Stories, или Истории, которые мы можем рассказать

8

Терри все еще стоял посреди Оксфорд-стрит, когда увидел, как прямо на него на большой скорости движется «форд англия».

Автомобиль мигал фарами, водитель жал на гудок. Терри снял с себя свой мохеровый пиджак и встряхнул им, как тореадор красной тряпкой. Хемингуэй, подумал он. «Смерть в полдень». Ей будет не хватать меня.

Терри уже мог различить лицо водителя, перекошенное гневом и паникой, девушку рядом с ним, ну или женщину, с длинными волосами, приподнятыми у корней. Натуральный типаж хиппи — таких видишь по десять миллионов раз на дню. Она заслонила лицо ладонями. Визжала, похоже.

— Ну давай.

Терри взмахнул пиджаком. «Англия» была в метре от него. Он задержал дыхание.

Автомобиль резко повернул, чиркнул боком о бордюр тротуара и промчался мимо вспышкой металлического скрежета и зеленой краски. Боковое зеркало зацепило пиджак и выхватило его у Терри из рук. Через десяток метров пиджак соскользнул на землю, и Терри пошел за ним. Водитель громко матерился, но так и не притормозил. Они явно приняли его за шизофреника.

Терри подошел к пиджаку, лежавшему в пыли, но не стал подбирать его, а уставился, в окна дорогого заведения напротив. Похоже, все были в туфлях новомодного цвета, о котором Терри еще толком и не слышал — кроваво-пурпурного. Его еще называли баклажанным. «Весь диапазон баклажанных оттенков теперь у нас в магазине». Терри разочарованно покачал головой. Он переставал что-либо понимать в этой жизни. Кругом появлялось все больше и больше барахла, в котором он совершенно не разбирался. Терри подумал: а что же будет со мной? Кто меня полюбит? Размахнулся и изо всех сил врезал кулаком в стекло. И еще раз.

Стекло это, должно быть, было армированным, потому что от удара сильнее пострадала его рука. Терри стоял на месте, как квашня, уставившись на свои ноющие от боли костлявые суставы пальцев. А затем услышал звук приближающегося автобуса.

Большой красный двухэтажный автобус под номером 73 грохотал по встречной полосе Оксфорд-стрит. Ну это уже перебор, подумал Терри, подобрав с дороги свой мохеровый пиджак и отряхнув его. Держа его на вытянутых руках и периодически потряхивая, Терри вышел на середину Оксфорд-стрит и стал ждать своего автобуса.

Автобус не сбавил скорость, не посигналил и не подал никаких признаков перемены курса. Либо водитель просто не заметил Терри, либо ему была совершенно безразлична участь парня. Его жизнь, очевидно, не имела для водителя никакого значения. Терри облизач губы. Автобус подъезжал ближе. И еще ближе.

Господи Иисусе, да он был просто громадным! И Терри совсем не хотелось умирать.

В последнюю секунду Терри метнулся в сторону, с хрипом приземлившись на живот и локти. Автобус во весь опор промчался мимо, теперь только начав поворачивать. Тяжеленная громада подпрыгнула на поребрике тротуара, а затем наехала на прямо противоположный со скрипом покрышек. Затем автобус встал на два левых колеса, затем на два правых, замерев в этой позе, казалось, навечно, а потом опрокинулся на бок Это огромное красное чудовище повалилось словно в замедленном действии, ударилось о землю с шипением и звуками треснувшего стекла, но так и не остановилось, все еще продолжало движение на боку по Оксфорд-стрит с пронзительным скрежетом металла по бетону.

Терри поднялся на колени, учащенно дыша. Что я наделал? О господи — только бы они не пострадали. Пожалуйста, Господи, я сделаю все, что Ты хочешь. Он медленно встал с асфальта и сделал неуверенный шаг по направлению к автобусу. И увидел их.

Джуниор появился первым. Его ужасающий бритый череп высунулся из кабины водителя, словно из какого-нибудь люка, татуировка под глазом казалась отвратительной черной раной. Затем оттуда же появилась еще одна голова — в кабине водителя, должно быть, сидело двое. А затем Псы один за другим полезли из перевернутого автобуса, как крысы с тонущего корабля, — из аварийного окна в задней части, вышибив стекло своими убийственными бутсами. В отдалении завыли полицейские сирены, и Псы бросились врассыпную — по Уордор-стрит, Дин-стрит и Поланд-стрит в скрытое во тьме убежище Сохо.

Терри припустил на восток, подальше от полиции и Дэгенхэмских Псов, и бежал до тех пор, пока не увидел перед собой здание Британского музея. Весь в поту, задыхаясь, он прислонился к перилам у гигантских белых колонн музея, освещенных луной, словно наследие затерянных цивилизаций.

Терри стоял там, погруженный в таинство веков, и спрашивал себя, как будет спрашивать еще не раз: как же им, черт возьми, удалось угнать автобус?

Поезд дребезжал по рельсам к северу, к дому, и Рэй ощущал, как на него накатывает уныние. По приближении к дому у него всегда менялось настроение. Он прижался лицом к стеклу. Поезд миновал две одинаковые башни Уэмбли, освещенные лунным светом. Почти дома.

Рэй всегда думал, что дом — это что-то вроде мечты об Англии, которую лелеял его отец, когда ему выпадал в Гонконге трудный день. Один из дней, когда вы открываете шкаф и обнаруживаете, что от влажности на вашей свежей рубашке завелась плесень, из-за вечно суетящихся людских толп. Каулун напоминал одну большую визжащую психушку, или какой-нибудь старик в жилетке и шлепанцах пережевывал что-то шамкающим ртом и чесал ширинку.

Рэй и его братья любили Гонконг. Любили каждую минуту жизни в Гонконге и рыдали, когда корабль увозил их в Англию. Жизнь в Гонконге была для троих голубоглазых мальчишек одним нескончаемым приключением среди таинственных островков, неизведанных холмов и кишащих народом улочек. А их мама, которая прежде не видела ничего, кроме Лондона и его окрестностей, обожала рынки Гонконга, храмы, экзотический шик узеньких улиц, огни квартала Сентрал, самолеты, лавирующие между небоскребами на пути в аэропорт Кай Так, паромы «Стар-Ферри» и искреннее дружелюбие жителей Кантона.

Но только не отец. Он ненавидел преступность, смрад и давку людских масс в Гонконге. Все эти иностранные лица, на которых при виде бледного англичанина в форме полицейского читалось негодование. Отец Рэя мечтал об Англии, мечтал о доме. О белокожих лицах и зеленых садах, чистых машинах и опрятных детях, о не жаркой и не холодной погоде. Об умеренно прохладном доме. И вот куда он их привез.

Их дом теперь был здесь. Всю ночь поезда развозили молоко, газеты и пьяных пассажиров в бесконечный пригород Лондона. Вы всегда могли вернуться. Вне зависимости от того, насколько было поздно и насколько навеселе вы были, вы всегда могли попасть домой — даже на этом поезде, который останавливался у каждой мало-мальской деревушки на полосе.

Когда-то это место называли «Метроленд» — термин торговца, торговый бренд первой половины столетия, когда земля к северо-западу от Лондона, в графствах Мидлсекс, Хардфордшир и Букингемшир впервые была распродана народу — провинциальная мечта. Отец Рэя купил кусок мечты. А его семье пришлось там жить.

Поезд остановился на покрытой мраком станции, вокруг которой простирались поросшие кустарником поля, запустелый автопарк и целое семейство квадратных домиков. Рэй был единственным, кто сошел с поезда.

Он миновал несколько зданий, облицованных штукатуркой с каменной крошкой, в которых все уже давно видели десятый сон, и задержался перед воротами дома, как две капли воды похожего на остальные. Свет не горел в окнах. Хорошо. Хоть отца не придется видеть.

Но не успел он и войти, как услышал мужской голос в гостиной. Телевизор? Нет, уже было давно за полночь, телеэфир обычно прерывали гораздо раньше.

«Решимость народа Британии непреоборима, — гремел голос. — Ни внезапным и жестоким потрясениям, ни долгим и утомительным периодам невзгод не сломить наш дух, не изменить выбранный нами курс».

Это была запись. Одна из пластинок отца. Уинстон Черчилль. Его любимый артист.

Рэй осторожно прокрался по коридору. Дверь в гостиную была приоткрыта. Он заглянул в щелку и увидел знакомую сцену. Отец в коматозном состоянии в своем любимом кресле, напротив телевизора, пустой стакан у его ног, обутых в домашние тапочки. Запах табака и домашнего пива. Пластинка с голосом Лейбористской партии на стареньком монопроигрывателе фирмы «Дансетт».

«Ни одно государство не предприняло настолько всемерных усилий, чтобы избежать этой войны, — говорил Черчилль. — Но осмелюсь сказать, что мы должны желать и быть готовыми вести ее, в то время как те, кто ее спровоцировал, с пеной у рта рассуждают о мире. Так было и в старые времена. Меня часто спрашивают — как нам выйти победителями из этой войны?»

Отец всегда слушал этот бред. Даже когда они жили в Гонконге, когда с ними был Джон и все еще было хорошо. Тогда Рэю приходилось играть очень тихо по выходным, потому что отец слушал речи Черчилля, и его глаза блестели от избытка чувств. А после смерти Джона все только усугубилось. Теперь старик запивал эти речи пивом. Рэй направился дальше по коридору, задумавшись, как сделать так, чтобы его семья вновь стала счастлива. Богоподобный голос гремел на весь дом.

«Я помню, как меня спрашивали об этом, очень часто, и я был не в состоянии дать точный и решительный ответ».

Рэй поднялся по узенькой лестнице, которая скрипела под ногами, и прокрался мимо родительской спальни, слушая дыхание матери. Она бормотала что-то во сне, несмотря на таблетки, которые прописал ей доктор. Затем он миновал старую комнату Джона, в которую никто не заходил со дня смерти брата, и наконец добрался до комнаты в конце коридора, которую делил с Робби.

Рэй осторожно вошел, тихо прикрыл за собой дверь и с внезапным приступом ужаса посмотрел на неподвижное тельце под одеялом. Он опустился на колени у кровати братика, поднес ладонь к его рту и улыбнулся, ощутив на своей коже порывы теплого дыхания. Робби внезапно резко сел, чуть не задохнувшись от испуга.

— Тихо, дурачок, — прошипел Рэй. — Это всего лишь я.

Робби протер глаза.

— Я думал, это привидение. Дурачок.

— Привидений не существует. Я же говорил тебе. И не называй меня дурачком. Спи дальше.

Но Робби уже не хотелось спать. — Дурачок, дурачок, дурачок, — зашептал он. Затем широко зевнул. — Ты зачем меня разбудил?

— Я просто проверял.

Рэй прошел ка свою половину комнаты — их спальня была разделена, как Восточный и Западный Берлин. Стены Рэя были со вкусом украшены несколькими наиболее удачными изображениями «Битлз» — постером к синглу «Yellow Submarine», флаером на концерт и четырьмя глянцевыми фотографиями из альбома «Let It Be», на которых ребята выглядели обросшими и помудревшими. Даже Ринго. Постеры обтрепались по краям, Рэй давно уже вырос из всех этих бирюлек. Его ждал настоящий Джон Леннон. Только где?

Робби лепил на стены любой хлам, который попадался ему под руку, — постеры из разовых журналов, которые он каким-то чудом убедил маму купить. Группы, которых он, возможно, даже не слышал. Но в большинстве своем фотографии «Джем». Робби пересек комнату и присел на корточки рядом с Рэем, который рылся в полке с пластинками в поисках своей школьной коробки для завтрака.

— Ты тут что-нибудь трогал?

— Ни в коем случае, Хосе.

— Перестань так говорить! Никто уже давно так не говорит!

— Чем ты сегодня занимался? — поинтересовался Робби. Рэй ощутил его свежее дыхание. «Колгейт дентал фреш». — Ты уже встретился с Полом Веллером?

— Я же говорил тебе! Я не пойду брать интервью у Пола Веллера! Пойдет Терри. Я был в офисе. Потом ходил с друзьями в клуб. — Рэй взглянул на брата. — А теперь я здесь, с тобой.

— Угу, покамест. — Иногда Робби выражался как пожилая женщина. А ведь был еще совсем ребенком. Мама все еще протирала ему лицо фланелью.

— А ты что сегодня делал, Роб?

Робби пожал плечами.

— Смотрел телик. Делал домашку. Пересчитывал волосы на лобке.

— Да-а? Ну и как?

— Тринадцать. Один выпал. У меня, наверное, линька. — Затем Робби вдруг восторженно пискнул: — Если ты встретишь Пола Веллера…

— Не встречу, ясно?

— Но если все же встретишь, пусть он для меня что-нибудь подпишет, ладно?

Рэй улыбнулся брату из темноты и похлопал его по плечу:

— Может, Терри попрошу. Идет?

Робби просиял.

— Кевин Велис будет просто в шоке, когда узнает, что мой брат знаком с Полом Веллером!

Рэй вытащил пачку пластинок из ряда и, просунув руку в образовавшееся отверстие, нащупал искусственную кожу своего старого школьного портфеля. Выудил из него поцарапанную коробку для ланча, а из коробки — короткую, слегка расплющенную самокрутку. Заначка на черный день. Робби округлил глаза.

— Я знаю, что это. Это наркотики.

— Опаньки, да ты у нас гений.

— Папа тебя просто убьет!

— Тогда я буду трупом. Оба внезапно притихли, вспомнив о комнате на другом конце коридора, в которую никому не разрешаюсь заходить, и о человеке, имя которого никому в этом доме не разрешалось упоминать. О брате, о котором, черт побери, даже заикнуться было нельзя! Рэй вспомнил стены той комнаты, посвященные «Лед зеппелин», Мухаммеду Али и Чарли Джорджу, вспомнил о доброте и силе брата и о той приграничной дороге в Северной Ирландии. Робби всхлипнул.

— Все хорошо, Роб. — Рэй обнял его.

— Мне его не хватает, вот и все.

— Нам всем не хватает Джона. Перестань.

Рэй подошел к окну и осторожно открыл его. В комнату ворвался прохладный воздух, запахи свежескошенной травы после дождя, летней мягкости. Робби стоял у его плеча, шмыгая носом, протирая глаза. Его маленький братик старался быть мужчиной.

Рэй высунулся из окна, зажег самокрутку и, сделав глубокую затяжку, задержал дыхание. Когда он наконец выпустил дым из легких, Робби захихикал:

— Папа тебя четвертует!

Но Рэю уже значительно полегчало. Рядом с ним был брат, в руке — косяк. Он чувствовал, как успокаиваются нервы, восстанавливается дыхание, тревога уходит прочь. Найти Леннона — сложно ли? До рассвета оставалось несколько долгих часов. Рэй сделал еще одну затяжку, прищурившись, окинул взглядом неровные участки садов, с сараями, цветочными клумбами и иногда встречающимися бомбоубежищами.

Дай мне тоже попробовать, — прошептал Робби. — Ну дай. Не будь занудой. Я никому не скажу.

Рэй покачал головой.

— Ни в коем случае, Хосе.

— Ну да-ай. — Робби потянулся за косяком. — Дай попробовать! Отравись с друзьями!..

У Робби была эта дурацкая привычка цитировать рекламу. Рэй отвел руку подальше.

— Ты еще слишком мал.

— Мне почти тринадцать!

— Вот именно! — засмеялся Рэй.

— Ну и ладно, — Робби начал обеими руками подгребать воздух к лицу, — Я забалдею, просто стоя рядом с тобой. — Он зажмурился. — Я уже тащусь… Я кайфую… Я нереально глючу…

Рэй ощутил, как тлеющий окурок обжигает ему губы, смахнул с подоконника пепел и швырнул остатки косяка в сад тети Герты и дяди Берта — их соседей, с которыми все равно отношения не заладились. Затем засунул коробку для завтрака в портфель, портфель — под кровать и направился к двери.

— Ты ведь не уйдешь снова? — воскликнул Робби.

— Мне надо взять интервью у Джона Леннона.

— У парня из «Битлз»? — Робби явно был впечатлен. — Полу Веллеру нравятся «Битлз»! Но они, конечно, не так хороши, как «Ху», — любой дурачок это знает.

— Ложись спать, ладно? Я вернусь сегодня.

— Обещаешь?

— Ага.

— Ловлю на слове!

Рэй подождал, пока брат заберется обратно под одеяло, а затем вышел из комнаты. В проходе стояла его мать, в бигуди, и теребила отвороты розового халата на шее. — Я подумала, к нам вор залез, — прошептала она.

Всегда нам приходится разговаривать вполголоса! А все из-за него. Из-за отца.

— Это всего лишь я, мам. Прости, что я тебя потревожил.

Мать всегда предчувствовала какие-нибудь неприятности. Рэй поцеловал ее в лоб. Ее кожа была высохшей и белой, как бумажный лист, хотя ей не было и пятидесяти. Рэй заметил, что мать вся дрожит. «Нервы», — всегда говорила она, словно это все объясняло. С нервами у нее было все в порядке до тех пор, пока не погиб Джон, врач не начал закармливать ее таблетками, а папа — пить как в последний раз.

— Куда же ты пойдешь? — спросила она таким голосом, будто сын намеревался забраться на Эверест, а не сесть на поезд. — Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Она взглянула на свои наручные часики — золотые «Таймекс», но не могла ничего разобрать без очков. Вытянула руку, сощурилась, но и это не принесло результата.

— Ужасно поздно, — сказала она.

— Мне надо работать, мам. — Рэй обнял ее, ощутив, насколько хрупким было ее тело. Кожа да кости, так она говорила. — Прошу, иди спать. Не волнуйся за меня. У меня все в порядке. Ты же знаешь, у меня всегда все в порядке.

Он начал спускаться по лестнице, а мать продолжала бормотать себе под нос что-то о том, как поздно и в каком опасном мире все мы живем. В гостиной по-прежнему ораторствовал Черчилль.

Рэй достиг нижней ступеньки, когда дверь в комнату внезапно распахнулась.

— «Мы исполнили наш долг», — провозгласил Черчилль.

— Куда ты, черт побери, собрался? — рявкнул отец. Как всегда, взбешенный из-за ничего. — Это тебе не…

— Не проклятая гостиница, — пробубнил Рэй. И сразу же пожалел об этом.

Отец побагровел.

— Дерзишь, значит? Думаешь, ты у нас великий и ужасный? Думаешь, побоюсь задать тебе трепку?

Его мать всегда держалась в строгих рамках морали и приличия. Но отец, казалось, никогда не брезговал рукоприкладством, даже до гибели старшего сына. За опрятными шторками комнат их дома он устанавливал порядки трущоб Южного Лондона, где родился и вырос. Рэй боялся его. Особенно тогда, когда знал, что тот выпил пива.

— Я иду работать, — сказал Рэй. — Я должен взять интервью у Джона Леннона.

С лестницы послышался слабый голос матери:

— Больше нет Северной линии! Я ему сказала. Теперь это Главной линией называется, что ли…

— У Джона Леннона? У этого недоумка? У этого пьянчужки? — Он пихнул Рэя в плечо, явно довольный собой. — У этого волосатого битника с его сумасшедшей китайской бабенкой?

Рэй попытался пройти мимо отца, но тот загородил ему путь. В его присутствии Рэй всегда ощущал бессилие. Ему не хотелось драться. Вот только отцу всегда этого хотелось. «Теперь нам снова придется пережить все это Пережить утомительную борьбу, принести невинные жертвы и быть неустрашимыми. И переступить через боль и душевные муки».

— У этого нарика конченого?

Рэй вспыхнул.

— Не беспокойся, папа! Не тебе учить Леннона забываться!

Старик схватил Рэя за отвороты пиджака и тряханул его, затем прижал к стене, как тряпичную куклу швырнул об столик, где стояли телефонный аппарат и ценные сувениры. С грохотом посыпалась на пол утварь, которую тетя Герта и дядя Берт привезли из Бенидорма, пластмассовый бык и какие-то погремушки. Отец за шиворот притянул Рэя к своему лицу и заорал:

— И что это значит? Что это значит?

— Ничего! — выкрикнул Рэй в ответ.

Мать тяжело опустилась на ступеньку лестницы, причитая и жалуясь, что ее нервы не выдержат, а Робби присел рядом с ней и захныкал, зарывшись лицом в ее розовый халат.

— Говори, что это значит!

— Это значит, что ты каждый вечер нажираешься своей дерьмовой бражкой! — заорал Рэй, и отцовский кулак впечатался в его челюсть; нижняя губа больно врезалась в передние зубы.

Затем все заплакали — все, кроме отца, который презрительно фыркнул и отпустил Рэя.

— Я не собираюсь драться с тобой, папа. — Рэй весь сжался, прислонился к стене. По обоям с цветочным узором расплылось кровавое пятно.

— Ну разумеется нет! — Развернувшись, отец прошел в гостиную, уселся в любимое кресло и налил себе очередной стакан пива.

Пластинка все еще крутилась.

«Я никогда не гарантировал легкой, дешевой или быстрой победы, — предупредил Черчилль. — Напротив, я не обещал вам ничего, кроме суровых испытаний, огромных разочарований и многих ошибок. Но я уверен, что в конечном счете все в нашем островном государстве будет хорошо. Все, что ни делается, к лучшему».

Робби всхлипывал на верхней ступеньке лестницы — он ретировался, как только увидел, что отец звереет. Мать обхватила лицо Рэя своими хрупкими руками и растягивала его в разные стороны, отчего боль становилась только сильнее, а Рэй уверял ее сквозь слезы, что все у него в порядке.

— Ты слабый, — произнес отец. Это было худшее, что он мог придумать. — Ты безвольный.

«И головы тех, кто все выдержит и не подведет, увенчает корона. Корона чести, которой удостоит их история, за то что своим поступком они подали пример всей человеческой расе».

Рэй отстранился от матери и заковылял к двери. Материнская забота и жалость унижали его не меньше, чем жестокость отца. Игла скользила по пустой дорожке. Запись подошла к концу.

— Это должен был быть ты, — сказал отец. Он не пошевельнулся в кресле, даже не взглянул на сына — сидел, уставившись в пустой камин, который они перестали использовать с появлением центрального отопления. Пластинка потрескивала и шипела. — Джон стоил десяти таких, как ты. Длинноволосых наркоманов. О, а ты думал, я не знаю об этом? Я все про тебя знаю! Ты должен был быть на его месте!

Отец никогда прежде такого не говорил. Но это не стало ударом для Рэя. Потому что он знал — его отец всегда так считал.

— Я УХОЖУ.

Рэй открыл дверь. Его мать сидела на лестнице, теребя в руках ворот халата, побледневший брат выглядывал из-под перил, словно заключенный из-за решетки.

