Страх - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Игорь Христофоров (ч. 6)

Черное мгновенно сменилось белым. Исчезли берег, небо, вода. Лодка пузатым дирижаблем висела в плотной снежной круговерти и, кажется, вот-вот должна была взлететь, оторваться от постылой воды и взмыть к солнцу.

- Обе вперед средний! - отвернувшись от ветра, потребовал

от моряка с переговорным устройством Балыкин.

- Есть обе вперед средний!

Через полминуты опять голос Балыкина:

- Что по лагу?

- Стоим!

Ветер хотел затолкнуть лодку в базу, лодка упрямо намеревалась выйти, и в этой жуткой схватке на время установилась ничья. Винты атомохода рубили и рубили холодную свинцовую воду бухты, но свиднуть субмарину хоть на метр вперед не могли.

Тулаев уж и рад был прыгнуть в тепло центрального поста, но рука, вцепившись в какую-то стальную скобу, не отпускала.

Балыкин еще что-то кричал, но кричал уверенно, ему спокойно, даже вяло отвечали, и эти вялые голоса постепенно успокоили Тулаева. Ветер, намертво залепивший снегом рубочные окна, стал стихать. Скорее всего, он понял, что лодку с упрямыми людьми ему не одолеть, и унесся в глубину губы, к поселку.

- Что, снежный заряд? - спросил выбравшийся из люка

адмирал, командир дивизии. - Хреновая примета.

Без жены, на которую он тогда, в строевой части, смотрел масляными глазками, он выглядел старше и злее.

- Таких примет нет, - упрямо не согласился с ним Балыкин.

- Ты почему не доложил, что у тебя некомплект турбинистов?

Балыкин посмотрел на Тулаева так, будто это он один виноват в том, что на лодке некомплект турбинистов. Чувство слитности, родства со всеми, кто сейчас терпел на рубке снежную бурю, чувство, которое, как казалось Тулаеву, сжимало здесь всех наверху в единый кулак, мгновенно исчезло.

Тулаев понял, что он все-таки лишний здесь, прощально посмотрел на скалы, которые из зеленых за минуты стали белыми, и тяжело, неумело полез в узкий люк.

В центральном посту было теснее, чем в магазине эпохи позднего Брежнева в очереди за колбасой. Кремовый цвет пультов, гул механизмов, колонны выдвижных устройств, стволами деревьев перегородившие отсек, голоса офицеров, - все это настолько поразило Тулаева своей необычностью, что он на минуту даже пожалел, что не стал в юности подводником. В непонятных командах и еще более непонятных докладах скрывалась какая-то тайна. Все в центральном посту ее знали и усиленно старались сделать все возможное, чтобы Тулаев ни в коем случае эту тайну не узнал.

- Тридцать пятый? Тридцать пятый? - упрямо запрашивал по связи механик лодки.

Коричневый рожок мегафона утонул в щели между его усами и бородой. Механик будто бы хотел сгрызть его эбонитовый корпус, если через минуту не ответит неотзывчивый "тридцать пятый". Вчера у него гораздо лучше получалось выжимать водку из полотенца в стакан.

- Есть тридцать пятый! - наконец-то ответили из глубины отсека.

- Тридцать пятый, открыть клапаны вентилляции концевых!

- Есть открыть клапаны вентилляции концевых!

Обрадованный механик вынул рожок мегафона изо рта и уже с расстояния объявил и ему, и всему экипажу:

- Принят главный балласт кроме средней... Осмотреться в отсеках. Провентилировать главную осушительную и трюмную магистрали.

В ответ сыпанули монотонные, точно капли осеннего дождя,

доклады: "Отсеки осмотрены, замечаний нет... Отсеки осмотрены...", ну, и так далее и тому подобное. Десять отсеков - десять голосов.

Механик, со столбнячной спиной сидящий на стуле, подался вперед, к приборам на пульте, и Тулаев наконец-то увидел Дрожжина. На нем уже была надета синяя куртка РБ с надписью "СПК" на кармане. "СПК", видимо, обозначало "старший помощник командира".

Скорее всего, во время погружения не полагалось ходить по центральному посту, но Тулаев все же протиснулся между пультами и колонной перископа, обошел адмирала, лежащего посреди отсека на кресле, очень похожем на пляжный шезлонг, и оказался рядом с Дрожжиным.

- Добрый день! - с политработницким энтузиазмом

поздоровался с ним Тулаев.

Медленными, навек пропитанными усталостью глазами Дрожжин посмотрел на бирку на кармане гостя и ответил чем-то похожим на "Сясьти".

- Мне для доклада комиссии попросили узнать у вас о положительном опыте набора контрактников, - соврал Тулаев.

- А стоит ли? - лбом и щеками покраснел Дрожжин.

Тоненькая, точно грифелем проведенная черточка усов сохранила северную бледность на подбородке.

- У меня указание, - не унимался Тулаев. - Раз наверху решили, значит, стоит.

- Ну, не знаю.

- Какие, к примеру, специалисты у вас стали контрактниками?

- Ну, сигнальщик... Ну, еще три турбиниста...

- Они из матросов?

- Нет, - неохотно ответил Дрожжин, - завербовались уже

после гражданки.

- Как это? - не понял Тулаев.

- Ну, как... Приехали с Большой земли, написали рапорт. Я

их проверил и взял на лодку...

По центральному посту, отражаясь от панелей, загрохотал окрепший до шаляпинских ноток голос механика:

- Глубина девять метров! Крен - ноль! Дифферент - ноль! Провентилированы главная осушительная и трюмные магистрали! Отсеки осмотрены, замечаний нет! Подняты выдвижные устройства...

- А с кем-нибудь из них можно побеседовать? - не стал дослушивать арию механика Тулаев.

- Сейчас - нет.

- Почему?

- Лодка погружается. Никто не имеет права покидать свой пост. Отсеки задраены. А они все - в других отсеках.

Дрожжин посмотрел за спину Тулаева, разглядел рядом со штурманом щекатую физиономию сигнальщика, снизу серую от пемзовой щетины, сверху бумажно-бледную, и уже тверже произнес:

- Сейчас никого здесь нет.

- А когда погрузимся, можно будет?

- Можно... Когда с вахты сменятся.

- То есть?

- То есть через четыре часа.

Его усталые глаза стали уж вовсе изможденными. Половина команд из центрального поста шла с матерной приправкой. Возможно, что старпому стоило немалых усилий не вставить в свои ответы ни единого ругательства. Во всяком случае, когда Тулаев отошел от него в сторонку, Дрожжин выпулил в адрес штурмана такую соленую тираду, что Тулаев так и не понял смысл фразы. Ни на один язык на Земле ее невозможно было перевести.

Но Балыкин, кажется, фразу понял, потому что спросил все того же штурмана, сухонького белобрысенького старшего лейтенанта:

- Тебе что старпом сказал? Я жду доклад?

- Глубина с карты двести одиннадцать метров, - неохотно ответил он и воткнул иголку циркуля в ластик.

Возможно, ластик у него изображал старпома.

- И больше без напоминаний, штурман, - потребовал Балыкин.

И уже механику, чуть громче: - Заполнить среднюю!

- Есть заполнить среднюю!

- Боцман, погружаться на глубину девятнадцать метров!

Из угла поста ответили уже привычным повторением слов с добавкой "есть". Дырчатые сандалии адмирала, с видом пляжника лежащего на шезлонге, сдвинулись ниже, и Тулаев разглядел крупную седую голову боцмана. У него была красная-красная шея. Такие шеи бывают или у гипертоников, или у рыжих. Тулаев вспомнил Машу и понял, что боцман - не гипертоник. Просто седина съела его огненную шевелюру. То, что минуло его рыжую жену, вовсю отыгралось на нем.

- Принимать в уравнительную!

- Есть принимать в уравнительную!

- Погружаемся на глубину девятнадцать метров! Осмотреться в отсеках!

Дождь из бесконечных команд все сыпался и сыпался с центрального поста. Какие-то из них Тулаев уже начинал понимать. Во всяком случае, осмотреться он немного успел. Но чем больше он понимал, тем меньше ему хотелось быть подводником.

И он даже не мог предположить, что уже им стал.

- Внимание экипажу! - отобрав рожок мегафона у механика, объявил на всю лодку Балыкин. - Сейчас в центральном посту пройдет обряд посвящения в подводники. Сегодня впервые в своей жизни погрузились на глубину... э-э, он вскинул к глазам бумажку, - а-а, представитель Главного штаба Военно-Морского Флота офицер-психолог капитан третьего ранга Корнеев и рулевой-сигнальщик старшина второй статьи контрактной службы Бугаец. Командир.

Сказал, как подписался.

Тулаев, проходивший по бумагам комиссии Корнеевым, удивленно посмотрел на Балыкина. А тот уже протягивал ему заботливо поданный кем-то стеклянный плафон, наполненный мутной жидкостью.

- Что это? - с тревогой спросил Тулаев.

- Морская вода.

- Соленая?

- На глубине она уже не такая соленая, - с улыбкой пояснил Балыкин. Нужно выпить, а потом перевернуть плафон, чтобы все увидели, что не выпало ни единой капли. Понятно?

- Э-эх, попробуем, - молодецки качнул головой Тулаев и припал губами к холодному ободу плафона.

- Мы вас пожалели. Самый маленький плафон нашли. Обычно

моряки пьют из плафонов в два раза большего размера.

Вода оказалась самой обыкновенной. Соль ощущалась еле-еле. В куске воблы ее было бы гораздо больше.

- Старпом! - крикнул Балыкин. - Где кувалда?

- Вот.

Руки Дрожжина еле удерживали на весу перед грудью пудовую кувалду.

- Нужно поцеловать железо. Как раз там, чем бьют,

показал Балыкин на отполированный ударами бок.

Тулаев от имени мифического Корнеева прижался губами к шершавому холодному металлу и прямо перед глазами увидел красивую заколку. По синему океану-полоске неслась вперед золотая подводная лодка. Точно такая, на которой они шли сейчас на глубине девятнадцати метров. Заколка прижимала черный флотский галстук к рубашке Дрожжина. Куртка РБ была расстегнута, и из-под нее виднелись и рубашка, и галстук, и заколка. За такой редкостный экземпляр Межинский отдал бы многое. Золотой лодки в его коллекции явно не было.

- А теперь ты, - протянул Балыкин плафон рослому парню с поломанными борцовскими ушами.

На кармане его куртки четко виднелась надпись "Рулевой-сигнальщик". Он оказался первым из контрактников Дрожжина, которого увидел Тулаев. Бугаец тремя глотками выпил где-то граммов сто пятьдесят воды, перевернул плафон, и из него по ниточке упали на зеленый линолеум палубы несколько капель.

- Сачку-у-уешь, - со своего стула пропел механик.

Бугаец ответил пристальным взглядом, потом повернулся к кувалде и поцеловал ее с другой стороны, чем Тулаев.

- А грамоты, удостоверяющие факт посвящения в подводники, вам вечером выдаст замполит, - по-старому назвал замповоспа Балыкин.

Строгость волной сошла с его лица. Оно стало добрым и даже по-детски наивным. Вспомнив что-то, он повернулся к адмиралу, который уже встал с шезлонга, и с задором сказал:

- Когда только начали погружаться, я в перископ посмотрел. Там стая дельфинов резвилась. Они как увидели, что мы вниз пошли, все бросились к нам. Спасать.

Все находящиеся в центральном посту, захохотали. Не сдержался и Тулаев. Он смеялся совершенно искренне, но даже в этом смехе оставаясь агентом отдела "Т", он заметил, что некоторые хохотали наиболее громко, подхалимски, адмирал - снисходительно, а отошедший в угол поста Бугаец лишь улыбался, показывая крепкие рекламные зубы.

Его рука покоилась на стальном брикете кувалды, приставленной к переборке, и на указательном пальце лежали две синие точки татуировки.

_11

Незаметно для многих глаз в девяностые годы двадцатого века в России шла гражданская война. У нее была довольно странная, совсем не исследованная историками и новомодными политологами форма: преступные группировки, группировочки, а зачастую и отдельные граждане-бандиты не покладая своих натруженных рук воевали с государством. А поскольку единого фронта не существовало, то группировки в паузах между боями успевали воевать и друг с другом. В этой схватке государство во многом взяло что-то от бандитов, а бандиты - от государства. Так бывает в любой войне. Американцы во Вьетнаме научились есть змей, а вьетнамцы - жевать жвачку. У нас это получилось еще масштабнее. Возможно, от наших географических масштабов. Государство само научилось воровать и мошенничать, а бандиты стали респектабельны и величественны как чиновники высочайшего ранга.

Война шла уже не один год. Степа Четверик успел за это время закончить военное училище, перейти в контрразведку и дослужиться до капитана. В отделе "Т" он обеспечивал кавказское направление. Межинский, только лишь взглянув в его карие, с желтыми белками, глаза, сразу определил ему место работы. Впрочем, кавказской крови у Степы Четверика не было. В нем смешались молдавская и южно-украинская. В училище его дразнили Цыганом, на офицерской службе не дразнили уже никак, но пару раз в Москве милицейские патрули все-таки останавливали его для проверки документов.

Потом на Кавказе чуть поутихло, и Межинский отозвал его из Моздока. Наверно, даже на замиренном Кавказе этого не стоило делать, но людей катастрофически не хватало.

В жаркий московский полдень Четверик сидел за рулем служебной белой "Волги" и ждал у дома на Ленинградском шоссе белую "девятку". В салоне, в отличие от "BMW", не было кондиционера, и если тогда Четверик ощущал себя в хрустальной воде озера, то теперь - в медном котле, в котором вот-вот должна закипеть вода.

- Объект отъехал от дома, - прохрипела рация.

- Понял, - нехотя ответил он ей.

Ночного парня с Киевского вокзала от его дома вели другие люди. Здесь, возле мрачной сталинской домины, они должны были уступить место Четверику. А то, что парень точно приедет сюда, в отделе "Т" знали почти наверняка. Час назад он навел справки по телефону о том, кому принадлежит "BMW", и вскоре должен был появиться здесь. "BMW" числилась за инофирмой, выкупившей под офис коммуналку в доме на Ленинградке. Парень не знал, что гаишники арестовали машину три дня назад, и упорно ехал по ложному адресу.

- Объект виден, - заметил белую "девятку" Четверик.

- Передаем слежение, - ответили из проехавшей мимо него красной "Нивы".

Парень припарковал машину, переговорил с кем-то по сотовому и только после этого лениво выбрался в полдневное пекло. Нос на его лице смотрелся смешно и нелепо. Для такого широкого лица его бы не мешало в два раза нарастить.

Внимательным взглядом парень изучил белые полоски жалюзи на окнах офиса на третьем этаже. Полоски, видимо, показались ему довольно миролюбивыми, потому что он пошел к подъезду, не заинтересовавшись больше ничем.

