Страж империи

Буквально секунд через семь-восемь дверь открылась и в проеме появился тип в легком доспехе рыцаря-мага, только без шлема. Лицо показалось мне знакомым, вроде, я видел его в присутствии короля во время презентации мошеннического проекта Линдеманна.

– Идемте, – сказал он мне.

У охранников пропали все вопросы, так что я пошел следом за магом без помех. Правда, внутри оказался еще один пост, причем уже из целого отделения гвардейцев, и их сержант заикнулся о том, чтобы я сдал «кишкодер», но мой провожатый это сразу пресек короткой фразой о том, что с ним и я, и мое оружие.

Мы прошли по коридору, свернули в зал, поднялись по ступенькам на второй этаж и без стука вошли в ничем не выделяющиеся двери.

В комнате я обнаружил продолговатый стол для совещаний, во главе которого восседал сам король, по правую руку от него – Корванский и еще один незнакомый мне человек его же возраста, видимо, тот самый СБСшник. Слева от короля, причем примерно у середины стола, вольготно развалился уже знакомый мне свартальв, а по периметру комнаты застыли два штурмовика с пулеметами и шестеро боевых магов с короткими фокусировочными посохами.

– Садитесь, Александер, – без предисловий сказал мне Ян Шестой, указав на кресло по левую руку от себя, а человек, с которым я пришел, встал у стены несколько в стороне от меня, но все равно скорее за спиной, чем сбоку.

– Благодарю, ваше величество, – сказал я и сел, ничтоже сумняшеся положив «кишкодер» поперек стола.

– Расскажите, о чем вы беседовали с неизвестным собеседником, выдававшим себя за одержимого. С подробностями.

Я пересказал разговор, после этого король вопросительно взглянул на свартальва, а тот ответил:

– Я не услышал ничего, вступающего в противоречие с моими знаниями о потустороннем враге, хотя отдельные моменты для меня – новость.

Король перевел взгляд на Корванского и его соседа:

– Итак, вы полагаете, что некоторые детали указывают именно на Густава Габринского?

– Мы пока не проверяли больше никого, ваше величество, – ответил эсбэшник, – потому что я и так прорабатывал его по подозрению в том, что он самозванец. Как только граф Корванский сообщил мне о своей проблеме – я моментально вспомнил о Габринском, который полностью соответствует всем приметам. Если тест Вогта-Ефремова даст отрицательный результат – начнем проверять других дворян, и при этом я также продолжу прорабатывать Габринского на предмет подмены и по делу о похищении Роксаны Корванской. То есть, даже отрицательный результат не меняет почти ничего – барон Габринский все равно может быть культистом или их сообщником. Так что я заранее прошу выдать мне разрешение на его задержание и допрос.

Король забарабанил пальцами по столу.

– Да уж, хорошенькое дельце. Если барон не причастен – будет очень некрасиво подвергать кое-как оправившегося старика такому…

– А ничему особенному мы его не подвергнем, – заверил короля эсбэшник. – Вы вызовете его сюда и изложите ему суть наших подозрений и необходимость связанных с этим проверок. Если он невиновен – мы это быстро выясним. Если он действительно он, а не двойник – это мы тоже быстро выясним. Есть куча тестов и проверок, которые врач не мог провести – те же отпечатки пальцев. Притом замечу, что если Габринский подставлен – в его же интересах побыть под следствием, дать нам установить его непричастность и помочь найти злоумышленника, который его подставил, не так ли? Ну а дактилоскопия и тест Вогта-Ефремова – процедуры совершенно безболезненные и не вредные для здоровья.

– Возразить нечего, – вздохнул король и обратился к одному из боевых магов: – что ж, граф, вызывайте сюда Габринского.

Тот взялся пальцами за рацию:

– Пригласите барона Габринского в зал номер двадцать четыре.

Я поднялся с места и потянулся за «кишкодером».

– Не напрягайтесь, Александер, – сказал король, – тут шесть боевых магов шестого и седьмого уровня, не считая меня, графа Корванского и Вэйлинда.

– Прошу прощения, ваше величество, но магу нужна секунда для атаки, а я целюсь и стреляю за полсекунды, – возразил я.

– Я бы посостязался в скорости, – ухмыльнулся свартальв, – но в целом согласен.

Он раскрыл ладонь, и по его пальцам побежали изогнутые линии маленьких молний.

Я встал у стены рядом с одним из магов и опустил забрало из армированного баллистического бронестекла.

Минуты через три ручка на двери повернулась, створки отворились и на пороге появился невысокий, слегка сутулый старик, опирающийся на трость. Его лицо явственно несет на себе остаточные следы тяжелого недуга, но глаза – ясные и подвижные. Кажется, я видел его мельком во время прошлых посещений дворца.

– Явился по вашей воле, ваше величество, – сказал он, и хотя на его лице отразилось легкое удивление от того, что он увидел магов и меня, я бы не сказал, что этого его сильно напрягло.

– Садитесь, барон, – король указал ему место напротив себя, то есть в самом дальнем конце стола, – есть разговор.

Габринский сел в предложенное кресло, прислонил трость к соседнему и сложил руки перед собой на столе.

– Слушаю, ваше величество.

– Тут такое деликатное дело, барон… Некий злоумышленник совершил преступление, похитив дворянку, а также во время телефонного разговора выдавал себя за… враждебный элемент. Во время этого самого разговора он нечаянно или умышленно дал собеседнику косвенные улики, указывающие на вас. Мы тут пытаемся пролить свет на эту ситуацию и надеемся, что вы нам в этом как-нибудь поможете.

– Понятно, вы подозреваете меня, – вздохнул Габринский. – Ну если я виновен – понятно, чего вы ждете. А если нет – чем может помочь невиновный?

– Обратите внимание, ваше величество, – сказал Корванский, – что барон Габринский не стал заявлять о своей невиновности.

Габринский усмехнулся.

– Заявление о невиновности есть пустое сотрясение воздуха, ваша светлость, – сказал он в уже знакомой мне неторопливой манере, – потому что и виновный может заявлять то же самое. Впрочем… этот разговор так или иначе должен был состояться позднее, а раз так, то оттягивать смысла нет. Я признаю, что, руководствуясь государственными интересами, звонил коменданту Терновскому и выдавал себя за одержимого. При этом я знал, что наследница Дома Корванских похищена с целью вынудить Александера согласиться на диалог, но не участвовал в похищении, не отдавал такого приказа и вообще это была не моя идея.

– Ну, он сам признался в соучастии, – зловеще протянул Корванский, обращаясь к королю.