Он шел к железнодорожной станции по вымершим улицам; боль пульсировала во рту, разорванная губа вспухла. Интересно, был бы отец другим человеком, если бы его жизнь сложилась по-другому, если бы все его мечты осуществились? Это навело Рэя на мысли о Джоне Уинстоне Ленноне, рожденном 9 октября 1940 года во время одного из налетов немецкой авиации на Ливерпуль, и безответственном корабельном стюарде Фредди Ленноне, который вскоре бросил мать Джона с младенцем на руках. Да, при мысли об отце Рэй вспомнил о своем герое и о том, как Джон рос без отца. И подумал: ох и повезло же тебе, чертовски повезло!

Его лицо передергивало от боли, и Рэй по опыту знал, что боль еще долго не отпустит. В реальности все было совсем не так, как в кино. Просто поразительно, как один-единственный удар может превратить твою физиономию в хлам.

Неожиданно к горлу подкатила тошнота, и Рэю пришлось опереться на фонарь и ждать, пока пройдет спазм. Один из побочных эффектов насилия. Насилие вызывало тошноту. Жестокость провоцировала рвоту. Словно тот факт, что ты — мишень, сам по себе обрекал тебя на некую болезнь. Об этом Рэй знал не понаслышке.

Отец научил его.

Никто не понимал, почему Рэй не хотел стричься. Даже Терри. Даже Леон. Они не понимали, почему новое музыкальное течение со всей его жестокостью так отталкивало Рэя.

Все это он мог получить и дома. Сполна.

Терри шел на восток по нескончаемой артерии улиц, соединяющих район развлечений и финансовую часть города, потеху и деньги. Он шел по Нью-Оксфорд-стрит, Хай-Холборн, Холборн — и все было закрыто, за исключением случайных «Данкин Донатсов» и, чуть дальше к югу, мясного рынка, где по ночам работал его отец.

И с каждым новым шагом Терри думал о ней.

Он должен был это предвидеть. Должен был предвидеть конец еще в самом начале. Тот парень, Эсид Пит, который плакал под дождем у его дома, был женатым человеком. Какая девушка заставит женатого мужчину плакать под дождем? Да и вообще, какая девушка станет шляться с кем-то по имени Эсид Пит?

Такая, как Мисти. Сумасшедшая девчонка! Мне надо было бежать со всех ног еще тогда, когда я впервые увидел ее розовые наручники. Мне нужно было делать ноги, как только я услышал, как она декламирует какой-то вздор об «исследовании собственной сексуальности». Или когда она сказала, что доктор порекомендовал ей сделать перерыв в приеме таблеток, пока ее яичники не лопнули, или что-то в этом роде. Я должен был попрощаться, как только увидел у нее в руках экземпляр «Женского евнуха».

Девушки, которых он знал, не связывались с женатыми мужчинами, особенно мужчинами с такими именами, как Эсид Пит. Девушки, которых он знал, читали не феминистские тексты, а «Космополитен», если вообще что-нибудь читали. Они начинали принимать таблетки, когда обзаводились постоянными партнерами, а переставали, когда выходили замуж — причем всегда с венчанием в церкви, — если, конечно, не копили на то, чтобы отдать кредит, и с ребенком нужно было немного повременить. Они не делали перерывов в приеме таблеток из-за того, что сидели на них слишком долго!

Девушки, которых он прежде знал, позволяли исследовать свою грудь, если вечер был полон шампанского и романтики, но они уж точно не исследовали свою сексуальность. И вам, без обручального кольца на третьем пальце левой руки, они не слишком охотно позволяли ее исследовать. Регулярный секс был прерогативой постоянных партнеров. А минет был похож на выигрыш в лотерее, и когда это с вами случалось, вы были вынуждены немедленно порвать с этой девушкой и рассказать обо всем друзьям. Вам, конечно, не хватало этой девушки, но такое значительное событие, как чудеса минета, просто нельзя было держать в тайне.

Большая часть его жизни прошла в попытках залезть под бюстгальтер очередной девчонке на заднем сиденье «форда» чьего-нибудь папаши. Но с Мисти все было по-другому.

Во-первых, у нее была своя машина. А во-вторых, будучи сумасшедшей девчонкой, бюстгальтера она не носила.

Терри хорошо помнил тот день, когда впервые с ней заговорил.

Он начал работать в «Газете» в конце знойного лета 1976 года, но не обменялся с ней ни словом до самого декабря. Он сидел под мерцающей рождественской елкой в аэропорту Хитроу, перечитывая роман Керуака «Подземные». А затем в зал ожидания вошла Мисти. Им предстояла совместная работа.

На ней было одно из ее платьев в стиле «Алисы в Стране чудес», поверх него накинут мужской пиджак. И даже сквозь темные стекла ее огромных, как у летчика, очков видно было, что она плачет. По-настоящему плачет. Навзрыд.

— Ты в порядке? — Терри поднялся и захлопнул книгу.

— В порядке.

Плюхнувшись на жесткое сиденье стула, она заплакала еще сильнее. Он присел на соседний стул. Приподняв очки, Мисти принялась вытирать глаза скомканным клочком туалетной бумаги. Терри не имел понятия, что говорить или делать, поэтому просто встал, принес пару пластмассовых стаканчиков с горячим чаем и протянул один ей.

— Никогда не трахайся с женатым мужчиной, — сказала Мисти, взяв стаканчик у него из рук. — Они поднимают такой шум, если ты появляешься на пороге их дома!

Терри пытался переработать информацию.

— Не знаю, с сахаром ты пьешь или без, — сказал он наконец, — Поэтому положил один кусочек.

Мисти отпила немного коричневой жидкости из стакана, поморщилась — чай был слишком горячим.

— Ты милый, — Она вытерла нос тыльной стороной ладони, громко шмыгнула и, казалось, просветлела, — Не знаешь, наш рейс не перенесли?

Когда Терри только пришел в «Газету», Мисти казалась ему такой же гламурной и недоступной, как красотки на фотографиях.

Время от времени она появлялась в офисе с болтающимся на шее фотоаппаратом. Весело заговаривала с кем-нибудь из старших или работала с фоторежиссером над снимками «Поколения Икс», Патти Смит и «Баззкокс». Здоровалась с Рэем, если они сталкивались, но, казалось, не замечала Леона с Терри и сторонилась их комнатки. Однажды Леон заметил, как Терри смотрит на нее.

— Не из нашей песочницы, — улыбнулся он, а Терри залился румянцем и швырнул в Леона корзину для мусора.

Рэй как-то рассказал ему, что Мисти работает ассистенткой старшего фотографа на полную ставку и на полставки выполняет обязанности его любовницы. Эсид Пит — одна из второплановых легенд шестидесятых — работал в «Газете» стрингером и в свое время сделал снимки «Крим» в Альберт-Холле, «Роллинг стоунз» в Гайд-парке и Джими Хендрикса на острове Уайт — незадолго до смерти последнего.

Эсид Пит был женат и иногда заглядывал в офис поговорить с фоторедактором в сопровождении своей жены — Мисти старалась не попасться ей на глаза — одной из рода постоянно улыбающихся цыпочек, восторженных и безмозглых. Иногда Терри встречал Эсида Пита в офисе и пожимал его вялую руку, а тот был неизменно весел, невероятно опытен и, казалось, по жизни обкурен.

Пит внушал Терри страх. Фотограф столько видел, сделал столько великолепных снимков, и даже в свои — сорок один? сорок два? — Эсид Пит все еще встречался — «спал», как он сказал бы, — с самой красивой девушкой — цыпочкой — ну или дамой. Только тот факт, что дни его славы уже миновали, хоть как-то успокаивал Терри.

Эсид Пит явно не поладил с новым музыкальным течением, он не сек в агрессивной музыке в местах вроде «Вестерн уорлд» и выглядел несчастным и всеми покинутым в «Раундхаусе», ежась в своей шинели без пуговиц, пока Мисти делала за него работу. А в конце года один из этой пары должен был полететь вместе с Терри в Ньюкасл и присоединиться к Билли Блитцену и его музыкантам — редактор запланировал поместить выступления группы в Ньюкасле и Глазго на центральный разворот.

— Керуак. — Попивая чай, Мисти бросила взгляд на книгу. — Он же мужской писатель. Могу поспорить, что все писатели, которые тебе нравятся, — мужские.

Терри на миг представил себя мультяшкой, над головой у которого висел огромный знак вопроса.

— Что значит мужской писатель?

— Ну, ты знаешь. Мужской писатель. Давай — расскажи мне.

Терри не мог понять, о чем она.

— Рассказать о чем?

Мисти звонко рассмеялась. — О книгах, которые ты читал, глупенький!

И он рассказал. По крайней мере, то, что вспомнил.

— Ну, помню, как мама часами читала мне «Мишку Руперта». Потом были книжки, которые читают в школе. «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо» и «Похищенный» Стивенсона. И «Убить пересмешника», и «Моя семья и другие звери» Джералда Даррелла, и «Путешествия с моей тетей». Мне нравилась «Моя семья и другие звери», я мечтал поселиться на острове Корфу… Ну а затем ты взрослеешь и начинаешь читать то, что тебе самому хочется. Помню, в одиннадцать я прочитал Яна Флеминга, все книги о Бонде. «В три утра дым и запахи в казино тошнотворны». Это первая строчка первой книги об агенте 007.

Мисти улыбнулась, сняла очки и кивнула. Ее зеленые глаза были неповторимого оттенка. Может, от слез.

— А потом наступает забавный период, — продолжил Терри, — переходный возраст, когда ты читаешь полный «трэш». Гарольд Роббинс, «Аэропорт», «Долина кукол» или нашумевший бестселлер «Дзен и искусство управления мотоциклом». Начинаешь понимать Хемингуэя, Фицджеральда, Сэлинджера, «Уловку 22», «Лолиту» и Нормана Мейлера. А потом вдруг обнаруживаешь, что на свете, оказывается, полно классных журналистов — Том Вулф, и Хантер Томпсон, и…

Объявили их рейс. Терри ощутил укол разочарования. Ему нравилось болтать с Мисти.

— Ну что ж, — вздохнула она. — По крайней мере, тебе нравится «Мишка Руперт».

— Я зажму эту маленькую репортершу, не успеет она и с автобуса сойти, — заявил менеджер Билли Блитцена. — Как ее звать? Кисти? Кристи? Ну, парни, хочу пригвоздить ее сладкую попку к долбаному ковру!

Все участники группы дружно гоготали, за исключением самого Билли. Начиналась репетиция перед концертом, а Мисти все не появлялась — она задержалась в «Холидэй инн», чтобы сделать несколько звонков в Лондон. Билли повесил гитару на плечо и отвел Терри в сторону, к краю сцены.

— Она с тобой, приятель? — осведомился он. — Эта Мисти — с тобой?

Билли был приятным человеком. Хорошим человеком. Любимым музыкантом Терри. Благодаря тому, что раньше делал с «Лост бойз», и тому, что до сих пор показывал класс на сцене. Но прежде всего потому, что он был единственным, кто потрудился задать Терри этот простой вопрос. Но что ответить?

— Нет, Билли. — Терри попытался улыбнуться. — Мисти не со мной.

Билли вздохнул.

— Ну ладно, тогда все в порядке.

Несмотря на то что по дороге в автобусе «Пи-45» слушали «Аэросмит» и «Кисс», для выступления они выбрали дресс-код, принятый в клубах «Макс Канзас-Сити» и «СиБиДжиБиз», — тонкие, как лакрица, галстуки, брюки-трубы, прилегающие к телу плотнее, чем слой эмульсии, пиджаки от подержанных костюмов и взъерошенные прически, которые можно было увидеть разве что у «Бердз» в 1966 году.

Но их менеджер был старой закалки — адвокат из Лос-Анджелеса в ковбойских сапогах, он закончил Гарвардскую школу бизнеса и завязал с кокаином. В этой сфере он работал многие годы и знал все самые хитрые ходы.

Его голос отражался эхом в пустом университетском зале — с каждым месяцем залы, где выступал Билли, становились все меньше, — а остальные смеялись и хлопали в ладоши.

— Пригвозжу ее чертову задницу к ковру!

В тот вечер шоу получилось отличное — длинноволосые студенты накачивались элем, Билли втыкал в вену воображаемую иглу, и целая студенческая братия в один голос подпевала «Ширнемся вместе».

После концерта они отправились в гостиничный бар. Участники группы, менеджер, Терри, Мисти и несколько местных — кого-то всегда принимали в компанию, за наркотики, секс или лесть.

Терри больше не удавалось заговорить с Мисти. Непосредственно во время гастрольного тура все было иначе. Каждый был занят своей работой. И к тому времени, как он мысленно сдался, смирился с тем, что она не для него, наркотики закончились, бармен начал мешать «отвертку» с апельсиновым ликером, а Мисти болтала в углу с ковбоем из Лос-Анджелеса.

Терри не суждено было узнать, что происходило в баре после того, как он пошел спать. Да ему и не хотелось знать. Но в районе полуночи Мисти постучалась к нему в дверь — бесстрашная, но ищущая убежища, — и это стало началом всего.

Та их первая ночь стала лучшей ночью в жизни, по крайней мере для него. Ему никогда не забыть картины, которую он увидел, когда проснулся незадолго до рассвета, — Мисти сидела на диване в носочках и курила черную сигарету, «Собрание». Тогда они снова занялись любовью, продолжив серию хеттрик, — ее носочки в сочетании с «Собранием» просто сводили его с ума.

А затем, в мягких лучах рассвета, когда Терри снова открыл глаза, она стояла над ним обнаженная, уже без носочков. А в руках у нее были розовые наручники из норки.

— Ты сдаешься?

Терри уставился на нее сквозь слипшиеся веки.

— Не знаю. А как же подсказка?

Они начали с этого.

Чтобы добраться до дома и залечь в нору, ему нужно было двигаться на север, дождаться ночного автобуса. Но сегодня Терри был просто не готов увидеть свою крохотную квартирку и бугорчатый матрас. Только не сегодня, когда по его венам бродили «спиды», а Мисти исследовала свою сексуальность в чьем-то гостиничном номере.

Я верил. Верил в нее, верил в него. Слушал его пластинки, когда никто их не покупал, когда никому не было до них дела, — любил Дэга Вуда еще до того, как он стал знаменит. Терри продолжал верить даже тогда, когда Боб Харрис с издевкой заметил: «Не рок, а пародия». Терри верил, а его предали.

И в нее тоже верил. Больше всего на свете верил в нее. Видел в ней нечто, что не шло ни в какое сравнение со всеми остальными женщинами на свете, что заставляло забыть об остальных. Идиот!

Спотыкаясь, он брел по холодным ночным улицам, подняв воротник пиджака. И только тогда, когда по правую руку от него появилась Лондонская стена, Терри понял, куда идет.

Оставив позади огромные белые здания и статуи всадников, он шел прямо к Сити-роуд. Внезапно стала почти осязаемой нищета, витающая среди блоков муниципальных квартир, полуразвалившихся коробок, — плода воображения какого-то туповатого архитектора десяти- или пятнадцатилетней давности.

Мрак разбивало колоссальное строение. Оно возвышалось посреди Сити-роуд, пронзая темноту огнями, наполняя ночной воздух специфическим запахом. Завод по производству джина.

Почему он вернулся сюда? К месту, которое так стремился покинуть навсегда? Наверное, это было как-то связано с тем фактом, что жизнь оказалась гораздо сложнее, чем он представлял себе в самом начале.

Постоянная девушка надоедала, а сумасшедшая заставляла страдать. В обществе одной ты чувствовал себя заключенным, в обществе другой — ничтожеством. Одна из них мечтала выйти за тебя замуж, иметь от тебя детей и посадить под замок навсегда. А другая мечтала потрахаться с незнакомцем.

Он хотел вернуть прежнюю жизнь. Со всей ее простотой и скромными утехами. Девушку, которая любила его и была рядом. Даже если ценой, которую пришлось бы заплатить за это, стали бы узы брака.

Терри думал, что новая жизнь освободит его, но каждый новый день диктовал новые правила. Не напрягай! Не будь таким мачо! Не бери в голову!

Терри подошел к фонарю, спящему в гигантской тени завода, и изо всех сил ударил по нему кулаком. Затем запрыгал на месте как ужаленный, скрипя зубами от боли.

Пора заканчивать с этим.

9

Это был клуб совсем иного типа.

— Только члены, — заявил охранник.

Он был одним из дуболомных кокни старого образца. Расплывшиеся наколки военно-морского флота торчали из-под коротких рукавов его немнущейся нейлоновой рубашки, а то, что осталось от волос, было зачесано назад.

В нем определенно что-то есть от Генри Купера, подумал Рэй. Но этого он не мог представить улыбающимся с рекламных плакатов вместе с Кевином Киганом. Этот был анти-Генри. Он выглядел так, словно одним взглядом мог оторвать вам голову.

Рэй заглянул через плечо охранника и увидел барную стойку из бамбука. В облаке сигаретного дыма, шумя и смеясь во весь голос, передвигались люди — мужчины в костюмах, женщины в джинсах клеш. Где-то в отдалении пел Мэтт Монро.

— Я как-то приходил сюда с Пэдди Клэром, — попробовал объяснить Рэй. — Ну, с Пэдди, который ведет колонку о попсе в «Дейли диспэтч».

Охранник был явно раздражен.

— Слушай, сынок, мне фиолетово, с кем ты сюда приходил. Хоть с самой принцессой Маргарет, мать ее, и всей шайкой ее проклятых корги. Вход только членам. Усек?

Рэй кивнул, но ему не хотелось уходить. Он взволнованно пощупал запястье. Черт, у него же не было часов. Вплоть до сегодняшнего вечера он в них не нуждался, просто не видел в них смысла. Для Рэя часы были чем-то, что принадлежало к миру его отца — наравне с галстуками, начищенными ботинками и речами Уинстона Черчилля. Часы подразумевали график. Занятость. Работу. А что ему было об этом известно? «Газета» не была работой в полном смысле слова. Рэй представил своего отца, ежедневно сверяющего часы с крохотным транзистором, из которого доносился бой Биг-Бена. Но сейчас Рэй остро нуждался в часах. Сколько оставалось времени до того, как Джон сядет на самолет и улетит в Токио? Сколько времени было у него в запасе?

Инстинктивно прикоснувшись к запястью, Рэй снова заглянул через плечо охранника. Это явно было не его место — все от сорока и старше, в дешевых костюмах, заляпанных едой и пивом. Но он не знал, куда еще пойти. А «Импайр румз» не закрывались круглые сутки.

Рэй однажды пил здесь днем. В качестве одного из первых заданий в «Газете» его отправили на пресс-конференцию Арта Гарфункеля. Тогда он совершенно случайно сел рядом с обливающимся потом человеком в помятом костюме-тройке. Это был Пэдди Клэр, автор раздела о попсе в «Дейли диспэтч».

От него слегка попахивало пивом «Гиннесс», жареной картошкой и потом трудоголиков с Флит-стрит. Он очень дружелюбно отнесся к Рэю, этому пятнадцатилетнему мальчугану в джинсовой куртке, школьной рубашке и брюках, и вежливо попросил просветить его в том, что касалось недавних карьерных достижений знаменитости.

— Ну и чем же занимался этот курчавый пидор с тех пор, как распался дуэт Саймон-энд-Гарфункель? — Вот так Пэдди это сформулировал.

Рэй набрал побольше воздуха в грудь и принялся рассказывать. Он знал всю подноготную. Тем более что карьера кого-то вроде Арта Гарфункеля буквально сама просилась, чтобы о ней рассказали. Итак, он поведал Пэдди о двух сольных альбомах, двух исполинских хитах — изысканном «Все я знаю» и неубедительном «Я смотрю лишь на тебя» — плюс об очень интересном периоде съемок звезды в фильмах «Уловка-22» и «Плотская любовь».

— Итак, он само совершенство. — По ходу своего рассказа Рэй все более воодушевлялся. — А еще у него есть степень в математических науках, и говорят, что он собирается записать саундтрек к мультику о кроликах — как же он называется?

Пэдди Клэр задумался.

— «Багз Банни»?

— Нет, «Уплывший корабль»!

Пэдди Клэр расплылся в довольной улыбке, сверкнув желтыми зубами.

— Да я твой должник, парнишка. — С виду Пэдди был искрение благодарен. Но за исключением надписи вверху — «Арт Гарфункель» — страница в его блокноте оставалась чиста. Рэй не мог не заметить, что ничего из его рассказа Пэдди не счел нужным записать. Возможно, у него была просто феноменальная память.

Затем появился Арт Гарфункель, высокий, горбоносый, с ученым видом, в типичном для звезды окружении лакеев и управленцев из звукозаписывающей компании. Вот тогда Пэдди Клэр взял в руки свою обгрызенную шариковую ручку, которая блестела от слюны.

— Арт, — спросил он, — правда ли, что вы с Полом ненавидите друг друга?

На лице звезды отразилось огорчение. Подхалимы из звукозаписывающей компании нахмурились и засуетились.

— В таком случае есть ли возможность воссоединения? — допытывался Пэдди.

— Были ли у вас романтические отношения, — Пэдди обнажил свои желтые клыки, и эта фраза прозвучала так пошло, словно речь шла об анальном сексе с рогатым скотом, — с кем-нибудь из ваших партнерш по съемочной площадке? И действительно ли вы работаете над ремейком мультфильма про Багза Банни?

Это была журналистика высшего пилотажа.

Но Пэдди Клэру пришелся по душе мальчишка, сидевший рядом с ним, и после вынужденного окончания жаркой пресс-конференции старый писака пригласил Рэя «пропустить по одной».

«Импайр румз» афишировали в качестве частного клуба, и прежде Рэй думал, что это какое-то шикарное место. А в реальности оно оказалось убогим подвалом с барной стойкой в одном из заваленных мусором дворов по Брювер-стрит, в восточной части Сохо. Потрепанные занавески были всегда задернуты, пластиковые пепельницы фирмы «Период» переполнены окурками, а растения в горшках увядали во мраке. И вокруг — все эти нетвердо стоящие на ногах и немолодые люди.

По словам Пэдди, в районе Сохо были десятки таких мест, в которых увиливали от законов о торговле спиртными напитками, ограничивая число посетителей только членами клуба. Интересно, что это были за члены? Все, кого впишет в разряд таковых деспот у дверей, сказал Пэдди.

Они просидели за столиком шесть часов.

Когда у них все закончилось и, что самое удивительное, вечер в Сохо только начинался, Пэдди — все еще трезвый, но потеющий больше обычного — отправился на Флит-стрит писать свою колонку. Рэй долго ковылял по улице Брювер-стрит, а на всем протяжении последующей Олд-Комптон-стрит его рвало. От Уордор-стрит до Чэринг-Кросс-роуд его продолжали мучить рвотные позывы.

