Странный Джон

Глава VI Множество изобретений

Хотя я в то время и не подозревал, что Джон совершил убийство, я заметил, что он изменился. Он стал менее общительным, в какой-то степени отдалился от своих друзей, — как среди детей, так и среди взрослых, — и вместе с тем стал очень заботливым и даже нежным. Я говорю «в какой-то степени» отдалился, так как, хотя он был менее настроен рассказывать о себе и все чаще стремился к одиночеству, временами он становился необычайно общительным. Он умел, когда желал, быть сочувствующим собеседником, и ему вы готовы поведать все свои тайные надежды и страхи, в которых едва ли могли признаться самим себе. Так, например, однажды я обнаружил, исключительно благодаря влиянию Джона, что нахожусь уже под достаточно сильным влиянием некой молодой особы, походившей на Пакс, и, более того, что до этого момента не желал в этом себе признаваться исключительно из-за странной преданности по отношению к Джону. Истинная сила моей привязанности к нему была даже более поразительна, чем чувства к девушке. Я всегда искренне интересовался судьбой Джона, но не представлял, насколько глубоко в мою душу проникли и сколь прочно ее оплели узы, которыми этот странный ребенок привязал меня к себе.

Моей первой реакцией было яростное и довольно отчаянное сопротивление. Я гордо хвастался перед Джоном этим своим новоявленным чувством — банальным половым влечением, которое он сам же и помог мне обнаружить — и как мог высмеивал мысль о том, что могу психологически зависеть от какого-то ребенка. «Только будь осторожен, — ответил он. — Я не хочу, чтобы из-за меня твоя жизнь пошла насмарку». Было странно вести подобную беседу с ребенком, которому не исполнилось и десяти лет. То, что он знал обо мне больше, чем я сам, тревожило меня. И, несмотря на мои возражения, я понимал, что он прав.

Оглядываясь назад, я начинаю думать, что Джон проявлял такой живой интерес к моему случаю отчасти из любопытства: он мог наблюдать за развитием взаимоотношений, которые для него пока что были недоступны. Отчасти, из-а искренней привязанности ко мне как к близкому человеку. И отчасти — из-за необходимости как можно полнее понять того, кто впоследствии должен был стать одним из исполнителей его планов. То, что он уже тогда предполагал использовать меня в своих целях и ни разу не думал освободить от своего влияния, не вызывает у меня сомнений. Джон хотел, чтобы мой роман с девушкой, похожей на Пакс, развивался своим чередом и получил логическое завершение не только потому, что сочувствовал моим желаниям. Откажись я от нее ради своей преданности, я превратился бы скорее в мстительного, а не в верного раба. Он же, как я полагаю, предпочитал иметь дело с бегающим на свободе дрессированным псом, а не с голодным волком, посаженным на цепь.

Его чувства к отдельным представителям вида, который он всем сердцем презирал в целом, были странной смесью отвращения и уважения, отстраненности и влечения. Он презирал нас за глупость и беспомощность и уважал за редкие попытки подняться над нашими естественными ограничениями. И хотя он использовал людей ради достижения собственных целей со спокойной отрешенностью, он был способен служить им с удивительным смирением и преданностью, когда судьба или собственная глупость навлекали на них неприятности.

Лучшим примером развивавшейся способности Джона взаимодействовать с нашим отсталым видом была его необыкновенная дружба с девочкой шести лет от роду, жившей неподалеку от его дома. Джуди считала Джона своей любимой игрушкой. Он участвовал в ее шумных играх, помогал ей лазать по деревьям, учил плавать и кататься на роликовых коньках. Он рассказывал ей совершенно фантастические сказки. Терпеливо разъяснял жалкие шутки в книжках комиксов. Для развлечения Джуди он рисовал картины, изображающие битвы, убийства, кораблекрушения и извержения вулканов. Он чинил ее игрушки. В нужный момент он подшучивал над ее глупостью или восхвалял ее ум. И если кто-то был с ней «не слишком мил»[17], Джон бросался на ее защиту. В общих играх уже само собой разумеющимся было, что Джон и Джуди будут в одной команде. В ответ на такую преданность она лупила его, смеялась над ним, бранила его и называла «ггупый Дон», ни во что не ставила его поразительные способности и одаривала всеми самыми чудесными результатами ее работы на уроках «труда».

