночью, незаметно. Никого не видеть! Лишь бы не оказаться снова среди музыкантов, трубы которых на самом деле молчат, среди людей, которые будут не встречать, а хоронить.

Но... Сан-Франциско не спал. Тысячи и тысячи людей пришли в аэропорт. Сто тысяч! Во главе с губернатором Калифорнии Э. Уорреном. Не для того, чтобы растоптать генерала. Чтобы славить его. На этот раз трубы гремели гимн победителя. Кортеж автомобилей еле-еле продвигался в людском море. Журналисты даже надели каски, ибо переполненные чувствами американцы подбрасывали в экстазе вверх все, что попадалось под руку, сбивали с ног зазевавшихся. Каждому хотелось дотянуться до генерала, его жены, сына.

Кто-то, высунувшись из окна небоскреба, вспорол подушку. Перья подхватил ветер. Мгновенье - и на город обрушилась настоящая метель. Сколько тысяч подушек и перин высыпали на улицы, по которым проезжал "Американский кесарь", неизвестно. В школах отменили занятия.

Утром, когда Макартуру принесли завтрак на серебре, он узнал, что волны восторженной встречи, поднявшись в Сан-Франциско, покатились по стране. Одновременно в Белый дом посыпались письма, телеграммы. В основном гневные, осуждающие Трумэна, администрацию за оскорбление национального достоинства - именно так квалифицировалось решение об увольнении генерала. Из 27 363 писем на каждое поддерживающее решение Белого дома приходилось 20 против, за Макартура. Институт Гэллапа провел опрос - 69 процентов участников осудили Трумэна и выразили свои горячие симпатии, поддержку Макартуру.

Не решаясь открыто защищать Трумэна (боялись прослыть красными), верные Трумэну деятели так объясняли решение главы государства: "Госдепартамент подсунул Трумэну зелье, затуманивающее или нейтрализующее разум". Джо Маккарти, известный всем мракобес, усмотрел в увольнении "проконсула" заговор, участники которого "опоили президента бенедиктином и бербоном" (сорт виски.- Л. К.). "Увольнение Макартура - преступление, совершенное глубокой ночью",- писала газета "Дейли Окла-хоман", напоминая таким образом о том, что заседание в Овальном кабинете проходило в поздний час. Носитель умертвленного в ночи американизма в это время находился при дневном свете в Токио.

Как только самолет оторвался от японской земли, Макартур начал писать свое выступление в конгрессе. Перо его, которым он только вчера подписывал приказы, распоряжения, приговоры, ответы на восторженные письма, которое оставляло на чистом листе бумаги ровные строчки воспоминаний, теперь дышало гневом. И местью. Многим бы в конгрессе неприятно было узнать о том, что собирался сказать Макартур. Но после Сан-Франциско это же перо вычеркивало многие строчки, которые вылились на бумагу над Тихим океаном, и выводило новые. Переписанное над Соединенными Штатами, совсем не тихими, а неистово приветствовавшими Макартура, ставшего действительно цезарем, то есть духовным императором миллионов американцев, властителем, пусть на короткое время, умов, уже было не объяснительным, защитительным документом потерявшего голову, обиженного и униженного человека, жаждавшего мести. Это была программная речь уверенного в себе деятеля, который, получив чрезвычайные полномочия, имеет право судить о политике и политиках Соединенных Штатов.

Около 20 тысяч человек вышли на улицы Вашингтона, чтобы сказать Макартуру "Добро пожаловать!". Среди встречавших официальных лиц были и те, кто настаивал на его увольнении.

19 апреля 1951 года Д. Макартур направился на Капитолийский холм под почетным эскортом. Такой обычно сопровождает только вновь избранного президента.

Французский философ А. Токвиль (сами американцы считают его наиболее проницательным знатоком американской души) отметил еще одну существенную сторону американской жизни, которая помогает понять положение Д. Макартура после его увольнения. Он пишет:

"...В Америке обе партии (то есть главные- республиканская и демократическая.- Л. К.) достигли согласия по самым важным, ключевым пунктам. Каждая из них, стремясь к победе, считает необходимым разрушить старый порядок, но не переворачивать структуру общества в целом".

Уильям Фулбрайт считал, что тот порядок, за который борется Дуглас Макартур, для Соединенных Штатов не подходит. Но и Фулбрайт, и Макартур были единодушны в одном - необходимости сохранить американскую структуру, систему. В данном случае конгрессменам было неважно, по какой стороне шел уволенный генерал. Ведь он шел по их дороге. Потому-то законодатели встретили Дугласа Макартура овацией. Парламентарии внимательно слушали речь, написанную в двух противоположных настроениях над Тихим океаном и над бурными Соединенными Штатами.

Прежде всего Д. Макартур призвал твердо, неукоснительно, без всяких колебаний, отступлений и в дальнейшем проводить политику антикоммунизма.

"Коммунистическая угроза,- заявил он,- является глобальной. Успешное продвижение коммунизма в одном направлении грозит разрушением в другом районе. Вы не можете удовлетворить аппетиты коммунизма. Иными словами, уступая ему в Азии, вы одновременно чините препятствия нашим попыткам остановить его наступление в Европе".

Д. Макартур убеждал: путь Соединенных Штатов в Европу лежит через Азию, укреплять позиции США в Европе следует через распространение в Азии идеала евангелической демократии. По глубокому убеждению Д. Макартура, не может быть "никакого компромисса с атеистическим коммунизмом". Это был весьма тонкий ход оратора, рассчитанный произвести впечатление именно на рядового американца. В послевоенных Штатах вновь поднимается роль религии. Если в освоении природы, в развитии экономики, медицине и т. д. она постоянно и значительно уступала место науке, находившей лучшие ответы на вопросы материальной жизни, то в идеологии и политике перед лицом острых социальных проблем все чаще стала прибегать к религии.

Далее Д. Макартур перешел к вопросам формирования военной стратегии. Следует, делился он своими соображениями, исходить из того, что "западные стратегические границы Соединенных Штатов прежде обозначились по береговой линии Америки, выдвинутой изогнутой частью круга, которая проходила через Гавайи, Мидуэй и Гуам до Филиппин. Этот выступ оказался не аванпостом силы, а столбовой дорогой слабости, по которой противник мог наступать, что он и сделал... Все это изменилось после нашей победы на Тихом океане. Американские стратегические границы были перенесены, чтобы охватить весь Тихий океан, который стал огромным рвом, защищающим нас до тех пор, пока мы удерживаем его. В действительности он является щитом как для Америки, так и всех свободных земель в районе Тихого океана. Мы контролируем его до берегов Азии с помощью цепи островов, простирающихся аркой от Алеутских до Марианских, удерживаемых с помощью наших свободных союзников. С этой островной цепи мы можем, опираясь на наши военно-морские и военно-воздушные силы, господствовать над любым азиатским портом от Владивостока до Сингапура и предотвращать любое вражеское продвижение в Тихий океан". Какое милитаристское сердце не дрожало при этих словах! А когда Д. Макартур упомянул о больших

возможностях десантных войск, воинственные сердца его слушателей ощутили дополнительный сладкий прилив патриотизма.

Да, генерал затронул "правую Америку" за живое. К тому же вел себя мужественно. Он говорил о Соединенных Штатах, защите их интересов. Он не лил слезы (сндва вспомнили Пинки Макартур), не стонал. Он как будто сумел подняться выше собственных амбиций. Носитель американизма на трибуне конгресса восхищал, вызывал уважение. Заставлял слушать его еще более внимательно. А генерал также счел нужным предупредить от опрометчивых шагов. Прежде всего ни в коем случае не отступаться от Тайваня.

"Если это произойдет,- нагнетал Д. Макартур,- то немедленно возникнет угроза свободе Филиппин и Япония будет потеряна, а наши восточные границы откатятся к берегам Калифорнии, Орегона и Вашингтона".

Несколько позднее на слушаниях в сенатской комиссии Д. Макартур подробно разбирал вопросы, связанные с "состоянием, противоположным миру", то есть с войной. Он резко и категорично осудил войну "малыми порциями", "половинчатую", "через час по чайной ложке". "Американский кесарь" за войну "целиком, до победного конца" (имелась в виду и корейская война, которую генерал считал необходимым довести до "славного финиша"). Одним словом, в сенате состоялся очередной диспут представителей двух направлений в военной науке. Для Д. Макартура приемлема только тотальная война с полной победой. Джорджу Кеннану, американскому теоретику, пользующемуся авторитетом в генеральских кругах, более подходящей и выгодной представляется война, которая дает возможность "применить контрсилу в постоянно меняющихся географических и политических точках в соответствии с переменами и маневрами советской политики". Он категорически не соглашался с теми своими соотечественниками (Ведемейер, Вандерберг), которые считали: локальные войны для США - это все равно, что стрельба из пушки по воробьям или "встреча нашей первоклассной команды с командой третьего разряда".