— Ты все еще здесь? — рявкнул анти-Генри, — Уже член?

— Нет, еще нет, — вежливо промямлил Рэй.

Охранник сверкнул глазами.

— Давай, карапуз, вали отсюда, пока я тебе не наподдал.

Рэй нехотя потащился вверх по грязной лестнице. Над Сохо моросил дождь. Сколько было времени? Когда открывался аэропорт Хитроу?

А затем кто-то позвал его.

Внизу, у лестницы, стоял Пэдди Клэр, жестом приглашая Рэя присоединиться к нему. Убийца в дверях все еще злобно сверкал глазами, но Пэдди дал понять, что все нормально. Рэй смущенно улыбнулся и снова спустился по ступенькам. Пэдди покровительственно положил руку ему на плечо, а охранник помахал толстым пальцем у Рэя перед носом.

— Никаких потасовок и марихуаны. А то задницу надеру!

— И чего он такой злой? — удивлялся Рэй по пути к бару.

— Альберт? Ну, «Импайр румз» — это же не клуб в полном смысле слова. Больше похоже на частную коктейльную вечеринку. Или владение феодала. Да, точно — владение. Никто из постоянных гостей не называет это место «Импайр румз». Они называют его «Альберт плейс». И Альберт обычно не пускает сюда таких типов, как ты. — Пэдди сверкнул зубами. — Ну, знаешь, «людей-цветов»[12].

Рэй набрал полные легкие сигаретного дыма. Потер запястье. Он пришел явно не по адресу.

— Я ищу Леннона, — сказал Рэй, убирая волосы с лица. По крайней мере, они начинали высыхать. — Знаешь, о ком я? Джон Леннон из «Битлз»?

Хотя Пэдди Клэр и вел музыкальную колонку, Рэй не был уверен, что тот осведомлен в области современной музыки. Иногда казалось, что интерес Пэдди к поп-музыке ушел вместе с Билли Фери, Джетом Харрисом и «Шэдоуз», а порой складывалось впечатление, что музыка его вообще никогда не интересовала.

— Он в городе на одну ночь.

Пэдди задумчиво кивнул. Механически поднес бокал к губам, но тот был пуст.

— Улетает в Токио с Йоко, — пояснил Рэй. — Шеф хочет, чтобы я взял у него интервью. Это очень важно.

Пэдди посмотрел на Рэя еще немного, а потом хлопнул его по спине:

— Не волнуйся, сынок, я дам тебе работу в нашей газете, когда будешь готов заняться настоящим делом!

Рэй ощутил, как на него накатывает волна отчаяния.

— Спасибо, Пэдди.

Устало улыбаясь и то и дело прикасаясь к запястью, он огляделся. Пэдди провел его к столику. Вокруг переполненной пепельницы с надписью «Перно» валялись окурки. Пэдди сделал сигнал бармену, и тот поставил перед ними два стакана с прозрачной жидкостью. Рэй отпил немного. Такой гадости он еще в жизни не пробовал.

— На вкус похоже на какую-то дрянь, которую мне мама давала от зубной боли, — сказал он. — Гвоздичное масло.

— Да, классно, — отозвался Пэдди, — Что может быть лучше, чем джин с тоником?

Рэй сделал еще один большой глоток, морщась, но не желая показаться неблагодарным.

— Насчет Джона, — вдруг сказал Пэдди, — я слышал, он в «Спикизи».

Рэй оцепенел, джин замер где-то на полпути к нему в рот.

— Я туда несколько бригадиров отправил. На всякий случай, — профыркал Пэдди в свой стакан. — Никогда не знаешь, что эта парочка будет делать дальше, благослови их Господь. Устроят акцию протеста в постели. Вернут королеве его орден из-за того, что их сингл «Cold Turkey» сползает в хит-параде на последние места. Или будут поглощать шоколадные пирожные во благо мира.

Рэй смотрел на него во все глаза. Пэдди был стопроцентным продуктом Флит-стрит. Иногда казалось, что он ровным счетом ничего не знает. А иногда — что ему известно обо всем на свете. Рэй неуклюже вылез из-за стола.

— Спасибо, Пэдди.

Тот был явно доволен собой. Рэй видел, что Пэдди рад помочь. Под заляпанным пиджаком скрывалось доброе сердце.

— Я же говорил, что я твой должник. Да мой босс просто в экстазе — он так любит Джона и Йоко — просто обожает эту сумасбродную парочку! Мать его!

Рэй через не хочу заглотил остатки джина. Взглядом поискал на стенах часы. Но в «Альберт плейс» часов не было.

— Сколько времени, кстати? — спросил он.

Пэдди посмотрел на него с грустью и жалостью во влажных глазах.

— Ох, очень, очень поздно, — выдохнул он, и Рэй нервно прикоснулся к запястью кончиками пальцев.

Чем его так потрясло это лицо?

В нем отражалась вся ее жизнь. Однажды она станет шикарной дамой, а когда-то наверняка была очаровательным ребенком. В ее лице было что-то инопланетное, что-то ангельское, неземное. Лицо самой прекрасной девушки на свете было невообразимо симметрично, словно Господь наваял все именно так, как и задумано. Она выглядела как модернизированная версия героини фильма «Последний киносеанс». Точно. Как вторая попытка Бога создать Сибилл Шепард. Волнистые белокурые волосы, глаза, которые заглядывали прямо тебе в душу. И рот, просто созданный для поцелуев.

Как же все гармонично, думал Леон.

— Моему папе нравился Элвис, — Она пыталась перекричать музыку. — Помню, когда я была маленькой, я смотрела фильмы про него — знаешь, их обычно показывали по воскресеньям, днем! И казалось, он всегда был либо на Гавайях, либо в армии. — Она улыбнулась, и у Леона сжалось сердце.

— Я думала, что он кинозвезда, как Стив Маккуин или вроде того. Клинт Иствуд! Я никогда не думала, что он певец. — Ее очаровательные глаза наполнились скорбью, скорбью по ушедшим воскресным дням, когда они с папой смотрели фильмы Элвиса. — Что он был певцом, я хотела сказать.

Леон с энтузиазмом закивал и наклонился к ней поближе, чтобы она услышала. Его губы оказались в нескольких сантиметрах от ее лица.

— У всех нас странные взаимоотношения с музыкой, которую любят наши родители, — сказал он, а она задумчиво улыбнулась.

Леон мысленно чертыхнулся — ну почему тебе обязательно надо сказать что-нибудь умное? Теперь она считает тебя самонадеянным гусаком!

— О, я понимаю, о чем ты, — вдруг ответила она. — Моей маме нравится Фрэнки Воган, и я сама всегда к нему с симпатией относилась!

А потом, когда они наговорились, Леон совершил немыслимое — он начал танцевать. Леон танцевал, и мир отошел на задний план. Он танцевал, забыв о концерте Лени и «Рифенштальз», забыв о «Красной мгле», брошенной на столике, липком от пролитого спиртного, — и почти забыв о Дэгенхэмских Псах, которые выслеживали его в ночи. Но ведь здесь им никогда его не найти! В «Голдмайн» он был в полной безопасности.

Поэтому Леон забыл почти обо всем, за исключением играющей музыки и самой прекрасной девушки на свете.

Леон танцевал — а в его случае это было скромным покачиванием из стороны в сторону вкупе с задумчивыми киваниями головы под шляпой и поднятым кверху указательным пальцем правой руки, словно он собирался сделать важное замечание, — но никому до этого не было дела! Вот чем поражал его «Голдмайн». Никому не было дела, крут ли ты, повторяешь ли верные движения или же танцевать тебе так же необходимо, как и дышать! Вот чем ему так нравилось — ох как нравилось — это место.

Это было очень своеобразное заведение. Здесь тусовались и танцоры, и крутые парни, и павлины, и у каждой группы были собственные ритуалы. Но, как ни странно, здесь оставалось место и для кого-то вроде Леона. Для замороченного панка вроде него! Просто нужно было собраться с духом и сделать этот гигантский шаг в направлении танцпола. Как оказалось, этот шаг был похож на шаг в пропасть. Сделал это однажды — и отступать уже некуда.

Танцы — что всегда казалось Леону таким же неосуществимым, как взлететь, — были совершенно нормальным явлением в «Голдмайн». И он танцевал, танцевал несмотря на тревогу и усталость, которая обычно наваливается после одной дорожки амфетамина. Он танцевал, несмотря на жуткий отходняк. Леон двигался под музыку, которой никогда раньше не слышал, — чудесную музыку! Густой и насыщенный фанк, заливистые и нежные струнные и голоса, экстатические, словно хор ангелов, — эти люди действительно умели петь, эти голоса были поставлены в церковном хоре и натренированы на углах улиц. Он танцевал и был всецело поглощен ее сияющим лицом. Она ослепляла его. Она парализовывала его. Просто находясь в ее обществе, Леон останавливался, колебался в нерешительности, терял дар речи от смущения. Но она постаралась облегчить его муки.

Когда они сделали перерыв в танцах и направились к бару за «отверткой» (для него) и «Бакарди» с колой (для нее), она вела себя настолько непосредственно и непринужденно, что его язык с ногами потихоньку начинали расслабляться.

— «Золотая осень» подчеркивает скулы, — заметила девушка.

Оказалось, что в этом она хорошо разбиралась, этим зарабатывала на жизнь — стригла, завивала и красила волосы в салоне под названием «Волосы сегодня». Она осторожно приподняла край его шляпы, чтобы оценить ущерб, нанесенный «Золотой осенью». Леон отступил на полшага назад.

— Ой, да брось. — Она улыбнулась. Леон не мог понять, заигрывает она с ним или просто старается быть вежливой. — Не стесняйся.

— О’кей, — сказал Леон, скалясь как безумец.

А потом — как же легко ей это удалось! — Леон последовал за самой прекрасной девушкой на свете в ее естественную среду обитания — обратно на танцпол. Время остановилось, время здесь было просто бессмысленно. Лучи света отражались в хрустальном шаре под потолком, который медленно вращался, бросая красочные блики на ее лицо. Леон знал, что это лицо будет помнить и на смертном одре.

Она танцевала, изящно покачиваясь — делая маленькие шажки на своих высоких каблуках. Она почти и не двигалась, но отчего-то Леону казалось, что она великолепно танцует. Волосы падали ей на лицо, она откидывала их назад с загадочной улыбкой — такой улыбкой, словно вдруг вспомнила, где находится, или что-то смешное только что пришло ей в голову. Само совершенство. Гораздо лучше Сибилл Шеферд, решил для себя Леон.

И еще одно немаловажное обстоятельство — она была просто неотделима от музыки. Леон танцевал впервые в жизни, и эти невероятные мелодии — истории о мире, разрушенном и вновь обретенном благодаря любви, — он не сможет слушать их снова, не вспоминая об этом сказочном лице.

«Если я не могу быть с тобой… Я не хочу быть ни с кем, детка… Если я не могу быть с тобой… Оу-оу-оу…»

— Эй, — вдруг обратилась к нему самая прекрасная девушка на свете. — Ты что, болеешь?

Леону не хотелось лгать ей.

— Нет. Нет, я просто принял наркотики.

Она подняла брови. Он испугался, что теперь она развернется и уйдет прочь. Впервые за весь этот вечер его охватил настоящий ужас. Страх, что он никогда больше ее не увидит.

— О, тебе не стоит принимать наркотики, — сказала она. — Человек сам на себя не похож, когда принимает наркотики.

Леон никогда не смотрел на это под таким углом. И внезапно он понял, что ему просто необходимо кое-что выяснить.

— Как тебя зовут? — спросил он, а подразумевал под этим совсем другое: «Позволишь ли любить тебя вечно?»

И она сказала ему.

Терри ощущал себя туристом, путешествующим по лабиринтам собственной жизни.

Завод ничуть не изменился. Из его недр доносилось металлическое урчание, как из огромного корабля, дремлющего в ночи, а вонь ячменя вперемешку с солодом и ягодами можжевельника вызывала тошноту.

Интересно, что будет с ее вещами. В прошлом расставания давались ему легко. Все его бывшие девушки жили с родителями. Когда отношения исчерпывали себя, нечего было рассортировывать. Вы расходились своими дорогами, а потом, несколько месяцев спустя, возможно, встречали их с другим в обнимку и обручальным кольцом на пальце. Встречали в парке или замечали знакомое лицо в проезжающей мимо машине и больше не видели. Но все было гораздо сложнее, если вы жили вместе. Тогда появлялись вещи.

Ее сумки с оборудованием для фотокамеры, рулоны пленки, обзорные листы, большие картонные коробки с надписью «ИЛФОРД» на боку. Записи Ника Дрейка, Тима Бакли и Патти Смит. Ее подарочные книги о фотографе Виджи, Жаке Лартиге и Доротее Ланге. Легкие платья, узкие брючки, огромные бутсы. Потрескавшаяся посуда из «Хабитэт». Все эти вещи перекочевали к Терри на «форде» ее отца. Ими битком был набит багажник, заднее и пассажирское сиденья. Терри вытер глаза, уставился на завод. Скорее всего, ее вещи покинут его дом тем же способом, каким и приехали. Ему не хотелось это видеть. Не хотелось при этом присутствовать.

Он вспомнил вечер, когда она переехала к нему. Тот вечер начался с того, с чего, казалось, начинался каждый вечер 1976–1977 годов — с похода на концерт какой-нибудь группы. Это случилось через несколько недель после поездки в турне с Билли Блитценом. Через несколько недель с того момента, как она постучалась в дверь его гостиничного номера. Терри пытался о ней не думать. Они оба вернулись в Лондон, к своей прежней жизни. У Мисти был женатый бойфренд, у него — партнерши на одну ночь и друзья. Дел хватало. Терри никогда не сидел дома. Дома его никто не ждал.

— Хватай свой кафтан, — сказал он в тот вечер Рэю. — Пойдем послушаем кое-что новенькое. Тебе понравится.

У подножия высотки, в которой размещались офисы «Газеты», приютился пыльный магазинчик, где продавались убогие сувениры для тех редких туристов, которые все же решались перебраться на другой берег реки к Саутуоркскому собору. Там Терри с Рэем увидели Леона, который, тыкая пальцем в выцветшую футболку на витрине, о чем-то спорил с владельцем магазина — азиатом.

— Вы не можете продавать этот хлам — это же неприкрытый расизм! — внушал ему Леон, — Вы понимаете?

Оскорбительная футболка была скроена по аналогии с футболками, на которых рекламировались гастрольные туры групп. «Адольф Гитлер — тур по Европе: 1939–1945» — говорилось на ней, а под изображением самодовольного Гитлера приводился список стран, с виду напоминающий расписание турне. «Польша. Франция, Голландия, Италия, Венгрия. Чехословакия, Румыния, Россия».

— Это простая мода! — протестовал хозяин. — Просто сверхмодный!

— Да ни хрена это не модно!

— Ты плохой в бизнес. Ты баламут. Ты уходи из магазин.

— Пойдем, баламут, — Терри взял Леона под руку. — Сходим послушаем что-то новенькое. Тебе обязательно понравится.

Они проехали на метро до западного района города — Хаммерсмит — и отправились в «Одеон» — имя Терри значилось в списке на двери, плюс один человек. Он пообщался с пресс-атташе из «Меркьюри» и умудрился провести двоих. И вечер получился просто отличный — на сцене играли Том Петти и «Харт-брейкерз», один из того малого числа коллективов, относительно которых друзья сошлись во мнении. Достаточно быстрый и агрессивный для Терри, достаточно шумный и волосатый для Рэя и имеющий неоспоримое сходство с Диланом — достаточное для того, чтобы и Леон остался доволен. Друзья вскидывали вверх кулаки и подпевали под «American Girl» и другие хиты. И хотя, как заявил Терри, настоящими «Хартбрейкерз» были только с Джонни Сандерсом, в выступлении этой команды было что-то совершенно необычайное. Их музыка напоминала вещи, которые они слышали в детстве на пиратских радиоволнах, но тем не менее эта музыка была бесспорно новой. Возвращаясь в черном автомобиле такси на квартиру к Терри, троица увлеченно спорила.

— Да ну на фиг. — заявил Леон, и Рэй с Терри рассмеялись, потому что этот баклан визжал под «American Girl» громче их двоих, вместе взятых.

— Но ты же терпеть не можешь хиппи, — обратился Рэй к Терри, когда они тащились по затхлому коридорчику в комнатку, которая обходилась ему в шесть фунтов в неделю. — Ты же ненавидишь всех хиппи без исключения!

— Мне многие хиппи нравятся, — возразил Терри. — А Том Петти, кстати, не хиппи.

— Тогда назови мне хотя бы одного хиппи, который тебе нравится.

Рэй включил обогреватель в комнате Терри. Они останутся здесь на всю ночь. Будут болтать о музыке, слушать музыку. Пить водку, пока она не кончится, курить, пока не закончатся сигареты. Может быть, ухватят часик-другой сна перед рассветом, а затем сядут на автобус и поедут в «Газету».

— Джон Себастиан. Мне нравится Джон Себастиан.

— «Лавин спунфул», — задумался Рэй. — Он был немного похож на Джона Леннона.

— Один из величайших композиторов всех времен. «Summer in the City», «Nashville Cats». — Терри откупорил бутылку «Смирнофф» и разлил водку по трем грязным чашкам. — Просто потрясный композитор! «Do You Believe in Magic?», «Rain on the Roof»… Я просто обожаю этого парня! Он лучше Дилана!

— Ерундень это полная. — Леон скинул ботинки и улегся на матрас. — «Warm Baby», «Never Goin’ Back», — продолжал Терри. — Один из тех американцев, которые по уши влюбились в «Битлз», но при этом и в собственной музыке не разочаровались. Блюз, кантри — смешение стилей! А еще — он переспал с тринадцатью женщинами в Вудстоке.

Леон сел, наконец впечатленный.

— Кто? Джон Себастиан? Тринадцать телок за три дня?

Терри кивнул.

— Переспал с тринадцатью в Вудстоке и при этом нашел время выступить. — Он начал лихорадочно рыться в своей коллекции пластинок. — А потом, когда с «Лавин спунфул» было покончено, Джон Себастиан продолжал писать классные песни — стал внештатным музыкантом, наемным композитором! Он сочинил ту потрясающую песню для «Эверли бразерз» — «Истории, которые мы можем рассказать». О том, как ты едешь на гастроли, сидишь на кровати в мотеле и вспоминаешь обо всем, что ты видел и делал. «Эверли бразерз» сделали неплохую версию, но версия Себастиана — вот это действительно вещь…

Терри откопал старый потрепанный альбом под названием «Тарзана кид». Винил был поцарапан и истерт, и, когда Терри опустил иглу на дорожку, Рэй мог поспорить, что эта пластинка была одной из самых любимых в коллекции. У каждого из них были такие пластинки. И троица сидела и слушала эту непризнанную и вроде бы ничем не выдающуюся песенку, голос Джона Себастиана под аккомпанемент вздыхающих гитар, и Рэй подумал, что из тех песен, которые он слышал в своей жизни, это лучшая песня о дружбе.

А затем к ним в дверь постучали.

За дверью стоял парень из соседней квартиры, который был менеджером пары никому не известных групп. А позади него — Мисти, запыхавшаяся и смеющаяся, с дешевым чемоданом. Все вместе они помогли ей внести вещи — в этом принял участие даже сосед, потому что для такой девушки, как Мисти, мужчины на многое были готовы. И Терри изо всех сил старался скрыть свое удивление, что она вдруг решила переехать к нему, даже не посчитав нужным предупредить. Когда все ее вещи перекочевали за порог, все сконфуженно уселись, а затем Рэй с Леоном шустренько допили то, что оставалось у них в чашках, и распрощались.

А позже, после того как Мисти немного поплакала, после того как они занялись любовью и девушка уснула изможденным сном, он заметил на ее теле следы, темные отметины на руках и ногах, почти незаметные в лунном свете кровоподтеки.

Терри заметил у нее похожие синяки в Ньюкасле, в ту первую ночь, и тогда он даже спросил ее, откуда они взялись, и поверил, когда Мисти ответила: «У меня очень нежная кожа, я просто ударилась». Поверил потому, что ему хотелось верить. Слишком трудно было предполагать другое. Но теперь он видел, что это были не такие синяки, которые появляются, когда ты сам обо что-то ударишься, и не важно, насколько у тебя нежная кожа.

Тогда никто не знал, что они вместе. Кроме Рэя с Леоном, больше никто. Не знали вплоть до следующего утра, когда Терри вошел в кабинет художественного редактора и врезал Эсиду Питу так сильно, что сломал ему челюсть, а себе — два пальца на правой руке. Тогда все узнали.

Несколько минут спустя Терри стоял в кабинете Кевина Уайта, окосевший от боли в разбитых пальцах, а редактор чуть не плакал от отчаяния и гнева. Он спросил у Терри, что еще ему остается сделать, кроме как уволить его.

— Я не выношу, когда мужчины бьют женщин, — просто ответил Терри. Они с Уайтом долгое время молча смотрели друг на друга. — И не важно, по какой причине.

— Убирайся с глаз моих долой, — отрезал Уайт, и сначала Терри подумал, что он уволен. Затем осознал, что редактор просто отправил его за стол. И тогда понял, что отныне он — его вечный должник.

А сейчас никто не знал, что Терри с Мисти расстались. Но скоро узнают. И посмеются над ним, и будут правы. А чего еще он ожидал? Как же еще могло закончиться то, что началось с одной большой заморочки?

Терри вошел в железные ворота завода, и в то же мгновение вспыхнул луч прожектора, ослепив его на доли секунды. Он поднес к глазам ладонь и увидел, что при свете луны его тень была похожа на гигантское кровавое пятно.

Рэй был потрясен, когда увидел перед входом в «Спикизи» целую кучу репортеров. Почему-то он полагал, что будет единственным, кто ищет Леннона. Но там, должно быть, была пара десятков таких, как он. Они толкались, занимая места у края красной ковровой дорожки, огороженной с обеих сторон канатом. Они смеялись, и канючили, и выворачивали шеи, чтобы получше разглядеть рокеров, приходивших и покидающих «Спик».

Эти люди были необычайно старомодны. Длинноволосые девушки в обтягивающих кожаных штанах и выряженные мужчины в пиджаках с широкими отворотами и узких леопардовых брюках. Принадлежащие к расе двойников Рода Стюарта и аналогов Бритт Экланд. Будто и не было никакой новой музыки, словно «Вестерн уорлда» сроду не существовало, подумал Рэй. Он наблюдал за тем, как эти люди вышагивают по красному ковру со странным, смешанным чувством гордости и стыда — потому что, хотя они и вовсю прихорашивали перышки перед фотокамерами, никто не считал нужным направить на них объектив.