– В недоносительстве всего лишь, – возразил Габринский. – Как бы там ни было, граф, я признаю свою вину и искренне сожалею о любых неудобствах, которые испытали в связи с этим вы и ваша дочь. Степень моей вины и наказание в конечном итоге определит его величество. Полагаю, вы должны быть этим удовлетворены. А вот объяснения, которые я буду сейчас давать по этому поводу, могут оказаться… не для широкого круга осведомленных. Хотя это не мне решать, разумеется.

– Поскольку граф Корванский поспособствовал расследованию, то вполне заслужил право выслушать также и ваши объяснения, – сказал Ян Шестой.

– Воля ваша, ваше величество.

– Итак, какими именно государственными интересами вы руководствовались, барон?

Тут решительно вмешался я:

– Прошу прощения, ваше величество, но вначале надо провести тест Ефремова-Вогта. Барон может говорить что угодно – это не отменяет вероятность того, что он действительно одержимый.

– Это неправильная последовательность действий, Александер, – добродушно улыбнулся барон Габринский. – Видите ли, если тест покажет, что я одержимый – скорее всего, король не получит объяснений, которые желает получить. Я прав, Александер?

– А нужны ли кому-то объяснения одержимого? – возразил я.

– Как насчет вначале послушать и только потом принимать решение? Я тут вижу нескольких сильнейших магов страны – против них ничего не поделает даже самый древний одержимый. Не волнуйтесь, не убежит никуда ваш тест.

– То есть, вы признаете, что вы – одержимый? – уточнил я.

– Я этого не сказал. Забавно, что вы не верили тогда – а теперь, значит, верите? – усмехнулся барон.

– Ближе к делу, барон, – велел король. – И по существу, будьте любезны.

– Как прикажете. Александер пересказал вам содержание нашей с ним беседы?

– Да, пересказал свою версию. Теперь изложите нам свою.

– Я не сомневаюсь, что он изложил все верно, у него нет мотива что-то искажать. Если вкратце, то я позвонил Александеру от имени одержимых, чтобы определить возможность закончить этот кровавый конфликт. Я должен был проверить, как воспримут возможность примирения другие люди. Кандидатура Александера как одного из наиболее фанатичных и целеустремленных борцов с оными показалась мне оптимальной: если согласится он – согласятся и другие.

Король насмешливо приподнял бровь.

– А что думают о примирении сами одержимые? – в его голосе прозвучала неприкрытая ирония.

– Вообще-то, это была их идея. Содержание моей беседы с Александером по большей части соответствует реальному положению дел: часть эфириалов хоть и питает отвращение к людям в силу их симметрии, но не имеет страсти к убийствам и разрушениям. Они хотят заключить мир и отмежеваться от того, что творят другие, кровожадные. Не отвечать за их действия.

– Тогда вам осталось объяснить, каким образом вы с ними связались, – сказал эсбэшник, – и почему сразу же не сообщили об этом службе безопасности, как того требует гражданский и человеческий долг от любого из людского рода.

– Ну… Мне предложили сделку, от которой мало какой отец смог бы отказаться, кроме того, в ней я усмотрел возможность принести огромную пользу…

– Ваше величество, – сказал я, – это одержимый.

– Аргументы?

– Оно обрекло своего сына – верней, сына барона Габринского – на медицинские исследования и, возможно, на пожизненное заключение, а то и на уничтожение. Потому что этот несчастный, претерпев вмешательство одержимого, уже частично стал «порчей». Настоящий отец молчал бы об этом, как рыба. Причем я должен был сообразить это еще во время телефонного разговора.

– Хм… Послушаем дальше.

Габринский, услыхав мои слова, приумолк секунд на тридцать, так что королю пришлось его поторопить.

– Да, я не подумал об этом, – признал со вздохом Габринский, – для меня не секрет, что я – никудышный отец… Впрочем, я уверен, что обследование не покажет ничего… ужасного. Как бы там ни было, позвольте довести свою мысль до конца… Но перед тем мне надо доделать одно личное дело. Поквитаться кое с кем. С вами, Александер.

Расстояние слишком мало, чтобы разогнать предмет до убойной скорости, кирпича или тому подобного увесистого предмета под рукой у него нет, а мой эфирный кокон – надежная защита от струны, и он должен видеть его, если одержимый. На что приблуда надеется?

– Ну попытайтесь, – хмыкнул я.

– Никаких сведений личных счетов, – возразил король.

– Прошу прощения, ваше величество, – печально ответил Габринский, – но мое личное дело – это мое личное дело. Можете приказать сжечь меня или вырвать мне язык – третьего способа помешать мне нет. Это не от неуважения к вам – но я не уверен, что у меня будет какое-либо «потом», потому вначале завершу свое дело – а дальше будь что будет.

– И за что вы со мной счеты сводить собрались? – поинтересовался я.

– За то, что вы меня провели. Я-то был уверен, что мы заканчиваем разговор не как заклятые враги. Вы ловко создали у меня впечатление, что поняли меня и готовы к диалогу… Но теперь я вижу, что вы совершенно непримиримы и никогда даже не допускали мысли о мирном урегулировании… Ловко обманули старика, ничего не скажешь.

– Вообще-то, не обманывал. Я же прямым текстом сказал – врагам веры на слово нет, а доказательств вы не предоставили. Я дал вам совет – вы им не воспользовались.

– Вы совершенно не оставили времени на это. Или вы думаете, культисты одной группы знают всех культистов в стране наперечет?!

– Он признал, что как минимум культист или сообщник, – резюмировал эсбэшник.

Король промолчал, а Габринский и вовсе проигнорировал эту реплику.

– И вот, Александер, вы помогли меня разоблачить, – подытожил он. – Невелика беда – так и так я должен был объясниться. Но вот за то, что это произошло преждевременно – я очень зол на вас. И за то, что вы настолько непримиримы и не дали мне возможности сделать все… мягче. Если бы Роксана Корванская пострадала – было бы понятно, но ведь…

– Вообще-то, именно в ней дело, – усмехнулся я. – Вы использовали гнусный метод давления – и я не стал ждать повторения.

– Повторения бы не было. Даже моя, кхм, угроза была блефом. Вы – на редкость целеустремленный и мстительный человек, и я не имел ни малейшего желания наживать себе врага, тем более такого. Но… вы не оценили.

– Я мысли не читаю, знаете ли, так что сами виноваты. Вы это, давайте, мстите поскорее – у меня уже палец чешется на спуске.

Он тоже усмехнулся, но его глаза внезапно стали злее:

– Александер, у вас есть совесть?

– Без понятия. Я не совершаю поступков, за которые людям бывает стыдно, так что у нее нет повода проявить себя. А что?