Вернулся он минуты через три. Тяжело прошлепал к машине,

забрался в нее и снова сообщил что-то далекому абоненту.

Четверик уже знал, что сотовик у парня цифровой, с защитой,

что такие пока не прослушиваются, и тоже вслед за Межинским

послал проклятие японцам. Так уж получалось, что японцы слишком усложняли жизнь. Наверное, не будь японцев, они бы уже давно нашли пути к лежбищу Зака.

Белая "девятка" плавно тронулась вперед. Четверик отсчитал до пяти и так же плавно стартовал. Группу подстраховки Межинский расположил на выезде с Ленинградки на кольцевую автодорогу. Но парень, судя по всему, решил нанести удар по провидческому гению начальника отдела "Т".

Он крутнулся на Ленинградке, и понесся к центру. Четверику стоило немалых усилий удержать его в поле видимости. У Белорусского вокзала он даже подумал, что потерял преследуемого, но пробка спасла его. Вцепившись взглядом в наклейку "SONY" на заднем стекле "девятки", Четверик выдержал пытку под названием "Преследование в заторе". В одном месте парень нырнул из плотной реки затора в ручеек проулка. Четверику пришлось нагло выехать на тротуар и, распугивая ошалевших прохожих, по соседнему проулку догнать беглеца.

К счастью, это ему удалось, и больше он не терял белую наклейку "SONY" из виду. Когда парень проехал мимо дома бабульки-инвалида на Кутузовке и лихо понесся на выезд из Москвы, Четверик сообщил об этом Межинскому. Тот дал команду грппе подстраховки переместиться по кольцевой к пересечению с Можайкой. Парень неожиданно увеличил скорость, и Четверик вдруг понял, что он остался с ним один на один. На пересечение группа подстраховки успела бы только на вертолетах. А если учесть, что и на кольцевой есть пробки...

На Минском шоссе, сразу после поста ГАИ, парень вообще плюнул на все правила и законы и понесся так, будто в эту секунду узнал, что у него в Подмосковье умирает любимая мамочка. Он делал обгоны слева и справа, подрезал и выезжал на встречную полосу.

Одежда на Четверике стала мокрой, словно та горячая вода, в которой его пытались сварить, вылилась на него потоком. Руки скользили по пластику казенного руля, сердце билось быстрее, чем молотили поршни в двигателе "Волги".

Парень дважды подряд обернулся, и Четверик понял, что "засветился". Доложить об этом Межинскому он не мог. Слишком много времени заняло бы опускание руки к рации. И хоть оттуда слышался голос начальника, Четверик упорно не поворачивался на эти звуки.

- Щас, щас, - твердил он лобовому стеклу.

Впереди грозной стеной надвигался затор. Машины, сбившись вправо горячим стальным стадом, старательно объезжали огороженный сеткой-рабицей участок ремонтируемой дороги. Парень в лучшей манере самоубийцы бросил свою белую "девятку" прямо на сетку.

Нога Четверика метнулась к тормозу и в этот момент он увидел, как дорожники, проносившие вдоль загородки еще одну вибрирующую на весу полосу сетки, в испуге бросили ее на асфальт, но сетка упала одной стороной на ограждение. "Девятка" взлетела по ней и исчезла из виду.

Под крик Межинского по рации Четверик направил "Волгу" на трамплин из сетки, с ужасом подумав, что забыл пристегнуться, и очнулся только тогда, когда после удара машины о землю увидел уменьшающиеся вдали буквы "SONY". Межинский все еще кричал, словно воочию видел его полет, и Четверик уже решил сжалиться над начальником, но тут парень швырнул "девятку" на встречную полосу, между идущих к Москве трейлеров.

Впереди наплывало очередное стальное чудовище затора, и Четверик оценил безрассудство парня. Он тоже бросился за ним, сразу попав в ущелье между трейлерами. Истеричный гул клаксонов разорвал желтый полуденный воздух над шоссе. Уходя от столкновения с бешеной "девяткой", трейлеры уступали ей дорогу, а Четверик шел за ней, как за ледоколом, разваливающим льды.

Когда они обогнали мычащее двигателями стадо затора, парень взял вправо, на свою полосу, но не понявший его маневра встречный трейлер тоже бросил руль в эту же сторону. Тупой удар и скрежет металла перекрыли все звуки шоссе.

Четверик на полном ходу свернул влево, к лесу, сгорбившись над рулем, уловил тупые удары сталкивающихся легковушек на встречной полосе и, уже ничего, ну совершенно ничего не видя, нажал на тормоз. "Волгу" развернуло, задом перебросило через кювет, она ударилась боком о ствол дуба, еще раз повернулась вдоль оси, нырнула в кусты, взлетела вверх, потом нырнула передом вниз, уткнулась во что-то твердое, жесткое и замерла. Окаменевшими ногами, упершимися в кузов, Четверик смягчил удар, но руль все равно вмялся ему в грудь. Лоб с размаху врезался в стойку двери, и левый глаз сразу стал мокрым и слепым.

Снизу, от ног, все еще что-то орал из упавшей рации Межинский. Мог бы и не вопить так громко. Заезд уже закончился. Четверик его не выиграл. Но и, кажется, не проиграл.

Дрожащей ладонью Четверик провел по мокрому глазу. Она сразу стала такой же мокрой и красной. Но зато прояснившимся глазом он разглядел столпившихся у "Волги" людей. Они стояли и будто бы ждали, сумеет водитель сам выбраться из машины или нет. Злость на зрителей заставила Четверика толкнуть левую дверь плечом. Она не поддалась. Перегнувшись над рулем, он дернул за ручку правой дверцы. Она испуганно открылась. Кто-то, наконец, догадался распахнуть ее.

Размазывая ладонью кровь по лобовому стеклу и креслам, Четверик выкарабкался из салона. Ноги оставались каменными. Ногам казалось, что он все еще летит навстречу страшным толстым стволам деревьев.

- У вас радио работает, - сказали ему сбоку.

- Да... дай его сю... сюда, - потребовал от голоса

Четверик.

Черный брикет рации сунули ему в руку. Он сразу стал красно-бурым, как будто тоже получил ранение от удара, но только сейчас из черной морщинистой кожи рации проступила кровь.

- До... до... докладывает Се... Се... - слово "Седьмой"

никак не получалось, и он назвал себя по фамилии: - Че... Четверик до... докладыв-вает...

- Ты где, мать твою?! - гаркнула окровавленная черная кожа

и добавила еще пару-тройку такой нецензурщины, что кто-то

рядом хихикнул.

- Пре... преследовал об... об-бабъект по... по Минс...

Минскому шоссе...

- Хана твоему объекту! - нагло крикнул кто-то сбоку.

Дрожащим задымленным взглядом Четверик нашел губы, произнесшие эти слова. От них пахло водкой и сигаретами. Губы не могли врать.

- Что... что ты сказал? - спросил эти губы Четверик.

- Разбился в лепешку тот пацан, за которым ты гнался. Я сам видел. Токо из пивнухи вышел, а он ш-шмяк об трейлер. Кизяк, а не машина. А ты молоток! Счастливый, видать...

После обеда Тулаева пригласил в свою каюту особист. Пятьдесят граммов венгерского ризлинга - суточная норма подводника-атомщика, выпитые перед наваристым борщом и бефстрогановым, вместо подразумеваемого от их употребления взбадривания вызвали липкую сонливость. Веки стали килограммовыми. И еще - очень клейкими. Им очень хотелось часа на два плотненько прилипнуть друг к дружке.

- Извините, что отвлекаю от адмиральского часа, - со странной угодливостью заглядывая ему в глаза, протараторил особист, щупленький капитан-лейтенант. - Но для вас есть сообщение.

Тулаев стоял посредине его просторной каюты и смотрел на стол, на котором совершенно ничего не было. Даже фотографий жены и детей. За час с лишним он уже обошел многие каюты, знакомясь с офицерами. Таких пустых столов не было ни у кого.

- А что такое адмиральский час? - заплетающимся языком спросил Тулаев.

- Это время послеобеденного сна. Введен еще во времена парусного флота.

- Чтоб жирок завязывался?

- Примерно.

- Так какое сообщение?

Несмотря на приглашение, Тулаев упрямо не садился. Как будто если бы сел, то веки потяжелели бы еще на кило, и у него не хватило бы никаких сил разлепить их.

- Сообщение?.. Да-да, сообщение, - быстро потер пальцами о пальцы особист.

Он все делал быстро и порывисто, точно боялся забыть, что же именно нужно сделать.

- Начальник особого отдела передал для вас телеграмму по

ЗАСу, то есть по засекреченной связи... Вот. Сообщение касается Комарова...

- Правда?

Веки стали чуть полегче. Кажется, уже можно было и сесть, но Тулаев всего лишь сложил руки крест накрест на груди. Прямо Наполеон, принимающий сообщение о ходе битвы.

- И что там говорится о Комарове?

- Я не хочу пересказывать. Еще запутаюсь. Прочтите сами.

Он резко нагнулся к левой стойке стола, оказавшейся сейфом, вонзил в нее ключ, беззвучно провернул его, достал широкий блокнот с перфорацией поверху и протянул его Тулаеву.

"На ваш запрос сообщаю, что Комаров Э.Э., старший помощник командира в/ч ..., неоднократно выезжал в Мурманск для подрабатывания частным извозом на личном автомобиле. Комаров

Э.Э. имеет большое количество долгов, но никому их не возвращает. Одновременно сообщаю, что жена Комарова Э.Э. регулярно выезжает в Мурманск, где занимается продажей джинсов на вещевом рынке. По сведениям, полученным из женсовета, жена Комарова Э.Э. собирает деньги на покупку собственного дома в Краснодарском крае, так как, по ее устным заявлениям, в этом дерьме больше жить нельзя, а на государство нет надежды никакой".

Под сообщением стояли фамилии начальника особого отдела, радиотелеграфиста, передавшего текст, его собрата, принявшего текст, и особиста лодки. "Для Корнеева", - наконец-то заметил Тулаев пометку над текстом и сразу спросил:

- Мне расписываться нужно?

- Да. Вот здесь.

Небрежными каракулями, похожими на сочетание "Кор", Тулаев перечеркнул уголок блокнота, отдал его особисту, и тот спрятал документ в сейф с быстротой фокусника.

После получения новых фактов нужно было думать, думать, думать, а вместо мыслей в голове плавали, как вещи в невесомости, какие-то желтые початки, огромные кувалды, исцелованные вдоль и поперек, буквы "Ка" и "Дэ", написанные красной краской на картоне, черные дырчатые сандалии адмирала.

- Скажите, а как вам Дрожжин? - спросил Тулаев особиста и невольно сгорбился.

Истеричный вой лодочного ревуна проколол уши. Смолк и опять проколол. И опять ожил, запульсировав точками азбуки Морзе. Каждый такой вскрик казался гирей, падающей на плечи. Почудилось, что если рев продлится еще минуту, то позвоночник хрустнет. Но вой оборвался, будто умер.

- Что это? - спросил Тулаев и еле услышал свой голос. Рев сделал его почти глухим.

- Сейчас узнаем, - обернулся к каютному динамику особист.

Коричневый ящик упрямо молчал. Он был неразговорчивее немого.

- Странно, - нервно мигнул два раза обеими глазами особист. - Должны объявить.

- Аварийная тревога! Пожар в девятом отсеке! - знакомым Тулаеву голосом прокричал ящик.

- Быстрее бежим в центральный пост! - крикнул особист, но вместо этого бросился к сейфу, из которого торчал ключ.

После предыдущего блуждания по коридорам и отсекам, вконец запутавшись в них, Тулаев ни за что бы не сказал сейчас наверняка, куда нужно бежать: налево или направо?

- А-а, зар-раза! - ударил сейф ногой особист. - Сто раз

просил заменить эту драную железяку!

- Куда бежать?!

- Что?.. Вправо!

Он все-таки вырвал заевший ключ и, не удержав равновесия,

толкнул Тулаева в бок. Тот, не попав в дверь, больно

ударился плечом о переборку, но оборачиваться к обидчику не

стал. Выбежав в коридор, он завернул за угол, увидел

округлый люк с полуметровой ручкой кремальеры. Над люком, выкрашенным, как и переборки отсека, в белый цвет, краснели буквы "О" и "З". Тулаев надавил на ручку, чтобы перевести ее на "О" - "открыто", но она не поддалась.

- Не идет? - спросил подбежавший особист и по-бабьи всплеснул худыми руками. - Надо же! Уже задраились!

- А что за люком?

- Ракетный отсек.

Тулаев спиной прислонился к переборке, подвинул с бока на живот красную коробку ПДУ - портативного дыхательного устройства, посмотрел на такую же коробку у бедра особиста и вспомнил голос, объявивший аварийную тревогу.

- Там, в каюте, о пожаре сообщил Дрожжин? - спросил он медленно успокаивающегося особиста.

- Да, старпом.

- А кому положено объявлять?

- Вообще-то командиру... Но если его нет в ГКП, то старшему по должности офицеру...

В центральном посту Дрожжин, впившись в плечо боцмана, кричал ему прямо в красное сплющенное ухо:

- Быстрее всплывай, быстрее!

Не поворачивая белой головы, тот хрипло шептал:

- Та-ащ старпом, вы же знаете, быстрее ни-икак нельзя.

Лодка всплывала с глубины сто двадцать семь метров, всплывала с аварийным продуванием цистерн, и это не могло занять более двух минут, но Дрожжину до боли в груди хотелось, чтобы лодка всплыла за секунду.

- Что наверху? - метнулся он через пост к гидроакустику.

- Горизонт чи... чист...

- Посмотри внимательнее!

- Горизо... Извиняюсь, та-ащ... никак нет!.. В смысле, горизонт

не чист...

От волнения гидроакустик, усатый матросик с узким, бледно-болезненным лицом, забыл напрочь все командные слова.

Когда ползущий по экрану луч отбил сиротливый всплеск, он сказал сущую белиберду:

- Корабль, в смысле, цель, в смысле, справа пятнадцать, дис... дистанция...

- Сам вижу! - ладонью наотмашь ударил его по затылку Дрожжин и резко обернулся на голос механика.

- Ни хрена не понимаю! - прохрипел тот в смоляную бороду. - Там же семь человек. Ну хоть кто-то должен ответить... Неужели никто не успел включиться в дыхательные устройства?..

