Странное наследство

Глава 8

Они подъехали к повороту на ранчо, когда густая ночная тьма уже рассеивалась и становилась редкой, точно ветхая выношенная ткань. Звезд в эту ночь на небосводе не было видно, потому что с запада заходили тучи, стлались серыми высокими пуховиками по зеленым склонам Скалистых Гор, поросшим густым сосновым лесом.

Душа Оливии рвалась домой, в уютный и светлый мирок из нескольких комнат под двускатной крышей из оцинкованного железа. Только теперь, побывав в этом долгом путешествии и переночевав несколько ночей в холодной неуютной келье монастыря, она поняла, что Господь слышит ее горячие молитвы. Ведь он дал ей самое главное в жизни — дом. Дом, где ее ждут, где она сможет укрыться от проливного дождя и обильного снегопада, от бурь и метелей. Дом, в котором можно спрятаться от бед и невзгод, от не всегда дружелюбно настроенной судьбы.

Это ее дом, появившийся у нее благодаря отцовским заботам, бабушкиной экономности и бережливости, а также честности и порядочности Бернарда Дугласа, горячо любимого ею. И как только тяжело нагруженные повозки въехали под ажурную арку с надписью «Клин Крик», душа ее благодарно встрепенулась, чувствуя нежную признательность ко всем этим людям, которые помогли ей обрести свой дом, свое теплое, уютное гнездовье.

Оливия сидела на козлах головного фургона и ловила ноздрями терпкое дыхание прекрасной горной страны под названием ранчо «Клин Крик» и свежий запах студеной воды Гранд-Ривер, прозрачной и чистой, словно утренняя роса альпийских лугов.

Повеселел и Зверь, почувствовав возбуждение своих хозяев, приближающихся к родному дому. Вероятно, он что-то учуял в воздухе раньше людей. Радостно взвизгнув, пес высоко подпрыгнул и, приземлившись на все четыре лапы, стремглав помчался по склону вверх, на площадку, с которой открывался замечательный вид на белые вершины хребта Элберта.

Деревянный дом, возведенный из еще не потемневших сосновых бревен, стоял в просторной долине, прикрытый с подветренной стороны отвесной скалой и стеной густого соснового леса, подступающей близко к хозяйственному двору и навесам для повозок. А перед окнами дома росли различные горные растения, когда-то принесенные из лесу прежними хозяевами, а чуть поодаль зеленело несколько грядок с укропом, петрушкой, луком и чесноком. Все пространство зеленой долины было сейчас затянуто легким туманом, полупрозрачной кисеей сползающим с вершины ближней горной цепи, и сквозь эту нежнейшую завесу просматривались хозяйственные постройки, хлев, конюшни и огромный сеновал.

Чуткое обоняние Оливии еле успевало различать тончайшие оттенки запахов, присущих только ее дому. Запах примятой травы, пожухлых папоротников в ближнем каньоне, конского пота, душистого мелкого сена, которое так любят жевать лошади, коровы и овцы, запах свежего навоза. Так всегда пахнет возле фермы или ранчо.

Легкий дымок вьется над печной трубой. Его неповторимый аромат, смешанный с крепким ароматом свежезаваренного кофе. Она машинально отметила желтоватый свет масляной лампы в кухонном окне…

Оливия изумленно замерла, сидя на козлах движущегося фургона. Неужели ей ничего не почудилось?! И запах древесного дыма, примешанный к другим ароматам и запахам?! И желтоватый свет масляной лампы в кухонном окне, завешенном светлой занавеской?! И знакомый силуэт высокого мужчины в накинутой на плечи кожаной куртке на высоком крыльце большого дома?!..

В нетерпении Оливия соскочила с повозки и помчалась по влажной от росы траве. Чулки и край юбки намокли, прилипали к ногам, холодили кожу… Да какая ей разница! Какая разница, что высокая мокрая от росы трава неприятно хлещет по коленям, ведь Оливия приподнимает длинную до щиколоток юбку домашнего ситцевого платья, чтобы не запутаться в ней и не упасть, зацепившись за распластанные по земле, словно змеи, замысловато свитые корневища старых сосен!.. И все-таки споткнулась о твердый корень огромнейшей вековой сосны, распростершей свои раскидистые ветви по крыше навеса! Во время дождей сосновые шишки застревали в водосточном желобе, и его все время приходилось прочищать…

Но Оливия не успевает упасть, потому что ее тотчас подхватывают родные, сильные руки с длинными крепкими пальцами. Подхватывают, не дают упасть и помогают выпрямиться. Серо-зеленые глаза смотрят на нее с любовью и восхищением:

— Оливия! Дитя мое! Какая ты красавица! А как выросла! Теперь я не смогу подбросить тебя, как прежде, к потолку! Сил не хватит! Не посмею покачать у себя на коленях, как когда-то качал перед сном, потому что это неприлично. Твой отец совсем состарился!

— Папа! Папочка мой дорогой и любимый! Как ты здесь?! Откуда ты здесь?!.. Какой молодец, что догадался приехать! Как нам тебя не хватает, дорогой мой! Любимый мой папочка!

— Кому это — нам, Оливия, доченька?.. Ты вышла замуж, дитя мое?

— Нет, папочка! Нам, это — мне и Рони Уолкотту! Разве трудно догадаться?!

— Я приехал только вчера, доченька, Оливия! У меня не было от вас никаких вестей.

Подкатывает второй фургон, который старательно тащит жеребец Уолкотта Хэлпо. Обрадованный Рони приветствует Фрэнка:

— Дядя Фрэнк, доброе утро! А мы искали тебя в госпиталях Райфла! И как ты только догадался направиться сюда?!.. Знакомься, это — мисс Сара и мисс Роззи! Ты ведь не возражаешь, дядя Фрэнк, если они поживут на ранчо Оливии до весны? Я так и знал! — поспешил объяснить Рони, ощущая себя ответственным за происшедшее в дороге. Он понимал, что Оливия все еще потрясена тем, как он жестоко расправился с ловцами негров. О жизни рабов она знала понаслышке и не представляла, что ожидало Сару и ее дочь в случае поимки. Их просто-напросто могли затравить собаками. А потом кровавые куски человеческого мяса столкнуть в могилу или первую попавшуюся яму и забросать землей, даже не отметив могильный холм никаким знаком.

В доме было тепло и сухо. Оливия прошла в свою комнату и разостлала бабушкину широкую кровать, на которой еще ни разу не спала с Берни Дугласом. Конечно, она устроит больного именно здесь — ведь кухня рядом, и можно всегда, не беспокоя других, нагреть воду и приготовить больному свежую еду.

— Как хорошо, что в доме натоплено. Мы немного продрогли во время пути… Папочка, не удивляйся ничему! Я благодарна тебе за все. Бабушка откладывала твои деньги, вот потому я имею теперь крышу над головой. Рони, дорогой, принеси, пожалуйста, Берни! Мы поместим его в мою комнату! — Оливия поспешила взять на себя заботы хозяйки ранчо. Пусть отец привыкает к тому, что она — взрослая, самостоятельная женщина!

— Я хотел бы серьезно поговорить с этим молодым человеком! — и Фрэнк Смитт грозно (как ему казалось) потряс заряженным карабином: — Где он?.. Этот грязный ублюдок стыдится посмотреть мне в глаза! Мои внуки не должны расти незаконнорожденными!.. Он не переступит порога твоего дома, Оливия! — в глазах Фрэнка Смитта сверкают негодование и возмущение, но дочь так спокойно и уверенно осаживает его, что он даже не смеет возражать ей:

— Папа, папа, перестань изображать из себя бандита! — Оливия с сожалением смотрит на отца и устало улыбается. Ей немного жаль постаревшего «дядю Фрэнка». В нем уже не оставалось прежней удали и уверенности, которые так восхищали ее когда-то. — Тебя здесь очень любят, и совершенно никто не боится! Ты здесь, конечно, хозяин, но все-таки не во всем. И, пожалуйста, не повторяй, дорогой папочка, бабушкиных ошибок. Конечно, если ты хочешь мне и своим внукам счастья?.. Неужели ты все забыл и не вынес из отношений с бабушкой никаких уроков? — и Оливия отправляется на кухню, откуда разносится по дому аромат сбежавшего кофе. — Как хорошо дома!.. — неожиданно громко говорит она, словно пытаясь убедить себя в чем-то или вступая в спор с собой, прежней, глупой, нелогичной и наивной девчонкой: — Папочка, дорогой, ты не представляешь, как здорово, что есть на свете дом, затерянный в горах, и ты знаешь, что тебя там всегда с нетерпением кто-то ждет… Пусть даже это всего лишь мои любимые пеструшки и Бебидейзи!.. Но я и не предполагала, что меня ждет такая огромная радость. В доме ожидал меня ты! Если бы я знала об этом, то путь от Райфла показался бы мне намного короче!

— Оливия, дитя мое, похоже, ты хочешь заняться разведением лошадей?.. Никогда не представлял себе, что моя кроха, моя козявочка, когда-нибудь превратится в леди ранчьерос!

— Еще не превратилась, папа! До этого еще слишком далеко. И многому предстоит учиться! — услышав тяжелые шаги на крыльце, Оливия поспешила открыть дверь: — Сюда, Рони Уолкотт, дорогой! Осторожнее!

Она склонилась к беспомощному Берни Дугласу, которого Рони положил на мягкую перину, и бережно накрыла его бабушкиным пуховым одеялом. Больной что-то побормотал, приоткрыл глаза, обвел бессмысленным взглядом ярко освещенную несколькими лампами комнату и снова впал в забытье, так и не узнав никого.

— Ты видишь, папа, Берни Дуглас болен. Так что твоя беседа с ним откладывается на неопределенный срок. Понятно?.. Да и нужна ли она? Ведь у меня будет от Берни ребенок! И этот ребенок зачат в любви, папочка! Возможно, такой же большой и сильной, какую довелось узнать тебе и моей любимой мамочке! И не пройдет года, как ты сделаешься дедом!