– В Островске сейчас гибнут люди. Многие уже погибли и многие еще погибнут. Знаете ли вы, Александер, что это из-за вас?

Маги и бойцы с пулеметами напряглись, король подался вперед, в комнате буквально завибрировал воздух от с трудом сдерживаемых магической силы и обычного гнева.

– И в чем же моя вина? – спросил я.

– Я ничего не сказал о вине. Но совесть, говорят, обычно мучает невиновных. Вы ни в чем не виноваты, вы – катализатор. Помните тот момент, когда вы объясняли мне возможные сценарии при переговорах между осаждающими и осажденными?

– Помню, и?

– Я сказал, что есть вариант, при котором стороны заключают мир без того, чтобы одна сторона зависела от милости или немилости другой, а вы возразили, что это возможно, только если обе стороны обладают территорией и верховным правителем. По сути, ваши слова стали откровением, указавшим путь решения проблемы. Те, от чьего имени я говорю, не хотят зависеть от милости людей и потому решили обзавестись территорией и армией. Показать силу, чтобы договариваться на равных…

– Ах ты ж… – процедил король.

– Что же до вас, Александер, то вы не виноваты, на самом деле. У проблемы не существует иного решения, и оно было бы найдено раньше или позже. Благодаря вам это случилось раньше, и я думаю, вас за это будет мучить совесть до конца ваших дней.

К этому моменту пулеметы и фокусировочные посохи уже были направлены на Габринского – ну или на то, что выдавало себя за него. А он довольно спокойно перевел взгляд на короля.

– Боюсь, вы не правы, ваше величество. Безусловно, с вашей точки зрения выглядит, что правда на вашей стороне – но если б здесь присутствовал беспристрастный всезнающий наблюдатель, не относящийся ни к людям, ни к одержимым, то он сказал бы вам, что в происходящем ваша вина.

– Вот как? – мрачно спросил король, и в его голосе я не расслышал ничего хорошего для Габринского.

– Боюсь, что да. Вы не видите разницы между двумя… разновидностями одержимых, скажем так. А между тем, лишь одна разновидность враждебна вам. Та, которую представляю я – нет. Но вы убиваете и тех, и других, не различая. Иными словами, это вы начали войну, как бы удивительно для вас это ни звучало. Происходящее в Островске – не акт агрессии, а всего лишь ответные меры. Самооборона. Доказательство того, что мы можем за себя постоять. Но мы не хотим этой войны и готовы начать переговоры.

Король медлил, и я подумал, что это дерьмовый признак. То есть, бабахнуть в рожу приблуде я могу и так, но… Зачем мне осложнения? Надо исправлять ситуацию, в общем.

– Ваше величество, самое время провести, наконец, тест, – сказал я, – а то барон Габринский уже сам запутался, говорит он от имени одержимых или сам им является.

– Это ни к чему, – спокойно ответил барон. – Я – тот, кого вы зовете одержимыми, и признаю это. Чтобы вы не думали, что я – клиент дурдома, могу рассечь любой предмет в комнате, или что-нибудь метнуть.

Я пожал плечами и вынул из подсумка магазин, снаряженный картечью: если бабахну слонобоем, у короля могут лопнуть перепонки.

– Если так, приблуда… Обычно я убиваю таких, как ты, быстро и эффективно, но для тебя сделаю исключение. Хочешь мстить – копай две могилы, слыхал такое? Я верну тебе должок той же монетой, детально расписав тебе и всем присутствующим, почему с твоей породой бессмысленно вести какие-либо переговоры, и с каждым моим словом ты все явственнее будешь ощущать на своем затылке холодное дыхание смерти. Тут все знают, что такое «комната со свартальвом»? Ладно, поясню. У нас есть комната, в которой сидит дрессированная собака, которая умеет запоминать комбинации букв алфавита свартальвов и в соответствии с определенной комбинацией выбирать табличку с определенным номером. Помимо номера, на этой табличке начертаны письмена, являющиеся ответом на соответствующую комбинацию. Если к этой комнате подойдет свартальв, напишет на дощечке что-то на своем языке и просунет под дверь – собака распознает символы, найдет соответствующую дощечку и просунет ее обратно под дверь. Предположим, свартальв написал вопрос «какой твой любимый цвет?», а на табличке, выбранной собакой по заученному номеру, написано «синий». Получив такой ответ, свартальв подумает, что внутри комнаты находится другой свартальв или как минимум человек, владеющий языком свартальвов – а между тем, там находится неразумная собака, которая не понимает смысла символов на дощечках, она лишь заучила комбинации. – С этими словами я выщелкнул магазин с рунными зарядами, вставил магазин с картечью и продолжил свою речь: – с вами, одержимыми, то же самое. Вы мастерски копируете поведение разумных существ, но при этом не отличаетесь от обезьянки с гаечным ключом, которая сидит на двигателе машины и совершает «откручивающие» движения. Издали может показаться, что обезьянка откручивает гайку – но вблизи видно, что она едва касается ее ключом. Она неразумна и не понимает смысла совершаемых действий, просто подсмотрела, что люди так делают – и копирует.

Габринский вздохнул.

– Это сравнение было бы уместно, если б вы наблюдали меня, так сказать, «издали». Я постоянно поблизости. Участвую в совещаниях, общаюсь с окружающими. Если обезьяна неразумна, то бессмысленность ее действий становится видна вблизи. До сих пор никому не показалось, что я говорю неразумные вещи или просто имитирую разумность, и вообще, дурака не звали бы на королевские советы. Вы даже не в состоянии точно определить, кто я, без теста.

– А слова еще ничего не доказывают, – усмехнулся я, – потому что говорить могут и попугай, и сгукг. Я признаю, что ваш уровень мимикрии потрясающ, но, тем не менее, это всего лишь мимикрия. Вы умеете пользоваться доставшимся вам мозгом, воспринимать и обрабатывать информацию, ведете себя почти как человек – но не потому, что вы разумны, а потому что вам достался мозг, приспособленный для человеческого поведения.

– Если так, то какая разница, кто я? Если что-то ходит как утка, выглядит как утка, крякает, как утка – то это утка, не правда ли?

Я покачал головой.