Но Рэй ощущал в атмосфере беспорядочные разряды электричества, которые всегда сопутствуют великим. Ему довелось как следует прочувствовать этот феномен однажды в январе, когда его отправили в городок Эйлсбери писать отзыв о наркотическом кутеже Кейта Ричардса и в крохотную галерею внезапно вошел Мик Джаггер. Вот такие же точно штормовые волны электричества бурлили в ночи и сейчас. Кучка ребят с фотокамерами, стареющие звезды шоу-бизнеса перед входом в «Спик» и сам Рэй — они все ощущали это. Близость гения.

— Он внутри? Он там? Что он делает? С кем он?

Атмосфера у клуба была карнавальной, тусовочной, но с легким налетом напряженности. Эта ночь была совершенно особой для каждого из них. Незабываемая ночь. Но велик был риск что-нибудь упустить. Рэй глазел по сторонам, не зная, куда пойти. После джин-тоника все было как в тумане. Один из фотографов напевал что-то, что на первый взгляд казалось хоровой рабочей песней матросов. Нет — это было что-то другое, мелодия песни «Что же нам делать с пьяным матросом?» — та же, а слова — другие.

Рэй ступил на красную ковровую дорожку. Вот куда надо было идти. Но если он едва походил на всех этих старых Родов Стюартов, то еще меньше общего он имел с закаленными профи с Флит-стрит. А Джон был там. Джон был теперь так близко. Рэй чувствовал дрожь в теле.

Он прошел по красному ковру, и молодая женщина в дверях посмотрела на него так, как если бы он станцевал на могиле ее бабушки. По обеим сторонам от нее стояли огромные скинхеды в черном. Нахмурившись, они уставились на Рэя так, словно он задал вопрос, на который нельзя было ответить с ходу.

— Здравствуйте, — Рэй застенчиво улыбнулся. — Рэй Кили из «Газеты».

— Прессе вход воспрещен. — Я заплачу, — сказал Рэй, выгребая из кармана горсть мелочи. Обычно достаточно было сказать, что ты из «Газеты», но не всегда. В «Марки» тебе иногда приходилось раскошелиться на семьдесят пять пенсов, как и всем. Сколько стоит вход здесь?

Женщина искривилась в кислой усмешке.

— О, не думаю, — сказала она.

Рэй отступил, его щеки пылали, он уронил несколько монет на ковер, затем остановился, чтобы подобрать их, и уронил диктофон. Тот приземлился с глухим звуком. Рэй боялся, что фотографы будут над ним смеяться, но его для них словно не существовало. Никого для них не существовало, кроме тридцатишестилетнего человека внутри клуба. Рэй проскользнул в задние ряды группы — некоторые из репортеров стояли на лесенках — и принялся изучать выбоину в диктофоне.

А затем случилось все и сразу. Замелькали вспышки фотокамер, голоса перешли на крик, люди взволнованно затолкались. Вышибалы теснили народ, а их оттесняли обратно, чуть ли не сбивая с ног.

— ДЖОН! ДЖОН! СЮДА, ДЖОН!

— МИНУТКУ, ДЖОН! ОДНУ МИНУТКУ!

А затем у Рэя округлились глаза и участился пульс, потому что сквозь обезумевшую толпу он увидел его — Джона Леннона во плоти. Джона! Его волосы были совсем короткими, почти как стрижка «полубокс», и он похудел — возможно, впервые в жизни его можно было назвать худым. Рэй почувствовал, как его понесло вперед, кто-то заехал локтем ему в лицо, и он без колебаний вмазал в ответ. Он не должен это пропустить!

Сквозь вспышки камер и мельницу мелькающих в воздухе рук Рэй видел его! Джон действительно был там — в очках в круглой роговой оправе, джинсовой куртке и джинсах — как я, подумал Рэй! — а рядом с ним шла низенькая женщина с кипой черных волос на голове. О, это определенно был Джон Леннон! Не дыша, Рэй Кили встал одной ногой на первую ступеньку чьей-то лестницы и теперь видел все гораздо четче. В мерцании фотовспышек очки на лице Джона светились двумя золотистыми сферами.

— ЧТО ВЫ МОЖЕТЕ СКАЗАТЬ О СМЕРТИ ЭЛВИСА, ДЖОН? ВЫ МОЖЕТЕ ЭТО ПРОКОММЕНТИРОВАТЬ?

Элвис — умер?

Сквозь ослепляющие огни и плечи толкающихся репортеров Рэй заметил, как что-то мелькнуло за линзами круглых очков, но лишь на мгновение, а затем очки стали снова непроницаемы, а Джон и Йоко пробирались на заднее сиденье «роллс-ройса», урчащего у обочины тротуара. Но Рэй разглядел в глазах Джона нечто, что не мог спутать ни с чем другим. Это была… боль.

До Элвиса, сказал как-то Леннон, будучи еще молодым, не было ничего. А теперь кумир Джона ушел. О смерти Элвиса Джон услышал впервые, в этом Рэй был просто уверен. И кумир Рэя Кили тоже уже ушел, «роллс» быстро набирал скорость, а пара вконец обезумевших репортеров пыталась его догнать, на бегу щелкая затворами фотокамер. А остальные уже расходились, посмеиваясь или жалуясь на судьбу, но общее настроение было веселым — жертва попалась в силки, и даже женщина у дверей улыбалась вместе с вышибалами. Всем своим видом они будто говорили о том, что только что им подарили несколько секунд, о которых они будут вспоминать вечно. И только Рэй чувствовал себя потерпевшим полное поражение.

Он стоял на красном ковре, дрожа, и никому до него не было дела. Рэй нашел его и потерял. И он был психом, если думал, что может подобраться к нему ближе, чем эти — настоящие — журналисты. Все было кончено.

— Рэй? Это ты?

Какая-то женщина вышла из «Спикизи». Стройная, симпатичная, с длинными черными волосами. Розовые джинсы в обтяг, кожаная куртка и высокие каблуки. Попсово, но стильно. Лет на десять старше Рэя. Около тридцати на вид. Женщина улыбнулась.

— Ты меня не помнишь?

— Помню, помню.

Рэй и правда вспомнил. Она была женой менеджера одной из известнейших групп на всем белом свете. Очень милая женщина. Фанатка «Роллинг стоунз». Одна из тех, кто считал Брайана Джонса центром Вселенной.

Группа ее мужа сделала себе имя из ничего. Сначала они просто играли рок в пабах, барабаня ритм-энд-блюз в «Нэшвилле» и «Дингволлз», но пара хитовых композиций вывела их в разряд звезд.

Рэй как-то написал очерк об их концерте, заключительном в триумфальном туре по Америке. Тогда они собирали полные стадионы студентов, орущих «У-у-у! Рок-н-ролл!» и торжественно держащих зажигалки над головой. Фальшивое чувство общности, нелепая пародия на Вудсток!

Женщина, казалось, была богата, и Рэй знал — все потому, что новое музыкальное течение еще не успело накрыть с головой группу ее муженька. На вечеринке по случаю окончания тура этот низенький драчливый менеджер сказал Рэю, что видит будущее своей группы в студенческой лиге США. Англия мертва, заявил он. Пусть подавится Джонни Роттен.

Рэй познакомился с его женой на той же самой вечеринке, проходившей, кстати сказать, на крыше гостиницы, с которой открывался вид на Центральный парк. В разгаре события, изобилующего кокаином, «Текилой санрайз» и самодовольными типами, эта дружелюбная женщина, казалось, скуч

ала. Они говорили о музыке, но отнюдь не о коллективе ее мужа. Они говорили о «Стоунах». А здесь, у входа в «Спикизи», она выглядела рассеянной и взволнованной, как выглядит человек, у которого недавно что-то украли.

— Миссис Браун, как поживаете?

Женщина кивнула, проигнорировав вопрос.

— Ты видел Леннона?

Она была симпатичной, но в ней была какая-то внутренняя ожесточенность. Вероятно, все богатые люди становились такими. Можно было подумать, что деньги смягчают, но, насколько было известно Рэю, они производили прямо противоположный эффект В ее муже была точно такая же черта.

— Да, видел. — Рэй задумчиво посмотрел в ту сторону, куда укатил «роллс-ройс». — Думал, смогу взять у него интервью.

Женщина, казалось, была удивлена.

— Ну да ладно, — добавил Рэй, прогоняя от себя эту мысль.

— Не понимаю, с чего такая шумиха, — произнесла она. — Леннон за последние годы ничего ведь не сделал. К тому же «Стоунз» всегда были лучше.

— Ну, — протянул Рэй, ему не хотелось углубляться в эту тему. Он внезапно понял, из-за чего эта женщина не казалась ему красавицей. Она была слишком обозлена, слишком подавлена.

— Ну, я не знаю. — Он нервно засмеялся. — Мне пора двигать дальше. Увидимся, миссис Браун.

Но левой рукой она придержала его за рукав куртки. На руке сверкало толстое золотое обручальное кольцо с огромным бриллиантом. Таких огромных Рэй еще не видел.

— Выпей со мной, — предложила она с улыбкой, но в ее голосе послышались странные нотки. Словно она стеснялась сказать это. А она ведь была не из числа застенчивых.

Рэй засомневался. Что он должен сейчас делать? Догонять «роллс-ройс»? Сидеть в засаде у VIP-диванов в зале аэропорта? Собирать вещи на своем столе?

— Пойдем — выпьем по одной, — настаивала она. — Ты знаешь, какой сегодня день?

Рэй задумался.

— День смерти Элвиса? Кстати, это что — правда?

Он правда умер?

Ее лицо искривилось в гримасе так, словно он был официантом, неверно истолковавшим ее заказ.

— А кроме смерти Элвиса? — Она улыбнулась. — Сегодня у меня день рождения.

Рэй пожелал ей счастья, но она уже развернулась и была на полпути к клубу, и Рэй почему-то последовал за ней. Женщина у дверей и вышибалы расступились. Все расступались, когда видели миссис Браун. Войдя в клуб, Рэй с любопытством осмотрелся. Ему никогда не доводилось бывать здесь.

— Это место становится скучным, — заметила женщина.

Но Рэй был впечатлен. «Спикизи» был гораздо шикарнее, чем знакомые ему клубы. Помещение клуба было больше, освещение — изысканным, стулья — обиты красным бархатом, а официанты спрашивали, чего вы желаете выпить. Но огромная сцена быта пуста, и теперь, после ухода Леннона, в атмосфере царило ощущение, которое невозможно было с чем-либо спутать, — ощущение завихрений энергии. Море свободных столиков. Они сели за один из них. К ним подошла официантка — типаж Линды Лавлейс, — таких не увидишь там, где обычно зависал Рэй.

— Что будешь пить? — спросила миссис Браун, снимая куртку.

Рэй пробубнил свой заказ, и Линда Лавлейс нахмурилась, покачав головой. Будто он был ребенком, которому давно пора в кровать!

— Что, простите?

Рэй откашлялся. — Скотч с колой, пожалуйста.

— Мне как обычно. — Миссис Браун улыбнулась Рэю. — Знаешь, тебе надо говорить погромче, когда будешь брать интервью у Леннона.

Над столиком висела красная лампочка в форме свечи. Миссис Браун вытянула перед собой свои длинные обнаженные руки. Рэй посмотрел на ее часы.

— Кстати, сколько времени?

Она взглянула на запястье. Циферблат поблескивал золотом в полумраке.

— Да какая разница?

Линда Лавлейс принесла поднос. Рэю и правда было уже пора. Но он вспомнил о правилах хорошего тона и поднял бокал.

— Ну что ж, с днем рождения, миссис Браун.

Она рассмеялась, кивнула. Они чокнулись.

— Спасибо за компанию, — сказала она, и Рэй смутился. Эта женщина производила впечатление самого одинокого человека из всех, кого он знал. Но ведь она была симпатичной и богатой, а ее муж — менеджером одной из самых раскрученных групп мира. Разве могла она быть одинока?

— Нет, вы знаете — я рад, — пробормотал Рэй, подбирая слова. — Очень рад выпить с вами в ваш день рождения.

Женщина прикурила, выпустила дым через нос, прищурилась. Подтолкнула пачку, и та заскользила к Рэю по гладкой поверхности стола. «Мальборо». Он взял одну сигарету из пачки.

— Ты ведь знаком с моим мужем?

— Конечно. — Рэй кивнул. — Ну, не слишком хорошо.

— Но знаком. Знаешь, что мой муж подарил мне на день рождения?

Рэй покачал головой. Он понятия не имел. Откуда ему знать?

— Ну давай — попробуй угадать, — потребовала она. Это прозвучало как приказ.

Рэй пожал плечами. Насколько он мог судить, подарок явно был не ровней тем, которые его отец обычно дарил его матери. Точно не соль для ванны и не коробка шоколадных конфет. Этим все его догадки и ограничивались.

— Не знаю.

Миссис Браун затушила сигарету, словно и не хотела курить вовсе.

— Ну — догадайся.

Попивая скотч с колой, Рэй ломал голову. Женщина провела рукой по своим длинным черным волосам, и ее запястье сверкнуло.

— Часы? — предположил Рэй. Это наверняка было что-то безумно дорогое. Сто пудов.

— Часы? Ты сказал — часы? — Ее миловидное личико искривилось в злобной гримасе. Рэй не понимал, что происходит, — Нет, он не часы мне купил, Рэй. А часы ведь были бы отличным подарком. Нет — ты никогда не догадаешься, поэтому я скажу тебе. Мой муж подарил мне на день рождения вибратор. Что скажешь?

Рэй не знал, что сказать. Он вообще никогда в жизни не видел вибраторов. Но на подсознании он понимал, что это жестоко — дарить жене вибратор. Особенно на день рождения. Может быть, коробка конфет и соль для ванны не были уж такими плохими подарками в конечном счете.

— Когда ухаживают, дарят цветы, — продолжала миссис Браун. — В знак любви женщинам дарят цветы?

Рэй уставился на лед в своем бокале.

— Не знаю. Наверно.

Миссис Браун рассмеялась, искренне забавляясь. Она допила все, что было у нее в бокале, и жестом подозвала официантку.

— Я скажу тебе. В знак любви нужно дарить вибраторы. Дари женщинам вибраторы, Рэй.

К столику подошла Линда Лавлейс.

— Еще по одной, — попросила миссис Браун, игнорируя нерешительные протесты Рэя.

Официантка кивнула и удалилась. Рэй поспешил допить то, что оставалось в его стакане. Он не был уверен, что сможет угнаться за этой женщиной. Подозревал, что не сможет.

— И что он хотел сказать этим? Что хотел сказать мой собственный муж, купив мне вибратор на день рождения?

Рэй знал, что ответ будет неожиданным. Поэтому он просто ждал, попивая скотч с колой и глазея на жену менеджера одной из самых крутых групп мира. Ждал и думал — как кто-то настолько очаровательный может быть настолько печален?

— Я абсолютно уверена в том, — продолжила миссис Браун, — что этим он посоветовал мне пойти и самой себя потрахать.

10

Луч прожектора погас, и Терри увидел давнишнего заводского сторожа, Пижона, поседевшего и худого. Тот сидел в деревянной будке размером с гроб и скручивал себе косячок. — Вот уж не думал, что снова тебя увижу, — сказал Пижон, пробегая кончиком языка по «Ризле» — бумаге для самокруток.

Пижон уже успел переодеться в свою полосатую пижаму. Вот почему его называли Пижоном — ради созвучия. Как только стрелки переваливали за полночь, он надевал свою пижаму, доставал «Олд Холборн»[13] и готовился, как он сам это называл, «хорошенько вздремнуть».

— Я-то думая, ты летаешь по свету с этими психами-наркоманами.

— Летал на прошлой неделе, — ответил Терри. — А они там?

Еле уловимая улыбка.

— А где же еще им быть?

Терри вошел в здание завода. Было так странно оказаться здесь снова, посте всех этих месяцев, проведенных им в редакции «Газеты». Он осмотрелся. В здании, которое напоминало собой гигантский ангар для авиатехники, было тихо. Повсюду змеями извивались конвейерные ленты. Терри думал, что больше никогда сюда не вернется. Но, оказавшись здесь, он испытывал необъяснимое чувство комфорта.

В здании было темно, лишь на втором этаже мерцали флюоресцентные лампы. Отдел обработки данных не закрывался никогда.

Всем остальным — на ликероводочном заводе, в офисах — по наступлении шести часов вечера выдавали бесплатный джин и советовали валить домой через тридцать минут. Но молодежь, которая обслуживала монолитный заводской компьютер, работала круглые сутки, сменяя друг друга через каждые двенадцать часов, с восьми вечера до восьми утра. И все это делалось на желудок, полный джина.

Компьютерный оператор — это казалось Терри современной и высокоинтеллектуальной профессией, но было обыкновенным физическим трудом для ребят, которые закончили среднюю школу. Ребят вроде самого Терри — неугомонных и не желающих работать в обычных офисах, ребят, которым хотелось, чтобы мир заткнулся и оставил их в покое.

Должность компьютерного оператора подразумевала то, что вы проводили на заводе ночи напролет, меняя гигантские катушки пленки и диски размером с крышки от мусорных баков и скармливая металлическому принтеру величиной с автомобиль всякие чеки на получение денежного содержания, раздаточные ведомости и описи. Преимущество такой работы заключалось в том, что вас никто не контролировал. Вы могли делать все, что хотите.

Терри взбежал по металлическим ступенькам наверх, в крошечную комнатку, заваленную вещевыми мешками, остатками пищи и напитков, и через стеклянную перегородку, у белой массы компьютера, увидел их.

Питера, помешанного на музыке парня с прыщавой кожей и длинными каштановыми волосами, — он был в группе вместе с Терри, был его первым другом на заводе.

Кишора, пакистанца, который хотел быть программистом, но никак не мог найти фирму, которая предоставила бы ему шанс попробовать себя.

И Салли Жу — настоящее имя Жу Зий, — нахмурившись, она стояла рядом с Кишором и внимательно смотрела на сообщение, которое вылезало из телетайпа на клавишной панели. Терри и забыл, как сильно он когда-то любил это лицо. Как же он мог забыть это?

Салли подняла глаза и, увидев его, покачала головой и отвернулась, скрестив руки на худенькой груди. Затем из-за перегородки выскочил ошарашенный Питер, с разметавшимися волосами, хохоча во весь голос.

— Не могу поверить — что ты здесь делаешь? Ты должен быть — ну не знаю — на гастролях с Брюсом Спрингстином или «Син лиззи», к примеру?

Кишор тоже вышел из компьютерной комнаты, застенчиво улыбаясь, а за ним появилась Салли — с видимой неохотой. Ее руки были по-прежнему скрещены на груди. Всем своим видом она словно говорила, что однажды Терри уже подвел ее и больше такого шанса ему не представится.

— Ты выщипываешь брови, — сухо заметила она, — Выглядит глупо.

И как он мог отпустить эту девушку? Как мог быть таким непреклонным и таким глупым?

— Привет, Сал, — произнес он.

— Девушка взяла выходной? — поинтересовалась Салли с издевкой. У нее был классический акцент китаянки, рожденной в Британии. Чистый кокни, но с проблеском Каулуна в некоторых гласных.

Терри пожат плечами. Он хотел казаться самоуверенным, но ему было искренне жаль себя. Как бедняге Рокки Бальбоа, не понятому целым миром.

— Какая девушка?

— Может, она тебя бросила? — предположила Салли. — Я завязал с женщинами, — ответил он.

Питер восхищенно засмеялся.

— Еще бы, все эти поклонницы! Дружище, да ты, наверное, не щадил себя!

Салли улыбнулась. У нее были шокирующе белоснежные зубы, а глаза — цвета тающего шоколада.

— Да, она определенно его бросила.

— Ты, наверное, столько всего видел! — Питер уселся на стол и захлопал в ладоши. — Концерты в Америке! Эксклюзивные прослушивания в студиях, заваленных наркотой! Закулисные дебоши! Гастрольные автобусы, где передают по кругу «Куэрво голд» и чистое колумбийское вино! Поклонницы! Поклонницы! Поклонницы!

— Перестань пошлить, — потребовала Салли. Она всегда была блюстительницей нравов. По крайней мере, на людях.

— О господи! — Кишор залился ярко-алым румянцем, и Терри вспомнил, что разговоры о сексе всегда смущали парня. Но Питер был скабрезнее их всех, вместе взятых. Он содрогался от восторга, потирая руки.

— Расскажи нам все!

— Ну, — начал Терри, — я видел, как писает женщина.

Питер сконфуженно улыбнулся.

Это случилось в одну из первых недель его работы в «Газете», когда Терри поехал в гастрольный тур с «Линирд Скинирд». В этот тур его отправил Кевин Уайт в качестве наказания за то, что Терри принимал амфетамин прямо в офисе, — или скорее за то, что умудрился попасться на глаза одной из уборщиц. Его первый проступок в «Газете». Но Терри понравилась музыка — барное буги в эпических масштабах — и сами музыканты — семейство пьянствующих парней и девушек с юга страны. Тогда он еще не свыкся с мыслью, что ведет такую жизнь, и каждый новый день сулил ему новые приключения.

Терри оказался в чьем-то номере — одном из тех переполненных гостиничных номеров в разгаре пьянки, как бывает на гастролях, и разговаривал с одним из музыкантов, стоя на пороге ванной комнаты, потому что больше стоять было просто негде.

Бэк-вокатистка группы — невысокая и симпатичная — продефилировала мимо них, задрала юбку, спустила трусы и с шумом помочилась. У Терри отвисла челюсть, хотя он и пытался проявлять полное безразличие, словно всю жизнь только и смотрел на писающих женщин. А ведь это, вероятно, был даже не ее номер.

Питер смотрел на него в полной растерянности.

— Но… я имел в виду, я думал, ты, должно быть, знаком со звездами. Но… ты встречал — я не знаю… Мика Джаггера. Кейта. Роттена. Спрингстина. «Клэш». Дебби Харри. Дебби Харри, мать ее!

Терри задумался. Да, он и в самом деле встречал этих людей.

— Но тебе кажется, что ты их всех уже хорошо знаешь! — воскликнул он. Питер был явно озадачен. — Ты провел столько времени, размышляя о них, слушая их музыку, — продолжал Терри, — поэтому, когда ты, к примеру, встречаешь Джаггера, тебе кажется, что ты с ним уже давно знаком. Но вот писающую женщину я никогда раньше не видел. Ухмыльнувшись, Питер шлепнул Терри по руке, словно тот просто дурачился.

— Кто-нибудь, налейте ему чаю! — Питер взял банку с безалкогольным напитком. — Или у нас где-то вроде оставался джин-тоник, если ты хочешь чего покрепче.