Перед его глазами датчик температуры девятого отсека уже зашкалил за семьдесят градусов. Удерживая перед губами дрожащий микрофон, механик запросил по связи соседний, тоже турбинный, отсек. Оттуда ответили, что переборка медленно темнеет. Это уже было страшно. На лодке все переборки специально выкрашивали в белый цвет, чтобы только по их потемнению определить, что в соседнем отсеке - пожар. Но все трубопроводы, все магистрали лодки, в том числе и идущие через девятый отсек, были целы. Таких аварий он не помнил, хотя знал наизусть истории гибели всех пяти наших и двух американских атомных лодок. Из их трагических судеб механик понял самое главное: виноват в аварии всегда человек, и виноват чаще всего из-за усталости, накопившейся к концу похода, и расслабленности от ощущения, что плавание почти закончено. Ни одна лодка не тонула в первые сутки плавания. Правда, механик вспомнил, что сегодня - суббота. И это уже было плохо. Большинство аварий на нашей грешной земле, да и не только на земле, а и в небе, и на море происходят в выходные дни. Как правило - в ночь с субботы на воскресенье. Самая известная из таких полуночных Чернобыль. А на борту лодки - два реактора, два маленьких Чернобыля.

- Товарищ капитан второго ранга, - обернулся механик со стула к Дрожжину, - вы не знаете, почему до сих пор не пришел командир?

- Не знаю! - брызнул в ответ слюной Дрожжин.

Мокрой ладонью механик стер капли со щеки, провел по бороде, и хлебные крошки, зацепившиеся за нее в обед, прилипли к коже. Он остолбенело посмотрел на них и ощутил себя такой же крошкой. Подобное с ним в жизни случилось впервые. До этого он всегда чувствовал себя значимым, важным. Во флотской службе так уж наверняка. Лодка без него, механика, была мертвой грудой железа, пластика и резины.

- Разрешите дать ЛОХ в девятый отсек?! - выкрикнуло за него то прежнее, волевое, что не хотело становиться хлебной крошкой.

- Давай! - осипшей глоткой ответил Дрожжин.

Он увидел, что стрелка глубиномера замерла у нулевого деления и, не ожидая доклада боцмана, бросился по трапу к нижнему рубочному люку. Из угла поста за ним метнулся

Бугаец с бурой, раздувшейся от напряжения головой.

- Товарищ командир, центральный!.. ГКП на связи!.. Ответьте, товарищ командир!.. - упрашивал механик бурый, будто засохшая кровь, рожок микрофона.

- Ты ЛОХ дал?! - заорал на него отдраивший люк наверх

Дрожжин.

- Так точно!

В ушах механика зашумело, будто он и вправду расслышал, как шипит в девятом отсеке ЛОХ - невидимый газ фреон - и как пожирает он кислород, разрываемый пламенем. Хотя это всего лишь шумно, на весь пост, выдохнул своими водолазными легкими боцман.

- Где ж командир? - обернулся он к механику. - И адмирал?

Ему очень хотелось отдраить люк в соседний отсек и узнать об этом у самого командира. Или адмирала. Но без приказа старпома, старшего в эти минуты в центральном посту, сделать он это не мог.

- Центральный, восьмой, - ожил динамик. - Переборка остывает.

- Есть, восьмой!

Ответив, механик скомкал брови, жадно втянул ноздрями свежий, втекший через открытые люки в отсек холодный воздух и уже хотел поделиться со всеми, оставшимися в посту догадкой, но детский голос гидроакустика сбил его.

- Це... цель на опасной дистанции! - закричал матросик с бумажным лицом и стал еще бледнее, хотя вряд ли что может быть бледнее бумаги. Очень сильный шум винтов! Какое-то судно совсем близко!

- Йо-ко-лэ-мэ-нэ, - пробормотал вахтенный офицер,

маленький капитан-лейтенант с соломенными усиками и изрытыми оспинами щеками.

До этой секунды все его обязанности в посту почему-то выполнял Дрожжин, а он лишь парализованно следил за его мечущейся от пульта к пульту фигурой. Но сейчас Дрожжин уже находился наверху, на мостике, и он бросился к трапам, чтобы снова оказаться рядом с ним и, значит, избавиться от ответственности за любое свое действие.

Ботинками, а он один носил из-за плоскостопия внутри лодки не мягкие сандалии, а ботинки с супинаторами, вахтенный офицер простучал путь наверх, громко ударил каблуками по металлу ограждения рубки и чуть не упал от удивления обратно в люк.

К правому борту подлодки подходил рейдовый гидрографический катер, хлипкое, в общем-то, суденышко с торчащими в нос и корму грузовыми стрелами. На его палубе стояли высокие люди в черных комбинезонах с короткоствольными "Кедрами" на груди. Веревка, брошенная с борта катера, зацепилась за металлическое ограждение станции определения скорости звука под водой. Превратившись в швартов, она напряглась в струну, подтянула катер, и с него посыпались на узкий нос лодки страшные черные люди.

Онемевший вахтенный офицер пальцем проткнул в их направлении воздух и тут же превратился в скульптуру. На него в упор черным зрачком смотрел пистолет. Расширившиеся глаза вахтенного офицера вскинулись от пистолета к его хозяину, и помрачневший, ставший лет на десять старше, чем до этого, Бугаец медленно пошевелил сухими губами:

- Мо... молчи, пац-цан, а то замочу на хрен...

Черные близнецы скопились у двери в ограждение рубки. И то, что первый из них стоял именно у двери, ведущей вовнутрь лодки, а не у соседней, из которой можно было попасть всего лишь на ракетную палубу, подсказало вахтенному офицеру, что нападавшие знают устройство лодки. И его робкое намерение все-таки схватиться на рубке с Бугайцом, сразу угасло. Он посмотрел на Дрожжина, но лица не увидел. Заметил только вздрагивающую, будто разрываемую рыданиями, спину и взмах руки, после которого черные люди цепочкой начали заныривать вовнутрь лодки, в центральный пост...

- Всем оставаться на местах! - с хриплым, надсадным криком

упал в отсек Дрожжин.

- Чего? - обернулся механик.

Он так и не успел ни с кем поделиться своей догадкой, и

брови были по-прежнему сведены на его переносице.

- Никому не двигаться, - лишь просипел Дрожжин.

Голос оставлял его. Наверное потому, что он уже и не требовался.

Молчаливые черные люди призраками заполнили и без того тесный центральный пост. Такие же черные зрачки автоматных стволов, раскачиваясь на их животах, с яростью осматривали подводников. И хотя моряки оставались все теми же моряками, у механика возникло ощущение, что они сразу все уменьшились. Все, кроме Дрожжина. Механик пронзительно посмотрел на черную ниточку усов старпома. Она подрагивала, словно ее сверху дергали за леску. Из левой руки Дрожжина тоже смотрел змеиным черным глазом ствол. Кажется, это был пистолет. Механик не знал, что Дрожжин левша, но именно новость об этом, а не страшный вид автоматчиков, взбодрили его. Как будто до этого старпом почудился ему роботом, но теперь, когда он превратился в левшу, он снова стал уязвим. Роботы не бывают левшами.

Механик швырнул в страшную руку Дрожжина толстую канцелярскую книгу вахтенный журнал, а сам, повернувшись к пульту, схватил микрофон, надавил пальцем на кнопку и заорал:

- Внимание личному составу!.. А-а!..

Пуля осой ожгла кисть, выбила из нее рожок микрофона. Он упал и медленно, будто умирая, закачался на витом телефонном шнуре.

- Не стр-х-релять, - еле выговорил Дрожжин. - Пу... пульты раз-х-несете... А нам еще погружаться...

Огромный черный стрелок, такой огромный, что он сам смахивал на новое выдвижное устройство, подпорой стоящее в отсеке от палубы до потолка, упрямо нацеливал оружие в механика, и Дрожжину пришлось прыгнуть к нему и ударом снизу подбросить волосатый кулачище с пистолетом. Возможно, террорист и не хотел стрелять, но толчок сообщился и пальцу, лежащему на курке. Пуля брызнула стеклами часов, висящих над пультами. В душном воздухе отсека резко запахло жженым порохом.

- Я же гов-ворил, - глядя снизу вверх на медное от загара, густо обросшее рыже-коричневой бородой лицо террориста, попросил Дрожжин. Теп-перь без часов в посту...

Стрелки, замерев, остановили время внутри лодки. Во всем мире на миллионах часов продолжалась жизнь, пульсировали секунды, били куранты, звенели колокольчики, скользили по циферблатам стрелки. В лодку ворвалась вечность. И сразу стало тихо, как на ночном кладбище.

Механик, согнувшись, вжимал пробитую кисть в живот. Вечность не разрешала и ему застонать. Но он все-таки пересилил ее и выжал что-то похожее на всхлип. Его пнули прикладом в угол, и он, совсем не сопротивляясь, упал к переборке рядом с боцманом. Тот склонился над механиком, что-то сказал, распрямился и одним взглядом стал медленно убивать Дрожжина.

Старпом не вынес казни его глаз, отступил за стальную

колонну перископа и только тогда увидел последнего вошедшего

в рубку черного человека.

- Здр-х-р-авствуй, Лариса, - по-ангинному вымученно

прохрипел он.

- Здравствуй, - с не женской жесткостью в голосе ответила она. Хватит стоять. Действуем дальше по плану. Где командир?

- Я их опоил чаем с клофелином и связал. Его и адмирала. Адмирал старший на борту.

- Уже неплохо. Командуй, чтоб люки между отсеками открыли. Теперь мы здесь хозяева.

Советник президента по национальной безопасности никогда в жизни не кричал. Со студенческих лет он хорошо усвоил, что мягкий, хорошо поставленный голос гораздо убедительнее луженой прорабовской глотки. Его и в советники-то взяли только после того, как президент услышал по телевизору его выступление в роли эксперта по военно-политическим вопросам. Наверное, президенту и без того хватало горлопанов, а может, именно такой плавный, но уверенный голос требовался на самом верху. У нас в стране испокон веку любят людей уверенных. Особенно на словах. Скорее всего, потому, что в России вечно путали слово с делом и судили больше за первое, чем за второе. Может, слишком буквально понимали первую фразу Евангелия от Иоанна: "В начале было Слово..."?

Сегодня же советнику хотелось кричать, топать ногами и махать кулаками. Даже несмотря на то, что он был всего лишь капитаном запаса, а сидящий напротив него представительный седой человек в синем штатском костюме - генерал-майором.

- Президент чрезвычайно раздражен, - гораздо громче обычного произнес он. - Чрезвычайно.

Межинский редко смотрел телевизор и выступлений советника, когда тот еще не был советником, ни разу не видел, поэтому довольно мирный тон его слегка успокоил. Честно говоря, он ждал прямого вызова к президенту, но этого не произошло. Межинский сразу ощутил нарастающую дистанцию от президента, тут же возникло стойкое наваждение, что может он уже больше никогда и не увидит его вживую. Таких ошибок наверху не прощали.

- Вы докладывали, что все меры предосторожности приняты. И что в итоге?

- Меры были приняты. Охрана на атомной электростанции усилена. Поэтому террористы и не смогли ее взять.

- Они ее и не собирались брать. Штурм станции был отвлекающим маневром. Вы хоть это понимаете?

- Так точно.

Межинский сам хотел лететь в Мурманск, но нападавшие, постреляв полчаса по въездному КПП на станцию, исчезли еще до того, как подоспело подкрепление. Все дороги в округе тут же перекрыли. Но тундру-то не перекроешь.

- Я имел в виду захват лодки, - нервно бросил советник. - И требования террористов.

- Они могут блефовать, - выстрелил ответом Межинский и сам

себе не поверил.

- Кто - они?

- Террористы отсюда, из Москвы... Точнее, из Подмосковья...

Не рассказывать же этому пресному человеку в профессорских очках с роговой оправой, что связной Зака мчался в сторону Подмосковья и слежку засек уже далеко за кольцевой. Значит, направление было верным. И еще они нашли кое-что в кармане погибшего в сплющенной груде металла человека. Но найденное было уликой, деталью, а на таком уровне говорят о более общих вещах, чем о деталях.

- Мы создавали отдел "Т" для того, чтобы он упреждал

возможные теракты, - нравоучительно произнес советник.

Межинский внутренне вздрогнул от вальяжного "мы". Когда президент поручил ему набрать отдел, советник еще не был советником и еле перебивался на скромной ставке старшего научного сотрудника НИИ. Фраза, произнесенная им, равнялась мини-анекдоту о мухе, которая, сидя на тракторе, сказала: "Мы пахали". Но генерал-майор не привык перечить начальникам, даже капитанам запаса, и обиду сглотнул.

- Во-первых, еще нет доказательств, что лодку действительно захватили, - решительно сказал он и по глазам советника, в которых засветилась радость, понял, что ошибся.

- Пока вы шли в мой кабинет по коридору, с лодки поступил сигнал в Главный штаб флота. В нем - слово в слово тот же текст, что и был передан час назад террористом в Совет безопасности. Я молю Бога, чтобы об этом не узнали журналисты. Тогда со своих постов слетят многие...

При слове "многие" он так едко посмотрел на Межинского, как будто роль этих многих снятых должен был исполнить он один.

- Значит, если я не ошибаюсь, требования те же? - грустно спросил Межинский.

- Да, те же... Освободить трех рецидивистов, в том числе и одного приговоренного к высшей мере наказания...

- К исключительной, - поправил Межинский.

- К высшей... Предоставить им самолет с заправкой для перелета в направлении Южной Америки. И самое вызывающее - перевести миллиард долларов на счет банка острова Сан-Барбуза...

Зачем советник пересказывал уже известные требования террористов, Межинский не знал. Может, говорить было не о чем, а говорить нужно было, потому что советник больше ничего делать не умел.

Сан-Барбуза... Крохотный островок-государство в Карибском бассейне. Песчинка в бесконечной россыпи от Пуэрто-Рико до венесуэльского берега. Дипотношения есть, но ни посольства, ни консульства нет. Интересы России представляет мексиканский посол. Полиция - двадцать семь человек. Армия пятнадцать. Агентов ФСБ никогда на острове не было. А для чего их там держать? Что такого важного для России они могли сообщить из своей несусветной дали? Сведения об урожае бананов? Уточнение к сводке погоды? Или секретные данные по последней эпидемии малярии на острове?

- Если лодка послала сигнал, значит ее засекли, - сказал Межинский совсем не то, о чем думал.

- Я тоже так предполагаю, - согласился советник. - Голицыно-два1) уже подключено к операции. Несколько кораблей Северного флота вышли на поиск лодки. Флотские уверяют меня, что угроза ракетного пуска нереальна. И все же...

Шестнадцать ракет!..

------

1) Голицыно-два - Командно-измерительный комплекс Военно-космических сил Министерства обороны России. Контролирует работу всех российских спутников.

------

- Тринадцать.

- С чего вы взяли?

- По последнему донесению агента моего отдела. Тринадцать боевых и одна практическая ракета.

- Это та, которой они должны были стрелять по Тихому

океану?

- Так точно. Без ядерных компонентов.

- М-да, тринадцать... Москве или Питеру хватит и одной...