Не существует середины пути для сохранения свободы и религии, утверждал, в свою очередь, "Наполеон Лусона". Все или ничего - вот жестокая необходимость. Он обвинил лидеров администрации в том, что они, придерживаясь такой, то есть его, Макартура, позиции в Европе, занимают другую в Азии. Генерал квалифицировал ее как "североатлантический изоляционизм". Д. Макартур говорил:

"Я считаю, мы должны защищать от коммунизма каждую пядь. Я считаю, что мы можем это сделать, должны сделать. Я верю в нас... Я отвергаю мысль о том, что мы не сможем сдержать коммунизм везде, где он поднимает голову".

И снова "Американский кесарь" обрушился на тех, кто утверждал, будто "у американцев не хватит сил, чтобы вести войну на два фронта". Он обвинил сторонников такой позиции в пораженчестве.

Давая оценку выступлениям, следует отметить, что Д. Макартура и Д. Кеннана объединяет одно - они рассматривают войну, тотальную или локальную, как главное и единственное средство решения политических и межгосударственных конфликтов, порой простых разногласий, даже идеологических споров. При этом Д. Макартур в преломлении своего опыта, своего понимания проблем больше, чем Д. Кеннан, разрабатывал известную "доктрину Трумэна" (провозглашена в 1947 году), которая, исходя из "атомной монополии США", "обосновывала" необходимость подвергнуть ревизии итоги второй мировой войны, перечеркнуть достигнутые договоренности о послевоенном устройстве. Доктрина представляла программу наступления на социальный прогресс и демократию во всем мире, с одной стороны, и поддержки реакционных сил, с другой. Методы и средства доктрины - атомный шантаж Советского Союза,

Д. Макартур развил в "доктрине Трумэна" ее наиболее агрессивные стороны, детализировал многие положения. Именно благодаря этому выступления Д. Макартура стали важной частью фонда американской военной мысли. В какой-то степени они дали жизнь последующим доктринам военно-промышленного комплекса США, подтолкнули его к немалому количеству опасных крупномасштабных акций. Именно такой доктриной стала Ближневосточная резолюция конгресса (9 марта 1957 года), предоставившая президенту Эйзенхауэру "право" защищать страны Среднего и Ближнего Востока от коммунизма. Из указанного "фонда", как из волшебной бутылки с джинном, появились блоки СЕНТО и СЕАТО, у колыбели которых стоял госсекретарь США Джон Фостер Даллес, поставивший перед США цель "заполнить не охваченный союзами географический "вакуум" от Ирана до Филиппин; договор АНЗЮС с Австралией и Новой Зеландией; отдельные военные соглашения с Японией и Южной Кореей; "тонкин-ская резолюция" конгресса США, предоставившая президенту Джонсону полную свободу для военного вмешательства в Юго-Восточной Азии после якобы "неспровоцированного нападения" вьетнамцев на патрулировавшие в Тонкинском заливе американские эсминцы.

"В 80-х годах "доктрина Трумэна" была, по существу, гальванизирована, подновлена и представлена в виде рейгановской доктрины "неоглобализма".

Последняя возникла в условиях, когда накопилось гигантское количество ядерного оружия, когда милитаризм США поставил перед собой задачу с помощью программы "звездных войн" перенести гонку вооружений в космос.

"Доктрина Трумэна", развитая Д. Макартуром, стала первым официальным изложением стратегии "сдерживания" коммунизма, в том числе при помощи военной интервенции. Вместе с тем, как отмечал Р. Стил в книге "Паке Американа", эта и последующая доктрины не соответствовали реальной действительности и возможности американского империализма.

Сенатор Уильям Фулбрайт, размышляя над выступлениями Д. Макартура, называл его "современным идеологическим крестоносцем против коммунизма", отвергающим любой компромисс, любую "встречу на половине пути". Он, отмечал У. Манчестер, "запомнился миллионам как человек, который хотел решить проблему коммунизма на поле боя". Именно такая позиция импонировала большинству американских законодателей. Именно поэтому речь Д. Макартура в конгрессе, которая заняла всего 34 минуты, 30 раз прерывалась аплодисментами.

Но это было только начало взлета популярности Макартура на родной американской земле. После столицы "Наполеон Лусона" едет в Чикаго, чтобы выступить на Солдатском поле. Затаив дыхание его слушали 125 000 человек! Затем Милуоки. Та же картина.

Нефтяные короли арендовали для генерала авиалайнеры, чтобы доставить его в Техас. Когда же он ехал в Массачусетс, владельцы железных дорог перевозили его с президентскими почестями - прямо к гостинице подавался специальный состав, который шел по особому расписанию. Причем перед поездом двигался локомотив на случай, если рельсы окажутся не в порядке. "Копли Плаза", бостонская гостиница, Селила Макартура в самых шикарных своих номерах 531, 533, 535. В одном городе Джин подарили бриллиантовую брошь, а юному Артуру - серебряные коньки. На Макартура сбросили пять тысяч долларов в виде орхидей. Хьюстон преподнес Макартуру "кадиллак", а Мерфрисборо, родной город Джин, где она прожила 34 года в особняке с колоннами, подарил серебряный поднос, брошь, серьги и кокарду с шестью золотыми звездами. Сына одарили постоянными местами в ложе на двух самых популярных стадионах и т. д.

География поездок расширялась. Организаторы взрыва шовинизма, нацеленного на то, чтобы взбодрить американцев, стряхнуть с себя жирок послевоенной самоуспокоенности, избавить от беспечного, слишком терпимого отношения к коммунистам, пришли к выводу: следует больше внимания обратить на маленькие города, где чувства патриотизма также нуждаются в дополнительной инъекции. Последовали Литтл-Рок, Норфолк. Вспоминая приезд Д. Макартура, помощник мэра города Лексингтона говорил мне: "Жаль, ушел в иной мир автор заметки о рождении Дугласа Макартура. Если бы он встречал в те восторженные дни 1951 года своего героя, он написал бы: "Сегодня в отсутствие Вашингтона и Нью-Йорка в Норфолке родился самый любимый и самый популярный герой самой большой "маленькой Америки", "одноэтажной Америки", "главного пояса страны" (его еще называют "кукурузным поясом Америки".- Л. К.).

Чтобы точнее установить степень популярности того или иного артиста, проповедника, политического деятеля, в Соединенных Штатах, кроме детектора лжи, приборов для проведения всякого рода опросов, анкет, был сконструирован аппарат по улавливанию и анализу аплодисментов, измерению их продолжительности, силы, искренности. Так вот, у Макартура прибор показывал на "бурно, продолжительно, искренне". Сам о себе в "Воспоминаниях" Д. Макартур написал:

"Я стал символом свободного мира, бастионом против распространения коммунизма".

Американские специалисты, регистрировавшие показания "приборов на аплодисменты", комментируют их весьма любопытно. Оказывается, корни популярности могут быть разными, неожиданными. Людей приводят к моральному подчинению, смирению, покорности не только силой, террором или обманом. Но и успехами сильных личностей, лидеров. Сознание того, что ты не можешь взять вес на штанге, что с легкостью делает другой, сконструировать сложный механизм, написать интересную книгу, превратиться из чистильщика сапог в миллионера, вызывает ощущение бессилия, комплекс неполноценности, заставляет отказаться от собственной мечты, а в итоге доверить свою судьбу более удачливым, более способным, а значит, надежным, сильным личностям. Тебе остается подчиняться их воле. А что же в утешение?

Компенсация за подчинение видится в приобщении к силе, отваге, уму, эрудиции кумира. Как Д. Макартур обретал дополнительные силы, вживаясь в судьбу великих людей прошлого и настоящего, так и любой простой американец ощущал прилив энергии, выражая восхищение им, Макартуром. Такая трансформация "маленького американца" происходила не только в мечтах, сладких видениях. Но и наяву. Он может входить на коленях в мир сильных, унижаться, пресмыкаться перед ними у себя в Соединенных Штатах. Но вот этот "маленький американец" ставит себя рядом с гражданином другого государства и здесь происходит трансформация в настроении, самоощущении. Ведь Соединенные Штаты играют в мире одну из ведущих ролей. И в данном случае американец (да еще если он окажется за границей, да еще в военной форме) вдруг неожиданно получает дополнительную силу. Уважение к державе или даже ненависть к ней (со стороны, скажем, азиатов, африканцев) автоматически поднимает дух самого забитого, самого смирного американца: если и не заставляет чувствовать себя сверхчеловеком, то, во всяком случае, порождает нечто вроде самомнения и даже высокомерия.