Терри улыбнулся. Вот чем они всегда заливались перед тем, как идти на работу, — джином с «Тайзером»[14]. Доводя себя до полного отупения к началу двенадцатичасовой смены. В «Газете» этого бы просто не поняли. Им никогда не понять, что это была за работа. Люди работали здесь не ради самовыражения, не ради отдачи, не ради всех этих пресловутых ценностей среднего класса. Вы работали здесь, чтобы выжить, — единственная причина, по которой вы это делали, и иногда скука была настолько невыносима, что вам нужно было умертвить часть себя, чтобы пережить очередную смену.

Было трудно бодрствовать до восьми утра, особенно когда вы знали, что в этот момент другие ребята вашего возраста гуляют по городу или спят в теплых постельках, а с полным желудком джина вперемешку с «Тайзером» бодрствовать было даже труднее.

Терри вспомнил еще одну вещь, которая сильно осложняла им жизнь, — усыпляющие мелодии, которые передавали по радио в долгие предрассветные часы. Одна мелодия в особенности — от нее у Терри закрывались глаза, падала на грудь голова, а вместе с головой падало настроение — песенка, которая звучала так, словно ее исполнял хор, погребенный под лавиной валиума.

«Ка-пи-то-лий… ночь поможет пережить — такова была песенка, под которую их всегда вырубало — Ка-пи-то-лий… ночь поможет пережить».

Но сегодня репертуар радиостанции был совершенно иной. Сегодня по радио крутили одного только Элвиса. Из крохотного транзистора доносилась мелодия «Короля-креола». Питер сделал погромче.

— Слышал об Элвисе? — спросил он.

Терри покачал головой.

— У мер в Мемфисе. Сердечный приступ, говорят. Сорок два года. Трагично, приятель. Ты знаешь, это он все начал.

Терри был в шоке. Он внезапно понял, почему его не заметили скорбящие Теды. Но ему тогда и в голову не пришло, что умер Элвис Пресли. Элвис был одной из тех фигур, которые всегда оставались на заднем плане вашей жизни и, как вы полагали, останутся там на веки вечные.

Когда Терри был еще ребенком, Элвис, казалось, играл на зрителя — эдакий Ширли Бэсси рок-н-ролла, размашистые шоу-жесты и длинные бессмысленные баллады. Но сейчас, в вечер смерти Элвиса, слушая «Короля-креола» по Столичной радиостанции, Терри ощущал в его музыке чистое, нерафинированное, волшебство. Неожиданно на Терри нахлынула волна горя. Слезы подступили к глазам, и он поспешно их вытер. Наверное, все это из-за «спидов».

— Как поживает «Лэнд-ов-Мордор»? — спросил он. — Запланированы концерты?

«Лэнд-ов-Мордор» были группой Питера. Терри однажды видел их на заводской дискотеке по случаю Рождества. С их двадцатиминутными гитарными партиями и распевами об эльфах они загубили вечеринку практически на корню. Только яд в бутербродах мог подействовать хуже.

Питер помрачнел.

— Никому больше не нужен интеллектуальный рок. Ты только послушай, что говорят о Клэптоне. Им нужна новизна. — Питер с упреком покосился на торчащие иглами волосы Терри. — Вся эта чушь, которая тебе так нравится. Ну, знаешь — двухминутные песенки о мятежах и соцпайках. — Он вдруг просветлел. — Но если ты сможешь написать о нас очерк…

Терри сделал вид, что серьезно над этим думает.

— Я поговорю с редактором раздела концертов, — солгал он.

Кишор протянул Терри стаканчик из полистирола, в котором бурлила коричневая жидкость, и он благодарно улыбнулся, хотя и знал, что пить это варево просто невозможно. Насколько он помнил, все, что выплевывал заводской автомат, выглядело одинаково. И эти кипящие помои напомнили ему о других вещах — о том, как он доливал джин в полупустую банку с «Тайзером», кока-колой или «Таб», спорил с Питером о «Пинк флойд» и Джимми Пейдже, а Кишор рассказывал ему о письмах, которые подсовывали в газетный киоск его родителей в Ист-Энде. О ночах, которые он проводил с Салли, свернувшись в ее спальном мешке на полу одного из опустевших офисов, когда их сменяли Питер с Кишором, и ее тело было таким стройным и теплым. Это он помнил явственнее всего. Поцелуи с привкусом джина, искрящиеся карие глаза и ощущение этого теплого стройного тела.

— Вот, — Салли протянула ему чашку от своего термоса. На поверхности ароматной жидкости плавали несколько листочков. — Это не то, что ты любишь. Не «Брук Бонд» в пакетиках. Это китайский чай.

Терри поставил полистироловый стаканчик и взял чашку у Салли из рук.

— Мой любимый, — сказал он, и она посмотрела на него так, словно не верила ни единому его слову.

Затем клавиатура вдруг выбила очередное сообщение, и они оглянулись. Катушки перестали вращаться.

— Нужно заменить пленки, — сказала Салли. — Пошли, Кишор.

Салли с Кишором вернулись в комнату к компьютеру. Терри давно уже ждал, пока они уйдут.

— У тебя есть? — спросил он Питера.

Питер в замешательстве улыбнулся. Словно Терри сказал нечто, чего он уж никак не ожидал.

— И ты меня об этом просишь?

— У меня все закончилось, а мне нужно слегка взбодриться. Немного «спидов». Каких-нибудь стимулирующих таблеток, «блэк бомберз», например, без разницы.

Терри знал, что Питер иногда покупал по полграмма амфетамина по шесть фунтов, когда «Лэнд-ов-Мордор» устраивали репетиции в гараже его родителей. Но Питер явно полагал, что Терри снабжал «дурью» наркодилер Кейта Ричардса. Или Кейт Ричардс собственной персоной. — Но… а как же все эти рок-звезды, все эти группы, с которыми ты тусуешься? У них, должно быть, полно этого добра! А как же секс, наркотики и рок-н-ролл?

«Ка-пи-то-лий, — внезапно заныло радио. — Ночь поможет пережить…»

Терри заклевал носом. Эта проклятая песня! За стеклом Салли с Кишором наматывали чистую пленку на гигантские белые слябы. Терри устало вздохнул.

— Я мру, как муха на стекле. У тебя есть что-нибудь?

Питер выглядел смущенным.

— Все, что у меня есть, — это немного «Про-плюса», — извиняющимся тоном ответил он. И внезапно оживился. — Но мы можем сделать вот что — мы можем измельчить его и нюхать!

— «Про-плюс»? — Терри не удалось скрыть свое отвращение. — Его можно в любой аптеке купить. Ты думаешь, что Кейт Ричардс и Джонни Роттен отовариваются в «Бутс»?[15]

Выражение лица Питера было застывшим, словно маска.

— Я не знаком с Кейтом и Джонни. Тебе видней.

Терри сделал большой глоток из банки «Тайзера», ощущая приторно-сладкий вкус алой жидкости и убийственную крепость джина. «Про-плюс»! Как можно так опускаться? Следующее, что он будет курить, — это шкурки от бананов!

Но вслух он сказал:

— Ладно, пошли. — И помог своему старому приятелю искрошить маленькие желтенькие таблетки в пыль.

Салли с Кишором вернулись в офис.

— Только не говорите, что собираетесь вдыхать это через нос. — Салли уставилась на них в полнейшем неверии.

Но Терри ничего не сказал, он даже не посмотрел в ее сторону — он внимательно наблюдал за другом, который аккуратно измельчат «Про-плюс» донышком термоса в желтый порошок.

— Ах, секс, наркотики и рок-н-ролл — мечтательно произнес Питер. — Расскажи мне все, Терри.

Руби Поттер.

Ее имя приводило Леона в полный восторг. И у него в голове роились мимолетные образы из возможного будущего.

Руби Поттер. Руби Пек. Миссис Руби Пек. Миссис Руби Поттер-Пек. Леон Поттер-Пек. Чета Поттер-Пеков. Смотри, вон идут Поттер-Пеки!

Но… Вне «Голдмайн» с его красочной светомузыкой, в беспощадно режущем глаза освещении пирожковой Леон узнал, что у самой прекрасной девушки на свете уже имеется личная жизнь.

— Можешь позвонить ему, если хочешь, — подсказала ее толстая подружка, выудив пирожок с заварным кремом из коробочки на столе. У Леона чуть не выскочило из груди сердце. — В конце улицы есть телефонная будка. Давай — почему бы тебе ему не позвонить? — Но я не хочу ему звонить. — Руби посмотрела на подругу с вызовом.

«Данкин Донатс» был освещен ярче, чем камера пыток, и троица сидела за пластмассовым столиком, зачем-то привинченным к полу. Леон был вынужден устроить себе допрос с пристрастием. Некоторые вопросы не давали ему покоя.

Например, о ком они, черт побери, разговаривают? И кем приходится Руби этот поганец? И какой, ох, какой же он идиот! Как он мог вообразить, что такую девушку, как Руби Поттер, мог заинтересовать парень вроде него?

Но когда он взглянул на нее, все это перестало иметь значение. Леон посмотрел на Руби с ее шоколадным пирожным, и она улыбнулась ему, и мир наполнился смыслом. Все плохое улетучилось, и Леон растворился в мгновении блаженства.

— Не понимаю, почему ты ему не звонишь, — пробубнила Джуди, вытирая крем с губ. — Ты же хочешь это сделать.

Леон счел это положительным знаком — что Руби дружила с девочкой с нарушениями веса. Какое у нее, должно быть, доброе сердце! При такой-то жирной подруге! Какая Руби, должно быть, чуткая и глубокая — ее не волнует нечто настолько тривиальное, как внешность. Она прекрасна изнутри настолько же, насколько прекрасна снаружи. Леон со вздохом ткнул пальцем в свой пирожок, а затем слизал с кожи малиновый джем.

Они не спрашивали его, чем он занимается. Это казалось ему странным, потому что в мире его родителей — и даже в «Газете» — с этого начинался любой разговор. А чем ты занимаешься? Но Руби и Джуди выросли в иной ипостаси рабочего мира. Леон бы и не узнал, что Руби была парикмахершей, если бы она так долго не рассуждала о преимуществах и недостатках «Золотой осени».

— Я пишу о музыке, — сообщил он им, надеясь произвести на них впечатление, — На самом деле я и сегодня работаю, — Леон попытался придать своим словам оттенок значимости. «Вы просто не представляете, насколько я занят!» — Не хотите сходить на концерт? Я должен сегодня пойти на концерт одной группы.

— Концерт? — нахмурившись, повторила Руби, таким тоном, словно это были не Лени и «Рифенштальз», а Джо Лосс с оркестром. Леон надеялся, что Руби сможет пойти с ним. Он надеялся, что эта ночь будет просто замечательной. Но его профессия, казалось, ее только озадачила. Сходить на концерт?

— Значит, ты можешь достать билеты на концерт «Куин» в Уэмбли? — В голосе Джуди появился интерес.

Леон попытался скрыть свое презрение. Ему это не удалось.

— Возможно. Но с чего мне это делать?

— Потому что Фредди Меркьюри — просто гений! — злобно выкрикнула Джуди. — Ты придурок извращенный!

Руби с грохотом опустила на стол пирожок.

— Джуди!

А какое у нее чувство такта! И это словно освещает изнутри безупречные черты ее лица. Вне сомнения, она бросила школу в пятнадцать, и у нее никогда не было того, что отец Леона называл «его преимуществами». Но в характере Руби Поттер было больше благородства, чем у любого из тех, кого он знал.

— Ну и кого же ты знаешь? — спросила Джуди вызывающе.

Леон набрал воздуха в грудь.

— Боба Марли. Патти Смит. Джо Страммера. Пола Веллера. Пита Шелли. Фила Линотта. Джонни Сандерса. «Серых крыс».

— А «Аббу»?

— Нет. «Аббу» не знаю.

Джуди отвернулась с презрительным смешком.

— Да никого он не знает.

И тогда Леон увидел их. Дэгенхэмских Псов. Их было двое, по одному на каждой стороне улицы. Сверкая бритыми черепами, они шли по направлению к «Данкин Донатс» и играючи метал и друг другу крышку от мусорного бака. Один из них поймал крышку, встал поустойчивее и со всей силы швырнул ее своему товарищу. Крышка просвистела у того над головой и с грохотом влетела в оконное стекло прямо над их столиком.

Джуди вскочила, визжа и матерясь, а Руби выронила из рук пирожное. Псы восторженно загоготали и подошли к окну, потирая ширинки и делая непристойные жесты. Леон нырнул под стол, опустившись на ладони и коленки. Из-под стола он видел ногу Джуди, яростно топочущую. Леон оставался под столом до тех пор, пока не услышал, как Псы забрали свою крышку и, хохоча, удалились.

Нашел! — воскликнул Леон, смущенно вылезая из-под стола. — Мою линзу. Все нормально. Я нашел свою контактную линзу. — Девушки молча наблюдали за тем, как Леон вставляет воображаемую линзу в глаз. Затем он усиленно заморгал. — Вот так гораздо лучше.

— Смотри, Руби!

Джуди показала рукой на автомобиль, притормозивший у обочины. Машина была битком набита опрятными, гладко выбритыми юнцами. Тучный детина в футболке с коротким рукавом и клетчатых брюках на манер принца Уэльского вышел из машины и завернул в «Данкин Донатс». Широко улыбаясь, он подошел к ним и присел на краешек стола.

— Ну и ну. Малышка Руби Поттер. Не верю своим глазам!

Перед Руби лежало недоеденное шоколадное пирожное. Юнец в футболке подобрал пирожное со стола и запихнул себе в рот.

— Поганый молокосос!

Джуди ударила его по бледной безволосой руке. А юнец устроил настоящее представление, якобы наслаждаясь вкусом пирожного, причмокивая, облизываясь и потирая свой плоский живот.

— Растай! — прошипела Джуди.

— Сдуйся! — рявкнул он на нее.

— Мечтай! — отозвалась она.

— Любуйся!

— Не обращай на него внимания, Джуди, и он уйдет, — повелительным тоном сказала Руби.

Юнец захохотал и наклонился к Руби.

— А где же сегодня Стив? — спросил он заговорщическим шепотом.

Руби достала из своей сумочки маленькое круглое зеркальце и сделала вид, что всецело поглощена собственным отражением, демонстративно перекладывая пряди волос. — Не знаю, мне все равно.

Парень хихикнул, так, словно знал ужасную правду. Леон слабо улыбнулся. Этот тип даже не потрудился заметить его существование.

— Хочешь, мы тебя подбросим? У нас там «эскорт», — Парень оперся о стол, ухмыляясь, всеми порами тела выделяя фальшивую симпатию. — Не волнуйся. Стив все поймет.

— Мне все равно, что там поймет Стив! — Руби повысила голос.

Леон готов был расплакаться. Я должен был предвидеть это. Стив. Вероятно, у всех действительно хороших девушек есть бойфренд по имени Стив, который может свернуть тебе шею.

— У кого это у нас? — вдруг поинтересовалась Джуди. Леон мог поклясться, что ее весьма заинтересовало предложение парня.

— Ты и сама знаешь. Рон. Альфи. Лурч.

Руби с Джуди закатили глаза и переглянулись.

— Эти сопляки, — фыркнула Джуди.

— Нас не нужно подвозить, — заявила Руби. — Эту проблему мы уже решили.

Леон вдруг осознал, что девушка мило ему улыбается. Интересно, что это может значить? Его охватила паника. Она же не думает, что он на машине?

— Делай как знаешь, дорогая, — бросил парень, по-прежнему излишне самоуверенным тоном, хотя Леон мог поспорить, что он был разочарован. — Если передумаешь — мы снаружи.

Он легко спрыгнул со стола, все еще ведя себя так, словно Леон был невидимкой. И Леон подумал — почему ее окружают все эти ужасные типы? Я должен спасти ее. Они не проявляют к ней уважения, они не заботятся о ней так, как она того заслуживает.

— Он скажет Стиву, что видел тебя, — мрачно предупредила Джуди.

Руби засмеялась, в ее глазах пробежала лукавая искорка.

— Он может говорить Стиву все, что угодно.

Но Джуди все явно представлялось в мрачном свете.

— Стив выйдет из себя… Ты идешь одна в «Голдмайн»… — На этом месте она бросила недвусмысленный взгляд на Леона. — Хорошо проводишь время…

— Так ему и надо, — отозвалась Руби, и Леон увидел, что эта девушка способна быть жестокой. Красивые, должно быть, все такие, подумал он. Они делают что хотят.

Затем девочки направились к выходу, и Леон поплелся за ними. Прямо у «Данкин Донатс» был припаркован «форд эскорт» канареечно-желтого цвета. В машине сидели четверо парней, все в майках с коротким рукавом, все торчали из окон и нагло ухмылялись. Никто из них до сих пор не остриг волосы. По радио играла Донна Саммер — «I Feel Love». Леон поспешно осмотрелся — ему хотелось удостовериться, нет ли поблизости Дэгенхэмских Псов. Но они давно ушли, вне сомнения решив присоединиться к раздраю в «Вестерн уорлд». Посреди дороги валялась забытая крышка от мусорного бака.

— «У-у-у, так хорошо, так хорошо, так хорошо, так…»

— Еще пассажиры, прошу, — выкрикнул самый высокий из юнцов. — Динь-динь! Это, должно быть, был Лурч. Джуди наклонилась к окошку, но Руби держалась поодаль. Она явно ждала от Леона каких-то слов. А он лишь беспомощно смотрел на нее.

— Где твое авто? — спросила она наконец.

Он развел руками.

— Я не… У меня нет…

Джуди повернулась к нему — руки на бедрах, крошки пирожного на губах.

— У тебя нет машины? Тогда как же нам до дома добираться?

Леон повернулся к Руби. У него кружилась голова. Он, скорее всего, никогда больше снова ее не увидит.

— Прости, — пробормотал он.

Джуди уже забиралась в желтый «эскорт», протискиваясь на заднее сиденье между двумя парнями. Они дружно приветствовали этот маневр одобрительными возгласами. Донна Саммер была уже на грани оргазма.

— Ну давай, Руби! — позвала Джуди.

Но Руби покачала головой и отвернулась, скрестив руки на груди. Юнцы подождали немного, а когда убедились в серьезности ее намерений, «эскорт» лихо тронулся с места в фонтане искр из-под колес и звуков песни Донны Саммер. Леон мельком посмотрел на Джуди. Та салютовала ему двумя пальцами.

— Что мы будем делать? — спросила Руби. — Как я доберусь домой? — И затем она впервые заметила шрам на его лице. — Что случилось с твоим лицом?

— О. — Он прикоснулся к щеке. — Это я в субботу. В Левишэме. Ну, знаешь — демонстрация.

— Ах, Левишэм. Да, мой отец там тоже был. Протестовал и все такое. Он серьезно относится к этим вещам. Прямо как ты.

И Леон не осмелился спросить. Он не осмелился спросить самую прекрасную девушку на свете, на чьей стороне был ее отец.

Ничего. Ниче-го.

Только облеплены крошками «Про-плюса» ноздри, а нервы дрожат от кофеина. Терри с Питером смотрели на Сатли и Кишора, которые меняли катушки пленки по другую сторону стекла. — оба заняты, как портовые рабочие во время стоянки судна.

— Все равно это уже когда-то было, — сказал Питер.

Терри уставился на него. О чем это он?

— Вся эта новая музыка. Весь этот вздор о новом поколении! «Студжиз» и «Эм-си-5» сделали это первыми. Еще даже до них это делали! В первом альбоме Хендрикса. «I Don't Live Today»… А потом он умер. Джими умер. — Питер хлебнул выдохшегося «Тайзера» и теплого джина. — Все, что эти группы делают. — все уже делали до них.

Терри взорвался:

— Но не мы! Не я! Черт! Ненавижу, когда люди так говорят!

Он вскочил на ноги. Он устал уже слушать подобную чушь. Устал слышать, что ничего не произошло с шестидесятых. Терри не был молодым парнем десять лет назад — он был еще ребенком. А через десять лет он уже не будет молодым — он будет взрослым мужчиной. Это было его время. Сейчас. Сегодня. Прямо здесь. Но всегда находился какой-нибудь урод, который старался все испортить.

— Я заколебался кланяться в ноги всем этим старым мудакам, которым далеко за тридцать! Думаешь, что Джонни Роттен доживет до сорока? Думаешь, Роттен превратится в Дес О'Коннор? Какая разница, делал ли это кто-нибудь до нас — мы еще этого не делали!

Питер фыркнул.

— Знаешь, что я тебе скажу, — давай стащим джина?

Терри не думал долго.

— О’кей, точняк. Давай сопрем джина.

В нижних ящиках офисных столов всегда находились случайные бутылки джина. Это было единственным, что можно было украсть на этом заводе. Терри с Питером бродили по темным помещениям, заглядывая в ящики столов, пока не нашли то, что искали. Бутылка была уже наполовину опустошена. Какой-нибудь бедняга клерк наверняка нажирался в обеденный перерыв. Питер открутил крышку у бутылки и сделал большой глоток.

— У тебя остался «Тайзер»? — спросил Терри.

Питер покачал головой, сделал еще один большой глоток из бутылки и поморщился с отвращением.

— Терпеть не могу эту дрянь.

— Да. — Терри забрал у него бутылку. — Хуже напитка нет на свете.

Леон, стоял перед запертыми дверьми «Рыжей коровы», полушепотом матерясь. Он опоздал на шоу Лени и «Рифенштальз». На несколько часов.

— С виду закрыто, — крикнула Руби с заднего сиденья черного автомобиля.

Леон попытался что-нибудь разглядеть через пыльное стекло, но знал, что это было бессмысленно. Он пропустил концерт. Из-за девушки. Из-за того, что танцевал.

И он знал, что это было серьезной ошибкой. Пока уборщицы или трезвенники из «Кантри мэттерз» вас не засекут, никого не волновало, чем вы занимались в «Газете». Кевину Уайту было все равно — хоть ты ширяйся с самим Кейтом Ричардсом, кури с Питером Тошем или нюхай амфетамин с Сидом Вишесом. Никого это не волновало — если вы делали свою работу.

Но какой бы наркотик ни плавал по вашему организму и какая бы рок-звезда ни синела в вашей квартире, Уайт и другие заправилы ожидали, что вы сдадите работу вовремя. Невзирая на хаос и неумеренное потребление химикатов, в «Газете» существовала жесткая трудовая этика. Работа должна быть чистой, нужной длины и сдана в указанный срок. Единственные вещи, к которым в «Газете» относились серьезно, — это музыка и сроки.

— Ты выходишь или как, приятель? — спросил таксист.