За кухонным окном раздалось призывное мычание Дейзи. Оливия схватила ведерко, стоящее на полке стеллажа, и выскочила на крыльцо. Следом за ней заспешила мисс Сара:

— Мисс Оливия, мисс Оливия, можно, я подою Дейзи? Я умею! Умею! — и в подтверждение своих слов, она кинулась мыть руки: — Полотенце, есть в доме чистое полотенце?

— Не суетитесь, мисс Сара! В этом доме есть все, что необходимо для жизни… Дейзи, милая, познакомься, это — мисс Сара Томсон! — нежно втолковывает она корове, поглаживая ее по пестрому боку. — Слушайся мисс Сару, Дейзи!

— Угощайся, Дейзи! — негритянка протянула корове кусок черствой лепешки. Та с недоверием покосилась на чернокожую женщину, но затем лепешку взяла и уже не противилась тому, что именно Сара принялась ее доить. — А вы идите к мистеру Дугласу, мисс Оливия, Идите! Я справляюсь!

— Вижу, что справитесь, мисс Сара! Спасибо, дорогая!

— У вас хорошее хозяйство, мисс Оливия! Вы сами все здесь налаживали?

— Налаживали, когда я еще не была здесь хозяйкой! Миссис Лиззи Мартин помогала. И Мэган… Мэган теперь в монастыре. Ее муж умер во время эпидемии, вот она и постриглась в монахини! Ну, я пошла к Берни, мисс Сара!.. Надо еще сказать Рони, чтобы помог устроить вам в угловой комнате пару топчанов!

— А Рони, правда, ваш брат, мисс Оливия?

— О! — вздохнула девушка, оглядываясь и улыбаясь немного печально. — Мне уже не раз задавали этот вопрос!.. Да, Рони мой двоюродный брат со стороны отца!

Оливия понимала, что пора возвращаться к Берни, умыть его и переодеть, но ее внезапно неодолимо потянуло к загонам. Туда, где оставались матки с жеребятами-сосунками. Странно, но ей неодолимо захотелось взглянуть на них. И, остановившись на миг, Оливия повернулась и пошла по тропинке, заросшей по обочинам широколиственным подорожником. В низинах и тенистых местах роса матово светилась жемчужным сиянием.

В дальнем загоне откуда-то появились новые лошади. Оливия свистнула, и они весело побежали по кругу, взбрыкивая и довольно фыркая.

— Откуда вы здесь, дикари!

Оливия остановилась и протянула ладонь. Первой подошла гнедая кобыла, она обнюхала ее пустую ладошку, разочарованно глянула в лицо и дохнула мягким теплом. Вороной жеребенок пугливо переминался в стороне, перебирал длинными стройными ножками в белых чулочках до колен, кивал лобастой головой с белой звездой между влажными и глубокими лиловыми глазами. Устремив в любопытстве длинную красивую шею в сторону Оливии, он втягивал незнакомые запахи широкими подвижными ноздрями.

— Блэк! Блэк! — тихо и нежно поманила Оливия жеребенка. Но он по-прежнему стоял в стороне, то внезапно взбрыкивая, то вновь неподвижно замирая, словно желая показать себя хозяйке со всех сторон. — Иди ко мне, Кроха! Иди сюда!

— Он тебе нравится, Оливия?.. — Рони Уолкотт остановился рядом и, облокотившись на свежие жерди, протянул жеребенку ломоть черствого хлеба.

— Очень! Видишь, какой он красивый?! Просто прелесть!

— Да, совершенно необычная масть!

Жеребенок осторожно приближался — боком, боком. Потом рванулся вперед одним стремительным движением, выхватил хлеб из руки охотника. И так же стремительно умчался прочь. Лишь раздувался на ветру его блестящий шелковистый хвост.

— Похоже, его привела сама мать! Странно! — Оливия задумчиво смотрит вдаль на горы и густой сосновый лес, покрывающий их от подножья до самых макушек.

— Все понятно! — объясняет Рони. — В горах полно опасностей, а в душах мустангов еще жива привязанность к человеку!.. Человек не только пользуется силой лошадей, но и защищает от хищников, бескормицы и прочих превратностей природы.

— Оливия! Оливия! — прокричал с высокого крыльца Фрэнк Смитт. — Оливия, иди домой! Берни зовет тебя! Берни зовет тебя! Иди скорее!

— Скорей!.. корей!.. рей!.. — передразнило горное эхо. Точно так же, помнится, оно передразнивало Оливию, когда та поссорилась с Рони Уолкоттом.

— Иду! Иду! Иду! — отозвалась Оливия и торопливо зашагала к дому. А потом и вовсе побежала по узкой тропинке, протоптанной в густой траве альпийского луга.

Берни Дуглас снова стоял перед подвесным мостом. И снова мост раскачивался над пропастью. Почти истлевшие веревки еле удерживали дощечки, привязанные к толстым прожилинам. Приходилось ступать очень осторожно, пробуя ногой каждую плашку, проверяя крепость каждого веревочного узла. Берни шагал скользящим индейским шагом, с опаской продвигая вперед ступню за ступней…

На другой стороне моста его ожидали Оливия с мальчиком на руках, Рони Уолкотт и высокий пожилой мужчина с седыми волосами на висках. Все они с напряженным вниманием следили за каждым шагом молодого человека, за каждым его еле заметным движением.

Мальчик на руках у Оливии весело смеется и шаловливо грозит Берни Дугласу крохотным пальчиком. У малыша ярко-синие глаза и светлые вьющиеся волосы. Берни не может отвести взгляда от прелестного очаровательного мальчугана и внезапно оступается…

На лицах наблюдающих за ним Рони, Оливии и незнакомого пожилого джентльмена отражается испуг. Они со страхом наблюдают, как его ноги проваливаются в дыру, и Берни Дуглас повисает на руках над пропастью.

— Не смотри, не смотри вниз, Берни Дуглас! Берни, дорогой, не смотри вниз! — в тревоге предупреждает его Оливия…

Но Берни Дуглас все-таки смотрит вниз. Там, по колено в мутной воде, стоит Хелен и протягивает вверх руки. Она стонет и взывает к нему:

— Берни, мальчик мой, не бросай меня одну! Прошу тебя, не бросай меня! Не бросай, Берни!

— Я не хочу к тебе, Хелен! — Берни ложится грудью на дощатый настил, подтягивается, с огромным трудом вползает на мост и какое-то время лежит, отдыхая и набираясь сил. — Хелен, прости меня! Прости, если в чем-то виновен перед тобой! Но ты — смерть! Уходи! Не дотрагивайся до меня! Твое место давно в могиле, а меня дома ждут молодая жена и крохотный сынишка! Они тоскуют! Они пропадут без меня, Хелен! И все же прости меня, Хелен!

— А что же ты оставляешь мне, Берни?! Зачем вы все бросаете меня?! Не бросай меня одну, Берни! Мне больно от одиночества! Что я буду делать, Берни, если рожу твоего сына?! Берни!

Руки Хелен медленно вытягиваются, достают до дощатого настила, пытаются развязать замысловатые веревочные узлы и разбросать высвобожденные деревянные плашки…

Берни с надеждой и мольбой смотрит на Рони и Оливию:

— Помогите мне! Помогите! — пытается кричать он, собравшись с последними силами. — Оливия, малышка моя, прогони Хелен! Я не хочу к ней! Ливи, кроха моя любимая, помоги мне! — но звуков голоса его не слышно. Оливия не слышит его! Не понимает, чего он хочет от нее!..

Хелен злорадно хохочет и, схватив Берни за ноги, изо всех сил тянет к себе большими, как лопаты, костлявыми, холодными руками. Опять и опять он срывается вниз, повисает над черной бездной, засасывающей его в свои глубины небытия… Цепляется слабеющими пальцами за веревки, приникает грудью к дощечкам, источенным червями и истлевшим от времени… Главное, удержаться над бездной, не сорваться в мутный водоворот времени, где ожидает и куда заманивает и затягивает его смерть по имени Хелен.

И он опять и опять пытается взывать, теряя последнюю надежду:

— Господь Милосердный, почему, почему ты давал мне силу и голос, когда я бранился на Оливию, но она совершенно не заслуживала моей брани?! Господи, помоги мне снова обрести голос не для бранных слов и остервенелых проклятий, а для того, чтобы выговорить самые нежные, самые трогательные, самые желанные слова любви!..

И, наконец, о, счастье! Неужели, неужели?! Мальчик, тот самый, которого держит на руках Оливия, вырывается из ее рук и бежит, бежит по шаткому мосту к Берни! Он протягивает руки, смеется и что-то ликующим голосом кричит, обращаясь к отцу. И Берни Дуглас, сильный и мужественный человек, хватается обеими руками за эти крохотные слабые пальчики, держится за них, словно за единственную возможность спасения…

В груди что-то лопается, гулом отдаваясь в ушах. Точно снеговая лавина сорвалась с горных круч и стремительно катится вниз, вниз, вниз! Не снижая скорости, пролетает, проскакивает самую низшую точку! С разгона несется без остановки по склону вверх! Выше, выше, выше! Рвется в небо по узкому снопу солнечных лучей, прорвавших пуховой слой дождевых облаков!

— Ливи! Любимая моя! — кричит Берни Дуглас в полный голос. И призыв его множит звонкое горное эхо.

Горячая шершавая ладошка ложится ему на лоб, бережно проводит по волосам ото лба к затылку.

— Берни, дорогой мой, единственный! Я здесь, я рядом с тобой!

— Кто ты?! — больной сердито насупил свои густые черные брови. Слегка приоткрыв глаза, он обводит комнату бессмысленным взглядом замутненных болезнью глаз. — Кто ты? — строго и сурово переспрашивает он, пытаясь приподнять голову от мягкой и жаркой пуховой подушки. И мелодичный, низкий женский голос совсем рядом звучит в ответ, отдаваясь в суровом сердце мустангера приливом нежности и любви:

— Оливия! Твоя Ливи рядом с тобой, Берни Дуглас! Я здесь, любимый мой! — и тут же этот ликующий голос сообщает кому-то с чувством огромной радости: — Папа! Папочка! Он, наконец, пришел в себя, мой Берни Дуглас! Слышишь, папочка!

Больной с трудом открывает глаза и тут же зажмуривается, ослепленный лучами яркого дневного солнца.

