Страна Изобилия

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

“ Косыгинские реформы” 1965 года привели к тому, что в карманах у директоров заводов оказалось немало денег, однако тому, чтобы остановить замедление темпов роста в СССР, отнюдь не поспособствовали. Даже согласно приукрашенным официальным данным, за время пятилетки, которая охватывала с 1966 по 1970 год, был достигнут лишь небольшой подъем на o,5 %. По оценкам ЦРУ он составлял всего 0,2 %, а более поздние пересчеты показывают, что никакого улучшения, возможно, не было вообще. Каким бы этот эффект ни был, он носил кратковременный характер; во всех отчетах, официальных и неофициальных, темпы роста впоследствии продолжали неумолимо падать, пятилетка за пятилеткой, мрачно двигаясь вниз, к нулю. Механизм роста буксовал. Левиафановы шестеренки заело. Это стало одной из причин относительной потери авторитета самого Косыгина в правительстве. Когда сняли Хрущева, они с Брежневым стояли наравне. К концу бо-х Косыгин стал всего лишь одним из министров брежневского правительства, мелкой сошкой, явно подчиняющейся безмятежно-хитрому специалисту по “организации и психологии”. В политическом смысле оказалось, что правильно было даже не пытаться.

Ибо подмога пришла оттуда, откуда ее не ожидали. В 1961 году в Западной Сибири было открыто первое месторождение нефти, а к 1969-му геологи — многие из которых были сотрудниками Академгородка — обнаружили их почти шестьдесят, и все были до краев полны нефти, пригодной для продажи. Все были более или менее приведены в действие к 1973-му, когда произошло нефтяное потрясение и цены во всем мире подскочили на 400 %. Внезапно из огромной автократии, пытающейся самостоятельно достичь изобилия, Советский Союз превратился в производителя, поставляющего нефть на мировой рынок, и посыпались нефтедоллары. Внезапно у советского руководства появилась возможность откупиться от некоторых недостатков экономики. Если колхозы по-прежнему не могли прокормить страну, продовольствие можно было потихоньку импортировать. Если народу нужны были товары потребления, можно было купить технологию для их производства, например, целый автозавод, собранный “Фиатом” на берегах Волги. Брежневскому режиму удалось добиться, чтобы в быту появились кое-какие предметы роскоши. В 1968 году в советских домах было jo миллионов телевизоров, а к концу 70-х — 90 миллионов; к этому времени у большинства советских семей появились и холодильники, а у многих — стиральные машины. Отпуска на солнечных черноморских пляжах стали обычным делом. Сигареты, водка, шоколад и парфюмерия обычно стояли на полках, даже тогда, когда там не было мяса и молока.

Однако непредвиденных нефтяных доходов оказалось далеко не достаточно, чтобы покрыть троекратные обещания, данные Хрущевым: военные затраты, по размерам достойные супердержавы, плюс изобилие для потребителей, плюс новая индустриальная революция в полном объеме. Оружие они позволить себе могли — Политбюро в порядке приоритета вкачивало доллары, полученные за нефть, в бомбардировщики, авианосцы и боевые вертолеты, — как ухитрялись и найти некоторое количество масла; однако неограниченное, утопическое изобилие, обещанное Хрущевым к 1980 году, зависело (постольку, поскольку вообще было возможно) от успешной перес тройки экономики на новом уровне технологии и производительности, а на это-то средства как раз не выделялись.

Советская экономика не перешла от угля, стали и цемента к пластмассе, микроэлектронике и автоматической системе управления, если не считать весьма малочисленных примеров их применения на военных предприятиях. Она продолжала соревноваться с тем, что капиталисты делали в р-е годы, а не с тем, что они делали сейчас. Она продолжала в огромных количествах закачивать средства и рабочую силу в сектор тяжелого машиностроения, который некогда предназначался в качестве трамплина для чего-то другого, но теперь работал сам на себя. В последние десятилетия советская индустрия существовала потому, что существовала, — империя инерции, растущая все медленнее и медленнее, и все-таки приобретающая эту скверную отличительную черту: она поглощала большую часть усилий всей экономики, нежели любая другая тяжелая промышленность в истории человечества, до того и после. Каждый год она производила товары, которые все меньше и меньше соответствовали народным нуждам, а начав производить что-либо, обычно продолжала до бесконечности, поскольку не получала никаких сигналов к остановке, кроме безжалостных команд сверху, а люди наверху безжалостностью больше не отличались — во всяком случае в сфере народного хозяйства. Система управления промышленностью становилась все более и более хаотичной, цифры, поступавшие к плановикам, все более и более дутыми. При этом промышленная деятельность, все те затраты рабочего и машинного времени, которые на нее шли, добавляли все меньше и меньше стоимости тому сырью, которое в нее вбухивали. Возможно, вообще ничего не добавляли. Возможно, меньше, чем ничего. Один экономист высказал предположение, что под конец эта система активно разрушала стоимость, превратившись в систему порчи вполне качественных материалов путем превращения их в никому не нужные предметы.