– Если что-то кажется уткой, но затем внезапно выпускает сочащееся ядом жало – то это ни хрена не утка. Вы – не люди, и даже не разумны. Вот у вас есть мозг, в котором заложена мстительность – и вы испытали это чувство на себе. Но почему вы не сообразили, что мстительность заложена во всех людях? Потому что у вас нет абстрактного мышления. Вы говорите, что войну начали мы – но в вашу голову не укладывается то, что само ваше появление здесь сопряжено с убийством. Разумный человек способен осмыслить то, что случалось до его рождения – а вы не можете. Вы говорите, что хотите мира – и начинаете бойню. Тысячи убитых – великолепный фундамент для крепкого долгого мира! Это был сарказм, если что, потому что бойня ради мирных переговоров – это как пить за трезвость. Да, вы прочитали книги по истории и сделали вывод, что вам нужна территория, чтобы выступить равной стороной в переговорах – вроде бы, ваш теперешний мозг правильно обработал информацию. Только при этом отсутствие абстрактного мышления и разума не позволило вам осознать две важные вещи. Первая – владеть территорией надо законно, попытка отнять чужую землю есть акт агрессии и начало войны. Вторая – его величество Ян Шестой – человек, и ему тоже свойственна мстительность. Вместо мирных переговоров вам предстоит держать ответ за смерти кучи сиберийских граждан… Но не тебе лично, мразь приблудная: что-то мне подсказывает, что жить ты будешь только до теста. Ваше величество, я могу забирать так называемого барона на проверку?

На несколько секунд повисла тишина, затем король потянул за навершие своего скипетра и снял его, и я с удивлением осознал, что под набалдашником из драгоценных камней скрывается острие миниатюрного фокусировочного жезла.

– Останки проверите, – сказал Ян Шестой и выбросил вперед руку.

Незримая мощь всколыхнулась вокруг копий-жезлов – но оба пулеметчика на долю секунды опередили магов, нажав на гашетки одновременно с молнией, сорвавшейся с пальцев свартальва.

Тварь все же попыталась рвануть к окну со сверхъестественной прытью, но свинец и фосфор настигли ее на полпути, затем хлестнули струи пламени и разряды жуткой силы, от которых обуглилась плоть, треснула мраморная стена и задымился дорогой паркет. То, что ударилось по инерции в оконное стекло, оказавшееся, к слову, пуленепробиваемым, уже больше походило на подгоревший фарш, нежели на человека.

Все закончилось в считанные мгновения, и я запоздало испытал знакомое чувство омерзения, на секунду возникшее и пропавшее: все-таки это был одержимый, каким-то образом научившийся маскироваться.

– Собаке собачья смерть, – зло обронил король.

– Ага. Жаль только, что быстрая, – подтвердил я.

– А вы так и не выстрелили, – усмехнулся он. – Не успели?

– Не было нужды, вы все замечательно справились и сами. Если б я пальнул – вы могли бы оглохнуть, да и патроны к «кишкодеру» мне понадобятся теперь все, что есть.

– Ну что ж, значит, война только начинается, – резюмировал король. – И уже с новым, более организованным противником…

– Отнюдь, ваше величество. Это такой же одержимый, он только прикидывался иным. В момент его гибели я ощутил, наконец, то же самое чувство, которое вызывают во мне все эти твари. Я говорил еще в Аркадии – их поведение эволюционирует. Они учатся и приспосабливаются – но это все те же потусторонние приблуды. Что ж, я тут больше не нужен.

Я отсалютовал всем присутствующим и пошел к двери, взвалив на плечо «кишкодер».

Корванский догнал меня уже в коридоре.

– Александер, вы куда?

Я оглянулся через плечо:

– Туда, где должен быть. В Островск.

– Король сказал вернуть вас – вы ему еще для чего-то нужны.

– Сожалею, но я уже сделал все, что мог сделать словами. Теперь у меня есть более важные дела. И это не от неуважения к королю – но я не только боец СТО Аркадии. Я еще и темеринец. Сейчас в Островске творится тот же самый ад, через который я прошел маленьким мальчиком – и я не могу оставаться в стороне.

И я пошел вниз по ступеням.

Туда, где мне самое место.

Туда, где я всегда мечтал оказаться.

Туда, где у меня остались дела и долги.

Рожденный в аду возвращается в ад.

Я плюхнулся на сидение и положил рядом «кишкодер».

– Все, гони обратно на базу.

– А что было во дворце? – спросила Скарлетт, заводя двигатель.

– Ну как тебе сказать… кое-что обсудили.

– Интересное совещание… с «кишкодером».

– Ты когда-нибудь видела, как одновременно работает восемь магов уровнем не ниже шестого?

– Нет, – сказала она.

– А я вот только что видел, так что «кишкодер» мне не пригодился.

– Погоди… ты хочешь сказать, что прямо во дворце зачистили… одержимого?!!

– Или того, кто себя за него выдавал. Точнее станет известно, когда останки проверят на машине Вогта-Ефремова. Ситуация серьезнее, чем мы думали.

Скарлетт вырулила с перекрестка и вдавила педаль в пол:

– Министр уже знает?

– Если и нет, то скоро король ему сообщит, полагаю. Кстати, Островск вообще в какой стороне?

– К юго-востоку, он находится буквально в пятидесяти километрах от Рубежа.

На базе я первым делом пошел в арсенал за дополнительными «потрошителями» и патронами, и встретил прямо там Полоцки, Аристарха и еще несколько человек, занимающихся распаковкой оружия.

– Басиль, – сказал я с порога, – мне потребуется транспорт до Островска в один конец. Водитель не обязателен, если у меня на руках будут все документы – я передам машину министерству чрезвычайных ситуаций или гражданской обороне с баланса на баланс. И желательно что-то помощнее, потому что я только броневики водить горазд.

– Без проблем. Вас отправляют туда?

– Ну, наверное. Король не возражал, по крайней мере… вроде бы.

Курсанты навострили уши, а я тем временем вынул из пирамиды пару запасных «потрошителей» и взялся за ящик с боеприпасами.

– Сэр, а как же мы? – спросил Аристарх.

– А что – вы?

– Вы туда явно не консультировать едете – и без нас?

Я вздохнул и повернулся к нему:

– Вроде того. Там будет жарко, а вы… не готовы и близко. Теперь уже точно известно, что за атакой стоят эфириалы.

– Сэр, это несправедливо! Зачем тогда было весь этот огород городить, если в тот момент, когда мы нужны, нас оставляют в этой дыре?!!

– Там будет жестче, чем в Радополе. Слушай, Аристарх, я хорошо тебя понимаю – наступает момент, к которому ты готовился, прикладывая все свои силы… но вы не готовы.

– Угу, то-то же туда прут грузовики с солдатами! С обычной задрипанной пехотой! Они что, лучше нас?!!