Но есть и положительный момент во всем этом, подумал Леон, — я уже знаю свое отношение к Лени и «Рифенштальз». Мне ведь и не обязательно увидеть эту безмозглую корову в ботфортах, чтобы понять, что она мне не нравится. Итак, что мешает мне написать о концерте, которого я не видел? Я же все равно не совру. Я знаю, о чем писать!

Леон повернулся к такси и прекрасному личику Руби. Он был снова счастлив. Ему казалось, что он наконец становится настоящим журналистом.

Действительно большой проблемой являлся пенис Дэга Вуда.

Терри видел его — эту исполинскую торпеду, которая была словно создана для съемок в порнофильме. Гигантский набалдашник преследовал Терри даже во сне и наполнил его навеянные «Про-плюсом» грезы тревогой и мучительным страхом.

Терри имел удовольствие лицезреть чудовищного зверя уже через некоторое время после знакомства с Дэгом. Великий человек сидел во главе длинного стола в одном из ресторанов Западного Берлина. Он чертил загогулины на льняной скатерти черным фломастером.

После того как ему представили Терри, Дэг вызвал того на гонку по улицам Берлина. Сначала Терри в замешательстве уставился на Дэга, гадая, серьезен ли он. А когда понял, что тот был серьезен как никогда, согласился. Терри знал, что у него просто не было выбора. Итак, парочка оставила всех в ресторане и припустила по пустым улицам полночного города. Они бежали так быстро, как могли, но на полпути к «Хилтон» Дэг сказал Терри, что все нормально — им не нужно больше бежать, и Терри знал, что он прошел некий важный тест.

Затем Дэг принялся расспрашивать Терри о новой музыке, о том, что происходит в Лондоне, чего ему ждать и чего будут ждать от него слушатели. Только впоследствии, когда Терри чуточку повзрослел, он осознал, что Дэг Вуд был просто напуган — он боялся, что не сможет оправдать ожидания толпы, боялся, что разочарует всех этих нецивилизованных детей, которые ждали его в Лондоне, Глазго и Ливерпуле. — Должно быть, это все-таки здорово, — вздохнул Питер, уставившись в бутылку с джином. Она была почти пуста. — Зависать со всеми этими рок-звездами…

Терри с Питером сидели на столах в крошечной комнатке, апатично передавая друг другу бутылку, наблюдая за тем, как работают Салли с Кишором. По радио передавали Элвиса — тот угрожал кому-то расправой. Это была композиция о сильном мужчине. Вот напасть.

Возможно, это правда, подумал Терри. Возможно, ничего нового не появлялось под солнцем и каждое поколение наряжалось, и принимало позы, и заявляло, что круче их только яйца, а в действительности они лишь повторяли то, что уже когда-то было сделано.

— Халявные пластинки, халявные концерты, — сказал Питер. — Что за жизнь у тебя, Тел!

Терри горько усмехнулся.

Тебе лучше держаться подальше от всего этого, дружище.

— А это что еще за завихрень? — Питер сверкнул глазами. Он поднялся, покачнувшись, и придвинулся к Терри настолько близко, что тот ощущал металлический запах джина у него изо рта. — Огромная волосатая завихрень!

— Правда в том, — начал Терри, зная, что это последнее, в чем он признается, и последнее, что захочет услышать Питер, — правда в том, что все это далеко не так, как думают люди.

Терри взял бутылку, глотнул и почувствовал, как его желудок выворачивает наизнанку.

— Эти рок-звезды — они только притворяются твоими друзьями. — Он вспомнил, как Билли Блитцен отвел его в сторону на репетиции в Ньюкасле. Вспомнил других хороших музыкантов — Джо Страммера. Джонни Сандерса, Фила Линотта. — Может быть, одного или двоих можно считать настоящими друзьями — если повезет. Но в большинстве своем они просто… они тебя используют. Они хотят попасть на страницы «Газеты». Вот и все. Какой у нас тираж? Четверть миллиона еженедельно? Ну конечно, они, черт их побери, с нами любезны! Но все это яйца выеденного не стоит! И ты думаешь, они счастливы? Музыканты? Команды? Они все напуганы! Молодые боятся, что никогда не выйдут в люди, а старики боятся, что всему придет конец!

Ведущий гитарист и главный композитор группы «Лэндов-Мордор» выглядел раздавленным.

— Тогда все это… никуда не годится, — бессвязно произнес Питер, взяв бутылку и залив все, что в ней оставалось, себе в горло. Когда он увидел, что джин закончился, он еще какое-то мгновение рассматривал зеленую бутыль, а потом швырнул ее об стекло, отделяющее офис от компьютерной комнаты. Салли и Кишор испуганно отскочили, стекло разбилось, а Элвис все пел и пел, и в его голосе вибрировала радость.

У Питера в руках был чей-то термос, которым он изо всех сил долбил по оставшимся панелям стекла, пока они не треснули, не разбились, не разлетелись на мелкие осколки. Терри смотрел на друга, посмеиваясь и не веря глазам своим, Салли кричала «Питер!», а у Кишора был такой вид, словно он вот-вот заплачет.

Затем Питер влетел в компьютерную комнату и принялся вырывать катушки и швырять их в проем разбитого окна — в полете катушки разматывались, и за ними тянулись ленты сверкающей коричневой пленки, — а Питер лягал громадные белые обелиски сандалиями, корчась и хромая от боли, отчего Терри смеялся еще сильнее.

Салли обхватила Питера руками за талию, пытаясь оттащить его от компьютера и звала Терри на помощь.

— Мы же все без работы останемся!

Кишор стоял в офисе, причитая что-то об одной-единственной ступеньке до программиста, шаге, который ему теперь никогда не удастся сделать, и Терри перестал смеяться, потому что внезапно все кончилось — ураган, бушевавший внутри Питера истощил себя, и тот устало пинал монолитные шкафы с пленками и этим только причинял себе боль, и все это уже не казалось таким смешным, как раньше. А Терри просто не мог вынести того, что Салли была так сильно огорчена. Затем в дверном проеме появился Пижон, моргая на свет, в пижаме, со шваброй в руках.

— Ах вы, недоноски! Вам лучше убрать все к утру, или вас вышвырнут отсюда к чертовой матери!

— Убрать? — крикнула Салли. — Как нам все это убрать, старый болван? — Она запустила в Пижона сломанной катушкой, и глянцевая коричневая пленка затрепетала в воздухе. — Он же тут все сломал! Посмотри на это!

Вспотевший и потрясенный, Питер вернулся в офис через дверь — хотя в этом не было необходимости, он мог пройти и там, где раньше было стекло.

— Ну что ж, — Терри спрыгнул со стола и забрал швабру у Пижона из рук, — за дело!

Все взгляды устремились в его сторону.

Салли рассмеялась и покачала головой.

— Ты не можешь приходить сюда просто потому, что твоя новая жизнь не сложилась! Ты разве не знал? — Она положила руку Кишору на плечо. — Не плачь, Киш. Мы скажем им — ну, я не знаю, что мы им скажем. Здесь были грабители. Вандалы.

— Но они в это никогда не поверят! — выкрикнул Кишор, заламывая себе руки, — Они поймут, что это наша вина!

Питер сел на пол и закрыл лицо руками.

Салли мягко забрала у Терри швабру.

— А сейчас тебе лучше уйти, — сказала она.

11

На мясном рынке у Терри леденела в жилах кровь.

Повсюду рычащие пещерные люди в белых халатах, запятнанных кровью, ворочали гигантские глыбы мяса и грузили их на двухколесные тележки, похожие на рикши. Обливаясь потом, они перевозили груз к ждущему каравану грузовиков и фургонов с работающими вхолостую моторами, которые выстраивались по всему периметру Смитфилда. В холодном ночном воздухе непрестанно звучала ругань — мужики крыли трехэтажным матом свою жизнь и друг друга. Это был тяжелый труд и долгая ночь. У Терри просто не укладывалось в голове, что его отец работал здесь с четырнадцати лет — с тех пор, как бросил школу.

Он поднял воротник пиджака и засунул руки поглубже в карманы. От ледяного ветра у юноши слезились глаза, и воздух выходил из легких короткими облачками пара. Он направился к центральному проходу, ища глазами отца.

Терри увидел его почти сразу — тот как раз водружал на спину гигантскую говяжью тушу, огромный каркас из мяса и костей. На мгновение у него подогнулись колени, а затем он овладел собой и выпрямился, слегка пошатываясь. Его лицо было искажено в гримасе, как у тяжелоатлета.

— Мой парень здесь, — выдохнул он при виде сына, и его усеянное каплями пота лицо расплылось в улыбке. На затылке отца красовалась шляпа, которая придавала ему сходство с солдатами Французского иностранного легиона, — парусиновая шляпа с лоскутом белой материи позади, словно для защиты от жаркого солнца пустыни.

— Тебе помочь, пап?

Старик рассмеялся.

— Вряд ли ты это осилишь!

Терри проследовал за ним мимо мужиков в окровавленных халатах к выходу с рынка. Старик шел на полусогнутых ногах, с тяжеленной ношей на спине. Терри плелся сзади, и все, что он мог наблюдать, — это оборванные концы отцовского халата и стоптанные каблуки ботинок. Когда отец погрузил мясную тушу в оборудованный холодильником грузовик и вытер руки об рукава халата, он радостно хлопнул Терри по спине:

— Мой мальчик здесь! Он ездит по миру и берет интервью у кинозвезд!

— Пап, — запротестовал Терри. — Они не кинозвезды. — Посмотри на себя — радостно продолжал отец, — Ты же кожа да кости. Ты же ничего не ел за чаем! Пойдем съедим что-нибудь!

Даже в эти ночные часы пабы вокруг Смитфилдского мясного рынка зарабатывали приличную выручку. В самом деле, торговля расцветала именно в эти часы, когда ночная смена приближалась к своему окончанию.

За запотевшими оконными стеклами сутулились мужики в белых халатах и с багровыми физиономиями. Они осушали кружки эля и макали свежеприготовленные пирожки в соус «Эйч-пи» или жадно затягивались сигаретным дымом. Отец Терри заказал пирожки и пиво и нашел им места за столом, окруженным шумящими и измотанными мужчинами. Терри был единственным, на ком не было белого халата.

— Мой сын, — объяснил отец. — Ездит по всему миру, берет интервью у этих типчиков из шоу-бизнеса. — Его широкую грудь распирало от гордости. Терри покраснел, — Говорю вам, он что-то вроде Майкла Паркинсона.

Мужики кивнули, не слишком впечатленные.

— У кого интервью-то брал? — спросил один из них.

— Ну, — начал Терри, откусив огромный кусок от своего говяжьего пирога. От вкуса горячей пищи у него свело желудок. Когда он последний раз ел? Терри вспомнил, как во время полета из Берлина отодвинул от себя поднос с завернутой в фольгу пищей — возможно, курицей. И, с уколом совести, он вспомнил, как ковырялся в блюде, которое его мама приготовила по особому случаю — в честь прихода Мисти. Стоило только нюхнуть «спидов», и аппетит улетучивался.

— Я только что брал интервью у Дэга Вуда, — продолжил Терри, отложив вилку с ножом. На лицах мужиков не отразилось ровным счетом ничего. — И Грейс Фери.

Ни одной эмоции. Только его отец с гордостью улыбался.

— «Клэш»? «Джем»? «Стрэнглерз»? — Терри лихорадочно вспоминат названия групп, ему не хотелось разочаровать отца. — Я написал одну из первых рецензий на «Секс пистолз» — и сочинил кое-что, когда они давали тот секретный концерт в «Скрин-он-зэ-Грин»…

Это название затронуло нерв.

— Ты о той шайке, которая назвала королеву слабоумной? — рявкнул какой-то громадный грузчик. — Лучше им здесь носа темной ночью не показывать! Нам тут нравится королева!

Остальные усмехнулись и тут же увлеченно заспорили о разновидностях «хорошей взбучки», которая ожидала любого из участников «Секс пистолз», осмелившегося переступить порог Смитфилда. Но Терри все-таки удалось возбудить их любопытство к своей профессии.

— А как насчет бабенок из «Аббы»? С ними ты знаком? — Стол сотряс похотливый хохот, изо ртов попеременно вываливались куски пирога и возвращались обратно. — Я бы не отказался порезвиться с этой блондинистой шлюшкой!

Терри вынужден был признать, что с «Аббой» его пути еще не пересекались. — А что насчет битлов?

— Элтон Джон и Кики Ди?

— А «Дискодак»?

На этих словах некоторые наиболее искушенные любители музыки чуть не подавились от смеха.

— «Диско дак» — это название песни, ты, псих чоканутый! Певца зовут Рик Диз! Вы только послушайте его! «Диско дак»!

Терри пришлось признать, что никого из вышеназванных он не встречал.

— Вот видите, — гордо заметил его отец. — Сплошные звезды. Путешествует по миру! Да, он такой!

Улыбка не сходила с его лица, пока они не вышли из паба.

— Ты ни черта не ешь, — констатировал старик. — Не спишь. Кожа да кости! Что с тобой? Что происходит?

Терри ничего не сказал в ответ. Только вздохнул, наполняя легкие прохладой ночного воздуха. Он рад был снова оказаться на улице, подальше от острых запахов жареного мяса.

Отец взялся за ручки своей двухколесной тележки и покатил ее перед собой. Они добрели до вымерзших пещер гигантского рынка, и там старик поставил тележку и повернулся к сыну:

— Твоей матери понравилась эта девочка. Юная Мисти. У вас с ней серьезно?

Терри отвел взгляд.

— Не совсем. — Не мог же он, в самом деле, рассказать отцу о Дэге Вуде! Не мог же он рассказать ему все это!

Отец покачал головой, сверкнув глазами. Он никогда в жизни не поднимал руки на сына. Но иногда мог бросить на Терри взгляд, который ранил сильнее любой пощечины.

— В скором времени мы обязательно выясним, что тебе нравится, Тел, — сухо сказал отец.

Терри знал, что жизнь, которую он вел, была за гранью его воображения. Но старик был не глуп — он понимал, что чем бы его сын ни занимался, это не будет продолжаться вечно. Не дожидаясь просьб, отец достал из заднего кармана потрепанный бумажник и начал отсчитывать купюры.

— Двадцати пяти фунтов хватит? — В его голосе не было ни малейшего намека на упрек. — Это все, что у меня есть, до пятницы.

Терри повесил голову.

— Пап, прости — я тебе все верну.

Отец вложил деньги ему в ладонь и покатил тележку к душевому отсеку. «МЫТЬ ТЕЛЕГИ ЗДЕСЬ», говорилось на знаке.

— Мне все равно, я бы тебе и последнюю рубашку отдал, — Отец принялся поливать тележку из шланга. Грязная кровь стекала в желоба. — Но ты ведь даже поесть не можешь.

— Тебе помочь, пап? Тебе помочь?

Но отец только покачал головой, продолжая поливать из шланга свою «телегу», как ее называли грузчики в Смитфилде, и даже не посмотрел на сына.

Миссис Браун завела желтый «лотус элан», припаркованный у Марбл-Арч, и автомобиль пушечным ядром устремился по Парк-лейн. Она нажала на тормоза, лишь когда они поравнялись с отелем «Дорчестер», затем с «Хилтон». Рэй внимательно изучал гостиницы, пытаясь увидеть, нет ли поблизости скоплении репортеров. Но единственным признаком жизни, как правило, был одинокий привратник в фуражке. Рэй нервно потирал запястье.

— Хочешь, заедем в «Риц»? — спросила миссис Браун, выжав педаль газа. Эта женщина хорошо водила, и, когда она вжимала педаль в пол, Рэя охватывало какое-то новое, ранее неведомое ему наркотическое чувство. «Элан» просто летел.

— А где это — «Риц»?

Она взглянула на Рэя так, словно он пошутил. Но когда убедилась, что ее попутчик абсолютно серьезен, пояснила:

— «Риц» на Пикадилли, прямо за углом от Парк-лейн, Джон может быть там. Или в «Савое», у реки. Или в «Клэриджез» — что даже более вероятно. Они все достаточно близко.

— Я знаю «Клэриджез». Эту знаю.

Миссис Браун усмехнулась.

— Да, и что ты делал в «Клэриджез»? Пил чай с булочками?

— Нет, брал интервью у Боба Дилана.

Ее тщательно выщипанные брови изогнулись. Его слова впечатлили ее, Рэй мог поклясться. Люди всегда поражались, когда слышали, с кем он общался, хотя Рэй и не понимал почему. Ведь дар гения не передавался воздушно-капельным путем? Тем более, Рэю удалось вытянуть из Дилана всего лишь одно связное предложение — Рэй был весь на нервах, а Дилан неразговорчив и односложен. Этот бородатый мужичок тогда явно хотел поскорее оказаться в каком-то другом месте.

Уайт поместил интервью с Диланом на обложку, потому что Эсиду Питу удалось сделать отличный концертный снимок и потому что Дилан все еще заслуживал обложки. Но текст получился дерьмовым. Люди думали, что изменятся, лишь вдохнув воздух, которым дышат знаменитости. Рэй знал, что в реальности все получалось иначе. Джон Леннон не собирался спасти его. Джон Леннон вообще никого не собирался спасать.

— Ну что ж, — заметила миссис Браун, — если ты брал интервью у Дилана, с Джоном Ленноном никаких проблем у тебя возникнуть не должно.

— Это другое. Тогда мне создали все условия. А сейчас мне приходится все делать в одиночку. Это не так легко.

— О, — возразила она, — ты не один.

Они улыбнулись друг другу. Это было чистейшей правдой. Миссис Браун оказала ему действительно неоценимую помощь. Ведь если бы Рэй слонялся от одной пятизвездочной гостиницы к другой, пешком и в одиночку, он бы не успел и половины обойти, а Джон Леннон уже улетал бы из Хитроу. Но «лотус» мчался по пустым улицам Уэст-Энда, а Рэй ощущал, как в его душу закрадывается отчаяние. Ничего не выйдет. Кого он пытается обмануть? Он никогда не был настоящим журналистом — просто ребенком, который любил музыку.

— В любом случае, — сказала миссис Браун, когда они миновали пустующий парадный вход последней гостиницы из намеченных, — битлы были просто хулиганами, которые притворялись джентльменами, а «Стоунз» — джентльмены, а строят из себя хулиганов, — Она улыбнулась своей лукавой улыбкой и искоса посмотрела на Рэя. — Ты не знал, что у меня было с Брайаном? Я тогда была еще совсем ребенком. Мой муж не рассказывал тебе об этом?

— Брайаном Джонсом?

Рэй был просто ошеломлен. Блистательный Брайан, играющий на гитаре. Великолепный Брайан, найденный мертвым в своем бассейне. Он был частью истории. Да, настало время Рэю удивляться. Все равно что услышать, что она спала с Наполеоном!

— Познакомилась с ним в клубе, где они начинали, — «Стейшн отель». — При воспоминании об этом миссис Браун негромко засмеялась. «Элан» летел по Парк-лейн в обратном направлении. Ей, похоже, очень нравилась эта дорога. Здесь можно было разогнаться — «Стейшн отель», «Кью-роуд», «Ричмонд». Воскресные вечера. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Мне было — сколько? Четырнадцать! У него, конечно, была куча девочек. Мой муж тебе никогда об этом не рассказывал? Это долгие годы его бесило. Мысль о том, что я была с Брайаном.

— Ваш муж никогда о вас не упоминал, — Рэй покачал головой и тут же попытался смягчить сказанное. — Все, о чем мы когда-либо говорили, — это о его группе и о том, как у них идут дела. Он о вас особенно и не говорил.

Она горько усмехнулась.

— Ну конечно. Когда влечение и ревность ослабевают, женщина понимает, что ее срок истек. А следующее, что вы видите, — это интимные игрушки на день рождения. Женщина произнесла это с горечью, и он не знал, что сказать в ответ. Рэй понимал, что его мнения она не спрашивала. Поэтому он просто промолчал. Затем миссис Браун вздохнула, словно говоря, что на эту ночь с нее довольно.

— Я могу подбросить тебя домой, если хочешь. Где ты живешь? Ты, наверное, с кем-то снимаешь квартиру?

Рэй покачал головой.

— Я просто пройдусь немного.

— Надеюсь, ты не бомж? — Она скорчила гримасу.

Смущаясь, Рэй объяснил:

— Я все еще живу с родителями. По крайней мере, жил. До тех пор, пока не ушел из дома.

— Когда это случилось?

— Около двух часов назад.

Миссис Браун рассмеялась, и Рэй вдруг понял, как сильно она ему нравится. Там, внутри, под застывшей маской бесчувственной холодности, она была очень милой. В голове у Рэя все перемешалось — ее доброта и помощь в поисках Леннона, то, как светились ее глаза, когда она улыбалась, и ощущение полета по улицам ночного Лондона на желтом «лотусе элане». Ему совсем не хотелось бродить по улицам в одиночестве.

— Тогда, думаю, нам придется поехать ко мне. — сказала она.

В лунном свете здание возвышалось над ними, словно заброшенное Ксанаду. Когда-то, многие годы назад, здесь жили богатые люди, но теперь фасад огромного белого дома был испещрен зияющими черными трещинами. Свет мерцал в зияющих окнах верхнего этажа — дрожащее пламя свечей, отблески от костров, огненно-красное свечение болванки на электрическом обогревателе. Плач младенца.

— Кто здесь живет? — спросила Руби. — Бомжи?

— Они не бомжи. — сказал Леон, отсчитывая мелочь таксисту. — Они бездомные. Ты можешь мне добавить? У меня не хватает. Прости.

Руби нахмурилась.

— Девушки не платят. Платят молодые люди. — Она вздохнула. — Пятидесяти пенсов хватит?

Леон вспомнил фразу, которую прочитал где-то, — о новых тактиках, которые нужно разрабатывать, чтобы привести заработную плату трудовых ресурсов женского пола в соответствие с зарплатой их коллег мужского пола. Но ему не удастся удержать эту девушку в своей жизни, если он будет как попугай повторять всякую чушь, которую прочитал в книгах. После Эвелин Кинг этого явно было недостаточно. Поэтому вместо этого Леон сказал:

— Просто чудесно. Я дам на чай.

Руби открыла кошелек и отсчитала остаток платы за проезд. Леон пошарил в своих прилипших к телу кожаных штанах, извлек из кармана талон на обед и хлопнул его на ладонь таксисту. Тот покачал головой и со словами: «Жулики проклятые» — укатил прочь. Руби читала граффити на стенах.

— Кошки любят похрустеть… Нет наркотикам… Ха! Нашли кому рассказывать!

— Нет, это правда! Люди, которые здесь живут, не верят в наркотики. Люди принимают наркотики, чтобы стать свободными. А мы считаем, что — знаешь… — Леон стеснялся говорить с ней вот так. — Мы уже и так свободны.