«Да ты просто влюблен в Джуди, а?» — однажды заметил я, наполовину в шутку, на что он незамедлительно ответил, подражая неразвитому детскому говору: «Дуди п’осто сакговисе. Низя не въюбися в Дуди», — а потом, после небольшой паузы, сказал уже нормальным голосом: «Я влюблен в Джуди так же, как влюблен в морских птиц. Она способна совершать только самые простые действия, но она делает это в своем стиле. Она настолько же совершенна и сосредоточенна на том, чтобы быть Джуди, как олуша — на том, чтобы быть олушей. Если бы, когда она подрастет, она могла быть взрослой так же хорошо, как она умеет быть ребенком, она была бы великолепна. Но это невозможно. Когда дело дойдет до более сложных вещей, я полагаю, она потеряет свой стиль и начнет делать глупости, как и все вы. Жаль. А пока что она — просто Джуди».

«А ты — сказал я, — надеешься вырасти, не потеряв своего стиля?»

«Я до сих пор не нашел своего стиля, — ответил он. — Я иду на ощупь и уже наделал порядочно глупостей. Но как только я его найду… Ну, вот тогда и посмотрим. Конечно, — неожиданно добавил он, — может быть, что богу нравится наблюдать за взрослыми людьми так же, как мне нравится наблюдать за Джуди. Может быть, именно из-за этого он не хочет, чтобы они стали лучше, чем теперь. Иногда я сам чувствую то же: мне порой кажется, что дурной стиль — это часть вашей природы, и именно поэтому за вами так интересно наблюдать. Но мне хочется верить, что бог ожидает от меня чего-то иного. Или, если отбросить мифологию, я ожидаю от себя иного».

Через несколько недель после убийства у Джона неожиданно появился интерес к вещам совершенно обыденным — например, к домашнему хозяйству. Он часами мог ходить по пятам за горничной, Мартой, наблюдая за ее утренней работой, или сидеть в кухне пока она готовила. Ради ее развлечения он поддерживал «светский разговор», состоявший из обсуждения скандалов, грубоватых шуточек и подтрунивания над ее ухажерами. Во время таких же пристальных ежедневных наблюдений над Пакс, пока она крутилась в кладовой, «прибиралась» в комнатах или штопала одежду, велись беседы другого рода. Порой Джон прерывал поток болтовни, чтобы заметить: «А почему бы не сделать это вот так?» Ответ Марты, в зависимости от ее настроения, разнился от высокомерного пренебрежения до ворчливого согласия. Пакс рассматривала каждое новое предложение с неизменным вниманием, хотя порой не могла удержаться от протеста: «Но и так получается нормально. Зачем еще что-то выдумывать?» Но, в конце концов, она практически всегда принимала предложение Джона, с легкой загадочной улыбкой, которая в равной степени могла означать и материнскую гордость, и снисходительное потворство.

Понемногу, Джону удалось внедрить в доме множество нововведений, экономивших время и усилия: немного сдвинуть какой-нибудь крючок или полку, чтобы обеспечить свободный доступ к предметам; изменить баланс ведерка с углем; реорганизовать кладовую и ванную комнату. Он хотел привнести те же способы организации во врачебный кабинет, предложив новые способы для чистки пробирок, стерилизации инструментов и хранения лекарств, но отступил после нескольких попыток, заметив: «Док предпочитает сам разбираться в своем беспорядке».

Еще через две или три недели его интерес к домашнему хозяйству, казалось, поугас, проявляясь лишь изредка, в связи с какой-нибудь конкретной задачей. Джон стал проводить много времени вне дома, якобы читая на берегу. Но с приближением осени мы стали беспокоиться о том, чтобы он таки образом не простудился — и у него тут же появилась привычка подолгу гулять в одиночестве. Кроме этого, он часто пропадал в ближайшем городе. «Я хочу поехать в город, чтобы увидеться с кое-какими приятелями, которыми я заинтересовался», — говорил он нам, и возвращался поздно вечером, усталый и полностью погруженный в себя.