– Не сочти меня циником – но то пехота, которую можно просто мобилизовать под ружье. Их не так жалко. Вы… вас мало. Вы – будущая надежда человечества в этой войне. Но для этого вы должны вступить в бой на пике силы, а не в самом начале обучения. Если вы погибнете сейчас – все труды пойдут насмарку, потому что это будет выглядеть как как гибель вроде бы сильнейшего подразделения, и никто не станет разбираться, что вы были новичками-кадетами…

– Да вы сами себя хоть слушаете, сэр?! – завопил он. – Если мы останемся тут сидеть на жопе ровно – это будет выглядеть, словно самое крутое подразделение сидит в тылу, пока там гибнут обычные люди, солдаты и гражданские! И да, вы правы тысячу раз, никто не будет разбираться, готовы мы или нет! Чужак бы побрал, я пошел в СИО для того, чтобы сражаться с этой напастью, а не для того, чтобы отсидеться в тихом месте, пока сражаются остальные!!!

Я внимательно посмотрел на него, на Ковальски, Варданова, Ярыгина – и увидел в их глазах, что все они так думают. Что все они готовы сражаться. Может быть, слова министра Сабурова о мотивации и рыцарских традициях были не пустым шумом.

– Ну что ж… Строго говоря, я тут больше не командую, и у вас теперь новый начальник и новые инструкции… Но даю подсказку: С.И.О. не является армейской организацией и вы сами не военнослужащие. Это значит, что вы вне юрисдикции военного трибунала и за самовольное оставление рабочего места вас могут разве что уволить.

Мои кадеты – да, чужак бы побрал, они мои больше, чем чьи-либо! – быстро переглянулись и Ярыгин сказал:

– Хм… Я просто возьму отпуск за свой счет?

Аристарх ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:

– Бегом зови остальных. Так, парни, давайте выволакивайте наружу ящики с патронами, и кто-то подгоните грузовик!

Басиль Полоцки, до того молча наблюдавший за коротким спором, сказал:

– Внедорожники берите. Дороги будут забиты, скорее всего, местами придется обходить полями, так что автобусы не вариант.

Тут появилась Скарлетт, обеспокоенная происходящим, и новость о том, что я отбываю в Островск и часть кадетов тоже туда едет, ей не понравилась. Впрочем, она быстро поняла, что ситуация уже не под ее контролем.

– У тебя все еще остаются инструкторы базы, охранное подразделение Петровески и рота Арнстрема, – сказал я ей, – если в городе начнется катавасия, этих сил может оказаться достаточно, чтобы пресечь все в зародыше. Времени не теряй и свяжись с полицейским управлением.

А потом в арсенале стало очень людно и шумно – прибежали курсанты.

Тот факт, что добровольцами пошли ровно пятьдесят человек, вызвал у меня смешанные чувства. Можно ни секунды не сомневаться, что обратно вернутся не все, если хоть половина выживет – будет чудо. За атакой стоят эфириалы, и это значит, что их появление весьма и весьма вероятно, а курсанты не готовы к встрече с одержимыми. Ни один из них не чета моим парням, с которыми я шел по пяти кругам ада, а потом еще и в Зону за кронпринцем. С другой стороны… Я не могу остаться в стороне: малыш Сашик решительно протестует, требуя как можно быстрее отправляться туда, где гибнут люди и где я смогу кого-нибудь спасти, чтобы замкнуть круг и вернуть кому-нибудь мой собственный долг перед давно погибшим парнем, чье имя я себе взял. Туда, где я снова встречусь со своими заклятыми врагами и где буду делать то, что должен.

Ну а раз я довольно-таки нахально проигнорировал и короля, и министра, и наши с ним планы – кто я такой, чтобы судить моих учеников за то, что они поступают так же, как и я?

– В общем, буду краток, – сказал я выстроившимся на плацу курсантам. – Вероятность того, что мы встретим не только зараженных, как в Радополе, а куда более опасных врагов, включая одержимых, крайне велика, и если это действительно случится – можно держать пари, что очень многие из вас погибнут. Кто хочет быть живым героем, а не мертвым – пусть остается и закончит подготовку.

– Остаться – значит выглядеть трусом на фоне добровольцев, – ухмыльнулся Варински. – Выбор между живым героем и мертвым, конечно, однозначен, но в нашем случае это выбор между мертвым героем и живым трусом. Как по мне, это тоже однозначный выбор, только в другую сторону. Я-то не спешу помирать, но жить с репутацией труса – такое себе удовольствие.

– Угу. Так уж вышло, что жителям Островска герои нужны прямо сейчас, – сказал Георгий Варданов, – так давайте не будем терять времени?!

Внезапно я впервые в жизни почувствовал что-то, что могло бы быть уколом совести: ведь я собирался выпнуть этого парня просто потому, что он набрал всего лишь пять сотен баллов. А между тем, он обладает отвагой – качеством, без которого все баллы мира не стоят ничего.

Я вздохнул.

– Знаете… любой разумный человек назвал бы вас всех идиотами, но лично мне вы напоминаете одного парня. Моего личного героя, благодаря которому я стал тем, кто я есть, который даже после своей смерти остается ветром под моими крыльями… И потому я вами всеми горжусь. По машинам и выдвигаемся. И это, пока будем ехать – напишите письма родным. На месте времени на это может и не быть.

Рано поутру мы прибыли на место. Островск встретил нас дымами пожарищ на горизонте и запруженными дорогами, так что нам действительно пришлось съехать с шоссе и переть полями, наблюдая, как тут и там военные тягачами или танками спихивают в кювет гражданские автомобили и автобусы, заглохшие, столкнувшиеся или врезавшиеся в столбы. Тут и там хлопочут медицинские команды гражданской обороны и военные медики.

Всеобщая экстренная эвакуация во всей красе принесенных ею хаоса и разрушений.

По пути я успел изучить карту Островска, которую достал в соседнем городке, и остался в некоторой растерянности: название города исключительно точно описывает его расположение. Собственно, основан город был внутри почти кольцевой излучины реки, после чего основатели перекопали собственно излучину, тем самым сделав из полуострова полный остров.

И в связи с этим у меня возникло недоумение: если за атакой стоят одержимые – чем они думали, когда выбирали место для атаки? Город полностью окружен водой, в него можно попасть только по четырем мостам, которые военные сразу же перекрыли. Чтобы удобнее было обороняться? Чтобы воспрепятствовать побегу жителей? Да, влезть в голову потусторонней приблуды – задача непростая, раз уж ее до сих пор никто не решил.

К счастью, моя собственная задача куда проще, ведь эстэошники не ведут переговоров.