Собственно, этим можно объяснить, почему обычный американец, природе которого, казалось бы, противно насилие, надругательство над личностью, часто поддерживает политику правящих кругов, почему он, в частности, с таким восторгом встречал Дугласа Макартура - имперские амбиции вселяют чувство превосходства. Люди, воплощающие эти амбиции в жизнь, рискующие своей жизнью, проявляющие чудеса храбрости, ум, смекалку, практицизм,- это Макартур! Это восторг.

Деяния Макартура, выпукло, красочно преподнесенные радио, газетами, книгами, излучая очарование подвига, героизма, скрашивают серое, безликое существование даже самого заурядного человека. Макартур - американец. Смит тоже американец. Никогда иностранец не может стать на одну (американскую) доску с Макартуром. А Смит в силу своего гражданства может. И он окажется выше такого же обыкновенного иностранца или, во всяком случае, наравне с ним. Если, конечно, у иностранца найдется такой же кумир. ("Как у русского Жуков",- сказал мне пресс-секретарь при штабе 7-го флота США.)

Вот секрет любви к "Американскому кесарю".

Благодаря Макартуру одновременно достигалось некое единение в "высшей сверхидее". Оказывалось: позиция Макартура - истина, ведь она одинаково служит верную службу как "кесарю", так и тому, кто восторгается им. Значит, она полезная позиция. И значит, она верная позиция. Как же не принимать ее?

Да, аплодисменты гремели. Дуглас Макартур был, пожалуй, действительно самым популярным человеком. Вот тогда-то, к своему удовольствию, он часто слышал: "Если бы сейчас, в 1951 году, проходили президентские выборы, то, несомненно, победителем стал бы "Американский кесарь". Д. Макартур даже жалел, что, прибыв в Сан-Франциско, он заявил:

"Меня спросили, собираюсь ли я заняться политикой. Мой ответ: "Нет". У меня нет политических намерений. Я не собираюсь открывать политическую контору, и я надеюсь, мое имя не будет использовано в политике ни в каком виде. Единственная политика, которой я займусь, определяется единственной фразой, хорошо известной всем вам: "Да благословит господь Америку".

А выборы были не за горами. В следующем году. Казалось, очарование, восторг Сан-Франциско, Нью-Йорка, Чикаго, Вашингтона, пересаженные к тому же в провинцию, расцветают для генерала в пышные и никогда не увядающие цветы. Поэтому Д. Макартур легко преступил клятву, данную под впечатлением вести об увольнении. Когда в республиканской партии в очередной раз настала пора решать, кого выдвинуть кандидатом на пост главы государства, возникли разногласия. Одни назвали сенатора Роберта Тафта. Другие - Д. Эйзенхауэра. Тафт, в свою очередь, решил заручиться поддержкой кумира правых, то есть Макартура. Он предложил включить генерала вторым номером в свой список на случай, если сам Тафт в результате трудно контролируемой и трудно предсказуемой предвыборной игры не пройдет в кандидаты на первичных выборах. Если же пройдет, да к тому же станет президентом, то Макартуру в компенсацию был обещан пост заместителя главнокомандующего вооруженными силами США (то есть президента) с правом решающего голоса при определении внешней политики страны.

Конечно, Макартур не устоял против такого соблазна. Но он дорого заплатил за это. Тафт не прошел, несмотря на поддержку "кесаря". Надо сказать, что на этот раз сам "кесарь" слабо проявил себя как политический борец. Сульцбергер дал ему такую оценку: "Я думаю, он сварил уже своего гуся и немного сделал, чтобы помочь Тафту".

Надежда Д. Макартура складывать камни на лужайке Белого дома против политических противников на этот раз окончательно рассеялась.

Кандидатом от республиканской партии, а затем и президентом стал Д. Эйзенхауэр.

Почему же из двух генералов Америка выбрала Эйзенхауэра? Много тому причин. По своим личным качествам Эйзенхауэр импонировал большему количеству американцев. Он вел себя проще, скромнее, демократичнее. Одевался неброско. Не устраивал демонстраций с королевским выездом, не красовался с "кукурузным початком", не строил из себя полубога. Не обнаруживал ненависти к противникам американизма. Кстати, именно Эйзенхауэр отговаривал Макартура от решения лично руководить избиением участников голодного марша ветеранов первой мировой войны. Он же советовал хотя бы не надевать на мундир "фруктовый салат", то есть боевые награды.

Одну из главных причин поражения определил С. Л. Майер, автор книги "Макартур". Он писал, что "Айк (Эйзенхауэр.- Л. К.) не говорил ничего из ряда вон выходящего, он был таким же в равной степени великим героем войны... Взгляды же Макартура на социальные вопросы, профсоюзы и другие проблемы страны были уж слишком архиправыми" (а значит, и "дороговатыми" для американца). В США, прежде всего в консервативных кругах, поэтому опасались, как бы приход к власти архиправой реакции не привел к активизации левых и не осложнил общую политическую обстановку в стране.

Выборы определили судьбу Макартура. Но он не сразу оценил свое истинное положение. Перед глазами еще стояла сан-францисская метель из перьев, восторженные лица в Чикаго, слезы умиления в Литтл-Роке.

Американцы же, которые "попали под взрыв национализма", сами того не желая, став участниками цепной общенациональной реакции суперамериканизма со всеми вытекающими последствиями и прежде всего еще большим креном вправо, спустя некоторое время принялись размышлять. И в первую очередь над выступлениями Д. Макартура в конгрессе. Отрешившись от психоза, вызванного восхищением "героем, которого хотели опозорить", и вернувшись в свое нормальное состояние, характерное для "людей дела", они критически посмотрели на своего кумира. Возникло сомнение: за ним ли истина? А может быть, за Гувером? Бывший президент считал, что "не следует перегружать страну"- как бы не обмануть самих себя. Гувер придерживался такого правила прагматиков: "Есть определенный предел того, что мы можем сделать".

Генерал признавал, что курс, который он предлагает, может привести к "более широкой войне". При этом добавил: "В международных отношениях игра на выигрыш - это риск. Мы должны рисковать". Представляется целесообразным продолжить рассуждения о риске. Принято считать: он есть проявление бесшабашности, лихости, героизма, на самом высшем уровне самопожертвования. Сколько раз примером такого героизма представлялся Д. Макартур, который "никогда не прятался от пуль".

А если поразмышлять? Следует снова прислушаться к ученому, занимавшемуся еще в далекие времена, выражаясь современным языком, психологией человека в экстремальных условиях. Он пришел к выводу: риск форма проявления величайшего страха на грани отчаяния, одновременно - это прежде всего путь к спасению. Риск подсознательно становится иногда самым разумным шагом, единственным, продиктованным сверхчеловеческим желанием и надеждой сохранить жизнь в ситуации, из которой практически нет выхода. Погибнуть на подводной лодке Макартуру представлялось неизбежным, погибнуть на торпедном катере - менее возможным. Он рискнул, то есть выбрал катер.

Но мы немного отвлеклись. Вернемся к куда более "важному или опасному" риску. Атомной войне. Д. Макартур рассуждал не как бездумный, неграмотный солдафон, полагающийся только на удачу, на счастливый конец, исходящий лишь из неприятия "русского коммунизма". Он подготовил свое предложение как прагматик. Но сразу оговорюсь, как прагматик, как идущий на риск сознательно, либо не имевший всей суммы информации, "ощущений", либо выбравший их, руководствуясь только собственными интересами, чувствами, знаниями, на своем уровне так и оставшийся в масштабах Азиатско-тихоокеанского региона. Обосновывая возможность проведения успешной (естественно, для США) широкомасштабной атомной операции, "Американский кесарь" говорил:

"Советы знали, что их военно-морские и военно-воздушные силы на Дальнем Востоке не могли тягаться с американскими. Более того, запасы их ядерного оружия были ниже американских. Если Соединенные Штаты должны воевать против них, то это лучше сделать теперь, чем позже".

С марксистской точки зрения о выступлении можно было сказать так:

- Суждения приобретают характер истинного не потому, что они полезны нам, что удовлетворяют тем или иным нашим потребностям, а наоборот, они потому полезны, что истинны, то есть соответствуют объективным отношениям вещей.

Сенатор Макмагон не ученый и не марксист. Но он по сути своей встал на позицию марксиста, а точнее, проиллюстрировал ее на конкретном, приземленном примере как своим вопросом Макартуру, так и полученным ответом. Законодатель поинтересовался:

"Если мы пойдем на всеохватывающую (иными словами, мировую.- Л. К.) войну, то в данном случае я бы хотел знать, как вы мыслите защищать американскую нацию в этой войне?"