- Парижу, Мюнхену и Нью-Йорку тоже, - огрызнулся

Межинский.

- У вас есть какие-то сведения? - напрягся советник.

В Париже, в знаменитой Сорбонне, у него учился сын. В Москве у него никто не учился.

- Я так, к слову...

Советник хмуро молчал. Наверное, думал о Париже. Глаза за толстыми стеклами очков были где-то далеко-далеко. Что уж не в этом кабинете, так наверняка.

- Значит, так, - медленно оттаивая глазами и медленно возвращаясь в Москву, с привычной мягкостью произнес он. - Президент поручил мне создать группу по предотвращению теракта. В нее, кроме представителей всех силовых ведомств и Совета безопасности, войдете и вы. Ваш участок - представитель террористов здесь, в Москве.

- Есть, - по-военному ответил Межинский, хотя на самом

деле хотел уточнить, что террорист все-таки находится не в Москве, а в Подмосковье, на Белорусском направлении.

- Утешает одно: конкретных угроз пока не было.

- Да, - сказал Межинский, хотя хотелось ответить: "Будут".

- А где тот агент, о котором вы говорили? - вяло спросил советник.

- На борту.

- На борту чего?

- Этой самой лодки.

- Вы серьезно? - советник впервые показал, что умеет удивляться.

Его скульптурное лицо чуть приподняло брови над толстыми дугами очков и сразу стало как-то глупее. То, что на захваченной террористами лодке оказался агент отдела "Т", уже родило в мозгу советника бодрый доклад президенту, что хоть какая-то работа по устранению теракта ведется. Как будто он сам только что заслал резидента на погружающуюся лодку, но не был уверен, что он не утонул, и теперь, узнав, что все-таки не утонул, ощутил гордость за предусмотрительность.

- Я могу об этом доложить президенту? - спросил он.

- Нет, - резко ответил Межинский.

Он не хотел отдавать всю славу Тулаева советнику. Хотя, возможно, славы никакой и не было. У террористов - оружие, у Тулаева - ничего, кроме выучки вымпеловца.

- Откуда вы его взяли? - будто прочтя его мысли, спросил советник.

- Из "Вымпела".

- Он долго там служил?

- Со второго набора.

- Значит, его готовили на террориста?

- На диверсанта в тылу вероятного противника, - со злостью ответил Межинский.

- Выходит, он в этот тыл и попал...

Хриплый вскрик "Внимание личному составу!.. А-а!.."

давным-давно рассосался по отсекам лодки, а Тулаев и особист

все еще вслушивались в воздух, будто в него попали и другие

слова, но воздух упрямо не пускал их к двум людям.

- Мы здесь одни? - тихо, боясь вспугнуть эти трусливые, никак не прорвущиеся к ним слова, спросил Тулаев.

- Нет, - настороженно ответил особист. - Там

кают-компания. В ней по тревоге остаются кок и хлеборез. Там

- доктор, - уже левее показал он.

- А внизу?

- Каюты мичманов и матросов. Но там никого нет... Знаете, идемте ко мне в каюту.

Особисту очень хотелось связаться с центральным постом. Но в его жизни уже была одна авария. Тогда он успел добежать до ЦП. Там царила неразбериха сродни дурному, неуправляемому митингу. Каждый что-то кричал, но никто не слышал других.

Тулаев проводил особиста до двери, послушал его нервный голос, пытавшийся вызвать на связь центральный пост, и сразу ощутил себя виноватым, точно именно из-за того, что он стоит невдалеке, из поста не хотят ответить. Он вернулся в коридор, посмотрел на трап, наклонно уходящий вниз, на следующий этаж лодки, и подумал, что подводники утаивают от него что-то важное. Но еще сильнее ему показалось, что внизу все-таки есть еще один люк в соседний, ракетный, отсек. Просто особист о нем не знает. Или знает, но молчит.

Он спустился по трапу, придерживая у бедра красную коробку ПДУ, осмотрел пустые мичманские и матросские каюты, но люка не нашел. Тулаев хотел возвратиться назад, но глаза наткнулись на еще один трап вниз. Лодка начинала казаться бездонной.

Уже медленнее обычного он спустился и под эту палубу, обвел взглядом двери, трубы и кожухи кабелей, тянущихся вдоль скругленного борта, и вскинул голову на крик.

- Дер-ржи его! - потребовал рассерженный голос где-то

выше.

- А-ах!.. С-сука особистская! - взвизгнул уже другой. - Н-на!.. Н-на!.. Тварь сиксотская!..

Звук ударов шел тупым, как сквозь ватную подушку. Чугунный топот каблуков перекрыл их. Голоса заговорили вразнобой, будто одновременно включили сразу несколько радиоприемников на разных станциях.

- Дай я его замочу!

- Не дрыгайся!.. Потом всех скопом утопим! Тащи его в

эту... как он сказал?..

- В канат-компанию!..

- Во-во!..

- Че вы охинею несете?! В кают-компанию он сказал...

- Кто он?

- Ну, Дрожжин!.. Старшой тут!..

Фамилия старпома отбросила Тулаева к переборке. Он больно

ударился головой о металл, обернулся и невидяще посмотрел на

электрический пакетник. Глаза его были наверху, но были не

сами по себе. Им помогал слух. Кажется, один из говоривших

был Бугаец. На ходовой рубке Тулаев не обращал на него внимания, потому что сигнальщик вроде бы ничего и не делал. Тулаев вообще не понимал, зачем он торчит рядом с командиром. И только когда Бугаец перед погружением стал отвязывать веревки, крепящие андреевский флаг, стало ясно, чего же он так долго и упорно ждал. Там, на холодном стылом ветру, Бугаец произнес несколько слов, но Тулаев запомнил его плавный южный говор. Теперь этот голос требовал убить особиста. После густой порции матюгов его в этом переубедили.

На смену кирпичным каблучищам пришли еле слышимые шлепки. "Сандалии!" - вспомнил обувь подводников Тулаев и опустил взгляд на ступни. Черная дырчатая кожа сандалий, выданных ему на время похода, делала их узкими и по-детски маленькими. И шлепки наверху походили на шаги детей, шедших гуськом за воспитательницей детсадика.

- Всех привели? - спросил самый громкий, самый жесткий

голос.

- Из тех отсеков - все.

- Посади их на пол.

- Тут не пол, а палуба, - вставил умный Бугаец.

- Я сказал: на пол!.. Та-ак, дальше... Штурмовой группе:

двое - сюда, двое - туда!.. Что там за комната дальше?!

- Это не комната. Это отсек. Дизель-генераторный, - снова ответил Бугаец.

- А что после него?

- Самый страшный - реакторный.

- Пугаться будешь на пенсии. Когда мемуары накатаешь... Что

после этого... реакторного отсека?

- Турбинный.

- Наши - там?

- Нет, в следующем уже после него... Он тоже - турбинный...

- Вот твою мать! Безразмерная, что ли, лодка у вас?.. Ладно! Хватит тусоваться! Всем - приготовиться, твою мать!.. По моей команде отдраишь люк...

- Есть, - охотно согласился Бугаец.

- Давай!

После тягучих секунд холодной, злой тишины что-то звякнуло, и голос-лидер заорал с яростью оперного баса:

- Всем - на пол! Одно движение - смерть! Лечь, с-сука!.. Я сказал, лечь!.. Сбивай его!

- А-ах!.. Мать твою!.. Да я вас, гадов!..

- Держи!.. Держи его!.. Все, отключили?!

- У-ух, крепкий пац-цан! Еле завалили...

- Его отнесите... Остальных обыскать и по одному - в канат-компанию...

- Мы это... внизу в жилом отсеке еще не осмотрели, - робко вставил Бугаец.

Его голос был еле слышен, словно к подушке, из-за которой долетали звуки, прибавили еще одну.

- А внизу кто-то должен сидеть? - с командирской резкостью спросил самый говорливый человек.

Тулаеву он представился высоким, мясистым и нервным. Как будто вовнутрь лодки проник Миус. Только зачем ему было сюда попадать? Чтоб спасти самого себя?

- Подожди, ты куда рванул? Я говорю, внизу кто-то должен быть?

- Нет. Там вахты нету, - ответил Бугаец.

- Так зачем туда лезть?

- Для порядка.

- Ладно. Иди. А мы пошли дальше...

- А дальше, через отсек - наши. И это... трупы...

- У них холодильная камера есть?

- Есть.

- А чего ты тогда волнуешься? Без трупов в бою нельзя. Не наследишь не победишь.

- Вы все равно осторожнее. Там хоть и провентилировано, но все-таки фреон был...

- Не учи ученого!.. Штурмовая группа - за мной!

Тулаев опять отпрянул от люка и затылком врезался в металл. Электрический пакетник оказался теми граблями, на которые он наступил дважды. В тяжелых условиях, когда требовалось выжить, уцелеть, их учили одному железному правилу: поможет тебе лишь то, от чего ты захочешь, чтоб оно помогло. В пустыне от голода спасал главный враг - змеи, на болотах мутную воду могла очистить шепотка соли, в горах ожоги заживляли только компрессы из мочи. Но ни на одном занятии их не учили выживанию в атомной подводной лодке, захваченной террористами.

Шаги над головой затихающими шлепками удалились вправо.

Шаги по звуку были совсем не бандитскими, их издавали дырчатые подводницкие сандалии, но он-то знал, кому они принадлежат.

Голова сама обернулась к пакетнику. Разорвав проволоку с

пломбой, Тулаев медленно открыл крышку, посмотрел на

переключатель. Сейчас он стал для него и змеей в пустыне, и

солью в болотах, и мочой на горной вершине.

В дальнем углу отсека на проволоке, протянутой от труб до красной колбы огнетушителя, сушилась гирлянда черных матросских носков. Сбросив их на палубу, Тулаев отвязал проволоку, сложил ее вдвое, перегрыз, потом зубами же зачистил концы и бесшумно скользнул к трапу. Все это заняло не больше десятка секунд, а почудилось, что прошло не меньше минуты. Шагов Бугайца не было слышно, и Тулаев, кажется, догадался, отчего сигнальщик-террорист проявил такой жгучий интерес к мичманским и матросским каютам да еще и спустился сюда в одиночку. Скорее всего, он обчищал их тумбочки или, как там говорили подводники, рундучки.

Переведя рычаг рубильника на "Выкл.", Тулаев съежился в темноте, приготовился к быстрым шагам в сторону люка. Но их не было. Наверное, рундучков оказалось больше, чем он думал. Или Бугаец - жаднее, чем он предполагал.

Подсоединив одни концы проводов к клеммах пакетника, а другие - к поручням трапа, Тулаев обхватил пластиковую ручку переключателя и приготовился ждать. Бугаец такой возможности ему не предоставил. Шлепая, как морж ластами по кафелю, он резко прошел к люку и, чавкая трофейными конфетами, спросил самого себя:

- Шо там, лампочка, што ли, перегорела?

Тулаев решил, что темнота отпугнула его, и Бугаец сейчас уйдет. Но он не знал того, что вниз сигнальщик спустился совсем не из-за мамкиных конфет и печенья из матросских рундучков, а потому, что на самом нижнем этаже отсека, там, где стоял с медленно отекающей, становящейся бесчувственной рукой на пластиковом переключателе Тулаев, за металлическими дверцами находилась часть продовольственного запаса экипажа: мука, крупы, галеты, сок и - самое главное, самое вожделенное - шесть ящиков с вином. Конечно, не спирт, не водка, а кислый, пахнущий прелыми осенними листьями венгерский ризлинг. Но если выпить не стакан, скудную подводницкую норму, а бутылку или даже две?

Рука Бугайца, заставив его прекратить сомнения, нырнула в карман, достала оттуда зажигалку, и он сделал то, что в первый же день контрактной службы ему строго-настрого запретили делать на лодке, - зажег так называемый открытый огонь. Отсек не взорвался, и мир не стал хуже. Зато язык стал кислым, будто он уже успел хлебнуть стакан вина.

Вязким желтым сгустком Бугаец сплюнул на зеленый линолеум палубы начинку карамели, мысленно матюгнул мамашу матроса, приславшую из саратовской или иркутской провинции такие противные конфеты, повернулся спиной к трапу и медленно стал погружаться в люк.

Когда наверху, над зеленым срезом палубы, осталась одна голова, а свободная рука обхватила скользкий поручень, Тулаев всем весом опустил рычаг. Свет быстрой желтой водой до краев затопил нижний этаж отсека.

- А-ап! - вскрикнул Бугаец и, дергаясь, точно в припадке эпилепсии, закатил глаза и навзничь упал с трапа.

Пальцы, не сдержав бычьего веса, разжались, и удар о металл прочного корпуса получился гораздо сильнее, чем ожидал Тулаев. На ступеньку трапа упала зажигалка и сразу погасла, будто поняла, что она уже не нужна хозяину.

- Ап... А-ап... - Бугаец попытался приподняться на локте.

Красный футляр ПДУ вмялся ему в лоб. Голова глухо стукнулась и больше не поднималась. Тулаев посмотрел на ПДУ, сорванный со своего пояса, и еле сдержал удивление. Покрытый пластмассой металл коробки был вогнут так, словно по нему врезали ломом. А комковатый лоб Бугайца остался чистым и неповрежденным. "Были б у него мозги, наверное, сотрясение б заработал", сущую глупость подумал Тулаев, а руки уже делали свое дело.

Он оттащил бесчувственное тело в угол отсека, стянул с него странный черный комбинезон, связал руки и ноги, вбил в рот кляп из непросохших матросских носков. Тулаев не видел ни одного из собеседников Бугайца, но то, что сигнальщик сменил подводницкое РБ на этот комбинезон, подсказало, что и они, скорее всего, одеты так же. Когда идет война, бойцы одеты всегда одинаково. Форма - чуть ли не самое главное в бою. Тулаев влез в комбинезон Бугайца и, чтобы не превратиться в нем в клоуна, связал лямки так, что их как бы и не стало. Нагрудный карман висел верхним срезом прямо под ключицами.

При желании в него можно было даже сплевывать.

Пистолет, выпавший из кармана Бугайца еще у трапа, оказался "Ческой збройовкой". В магазине кучно сидели в два рядочка пятнадцать рыжих патронов. Вряд ли людей в черных комбинезонах было меньше, но с оружием Тулаев почувствовал себя как-то увереннее.

Съехавшая на плече Бугайца тельняшка открыла синие буквы татуировки. Сверху вниз они сложились в странную фразу "Ай ухи век". Наклонившись, Тулаев сдвинул засаленный ворот тельняшки еще ниже и прочел трехэтажное произведение уже полностью:

Наждак и Бугай

кровные братухи

навек

Слева от слова "навек" бугристым пятаком лежал след от прививки против оспы. Наверно, когда писарь-татуировщик в зоне начал выкалывать первую строку, он то ли сослепу, то ли спьяну не разглядел помеху. И теперь она темнела сучком на срезе дерева и портила композицию.