— Но ты же принимал наркотики.

— Это потому, что я был с другом. Он думает, что они ему нужны, — Леон посмотрел на ее лицо, освещенное луной, — И иногда он меня сбивает с пути.

— Тебя легко сбить с пути, — улыбнулась Руби.

Он достал ключ.

— Иногда. А тебя?

— Отец бы убил меня. — Она покачала головой и взглянула на здание, — И Стив бы меня убил.

— Тогда тебе просто повезло, что здесь нет Стива.

— Повезло нам обоим.

Когда они переходили по деревянным доскам через ров, Руби держалась за его кожаную куртку. Леон открыл дверь, и они вошли в темный коридор. Руби тут же задела ногой чей-то велосипед.

— Осторожно, — предупредил Леон. — Наверху будет светлей. Прости.

На лестничной площадке первого этажа замелькали тени, затем исчезли. Леон и Руби поднялись по лестнице. В центральной комнате при свечах и свете вкрученных лампочек, без абажуров, скрестив ноги, сидели в кружок на досках пола молодые ребята. Они взглянули на Леона и Руби, кивнули и продолжили свое совещание. Тихо зажурчала иностранная речь.

— Здесь есть люди, которые были в Париже, — сказал Леон. — В шестьдесят восьмом.

— Я как-то ездила в Кале, — отозвалась Руби. — С классом. Они проходили по комнатам, в которых почти не было мебели. В нос бил запах сырой древесины, немытых тел и какой-то еды.

— Ну и вонища, — прошептала Руби.

Из темноты выглядывали лица, сначала подозрительно, потом благосклоннее и дружелюбнее, но эти взгляды были какими-то размытыми, несфокусированными. Леон почувствовал, что Руби расслабилась. В конце концов, это место было не таким уж и плохим. Они миновали небольшую кухню, где на залитой жиром плите кипела гигантская кастрюля с супом. Повсюду валялась немытая посуда и остатки еды. Над раковиной склонилась длинноволосая девушка — она мыла малыша в пластмассовой лоханке.

Они прошли в неосвещенную спальню, где еще несколько часов назад Леон разговаривал со своим отцом. Там были новоприбывшие. Рюкзаки развязаны, из них вываливалось содержимое, а на полу расстелено несколько спальных мешков. Большинство мешков было занято. Какая-то парочка без стеснения занималась любовью, доски пола скрипели под ними. Руби взяла Леона за руку и потащила из комнаты, хихикая.

— Они не против, — сказал ей Леон.

— Я против.

Руби увела его обратно на кухню. Женщина с ребенком уже ушла. Она посадила Леона на единственный стул в помещении и осмотрелась. Ее взгляд поочередно остановился на половине лимона, бутылке с отбеливающим веществом и кружке со свадебным изображением принцессы Анны и Марка Филлипса. Затем Руби повернулась к Леону. У нее был очень серьезный вид. Профессиональная маска.

Руби сняла с его головы шляпу, помогла ему снять куртку и наконец стянула с него его старую футболку с надписью «Син лиззи».

Леон потянулся к ней, но она покачала головой — нет, это совсем не то, чего она хочет, по крайней мере, не сейчас. Девушка придвинула его стул поближе к раковине. Он посмотрел на свое отражение в треснувшем зеркале.

Он наблюдал за своим отражением все то время, пока Руби мыла его волосы холодной водой с туалетным мылом, выжимала на них сок лимона и посыпала их отбеливающим средством из чашки, и снова поливала холодной водой и остатками лимона.

Леон смотрел, как Руби делала его блондином, и наблюдал за выражением ее лица в треснувшем зеркале, пока она творила это невероятное волшебство.

Впервые в жизни Леону показалось, что он был симпатичным парнем, — хотя он знал, что это было связано не столько с цветом волос, сколько с тем, как нежно ее пальцы массировали его кожу, и как сосредоточенно она осматривала его голову, и каким теплым было ее дыхание.

В эти минуты ему казалось, что он ей действительно не безразличен, и сердце радостно кувыркалось у него в груди.

Позже, когда стих иностранный говор в большой комнате, а парочка любовников сладко похрапывала, Леон и Руби забрались в его спальный мешок. А потом они занялись любовью, так тихо, как могли. Единственными звуками, нарушающими тишину, были их прерывистое дыхание, мягкий скрип досок пола под ними и его исступленный, бессвязный шепот.

— Я люблю тебя, — шептал он, и его глаза наполнились слезами, оттого что это была истинная правда. — Как же я тебя люблю!

Руби еле слышно хихикнула, а затем вздохнула и крепче прижала его к себе. Он был на грани.

Сколько дней он не спал?

Почти три, размышлял Терри, шагая в темноте Ковент-Гарден. Когда наступит утро, будет трое полных суток без сна.

Он вспомнил их все.

Последние две ночи в Берлине. Первую из них он пробегал по задворкам города вместе с Дэгом, а потом наблюдал за тем, как музыканты одолжили инструменты у бородатого джаз-квартета и исполнили неповторимые версии своих лучших хитов; причем Дэг размахивал конечностями в разные стороны, как лунатик, а апогеем концерта стал момент, когда он, изображая Тарзана, раскачался на абажуре и плюхнулся пузом прямо на стол, за которым сидели пожилые любители джаза.

На следующую ночь они заперлись в гостиничном номере Дэга и нюхали кокаин, которым снабдила их Криста, и болтали до тех пор, пока в дверь не начала ломиться горничная — убирать номер, а Терри пора было подтереть нос, собрать чемоданы и поймать такси в аэропорт.

А теперь вот эта ночь, уже угасающая ночь — до рассвета оставалась лишь пара часов. Итого: трое суток без сна, три убийственные ночи подряд, а Терри хорошо было известно, что случалось на третье утро.

На третье утро обычно начинались глюки.

Вам могло привидеться все, что угодно. Однажды, после трех ночей без сна, Терри наткнулся на воробья, танцующего под джайв. После других трех ночей выглянул из окна своей квартирки и увидел потерпевший крушение самолет — гигантский реактивный лайнер с распоротым брюхом, вскрытый, как банка сардин. Абсурдные вещи. Сумасшедшие вещи. Танцующий воробей, разбитый самолет — их не было в реальности, — и Терри пытался внушить себе эту мысль, удержать ее. Но это было ох как непросто.

Через три ночи «спиды» в вашей печени превращались в мескалин — галлюциноген, — и вы видели миражи, которые казались существующими на самом деле. Вы проглатывали ужас и пытались оторвать взгляд, потому что сложно было не поверить собственным глазам. Три ночи без сна — и это казалось реальным.

И когда Терри увидел во мраке приближающиеся огни «Вестерн уорлд», он подумал: «Интересно, какую бредятину я на этот раз увижу?»

За несколько часов с того момента, как он ушел из клуба, клуб обезумел. В нем царил полнейший хаос.

Словно весь психоз, все разочарование и вся жестокость, которые долгое время копились в «Вортексе», «Марки», «Рокси», «Рыжей корове», «Нэшвилле», «Дингволлзе» и «Якоре надежды», нашли свой выход в этой подпольной дыре в Ковент-Гарден.

Терри протиснулся в подвал и увидел Дэгенхэмских Псов. Они были повсюду.

Псы оккупировали танцпол. Врезались друг в друга, подбрасывали над головой банки с пивом и плевали на сцену, отталкивая в сторону всех, кто не принадлежал к их маленькому племени. Сегодня они владели этим местом, и оно им явно нравилось. Терри вспомнил о Леоне и понадеялся, что его друг сейчас далеко отсюда.

Прямо в самом центре свалки светился пиджак «Юнион Джек». Браньяк тусовался вместе с Псами, выделывая свой безумный танец поршня. Он был чем-то вроде талисмана или подушки для битья, и Псы, которые были в два раза шире и выше Браньяка, тузили его, швыряя назад и вперед, как красно-бело-голубой волан.

Браньяк заметил Терри и улыбнулся ему своей одурелой улыбкой так, словно все они были здесь товарищами, но Терри не смог заставить себя улыбнуться в ответ.

У Псов появилась отличная возможность сделать то, что они весь год грозились совершить. Они наконец могли пойти до конца и убить кого-нибудь.

Терри поднялся наверх и направился к туалетам. Сегодня здесь было ни пройти, ни проехать. Никто не уступал дорогу. Какие-то незнакомцы хмурились и огрызались на него. Казалось, в клубе появлялось все больше незнакомых людей, и от этого ему, черт побери, хотелось плакать.

Это все от «спидов», подумал он. Три ночи без сна, и «спиды», и страх увидеть очередной мираж.

Он зашел в мужской туалет. Расколотая белая плитка и треснувшие зеркала бились в дрожи под грохот рэггей. Туалет был битком забит мужчинами и женщинами, мальчиками и девочками, которые принимали наркотики, продавали наркотики или наносили на лицо шлепки макияжа. Никто не использовал это место по его прямому назначению, но, как ни странно, здесь все же воняло экскрементами тысячи и одной ночи.

Терри отыскал длинноволосого типа в очках, который разложил пакетики весом в грамм или полграмма на крышке унитаза. Торговец. Рядом с ним стояла хипповая красотка с застывшей улыбкой. Его сильно звезданутая девушка-наркоманка. Они кивнули друг другу, и Терри выдавил из себя улыбку. Между продающей и покупающей стороной существовал негласный этикет: ты должен выглядеть заинтересованным, пока торговец будет нести лунатическую чушь, которая может прийти ему в его слабоумную голову.

— Терри — я тут как раз говорил — надо жить в лодке. — За толстыми линзами очков возбужденно блеснули глаза. — Потому что, если ты живешь в лодке — так? — они не смогут тебя выследить — ты не входишь в избирательный округ, ну знаешь, там, перепись. Регистр. Архивариус. Хмм?

Торговец посмеялся над собственным оригинальным планом перехитрить власти. Он продавал свой товар в туалетах различных музыкальных заведений вот уже десять лет, но вот появился Терри, и ему вдруг приспичило объявить о своих намерениях выйти в отставку.

— И ну никакого тебе муниципального налога, — улыбнулась слегка прифигевшая девушка. — Никакого тебе налога на это, в лодке.

— Ну и ты, типа, экономишь деньги, — хихикнул торговец.

Брехня, подумал Терри. Брехня, болтовня и полнейшая чушь, которую приходилось выслушивать лишь для того, чтобы купить наркотики. Терри хотелось уйти отсюда, но этикет обязывал его выслушивать речи укуренного психа. Рэггей грохотало все громче, и Терри чувствовал, что у него взрывается мозг.

— Хорошая идея, — поддакнул он, — Жить на рыбацкой лодке.

В туалет зашел Уорвик Хант.

Со вспышкой презрения Терри отметил про себя, что Хант был единственным тучным человеком в «Вестерн уорлд» — чего стоили все эти ланчи за счет фирмы и полеты первым классом в Лос-Анджелес, Нью-Йорк и Токио! Все эти привилегии его профессии.

Человек, который подписал не один контракт со многими крупнейшими группами за последние десять лет, изящно отлил в сломанный писсуар, застегнул молнию на обтягивающих «Ливайс» и посмотрел по сторонам в поисках каких-нибудь средств гигиены. Терри мрачно ухмыльнулся. Где, по его мнению, он находится? В долбаном «Марки»? В «Вестерн уорлд» все раковины были разбиты, а воду перекрыли очень давно. Раздраженно вздохнув. Уорвик Хант извлек маленькую серебряную табакерку из кармана своей короткой кожаной куртки, открыл ее и опустил туда серебряную ложечку, которая свисала с цепочки на его волосатой шее.

— Необходимо достать рыбацкую лодку, — бубнил торговец. — Просто жизненно важно достать ло-ло-лодку.

В периоды наибольшего возбуждения торговец начинал лепетать на повышенных тонах и заикаться.

— Имеет смысл, — сказал Терри. Интересно, все ли торговцы злоупотребляли собственным товаром.

Вокруг Уорвика Ханта уже собралась кучка обожателей. Хант, возможно, был здесь единственным человеком с жировыми складками на талии и в очках с затемненными стеклами, но он обладал властью и мог претворять мечты в жизнь. Девушка с кольцом в носу и какой-то скатертью, надетой поверх порванных черных леггинсов, вручила ему кассету. Терри мог поспорить, что на кассете были записаны синглы ее группы. Уорвик Хант терпеливо улыбался, довольный тем, что мир был у его ног, а в носу — кокаин. Ничего не изменилось, подумал Терри. Мы-то надеялись, что все изменится, но это все тот же, старый как мир, рок-н-ролльный шоу-бизнес.

— Ты ведь не — ты ведь не — ты ведь не, — продолжал торговец, — ты ведь не купишь рыбу, которая плавает в грязной воде, — не так ли, хмм?

Терри усиленно закивал и был вознагражден двумя пухлыми пакетиками амфетамина. Наконец-то! Два грамма за двадцать четыре фунта. Когда деньги, которые дал ему отец, скользнули в карман торговца, Терри вдруг представил своего старика. Тот еле-еле волочил ноги по замерзшей земле, у него подгибались колени, и на своем измученном горбу он тащил единственного сына.

В туалет вошел Билли Блитцен, и в атмосфере проскочил электрический разряд. Блитцен проигнорировал Уорвика Ханта, который следил за ним с заискивающей улыбкой, подошел к Терри и улыбнулся. Билли умел улыбаться так, что заставлял вас почувствовать себя самым важным человеком на свете. — Привет, приятель, — произнес Билли задушевным голосом. Затем повернулся к торговцу, и его голос вдруг стал сухим и деловитым. — Я возьму один грамм.

Торговец поднял руки ладонями кверху, словно признавая свою ошибку. Весь его вид выражал замешательство.

— Как только заплатишь мне за предыдущий раз, — произнес он с такой натянутой улыбкой, словно ее приколотили гвоздями в уголках рта. — И за препредыдущий. — Он явно пытался обратить это в шутку. — И препрепредыдущий.

Красивое лицо Блитцена исказил гнев.

— Ты, занюханная крыса! Ты как со мной разговариваешь в присутствии моего друга?

В глазах у Билли стояли слезы ярости. Торговец поднял ладони еще выше, как бы говоря, что можно было прийти к соглашению, но уже слишком поздно.

— Да я тебе задницу надеру! — прогремел Билли.

Терри наблюдал за тем, как его друг — этот худосочный стиляга — расстегнул внушительных размеров ковбойский ремень, который поддерживал брюки от его заляпанного итальянского костюма. Торговец юркнул глубже в кабинку, прячась за своей девушкой, и ремень просвистел в воздухе, никого не задев.

Терри обхватил Билли руками и потащил его прочь из туалета. Толпа расступалась перед ними. Это было на удивление легко. Билли почти ничего не весил, и Терри ощутил, как внутри его закипает какое-то безымянное горе.

Он подумал: что станет со всеми нами?

Терри приобнял Билли рукой за плечи и провел его к крошечной гримерной. Терри всегда удивлялся размерам этого места. Здесь зарождались легенды, но эта гримерная напоминала чулан, где у стен, увешанных от пола до потолка постерами бесчисленных групп, покрытых сверху слоем граффити, стояла одна-единственная скамейка. Терри усадил на нее Билли.

«Пи-45» ходили поодаль, попивая пиво и настраиваясь перед выступлением. Они бросали на Билли взгляды, полные откровенного безразличия.

— Ну что, все в порядке? — спросил Терри.

Он никогда не видел Билли в таком состоянии.

У него был разинут рот, веки над огромными карими глазами отяжелели, и под желтым освещением гримерки его модный костюм выглядел заляпанным и помятым.

— Мне просто нужно немного взбодриться, — сказал Билли.

Высокий человек с коротко остриженными волосами просунул голову в дверь.

— Пора, — сказал он.

Внезапно Билли как будто вернулся в реальность, и его глаза широко открылись.

— Сегодня большой день, дружище. Тот парень здесь. Парень из звукозаписывающей компании.

Терри просунул руку в карман куртки, достал один из пакетиков амфетамина и незаметно вложил его Билли в ладонь. Он знал, что тот не захочет делиться этим со своей группой. Когда Билли взглянул на то, что оказалось у него в руке, его лицо расплылось в улыбке.

Терри многое отдал бы за одну такую улыбку. Потому что у Билли Блитцена была группа, которую он любил. И потому что у него было больше природного обаяния, чем у кого-либо.

— Дружище.

Билли Блитцен похлопал Терри по щеке, и Терри испытал это странное двоякое чувство. Гордость и грусть.

— Полегче с этим, ладно? Эта «дурь» чистая.

Билли скривился в гримасе.

— Кусок дерьма. Этот чертов кусок дерьма. Он еще с меня денег требует!

«Пи-45» вооружились гитарами и направились к выходу из гримерки.

— Хорошего тебе шоу, — сказал Терри, помогая Билли подняться на ноги.

Билли просунул голову через ремень гитары и постепенно начал превращаться в другого человека.

— Не бывает плохих шоу!

Терри кивнул, и засмеялся, и почувствовал прилив эмоций, в которых не мог винить «спиды» или три ночи без сна.

Эта была истинная правда. Все шоу были хороши. На Билли Блитцена посмотреть всегда стоило.

Ведь никогда не знаешь, какой раз будет последним.

У дальней стены «Вестерн уорлд», в полумраке, Терри забрался на высокий стул и приготовился смотреть шоу.

Он вытащил оставшийся пакетик, раскрыл его и погрузил в порошок ключ. Ему всегда нравилось смотреть на Билли Блитцена под кайфом. Дин Мартин рок-н-ролла перед тобой и амфетамин, закипающий в венах, — вот каково было его представление о счастье. Но Терри смотрел на напуганный народ, расступающийся вокруг Псов, и ощущал усталость, накопившуюся за несколько суток без отдыха, и меланхолия накатывала на него апатичными волнами.

Сегодняшний день был не похож на другие. Сегодня все рушилось у него на глазах. Все началось с Мисти, а потом прокралось в каждый уголок его жизни. Все, что он любил, от него ускользало.

Билли и «Пи-45» водрузились на сцену, подключили аппаратуру и теперь созерцали обезумевшую толпу, кишащую под сценой. С Билли, похоже, спадали брюки. Терри заметил, что тот забыл надеть обратно свой ковбойский ремень.

Затем Билли начал отсчет: «Один! Два! Три! Четыре!» — и «Пи-45» врубили свою коронную композицию, песню, которая стала их визитной карточкой, — «Ширнемся вместе». И почти сразу же все пошло наперекосяк. Старшие в «Газете» однажды поделились с Терри тем, как ездили на концерт Джими Хендрикса на острове Уайт и каково это было, видеть, как ваш кумир умирает прямо на ваших глазах…

Билли забыл слова песни и заполнял пробелы ругательствами в адрес Псов, которые в свою очередь плевались в него пивом. Затем он изобразил втыкание шприца в вену, и отчего-то этот жест выглядел скорее комическим, чем захватывающим.

Под ярким освещением сцены лицо Билли уже не казалось таким распутно красивым. И даже в жаре, которая обычно воцарялась в клубе ближе к закрытию, у Терри по спине пробежал холодок. Билли выглядел так, словно его место было в морге.

И Терри вспомнил, как его отец рассказывал о настоящем Дине Мартине и о том, что все его шоу были чистой воды притворством. На сцене Дино просто делал вид, что пьян в доску, потому что знал, что мистер и миссис Провинциалы проглотят наживку, — так же, как и их внуки любили смотреть на Билли Блитцена, разыгрывающего самоубийство. Но Дин Мартин всегда контролировал себя, а с Билли Блитценом дела обстояли совершенно иначе.

У Билли Блитцена все было по-настоящему, и, глядя на происходящее, Терри чувствовал себя вурдалаком.

Он видел, как Билли попытался изобразить утиную походку, запнулся о провод и чуть не упал плашмя, лицом вниз. И Терри отвернулся. Все рушилось. Но «Пи-45», эти непробиваемые пьянчуги со стажем, держались молодцами, зарубали списанные у Эдди Кочрана гитарные партии, и толпа начинала сгущаться. Даже промежутки вокруг Псов, казалось, заполнялись народом. Терри снова взглянул на сцену. Возможно, этого будет достаточно для Уорвика Ханта и его команды счетоводов.

С этим никогда не угадаешь, подумал Терри. Даже когда группы оказывались действительно хороши, нельзя было загадывать. Нельзя было с полной уверенностью сказать, рассыплются ли в пыль все надежды и им придется найти нормальную работу, или же однажды увидишь их в Сохо — гордых и самодовольных, одетых с иголочки. Эдакие ветераны зеленой комнаты «Самых популярных» — авансы звукозаписывающих компаний будут для них карманными деньгами, которые никогда не придется возвращать.

И даже глядя на то, как Билли Блитцен отчаянно силится вспомнить слова песен, которые исполнял тысячи раз, как он пытается сохранять равновесие, Терри по-прежнему верил, что его друг сможет пережить эту ночь, и собраться, и записать альбом, который станет трижды платиновым. И когда Билли под аккомпанемент «Пи-45» исполнял какую-то неслыханную версию текста «Саммертайм блюз», Терри подумал, что, возможно, для Билли Блитцена было действительно еще не все потеряно. Тогда почему же ему настолько не по себе?

Он рассеянно наблюдал за толпой, которая безумствовала перед сценой, брызжа слюной и пивом на его друга, и все это напоминало какую-то частную вечеринку, двери которой были внезапно открыты для простой публики, и люди не знали, как себя вести. Дни, когда ты заходил с улицы и платил семьдесят пять пенсов, чтобы посмотреть на какую-нибудь непризнанную группу, которая впоследствии станет «Клэшем», «Джемом» или «Баззкокс», прошли. Билли Блитцен был на пике своей карьеры с «Лост бойз». Он был на волне, когда ему было девятнадцать.

На противоположной стороне переполненного танцпола, в гуще раздрая, Терри заметил Грейс Фери, властную и неулыбчивую. Она стояла спиной к сцене, пытаясь протиснуться сквозь скачущую толпу, и, когда их взгляды встретились, она улыбнулась с искренней радостью. Рада видеть знакомое лицо, подумал Терри. Ему ли не знать, какое это классное чувство!

Затем какой-то похотливый Пес внезапно засунул ей в ухо язык, и Грейс рассердилась. С содроганием Терри узнал в пошляке Джуниора — на его татуированном лице сияла зверская улыбка. На свету татуировка из трех слезинок смотрелась как племенной шрам. Грейс презрительно подняла средний палец. Джуниор и остальные Псы завыли от восторга. Терри посмотрел на сцену. Билли жестом остановил музыку и читал толпе лекцию о вреде плевания.

— Перестаньте плевать, вы, онанисты занюханные! — заплетающимся языком произнес он, и Терри охватил спазм любви. Никто не умел ругаться так, как это делал Билли Блитцен.