— Задернуть занавеску?! — спрашивает тот же нежный голос и повторяет: — Берни, дорогой, задернуть штору на окне, чтобы солнце не слепило?

Он пытается согласно кивнуть головой, но кивок не получается. Однако его жест понят женщиной, сидящей возле кровати на табуретке, и понят правильно:

— Рони, дорогой, пожалуйста, задерни занавеску. Солнце сегодня слишком яркое… Теперь можно снова открыть глаза Берни! Смелее! Смелее! Вот так, дорогой мой! Молодец! Посмотри скорее на меня, любимый!

Берни Дуглас понимает, что наконец-то пришел в себя. Но душа его все еще далеко от этой просторной жаркой комнаты со светлыми деревянными панелями на стенах…

Откуда-то сбоку в раскрытое окно, завешенное шелковой шторой салатного цвета, заглядывает послеполуденное солнце, высвечивая каждый уголок. Возле двери, прислонясь к косяку спиной и сложив руки на груди, с бесстрастным выражением лица стоит индеец, выжидающе уставившись больному в глаза.

— Рони?! — удивленно и почему-то восторженно узнает Берни Дуглас. — Рони Уолкотт, укротитель мустангов!

Рядом с индейцем в дверном проеме застыла в напряженной позе юная мулатка с полным кувшином в руке. Сквозь прозрачное стекло кувшина видно, как пузырится и слегка покачивается золотистая жидкость — прохладный лимонад. Берни с недоумением рассматривает мулатку, потом переводит осмысленный, вопрошающий взгляд на сидящую женщину.

— Это мисс Роззи! — говорит женщина, повернувшись к мулатке.

— Мисс Роззи Томсон! — добавляет та.

Он долго и внимательно рассматривает совсем юную леди. Она сидит, склонившись к нему и облокотившись одной рукой на высоко поднятые колени. Сжатым кулачком подпирает круглый красивый подбородок… Невероятно, но, кажется, Берни Дуглас узнал этот гордый профиль, этот соблазнительный поворот головы, коротко остриженные локоны и завитки черных волос. Эти распахнутые синие глаза, нежно-розовые, немного припухшие губы. И ярко-синее платье из тафты, с отделкой из черных кружев на рукавах и по вырезу горловины.

— Ливи! — шепчет он еще не совсем уверенно и приглушенно. — Ливи! Кроха моя драгоценная!

— Ты хочешь пить, дорогой?!

— Да!

Берни следит, как Оливия протягивает руку и перехватывает у мулатки кувшин. Наливает в сверкающий высокий стакан лимонад, просовывает Берни под голову ладонь и подносит слегка наклоненный сосуд с желанной жидкостью к пересохшим от телесного жара губам. Терпкий и одновременно полный свежести аромат лимона дразнит обоняние, заставляет гортань сжаться и снова расслабиться в первом судорожном глотке. Освежающая жидкость холодит язык и небо, сладостной струйкой стекает в желудок…

— Вкусно?! — морщит нос Оливия, нервно сглатывая, как делает это любой человек при виде этого прохладного напитка.

— Очень! — подтверждает Берни, снова приникая к гладкому краешку стакана.

— Еще?.. — заботливо интересуется Оливия.

— Еще! — радостно подтверждает Берни Дуглас. Конечно, еще! Вкусно! Он чувствует, как с каждым глотком ароматной жидкости в него вливаются новые силы и новая энергия.

— Пока достаточно! — говорит Оливия, когда выпит последний, самый вкусный глоток, и юная мулатка жестом предлагает еще раз наполнить до краев высокий стеклянный стакан с красными поперечными полосками.

— Хочешь познакомиться с моим отцом? — возможно, Оливия немного спешит, но ей не терпится свести их и познакомить, чтобы мужчины поскорее подружились. Она любит этих двух мужчин так сильно, что трудно сказать, кого же из них, все-таки, сильнее. — Он хотел серьезно побеседовать с тобой, когда ты придешь в чувство!.. Папа! Папочка! Подойди сюда! Берни Дуглас пришел-таки в себя! Позволь тебе представить, дорогой папа! Это — Берни Дуглас!

— Мистер Фрэнк Смитт! Отец Оливии Гибсон!

— Папа приехал на ранчо раньше нас на целые сутки, Берни! Два десятка маток с сосунками бродили возле пустого сеновала и пошли за отцом в загон. Он прикормил их овсом! Они такие красивые и не очень одичавшие!

Берни закрывает глаза. Он утомился и хочет спать. Сейчас он еще далек от проблем ранчо. Он все еще балансирует на грани между смертью и жизнью. И по одну сторону этой грани — его темное и, возможно, в чем-то постыдное прошлое, с бедами и тяжелыми душевными переживаниями. По другую сторону — будущее, с новыми надеждами, новыми перспективами и планами.

В прошлом остались Хелен и ее страшная смерть, потрясшая когда-то еще совсем юного Бернарда Дугласа. Он воспринял ее ужасную трагическую гибель как свое собственное горе, и потому до сих пор не смог избавиться от чувства собственной причастности к случайной гибели портовой шлюхи. От долгого, растянутого на годы ощущения вины за ее падение в эту бездну, в этот беспросветный, бездонный мрак.

По другую сторону этой грани перед ним распахивалась перспективная картина его собственного будущего, которое он начинал строить с Оливией, совсем юной девушкой, устремленной к свету, к искренности и открытости. Именно ее искренность и открытость их взаимоотношений подкупали его. Он интуитивно чувствовал, что девушка ничего от него не утаивает из своего прошлого. Да ей еще и нечего утаивать!.. Ну, возможно, одно-два юношеских восторженных увлечения молодыми людьми, своими сверстниками. Не более того…

Но что-то в его рассуждениях и болезненных грезах царапало душу. Словно где-то в самом, казалось бы, труднодоступном месте души засела какая-то болезненная заноза. И цепляет, и царапает, стоит неловко повернуться. И он никак не мог вспомнить, что является подоплекой этой беспокоящей его занозы…

Берни Дуглас мысленно попытался неторопливо отмотать все события назад. Туда, в юность, где остался грубый деревянный крест на могиле несчастной Хелен.

Возможно, его совесть царапает эта невидимая, инстинктивно осознанная причастность к безостановочному падению Хелен. Днем, во время бодрствования, Берни Дуглас всегда старался отгонять грызущие душу воспоминания, заглушая их тяжкой работой. И только глубокое погружение в сон или беспамятное состояние снова будило их, напоминая о том, что они навсегда останутся в глубинах его подсознания.

Хотя мог ли он, тогда еще совсем юный мальчик, остановить падение Хелен?.. Возможно, после ее смерти очень многих из тех, кто был когда-либо с ней в связи, так же мучили угрызения совести. Потому они и торопились зарыть ее в землю, чуть выше песчаных дюн, словно спешили избавиться даже от самого напоминания о совершенном грехопадении…

Берни все время мучительно пытался вспомнить что-то светлое-светлое, то, что маячило в сознании, но никак не воплощалось в реальности, которую он начал осознавать…

Казалось, он погрузился в сон всего лишь на короткое мгновение и почти тотчас же пришел себя.

Стояло солнечное летнее утро. На дворе столпились Оливия, Рони Уолкотт и Фрэнк Смитт. Они стояли перед распростершейся на траве пустого загона кобылой. Жеребилась Джоли — та самая коренастая кобылка, которую довелось объезжать когда-то Мэган Матайес.

Из лошадиной утробы уже показались на свет черный влажный носик с нервно двигающимися ноздрями и плотно прижатые к нижней части мордочки черные блестящие копытца. Кобыла нервно вздыхала и постанывала, все время пытаясь подняться на ноги.

Оливия стояла перед Джоли на коленях, поглаживала роженицу по шее, придерживала ее, нежно уговаривая:

— Джоли, детка, потерпи еще немного, пожалуйста! Потерпи, дорогая! Поднатужься еще, девочка! Ну, еще немножко! Сейчас все кончится, и ты отдохнешь, дорогая!

Судорожные волны родовых схваток пробегали по животу животного, выталкивая силой мышечных сокращений жеребенка на свет. Уже головка новорожденного с согнутыми в коленях ножками появилась из материнской утробы…

Рони Уолкотт быстро протер голову и ноздри жеребенка пучком сена, и малыш сделал глубокий судорожный вдох. Его легкие впервые наполнились горным воздухом и полностью расправились. Этот четвероногий младенец мгновенно почувствовал и ощутил вкус и сладостный запах внешнего мира… И вот наконец — весь он, такой красивый, гармонично выстроенный, с затейливыми завитушками на влажной коричневой шерстке, высвободился из уютного и теплого, но вдруг ставшего ему тесным нутра матери!

Рони вынул из чехла индейский нож и отрезал пуповину. Едва оправившись от чрезмерного напряжения, крохотный жеребчик уже попытался подняться на свои подгибающиеся ножки. Ткнулся носом в поросшую травой землю, чихнул и, неуверенно выпрямившись в полный рост и пошатываясь от слабости, наконец сделал свой первый крохотный шажок, взмахнув своим густым, влажным хвостиком.

Джоли поднялась и принялась нежно вылизывать своего первенца. Она обнюхивала его, ласково и грубовато подталкивая своей большой добродушной мордой.

— Ну, вот и поздоровались! — Оливия поднялась и отряхнула обтянутые брюками колени от прилипших травинок. — Твой сынок, Джоли, вырастет в сильного и красивого мустанга. И самые прекрасные и сильные кобылки пойдут за ним, чтобы рожать таких же красивых и сильных жеребят!

…И вдруг Берни заметил, что на крыльце появился маленький мальчик в спальной пижамке из полосатой ткани. Он сонно потирает глаза кулачками и делает несколько шагов к самому краю площадки. Еще шаг-другой — и малыш оступится, упадет с высоты на каменистую отмостку вокруг дома! Кроха с размаха ударится об утрамбованный гравий и больно расшибется! Его сын расшибется!..