Попутно вскрылся и мой просчет: я остался без связи на всю последнюю часть пути, то есть, часов на восемь: грузовики были обычные армейские, для переброски личного состава и грузов, так что удобными местами они оказались оборудованы, а радиосвязью – нет. Само собой, что телефонная сеть была перегружена тем сильнее, чем ближе мы подъезжали к Островску, а мой телефон хоть и с госномером, а сетью пользуется той же, причем опция отключения менее приоритетных номеров у сиберийской телефонной сети, как ни странно, отсутствует.

Впрочем, мы уже почти на месте, так что ситуация скоро станет известна.

Наш конвой практически беспрепятственно доехал почти к самой реке, пока не уперся в организованный на скорую руку военный лагерь. Чуть дальше с подножки кабины грузовика мне был виден блокпост и перегородившие дорогу танки.

Я дал назад отмашку «разгружаемся», спрыгнул на асфальт и поймал ближайшего солдата за рукав:

– Где тут штаб?

– Вон там, – указал он рукой.

Неся на плече «кишкодер», я двинулся в указанном направлении и вскоре увидел окруженный несколькими пехотинцами штабной фургон.

Я сразу же был узнан в лицо, потому у меня не спросили ни имени-звания, ни пароля: у часовых не возникло ни малейшего сомнения в том, что у меня имеется безоговорочное право входа в штаб. Немного забавно, если учесть, что я, строго говоря, гражданское лицо. С другой стороны… а кто тут компетентнее меня?

В фургоне как раз совещались над картой трое офицеров в звании полковника, несколько майоров и капитанов и аж целый бригадный генерал. Ну оно и понятно, замеченное мною количество людей и техники явно в разы превышает численность полка. Офицеры, впрочем, тоже не лыком шиты: один в характерном облачении боевого мага, хоть и казенном, явно серийного типа, у стены прислонены два фокусировочных посоха.

При виде меня генерал чуть приподнял бровь.

– Наконец-то, – сказал он.

По этой короткой, но очень содержательной фразе я сразу понял две вещи. Во-первых, нам тут рады и это очень многое упрощает.

Во-вторых, все очень хреново.

– Приветствую, господа, – сказал я. – Что по обстановке?

– Тяжелая, – сказал генерал. – Пока что ситуация вокруг города под контролем, но информации по тому, что происходит в городе, очень мало, а та, что есть, не радует. Оцепление и линию обороны мы организовали, но у меня всего лишь усиленная мотопехотная бригада с приданными медицинским батальоном и двумя танковыми…

– Должно хватить, – заметил я, – в городе очень плотная и компактная застройка, длина оцепления небольшая, еще и водная преграда.

– Такой расчет поначалу и был, только тут творится такая чужачина, по сравнению с которой ваша зачистка в Радополе – так, детские куличики в песочнице.

– Очень много инфицированных? Город-миллионник, вроде бы?

– К счастью, был миллионником еще лет двадцать назад, но на момент начала всей заварухи тысяч шестьсот-семьсот.

Один из полковников тяжело вздохнул.

– Беда не в том, что врагов на четыре-пять порядков стало больше, чем в Радополе, а в том, что это качественный скачок. Вы чистили без ответного огня – а тут отдельные зараженные используют оружие и, что еще страшнее, инфицированные действуют сообща. Учтите, что это секретная информация…

– Неудивительно: последний в Радополе додумался вырубить электрощиток. А это точно не культисты?

– Абсолютно. Есть видеозаписи.

– Понятно. Что по жертвам? И, главное, что по выжившим в городе?

– Смотрите, – ткнул рукой в карту генерал. – Вот частный сектор по периметру города – тут проживало примерно сто тысяч человек. Откуда-то отсюда началась атака, направленная в центр. При этом тысяч семьдесят или даже больше жителей окраины спаслись, покинув город. А вот центр эта зараза захлестнула полностью. Когда объявили всеобщую, улицы уже кишели беснующимися дьяволами, и очень многие, покинув дома, попались им прямо в лапы. Общее число зараженных и погибших может составлять тысяч триста или даже все пятьсот. Предположительно, в городе все еще остается от пятидесяти до ста тысяч здоровых людей, сосредоточенных в «григошевках», или, как их тут называют, «тюряжках»…

– Не понял?

– Старые многоквартирные дома, построенные по проекту отца города, Кирина Григоша, как раз на вот такой случай. Особенности постройки – наличие на каждой лестничной площадке толстой стальной двери, блокируемой со стороны более высокого этажа, и отсутствие широких окон. «Окна» в «тюряжке» шириной всего в двенадцать сантиметров на расстоянии в те же двенадцать сантиметров друг от друга. То есть, двенадцать сантиметров стекла – двенадцать сантиметров железобетона. В такой проем нельзя проникнуть крупному животному или человеку.

– Так вот почему «тюряжка»… – догадался я.

– Да, здания напоминают клетки. Вот в них-то и находится основная масса выживших: достаточно вовремя заблокировать всего одну дверь, чтобы спасти всех жителей выше от нее, потому что без взрывчатки такая преграда не деблокируется. Губернатор Григош, можно сказать, спас десятки тысяч людей спустя сто лет после своей смерти, потому что почти все «григошевки» – это доходные дома, сдаваемые в аренду, принадлежат его наследникам и почти все сохранились без перестройки. Возможно, в городе есть и другие выжившие, которые спрятались где-то или заняли удобный для обороны опорный пункт. Однако все эти люди не могут сообщить нам о своем местонахождении, потому что телефонная станция сгорела, и у меня большой вопрос, случайно или нет.

– Вы пытались провести зачистку? Или хотя бы спасательную операцию?

– Пытались, еще в самом начале, но понесли потери. Я послал шесть рот – лучшие шесть рот в своей бригаде – провести разведку боем, но их просто захлестнула орда. Десятки тысяч зараженных. Судя по записям с нашлемных камер вернувшихся, было уничтожено порядка нескольких тысяч этих демонов, но потери наши – свыше трехсот человек. Больше я не пытался ничего предпринимать…

– То есть, вы просто бросили людей на произвол судьбы?

Генерал вздохнул:

– У меня совершенно недвусмысленные инструкции. Я обязан обеспечить непроницаемость оцепления любой ценой и не вправе предпринимать ничего, что поставит основную задачу хотя бы под минимальную угрозу срыва. Шесть рот своих лучших людей я посчитал резервом, который мог бросить в бой без угрозы для оцепления, но они оказались не готовы к тому, с чем столкнулись. Орды разъяренных дьяволов, да еще и стрельба из окон… В общем, многие побежали, не сразу, но очень быстро, реальное сопротивление оказали лишь некоторые подразделения, из самых лучших солдат, и все они погибли, в основном.

– А танки или бронемашины вы не пытались использовать?