Д. Макартур оказался не готов. Он не смог преодолеть своего представления (частично устаревшего, частично лишенного полной информации) об обстановке в мире. Д. Макартур не был также в состоянии отрешиться от желания как можно скорее и шире воспользоваться во внешней политике преимуществом США в области атомного оружия. При этом мыслилась только одна форма - атомный диктат. Уже сам вопрос предполагал: сенатор знает то, чего не знает генерал. Макмагону были известны такие объективные обстоятельства, которые недоступны человеку, только что оставившему пост главнокомандующего вооруженными силами США на Тихом океане, и которые, естественно, он не может, предварительно оценив и выбрав, приспособить к своим планам, к себе. В таком случае (и это генерал понимал) они не могут быть путеводной звездой, а догадки становятся лишь надежными указателями только в ловушку. Истина, которая выводит сенатора на одну дорогу рассуждений и умозаключений, может привести "кесаря" в заблуждение. Конечно, проще было бы, признав некомпетентность в оценке международных проблем в целом, отказаться от некоторых своих предложений, которые как раз, помимо воли оратора, и касались мира в целом. Но Д. Макартур этого не сделал.

Следует обратить внимание: ответ генерала в какой-то степени объясняет, почему звезда Макартура закатилась и почему в дальнейшем он коренным образом изменил содержание своих речей о войне, не покинув при этом своих позиций. Ответ же "Наполеона Лусона", предложения которого, изложенные ранее и, будь приняты, имели бы глобальные, общемировые последствия, прозвучал (ставя автора на его истинное место) так:

"Это не входит в мою компетенцию, сенатор. Моя ответственность ограничена районом Тихого океана... Военная политика в мировом масштабе есть забота объединенного комитета начальников штабов".

После одной из встреч с Д. Макартуром писатель Д. Гантер сказал о нем: "Великие эгоисты почти всегда оптимисты". Оптимизм Д. Макартура, замешенный на величайшем самомнении и фатализме, укрепившийся после триумфального въезда в Соединенные Штаты, толкал его на безрассудные, опасные действия. Выбирая прежде всего желаемую, нужную информацию, Д. Макартур неизбежно должен был оказаться в весьма сложном положении. Ибо жизнь с ее объективными реальностями все чаще переставала совмещаться с формулами, ограниченными его, Макартура, представлениями о том, что выгодно, а что невыгодно. Другим представителям его класса в 50-х годах выгодными казались несколько иные позиции. Поэтому происходят не столько столкновения Макартура с Фулбрайтом или Макмагоном, сколько доктрин прагматизма, вобравших, в общем, примерно одну и ту же информацию, основывающихся на одних и тех же желаниях, но скомпонованных по несколько разным схемам.

Упорно придерживаясь своей, Д. Макартур готов был даже пойти на то, чтобы пожертвовать судьбой американского народа. Более того, судьбой человечества! Правда, здесь немалую роль сыграло желание вернуть популярность, свою надежду на лидерство. Д. Макартур разрабатывает меморандум: Эйзенхауэр должен пойти на риск развязывания атомной войны. Меморандум следовало бы закончить следующей строчкой из эссе Прудона о войне: "Победа будет принадлежать не храбрейшему, а кровожаднейшему".

После выборов Д. Макартур не смог избавиться от вечно жившего в нем соблазна приспособить действительность к своим желаниям. В результате и родился меморандум. Он одновременно свидетельство того, что политик в своем развитии достиг той точки, после которой затрудняется или исключается успешное движение вперед.

А. Токвиль писал, что "любовь к собственности" представляет серьезную опасность для американской нации. Конечно же, философ имел в виду не любовь конкретно к гоночному автомобилю или к обувной фабрике. Он имел в виду прежде всего американский образ жизни, где во главе угла превыше всего стоит личный интерес, личная выгода, освященные прагматизмом, где патриотизм, забота о величии Соединенных Штатов подчинены узкоэгоистическим интересам, особенно ярко проявляющимся в душе собственника.

"Я не могу не испытывать опасения,- продолжал Токвиль,- что в таком случае люди могут оказаться в состоянии, когда они расценивают любую новую теорию как препятствие, любое нововведение как непосильное бремя, всякое социальное улучшение как шаг к революции. В конце концов они вообще отказываются двигаться из-за боязни зайти слишком далеко".

Не к такому ли состоянию в конце концов пришел Дуглас Макартур? Невольно вспоминается г-н Бром, один из героев романа "Рубашка" А. Франса:

"Г-н Бром жил в непрестанной боязни какой-нибудь. перемены. Он опасался возмущений и страшился всеобщего переворота. Он не мог без трепета развернуть газеты; он каждое утро ожидал найти в них извещение о волнениях и мятежах. При таком настроении духа самое незначительное событие и самое обыкновенное происшествие вырастали в его глазах в симптомы революции, становилось предвестником общего катаклизма. Всегда чувствуя себя накануне мировой катастрофы, он жил под гнетом вечного ужаса".

Д. Макартур хотел остановиться, применив атомную бомбу. Это была для него желанная точка. Но политики, которым он предложил свой меморандум, вынуждены были придерживаться другой тактики. Для них любовь к собственности также составляла главное содержание мировоззрения. Однако они не достигли той стадии, в которой, в немалой степени благодаря своим личным качествам и сложившимся обстоятельствам, оказался Д. Макартур.

Поэтому президент не мог решиться на такое. Многим политическим деятелям США был по душе замысел Макартура. Но они колебались. Во-первых, считалось, что большинство американцев психологически не готовы принять идею новой войны новым оружием; во-вторых, рискованно идти за генералом, который в свое время не смог организовать оборону архипелага, защитить Филиппины, к тому же обнаружил полную беспомощность перед лицом японского наступления. А буквально накануне высадки солдат императора на архипелаге произносил такие же самоуверенные, решительные речи. Ну и, конечно же, в-третьих, в США были трезвомыслящие политики, понимавшие: трудно сравнивать, чей арсенал мощнее, больше и надежнее, когда речь идет о ядерном оружии. Да, на слишком большую жертву предлагал пойти Д. Макартур, поэтому Эйзенхауэр отложил меморандум.

Д. Макартур не мог если не увидеть, то не почувствовать своего положения. Похоже, что он по-прежнему смотрел на действительность как на сырой материал, над которым следует постоянно работать, чтобы создавать мир. Он допускал, что есть истина действительная, и кто знает, может быть, ее постигли Эйзенхауэр с Даллесом. Но есть и истина возможная, считал Д. Макартур. Возможная истина - это та, что обнаруживает свою ценность в будущем - вот утешение для "Американского кесаря". "Предварительная истина" (меморандум!) должна доказать свою пригодность, свою ценность в будущем. У Д. Макартура не было никаких веских доказательств агрессивности СССР. Вместо них - предположения: а вдруг в будущем СССР нападет на США? Тогда меморандум докажет свою пригодность, свою объективность. Поэтому долгое время этот документ нельзя было списать в архив, ибо творение Макартура помогало поддерживать гонку вооружений. Ведь он - возможная истина.

Но это для будущего. А в те времена меморандум убрали подальше от глаз общественности. После президентских выборов Д. Макартур переживает сложный период. Он вдруг попадает в политический и моральный вакуум. Д. Макартур, может быть, впервые посмотрел иными глазами на семейный очаг. К своему удивлению, он увидел, что в нем не так много тепла, как должно было быть. Очаг располагался в гостинице "Уолдорф Астория". Лифтами и этажами "дом" Макартура был прочно отрезан от внешнего мира. По соседству жил бывший президент Герберт Гувер, тоже оказавшийся не у дел. Няня все реже и реже выходила из своей комнаты. Артур все больше и больше отдалялся от отца. Ну что ж? По логике жизни вполне естественно. (После смерти Макартура все увидели, что это противоестественно.) И только Джин, верная, преданная, любящая, была всей душой со "своим генералом". Она по-прежнему прятала от него статьи, если они не могли понравиться Макартуру или содержали хотя бы намек на критику генерала. Она заботилась о его питании, настроении, досуге. Хотя супруг был не простым человеком. "Как же ей (Джин),- сказал однажды восхищенный, благодарный и несколько пристыженный Макартур,удавалось все эти годы терпеть мои странности и выкрутасы! Уму непостижимо!"

Несмотря на моральную поддержку супруги, Макартур тем не менее не находил покоя у домашнего очага. Он не мог скрасить политического одиночества. Душа страдала от обиды на тех, кто оставил его, кто совсем недавно восхищался его подвигами во славу Соединенных Штатов. Д. Макартура пугало сознание того, что он теряет бойцовые качества. Такая жизнь расслабляла его. Как мышцы спортсмена становятся рыхлыми из-за отсутствия тренировок, соревнований, чемпионатов, боев, так и размягчилась воля Д. Макартура, оказавшегося за "канатами" политического ринга.