Берни Дуглас хочет удержать мальчика от последнего, самого рискованного шага, протягивает руки, чтобы подхватить его, успеть удержать за рубашечку!.. И вдруг осознает, что у него нет рук. Он в панике пытается осмотреться. Действительно — у него нет ни рук, ни ног, ни его сильного, мускулистого, тела, ни лица. Его нет совсем — не красавца, но и не урода, а весьма привлекательного для незамужних женщин джентльмена, каковым он считал себя… Его нет рядом с мальчуганом-крохой! Он — всего лишь дух! Лишенный плоти и силы дух!

— Оливия! Ливи! — кричит он в ужасе. — Мальчик сейчас упадет с крыльца! Он разобьется, Ливи! Он разобьется! Ливи!

Но никто из собравшихся вокруг Джоли людей не слышит его. Они окружили новорожденного жеребенка, восхищаются его красотой и статью, будто невесть каким чудом. А Берни не знает, как привлечь их внимание к малышу на крыльце, который стоит теперь, покачиваясь на некрепких ножках, на самом краю крыльца. И смотрит на открывшийся перед ним, таящий миллион опасностей мир восторженными синими глазами.

— Оливия! Ты слышишь меня! Наш сын разобьется!

И внезапно весь мир рушится перед Берни Дугласом. Больше нет перед ним ни дома, ни Рони Уолкотта, ни Фрэнка Смитта, ни Оливии. Словно огромная комета в черном небе проносится зловещая тень Хелен. У нее сверкают глаза. Хелен торжествующе хохочет:

— Ты проворонил своего сына, Берни! Ты проворонил своего мальчугана-кроху! Теперь ты также одинок и уязвим, как я! И я довольна, что ты получил по заслугам, Берни Дуглас!

А Берни сжимается в комок от непонятного ужаса. Ведь он совершенно не виноват в гибели Хелен. Он не убивал ее! Не убивал!

— Оливия! Ливи, спаси меня, любимая! Спаси меня от Хелен! Защити меня, Оливия! Только ты сможешь это сделать, любимая!

Ему кажется, что прошло совсем мало времени с того момента, как Оливия поила его лимонадом из высокого стакана с красными поперечными полосками.

Она мгновенно откликается на его мольбу:

— Я здесь, Берни! Я с тобой! Дорогой мой и любимый!

Берни Дуглас с трудом открывает глаза. И понимает, что лежит в той же комнате, освещенной двумя масляными лампами. На той же самой мягкой и широкой кровати, укрытый пуховым стеганым одеялом. Над ним склонилась Оливия, испуганная и встревоженная. Лоб у него вспотел, и Оливия бережно обтирает его влажным, прохладным полотенцем:

— Все хорошо, Берни! Все хорошо! Сейчас тебе станет лучше! Вот увидишь!

— Мне уже лучше, дорогая! — он вздыхает облегченно, увидев ее нежное лицо, склоненное над ним. — Ты спасла нашего малыша, Оливия?!

— Какого малыша?! — недоумевает она.

— Нашего сына! Не лги мне, Ливи! Не лги! Не делай вид, будто не знаешь, что у нас родился сын!

— Ты что-то путаешь, дорогой Берни! У нас с тобой еще не мог родиться сын! Еще не прошло и двух месяцев с тех пор, как мы с тобой решили пожениться!

— Ты опять лжешь мне, Олив! — упрекает он ее. — Я хорошо знаю, что ты — лгунья!.. Скажи, наконец, правду, что случилось с нашим сыном?!

— Рони Уолкотт, хотя бы ты объясни ему, что у нас не было сына и не могло еще быть! — в отчаянии Оливия умоляет индейца, который опять стоит возле открытой двери, прислонясь спиной к косяку.

— Патрон, ты болен! — сообщает индеец, будто Берни Дуглас и сам не знает, что он болен.

У него закружилась голова, когда он решил зайти в магазин Райфла, чтобы купить Оливии какой-нибудь хороший подарок. И больше молодой человек не мог припомнить ничего.

— А где я нахожусь, Рони Уолкотт? И почему я тебе верю, индеец?..

— Ты был в Райфле, Берни Дуглас! И заболел там. А сейчас ты на ранчо «Клин Крик». Оливия Долго ждала тебя, а потом отправилась искать. Если бы не она, то ты, возможно, уже умер бы. И покоился на кладбище Райфла где-нибудь рядом с бабушкой Оливии!.. Посмотри на свои руки, Берни, ты стал потихоньку поправляться… Около двух недель назад мы привезли тебя на ранчо. И я внес тебя в дом, точно ребенка, патрон! Ты что-нибудь хочешь?

— Сейчас лето? — выслушав рассказ индейца, спрашивает молодой человек. — А почему здесь была Хелен? Ведь Хелен давным-давно умерла! Мне исполнилось тогда всего шестнадцать лет, и я жил в Ирландии!

— Уже осень, Берни! Осень! Сентябрь. В горах уже выпал снег, но у нас пока тепло, трава не пожелтела и не пожухла… И ты уже давно не в Ирландии, Берни! — Оливия с жалостью и сочувствием склоняется над ним. — Здесь никогда не было никакой Хелен. И тебе скоро исполнится уже тридцать два года, дорогой!

— Мне — тридцать два года?! — Берни изумленно переспрашивает и озадаченно задумывается. — И ты моя жена — Ливи?! — вспоминает он. — Мы с тобой обвенчались?.. Но, к сожалению, я не помню, когда это произошло!

— Нет! Мы с тобой так и не обвенчались, Берни Дуглас! Ты обещал вернуться из Райфла через две недели. Но не вернулся!.. Сначала я считала, что ты обманул меня и бросил навсегда. Я очень горевала, потому что люблю тебя, Берни! — в ее синих глазах сверкнули слезинки. — А потом узнала, что ты не обманул меня и купил на мое имя это ранчо, Берни!

— Не плачь, Ливи, любимая моя! Я не собирался обманывать тебя! И не обманул! Я вернулся к тебе, Оливия! Вернулся!

— Ты еще не вернулся окончательно, Берни! Ты впадаешь в забытье и где-то бродишь в прошлом, на какой-то неведомой мне грани между жизнью и смертью… Но я никому не отдам тебя, любимый! Никому!.. Может быть, ты хочешь поесть, Берни?! Что ты хочешь, дорогой?

Берни снова задумывается, озадаченно наморщив лоб. Сердце Оливии сжимается от любви и жалости к нему. Она изо всех сил старается сдержаться, чтобы не зарыдать.

— Пока ничего не хочу! Только спать! — Берни смыкает веки и дышит ровно и глубоко. И не видит, что Оливия нежно улыбается, утомленная, но все же успокоенная.

— Поспи, дорогой Берни Дуглас! Отдохни, ты так утомился.

Но любимый уже не слышит ее тихих слов, он уже провалился в глубокий, ровный сон без сновидений и бредовых кошмаров.

Отныне жизнь его превращается в череду коротких периодов бодрствования и длительных оздоровляющих снов. Однажды проснувшись ночью, он застает Оливию сидящей у его постели. Она не заметила, что он пришел в себя и продолжает сидеть в прежней позе, слегка покачиваясь и подпирая кулачком подбородок. В щель между неплотно задернутыми шторами заглядывает лиловый мрак ночи. Комната освещена слабым светом ночника. Крохотный огонек подмигивает, оттого что фитиль почти утонул в масле.

Над Оливией склонилась негритянка, протянула руку, осторожно встряхнула за плечо:

— Мисс Оливия, мисс Оливия проснитесь. Идите, прилягте, дорогая! Вы не ложились в постель уже две ночи подряд. Ну, одно дело, если бы в доме некому было вас подменить, мисс Оливия!.. Так невозможно! Невозможно, понимаете?! Я посижу, а если мистер Дуглас придет в себя, тотчас же разбужу вас, даю слово! — она попыталась приподнять Оливию, подхватив ее под мышки. — В конце концов, мистера Дугласа уже вторую ночь не мучают кошмары.

— Вдруг Берни проснется или придет в себя, а рядом нет меня?! — противится Оливия, но негритянка продолжает настаивать на своем, и девушка подчиняется. Она потянулась, раскинув руки в стороны, потрясла отекшими от неловкой позы кистями. Выгнулась, точно кошка, и вздохнула: — Спасибо! Только, если что, обязательно разбудите меня, мисс Томсон! — покачиваясь, она поднялась и тут же чуть не упала, сонно споткнувшись о стоящие у кровати шлепанцы.

— Осторожнее, мисс Оливия! Вы перебудите весь дом!

Тут негритянка заметила, что Берни внимательно смотрит на них блестящими в полумраке глазами. Тайком от Оливии она приложила палец к губам, и Берни Дуглас дал ей понять, что согласен с ней — он на секунду сомкнул веки и тут же снова открыл глаза, в упор разглядывая мисс Сару.

Когда негритянка проводила Оливию в другую комнату и вернулась, плотно притворив дверь в коридор, Берни тихо спросил:

— Оливия заснула?

— Слава Господу! Может быть, отдохнет хорошенько!.. Я вижу, вам сегодня значительно лучше, мистер Берни Дуглас?! Значит, вы обойдетесь без мисс Оливии! Бедная девочка сидит круглыми сутками возле вас, а ведь ей необходимо отдыхать. Все мы очень беспокоимся о ней. И это вредно ребенку, которого она носит!

— Оливия беременна?! — переспросил встревоженный Берни Дуглас. — Но я не знал этого!

— Возможно, вы не знаете и того, отчего женщины становятся беременными?! — съязвила мисс Сара. — Вы далеко не юноша, мистер Дуглас. Это Оливия могла не знать! Но вы-то понимали, в какую игру втягиваете бедную малышку! Могли бы побеспокоиться о ней!

— Мисс Томсон, а как вы оказались на ранчо?! Я мог бы предположить более естественным появление Мэган. В Райфле я слышал, что ее муж, которого однажды немного подстрелила Оливия, скончался в больнице… Кстати, я давно здесь?!

— О, сколько вопросов разом, мистер Берни Дуглас! Я не знакома с женщиной по имени Мэган, но мисс Оливия рассказала, что эта женщина постриглась в монахини и стала сестрой Мэри. А историю про Сэмми я тоже успела выслушать… Ваша невеста мужественная и смелая девушка, мистер Дуглас! Как мы с дочерью Роззи появились в вашем доме — история долгая! Отложим рассказ на другое время, мистер Берни! У меня и так достаточно неспокойно на сердце! Мы с нетерпением ждем, когда наконец-то закончится индейское лето и выпадет снег! На ранчо в любой момент может нагрянуть полиция!