– Улицы города просто забиты пробками и авариями – бегство было паническим. Бронемашины не пройдут, а танки на тот момент еще не подошли.

– Что мешает вам использовать их сейчас, когда у вас уже два танковых батальона?

– Они все задействованы в оцеплении, это раз. Я больше не располагаю силами ни для каких операций внутри города, это два. Мои люди напуганы и деморализованы, помимо оцепления я должен охранять еще и карантинный лагерь беженцев, причем охрана лагеря состоит из лучших людей, которые у меня есть. Из самых надежных, которые в крайнем случае выполнят данные им инструкции. Сам лагерь я разнес на блоки по десять тысяч человек, чтобы, случись в одном из них новая вспышка, пришлось убить только десять тысяч человек, а не все шестьдесят… В общем, у меня нет ни людей, ни огневой мощи для чего-либо, кроме удержания города в изоляции. Вчера вечером прибыл спецназ и с ними огнеметные подразделения – спасательные операции теперь их прерогатива.

– Где они?

– Их база сейчас на западном мосту. Они попытались провести ночную операцию и для этого я выделил им два танковых взвода по четыре машины, но и спецназ потерпел неудачу. Выяснилось, что зараженные отлично видят в темноте. А из танков назад вернулись только пять. Один наехал на препятствие, перевернулся и был покинут, судьба еще двух и их экипажей неизвестна.

– Понятно, – кивнул я. – Что по подкреплениям? Как скоро ждать подмогу?

– Не скоро, – покачал головой генерал. – Сейчас все ближайшие силы брошены на создание второго круга оцепления, радиусом в триста километров и протяженностью девятьсот с гаком. Просто потому, что некоторое число беженцев успело удрать подальше, в мой карантинный лагерь они не попали. Неизвестно, сколько их, зато точно известно, что среди них был как минимум один зараженный…

– А вот это уже совсем хреново… Откуда эта информация?

– Зараженный объявился в деревушке неподалеку где-то через час после того, как мы установили оцепление, то есть, он был из проскользнувших. Он там заразил еще восемь человек, включая деревенского констебля, но констебль оказался настоящим героем и спас ситуацию. Перебил всех зараженных, оповестил свое начальство и застрелился. С тех пор прошли уже сутки с гаком, больше нигде зараженные не замечены. Но мы пока что сами по себе, и если вы печетесь о людях, которые все еще живы и здоровы… Вообще-то, они могут сидеть в григошевках еще долго, пока не кончится вода и еда, однако в ближайшие дня четыре им точно не на кого надеяться, кроме как на спецназ и, может быть, на вас. У спецназа есть даже дирижабль, но с его помощью провести спасательную операцию нельзя: у григошевок крыши островерхие, с закосом под дворцы и замки, все-таки это раньше было жилье дворян…

– Ладно, вас понял. Сообщите командиру спецназа, что мы выдвигаемся к ним.

– Хорошо. И удачи вам там.

– Спасибо, хотя обычно я полагаюсь на дульную энергию.

Я вернулся к своей машине и сказал Ковальски:

– Рули вокруг оцепления к западному мосту.

Еще на подходе к западному мосту нас встретил посланный навстречу боец. Я сразу заметил его, так как он забрался на крышу армейского внедорожника и просигналил мне фонарем.

– Паркуемся вот тут, где есть свободный пятачок, – скомандовал я по тактической рации остальным водителям, – и начинаем разгружаться, разминаться и готовиться к бою.

Спецназа оказалось совсем немного – человек сто с небольшим, но я сразу понял, что это не кто попало: лица в основном близки к тридцатнику, причем большинство – за тридцать, а не до. То есть, люди не просто с опытом, а очень талантливые. Недаром отец Сашика не раз ему говорил: «Остерегайся пожилых людей в профессии, представители которой обычно умирают молодыми».

Ну а тридцать лет для спецназа, имеющего дело с потусторонней дрянью – это не настолько дохрена, как двадцать пять для эстэошника, но все равно очень много.

Командир, полковник по имени Масловски, меня тоже не разочаровал: ему и вовсе за сорок, его два помощника чуть моложе – и тоже матерые, один со шрамами на лице. И да, уже с первых минут общения с ними я понял, что первое впечатление оказалось правильным.

– У вас есть план? – спросил он меня сразу же после знакомства.

– Нет, – признался я. – Единственный способ ведения спасательной операции, который мы знаем – убить всю дрянь как можно быстрее, сократив жертвы до минимума. Но в масштабах города-миллионника для этого нужно не менее двадцати команд одних только эстэошников, не считая пехоту и огнеметчиков. А у вас план есть? В смысле, новый, не тот, который не удался вам ночью.

Масловски усмехнулся:

– Это генерал Аверский так сказал? Я считаю, что ночная операция прошла успешно: разведка удалась, я получил новые данные, нанес противнику потери, а сам потерял семь человек, из них убитыми только двоих, остальные ранены.

– А что танкисты?

– Судьба двух танков с экипажами пока неизвестна. Я без понятия, куда они делись, но полагаю, что дело в человеческом факторе. Мышление Аверского уже перешло на военные рельсы, знаете ли.

– В каком смысле?

– Если надо дать кому-то подмогу, то в мирное время вы посылаете своих лучших людей, чтобы они не облажались, не выставили вас некомпетентным офицером и не сломали вашу карьеру. А в военное вы даете худших, чтобы не поставить под угрозу ваши собственные задачи. Танкисты оказались некомпетентными новичками, один танк умудрился перевернуться, съехав с мостика, на ровном месте. Я бы не очень удивился, если б узнал, что у других что-то пошло не так, они запаниковали и покинули машины, став легкой добычей… Аверского я не виню, разумеется, на его месте я поступил бы так же…

– Вы потеряли танки из виду или что? Вас отсекли?

– План был такой, что танки идут вперед, наводят шороху, привлекают к себе зараженных, или наоборот – распугивают… На тот момент мы еще не знали, как у них работает голова. Затем танки должны были поставить дымовую завесу, а мы под прикрытием ночи и дыма рассчитывали добраться до ближайшего дома, где забаррикадировались выжившие. От моста – всего триста метров по прямой, хотели пройти через сквер в обход…

– И что пошло не по плану?

– Зараженные видят в темноте. Не очень хорошо, но наши ПНВ всего лишь уравняли шансы, а мы рассчитывали на преимущество. Прошла стычка, мы перебили порядка сотни зараженных, но стало ясно, что их рядом много, очень много. К тому же идея отвлечь противника танками не сработала, напротив, танкисты налажали и уже нам пришлось выручать экипаж, свалившийся с моста, и это под огнем, хоть и неприцельным. В целом мы провели операцию с большим преимуществом, но эффект неожиданности себя исчерпал и мы отошли.