Конечно, в какой-то степени сужение сферы самовыражения компенсировало приглашение занять пост председателя совета директоров компании "Ремингтон Рэнд". При этом ему положили 45 553 доллара в год, а после того, как компания укрупнилась, слившись с другой, и стала называться "Сиерра Рэнд" 68 000. (К тому же существовал "айсберг" в виде "филиппинских накоплений", который тоже активно "работал" в форме разного рода капиталовложений.) Да, деньги немалые. Занятие почетное. Д. Макартур проявил себя как идеальный председатель. Он всегда был одет по последней моде (предпочитал костюмы неброских цветов, галстуки в полоску). Его выступления на заседаниях правления, всякого рода церемониях, приемах отличались изяществом, умеренностью. Иногда для того же изящества и демонстрации независимого, оригинального мышления он допускал критику в адрес государственных органов, а один раз даже осудил правительство за слишком большие ассигнования на вооружения.

И все-таки тяжело давались уход с большого поля политической битвы, где он чувствовал себя мастером высокого класса, и привыкание к положению, в котором надо было заниматься внутренней политикой, где он сознавал себя новичком-любителем. Однако в нем еще кипели силы. Макартур не оставлял мысли вновь завоевать расположение фортуны. Но этого никак не удавалось. В чем причина? Где главный тормоз?

Конечно, сказалось размягчение характера. Кстати, любовь к модным галстукам и костюмам, изысканный аромат дорогих лосьонов рассматривались (воспитанниками полковника Бакнера) как признак того, что железная воля солдата, выкованная в Вест-Пойнте, уступает мягкотелости цивильного человека.

Появились другие несвойственные ему черты. Макартур стал испытывать чувство страха. За собственную жизнь. Он приказал телохранителю Салливану всегда иметь при себе "Смит и Вессон" 32-го калибра и постоянно справлялся, держит ли он оружие наготове. Сам же не расставался с уже знакомым нам отцовским пистолетиком. Генерал теперь никогда и никуда не ходил без оружия. А ведь раньше на войне во время боевых действий Д. Макартур буквально подставлял голову под вражеский огонь, приговаривая при этом, что "для него не отлита еще пуля, что провидение не определило сроки его жизни, а потому оно защищает его до тех пор, пока не придет срок".

Теперь боязнь терзала дух, хотя провидение не подавало никаких знаков о приближении часа. Конечно, метаморфозы в характере, пожилой возраст, охлаждение и даже нескрываемое разочарование бывших почитателей делали свое дело, служили препятствием. Немалую роль здесь сыграл и Эйзенхауэр. Генерал, ставший президентом, не мог испытывать симпатий к человеку, который долгое время был его начальником. Более того, мешал карьере (на Филиппинах, чтобы задвинуть Эйзенхауэра, Макартур порекомендовал его на пост главного полицмейстера при марионеточном колониальном правительстве). В Вашингтоне Эйзенхауэр вынужден был заниматься улаживанием личных дел Макартура, в частности, скандала с мисс Купер. Отношения осложнились еще больше, когда подполковник Эйзенхауэр попытался отговорить генерала Макартура от возложения на свои плечи эполет фельдмаршала. Больше всего уязвил "кесаря" аргумент Эйзенхауэра, простой и короткий: "Смехотворно быть фельдмаршалом на самом деле несуществующей армии". Но ведь идея стать фельдмаршалом принадлежала самому Макартуру.

Однако главное, что подливало масла в огонь антипатии, это постоянное стремление Макартура принизить роль операций в Европе, бросить тень на способности генералов, действовавших там, и таким образом представить тихоокеанский театр второй мировой войны самым главным, что, естественно, ставило его, Макартура, выше Эйзенхауэра.

Вообще-то, как говорят американцы, Эйзенхауэр не был мстителен. Однако окружение президента, желая угодить ему, считало, что в любом случае следует попридержать Макартура. И даже когда выдвинули предложение присвоить Д. Макартуру шестую звезду, его тут же отвергли - стать по званию выше Эйзенхауэра! Но вот обстоятельства, при которых возникло это предложение, весьма любопытны. И они очерчивают в жизни Макартура еще один период, хотя в американской прессе об этом стараются лишний раз не вспоминать.

Не могло не ранить сознание того, что от его услуг отказываются, что он "выдохся как поставщик духовной энергии для носителей американизма". Отчаяние, зависть, понижение сопротивляемости по отношению к программам левых сил, обида - все это подтолкнуло Макартура к трибуне с которой он и произнес свою знаменитую антивоенную речь.

Лос-Анджелес встретил хмурым небом. Было сыро, прохладно, неуютно. Но вот туман рассеялся. Выглянуло и засияло солнце. Тут же забылся трудный перелет с болтанкой. Генерал, только что жаловавшийся на усталость, заметно воспрял и с удовольствием принял предложение отправиться на открытие парка имени Макартура с мемориалом, включающим статую Дугласа Макартура и изображение островов в Тихом океане, куда он высадил свои войска в течение 1942 - 1945 годов. Обращаясь к участникам завтрака, устроенного епископальной епархией, довольный полководец сказал:

"Хотя я не получил духовного образования и не достиг совершенства в постижении теологических наук, ни одно из моих достижений в Японии не доставило мне более глубокого чувства удовлетворения, чем то, которое я получил, выполнив роль духовного наставника. Даже будучи своего рода Цезарем, я старался воздавать богу то, что является его, богово".

Что имел в виду Макартур? Можно только строить предположения. Занятие это, правда, нетрудное, поскольку деятельность наместника Вашингтона в Японии достаточно хорошо известна. Вместе с "богу богово" он воздавал "милитаристу милитаристово", "антикоммунисту антикоммунистово", антисоветчику... Трудно сконструировать подходящее даже по аналогии с предыдущим слово или найти ему замену. Выступление даже со своими загадками понравилось участникам завтрака. Через несколько часов Д. Макартур выступил перед членами американского легиона в гостинице "Амбассадор отель". Выше, в самом начале, уже рассказывалось и о сногсшибательной речи, и о реакции на нее трех Америк - правой, левой и "лежащей посредине", то есть подавляющего "молчаливого большинства" населения США. Наиболее значительным пассажем в выступлении Д. Макартура является следующий:

"Запрещение войны - единственный выход. Более того, самый действенный, при котором интересы противоположных сторон располагаются абсолютно параллельно. Это единственный выход, который, если его достигнуть, может способствовать решению других проблем".

Снова позволительно задать вопрос: изменил ли при этом свою жизненную, свою идейную позицию Дуглас Макартур? Смею утверждать, что нет. Выступал "стопроцентный американец", верный, да, пожалуй, и бескомпромиссный носитель американизма. Вспомним рассуждения основоположника прагматизма, который сегодня делит свою власть над умами американцев с богом и наукой. Прагматический метод, наставлял своих соотечественников У. Джемс, это прежде всего метод улаживания философских споров (а разве не философия, когда ставится вопрос: атомная война - человечеству, нации быть или не быть?-Л. К.), которые без него могли бы тянуться без конца или, добавим, закончиться мировой трагедией. При этом У. Джемс вспоминает о некоторых спорах: представляет ли собою мир единое или многое? Царит ли в нем свобода или необходимость? Лежит ли в основе его материальный принцип или духовный? Все это, замечает У. Джемс, одинаково правомерные точки зрения. Дискуссии, споры о них бесконечны. В подобных случаях следует, опираясь на прагматический метод, сделать попытку истолковать каждое мнение, обязательно указывая на его практические последствия. Какая получится для кого-нибудь практическая разница, если принять за истинное это мнение, а не другое? В случае, если мы не в состоянии обнаружить никакой практической разницы, то оба противоположных мнения означают, по существу, одно и то же, и дальнейший спор здесь бесполезен, неуместен и вреден.

В данном случае главный "философ" - атомная война не оставляет "никакой практической разницы" ни для СССР, ни для США. Значит? Значит, войну следует исключить. Таков вывод из выступления Макартура.

Поразительно, не правда ли? Тем более что Ма-картур не изменил своих идейных и жизненных позиций. Конечно, "отчаяния, зависти, понижения сопротивляемости" было бы недостаточно, чтобы произнести такую речь. Точнее всех определил мотивы поведения Макартура, "скрытного, сложного человека", как это ни покажется странным, его телохранитель Л. Салливан. Он преподнес прагматизм "Американского кесаря" в четкой и по-американски доходчивой, яркой форме. Телохранитель сказал: "Макартура следует сравнить с "задумавшимся ястребом". Точнее, с "ястребом", которого заставили размышлять обстоятельства, в том числе и личного порядка. Задумавшись, он увидел необходимость по-иному оценить реальную обстановку в мире и в Соединенных Штатах и сделать отсюда соответствующие выводы.