— А что по этому поводу говорит Рони Уолкотт?! — оживился Берни. — Если бы я мог быстро выздороветь, то мы раздобыли бы для вас документы, мисс Сара.

— Хозяин выкупил меня и Роззи у своей жены, которой я когда-то досталась в приданое, мистер Дуглас. Но после его смерти вдова опротестовала эту сделку. Суд принял решение в нашу пользу, потому что она живет в Канзасе!.. Но леди не успокоилась и организовала поиски и охоту на нас с Роззи, словно на диких зверей! А вы, оказывается, сторонник аболиционистов, мистер Берни?!

— Я просто нормальный человек, мисс Сара! И сам три года пробыл на плантации в Алабаме! И вспоминать о том времени не хочу!

— Несладко пришлось, мистер Берни?! — негритянка смотрела понимающе и сочувственно. — За нами миссис Хаммонд отправила агентов с обученными собаками. Тут мы и встретились с мисс Оливией. Она сразу же накормила нас и спрятала. А Рони Уолкотт пристрелил этих собак!

— Насколько я знаю Рони Уолкотта, он расправился, скорее всего, не только с собаками!.. Хозяйка преследовала вас из-за Роззи?! — Берни Дуглас оказался понятливым. — Мы не отдадим вас на расправу, мисс Томсон! Ни за что!

— Ну вот, теперь вы видите, что неприятности могут начаться в любой момент! Я чувствую себя виноватой, мистер Берни!.. Да, наша бывшая хозяйка боится, что мы с Роззи станем претендовать на часть наследства сэра Джорджа Хаммонда. Роззи имеет на это полное право, мистер Дуглас, но только на бумаге! Отец упомянул свою дочь в завещании… Вы не поверите, но он очень любил меня! Только кто в суде примет наше дело к производству?! — женщина была расстроена, но спохватилась, заметив, что больной снова сонно закрывает глаза и зевает. — Да вы уже совсем засыпаете, мистер Дуглас! — и Сара накрыла его вторым одеялом, заметив, что Берни вздрагивает от ночной прохлады, поправила подушку: — Отдыхайте, мистер Дуглас! Благослови вас Господь!

Берни проснулся с ощущением легкости во всем теле. За время болезни он совершенно разучился ориентироваться во времени и не понимал, сколько дней пролежал в состоянии немощности. Сегодня впервые он почувствовал прилив сил и желание выйти посмотреть на белый свет. Не приглашая никого, он сбросил пижаму, натянул рубашку и брюки, ставшие удивительно свободными в поясе. Подтянув ремень на одну дырочку, он застегнул пряжку и довольно потер ладони.

В доме никого не было. На пустой кухне царили чистота, порядок и тишина. От плиты шел ровный жар, что свидетельствовало о том, что ее топили утром. Наверное, все позавтракали и ушли на улицу.

Берни осторожно вышел на парадное крыльцо. Ноги вздрагивали от слабости, словно у старика. От свежего воздуха слегка кружилась голова. Придерживаясь за перила, он присел на чистую ступеньку.

Стояла сладкая пора бархатного индейского лета. Кончался сентябрь. Он понял это по реющим в воздухе серебристым паутинкам. Они сверкали в воздухе, уносимые ветром на запад, сверкали на земле, траве, кустах, на стене дома. Серые паучки на длинных ножках семенили куда-то, спешили, словно торопливые, целеустремленные путешественники. Воздух был чист и до невозможности прозрачен. Сильно пахло прелыми листьями и грибами, которых в сосняке росло великое множество.

Вдыхая и выдыхая чистый воздух, Берни Дуглас чувствовал, что каждый вдох наполняет организм необычайной легкостью и бодрит. Сидя на верхней ступеньке крыльца, молодой человек щурился от солнца, блеска паутинок, золота осенних листьев кизила, бересклета, папоротников и неспешно осматривался.

Звуки присутствия людей доносились со стороны кузницы и загонов. В ближнем к мастерской загоне бегали и суетились молодые лошадки. Прогретая за лето земля щедро отдавала свое тепло. Берни расправил плечи и сладостно с хрустом потянулся. Решительно поднявшись, спустился и сделал первый шаг по земле, поросшей невысокой травой. Ботинки почти тотчас же покрылись налетом золотистой пыльцы. Это цвела и пылила карликовая полынь. Она будет цвести и пылить до первого снега, и даже осенние заморозки ей нипочем.

Подойдя к кузнице, молодой человек заглянул в темный проем, привыкая к полумраку помещения, освещенного всего лишь пламенем раскаленных углей в кузнечном горне. Фрэнк Смитт, нахлобучив старую фетровую шляпу и прикрывшись длинным кожаным передником, поворачивал на наковальне кусок раскаленного добела железа. Рони Уолкотт с размаху бил по намечаемым Фрэнком местам. Мужчины изготавливали подкову из бесформенного куска раскаленного метала. Оливия стояла на рычагах мехов, нагнетая воздух в горячий горн. Мисс Сара и Роззи отдыхали, сидя на деревянных обрубках, расставленных в помещении вместо стульев.

Увидев Берни в дверном проеме, все замерли. Первой опомнилась Оливия. Она соскочила с рычагов и бросилась к парню:

— Берни, дорогой мой, ты пришел в себя?! Я так рада! — она подбежала к нему, приветливо улыбаясь.

Берни бережно обнял ее за плечи, заботливо заглянул в раскрасневшееся лицо, отвел со лба намокшие от пота кудряшки.

— Ливи, крошка моя, ты не устала? — потом обвел взглядом всю компанию и поинтересовался: — Скажите джентльмену, отставшему от жизни, какой сегодня день недели?

— Суббота! — послышался в ответ ему дружный хор.

— Может быть, мы немного раньше начнем новую неделю и объявим после обеда самый длинный в году первый день недели. Начнем воскресенье уже сегодня?!

— Повод вполне серьезный! — согласился Рони Уолкотт. — Босс вернулся с того света!

— Бросай молоток, папа! — Оливия подбежала к отцу, взяла у него из рук молоток и положила на наковальню. Несформированная подкова постепенно остывала, металл покрывался темной окалиной.

Рони Уолкотт отставил молот в сторону. Подошел к Берни, пожал ему руку:

— С возвращением, патрон!

— Спасибо, брат!

Компания выбралась на улицу из тесного полутемного помещения.

— Завтра воскресенье, Рони! — многозначительно глядя на индейца, сказал Берни Дуглас. — Ты понимаешь, о чем я говорю?!

— Все понял, босс! — Рони как всегда был спокоен, и его бесстрастное лицо не выражало никаких эмоций.

Утром в воскресенье Рони Уолкотт оседлал двух лошадей и отправился в Смоки-Хилл. Ничего не понимавшая Оливия с удивлением проводила его взглядом:

— Мисс Сара, вы не знаете, куда отправился Рони?

— Не знаю, мисс Оливия! — но при этом негритянка загадочно улыбнулась, сидя на табурете и сбивая свежее масло.

Спустя час после отъезда Рони мисс Сара закончив все дела на кухне, постучала в дверь комнаты Оливии:

— Мисс Оливия, можно войти?! — негритянка приоткрыла дверь и, осторожно заглянув, вновь поинтересовалась: — Можно войти, мисс Оливия? Я не помешаю?

— Входите, пожалуйста, мисс Сара, мисс Роззи! — Оливия сидела на стуле возле кровати и отбирала белье для починки.

— Мисс Оливия, оставьте это все! Прошу вас, давайте лучше пересмотрим все ваши платьица. Возможно, у вас есть что-нибудь подходящее к данному событию?!

— Что вы имеете в виду, мисс Томсон? — Оливия отложила вещи в сторону и в удивлении поднялась: — Какое событие вы имеете в виду?

— Мисс Оливия, не волнуйтесь! Рони Уолкотт скоро привезет священника, и тот вас обвенчает. Негоже вам оставаться незамужней, мисс Оливия!

— А Берни знает об этом?! — сердце Оливии застучало тревожно. Голова закружилась от волнения. — Надо найти Берни Дугласа. Может быть, он больше не хочет жениться на мне, мисс Сара?!

— Хочет, хочет! — в дверях появился сам Берни Дуглас в черном нарядном костюме, белой рубашке и черном галстуке с блестками. — Еще как хочет! — он обнял Оливию за плечи и нежно поцеловал в щеку. — Видишь, Оливия, я уже готов!

— А почему я о собственном венчании узнаю последней?! — Оливия обиженно посмотрела на Берни. Она не знала, что сказать! Девушка даже не знала — была ли она сейчас счастлива. Горло сжимало от подкативших слез. Не так она представляла свою свадьбу и свое венчание, но все-таки была тронута.

— Прости меня, любимая моя Ливи! Свадьбу мы отметим немного позднее, возможно — к Рождеству. Я понимаю, что для девушки это очень и очень важное событие! Не думай, что оно неважно для меня! Но я так люблю тебя, что не могу больше жить без тебя, а ты в последнее время сторонишься и не хочешь оставаться со мной наедине… Ты меня разлюбила, Ливи, дорогая?!

— Берни Дуглас, скажи — ты собираешься венчаться со мной только потому, что я жду от тебя ребенка?! — Оливия замерла, отведя взгляд в сторону и напряженно ожидая ответа.

— Ливи, девочка моя! Посмотри мне в глаза, дорогая моя, прошу тебя!

Берни крепко сжимал ее руки, и она чувствовала, что его пальцы вздрагивают от волнения… Медленно вздохнув, Оливия посмотрела ему в глаза. Взгляд его выражал нежность и обожание. Он отлично понимал, какого ответа она ожидает. Ожидали его ответа и мисс Сара с Роззи. И отец Оливии Фрэнк Смитт, который замер в дверном проеме, напряженно глядя на молодую пару.