Только ближе к концу зимы Джон, которому исполнилось десять с половиной, посвятил меня в детали поразительной финансовой операции, которой он был занят в прошедшие шесть месяцев. В одно серое воскресенье, когда за окном шел моросящий дождь пополам со снегом, он предложил выйти прогуляться. Я, разумеется, возмутился. «Ну же, — продолжал настаивать Джон. — Тебе понравится. Я собираюсь показать тебе мою мастерскую». И он медленно подмигнул сначала одним огромным глазом, потом другим.

К тому времени, как мы добрались до берега, мой не по погоде легкий плащ промок насквозь, и я уже проклинал и Джона, и себя самого. По мокрому песку мы добрели до места, где отвесные глинистые скалы сменились не менее крутым откосом, поросшим колючим кустарником. Джон опустился на четвереньках и пополз по тропинке среди кустов, показывая дорогу. Мне следовало ползти за ним, но вместиться в узкое пространство, где Джон перемещался с легкостью, было практически невозможной задачей. Я едва сумел проползти всего несколько ярдов, и обнаружил, что застрял среди колючек, со всех сторон проткнувших мою одежду. Смеясь над моим положением и моей руганью, Джон повернул назад и срезал державшие меня ветки своим карманным ножом — тем же самым, без сомнения, которым он убил констебля. Еще через десять ярдов тропинка вывела нас на небольшую поляну посреди склона. Выпрямившись, наконец, я проворчал: «И это ты называешь мастерской?» Джон рассмеялся и велел: «Подними вот это», — указывая на изъеденный ржавчиной лист металла, валявшийся посреди поляны. Один его край скрывался под грудой мусора. Свободна была часть около трех квадратных футов. Я приподнял лист на пару дюймов, порезал пальцы о ржавый зазубренный край и с проклятием бросил это занятие: «Не хочу возиться. Сам разбирайся со своим мусором, если тебе так надо».

«Разумеется, тебе не хочется возиться, — ответил Джон. — И никому, кто найдет это место, не захочется». После этого он просунул руку под свободный край, и стал распутывать какую-то ржавую проволоку. После этого лист легко поднялся как люк в холме. Под ним оказался темный проход, укрепленный тремя большими камнями. Джон прополз внутрь, приглашая меня следовать за ним, но ему пришлось сдвинуть один из камней, чтобы я поместился в узком лазе. Внутри обнаружилась низкая пещера, которую Джон осветил фонариком. Так вот что он называл мастерской! Пещера, судя по всему, была выкопана в глиняном холме и укреплена цементом. Потолок удерживался нестрогаными досками, которые тут и там подпирали деревянные столбы.

Джон зажег карбидную лампу[18], вделанную в наружную стену. Закрыв стеклянную дверцу, он заметил: «Воздух подается к лампе по трубе, которая выходит наружу, а дым отводится по другой. В помещении отдельная система вентиляции». Он указал на дюжину отверстий в стене и пояснил: «Дренажные трубы». Эти трубы были обычным делом в наших краях — их использовали, чтобы осушать поля. А постоянно осыпавшиеся склоны на берегу моря обнажали их.

Несколько минут я сидел, скорчившись, и молча осматривал крошечное убежище. Джон поглядывал на меня с довольной мальчишеской улыбкой. В мастерской был верстак, небольшой токарный станок, паяльная лампа и множеству других инструментов. На дальней стене были закреплены ряды полок, на которых стояли разнообразные приспособления. Джон взял одно из них и передал мне. «Это одно из моих ранних изобретений, лучшая в мире мотальная машинка. Теперь не нужно никаких направляющих. Больше никакого стороннего руководства! Просто надеваем моток на эти штырьки, конец нити продеваем в эту прорезь, потом крутим ручку — и получаем клубок, гладенький, как голова младенца. И все это — из алюминиевых листов и нескольких алюминиевых же вязальных спиц».

«Просто гениально, — признал я. — Но тебе-то какой от этого толк?»

«Не валяй дурака! Я собираюсь запатентовать ее и продать патент».