Дугласа Макартура действительно хорошо знали в США. И генерал снова пошел бы к вершинам славы, только по другому пути. Его популярность, бесспорно, снова приобрела бы общенациональные масштабы, но питаемая уже другими, прежде всего антивоенными идеями. Впервые за много-много лет либеральная пресса поместила положительные отзывы о Макартуре и его выступлении. А конгрессмен Джо Мартин предложил (его поддержал журналист Эверетт Дирксен) присвоить Дугласу Макартуру шестую звезду. Между прочим, не в последнюю очередь в пику Эйзенхауэру, который на деле никак не проявил желания обуздать "ястребов" и выполнить обещания сделать все для укрепления мира. Даже демонстрация с меморандумом Макартура вовсе не была свидетельством того, что Эйзенхауэр отмежевывается от политики "канонерок с атомным оружием". Отвергнув меморандум, президент не пошел дальше того, чтобы сдать его в архив.

Остановился и Макартур. Удовлетворившись тем, что доставил неприятные минуты своим обидчикам и одновременно испугавшись, что зашел слишком далеко, он покинул пропагандистскую трибуну в желании подтвердить, что никогда не отказывался от своих позиций, что по-прежнему там, где его (к скрытому удовольствию) величают "Американским кесарем" и "Наполеоном Лусона". Да, он, "ястреб", задумался. Уже за это, казалось бы, ему надо быть благодарным. Но как сказать? "Ястреб" ведь не изменился. И его речь была далеко не прозрением. Такие всплески чувств, которые левыми принимались за своеобразное прозрение, с Макартуром случались и раньше. Вспомним его посещение Хиросимы. Когда на месте, где упала атомная бомба, зазвучал колокол мира, он неистово начал молиться. Потом окружающие услышали:

"Агония этого фатального дня служит предупреждением всем людям всех рас. Ядерное оружие - вызов разуму, логике, существу и назначению человека... Хиросима - урок. И бог преподал его не для того, чтобы его игнорировать".

После посещения Хиросимы Макартур с удвоенной энергией принялся за восстановление японского милитаризма. В данном случае также не произошло никакого протрезвления, никакого поворота. Если было бы

иначе, то он снова от "парения в лучах бывшей славы" пошел бы на новый взлет.

Но взлет не состоялся. После речи в Лос-Анджелесе новая полоса забвения. Для правых он окончательно "выдохся". К тому же оскандалился крамольными речами. В глазах левых абсолютное разочарование. Более того настороженность: не являлось ли выступление в Лос-Анджелесе провокацией, маневром, чтобы отвлечь внимание общественности от истинных планов и целей военно-промышленного комплекса США?

Последние годы жизни Д. Макартура были скрашены явной симпатией к нему президента Джона Кеннеди. Нового главу американского государства привлекали в старом генерале его аристократизм, любовь к славе, даже самовлюбленность и самоуверенность. Скорее всего все эти качества принадлежали и самому Джону Кеннеди. Ну и, по всей вероятности, в какой-то степени сыграло свою роль желание политического деятеля отличиться, быть непохожим на своих предшественников.

Утверждаясь и стремясь завоевать популярность, Дж. Кеннеди решил "почаще фотографироваться с известными людьми", в том числе и с генералом, который, конечно же, был в США личностью неординарной и неотделимой от прошлого да и будущего США.

После всякого рода передряг, корейской войны, маккартизма престиж Соединенных Штатов за рубежом снова резко упал. И вот тогда молодой Кеннеди выступил с инициативой "улучшить образ Америки". В результате появился не только "Корпус мира", который стал оригинальным явлением в дипломатии, который я бы назвал "соулизмом", ибо он работал под девизом "душа в душу" (Soul to soul), Дж. Кеннеди попытался предпринять другие инициативы. Д. Макартур хорошо почувствовал, куда клонит новый энергичный президент. В свою очередь, Дж. Кеннеди не ошибся, когда пригласил Д. Макартура на встречу, чтобы посоветоваться, как дальше вести внешнеполитические дела. Он услышал от старого генерала то, чего желал услышать. Это был апрель 1961 года. США быстро втягивались во вьетнамскую авантюру. Правильно ли, своевременно ли? Какое впечатление произведет все это на мир? Тогда-то Д. Макартур и дал свой знаменитый совет президенту: не допускать "вовлечения американских солдат в боевые действия на Азиатском континенте".

Филиппины готовились отметить 15-ю годовщину провозглашения независимости. Посол Манилы в Вашингтоне К. Ромуло обратился к Дж. Кеннеди с предложением пригласить на торжества Д. Макартура с супругой. Дж. Кеннеди не только поддержал идею, но и предоставил в распоряжение генерала президентский самолет, чем чрезвычайно растрогал старика - ведь полжизни он мечтал летать на машине со знаком главы государства. Самолет Кеннеди как бы приподнял Макартура до уровня президента. Хотя бы в глазах филиппинцев. Хотя бы иллюзорно.

Сделав остановку в Токио, "Боинг-707" приземлился на американской базе Кларк-филд, откуда и началось последнее и, как его называл Д. Макартур, "сентиментальное путешествие" по Филиппинам. Когда президентский лайнер подрулил к церемониальной площадке Манильского международного аэропорта и застыл, на трап вышел знакомый многим человек в старой цвета хаки форме и знаменитой фуражке, которую прокалило солнце многих широт, но которую не задела ни одна пуля.

В свои 81 год Д. Макартур сохранил стройность. Правда, рука генерала чуть подрагивала, когда он отдавал честь встречающей толпе, в голосе его чувствовалось волнение. Он говорил о том, что вся его жизнь переплетена с Филиппинами, что здесь он "пережил самые великие мгновения", отсюда унес "самые дорогие воспоминания". Оркестр грянул "Старые солдаты никогда не умирают". "Кадиллак" с гостем медленно пробирался через двухмиллионную толпу (этот день был объявлен на Филиппинах национальным праздником), сотни рук тянулись к "хозяину архипелага".

Д. Макартура привезли во дворец Малаканьянг. За стенами его гремела музыка оркестра, а внутри происходила важная и символическая церемония престарелый государственный деятель Дато Планг протянул генералу Д. Макартуру саблю, которую в 1900 году он получил из рук генерала Артура Макартура. Конечно, красиво. Конечно, трогательно. Можно провести немало аналогий, возникает немало мыслей в связи с возвращением оружия, которым снабдил местного вождя американский завоеватель, чтобы с его помощью держать в страхе подданных американского империализма. Если бы не один нюанс. Отцу Д. Макартура, а потом и ему самому сдавали шпаги и сабли многие филиппинские националисты. На тогдашней церемонии в Мала-каньянге обратного жеста не последовало. Тоже символично. Зачем возвращать оружие детям тех, кто когда-то встал под лозунги истинной свободы?

Повсюду по пятам следовал верный Ромуло. Да, Карлос Ромуло, который был адъютантом Д. Макартура, для которого он отливал в металле, печатал, штамповал на спичечных коробках бесконечное количество раз, передавал в эфир фразу "Я вернусь". В 1944 году Д. Макартур, оценив преданность и верную службу, присвоил К. Ромуло звание бригадного генерала армии США.

- За какие военные заслуги?- спросил один из завистников и недоброжелателей (тем более что сам К. Ромуло говорил, что не сделал ни одного выстрела, а во время высадки на Лейте в октябре 1944 года больше всего горевал о том, что испортил свои новые ботинки).

Но Ромуло и здесь нашелся. Он сказал:

- Воюют ведь не только автоматом. Воюют и пером.

Мне не раз приходилось встречаться и беседовать с К. Ромуло. В одной из последних встреч, когда была уже задумана эта книга, я спросил его, как он оценивает роль Д. Макартура в истории Филиппин? К. Ромуло посмотрел на меня внимательно, задумался, помешивая пластмассовой лопаточкой сок, и наконец сказал: "Вот перед ним я всегда чувствовал себя маленьким. И я всегда боялся, что вольно или невольно перенесу это ощущение в свои книги. В такие моменты я не испытывал к нему любви. Даже наоборот". Еще один вопрос: "Знал ли Макартур, что его называли "Наполеон Лусона", "Американский кесарь", если да, то как к этому относился?" - "Знал,ответил К. Ромуло.- И мне кажется, ему нравилось". В честь высокого гостя была отлита медаль с профилем Д. Макартура и надписью "Хранитель Австралии, Освободитель Филиппин, Победитель Японии, Защитник Кореи".