— Да, я хочу венчаться поскорее, потому что ты ждешь ребенка! Но не это главная причина. Больше всего на свете я хочу просыпаться и каждое утро видеть тебя рядом, Оливия! Хочу видеть свою любимую и самую близкую мне женщину на всем белом свете!.. И еще я понял, что жены вернее тебя мне никогда и нигде не найти!.. Но я ухожу, потому что жених до венчания не должен видеть свою невесту в свадебном наряде!.. Пусть это условности, но давай все сделаем так, как принято! Ты согласна, Ливи, крошка моя?!

Оливия огляделась. На нее с напряжением уставились три пары любящих глаз. И тоже с нетерпением ожидали ее ответа.

— Согласна! Я согласна! — еле слышно прошептала Оливия.

— Громче, громче, нам совсем не слышно, мисс Оливия! — негритянка хлопнула в ладоши и весело закружилась по комнате.

— Я согласна! — глаза Оливии радостно засветились. — Согласна! Но ты же знаешь, Берни Дуглас, какая я глупая, скандальная, вздорная! И еще притворщица! Помнишь?! — она покраснела, вспомнив их прошлые стычки и баталии.

— Я все равно люблю тебя, Ливи! И рад, что мы, наконец, пришли к общему согласию! Мы с мистером Фрэнком Смиттом будем ожидать на крыльце.

Мужчины вышли, оставив женщин в комнате. Оливия дрожащими руками распахнула дверцы встроенного в стену шкафа. Там висели все платьица, которые отец подарил ей в предвкушении того дня, когда ей исполнится восемнадцать лет.

Они выбрали белое платье с отделкой из кремовых кружев. Оливия надела белье, в котором когда-то так неожиданно предстала перед сраженным ее видом Берни Дугласом, попутно рассказав об этом знаменательном событии Саре и Роззи. Они слушали ее и весело смеялись. Но Оливия помнила тот день, когда всем на ранчо было не до смеха, и понимала, насколько изменила ее жизнь за последние два месяца. Она теперь с трудом верила, что прошла этот тернистый путь рождения их отношений с Берни. И не знала, смогла бы когда-нибудь снова повторить это все!

На дворе послышались крики, топот подков, выстрелы. С гиканьем и ржанием к крыльцу мчались оседланные лошади.

— Мисс Сара, этот сумасшедший опять что-то натворил!

Оливия кинулась на улицу в подвенечном платье и белых туфельках, но Сара отстранила девушку от двери:

— Стойте, мисс Оливия! — и сама выбежала на крыльцо.

Оливия распахнула окно. Выглянуть ее подталкивало нестерпимое любопытство.

Рони Уолкотт, остановив коней, уже помогал спуститься с Джоли джентльмену в черном сюртуке со связанными впереди руками. Лицо приезжего было закрыто платком, только глаза сверкали негодованием и гневом:

— Что вы хотите от меня, молодой человек?! — заговорил он, как только Рони развязал платок и надел на голову этому мужчине его широкополую пасторскую шляпу. — Меня ждут прихожане! Зачем вы привезли меня сюда?! Немедленно верните назад!

— Обвенчаете молодых людей, и я доставлю вас на место в целости и сохранности, святой отец! И волоска не упадет с вашей драгоценной головы! — Рони Уолкотт по-прежнему хранил бесстрастное выражение лица, но Оливия видела давно знакомый ей лукавый блеск серо-зеленых индейских глаз.

— Я подам на вас в суд, негодяй! — пастор разгладил полы сюртука, поправил белый галстук под воротником черной рубашки. — Я не готов к совершению таинства, мистер охотник!

— Господь Милосердный, Рони Уолкотт, ты похитил пастора из церкви перед воскресной службой?! — мисс Томсон всплеснула своими пухлыми Руками и хлопнула в досаде себя по бокам.

— Не перед, а во время воскресной службы! — недовольно сообщил священнослужитель. — У меня полная церковь прихожан! А этот дикарь врывается в подсобное помещение и начинает уговаривать меня поехать на какое-то горное ранчо, милочка! Что я должен был подумать?! — продолжал негодовать мужчина. — Это возмутительно! Скоро сюда явится полиция! Я уверен, что за нами отправят погоню! Вас растерзает толпа возмущенных прихожан!.. — когда же Рони подошел к нему со склоненной головой, священник прекратил шуметь и поинтересовался слегка испуганно: — Что вы хотите от меня, сын мой?!

— Раскаяться в грехах и попросить благословения!

— Похвально, сын мой, что вы раскаялись!

Но священник уже не смотрел на индейца, замершего перед ним в покорной позе кающегося грешника. Он смотрел на крыльцо дома, откуда спускалась по ступенькам невеста с просительной и нежной улыбкой на юном лице. Рони Уолкотт проследил за взглядом священника и замер, также зачарованный.

— Добро пожаловать в наш дом, ваше преподобие, сэр Джон Калверт! Меня зовут Оливия Эстер Гибсон, сэр! Простите во имя Христа моего горячего и непредсказуемого брата, сэр! Вы ведь не хотите, чтобы будущие прихожане вашей церкви сожительствовали во грехе?! Вот он и сделал это только ради меня! А не из-за злого умысла! И прошу вас, ваше преподобие, благословите это непредсказуемое дитя Господне — Рони Уолкотта, а также благословите и освятите наш брак с мистером Берни Дугласом, — и Оливия с милой улыбкой повернулась к застывшему возле крыльца Берни.

Фрэнк Смитт смотрел на свою дочь с изумлением и гордостью. Его божья коровка, козявочка, так прекрасна и обходительна! Он никогда и не подозревал, что в ней столько мужской уверенности (как это ни странно!) и прелестного женского обаяния. Она все больше удивляла его и ставила в тупик — эта маленькая, но решительная хозяйка горного ранчо «Клин Крик». И, по всей видимости, ей очень нравилась ее новая роль.

Совершенно растаявший от умиления, пастор при всем своем возмущении не смог ей отказать:

— Конечно, конечно, дочь моя! Вы правы!.. Куда пройти, чтобы подготовиться?!

— Мисс Роззи, пожалуйста, проводите его преподобие сэра Джона Калверта в столовую.

Шагая за Роззи, священник скрылся в доме. Следом за ними направились Берни Дуглас и Рони Уолкотт.

Оливия огляделась и протянула свою маленькую горячую и шершавую от работы руку отцу:

— Веди свою козявочку к новобрачному, папа! Давай запомним навсегда этот незабываемый день на ранчо «Клин Крик»!

— Как жаль, Оливия, что твоя мамочка Эстер не видит сегодня тебя! — отец внезапно смутился и поцеловал руку дочери, чего давно уже не делал. — Пойдем, малышка!

— Папа, как ты можешь говорить такое?! Мама всегда со мной рядом! Она видит и знает каждый мой шаг!

— Конечно… Идем, нас ждут, дитя мое!

Они торжественно и неспешно поднялись по ступенькам крыльца, миновали просторный коридор и вступили в столовую. Мисс Сара еще раньше помогла Оливии украсить комнату букетами осенних крокусов — оранжевых и снежно-белых, с полными душистой пыльцой тычинками. А сейчас негритянка подошла к Оливии и приколола к ее вьющимся волосам неизвестно откуда появившийся на ранчо венок из крохотных искусственных цветов из шелка, а затем — легонько подтолкнула девушку в спину:

— Благослови вас Господь, мисс Оливия!

Пастор благословил и освятил молитвой красное виноградное вино и пресный хлеб, выпеченный Роззи специально для венчального дня. Сара застелила маленький столик белой скатертью, поставила распятие и зажгла свечи. Роззи встала рядом с Оливией в качестве подружки. Она была удивительно привлекательна в светло-голубом платье.

После хлебопреломления и причащения глотком вина каждого присутствующего, священник приступил к таинству венчания:

— Оливия Эстер Гибсон, согласна ли ты взять в мужья Бернарда Дугласа? — спросил его преосвященство Оливию, как когда-то предсказывал в этой комнате ее суженый.

— Согласна! Да, согласна! — Оливия немного задыхалась от волнения и торжественности момента. — Обещаю хранить ему верность до тех пор, пока смерть не разлучит нас!

— Бернард Дуглас, согласен ли ты взять в жены Оливию Эстер Гибсон?

Берни проглотил слюну, собравшуюся во рту от волнения. Слегка нервничая, молодой человек глубоко вздохнул и с силой выдохнул слова:

— Согласен! Согласен! Я люблю эту женщину, ваше преподобие! И обещаю хранить ей верность до тех пор, пока смерть не разлучит нас!

— Волей Господа нашего Иисуса Христа объявляю вас мужем и женой, дети мои!

— Аминь! — дружно завершили присутствующие.

Оливия и Берни обменялись кольцами и поцеловались, принимая поздравления.

— Примите и мои поздравления! — в столовую вошел сэр Питер Хиддингс.

— Проходите, прошу вас, шериф! — Берни Дуглас удивленно смотрел на шефа полиции. — Мы не слышали, как вы подъехали к дому, сэр! Для нас это большая честь!

— Простите, мисс Гибсон, я приехал узнать — было похищение священника или нет! Я знаю, что именно вы хозяйка ранчо! Потому и обращаюсь к вам, мисс!

— Извините, сэр Хиддингс, с этой минуты я — миссис Дуглас! — Оливия гордо смотрела на шерифа.

— Простите, мэм! Я не сообразил сразу! Миссис Дуглас, можно я задам вам несколько вопросов? Дело в том, что я приехал не один. Возле поворота на ранчо меня ждут десятка полтора крепких парней… С вами все время связаны какие-то таинственные истории, мэм!

— Я слушаю вас, сэр! — Оливия насторожилась, но держалась очень сдержанно и спокойно.

— Говорят, на вашем ранчо скрываются беглые чернокожие женщины и Фрэнк Смитт, главарь банды гангстеров! Это правда?!

— На нашем ранчо ни беглых, ни бандитов нет, сэр Хиддингс! И даже предположения об этом оскорбительны! Можете так и передать этим господам! И еще — если они сунутся со своими подозрениями на мою землю, то пусть знают, что я умею стрелять не хуже Робин Гуда! И моя рука не дает промаха! Точно так же стреляют и все мои близкие.