Тулаев осмотрел другое плечо, грудь, живот. Больше татуировок не было. Если, конечно, не считать две точки на пальце, замеченные еще в центральном посту. У Миуса на том же самом пальце синие точки образовывали треугольник. Тулаев оторвал взгляд от куриной кожи Бугайца и только теперь понял, что это за точки. У Миуса они обозначали, скорее всего, число судимостей. Значит, и Бугаец дважды побывал за решеткой. Как же его взяли на лодку?

Новые, уже другие точки возникли перед глазами Тулаева. Те, что на стене в камере смертников упрямо лезли вверх, к вершине треугольника. Одной из этих точек был Бугаец. Другой - Дрожжин. А те контрактники, которых он набрал на лодку, почти наверняка, - остальными точками.

Треугольник замкнулся. Тулаев оказался внутри него. Еще не в плену, но уже на плененной лодке. А Прошка? Тулаев вскинул голову и вслушался в свои воспоминания. Нет, кошачьего голоса он не слышал. Значит, они не заметили Прошку. Но куда ж он тогда подевался?

Центральный пост благоухал сладким ароматом французских духов "Опиум".

В командирском кресле, служившем еще недавно адмиральским шезлонгом, черной богиней лежала Лариса. Ладони - под затылком. Левая нога согнута в колене. Правая небрежно переброшена через нее. Смуглая босая ступня с алыми каплями маникюра лениво раскачивается из стороны в сторону и мешает Дрожжину сосредоточиться. Ему очень хочется поцеловать эти капли, но еще больше хочется сорвать с Ларисы жесткий черный комбинезон.

Дрожжин знает то, чего не знает Лариса: кресло, на котором она так вальяжно развалилась, - гинекологическое. Нет другого предмета на лодке, над которым бы больше подтрунивали моряки. Когда лодки этого проекта строились на заводе, какой-то шустрый инженер-конструктор предложил вместо привычных авиационных кресел установить в центральном отсеке для командира гинекологическое кресло. Видимо, он находил удобным, что его спинка откидывалась. Единственное, что из кресла изъяли, - стойки под ноги. Хоть за это спасибо.

До появления на лодке Дрожжин видел Ларисы всего дважды. Сначала он принял ее за любовницу Зака. Наверное, потому, что она стояла за его креслом и выглядела влюбленной девочкой. Есть такая порода женщин, которые ищут свою судьбу среди стариков и больных. Наверное, им кажется в этом их поиске, а потом, возможно, и любви некое самопожертвование, почти подвиг. А поскольку нас очень долго учили ежедневно совершать подвиги, как будто нельзя в жизни обойтись без них, то находка подобного старика выглядит чем-то похожим на осуществление подвига.

Впрочем, Дрожжин, присмотревшись, понял, что Зак - вовсе не старик, хотя и выглядит лет на двадцать старше своих лет. А при второй встрече он узнал, что Лариса спасает своего жениха из камеры смертников, и теперь иначе чем героиней он ее не мог и воспринять. Из жалкой глупой девочки она стала суровой мужественной женщиной, и он почувствовал, что если в группе есть такая могучая дама, то бояться нечего.

Дрожжин и без шантажа согласился на захват лодки. Да, в юности Миус выручил его, не выдав на суде. Но что это дало? В плюсе - две большие звезды на погоне и немного жизненного опыта. В минусе - неустроенность, развод, неопределенность, жуткое безденежье и полное, чудовищное отчаяние. Дорога терялась в вязкой, как битум, черноте.

Он потрогал нагрудный карман куртки. Пальцы приятно наткнулись на пластиковую карточку. Золотой "Master-Card". Пятьдесят тысяч долларов на счету. Для кого-то это и не деньги вовсе, но когда твоя месячная зарплата триста "зеленых", то с такой карточкой в кармане мир становится чуть лучше. А после завершения операции ему обещали пять миллионов долларов наличными. Ради этого Дрожжин готов был запустить ракету хоть на Луну.

- Зачистка окончена, - басом объявил в посту через динамик незнакомый голос.

- Соедини меня с ним, - не убирая ладоней из-под затылка, потребовала Лариса.

- Это там, у пульта, - показал в угол поста Дрожжин.

- А сотового телефона у вас внутри нет?

- Нет, - усталым охрипшим горлом ответил Дрожжин.

Ему надоели глупые вопросы, которых он наслушался за последние минуты. Половина людей в черном - группа захвата - ничего не понимала во флотской специфике. Им это еще можно было простить. А если такими же дубами окажется вторая половина группы - лодочные спецы?

Дрожжин обвел взглядом бритые затылки незнакомцев, сидящих на штатных местах механика, штурмана, боцмана, вахтенного офицера, командира дивизиона живучести, гидроакустика, и испугался того, что ему придется ими командовать. Ни имен, ни фамилий, ни кличек, если у них, конечно, были клички, он не знал. Его потрясло, что они и без его команд сноровисто заняли свои места и погрузили лодку на глубину ста метров, но дальше без него они обойтись уже не могли, а Дрожжин даже не предполагал, каким тоном с ними следует разговаривать: как обычно, резко-матерным, или помягче?

- Я слушаю тебя, Борода, - ответила рожку микрофона

Лариса.

- Докладываю об окончании зачистки.

В памяти Дрожжина возникло медное лицо со свирепой и тоже

медной бородой. После того, как он ударил его по кулаку,

сжимавшему пистолет, незнакомец посмотрел на Дрожжина

пронзительными карими глазами и ничего не сказал. Но лучше

бы все-таки сказал, потому что в сердце до сих пор было морозно от взгляда.

- Спецов расставил? - по-командирски жестко спросила Лариса.

- Так точно.

- Трупы убрал?

- Так точно.

- Сколько их?

- Трое. Офицер и два мичмана. В девятом отсеке. Они пытались сорвать операцию с имитацией пожара. Наши их убрали сразу. Нам не пришлось мараться.

- У нас потерь нет?

- Никак нет.

- Экипаж в кают-компании?

- Так точно. Только это...

- Что? - Резко отнесла от губ микрофон Лариса.

Только сейчас она заметила засохшую каплю крови на нем.

Черную и маленькую, будто прилипший кружочек конфетти.

- Я послал человека к вам. Скажи этому... ну, старперу,

чтоб дал список всего народа. Нужно провести проверку.

- Он из какого отсека говорит? - влез в разговор Дрожжин.

- Что? - обернулась Лариса. - Борода, тут спрашивают, ты

в каком отсеке?

- В последнем.

- Разрешите? - громким вопросом обозначил себя вошедший в центральный пост невысокий налысо обритый парень в стандартном черном комбинезоне. - Я за списком...

- Проверять будем потом, - оборвал его Дрожжин. - Я

должен объявить боевую тревогу. Мы приближаемся к точке ракетного пуска.

- Это по плану? - нервно обернулась Лариса.

- Да, строго по плану Зака. Мы должны закрыть этот эпизод.

Лариса оценила и командирскую резкость Дрожжина, и его флотский слэнг и, брезгливо скосив глаза на никак не отлипающую черную конфетти, приказала Бороде:

- Останься пока в своем отсеке. Сейчас будет объявлена тревога. Люки задраят. После стрельбы проведешь перекличку.

- Есть! - недовольно ответил Борода. - Это надолго?..

- Боевая тревога! - выхлестнул в крике всю свою злость Дрожжин.

- Есть боевая тревога, - резко ответили с места вахтенного офицера, и ревун вспорол тишину в отсеках.

Дрожжин по привычке вскинул голову на пробитый циферблат часов над пультом, резко покраснел, потом посмотрел на свои "Командирские" и понял, что поторопился. До точки залпа, откуда они должны были продемонстрировать Кремлю практической ракетой, что они способны на все, оставалось еще не меньше двадцати минут хода, но внутри клокотала ярость на Бороду, презрительно обозвавшего Дрожжина старпером. Возможно, он и спутал старпома со старпером, но все равно обидно, когда тебя называют словом, флотское жаргонное сокращение которого означает старый пердун.

- Скорость?! - после того, как захлебнулся, стих ревун, спросил Дрожжин механика.

- Скорость - двенадцать узлов! - ответил он и повернул бурое, испитое лицо.

- У вас какое звание? - заметил Дрожжин коричневые, навек пропитавшиеся маслами ободы ногтей у него на пальцах.

Такие метки могли быть только у механиков с дизельных лодок.

- Третьего ранга, - хмуро ответил он.

- Вы служили на дизельных?

- До кап-лея... Потом три года - на атомной...

- Тихий океан?

Почти всех механиков Севера Дрожжин знал в лицо. Даже тех, что служили в Богом забытых гарнизонах типа Гремихи.

- Так точно, - еще более хмуро ответил он и отвернулся к пульту.

- А мы без командира пустим ракету? - поинтересовалась Лариса.

Дрожжин обернулся на голос и снова увидел мерно покачивающиеся алые капли маникюра на пальцах ее левой ноги. Лариса лежала на командирско-гинекологическом кресле с видом порнодивы, готовой раздеться хоть сейчас, хоть перед всеми, и смотрела на него обволакивающим взглядом. В ее глазах, красиво, рельефно очерченных тушью, стоял колдовской туман. Он готов был нырнуть в него, забыв обо всем.

- Что-что? - уже из этого тумана, из первых его хлопьев, забивающих дыхание, спросил Дрожжин.

- Я говорю, у нас без командира старт получится?

- Да... Получится.

Рука сама нырнула в теплый карман брюк. В ладонь иглой кольнули острия ключей. Он достал их на свет. Укололи командирские ключи. Два их узких зубчатых лезвия торчали из ручки, похожей на ученический ластик. Второй ключ, принадлежавший еще недавно командиру ракетной боевой части, бестолковому балаболу Вове, лежал рядом с ним на мокрой ладони и выглядел близнецом командирского. Но Дрожжин-то хорошо знал, что их зубцы не совпадали. Он сжал их в ладони и теперь уже ощутил, что уколол и ключ ракетчика. Он так долго добывал их из спецсейфов, что ключи, казалось, теперь мстили ему за то, что их достали из теплых бронированных ячеек.

- Ты с клофелином не переборщил? - лениво спросила потянувшаяся на кресле Лариса. - Чего-то ни адмирал, ни командир никак не очухаются...

- Еще не время, - недовольно ответил он.

- А у вас комфортно служить, - с удовольствием сообщила

она. - Говорят, сауна есть. И цветник...

Туман пьянил, обволакивал его. Дрожжин отвернулся к пульту управления ракетами. Колдовской гул в ушах ослаб, но запах духов все резал и резал ноздри. Возможно, это и был запах тумана.

Женщина на корабле - к несчастью. Так говорили на флоте еще с парусных времен. Рассказывают, что великий адмирал Ушаков после посещения своего фрегата женами высоких особ сам ходил вдоль борта с кадилом и окуривал ладаном палубу. А когда уже в наши дни, точнее, в дни власти Горбачева, президент СССР приехал на атомную лодку вместе с Раисой Максимовной, команда взбунтовалась и потребовала не пускать ее дальше сходни. Чем там кончилось, Дрожжин не помнил, но Лариса почему-то не вызывала у него такого неприятия. Наверное потому, что на ней был черный комбинезон. А в нем она больше смахивала на парня, чем на женщину.

- Зак уже поставил Кремль на уши, - с вызовом и гордостью произнесла она. - Боже, помоги ему...

- И нам тоже, - самому себе тихо сказал Дрожжин и вогнал

по очереди оба ключа в щели на ракетном пульте.

_17

Ревун заставил Тулаева вздрогнуть. Сразу после появления этого истошного волчьего воя внутри лодки происходило что-нибудь плохое. Сердце замолотило в тревожный барабан и заставило Тулаева отшатнуться от трапа, хотя он после пары минут раздумий все-таки решил подняться этажом выше.

Палец сам нажал на металлический язычок предохранителя. Пистолет, вскинув к люку дуло-ухо, казалось, вслушивался в рев, за которым вполне могли замаскироваться шаги. Но страшный зверь, рождавший звук, умер, а ничего не произошло.

И от этого Тулаев ощутил себя еще более обреченным. Как будто зверь оттянул казнь, наверняка зная, что пленнику трюма от нее не спастись.

- Бугае-ец! - позвал далекий голос.

Неужели зверь научился говорить по-человечески?

- Бугае-ец, тебя Борода на связь вызывает!

Зверь помолчал и загрохотал пудовыми каблучищами. Он явно спускался с этажа офицерских кают этажом ниже.

Тулаев с сожалением посмотрел на валяющуюся у ног Бугайца проволоку. Сделать второй раз электрический стул из трапа он уже не успевал.

- Бугае-ец! - уже громче, пробулькивающим горлом проорал зверь. - Вот козел!

- Я тут, брата-ан, - прикрыв ладонью рот, голосом-стоном ответил Тулаев. - Я но-огу сломал...

- Ты где?

Кирпичи били и били над головой. Зверь будто бы месил глину своими огромными ножищами. Наверно, ноги у него были самой развитой частью тела. Глазам эта роль не досталась.

Каблучищи выбивали над головой Тулаева чечетку, но к люку не приближались.

- Ты где... твою мать?..

- Я внизу-у, - согревая ладонь дыханием, повторно

простонал Тулаев.

- Где внизу?

Шаги замерли. Возможно, на время ноги все-таки решили уступить свою лидерскую роль глазам.

- А-а!.. Внизу! - обрадовался зверь.

В полумрак трюма, где после снятия проволоки Тулаев так и не включил свет, осторожно стали спускаться американские десантные ботинки. Их размер - не больше сорок второго - плохо соответствовал хриплому, пробулькивающему голосу хозяина. А когда показалась коленка с углом торчащей от нее черной тканью комбеза, по длине голени Тулаев сразу определил рост - не больше метра семидесяти пяти. Зверь оказался меньше и щуплее, чем можно было предположить. Связь между ним и ревуном, страшным истошным ревуном, мгновенно исчезла. Остались лишь сумрачный трюм, Тулаев и парень его же роста и комплекции.

- В этой темнотище не только ногу можно сломать, но и кое-что поценнее, - предположил нырнувший уже по плечи в трюм парень.

Самое ценное, оказавшись точно между ступеньками трапа, заставило Тулаева бросить вперед кулак. Он с яростью вмялся во что-то мягкое.

- У-у! - взвыл парень.

Такой неподдельной грусти и боли не было еще ни в одной песне на нашей эстраде. Вой парня мог стать хитом века и выжать слезу у кого угодно. Но только не у Тулаева. Он не услышал звука. Наверное, потому, что не хотел слышать. Любой звук демаскировал его. А сейчас он меньше всего хотел этого.