Важным мероприятием стал ужин в отеле "Манила". В конце его собравшиеся подхватили популярную тогда песенку "Можно, я назову тебя любимой". Настала тишина. Д. Макартур повернулся к Джин и поцеловал ее. Вне всякого сомнения, это был искренний поцелуй. Но его тут же внесли в программу освещения вечера прессой. Корреспондент К. Миданс передал (к удовольствию Дж. Кеннеди) в свой "Лайф" такие строки: "Ко мне обратилась филип-пинка и сказала: "Макартур целует свою супругу только в кругу семьи. Выходит, что мы его семья". Конечно, нежный поцелуй имел звучный пропагандистский эффект.

Но больше всего Д. Макартура растрогало то, что филиппинское правительство выполняло принятое решение: каждый день имя Д. Макартура выкликали на поверке с последующим ответом солдата: "Духом здесь!"

Поездка на Филиппины представлялась важной как военным, так и пропагандистским службам США. Ситуация на Филиппинах, в Юго-Восточной Азии в целом вызывала у Вашингтона беспокойство, и демонстрация "любви филиппинцев к Макартуру" должна была автоматически укрепить позиции США, с одной стороны, и придать новые силы проамериканским элементам на самих Филиппинах, с другой. "Сентиментальный визит" превращался в своего рода парад победы генерала, который подводил итог сделанному и намечал перспективы на будущее. Это была одновременно еще одна демонстрация твердой решимости американских "ястребов" довести до конца многие свои планы и замыслы.

Американский ученый историк С. Л. Мэйер в фундаментальном, роскошно иллюстрированном труде "Биография генерала армии Дугласа Макартура", описывая поездку по Филиппинам, неожиданно сказал то, что наводит на глубокие размышления. Послушайте: "Он посетил все старые места Коррехидор, покрытый теперь джунглями, холмы Батаана, пляжи Лейте, проехался по шоссе Лусона, названному именем Макартура. Ему сказали, что мир заплатил страшную цену, когда ему (Макартуру) не дали атаковать самолеты и базы на реке Ялу в коммунистическом Китае... Если бы вам разрешили делать вашу военную работу,- тогда не было бы беды с Индокитаем, Тибет не оказался бы в рабстве, Лаос не превратился бы в плавильный котел, Кастро остался бы неизвестным человеком, а Берлин не играл бы такой чувствительной роли, какую играет сейчас".

Вот, оказывается, куда шли планы правящих сил США, вот на что они замахивались. Историк С. Л. Мэйер, вероятно, никогда не видел Коррехидора (он не покрывается джунглями в силу своей скальной природы). Но ведь в данном случае перед нами не учебник географии, а политическая книга. Поэтому вторая часть срразы требует сноски. Кто говорил Д. Макартуру слова сожаления о Лаосе? Кто скорбел об Индокитае? О Берлине? На Филиппинах таких речей не слыхали. У. Манчестер и другие макартуроведы ни словом не обмолвились об этом. Ничего не написал про Тибет и сам Д. Макартур.

Мифический оратор, выступавший перед Макарту-ром на Филиппинах, на самом деле сидел в Вашингтоне, который, прикрываясь "Корпусом мира", новыми речами Макартура, гнул старую экспансионистскую, антикоммунистическую линию. Это голос правых, это призыв в дальнейшем не допускать "ошибок" и давать больше воли сторонникам Макартура. Таков смысл написанного.

Тени становятся короче

Каждый день Д. Макартур брал в руки Библию. Он признавал волю всевышнего. Правда, многие считали, что на самом деле Д. Макартур никогда не соглашался с ним, что он опускал колени только перед зеркалами. Другими словами, перед своим собственным отображением. Оно и было его настоящим богом. С неудовольствием отмечали окружающие (и это зафиксировано биографами): Макартур очень редко ходил в церковь. Хотя молился каждое утро. Может быть, такое отношение к церкви появилось тогда, когда под влиянием матери, отца он убедился, что науки, трезвый расчет, отодвинувшие бога от его колыбели, играют в жизни более важную роль. Для него действительно в какой-то степени "упали в прах обломки суеверий".

Но Макартур все же не сделал бы стихи В. Я. Брюсова своим гимном. Он оставил в сердце место богу, вере. Как настоящий американец, он держал в своей "тройке" вместе с собственным "я" и бога, и науку... Д. Макартур всегда много, особенно тогда, когда служил на Востоке, рассуждал о демократии, свободе, но в то же время приобрел кличку "кошачья лапа реакции в Соединенных Штатах".

"Американский кесарь" недолюбливал европейцев, но гордился своим шотландским происхождением. Его называли "политиком бисмаркского типа", а по мнению некоторых специалистов, военное искусство выпускника Вест-Пойнта было ближе выпускнику английского Сандхерста или французского Сен-Сира. Во всяком случае, говорят, что де Голль понимал Д. Макартура лучше, чем американские генералы.

Один из биографов назвал Макартура "фигурой из XIX века", причислив его к лучшим, благороднейшим представителям прошлого столетия. Да, сын Артура и Пинки был, особенно внешне, похож на своих родителей. Он по всем статьям мог называться джентльменом голубых кровей. Д. Макартур умел произносить речи и производить впечатление. Однако аристократ с безупречными манерами мог занять без спроса чужую квартиру, как это было на Новой Гвинее и в Маниле, мог сказать женщине, что ее место только в постели.

Д. Макартуру нравилось, когда его боялись. Чем больше, тем лучше. Ему доставляло удовольствие, если он видел страх курсанта, солдата или узнавал, что его побаивается президент. Бывший воспитанник Вест-Пойнта рассказывает о начальнике академии Макартуре:

"Это был единственный в мире человек, при виде которого даже находившиеся в состоянии сильного опьянения мгновенно трезвели".

Дуглас Макартур везде и всюду, прямо или косвенно отстаивал классовое неравенство. При этом он был способен вспомнить даже материалиста Ламметри и процитировать: "Я слишком хорошо знаю, что черепаха не способна бегать и пресмыкающиеся животные - летать, как слепые не могут видеть".

Однако дальше столь выразительных строк Макартур не мог идти. Он не замечал, что Ламметри при этом выставил некий знак предупреждения, который бы сдержал желание сильных воспользоваться слепотой одних или неспособностью летать других. Кто-то, рассуждал Д. Макартур, должен быть ниже, а кто-то выше, тогда общество, его институты могут жить нормальной жизнью. Став на эту точку зрения, он уже лишал себя (и естественно, других) права осуждать старшекурсников Вест-Пойнта за то, что они истязали его. Они занимали более высокое положение, и они имели право на применение силы. Он поэтому боготворил Наполеона, Цезаря, Веллингтона. Выступая в 1935 году перед ветеранами дивизии "Радуга", Д. Макартур говорил:

"Есть закон природы, общий для всего человечества, который время не может ни отменить, ни разрушить, он заключается в следующем - те, кто сильнее, кто обладает властью, будут править теми, кто слабее".

Вместе с тем, даже оставаясь (если допустить такое) душой, привычками, манерами поведения, отношением к жизни в XIX веке, "Наполеон Лусона" тем не менее одновременно развивался вместе со своей эпохой, с новым оружием, вместе с совершенствованием буржуазных идей, концепций, взглядов. Д. Макартур удивительно быстро применялся к XX веку. Так же, как американский капитализм. Макартура так и хочется сравнить сегодня с многонациональными корпорациями. Он вышел за рамки американских границ. Он поэтому, более пятнадцати лет ни разу не побывав в Соединенных Штатах, не чувствовал себя отверженным, несчастным, человеком без родины. Его родина - это система.

Тем не менее генерал отождествлял мировой капитализм не с каким-то другим, а именно американским капитализмом. Эта позиция избавляла от необходимости оправдывать вмешательство США во внутренние дела других стран (прагматик видел и такую формулу: "то, что хорошо для США, хорошо всем"), экспансию американского капитала на Восток и другие районы мира.

В списке любимых книг Макартура, который составили биографы и исследователи его деятельности, почему-то отсутствует имя Эсхила. А ведь Макартур обожал историю Древнего Рима и Древней Греции, знал их героев, полководцев, писателей. Почему же обошел он "мудрого древнего грека" Эсхила? Может быть, потому, что, аристократ по происхождению, Эсхил своими взглядами, своими симпатиями и устремлениями был на стороне всего нового, прогрессивного, воплощенного для него в афинской демократии? А может быть, в произведениях грека Д. Макартура раздражала постоянная тема справедливости и ему неприятен был призыв героя Эсхила: "Пусть же правый будет прав".