— Хорошо, миссис Дуглас. Но недавно пропали два агента миссис Хаммонд. Их тела обнаружили в Гранд-Ривер. Этих бедолаг кто-то сбросил с обрыва в воду, вероятно, в окрестностях Смоки-Хилл!

— Сочувствую миссис Хаммонд, но не имею чести быть знакомой с ней или, тем более, с ее агентами, сэр Хиддингс!.. Неужели вы подозреваете меня, сэр Хиддингс?! А вам в моем доме всегда рады, сэр!

— Благодарю, миссис Дуглас! — расшаркался шериф, он был сражен обаянием Оливии. И понимал, что этой юной женщине многое по плечу.

— Вас проводить, сэр Джон Калверт? Прихожане будут рады видеть вас живым и здоровым! Надеюсь, подаренная церкви Святой Троицы лошадь компенсирует ваше непродолжительное отсутствие?!

— И небольшое пожертвование в церковную кассу?.. Примите это от нашей домашней церкви для вашей — приходской! — и Рони Уолкотт протянул пастору заранее приготовленный конверт.

— Сейчас я переоденусь, сэр Калверт, и мы все с удовольствием прокатимся до границы ранчо!.. Берни, дорогой, тебе тоже пора размяться! — Оливия пристально посмотрела на мужа.

— Хорошо, дорогая! С удовольствием! — Берни Дуглас внимательно наблюдал за юной женой. Его удивляло, как переменилась эта девочка за прошедшие месяцы. У него было ощущение, будто она повзрослела внутренне на десяток лет, внешне оставшись такой же нежной и прелестной! Словно само время властвовало над ее душой и сознанием, выковав столь скоро твердый характер при все той же внешней уязвимости и беззащитности.

Оливия появилась на крыльце в прежней мужской одежде. Мягкие замшевые индейские брюки с бахромой теперь только подчеркивали ее изящество и грацию. Она самостоятельно оседлала Джоли.

— А почему не Лили?! — поинтересовался Берни, взнуздывая своего Презента.

— Лили нужно поберечь, Берни! Ей предстоит ожеребиться первый раз, — как видно, Оливия заботилась и беспокоилась о своей любимой кобылке.

— А тебе не вредно ездить верхом, Оливия?! — Берни не менее беспокойно оглядывал ее немного изменившуюся фигуру. У Оливии слегка раздались бедра и чуть-чуть пополнела грудь. Но талия все еще оставалась гибкой и тонкой.

— Не беспокойся, родной! — Оливия провела ладонью по плечу мужа. — Я знаю, что малыш сам подаст мне знак! Дорогой, это не болезнь, а нормальное состояние зрелой замужней леди! — и она легко вскочила в седло, скомандовав: — Вперед, Джоли!

Кавалькада всадников растянулась по дороге. Длилась золотая пора индейского лета! Бархатное солнечное лето растворилось в воздухе, нежным ветром ласкало разгоряченные лица, перебирало волосы.

Оливия ехала во главе вереницы верховых. Мужчины как-то смущенно и немного суетливо улыбались ей, явно любуясь молодой амазонкой. И, само собой, Берни, слегка придерживая своего Презента, тоже не сводил с нее восхищенных глаз. В ней его пленяло все — гордая посадка в седле, развернутые неширокие плечи, залихватски сброшенная на затылок коричневая бархатная шляпка, изящные ковбойские сапожки и перчатки из тонкой замши.

«Она выглядит, словно настоящая леди!» — думалось ему. Кто бы мог подумать о том, что его подопечный — тощий неловкий подросток — на деле обернется для него, сурового неподкупного и жесткого мустангера, самой любимой и самой драгоценной женщиной на всем белом свете. И он мысленно корил себя, прежнего, за грубость, несдержанность, презрительность и, порой, беззастенчивую насмешку. А уж о возникающих подозрениях ему совестно было и вспоминать!

Но, вместе с тем, он чувствовал, что между ними, похоже, назрел откровенный разговор. Конечно, его жена имеет право на многие вопросы, возникшие у нее во время его тяжелой болезни. Оливия не привыкла таиться и кривить душой. Она обязательно спросит у него, кто такая Хелен. И если он сумеет рассказать ей все без утайки, Оливия непременно поймет. И Берни верил в то, что призрак Хелен, преследующий его душу, покинет его с той минуты навсегда.

Они подъехали к ажурной арке с надписью «Клин Крик», молчаливые и спокойные. Сэр Джон Калверт выехал вперед вместе с сэром Питером Хиддингсом. Толпа прихожан застыла в напряженном молчании, только под копытами коней хрустел утрамбованный гравий дорожного полотна, негромко позвякивали уздечки.

— Джентльмены! — сэр Джон Калверт торжественно поднял руку. — Никакого похищения не было! Я совершенно забыл, что обещал мистеру Берни Дугласу и его невесте Оливии Гибсон посетить их ранчо, чтобы совершить таинство венчания. Отныне эта молодая прекрасная пара — мистер и миссис Дуглас. А брат новобрачной мистер Рони Уолкотт вежливо напомнил мне об этом! Забудем это недоразумение, джентльмены, и разойдемся с миром.

— Спросите шерифа! — попытался подстрекать какой-то недоброжелатель из толпы. И встревоженные прихожане сразу же загудели, точно пчелиный рой.

— Джентльмены! — принялся увещевать и сэр Питер Хиддингс. — Успокойтесь и разъезжайтесь с миром! Кто из вас сомневается в честности его преподобия сэра Джона Калверта, человека безупречной репутации и авторитета?! Я не вижу повода нарушать границы частного владения добропорядочных граждан Соединенных Штатов Америки.

— Нам поговорить бы с хозяином ранчо, сэр Хиддингс! — от толпы неожиданно отделился всадник. Оливия с удивлением узнала в нем Пабло Гомеса.

— Сеньор Гомес, вы вновь хотите поработать у меня?! — Оливия с вежливой улыбкой смотрела на мексиканца. — Я — владелица ранчо! Надеюсь, мой управляющий не обидел вас при расчете?! Но, к сожалению, мне пока что не требуются работники. А вот в июне следующего года — милости прошу, сеньор Гомес!

— Простите, мэм! — Гомес застыл, точно статуя с раскрытым ртом и остекленевшими от изумления глазами. — Черт меня подери, сеньоры!

— Не советую никому оставаться вблизи моей земли, джентльмены! Я стреляю не хуже Робин Гуда, господа!

— Сущая правда, парни! Мэм однажды с первого выстрела ранила в ногу одного хорька, который собрался отнять у нее карабин! — радостным голосом подтвердил лицемерный Пабло, гарцуя на одном месте.

— Со второго! — голос Оливии зазвучал твердо, с металлическими нотками.

— Что вы сказали, мэм?! — Пабло все еще не переставал изумляться.

— Первый выстрел был предупредительным, сеньор Гомес!.. Мой карабин находится у меня за плечом, и потому прошу возбужденных господ покинуть принадлежащее мне владение и его окрестности! Сэр Питер Хиддингс подтвердит, что на моем ранчо нет посторонних людей! Здесь не совершается ничего противозаконного! Всего доброго, джентльмены — она игриво приподняла шляпку и повернула Джоли к дому: — Домой, Джоли, дорогая! Домой!

Мужчины повернули лошадей и неспешно потянулись за Оливией. Она знала, что Рони Уолкотту не терпится посчитаться кое с кем из собравшихся. Он лишь раззадорился произошедшими событиями. Но Оливия хотела, чтобы на ее ранчо все конфликты, насколько возможно, разрешались мирными путями. Здесь предстояло жить ее детям, и их судьба была ей важнее всего на свете.

Придержав Джоли, она дождалась, когда Берни Дуглас нагонит ее коренастую, немного неуклюжую кобылку.

— Мистер Берни Дуглас, вы ничем не хотели бы поделиться со мной? Если у вас возникло такое желание, то, давайте немного отстанем от всех и прогуляемся!.. Сегодня такой замечательный день, Берни, дорогой мой!

— Я не хотел бы рассказывать о самой темной полосе в моей жизни именно в этот день, Оливия! — Берни с надеждой смотрел ей в глаза, как приговоренный смотрит в глаза судье. — Но, клянусь тебе всем, что есть в моей жизни самого святого, я не сделал ничего такого, за что мне было бы стыдно перед тобой, Оливия! Ошибки совершает каждый молодой человек. Только один раскаивается в содеянном половину жизни. А другой забывает о своем проступке спустя минуту!

— Прости меня, Берни, но мы не сможем начать совместную жизнь до тех пор, пока я не узнаю, кто такая Хелен и что она означает в твоей жизни. Потому что теперь твоя жизнь принадлежит мне, так же как моя — тебе!

— Согласен! Но снова и снова прошу тебя, моя любимая, не суди строго… Когда мне исполнилось пятнадцать лет, — начал он свое печальное повествование. — Я решил, что пришла пора узнать все о женской любви, хотя некоторые из моих друзей и говорили мне, что еще рано выяснять не совсем приятные стороны жизни и меня ждет одно только разочарование. Другие, напротив, убеждали в том, что мне давно следует найти женщину хотя бы на одну только ночь для того, чтобы познать сладость женских ласк. Они считали, что смысл жизни именно в этом.

— Но неправыми оказались и те, и другие, так?! — Оливия пристально посмотрела на мужа, и он согласно кивнул ей.

Берни стал рассказывать о том, как парни свели его с Хелен. Как потом она цеплялась за него… Как встретила его дома мать, когда он вернулся воскресным утром с пустыми руками. Как плакала его сестра, потому что ей пообещали новое платье, но так и не выполнили обещанного. И ей пришлось ходить на занятия воскресной школы в лохмотьях.

Он рассказывал и видел, что Оливия словно бы присутствует рядом с ним, ходит с ним по улицам Перлвиллидж, вместе с ним провожает рыбаков в море, оплакивает погибших от стихии и сострадает его несчастной матери. Лицо ее, подвижное и переменчивое, говорило о том, как любит она своего мужа, как сочувствует ему, прежнему — юному, неискушенному, неопытному мальчишке с берега далекого и неведомого ей Старого Света.