Схватившись за скользкий поручень трапа, Тулаев бросил себя во вращение, вылетел к спине парня и с замаха ударил ногой по почкам, но парень именно в этот момент все-таки решил не только петь, но и скорчиться, и удар пришелся по бедрам. Лоб парня вмялся в стальной брус ступеньки, и он сразу перестал выть, словно какому-то слушателю это надоело, и он отключил пластинку.

Черное тело, превратившись в тряпичную куклу, сползло по трапу вниз. Тулаев вскинул голову к свету, не нашел в нем ничего опасного, но все-таки оттащил парня в угол. Влажными матросскими носками он связал ему руки и ноги, вытянул из кобуры еще одну "Ческу збройовку" с полной обоймой и уже хотел новому пленнику вбить в рот кляп из последнего оставшегося на палубе синего матросского носка с дыркой на пятке, но что-то остановило его.

Лицом его недавний соперник совсем не походил на зверя. Он не походил даже на Бугайца, у которого в жестких складках у губ и глаз явно читалось зековское прошлое. А может, и не читалось, но только парень не ощущался дитем зоны. Такие, скорее, бывают отличниками и передовиками. Он даже был красив. Хотя, говорят, все маньяки как правило довольно красивы. За приятной личиной часто дремлет зверь, но Тулаев уже перестал бояться зверя. Без ревуна он был совсем не страшен.

Тулаев надавил пальцем на точку пробуждения на шее. Захрипевшим горлом парень хватанул воздух, почмокал, будто проверял его на вкус, и медленно открыл глаза. Пистолет в руке Тулаева тут же всплыл к ним.

Смешно сведя глаза у переносицы, парень посмотрел на черную дыру ствола и спросил у нее:

- Ты чего, Буг... гаец?

Только по этому вопросу Тулаев понял, что парень или плохо знает Бугайца, или не знает вовсе. Значит, он был не из матросов-контрактников.

- Если ты издашь хоть один громкий звук, я продырявлю тебе

башку, - шепотом рассказал о его возможной судьбе Тулаев.

- Ты меня хорошо понял?

- Д-да, - потрясенно ответил он и сжал ноги в коленях.

Самое ценное, наверное, опять остро напомнило о себе.

- Сколько вас? - еще чуть ближе придвинув пистолет, спросил Тулаев.

Черные глаза парня вот-вот должны были нырнуть под переносицу.

- Кого? - опять спросил он у безмолвного зрачка ствола.

- Вас, группы захвата?

- Две...двенадцать.

- Врешь, - прохрипел Тулаев, хотя парню поверил.

- Нет-нет, я не вру, - быстро облизнув губы, ответил он. - Нас ровно двенадцать. Плюс восемнадцать спецов...

- Кто это?

- Ну, моряки... Они везут нас, значит...

"Тридцать, - холодно сложил в голове Тулаев. Врагов было ровно столько, сколько патронов в обеих обоймах. - А еще трое оставшихся контрактников. И Дрожжин. Явно Дрожжин. И минус Бугаец и этот пацан. И плюс какие-нибудь предатели. На любой войне всегда есть предатели. Иначе это не война, а кинокомедия".

- Кто такой Борода? - оборвал свои мысли Тулаев.

- Бо... Это... это командир группы...

Парень ответил через силу. Даже в таком положении он, кажется, больше боялся Бороды, чем странного человека с пистолетом, одетого к тому же в их униформу.

- Он - бывший десантник? - почему-то решил Тулаев.

- Нет... Он из наемников.

- В каком смысле?

- Он в Чечне воевал... На той стороне...

Глаза парня, так долго раздавливавшие переносицу, наконец-то вернулись на свои места. Он впервые посмотрел на лицо Тулаева и с вызовом произнес:

- А ты не Бугаец. Ты...

- Какова цель вашей группы?

- Ты меня кастрировал, гад, - упорно не разжимал он коленок.

Кажется, в парне начинал просыпаться спецназовец. Или зверь. Тулаев по себе знал, что если он работал не как снайпер, не в одиночку, а шел на задание в группе, то он уже себя переставал ощущать. Что-то мощное, фантомное обволакивало их всех, и группа, сплавившись в единый организм, делала совсем не то, что сделал бы он в одиночку. Наверное, этот красивый парень с волоокими глазами артиста-любовника уже испытал подобное чувство, когда высаживался на борт лодки. Возможно, с ним он и спускался в трюм, выполняя приказ Бороды. В забытьи и при первых минутах разговора он забыл о нем и только теперь вспомнил о дурманящем чувстве группы. Как будто оно дымкой отлетело от него, посмотрело на его испуганные глаза и, решив вернуть парню уверенность, снова втекло в его уши.

- Санька, ты где застрял? - сквозь гул механизмов долетел голос с офицерской палубы.

- Молчать! - хриплым шепотом скомандовал Тулаев и прижал ствол ко лбу парня.

- Са-анька!.. Твою мать!..

- Сколько их наверху? - спросил Тулаев.

- Ты идиот, - смело ответил парень. - Тебя все равно убьют.

- Только после тебя, - огрызнулся он.

- Ско-ок, иди сюда! - неожиданно заорал пленник и червем стал извиваться под Тулаевым. - Тут...

Пальцы левой руки обхватили мягкое, подергивающее кадыком горло пленника, стали душить его. Правой руке упорно мешал пистолет, а бросить его, хотя бы на время, Тулаев почему-то не мог. Парень хрипел, бился снизу коленями по голеням обеих ног Тулаева и вот-вот должен был выскользнуть из-под пресса.

Пистолет с металлическим звоном упал на дно трюма. Правая рука получила долгожданную свободу и, скользнув к шее парня, к камням позвонков, все-таки нашла отключающую точку. Червь, бивший в судорогах соперника, сразу стих. Тулаев разжал пальцы левой руки, посмотрел сквозь полумрак трюма на уснувшее лицо парня, и тот показался ему огромной пластиковой куклой. Одну кнопку нажмешь - включается. Вторую - выключается.

- Санька, ты что, заснул? - до страшного близко спросил кто-то рядом.

Рука Тулаева, лихорадочно ощупывая дно, никак не могла найти пистолет. А второй, о котором он совершенно забыл, висел сзади, в кобуре, и казался всего лишь частью комбинезона.

Под топот ботинок в трюм ударил свет карманного фонарика, выхватил слоновью фигуру Бугайца в трусах и тельняшке, скользнул влево, наткнулся на бледную маску парня, дрогнул, молнией мелькнул по вогнутому днищу, по ящикам с вином и снова вернулся к маске.

- Санька, ты чего? - испуганно спросил хозяин фонаря.

Он растянуто, выжидательно шагнул к лежащему напарнику, нагнулся к нему и вдруг увидел, что из-под мышки у того торчит ствол пистолета.

- Са... Са... ты...

Его левая рука медленно поплыла к спине, утяжеленной кобурой пистолета. Он не знал, почему напарник зажал ствол под мышкой, но то, что он зажал именно таким, сонным или даже убитым, уже было зловещим. Как и весь трюм, где лежали сразу двое из группы, и было так тихо, что ощущалось даже шипение, с которым свет фонаря лился по лицу парня.

- Не двигайся, - глухо произнес из-под Саньки Тулаев. - Шевеление смерть.

Это его пистолет смотрел на нового незнакомца, а тот зачарованно, по-кроличьи глядел на него. Возможно, ему показалось, что разговаривал пистолет. Возможно, он сразу и не поверил, что услышал какие-то слова. Он уже успел заметить, что на лодке было слишком много непонятного, а то и странного. Бестелесный голос мог оказаться призраком трюма. Есть же призраки в старинных английских замках. А почему их может не быть на лодке?

- Не двигайся, - чуть громче и чуть упрямее повторил Тулаев.

Лицо гостя было за гранью света. Оно существовало как часть тьмы, и Тулаев упрямо не мог никак представить его. Он словно бы скомандовал тьме. Но способна ли тьма подчиняться?

- Казбе-ек, - жалостно пропел гость.

Это уже напоминало бред. Папиросы "Казбек" уже давно никто в мире не курил, а гора Казбек находилась совсем не в этом трюме.

- Казбе-ек! - вдруг вскинулся парень в крике и задом отпрыгнул к Бугайцу.

Тулаев успел поймать на грани света и тьмы движение, которым гость вырвал что-то из-за спины. Оно осталось там, за гранью, в густой битумной черноте. Свет фонарика упрямо бил и бил в глаза и, когда тьма взбила красную искру, и над Тулаевым тупо, с хыканьем дернулось тело красивого парня, он машинально надавил на спусковой крючок.

- Казбе-е-е...

Свет упал и разбился. Звон осколков фонарика получился очень коротким. Тьма победила. Она тоже с грохотом упала на дно трюма. Но если упала, значит, проиграла?

- Чего?! - закричали сверху два голоса одновременно.

- Казбе-ек, я ногу сломал! - с истеричными нотками парня взвизгнул Тулаев.

Только после голосов сверху он понял, что Казбек - не гора и не папиросы. Казбек - имя.

Парень, под которым он лежал, хрипел и силился что-то сказать. Наверное, он не хотел умирать. Никто не хочет умирать. Особенно когда тебе двадцать пять и у тебя лицо Ален Делона.

- Ти гиде, брат?! - раздался над трапом уже один голос.

- Тут, внизу, - снова прикрыв рот ладонью, прохрипел Тулаев.

- Ти стреляль?

- Я-а...

- Вы кого?

- В моряка одного...

- Свижися с Барадой! - заорал вверх мужик с кавказским акцентом. - Тут чэ-пэ.

Он явно командовал тем или теми, кто остались на офицерской палубе.

- Чего? - басом ответили оттуда, и Тулаев понял, что у него в запасе не больше пяти-семи секунд.

- Бараде, говорью, сообщчи, чито...

Тулаев схватился левой рукой за нижнюю ступеньку трапа, вытащил себя из-под хрипящего парня, лежа на спине увидел прямо над собой, над люком, вытянутое дыней лицо с огненно-рыжей бородой и выстрелил ему точно в срез над нагрудным карманом.

- Ба...

- Чего?!

- Ба...

Бородатый отшатнулся от люка, пьяно качнулся, ударился спиной о переборку каюты и с остекленевшими глазами сполз по ней на палубу, оставляя за собой ярко-красный, такой необычный на белом цвет.

Тулаев, совсем забыв о том, что человеку нужно дышать, чтобы не умереть, взлетел по трапу, бросился к следующему и, наткнувшись взглядом на огромную черную фигуру с "Кедром" под мышкой, заорал:

- На пол! Я сказал, на пол!

Правая лапища гиганта лежала на здоровенной телефонной трубке. Секунда - и он вырвет ее из зажимов, удерживающих трубку на стене, и соединится с отсеком, где находится Борода.

Тулаев выстрелил по пальцам. Черная трещина змеей метнулась по пакетнику под трубкой и тут же лопнула кровью. Или кровь, ударив с пальцев по пакетнику, заставила его треснуть. Но, скорее всего, это произошло одновременно. И так быстро, что гигант не успел вырвать трубку из зажимов.

- У-уй! - сунул он онемевшие пальцы под мышку и удивленно посмотрел на Тулаева.

Лицо - чужое. Униформа - родная. Лицо - минус. Униформа - плюс. За пару секунд в голове гиганта все его чувства не меньше десятка раз качнулись от минуса к плюсу, и только то, что за свою прежнюю жизнь телохранителя парень больше встречался с минусами, чем с плюсами, заставило его на третьей секунде вырвать окровавленные пальцы из-под мышки и бросить их к спусковому крючку "Кедра".

- На пол! - под выстрел все по тем же упрямым пальцам крикнул Тулаев и прыгнул вправо, к пластиковой двери.

Ударил в нее плечом и, с ужасом заметив, что она распахнулась легко, без сопротивления, упал вовнутрь помещения. Вскочил и испугался не меньше, чем от вида гиганта с "Кедром". От стен комнаты, которая оказалась кают-компанией, на него ошарашенно смотрела не меньше чем двумя сотнями глаз синяя толпа. Для нее он был одним из людей в черных комбинезонах. Одним из бандитов.

Проем двери намертво забил своим огромным телом охранник.

Его окровавленные пальцы держали наизготовку "Кедр".

- Э-эх! - крикнул кто-то слева от гиганта и прыгнул на него.

"Кедр", сбитый движением, пустил очередь по стене. Тулаев хотел выстрелить в голову гиганта, но не мог, потому что ее теперь закрывала чья-то синяя спина.

- Су-уки!.. Я-а ва-ас!.. - басом загрохотал охранник, но сразу двое повисли у него на враз умолкнувшем автомате.

Синие клещи из подводницких курток сжали гиганта с двух сторон, повалили его, смяли под собой. Он еще что-то кричал, матюгался, хрипел, но казалось, что кричит, матюгается и хрипит синий барахтающийся курган.

Тулаев опустил руку с пистолетом, и тут же его сбили с ног. Он больно упал на бок, выронил оружие и спасаясь от синей ярости, сгреб за грудки самого верхнего из нападавших.

- Убью, падлюка! Убью! - брызгал он слюной и пытался кулаком попасть по голове Тулаева, но кто-то слева эту же голову старался ухватить за шею, зажать согнутой в локте рукой, и главный противник бил именно по этой руке.

- Я свой! Свой! Свой! Идиоты, я же свой! Я - Тулаев!..

Нет, я - Корнеев!

- Убью, тварь бандитская! Уб-б...

- Вовка, не бей! Это ж психолог из Москвы!

- Уб-б..

- Не бей! Посмотри! У него рожа не бандитская! Он из

Москвы!

- Я - Ком... Кох-х... Корнеев... Из Москвы, - уцепился он за слово, остановившее кулак над ним.

Рука, обхватывавшая горло, обмякла и сползла с него. Лежащий на Тулаеве подводник подался назад и со злостью прохрипел:

- Так он же в их форме!

- Я нейтрализовал трех бандитов, - еле смог произнести Тулаев.

Язык устал сильнее, чем все тело, хотя на руках и ногах мешками сидели подводники.

- Я... снял форму с одного... Я... Тюльки вы, а не подводники, - из последних сил ругнулся он.

- Так это ты! - наконец-то узнал его Вова-ракетчик, верхом сидящий на Тулаеве. - Пол-литр-работник, твою мать!

- Я тебе голову за политработников оторву, - жесткими пальцами сжал плечо Вовы-ракетчика замповосп лодки. - Я тебе сколько раз говорил, чтоб ты язычок укоротил! Я...

- Иди ты!

Резким движением Вова-ракетчик вырвал из крабьих тисков замповоспа плечо, решил сказать еще что-нибудь колкое, но в коридоре яростно, нервно зазвонил телефон. Таких грубых звуков не существовало даже у дверных замков, с которыми раньше сдавали квартиры под заселение советские строители.