Разрыв между советским и американским уровнем жизни снова резко увеличился. Стало ясно, что, как ни подсчитывай, Советскому Союзу не суждено догнать и перегнать. Все разговоры о полной победе коммунизма были отставлены, а на их место брежневское правительство выдвинуло понятие “развитого социализма” — это была эра, когда СССР мог спокойно объявить, что он уже наступил. Развитому социализму предстояло продолжаться долго, никаких сроков тут поставлено не было. Оставалась единственная проблема — принятая в 1961-м Программа КПСС. Власти о ней словно забыли — так было удобнее. Ее похоронили в молчании и больше о ней не упоминали. Имеется даже материал, опубликованный в одном эмигрантском журнале, где говорится, будто бы несколько граждан из Балашова на самом деле похоронили Программу в капсуле собственноручного изготовления, а когда эксгумировали ее в 80-м и публично зачитали вслух, их быстро арестовали по статье 190 Уголовного кодекса за “распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй”.

Эта история, подозрительно складная, возможно, является примером не события брежневской эпохи, но советского анекдота брежневской эпохи — явления, которое иногда было трудно отличить от реальности, постоянно граничившей с сатирой. Но если этот случай на самом деле произошел, то он вполне соответствовал политике Брежнева, у которого на любую прямую угрозу в идейном плане был один ответ: милиция — всегда, непременно. Придя к власти, Брежнев сразу же упразднил Идеологическую комиссию. Хрущевской ругани настал конец. Но на смену призывам пришло давление. Все стороны жизни, где во время оттепели установился относительный либерализм, постепенно исчезали. Последний всплеск смелых фильмов произошел в 1964-66 годах, после чего советское кино превратилось в непрерывную череду конформистских комедий и напыщенных зрелищ на военные темы. Литература зачахла. Наука, по словам отвечавшего за нее секретаря ЦК, нуждалась в “руководстве”, а не в “поддержке”. Университеты наводнили скромные, без табличек, кабинетики, где сидели сотрудники Пятого отдела — службы госбезопасности и куда ученым настоятельно предлагали захаживать, чтобы доносить на своих коллег. Это была эпоха, когда психиатрическая больница впервые стала местом наказания для людей, которые неправильно себя ведут; это было время, когда крохотная доля интеллигенции окончательно махнула рукой на советскую систему — так появились диссиденты.

С другой стороны, правительство Брежнева занимало примирительную позицию, когда дело доходило до волнений среди рабочих. В конце 60-х и в 70-е прошло несколько забастовок, в частности в нефтяной промышленности, — люди, которые позволили заманить себя на восток, на сибирские месторождения, знали, что с ними обязаны считаться. Новочеркасская тактика больше ни разу не применялась. Каждый раз на место срочно вылетал член Политбюро и вел переговоры. В конце концов действия рабочих не так уж отличались от того, чем занимался официант в ресторане, который хотел получить небольшую мзду за то, чтобы посадить тебя за приличный столик, или от того, чего добивалась продавщица в универмаге, не желавшая искать туфли твоего размера за так. В этом не было ничего тревожного — никакой угрозы, никакой злонамеренности. Они были достойными советскими гражданами; они всего лишь стремились получить что-то взамен от ближнего, с которым имели дело: ты мне — я тебе. Все признаки указывают на то, что подавляющее большинство советского населения на самом деле было в целом довольно своим правительством. История не подошла к концу, все препятствия к исполнению человеческих желаний не растворились в потоке, хлещущем из рога изобилия, однако период был достаточно спокойный, особенно по сравнению с предыдущими советскими десятилетиями. Работа была бессмысленной, но не трудной. Окружающую среду все больше загрязняли, но бетонные квартиры были уютными теплыми коробочками.

Успехи, СССР, не сходившие с экранов телевизора, были приятным зрелищем, а когда заканчивались новости и ракетные установки уплывали за кадр, наступало время КВН, Клуба веселых и находчивых. Жизнь была не так уж плоха. Если ты никого не беспокоил, то и тебя не беспокоили. Казалось, все установилось, вылилось в некий статус-кво, который может длиться вечно.

А если ты принадлежал к настоящей элите, лично тебе полагалось небольшое исключение из правил, освобождавшее от некоторых ограничений мира, которым ты правил. Командной экономикой можно было командовать, чтобы заставить ее произвести — для тебя, только для тебя — немножко того, чем ты восхищался во время заграничных поездок. Сам Брежнев, к примеру, во время визита в Америку полюбил джинсовые куртки, хоть и был в то время грузным мужчиной за шестьдесят. Вернувшись домой, он вызвал своего портного, Александра Игманда, и тот сшил ему такую же по мерке. Проблем была в металлических пуговицах. В СССР таких не производили. Тогда был дан специальный заказ сталелитейному комбинату, и оттуда прибыли металлические пуговицы в американском стиле — как раз столько, сколько требовалось на отделку одной куртки. Это полностью противоречило мечте о том, чтобы поставить на службу народу массовое производство с его результативностью; однако, выезжая из Москвы за город летним вечером в своей джинсовой куртке, с сияющей черной шевелюрой, Брежнев, безыдейный тиран, мог говорить себе, что обещанное изобилие достигнуто — по крайней мере для него.

…долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро-то сказка сказывается, а дело-то не скоро делается…