— Где девушка? — вдруг спросил голос на уровне его ширинки.

Терри посмотрел вниз и увидел Грейс Фери. Да, ясно было, почему мужчины сходят по ней с ума. Даже в этом сумасшедшем доме она выглядела как секс-богиня в клетчатой мини-юбке.

— Нет больше никакой девушки, — ответил Терри.

В Грейс было нечто, что ему всегда нравилось, — с ней он не чувствовал необходимости быть самоуверенным и дерзким. Возможно, он просто считал, что с ней у него нет никаких шансов. А может, думал, что она играет в другой лиге. В конце концов, Грейс была знаменитостью.

Она подняла руки, и Терри помог ей забраться на стул. Теперь они оказались на одном уровне, лицом к лицу, и все еще держались за руки. Как детки на праздничных огоньках, подумал он.

— Укатила с Дэгом? — полюбопытствовала Грейс, и он взглянул на сцену через ее плечо.

От унижения у него горело лицо.

Грейс покачала головой.

— Мисти, ох уж эта чертова Мисти, она меня просто поражает! Святоша в белом платьице! Мисс-не-растаю-никогда. А потом она поступает вот так с тобой.

Грейс крутанулась на своем стуле и посмотрела на сцену, где Билли блевал пивом в толпу. Она покачнулась вперед, и Терри поддержал ее, обхватив двумя руками за талию.

Он так и не убрал руки, оставаясь сидеть, как на заднем сиденье мотоцикла. И внезапно почувствовал, как твердеет его член. Талия девушки была почти невидима, он почти мог обхватить ее ладонями. А таких коротких юбок, как у нее, он еще не видел. И он восхищался ею — она была сильной девочкой из Нью-Йорка, которая осмелилась пройти через толпу Дэгенхэмских Псов в таком наряде.

— Ну а что ты думаешь? — спросила Грейс.

Терри лишился дара речи.

Он почувствовал ее теплую ладонь у себя между ног.

— О Билли, я имею в виду, — рассмеялась Грейс. — Думаешь, он провалился?

Она убрала руку. Терри перевел дух.

— Этот парень все еще смотрит. — Он указал на Уорвика Ханта, который жался к периметру толпы. — Билли планку перегнул, но, возможно, и это прокатит.

Грейс наполовину отвернула голову. Прикоснулась рукой к его лицу. Терри нравилось то, как она к нему прикасалась. Одно прикосновение, и его штаны начинали трещать по швам.

— Ты достал наркоту? — спросила Грейс, и он кивнул.

Она блаженно зажмурилась. Грейс была девушкой, которая очень любила наркотики.

— Тогда пошли отсюда, — сказала она.

Уорвик Хант отвернулся, с него явно было довольно, и Терри понял, что хеппи-энда Билли не видать как своих ушей. — Здесь слишком много посторонних. — Грейс повернулась лицом к сцене, но протянула руку и ласково ущипнула его за ягодицу. — Если бы мне нужны были накачанные пивом бездельники, я бы осталась в Нью-Джерси!

Музыка внезапно оборвалась. Билли злобно тыкал пальцем в кого-то из слушателей и требовал перестать швырять вещи. Это стало своего рода условным сигналом, по которому на сцену градом посыпались стаканы, банки и стулья.

Билли подобрал пивной стакан, приземлившийся на микрофон, и швырнул его со всей оставшейся силой в толпу. Терри проводил стакан взглядом — тот просвистел над толпой и влетел прямо в голову Уорвику Ханту. Продюсер рухнул на пол в брызгах крови и осколках разбитого стекла. Банки и бутылки посыпались, как залпы с «Эджинкорта». Билли Блитцен и «Пи-45» поспешно уносили ноги со сцены.

— Да, пошли, — наконец отозвался Терри, — Раздрай полный.

Полагалось ломать барьеры между сценой и залом! Им полагалось отличаться от предыдущих поколений!

И в самом начале это было осуществимо — в «Вестерн уорлд» царила какая-то совершенно экстравагантная демократия. Но вскоре это стало всего лишь удобным предлогом для того, чтобы распуститься и вести себя как полный кретин. Терри когда-то любил это место. Теперь же все, что он любил, — он потерял. Ему хотелось поскорее выбраться отсюда и взять с собой эту потрясающую девочку.

Терри спрыгнул со стула. Грейс спрыгнула вслед за ним и упала прямо в его объятия, будто случайно коснувшись его рта своими злыми губами, и он хотел ее все сильнее, но она отстранилась, смеясь:

— Полегче, тигр!

Он взял Грейс за руку, и она послушно последовала за ним, сексуальная и застенчивая одновременно, и Терри подумал о Мисти в чьих-то объятиях, подумал о Салли и шансе, который он упустил, но сейчас — сейчас он собирался поехать к себе домой с очень влиятельной фигурой, он собирался заняться любовью с одной из тех женщин, о которых фантазировали мужчины. И Терри казалось, что стоит только этой женщине оказаться в его постели, и все встанет на свои места, и мир снова станет лучше.

Но сначала ему нужно было проведать друга.

Билли сидел в гримерке, сгорбившись и зарывшись глубоко носом в пакетик с амфетамином. Когда он поднял голову, он был похож на Снеговика. «Пи-45» были сплошь в кровоподтеках, обозленные, и бурно спорили с менеджером по поводу денег.

Билли уже поздно было спасать. Он слизывал белый порошок с губ и подбородка.

— Дружищща! — захохотал он, увидев Терри, затем его глаза снова закатились, и он исступленно начал рвать на себе костюм, рубашку, галстук. Одежда, казалось, душила его. — Мой британский товарищщ!

— Господи Иисусе, — выдохнула Грейс и отвела взгляд.

И Терри знал, что так будет всегда. У Билли Блитцена в характере было какое-то упрямое безрассудство, какая-то неуемность, — а если вы так неуемны, тогда вы не подпишете контракт с Уорвиком Хантом и не отправитесь записывать альбом с Филом Спектором в Нассау.

Если вы будете жить вот так — вы разрушите себя. Вы погибнете, подумал Терри, и чуть не зарыдал.

Все эти песни Билли, которые так любили в «Вестерн уорлд», — все они были лебедиными, и это разбивало ему сердце.

— Надо сделать еще один выход… Может, ты напишешь… К черту этого Уорвика Ханта… а потом устроим вечеринку.

Один из членов «Пи-45», барабанщик — который чуть не придушил Умника ранее этим же вечером, а казалось, что несколько световых лет назад, — резко повернулся к лидеру группы. Терри видел, что под крашеными волосами и яркой одеждой он был действительно стариком.

— Вечеринка окончена, чертов кретин! — гаркнул тот в одурманенное лицо Билли.

Терри в два шага пересек гримерку и прижал барабанщика к стене.

— Оставь его в покое, урод! — крикнул он, а затем сел рядом с другом на скамеечку, обнял его рукой за худые плечи. Между ними стояло облако белой пыли.

— Билли, мне надо идти, — тихо сказал Терри и побоялся смотреть в несчастные глаза друга. И когда он вспомнил ту ночь несколько лет спустя, когда до него только дошли слухи о смерти Билли Блитцена, Терри понял, что из всех предательств той ночи хуже всего было то, что в ту минуту он бросил Билли Блитцена в гримерке клуба «Вестерн уорлд».

— Пойдем, Терри, — сказала Грейс, и они в обнимку вышли из здания.

Ночной воздух был наполнен странным звуком, и сначала Терри не мог понять, что это было. А затем вдруг понял. Музыки не было. Никто не играл на сцене, и рэггей закончилось. Музыка оборвалась.

Грейс не выразила абсолютно никакого удивления по поводу машины, которая была припаркована поблизости.

Ох уж эти американцы, подумал Терри, ничем их не удивишь.

«Форд капри» для них ничто.

Рэй выскользнул из постели в поисках балкона, и все казалось ему непривычным.

На кофейном столике величиной со стол для пинг-понга стояла лампа в форме яйца Никогда таких раньше не видел, подумал Рэй. Кругом были расставлены пепельницы размером с собачью миску. Вот это тема! Золотые пластинки в стеклянных рамках. Такие Рэй видел только на стенах звукозаписывающих студий, но никогда — у кого-нибудь дома. С низкой и вытянутой мебели все еще не сняли целлофан, и она напоминала гигантские презервативы. К чему все это? Книжный шкаф с приставленной к нему деревянной лесенкой — хочешь верь, а хочешь нет: все книги — любопытным образом одинаковые, с непогнутыми корешками, словно их закупили оптовой партией. Н-да, чтоб мне провалиться!

И замужняя женщина под теплым одеялом.

Это было непривычнее всего.

У него были девушки. Много девушек. Потому что он им нравился — впрочем, как и мужчинам, хотя последние не входили в сферу его интереса. И потому что он начал активную жизнь совсем в юном возрасте — когда Уайт впервые разрешил ему написать о концерте, Рэй был пятнадцатилетним девственником, которого до сих пор волновала только музыка. Но у него никогда прежде не было замужней женщины, и эта мысль возбуждала и пугала его одновременно.

Где сейчас был менеджер одной из самых популярных в мире групп? Где этой ночью был ее муж? Где этот извращенец, купивший вибратор? И что он сделает с Рэем, если застанет его здесь?

Рэй бродил по огромному дому, отдавая себе отчет в том, что он полностью обнажен, и прислушиваясь к малейшему шуму, — но тем не менее не переставая удивляться. Он никогда прежде не видел такой роскоши.

Завернув в гостиную, он утопал пятками в ворсистом ковре и слушал, как за окнами во всю стену безмятежно журчит река.

Рэй с трудом мог представить, что это была та же самая река, которая протекала под окнами их редакции, — вечная река, у которой они забивали косячок-другой с утра пораньше, стоя в тени высотки, а у унылых вымерших причалов пыхтели буксиры.

Здесь была другая Темза — мещанская река, протекающая мимо жилищ людей, которые сколотили себе состояние, купили гигантские особняки и хранили в них золотые пластинки и скучающих, обделенных вниманием жен. Как ту, чей запах остался на липкой коже его тела.

Она была властной, подумал Рэй с улыбкой. Властной, но милой.

— Не надо заниматься со мной любовью, — потребовала миссис Браун. Его неторопливая техника не произвела на нее должного впечатления. — Не занимайся со мной любовью — просто трахни меня.

Какие вещи она ему говорила! Но ему нравилось. Ему нравилась она сама. Зачастую секс, которым ему доводилось заниматься, был чисто механическим. Словно девушка, с которой вы спите, могла бы делать то же самое с кем угодно. Но миссис Браун было не все равно. По крайней мере, так Рэю казалось. И он не возражал против того, что она его направляет. Он был не прочь учиться.

Рэй засек ванную и некоторое время просто таращился на шеренгу флаконов с парфюмом. И как люди могут докатиться до такой жизни?

И тогда он услышал шум.

Задержав дыхание. Рэй обернул полотенце вокруг талии и вышел из ванной. Причудливая короткошерстная кошка потерлась о его голую ногу, и он с облегчением выпустил воздух из легких. Затем услышал, как миссис Браун зовет его.

Когда он вернулся в спальню, миссис Браун притянула его к себе, целуя его лицо так, словно никак не могла им насытиться. Они рассмеялись — поражаясь тому, что по-прежнему хотят друг друга, рассмеялись, а затем вновь принялись раскачивать водяную кровать. Их кожа была влажной, волосы прилипали к лицу — ее длинные темные локоны спутались с его светлыми. Заниматься сексом на водяной кровати, с гордостью думал Рэй. Это что-то новенькое! Он с трудом мог поверить своему счастью.

Затем Рэй, должно быть, уснул, потому что следующее, что он помнил, — это момент своего внезапного пробуждения. Он проснулся с отчетливым осознанием того, что ему пора. Каким-то невероятным образом секс с этой женщиной убедил его в том, что он может найти Джона Леннона. Секс с этой женщиной подарил ему необыкновенную уверенность в своих силах, словно он способен был сделать все, что угодно. И, натягивая трусы, Рэй вдруг подумал, как бы здорово было жить с ней вместе.

Опершись на локоть, миссис Браун попыталась сесть на кровати, но провалилась. Он улыбнулся. Не так-то просто сидеть на водяной кровати.

— О, не уходи, — прошептала она в темноте, хриплым голосом. В нем уже не было тех жестких ноток, которые Рэй уловил во время их беседы в «Спике». — Останься на ночь. Он не вернется сегодня.

Рэй натянул джинсы.

— Не в этом дело. Мне нужно сделать это интервью. Иначе меня вышвырнут.

На мгновение в комнате повисла тишина.

— Если бы я тебе понравилась, ты бы остался.

Он рассмеялся.

— Конечно ты мне нравишься! — Рэй прилег на кровать рядом с ней, чтобы видеть ее лицо четче. И чтобы она видела его лицо. — Я без ума от тебя.

Она надулась, всем своим видом демонстрируя, что его слова звучат неубедительно. Рэй поднялся, надел футболку, собрался с духом.

— Я вот подумал — ты здесь несчастна. Здесь офигенно, но ведь это не приносит тебе счастья. Поэтому, может, нам стоит найти что-нибудь. Чтобы жить. Вместе. Ты и я.

Ее заливистый смех задел его за живое.

— И что же мы будем делать? — поинтересовалась она, и прежняя жесткость вернулась в голос. — Жить с твоими родителями?

Рэй пожал плечами. Он об этом как-то не подумал.

— Ну, снимем квартиру. Комнату. — Комнату? Что — как ночлежку? — Она порылась в столике у кровати, затем чиркнула спичкой и зажгла сигарету. — Есть идеи?

Рэй схватился за ботинки. Истинная правда. У него не было работы, у него не было квартиры, и у него не было идей.

— Нет, наверно, нет.

Но эта мысль не давала ему покоя — как здорово было бы проводить с ней каждую ночь. Да, она была замужем. Но она не любила мужа! И он ее не любил. Если бы у него была хоть капля любви в душе, разве смог бы он подарить ей вибратор на день рождения? Так что же ее здесь держит? Только все эти… вещи? Это и есть то, что сопутствует взрослению? Ты вырабатываешь эту отчаянную потребность в вещах? Но Рэй промолчал — миссис Браун и так была слишком зла на него за то, что он уходит.

Он сел на кровать и принялся натягивать свои ковбойские сапоги. Кровать раскачивалась под ним. Вздохнув, миссис Браун снова попробовала сесть, обнажив свою маленькую упругую грудь, а затем вдруг раздался еле слышный звонок, и телефон оказался у нее на коленях, и она набирала номер, который знала наизусть. И внезапно Рэй страшно на нее разозлился. За то, что она не хотела жить с ним. За то, что ей нужны были все эти гребаные вещи. За то, что она схватилась за телефон, не успел он выйти за порог спальни.

— Это я, — сказала она голосом, которым обычно разговаривала с ним. Рэй наблюдал за ней. Его лицо превратилось в каменную маску. Он просто ушел в себя — вот что он сделал. Люди его возраста часто срываются или становятся неуправляемы. Но только не он. Ему было гораздо легче вообще ничего не показывать.

— Нет, не знаю — я не ношу часов, — засмеялась она в трубку, бросив взгляд на Рэя и поспешно отводя глаза. — Что? Ничего, в самом деле, ничего особенного. — Рэй направился к двери спальни, ощущая на себе ее взгляд. Он не позволит себе расплакаться прямо перед ней, — Почему бы тебе не заехать? Да — сейчас. — Смех в темноте. — Давай же, ты знаешь, что хочешь этого…

В дверном проеме Рэй обернулся и посмотрел на нее, а затем поднес руку к губам и уронил ее — маленький прощальный жест. Его пальцы были все еще липкими. Он все еще ощущал на них ее аромат.

— Да, хм, ну что ж, — говорила она, — чего ж еще ждать от таких, как она?

Рэй вышел из дома, неслышно прикрыв за собой входную дверь. Поэтому не видел, как резко изменилось выражение ее лица.

— Послушай, — сказала в трубку миссис Браун, когда убедилась в том, что Рэй ушел. — Я тебе вот что скажу, я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? Уже поздно. Вот что я скажу. Думаю, сейчас я лучше просто посплю.

Он стоял у дороги на Лондон и интенсивно голосовал приближающемуся грузовику. Грузовик даже не замедлил хода.

Вскоре рядом притормозил полицейский автомобиль, и два копа осмотрели его с ног до головы, с ухмылкой — ха-ха, всего лишь безобидный хиппи, опоздавший на последнюю электричку, — а затем уехали. Потом наступила полная тишина, только туман стоял над рекой, и все спали в своих кроватях, а он изучал небосклон в поисках первого предрассветного луча.

И в этот момент к нему подкатил спортивный автомобиль.

Желтый «лотус элан». Она распахнула дверь.

— Мне все равно спать не хочется.

Рэй никогда прежде не видел ее смущенной. Он улыбался ей так широко, что у него сводило скулы.

Она выжала педаль газа, и они рванули прочь, из пригорода к центру. А когда под колесами автомобиля замелькала пустынная автострада, ведущая к городу, миссис Браун опустила стекло и выбросила из окна пакет с лейблом «Арлекин рекордз».

Рэю и не нужно было спрашивать, что в нем. Он знал, что это подарок ко дню рождения.

Комнатка, в которой жил Терри, была совсем мала.

Матрас, придвинутый к окну, под которым пролегали железнодорожные пути и ходили поезда, электрический обогреватель и пластинки, разбросанные повсюду, а на стене — классический постер из фильма «Кулак дракона» с изображением Брюса Ли, обнаженного до пояса и сжимающего в кулаке нунчаки. Все в нем было совершенно, даже следы от когтей на лице и торсе.

Сосед сверху слушал «Моторхед» на полной громкости — он всегда это делал, когда его девушка уезжала погостить к маме. Ковер был усеян пятнами в память о сотне постояльцев. В одном углу лежала груда белых махровых халатов с разными надписями — «Глазго Хилтон», «Ньюкасл холидэй инн», «Лидс Драгонара». И повсюду были раскиданы вещи Мисти — платья, кипы книг о фотографии, мотки пленки и контактные линзы, вторая пара ботинок. Жилище, не тронутое уютом.

Но Грейс была рокершей. Она гуляла в рваных лосинах по Нижнему Ист-Сайду[16] и могла показать средний палец любому пропитому бродяге с Бауэри[17], осмелившемуся сделать замечание в ее адрес. Она привыкла к грязи. Терри стянул с нее юбку через голову, их языки сплетались в поцелуе, его лихорадочные руки пытались успеть везде сразу.

— У тебя есть дурь? — вдруг спросила она.

Терри кивнул, нашел бритву и зеркальце и высыпал на него свою заначку. Грейс сидела на кровати скрестив ноги, и ему приходилось заставлять себя не смотреть в ее сторону, чтобы сконцентрироваться на нарезании дорожек. В предвкушении сердце колотилось у него в груди. Его отделяло всего лишь несколько минут от самого незабываемого траха в своей жизни. Грейс легла. Лезвием бритвы Терри лихорадочно разделил амфетамин на четыре дорожки.

Неоспоримым достоинством этой комнатки было то, что ее окутывал полумрак. Помещение освещала одна-единственная лампочка в сорок ватт, без абажура, огненно-красное свечение от электрического калорифера и китайские фонарики, которые Мисти развесила над кроватью, когда переехала к нему. Он их так и не снял. Эта хибарка в Крауч-Энд обходилась Терри всего лишь в шесть фунтов в неделю; он снял ее у какого-то грека, который сообщил ему, что переезжает в Мельбурн, так как «с Англией покончено»; но эти китайские фонарики создавали в ней какую-то неповторимую, совершенно особенную атмосферу — атмосферу дома. А может, все дело было в том, что это Мисти их повесила.

Терри нашел красно-белую пластмассовую соломинку и втянул носом две дорожки из четырех. Грейс села на кровати, потянувшись за зеркалом, и Терри прижался ртом к ее рту, а потом пошел по коридору в направлении ванной комнаты. Ему хотелось ополоснуть лицо холодной водой.

Он был возбужден и очень нервничал. Ему хотелось, чтобы все прошло гладко. Он вспомнил о бойфренде Грейс, вокалисте ее группы. Они что, втихаря изменяли друг другу? Или у них была какая-то договоренность? Между мужчинами и женщинами существовало гораздо больше недоговоренностей, чем Терри себе представлял. И станет ли Грейс после сегодняшней ночи его девушкой? Вот тогда Мисти увидит! Они все увидят! Грейс Фери — его девушка! Ее хотели все как один! Барабанная дробь в грудной клетке участилась, и алчный внутренний голосок напомнил Терри: «Скоро эта Грейс будет твоей». Он ополоснул лицо водой и улыбнулся своему отражению в зеркале ванной комнаты. Терри был готов к приключению, которое ему не забыть никогда.

Когда он вернулся в комнату, Грейс уже ждала его. Она лежала в позе, предназначенной для того, чтобы разжечь в нем страсть, — позе, которую Терри наверняка бы предпочел всем остальным, если бы ему приходилось выбирать. На краешке кровати, без одежды, со скрещенными ногами, откинувшись назад. Но его внимание привлекло нечто другое, и кровь застыла у него в жилах. Она кололась.

Грейс не втягивала дорожки порошка через нос, как он того ожидал. Она приготовила свои инструменты — иглу и ремень, который туго затянула на предплечье, и, когда Терри вошел в комнату, надеясь увидеть мужскую фантазию во плоти, девушка мечты прощупывала вену. Словно предвкушая проникновение, Грейс вздохнула, а затем игла вошла в вену, а измельченный амфетамин быстро проник в кровь.

Она предложила ему ширнуться вместе, разделить с ней иглу, но Терри вежливо отказался — так, как отказываются от добавочной порции «имбирного ореха» к чаю. Ошеломленный, он наблюдал за тем, как девушка корчится от удовольствия — выгибая спину, жмурясь и вздыхая с каким-то эйфорическим неверием, — и готов был поспорить, что удовольствие, которое она испытывала сейчас, было гораздо большим, чем мог предложить ей он.

После этого Терри ничего уже не хотелось — ни наркотиков, ни девушки. И меньше всего ему хотелось принимать участие в действе, происходившем на его глазах. Иглы пугали его до смерти. Но Терри был еще очень молод, а останавливаться было уже слишком поздно, к тому же как он мог не хотеть девушку, которую хотели все!

Поэтому Терри сорвал с себя одежду и упал на старый бугорчатый матрас в протекающей комнатке, и был охвачен скорее отчаянием, чем возбуждением. Ее худое и бледное тело лежало под ним, вялое и полусонное, а игла делила их постель и поблескивала в свете рождественских фонариков почти празднично.