- Идиоты, отпустите меня! - криком согнал с себя

подводников Тулаев.

Все, кроме Вовы-ракетчика, безропотно подчинились приказу.

Его же пришлось сбросить с себя как одеяло во сне - ногами.

- Где здоровяк?! Ну, бандит?! - глазами заметался по

кают-компании вскочивший Тулаев.

- Здесь, - отступил в сторону механик.

- Это он его завалил, - со спины сообщил Тулаеву

замповосп.

Как всякий политработник, он преувеличивал. То, что механик

- если первым прыгнувшим на гиганта был все-таки он

повис на охраннике, Тулаев видел, но сбила-то его толпа.

Хотя, если разобраться, именно механик своим отчаянным прыжком спас ему жизнь и большого политработницкого преувеличения не было.

Подняв с палубы пистолет, Тулаев поставил его на предохранитель, сунул в жесткую кобуру и спросил гиганта, не глядя на него:

- В каких отсеках еще есть ваши люди?

- Во всех! - зло прохрипел гигант.

Даже со связанными руками и ногами он выглядел угрожающе. Хотелось уйти и больше не встречать его нигде и никогда.

Даже во сне. Такие гиганты приходят в сны еще более страшными, чем в жизни.

- Ты - из телохранителей? - все-таки подняв на него глаза, спросил Тулаев.

Сплющенный треугольник носа, белая гусеница шрама над левой бровью, вбок, на стену, отведенный взгляд.

- Борода из тебя отбивную сделает, - будто бы стене сказал он. - И рыбам на корм выбросит.

А телефон все звонил и звонил, выматывая душу. Еще немного - и трубка бы лопнула от ярости, разбросав по линолеуму острые куски пластика.

- Я ж сказал, Борода тебе глаз на пятку натянет,

радостно отозвался на звонок гигант. - И моргать заставит.

- Заткните ему пасть, - тихо скомандовал Тулаев. - На всю

лодку воняет. - За мной! - махнул Тулаев механику.

Вдвоем они выбежали из онемевшей кают-компании в коридор, к телефону. Трещина змеей лежала на том же месте на пакетнике цвета слоновой кости. Кровь потемнела и казалась уже не кровью, а браком пластиковой крышки.

- Соедини меня с ним! - приказал Тулаев.

- Есть! - крикнул механик и удивился новому чувству.

Раньше он не любил подчиняться. Если и делал это, то как-то вымученно, через силу. Подчинение после паузы выглядело уже и не подчинением чьей-то команде, а подчинением себе. Теперь же ему жгуче захотелось стать исполнительным. Он даже ощутил что-то похожее на любовь к этому странному человеку, который ну никак не соответствовал привычному образу политработника.

А Тулаев, пока механик выщелкивал из металлических зажимов трубку, попытался вспомнить голос Скока. Хотя вспоминать-то и нечего было. Имя Казбек он дважды произнес с тихими, жалостными нотками, по-бараньи вытягивая "е-е". Возможно, он вообще тянул все гласные, как типичный москвич.

Опустив плечи и запрокинув голову, Тулаев закрыл глаза и попытался повторить его голос:

- Слу-ушаю, Борода-а...

- Ты почему молчал?! Кто у вас стрелял?! Я же запретил стрельбу! Вы все приборы перебьете, уроды!

- Они-и взбу-унтовались. При-ишлось да-ать о-очередь на-ад го-олова-ами.

- Ты чего поешь? Что у тебя с голосом?

- Сорва-ал... Когда-а ора-ал на ни-их...

- Усмирили?

- Ага-а...

- Не ага, а так точно! Трупы есть?

- Два-а ра-аненых, - придумал Тулаев.

А может, и не придумал. Лежали же на дне трюма два террориста.

- Где Бугаец?.. Гад, что ж у них так связь шуршит? Хреновые у вас на лодке телефоны, - сказал он кому-то рядом. - Так где Бугаец?

- На-апился в трю-уме.

- Что? Совсем на ногах не стоит?

- В отру-убе.

- Позови Казбека!

В воздухе запахло провалом. Если неточный голос Скока можно было списать на плохую лодочную связь, то "Казбека" Борода вполне мог проверить вопросом, заданным на чеченском. Они явно воевали в одном отряде, явно стали кровными братьями, и Казбека главарь знал и лучше, и глубже, чем остальных в группе.

- Е-есть... Ка-азбек вни-изу... Бу-угайца выта-аскивает вместе с Са-ашкой...

- Быстрее позови! Ты что, приказов не понимаешь?

Понятливый механик подхватил трубку, протянутую Тулаевым, и с яростью вогнал ее в зажимы. Ему очень хотелось выполнить еще один приказ странного москвича. И он его дождался.

- Возьми человек восемь и спустись в трюм. Там трое. Бугаец

и два бандита. Бандиты ранены. Палубой выше - убитый. Всех

сюда, в кают-компанию... Стой!

Механик, уже крикнувший ближайшим слушателям странного разговора "За мной!" и уже по грудь нырнувший в люк, замер и схватился забинтованной рукой за поручень.

- Там - ход в корму? - показал Тулаев вниз.

- Нет, этажом выше. Там люк в дизель-генераторный отсек.

- А пули туда, в тот отсек, не попали, когда он из "Кедра" стрелял?

- Нет. Пули пробили переборку с камбузом.

- Ладно... В общем, задрайте люк в корму наглухо.

- Есть!

- А другой люк? Который ведет в центральный пост?

- Это мое хозяйство! - расталкивая синие робы, как ледокол льдины, в коридор выбрался Вова-ракетчик.

У него было красное лицо, будто он и вправду остудил его о холодные льдины.

- Мы можем туда попасть? - резко спросил его Тулаев.

- Только после отбоя тревоги.

- Почему?

- А по тревоге все подводники изнутри свои отсеки задраивают.

- Какие это подводники? - показал сквозь приоткрытую дверь на гиганта Тулаев. - Это уголовники.

- Нет, у них есть подводники. Я сам видел, как они наши места занимали в центральном посту. И в реакторном - они.

- А ваши кто-нибудь к ним... того... перебежали?

- А что им делать оставалось? - зло спросил

Вова-ракетчик. - Их пообещали убить, если не согласятся.

- Сколько?

- Пятерых я точно знаю. Три - в реакторном. Два - в турбинном. И кажется, еще пару человек на какие-то посты посадили. Это надо по людям проверить. Здесь же все остальные.

- Проверь, - скомандовал Тулаев. - Значит, говоришь, люки по тревоге задраивают изнутри?

- Так точно.

- Значит, и в тот... как его... дизельный... отсек

задраено? - посмотрел на спину последнего сбегающего по

трапу подводника.

- По идее - да. Но среди этих лопухов не было матросов, - ответил Вова-ракетчик.

Он старательно забывал в себе поездного

попутчика-политработника и по частям заменял его москвичом в

черном комбинезоне. Хуже всего заменялось лицо. И тут, и там

оно было одним и тем же. И потому Вова-ракетчик,

разговаривая, старался не смотреть на него.

- А там твой отсек? - показал Тулаев на люк с красными

буквами "О" и "З" над ним.

- Да. Мой. Родные железяки.

- А мы по связи можем на них выйти? Ну, на тех, кто внутри отсеков?

- Можем.

Он красиво, даже пижонисто вырвал все ту же трубку с пакетника, набрал трехзначный номер и протянул ее Тулаеву. Тот плотно сжал соты микторона мокрой ладонью, посмотрел на молчаливых зрителей, над которыми по квадратным фальшивым окнам на переборке кают-компании чернели точки пулевых пробоин, отвернулся от них и долго слушал пустые гудки. Ракетный отсек молчал с упорством осла, отказывающегося идти туда, куда нужно его хозяину. А Тулаеву очень хотелось попасть именно в ракетный отсек.

- Там никого нет, - предположил Вова-ракетчик. - Дай я сам проверю!

- Стой!

- Да это ж секудна!

- А вдруг кто-то есть?

- У них не так много людей, как кажется. Просто они мощно

вооружены.

Из люка на линолеум палубы с металлическим звяканьем легли два пистолета, "Кедр" и "лифчик" с магазинами к нему. Бородатая голова механика и его узкие плечики торчали над срезом люка, точно бюст героя. К голове всплыла перебинтованная кисть и сразу испортила классическую композицию.

- Кавказец, ну... который Казбек, - мертв, - устало доложил механик. Бугаец - жив. Но кляп мы не вынули.

- Правильно. Ему полезно подышать озоном, - вспомнил сырые матросские носки Тулаев.

- А те два тяжело ранены. Доктор колдует над ними.

Тулаев императором стоял в полукольце свиты из синих подводницких курток. Свита ждала указаний. И наверно, не только потому, что он был похож на императора, а и оттого, что на лодке ничего не делается просто так, из желания, а только по команде.

- Проверьте, закрыт ли люк, - не приказал, а попросил он.

- Иди, посмотри, мичман, - конкретизировал кто-то за него команду, и Тулаев невольно обернулся на тихий голос.

Посмотрел, и у него все сжалось внутри. С разбитого в тыкву, в большую опухшую тыкву лица на него смотрел особист. Он и узнал-то его только по глазам. По бегающим, чисто особистским глазам.

- Открыто, - радостно сообщили от люка.

- Так может быть? - настороженно спросил Тулаев Вову-ракетчика, хозяина отсека.

Вместо него снизу, из люка, ответил механик:

- Они одного бойца посылали в центральный пост за списками экипажа, то есть нас. Он, кажется, как раз и нес вахту на два ракетных отсека сразу. Наверно, уходя люк не задраил. Он же не подводник.

- Посмотреть, чего внутри? - предложил Вова-ракетчик.

- Не нужно! - оборвал его Тулаев. - Мы можем ошибаться. А если есть еще один боец? Или два? А если там - засада?

- Смотрите - котяра! - громко объявил кто-то из подводников. - Это не бандитский?

- Это мой, - нашел глазами Прошку Тулаев. - Ты где прятался, поросенок?

Кот удивленно косил единственным глазом на странную одежду на хозяине. В черном комбинезоне он смахивал на огромного бородатого человека, который полчаса назад ворвался в каюту, где спал Прошка. При его появлении кот, калачом лежавший на столе, вскочил на лапы, выгнул спину и зашипел. Бородатый захохотал, сбил его коротким уродливым стволом автомата на палубу и перещелкнул затвором. "Нам запретили внутри лодки стрелять," - напомнил бородатому человек в таком же черном комбинезоне. Наверное, это спасло Прошку. Бородач плюнул на кота, забившегося в угол, и, громко ступая железными каблучищами, вышел из каюты. Прошка долго стирал вязкую вонючую слюну с мордочки. Ему очень хотелось найти Тулаева и пожаловаться ему, потеревшись о ногу, но хозяин куда-то пропал, а выходить из каюты и опять натыкаться на жуткого бородача не хотелось.

- Ну, чего ты хочешь? - сел на корточки Тулаев и погладил серую мордашку кота. - Проголодался, что ли?

Прошка больше не хотел тереться о комбинезон. Он пах чем-то чужим и неприятным. Скользнув взглядом но ногам подводников, кот заметил приоткрытый лаз в стене. Оттуда донесся еле уловимый шуршащий звук. В душе кота на одной нудной струне заныло что-то охотничье, азартное, и он, беззвучно ступая на подушечки, внутри которых замерли в ожидании когти, заскользил к люку.

- Ты куда? - удивился Тулаев.

Кот мягко вспрыгнул на срез люка и нырнул в черноту.

- Как разведчик, - сказал механик.

- А после этого ракетного отсека есть еще один ракетный, - глухим голосом пояснил Вова-ракетчик. - Центральный пост уже за ним.

За спинами подводников в истошном реве зашелся телефон. Тулаев вздрогнул, будто от трубки до него долетел не звук, а пуля, и тут же услышал радостный крик:

- Смотрите, кот вернулся! С крысенком!

Хвост у Прошки стоял трубой. В зубах он нес обмякшего серого крысенка, по дурости и малолетству вылезшего из трюмов наверх. У кота был вид победителя. Он положил мертвое тельце к ногам Тулаева и, гордо вскинув мордочку, посмотрел на него своим единственным горящим глазом.

- Значит, в тех отсеках никого нет, - тихо произнес Тулаев.

А телефон все завывал и завывал за спиной. Хотелось развернуться и всадить в него обойму. Но легче всего было уйти от телефона. И Тулаев сделал то, на что бы он без противных звонков не сразу бы решился.

- Держи, - протянул он один из пистолетов Вове-ракетчику. - Стрелял когда-нибудь?

- Да. В училище.

Вова-ракетчик смотрел на пистолет, как на пупыристую зеленую жабу, которую ему положили на ладонь. Может, он и не стрелял вовсе, но кому-то же нужно было отдавать оружие. Тулаев показал Вове-ракетчику, как сбрасывается предохранитель, но потом снова вернул его в исходное.

- Я тоже с вами пойду, - шагнул к Тулаеву механик.

Его перебинтованная кисть жалко смотрелась на черном корпусе

"Кедра". Указательный палец, единственный палец, виднеющийся

из-под бинтов, упрямо лежал на спусковом крючке, и Тулаев не стал спорить с этим пальцем.

- Ладно, - согласился он. - Кто еще умеет владеть оружием?

Из синей толпы вышло несколько человек. Над ними возвышался огромный седой боцман. Он был похож своей выбеленной головой на горную вершину, выделяющуюся над хребтом. Тулаев совсем не хотел выдавать пистолет пожилому боцману, но на куртках подводников не было погон, и оттого они все смотрелись в одном звании и почти в одном возрасте. Седина тоже казалась случайной. И он все же выдал боцману "Ческу збройовку" раненого Саши-красавчика.

- Я пойду первым, - предложил Вова-ракетчик. - Эти отсеки

мое заведование.

- Хорошо, - согласился Тулаев.

Это не выглядело сдачей командирских полномочий. Это скорее походило на появление проводника в группе. А проводник - всего лишь рядовой член группы.

Они довольно быстро прошли оба ракетных отсека, уткнулись в люк с привычными буквами "О" и "З" над ним. Вова-ракетчик попытался открыть его.

- Не получится, - хмуро предположил из-за его спины механик. Посыльный этот люк задраил. Или Дрожжин задраил. Он в этом деле мужик тщательный.

- У вас взрывчатки никакой на борту нет? - спросил Тулаев.

- Какой взрывчатки? - удивился механик.

После заданного вопроса Тулаев в его глазах начинал терять командирский вес.

- Люк же бронированный, - с раздражением пояснил он. - Сорок миллиметров толщиной. Он выдерживает давление десять килограмм на квадратный сантиметр. Мы если даже этот отсек затопим, его не вырвет.

- Значит, тупик, - про себя произнес Тулаев.