Наверное, это так. Но, кроме этого, Эсхил еще и осуждал Макартура своими произведениями. Удивительно, что древний мыслитель много веков назад отвергал черты, которые были свойственны как раз Макартуру. Эсхил считает, что главная причина нарушения справедливости это "hybris" - высокомерие, заносчивость, презрительная гордыня. Вспомните, как тень Дария предсказывает поражение персидского войска за "hybris":

Карает за гордыню карой грозною

Судья крутого нрава, беспощадный Зевс.

"Hybris" - только, конечно, усовершенствованный, обогащенный цивилизацией, буржуазной наукой, проявлявшийся в расизме, великодержавном шовинизме, презрении к другим народам, в антикоммунизме, был душой Макартура.

Дугласу Макартуру, конечно, было чрезвычайно приятно, что уже при жизни он обрел бессмертие. Хотя бы на Филиппинах. Ведь сколько поколений ни пройдет, как бы люди ни старели, сколько бы их ни умирало, всегда вечно будут двадцатилетние, здоровые, сильные. Один из них в форме солдата вооруженных сил, услышав "Дуглас Макартур!", выкликнет: "Духом здесь!" Всегда!

Всегда ли? А как сегодня? В Международном пресс-центре (управление информационной службы филиппинского президента), который курирует иностранных корреспондентов, готовы ответить на любые вопросы. Причем это официальные ответы. 7 июля 1986 года автор этих строк отправился в пресс-центр. До него оставалось примерно минут пять, как вдруг поток автомашин остановился перед заграждением из уборочных машин - огромные желтые самосвалы. По обеим сторонам их - солдаты. Так был блокирован путь к гостинице "Манила", где укрылось под защитой уже своих вооруженных людей самозваное правительство бывшего сенатора А. Толентино, провозгласившего себя президентом страны{14}. Это была попытка государственного переворота, достигшего своей пиковой точки 7 июля 1986 года.

Штаб-квартирой восстания, резиденцией будущего правительства А. Толентино избрал гостиницу "Манила".

Яркий, солнечный день. Автомашины, солдаты. "Манила" была в двух шагах. Как всегда, она красиво возвышалась над этой частью города. Ее зеленая крыша, зеленое окаймление из краски, положенной на современные конструкции, и из живых цветов природы - пальмы, пышные тропические акации - придавали зданию одновременно и величие и элегантность. Подумалось: 48 лет? назад из "Манила отель" вышел, сверкая золотом, фельдмаршал Макартур и провозгласил фактически свою власть: "Наполеон Лусона" военной рукой отодвинул дворец Малаканьянг, где работало правительство автономных Филиппин, и сделал "Манилу" главным зданием страны. Сегодня за тяжелыми дверями с бронзовыми ручками, в полумраке роскошных комнат укрылись мятежники. Их глава А. Толентино занял номер Дугласа Макартура. Одно из знамен, под которым выступал Толентино,- антикоммунизм, что означало сохранение зависимости от США, разгром сил, выступавших за избавление от американских баз, ликвидацию порядков, которые насаждались Макартуром.

Мне все-таки удалось добраться до пресс-центра. Его глава Виктор Туасон, заметив, что сам он не слыхал, как выкликали Макартура, и полагая, что это, по логике вещей, анахронизм, обещал выяснить насчет "Духом здесь!". "Однако,- предупредил он,- я смогу это сделать не сегодня и не завтра, видите, какая неразбериха. В армии тоже".

Я видел. Разобраться в обстановке было чрезвычайно трудно. Вскоре А. Толентино, подчиняясь требованию командования вооруженных сил, которое заявило о своей верности К. Акино, оставил гостиницу "Манила", а также свои претензии на президентство. Покинули отель и мятежные солдаты. Все ждали, что произойдет теперь - ведь бунт: но ничего с бунтовщиками не случилось. А. Толентино лишь предъявили счет на 10 миллионов песо за похищенное кем-то из участников путча столовое серебро, испоганенные солдатами ковры, бассейн, за выпитые (естественно, даром) 200 бутылок шампанского, других заморских вин и виски. А мятежные генералы и полковники? Их вызвали главнокомандующий вооруженными силами, военный министр. Немного пожурили и потом вынесли приговор: "Джентльмены, опуститесь-ка и 30 раз отожмитесь от пола". Вот и все наказание. Затем "чрезвычайно утомленных" мятежников накормили завтраком и отпустили отдыхать. Как это понять?

Нет, недаром А. Толентино занял апартаменты Д. Макартура, недаром оттуда призывал развернуть борьбу против коммунизма. Д. Макартур был еще "духом с ним", со многими другими филиппинцами. Слишком долго пробыл на Филиппинах "Наполеон Лусона". Даже уехав в Соединенные Штаты, он продолжал оказывать влияние на жизнь бывшей колонии, или, как здесь говорят, Д. Макартур оставил вместо себя тень "Американского кесаря". Образное выражение, однако, отражает реальную жизнь. "Тень" часто выступает в облике конкретных личностей. Среди них "сурово" наказанные офицеры. До сих пор спасенная, "очищенная" Макартуром от позора предательства филиппинская элита купается в безумной роскоши. До сих пор большинство филиппинцев, которым Д. Макартур не дал возможности осуществить свои мечты на лучшую и свободную жизнь, прозябают в отсталости. До сих пор живы недоверие, а порой и ненависть к коммунизму, которые так упорно насаждал Макартур. До сих пор в некоторых слоях общества силен дух низкопоклонства перед США, а комплекс

неполноценности рассматривается как необходимость и реальность. Один из родоначальников современного низкопоклонства президент Рохас заявлял:

"Мы (Филиппины.- Л. К.) находимся на Востоке исключительно по географическим понятиям. Мы - часть западного мира благодаря культуре, религии, идеологии, экономике... Мы надеемся оставаться частью Запада, возможно, как идеологический мост между Западом и Востоком".

Другой приверженец макартуризма, Карлос Ромуло, исполняя миссию представителя Филиппин в Организации Объединенных Наций, выступал против поддержки националистических, патриотических движений в Индокитае, в Северной Африке, так как, видите ли, "главную войну должно вести против коммунизма". Внешняя политика Филиппин, объяснял Рохас податливость американским требованиям, "подчинена делу международной программы Соединенных Штатов Америки".

Этот дух макартуризма сразу не исчезал и не исчезает. Собственно, А. Толентино был "ягодой" того же поля, что и Рохас с Ромуло. Поэтому ни его, ни мятежных генералов не дали в обиду. Прежде всего американцы на Филиппинах (посольство, компании, командование баз). Они не хотели распыления военных сил филиппинской буржуазии. Взаимные обвинения и наказание "отклонившихся от нормы" могли ослабить элиту в целом. Поэтому и последовал совет - спустить все на тормозах. Да, могучи еще рычаги давления США. У духа Д. Макартура еще сильные позиции, их защищают доморощенные сторонники. Начальник генерального штаба, наказавший мятежников столь необычным способом, через несколько дней принимал подарок от фирмы "Баух энд Ломб" - солнцезащитные очки, точная копия таких, какие носил Д. Макартур. Они так и называются "очки Макартура". С удовольствием надел их филиппинец Ф. Рамос, поклонник генерала, выпускник Вест-Пойнта.

Тем не менее... Через несколько дней мне позвонил Виктор Туасон и, ссылаясь на официальное заявление генерального штаба вооруженных сил Филиппин, сказал: "Имя Д. Макартура перестали выкликать". Над Филиппинами больше не раздается "Духом здесь!". А 31 октября 1988 года американский журнал "Тайм" сообщил, что "взорвана 10-футовая (более трех метров) гранитная статуя Макартура на острове Лейте".

Это уже свидетельство больших перемен. Но еще рано говорить, что Филиппины освободились от "Наполеона". Потому что он еще силен у себя на родине. "Духом здесь!" - гордо говорят его единомышленники.

- Не из-за рубежа грозит нам напасть,- страшил "Американский кесарь" в Хьюстоне.- Опасность затаилась в тех внутренних силах, которые разъедают страну.

В Хьюстоне хорошо помнят это выступление Д. Макартура. В книжном магазине, специализирующемся на антикоммунизме, я увидел плакат с изречением Макартура. Заключенный в рамку, он был похож на амбразуру. Около "амбразуры" останавливались люди. Семь минут. Невидимый механизм приходил в движение, и появлялась очередная фраза из речей Макартура. Однако содержание ее прежнее - "антирусское", как здесь говорят. Чтобы "прокрутить" в течение 12 часов в день все антикоммунистические высказывания Д. Макартура, пришлось прибегнуть, объяснил мне владелец магазина, член фашистского общества Джона Бёрча, к электронной памяти.