Джоли и Презент, направляемые молодыми людьми, медленно прошли мимо дома на ранчо, мимо загонов, конюшен, летнего дома и кузницы. Отец Оливии хотел окликнуть их, но мисс Сара остановила его:

— Пусть поговорят, мистер Смитт! У них сегодня особый день! Невозможно оставить что-то недоговоренным. Они вернутся, ведь здесь у них дом!

Кони дошли до того каньона, где когда-то Оливия бросила своего напарника Рони Уолкотта в тот самый день то ли злополучный, то ли счастливый!.. Молодые люди молчали. Оливия не знала, что сказать мужу. Она поняла смысл того, что он рассказывал ей. Любой человек причастен ко всему, что происходит с окружающими его людьми. И эта причастность накладывает на человека ответственность за происходящее, потому что спустя годы приходит осознание собственной вины в падении или гибели тех, с кем нас столкнула жизнь. Но как часто осознание вины приходит слишком поздно, когда невозможно что-то изменить! И тогда осознание вины усугубляется угрызениями совести.

— Я не стану тебя утешать, Берни Дуглас! — Оливия смотрела поверх головы Джоли на далекие горы. — Только постараюсь сделать все возможное, чтобы ты никогда в своей жизни не пожалел о своем сегодняшнем поступке, о том, что женился на мне. Потому что я очень люблю тебя! И это навсегда!.. В нашей семье все были однолюбами. И это не такое уж плохое качество. Верно?! — она искоса взглянула на Берни.

— Это звучит, словно клятва верности, Оливия! Надеюсь, у тебя не появится повод, чтобы разочароваться во мне?!

— Я надеюсь на это больше, чем ты сам, Берни Дуглас!

Они вернулись домой тогда, когда день уже угасал и таял на западной стороне небосклона золотистым закатным отсветом. Над печной трубой вился легкий дымок, поднимаясь прямо в темнеющее небо. Расседлав коней и пустив их в свободный загон, Оливия и Берни поднялись по крыльцу.

Мисс Сара очень хотела кое о чем спросить Оливию, но никак не могла решиться. Потом все-таки осмелилась:

— Миссис Оливия, перенести ваши вещи в комнату, где спит мистер Дуглас?

— Не надо торопить события, мисс Томсон! Пока пусть все остается по-прежнему, дорогая! — и Оливия отправилась спать, как обычно, в боковую комнатушку, где помещался только узкий топчан и небольшой столик с ящиками для постельного белья.

— Извините, миссис Дуглас, уж не охладели ли вы чувствами к своему мужу после венчания?! — изумлению негритянки не было предела. — Обычно в первую ночь ложиться с венчанным мужем боятся лишь юные девственницы и старые девы. Но вы-то уже ни та, и ни другая, миссис Дуглас! — мисс Томсон возмущенно таращила глаза и сокрушенно всплескивала пухлыми руками. — Простите, если что я сказала не так, миссис Дуглас!

Прошла долгая неделя, но Оливия не спешила переходить под крылышко к мужу. Она не понимала себя. А потом до нее дошло, что она должна пережить и похоронить навсегда в своей памяти рассказ Берни о смерти Хелен. Берни не торопил свою юную жену принимать окончательное решение. Он понимал, что, освободившись от прежнего чувства вины перед Хелен, он частично переложил эту тяжесть на хрупкие плечи Оливии. И его жена не придет к нему до тех пор, пока в ее душе не уляжется боль ее сострадания к нему.

Над долиной сгущались тучи. Начал накрапывать редкий дождь. Он не хлынул сразу, а прибавлял мощи постепенно, не торопясь, словно брал разгон перед предстоящими затяжными дождями октября, рано или поздно переходящими в первый снегопад.

Оливия отправилась в хлев, чтобы собрать в гнездах яйца для вечернего омлета. Нахохлившиеся куры теперь рано садились на насест и довольно чутко дремали. Всполошенные ее появлением и ярким светом фонаря, они высовывали головы из-под крыльев и громко квохтали, будто в птичнике появилась лиса или койот!..

Вернувшись в дом, она застала в столовой отца, который взволнованно ходил по столовой из угла в угол и о чем-то мучительно размышлял.

— Что произошло, папочка?! — Оливия озабоченно остановилась перед отцом. — Ты что-то хочешь мне сказать, дорогой?!

— Оливия, девочка моя, мне не слишком удобно говорить с тобой на эту тему, но я чувствую, что не все ладится у тебя с Берни Дугласом. Может быть, нам всем стоит уехать отсюда и оставить вас вдвоем?!

— О чем ты говоришь, дорогой?!

— Возможно, ты стесняешься. Но ведь ты совершенно измучила мужа! Рано или поздно у него окончится терпение, и он отправится в Смоки-Хилл, чтобы развеяться в публичном доме!

— Он никогда не сделает этого, папочка!

— Не будь самоуверенной, детка! Все может измениться в один миг!

— О, папочка! Наши отношения слишком искренни и откровенны, дорогой. Берни Дуглас любит меня и будет ждать, сколько окажется необходимо.

— Необходимо для чего?! — отец был в недоумении.

— Чтобы мне привыкнуть к состоянию замужней леди, папа!

— Невозможно привыкнуть к тому, чего нет!

— Берни тебе на что-то пенял, папа?!

— Дочка, ты недооцениваешь мужа! Настоящий мужчина не жалуется на жену! А тем более на любимую женщину.

— Ты уверен в том, что женщина любимая, папа?

— Ну, вот что, дорогая! — и отец громко позвал: — Мисс Сара!

— Слушаю, мистер Смитт! — негритянка появилась в дверях своей комнаты, вопросительно взглянула на Оливию и ее отца. — Что-то случилось, миссис Оливия?!

— Ничего не случилось, мисс Томсон! Папа, что ты хотел сказать, дорогой?!

— Мисс Сара, уже давно пора мисс Роззи переселиться в одну из боковых комнат. Ту, где сейчас живет Оливия.

— А куда пойдет миссис Дуглас, сэр?!

— Миссис Дуглас пойдет туда, где ей давно пора находиться, мисс Томсон! Помогите мне перенести ее вещи!

— Я все перенесу и без вас! — огрызнулась Оливия, прекрасно понимая правоту отца. — Там совсем немного вещей, папочка! Молитвенник, постельное белье и ночная сорочка!.. Слушаюсь, сэр! Иду исполнять ваше приказание!

— Глупышка моя! — отец засмеялся, любуясь дочерью.

Рони Уолкотт и Берни вернулись, когда совсем стемнело. Они долго и старательно умывались на хозяйственном дворе, раздевшись по пояс, смывали пот и сажу, старательно поливая друг другу. Потом мужчины вошли в дом, растираясь жесткими полотенцами и слегка поеживаясь от холода. Натянув на себя чистые клетчатые рубашки, прошли к столу. Оливия и мисс Сара суетились вокруг стола, расставляя полные тарелки.

После ужина Оливия по привычке стала убирать со стола посуду, чтобы отнести ее на кухню.

— Идите, наконец, к своему мужу, миссис Дуглас! Как у него только хватает терпения нянчиться с вами, миссис Дуглас?! Сегодня вам больше нечего делать на кухне, слышите?! Уже совсем поздно!

Оливия умылась под рукомойником на кухне и подумала о том, что пора соорудить на ранчо теплый душ для зимней поры.

— Пришла пожелать мне спокойной ночи, любимая?!

Оливия согласно кивнула и стала неспешно раздеваться. Берни невозмутимо наблюдал за ней, но глаза его восторженно заблестели, когда она, совершенно обнаженная, направилась к нему.

— Я пришла к тебе навсегда, Берни! Любимый мой! Я пришла, чтобы наслаждаться твоей любовью всю оставшуюся жизнь! — Оливия обняла его и прижала голову Берни к своей обнаженной груди. Погладила горячими пальцами шею, плечи. Отстранившись, посмотрела в глаза, ставшие такими глубокими, затягивающими. — Ты любишь меня, Берни Дуглас?!

— В который раз ты задаешь один и тот же вопрос, любимая моя?! — задыхаясь, прошептал он. — Но я не устаю снова и снова отвечать на него. Я люблю тебя, Оливия!

— А как ты любишь меня, Берни?! — продолжала расспрашивать молодая женщина, горячо дыша ему в губы. — Очень крепко?!

— Так крепко, Оливия, что изнемогаю от любви к тебе! Разум мой мутится! Я теряю рассудок и контроль над всеми членами своего тела! Я хочу тебя, Оливия, так сильно, что, кажется, вот-вот задохнусь от неутоленного желания!

Оливия все плотнее прижималась к любимому! Она страшилась расслабить объятия, как будто он мог взмахнуть крыльями и улететь от нее навсегда, затеряться в глубинах мироздания, навеки скрыться от нее…

— Я хочу почувствовать тебя внутри себя, Берни дорогой мой!

Наконец-то они снова были вдвоем. И их страсти никто не мог помешать! Они понимали, что впереди у них вся длинная, осенняя ночь. За окнами бесконечно моросит холодный октябрьский дождь. А в их комнате жарко натоплено, отчего капли дождя, скользящие по оконным стеклам, кажутся ледяными крупинками. Или же это и на самом деле на улице похолодало так, что к утру дождь сменится снегом… Огромные хлопья будут медленно падать и падать с неба, засыпая высокими сугробами все тропы и горные дороги…

В эту ночь два любящих друг друга человека почти не спали. Они снова и снова сплетались друг с другом в жарких объятиях, отдаваясь и обладая друг другом…

И ранним воскресным утром в доме стояла такая тишина, что они подумали, будто остались в доме одни. Никто не постучал в дверь их комнаты и не потревожил крепкого сна утомленных влюбленных.

Оливия проснулась от непривычного света, бьющего в оконные стекла. Она раздвинула шторы и удивленно охнула:

— Берни, дорогой мой, посмотри!

Молодой человек вскочил, подошел к ней, обнаженный и прекрасный в своей наготе. Они обнялись и долго смотрели в окно, наблюдая, как с низкого неба падают огромные снежинки, как растут вокруг дома высокие сугробы, как сосны сгибают лапы под тяжестью снежных шапок и шуб.

— Значит, до весны на ранчо больше никто не приедет! Никто не потревожит наше счастье и согласие!

— Конечно, любимая моя!