После этого он продемонстрировал мне глубокую кожаную сумку. «Это съемный нервущийся брючный карман для мальчиков — и для мужчин, которым хватит ума им пользоваться. Сам карман крепится на вот эту L-образную полосу, вот так — а такая есть на всех брюках, она плотно вшита в ткань. Итак, мы имеем одну пару карманов для любых брюк! Больше не надо вынимать все из карманов, когда переодеваешься. А мамам не нужно зашивать дырки. И можно не беспокоиться о том, что что-то потеряется: карман накрепко застегивается, вот так».

Даже восхищаясь изобретениями Джона (такими наивными и, одновременно, совершенно блестящими, подумал я тогда), я не мог забыть о том, что промок и замерз. Сняв с себя плащ, я спросил: «Как ты не замерзаешь зимой, сидя в этой дыре?»

«Я отапливаю помещение с помощью вот этого», — ответил он, поворачиваясь к небольшой керосиновой плитке, дымоход от которой был протянут через всю комнату наружу. Он зажег ее и поставил на огонь чайник, предложив: «Давай выпьем кофе».

После этого он показал мне «устройство для выметания углов». На конце длинной полой ручки располагалась щетка, похожая по форме на большой штопор, которая начинала вращаться, едва коснувшись какой-нибудь поверхности. Вращение обеспечивалось за счет механизма, похожего на «винтовой» механический карандаш: основание крепления щетки входило в полую рукоятку по спиральным прорезям.

«Почти наверняка эта штука принесет больше денег, чем все остальные, но было чертовски трудно делать ее вручную», — теперь Джон демонстрировал мне приспособление, ставшее впоследствии одним из самых удобных и популярных аксессуаров для одежды. По всей Европе и Америке появилось множество подобных ему. Практически все оригинальные и прибыльные изобретения Джона имели такой невероятный успех, что наверняка каждый читатель знаком с каждым из них. Я мог бы перечислить их все, но, заботясь о спокойствии его семьи, вынужден воздержаться. Скажу лишь, что, за исключением всемирно признанного нововведения, улучшившего работу одного из приборов регулировки дорожного движения, все остальные его механизмы относились к области хозяйственных нужд и уменьшения трудозатрат. Самым поразительным в карьере Джона-изобретателя была его способность не сотворить несколько случайных удачных устройств, но обеспечить ровный поток «бестселлеров». Поэтому, описание всего нескольких скромных достижений и самых увлекательных неудач создало бы превратное представление о его способностях. Читателю придется самому расширить этот список за счет его собственного воображения. Пусть он, используя какой-нибудь остроумное и удобное приспособление, придуманное для того, чтобы облегчить ему жизнь, напомнит себе, что оно может быть одной из множества «безделушек», созданных когда-то маленьким сверхчеловеком в его подземном убежище.

Еще какое-то время Джон демонстрировал мне свои изобретения. Я могу упомянуть измельчитель для зелени, овощечистку, несколько приспособлений, позволявших использовать старые бритвенные лезвия в качестве перочинного ножа или ножниц, и так далее. Другим же, как я говорил, вовсе не было суждено быть выпущенными в свет или стать популярными. Из них, пожалуй, стоит упомянуть хитрость, позволявшую тратить меньше усилий и времени в туалете. У Джона и самого были сомнения по поводу некоторых задумок — насчет съемного кармана в частности. «Проблема в том, — посетовал он, — что, как бы эффективны не были мои изобретения, Homo Sapiens слишком пристрастен, чтобы их использовать. Он слишком привязан к своим треклятым карманам».

Чайник закипел, и Джон заварил нам кофе и извлек внушительный пирог, испеченный Пакс. Пока мы пили и жевали, я поинтересовался, как он сумел заполучить все его инструменты.

«За все это заплачено, — заверил он. — Я смел получить кое-какие деньги. Как-нибудь я тебе расскажу об этом. Но мне нужно гораздо больше денег, и я собираюсь их заполучить».

«Тебе повезло отыскать эту пещеру», — заметил я. Он рассмеялся. «Отыскать? Ты просто болван! Я ее сделал. Выкопал ее киркой и лопатой, собственными лилейными ручками, — и он протянул жилистую пятерню с грязными ногтями, чтобы взять еще кусок пирога. — Работа оказалась почти невыносимой. Но она укрепила мои мышцы».

«Но как ты перенес сюда все вещи? Станок, например?»

«По морю, разумеется».