- Слушай, мех, а это... - влез в разговор Вова-ракетчик. - Под

ГКП - гиропост. Они там это... одного нашего посадили... Ну, электрика штурманского. Из молоденьких матросов. Я только сейчас вспомнил. Я думал, он с нами. А сейчас припоминаю, что его точно в кают-компании не было...

- Ты не ошибаешься? - оживился механик.

- Ну да! Больше мне делать нечего, как трепаться! Тебе как раз

руку перебинтовывали, когда они одного новенького по челюсти

врезали и, кажись, впихнули в гиропост. У них, видно, с

штурманскими электриками - труба. А без гирокомпаса, сам

понимаешь, никуда они не денутся. Не видел я того матроса в кают-компании. Не видел, а если бы...

Механик не стал дослушивать словоохотливого Вову-ракетчика и бросился к пакетнику связи "Лиственницы". Вырвал из металлического держателя коричневый рожок, притопил на пульте кнопку гиропоста и вкрадчиво подышал на соты микрофона:

- Ракетный отсек, гиропост. Сынок, выйди на связь. С тобой разговаривает механик лодки. Ты меня помнишь, сынок? Я с бородой. К тебе мама две недели назад приезжала, и я ее на своей машине в гостиницу отвозил. Помнишь?

- Х-хде вы? - испуганным шепотом прохрипели соты динамика.

- Рядом. В ракетном отсеке. Ты один на посту?

- Од-дин.

- Сынок, ты должен спасти лодку. Ты знаешь, как пройти к люку между центральным отсеком и ракетным? - явную глупость спросил механик.

Конечно, любой матрос, тем более сдавший на право самостоятельного несения вахты, знал это. Но в вопросе скрывалась просьба, а не интерес, и матросик сразу понял ее.

- Я попробую. Я только старпома боюсь. Он там, возле люка.

- А ты не спеши. Ты погоди. Пусть он уйдет из отсека. Он уходил уже когда-нибудь?

- Еще ни разу.

- Сынок, мы будем все время рядом с люком. Все время. Понимаешь? Мы будем ждать.

Гиропост не ответил. Либо матрос понял все и без лишних слов, либо испугался, что его разговор засекут сверху, из ГКП. Он только выдохнул долгим вязким стоном в динамик и отключил связь.

И тут же по лодке точком прошел гул, будто лодка тоже вздохнула вслед за матросиком, и Тулаев испуганно посмотрел на Вову-ракетчика. Тот был еще более испуганным. А может, в его лице, как в зеркале, отразился испуг Тулаева? Но он действительно ничего не понимал в звуках лодки в отличие от своего соседа.

- Они... они... сделали пуск, - онемевшими губами еле выговорил Вова-ракетчик. - Св-волочи!.. Они все-таки сделали пуск... Но как они смогли это сделать?! Как?!

Межинский замедленно, будто в рапидной съемке, положил телефонную трубку и посмотрел сквозь Четверика. В накатившей тишине стало слышно, как тикают в углу кабинета огромные, в форме деревянной башни, часы, оставшиеся еще со времен, когда здесь заседал и думал о судьбах необъятной страны какой-то чин Центрального Комитета Коммунистической партии.

Таким обалдевшим Четверик еще ни разу не видел начальника.

Межинский от новости, кажется, не только ослеп, но и оглох.

- М-да... Сан-Барбуза, - произнес себе под нос Четверик. - Хорошенькое названьице! Как два арбуза...

Даже эти глупые звуки не встряхнули начальника. Межинский упрямо изображал из себя монумент. С такой сединой и с такими упрямо сжатыми губами мог быть если не римский император, то сенатор - точно. Но ни один скульптор в мире не знал, что именно в эту минуту существует такой способный натурщик, и тяжкий труд Межинского пропадал даром.

- Можно, я ваши закурю? - одновременно с вопросом перегнулся через стол и вырвал сигарету из бело-синей пачки Четверик.

У начальника сейчас несложно было вытянуть бумажник. Ни один мускул на его лице не дрогнул бы.

Хрустнуло кожаное кресло. Прикуривавший Четверик не заметил момент оживления. Когда он положил зажигалку начальника рядом с его пачкой, в глаза Межинского вернулась жизнь. Во всяком случае, они были грустными. У памятников не бывает настолько грустных глаз.

- Они все-таки сделали ракетный пуск...

Горящая сигарета выпала изо рта Четверика.

- Как?! По Москве?! - вскрикнул он.

- Нет, по Камчатке.

- А-а! - вскинулся Четверик.

Сзади него с артиллерийским залпом грохнулся стул. Хлипкая спинка, отлетев, ударила по часам, и они испуганно стали отбивать семнадцать ноль-ноль московского времени.

- Ну надо же! Прожег новые брюки! - чуть не плача, смотрел на ровный черный ободочек на левой штанине Четверик.

Из дырочки торчал пучочек смоляных волос. Они раскачивались, будто смеялись над незадачливым хозяином.

- Сядь! - заставил его оторвать взгляд от брюк Межинский.

Четверик поднял стул без спинки, но сел на другой. И только сейчас заметил, что в кабинете все стало иным. Мрачные фиолетовые тени лежали в углах кабинета, а лицо начальника из бледного перекрасилось в серо-землистое. Глаза сами собой вскинулись к верху окна. Вместо солнца, еще недавно стоявшего в нем яркой желтой лампой, там висел черно-сизый комок тучи.

- По Камчатке? - у себя спросил Четверик и с собой не

согласился: - Это невозможно. Нужны коды...

- А у них получилось...

- Правда?

- Что там было в последнем их сообщении? - обернулся Межинский к сейфу.

На стол плашмя упала красная папка. Когда все вокруг было серо-синим, это цветовое пятно смотрелось издевательски. Стол как будто подожгли в том месте, куда легла папка. Межинский резко раскрыл ее. Огонь исчез из кабинета. Теперь на Четверика смотрели круглыми глазенками-дырками от скоросшивателя какие-то важные бумаги.

- Вот... Точно, - нашел документ Межинский. - Они сообщили, что дают последнее предупреждение в виде ракетного залпа. Практической ракетой. Да, практической. И бить будут в северную часть полигона, а не в южную, как нужно было по плану стрельб...

- Попали? - Наклонился над столом Четверик.

Текст новой записки, продиктованной неизвестным террористом из телефона-автомата в канцелярию Совета Безопасности, он уже слышал два часа назад, но почти все забыл, и теперь до тошноты в голове пытался прочесть перевернутые слова.

- Они выстрелили!.. Понимаешь ты это или нет?! - Межинский

ударил кулаком по лежащей на столе бумаге. - И это главное! Значит, они могут нанести удар и по Москве! Как здесь же написано! - ткнул он пальцем в какое-то слово и ногтем разорвал его.

Разгладил лист, придавил обрезанный кусочек бумаги. Разорванным оказалось слово "ядерная".

- Точно - ядерная ракета! - в ужасе посмотрел он на слово. - Москве хватит одной. А их тринадцать...

- Но как они сумели дать ракетный залп? - не мог избавиться от удивления Четверик. - Нужны же команды... ну, в смысле код из Генерального Штаба...

Перед глазами Межинского возникло черствое лицо Свидерского. Но он ничего не сказал о нем. Чем меньше людей знает тайну, тем больше вероятность, что она умрет именно с ними.

- Кодовый сигнал поступил с какого-то судна, находящегося в

районе Новой Земли, - сообщил он Четверику. - Спутник засек

судно из космоса. Кстати, от него не так уж далеко до предполагаемого места нахождения лодки. Судя по направлению движения, они стремятся укрыться под кромкой льдов.

- Это, наверно, неблизкий путь. Сейчас же лето...

- Я бы не сказал. Час назад я был у моряков. Они показали мне на карте эту границу. Она тянется вдоль южных берегов Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа, а потом спускается вниз, к Новой Земле.

- А идут они в каком направлении?

- Вверх... В смысле, на север, к проходу между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа. Моряки сказали, что именно оттуда по большей части проникают к нашим берегам американские лодки. Неужели они решили плыть прямо к Штатам?..

- Виктор Иванович, но если спутник засек лодку, значит, он ее ведет... Может, уничтожить лодку?

- Спутник засек старт с глубины. Саму лодку он не видит.

- Неужели у нас такие плохие спутники?

- Хор-рошие! - огрызнулся Межинский. - Такие же, как у американцев или французов... Голицыно-два дало техническую сводку по своим возможностям. Они способны засечь лодку на глубине двойной прозрачности моря, то есть в лучшем случае до пятидесяти метров. Да, именно пятидесяти. Моряки назвали такую цифру для этого региона в это время года... А у данного проекта лодки только рабочая глубина погружения - где-то в районе трехсот метров. А захочет - нырнет и за триста... И за четыреста...

- И сколько они могут не всплывать?

- Почти три месяца.

Именно в этот момент Межинский вспомнил о Тулаеве. Один в поле не воин. Правда, подводная лодка - это не поле. Но в любом случае Тулаев, даже на время ставший Корнеевым, один. И что он сможет, если по старой мировой статистике потери наступающих всегда превышают потери обороняющихся в три раза? Умереть сразу?

Межинский перевел взгляд на помутневшее, ставшее каким-то осенним окно, и с горечью подумал, что Тулаев больше не увидит дневного света. Даже тусклого московского.

А Четверик, сложив губы трубочкой, издал звук, похожий и на стон, и на свист одновременно.

- Они загнали Кремль в угол, - дополнил он словами свою заунывную мелодию.

- Они загнали нас в угол.

Пальцы Межинского вырвали сигарету из пачки, задумчиво помяли ее хрупкое тельце, скомкали и швырнули мимо урны. Повернувшись к сейфу, он опять что-то достал из него и положил поверх бумаги с текстом террористов.

- Завтра вылетишь в Гавану, - не поднимая глаз, приказал он Четверику. - Оттуда до Сан-Барбузы есть рейсы местной карибской авиакомпании.

Четверик грустно посмотрел на международный паспорт, изнутри которого, если его развернуть, явно взглянул бы на него суровыми глазами еще один Четверик. Под фамилией какого-нибудь Карла Мендеса из Картахены. Рядом с паспортом лежала плотная пачка долларов и две кредитные карточки. От их вида на сердце стало чуть веселее. Тягостная поездка начинала казаться курортным вояжем.

- Испанский не забыл? - спросил Межинский.

- Не забывается такое никогда.

В голове тележным колесом завертелись одни и те же слова: малярия, лихорадка, чума... Малярия, лихорадка, чума... Скорее всего, на этой клятой тропической Сан-Барбузе разгуливали совсем иные болячки, но Четверику упрямо казалось, что там будут именно эти три зверя: малярия, лихорадка, чума. В Западной Сахаре, где он ровно год отбыл в роли наблюдателя ООН на затихшем фронте войны между Марокко и Мавританией, в крохотном городке в пустыне знали и помнили чуму, холеру, тиф и дизентерию. От прививки, сделанной в первые дни, отваливалась спина и мир казался доменной печью. Но без прививки он умер бы уже в первый месяц службы. Сахара умела быстро заглатывать свеженьких стерильных ребят из Европы.

- Мне бы привиться нужно, - напомнил Четверик.

- Сделаешь на Кубе. Тебя встретят люди из посольства. На Сан-Барбузе выяснишь, какому банку принадлежит указанный террористами счет. Но все-таки твоя основная задача - найти Зака.

- Зака? - вскинул чернявую голову Четверик. - Вы думаете, его уже здесь нет?

- Из лаборатории дали первые данные по обработке голоса

террориста. Дважды звонил один и тот же человек. Но не Зак.

- Эти умники способны доказать, что это не Зак?

- Способны! - Грудью налег на стол Межинский. - Оказывается могут. Звонил не Зак. У голоса террориста нет раздвоения третьей частотной форманты, - словами эксперта-слухача сказал Межинский, но сказал с таким видом, будто это открыл он один.

- И вы считаете...

- Я уверен, что Зак если не там, то уже в пути. Он слишком уверен

в том, что у них все получится... К сожалению, у них как раз все и

получается...

Телефонный звонок оборвал его начинающуюся речь о способе, с помощью которого Зак мог по поддельному паспорту пересечь прозрачную границу между Россией и, к примеру, Украиной или Белоруссией и раствориться для начала среди городов тесной

Западной Европы, чтобы потом всплыть уже среди пальм Латинской Америки.

- Да, - ответил трубке Межинский и снова превратился в монумент.

Четверику стало холодно. Он почему-то подумал, что лодка сделала еще один залп. Уже ядерной ракетой.

- Есть, - исчез монумент.

Межинский бережно положил трубку и сказал, снова глядя сквозь Четверика:

- Меня вызывает президент. Он в ярости...

Больше всего в жизни Дрожжин не любил штурманов и штурманские карты. Он не помнил ни одной прокладки по кораблевождению, которую он в училище сдал бы с первого раза. Дрейфы, течения, невязки, глубины, пеленги, магнитные склонения, астрономические таблицы, смешавшись в голове будущего ракетчика, родили гремучую смесь. Он весь пропитался ею и если даже встречал в жизни хорошего штурмана, не мог сдержать к нему неприязни, как будто бы все штурманы мира составляли единую мафию, решившую извести Дрожжина.

Но еще большим злом казались ему карты. От каждой из них он ждал подвоха. Он не верил, что на них точно указаны глубины, не верил, что именно так, а не иначе направлены подводные течения, не верил, что лодка находится именно в этой точке, а не в другой.

Штурманские карты составляли обычные советские люди, а Дрожжин не помнил хоть что-то из своей жизни, что советские люди делали качественно.

Сейчас он стоял в центральном посту над прокладочным столом, смотрел на сиреневую извилистую линию, обозначающую на карте границу распространения дрейфующего льда, и думал, что только идиот мог на это время года определить здесь границу. Ну откуда картограф мог знать, что лето окажется таким жарким? Границу явно оплавило, сдвинуло севернее, а значит, и минута, когда Дрожжин мог ощутить себя спокойнее, минута, когда лодка уйдет под кромку льда и станет недоступна для надводных кораблей, отодвигалась на час, а то и больше от ожидаемой. А то, что за ними уже выслали ораву противолодочных кораблей, он даже не сомневался.

- Через одиннадцать минут наша очередь передавать сообщение, напомнила из кресла Лариса.

- Что?

- Наша очередь, говорю.

Он вскинул глаза на лодочные часы и опять ожегся о пулевую дыру в них.

- Таарищ камадир, - странным голосом произнес со своего штатного места механик, - паара атбой тр-ревоги аб... бъявить...

- Вы... ты... Ты что, пьян?! - вскрикнул Дрожжин.

- Не трогай его, - мягким кошачьим голоском остановила его

Лариса. - Он хороший спец. Он будет болеть, если не выпьет.