Тут заговорил офицер со шрамами:

– С этими тварями не все ладно… У них поведение того… Двойственное.

– Ну-ка, просветите меня? – заинтересовался я.

– Каждый отдельно – безмозглая тварь, даже и не верится, что когда-то это был разумный человек. Ну, по крайней мере те, что лезли на нас в ближний бой… Самые умные пользовались пожарным инструментом, палками и прочим подручным холодным оружием – и то, таких было мало. Но вот вся их масса в целом вела себя куда разумнее. Словно пчелиный рой, наделенный интеллектом. Я в коллективный разум не верю, но… Только вот никаких команд от них никто не слышал, одни завывания. Между тем, они не полезли под танки, а обошли их и пытались окружить нас.

– Понятно. И какие у вас дальше планы?

– Ну, мы собирались дождаться утра и при помощи дирижабля высадить снайперские команды на крыши по всему городу, а затем дирижаблем же разведать, где есть люди, и развозить им воду, еду и медикаменты…

– Лучше, чем ничего, но теперь тут есть мы, полковник.

Он тяжело вздохнул.

– У вас, вроде бы, полсотни курсантов, которые и близко не закончили обучение?

Я улыбнулся:

– У меня полсотни добровольцев. А сколько их у вас?

– Хороший ответ. Но нас и вас все равно слишком мало, чтобы вести войну с целым городом свихнувшихся нелюдей.

– А других вариантов нету, полковник. Говорят, ситуация, брошенная на самотек, имеет свойство развиваться от плохого к худшему. А если в деле замешаны эфириалы – меняйте «имеет свойство» на «обязательно будет». Вы же в курсе, что за этим ненатуральным бешенством стоят приблуды, да?

– На вводной прозвучало такое предположение.

– Это уже не предположение.

– У вас есть более надежные сведения?

Я пожал плечами:

– Признание одержимого, сделанное под прицелом стволов и фокусировочных жезлов, считается за более надежные сведения?

– Тваюжмать… – вполголоса процедил второй офицер.

– Да-да. Вот вам и ответ на теорию о коллективном разуме: контроль из Потусторонья. Так что времени у нас мало, как и у жителей города, что еще живы. Разумеется, я не предлагаю идти в последний бой со штыками наголо, ведь и Рим не один день строился. Давайте начнем с малого – выведем людей из той ближайшей «григошевки».

И по глазам полковника я прочитал ответ еще до того, как он сказал его вслух.

Город встретил нас противоестественной, могильной тишиной.

Смерть, что бушевала тут недавно, никуда не делась, она еще здесь, затаилась и молча ждет. И мы тоже молчим, стремительно продвигаясь дворами и согласовывая действия жестами. Кто кого перемолчит, перехитрит, подстережет и одолеет? Скоро станет ясно.

Под ногами хрустит битое стекло, негромко бряцает экипировка. Мы шагаем вперед, шаг за шагом приближаясь к нашему экзамену. Курсанты будут сдавать испытание на достойность, то самое, которое приходится сдавать любому человеку, впервые встретившемуся с потусторонним ужасом. Меня же ждет экзамен лидера и наставника.

И я верю, что мы справимся.

Впереди возвышается старая многоэтажка, похожая на клетку, и я вижу вывешенную на балконе простыню с надписью «Помогите!». Чем сделана надпись – то ли какой-то сажей, то ли кровью – не разобрать, утреннее солнце встает с противоположной стороны от дома. Курсанты тоже видят этот призыв о помощи, и я вижу по их лицам, что это добавляет им боевого духа: ведь за тем они сюда и ехали.

Я взялся за рацию:

– Говорит Терновский. Мы на позиции и готовы начать. Где пожарная бригада?

– На подходе и готовы зажигать! – отозвался сержант огнеметного взвода, не робкого десятка парень.

Я вижу впереди, между кустов скверика, странную сутулую фигуру, различаю неестественный, странный блеск глаз, вскидываю «кишкодер» и досылаю в патронник оперенный подкалиберный.

Оружие привычно лягает в плечо, сутулая фигура опрокидывается. Яростный вопль сотрясает воздух – кажется, вопят со всех сторон, из каждого разбитого окна и приоткрытой двери.

– Парни, сомкнуть ряды! Тактика «семь-восемь на десять»! «Пятерки», докладываем о позиции! Давайте дымы!

Гранатометы гулко хлопают, разбрасывая гранаты со слезоточивым газом и завешивая подходы и улицы теплонепроницаемым дымом.

– Один-один, на позиции! – слышу я голос Аристарха.

За ним пошли доклады других командиров пятеров:

– Два-один на месте!

– Три-один готов!

– Четыре-один готов!

Я уже слышу топот сотен ног. Такой у нас план: мы шумим, привлекая зараженных, на подходах огнеметчики и их сопровождение уже заняли позиции и готовы прикрыть фланги стеной огня. А тем временем спецназ тихо и незаметно пробирается к цели и начинает выводить выживших через внутренние помещения магазинов и офисов на первых этажах…

– Девять-один готов! – это Варданов, парень, в котором я сильно ошибся и очень этой ошибке рад…

– Десять-один на позиции! – бодро звучит в наушнике звонкий голос Арлин.

Я не рад, что она здесь: лучше бы она осталась дома, в безопасности, но увы. Арлин сделала свой выбор, это ее право. С другой стороны, меня радует, что в ее голосе почти не слышно страха: нельзя не бояться, впервые идя в бой, да еще и против настолько жуткого противника, но Арлин держит свой страх в кулаке. Да, между нами больше ничего нет, но то, что однажды такая замечательная девушка остановила свой выбор на мне, очень сильно греет мое самолюбие.

А еще я безумно горжусь тем, что пришел в этот проклятый создательницей город с пятьюдесятью соратниками, которых мне так и не удалось сломать. Я горжусь тем, что приложил к этому все силы – и счастлив, что проиграл. Бывают на свете такие поражения, которые приятней любой победы.

Ну что, господа эфириалы, приступим?!

Вы зря приперлись в наш мир, и скоро мы вам это популярно разъясним. Нет тут места для вас, уж не взыщите, нежить приблудная.

Да, нас впереди ждет долгая, жестокая и изматывающая война, но сила за нами, ведь у нас есть то, чего нет у вас.

И мы отстоим наш мир.

Мужеством, отвагой и самопожертвованием.

Личной доблестью и общими усилиями.

Интеллектом, сообразительностью и находчивостью.

Сердцем и разумом.

И, конечно же, свинцом и фосфором!