«Не в твоей же лодочке!» — удивленно воскликнул я.

«Все доставлялось сначала в Н., — он назвал небольшой портовый городок на другой стороне дельты реки. — Там живет один парень, который согласился выступать посредником в подобных вопросах. Он надежен, потому что я знаю о нем кое-что, о чем он не хотел бы рассказывать полиции. Так вот, он как-то ночью свалил ящики с деталями на берегу, а я одолжил один из куттеров[19] в парусном клубе и забрал их. Все нужно было проделать во время весенних приливов, так что погода была просто ужасная. А выгрузив все ящики, я чуть не умер, перетаскивая их сюда с пляжа, хотя весь груз был разделен на маленькие порции. И я едва успел вернуть куттер и пришвартовать его до восхода. Слава богу, это уже позади. Еще чашечку?»

Мы обсушивались над плиткой и обсуждали роль, которую отводил мне Джон в его нелепом предприятии. Поначалу я был склонен только посмеяться над этой затеей, но благодаря дьявольской убедительности Джона и пониманию того, что он смог достичь столь многого, я в конце концов согласился выполнить свою часть плана. «Видишь ли, — пояснил Джон, — все эти вещи нужно запатентовать, а потом продать патенты производителям. Мне, ребенку, бессмысленно пытаться разговаривать с агентами патентного бюро или промышленниками. Вот тут-то и нужен ты. Ты будешь выпускать эти предметы, иногда под своим именем, иногда под выдуманными. Я не хочу, чтобы люди знали, что все они придуманы одним маленьким мальчиком».

«Но Джон, я же все время буду ошибаться. Я же ничего не понимаю в изобретательстве!»

«Ничего страшного, — заверил он меня. — Я подробно расскажу тебе, что надо знать о каждом предмете. А если ты пару раз ошибешься — не велика беда».

Самым странным в его плане было то, что, хотя мы ожидали, что мне придется оперировать большими суммами денег, между нами не было заключено никакого формального соглашения касательно распределения доходов и ответственности в случае задолженностей. Я предложил составить письменный договор, но он тут же отмел эту идею. «Глупый человек, как бы я смог предпринять какие-то действия против тебя по этому контракту, не раскрыв моего секрета? А этого не должно произойти ни при каких обстоятельствах. Кроме того, я точно знаю, что пока ты находишься в полном физическом и умственном здоровье, ты всецело достоин доверия. И ты наверняка знаешь, что то же касается и меня. Это будет дружеское начинание. Ты можешь брать сколько хочешь из доходов, когда они начнут появляться. И я готов поспорить на свои ботинки, что ты не возьмешь даже половины того, сколько стоит твоя помощь. Разумеется, если ты решишь каждую неделю летать со своей девушкой на Лазурный Берег, нам придется придумывать какие-то правила. Но ты так не поступишь».

Я спросил о банковских счетах.

«У меня есть один счет в лондонском отделении *** банка, — ответил он. — Но платежи по большей части будут переводиться тебе, чтобы я мог оставаться в тени. Эти устройства будут продаваться как твои, а не мои, а так же как изобретения множества воображаемых людей. А ты будешь выступать их представителем».

«Но неужели ты не понимаешь, — запротестовал я, — что ты даешь мне неограниченный контроль и возможность полностью исключить тебя из процесса? А что, если я захочу тебя обмануть? Представь, что власть ударит мне в голову, и я решу присвоить себе все? Я же всего лишь Homo Sapiens, а не Homo Superior[20]», — и впервые я подумал, что Джон, возможно, и сам не такой уж «превосходящий».

Он рассмеялся, явно польщенный изобретенным мной термином, но ответил: «Мой дорогой друг, я просто знаю, что ты так не поступишь. Нет, я отказываюсь заключать какие-то официальные соглашения. Это было бы слишком по-сапиеновски. Мы были бы совершенно не в состоянии доверять друг другу. И я наверняка постарался бы оставить тебя ни с чем, просто шутки ради».

«А, ладно, — вздохнул я. — Тогда тебе следует хотя бы вести отчетность, чтобы следить за движением денег».

«Вести отчетность? За каким чертом она мне сдалась? Я веду ее, в уме, но никогда в нее не заглядываю».