Страстная неделя

Великий вторник

1

Лондон, как я в очередной раз в этом убедился, несомненно самый имперский город на планете. Я не имею в виду размеры территории, число жителей или количество дворцов и роскошных правительственных зданий, внушавших когда-то благоговейный трепет обитателям колоний. Для меня главный признак могущества империи – это стремление угодить собственному удобству, собственному вкусу, собственной прихоти. Это приоритет, отдаваемый, в сущности, бесполезному в ущерб бесспорно необходимому.

Я про зеленые зоны в центре города. Да, в Париже есть Люксембургский сад и Тюильри, в Мадриде – сады музея Прадо и Кампо дель Моро, в Вене – Пратер, в Берлине – Тиргартен и Фридрихсхайн. Однако ни в одной другой столице некогда богатейших метрополий нет такого множества просторных парков и уютных скверов. При всей немыслимой стоимости жилья и соответственно земли в Лондоне у вас постоянное ощущение, что вы едете по царству флоры: мимо вековых деревьев, мимо цветущих почти круглый год кустарников, вечнозеленых лужаек и ярких ковров цветочных клумб. Что уж говорить о весне, когда цветут сакуры, сливы, миндальные и персиковые деревья, когда, куда ни бросишь взгляд, всюду на голых еще ветвях полыхают розовые и белые факелы.

Я все еще добирался до места, теперь уже почти добрался. В Руасси самолет сел около девяти. На электричке (так быстрее) я доехал до Северного вокзала, успел на «Евростар» в 11:13 и в половине второго благополучно оказался на перроне лондонского вокзала Сент-Панкрас. И вот теперь наслаждаюсь проездом по Лондонскому ботаническому саду – размером во весь город.

Такси остановилось, и водитель – привычный для Лондона плотный краснолицый старик хорошо за шестьдесят – обернулся ко мне через стекло:

– «Кенсингтон-Гарденс», сэр.

Действительно, это был мой отель. На сей раз я счел благоразумным остановиться не в привычном пятизвездном «Меридьен» на Пикадилли, а в отеле поменьше, где нет службы безопасности, а видеокамера, скорее всего, одна, в холле. Во-вторых, учитывая огромное пространство, которое занимает Лондон, мне показалось правильным поселиться в районе, где раньше жил Мохов. А квартиру он снимал в Кенсингтоне, на Глостер-роуд – адрес был в его досье. Конечно же, приближаться вплотную к этому месту не стоило, но вдруг такое соседство сэкономит время? Свободный номер оказался не в шаговой доступности, по другую сторону Гайд-парка, но и через весь город не ехать. Я забронировал его с айфона в Шереметьево, пока ждал посадку. Так что в гостинице мне пришлось лишь поставить закорючку на заранее отпечатанной форме и дать скопировать свой паспорт.

Окно моей комнаты на третьем этаже выходило на сквер. Я распахнул его и с наслаждением вдохнул запах свежей растительности. В Москве на газонах еще лежал снег – здесь было под двадцать. Солнце светило совсем по-летнему, на светловолосом парне, шагающем упругой походкой с бутылкой воды под мышкой, были шорты и майка с лямками.

И что дальше? Прилечь? В Лондоне два часа дня, в Нью-Йорке, в часовом поясе, в котором по-прежнему жил мой сбитый с толку организм, – девять утра. Я был в дороге уже сорок часов. А в последний раз проснулся в постели вообще больше двух суток назад, остальное добирал урывками в самолетах. «Часок, – подсказало мое усталое тело. – За это время что изменится? А ты только соображать будешь лучше». Но я этот сладкий голосок тут же заткнул. Не исключено, что за этот час все и решится. Мохов договорится о решающей встрече, а его – маленькая деталь – еще найти надо в огромном мегаполисе. Так что в важных делах усталость, как и опасность, вообще не должна приниматься во внимание. Как-то так, более элегантно, сказал кардинал де Ретц, по которому я учил французский язык.

Я подкрепил совет искушенного мастера интриги современными достижениями химии. В холодильном автомате в холле отеля мною было приобретено две баночки энерджайзера, одну из которых я немедленно выпил несколькими большими глотками, как лекарство. Ну что, мобилизовался организм? Пока нет, но, надеюсь, через какое-то время встряхнется.

У меня были координаты того человека, которому звонил Мохов. Того англичанина из МИ-5, с которым они так и не решились толком друг друга завербовать. Это пока Эсквайр думал, что я останусь в Москве, он просил меня не проговориться, что я об этом знаю. А когда понял, что я отправлюсь искать Мохова, он себя, как он сам говорит, «снял с ручника». Поскольку тот англичанин был в разработке, на него в Лесу было целое досье. Несколько листов из которого Эсквайр положил в ту серую папочку, ставшую моей единственной пока надеждой на успех.

2

Человека звали Лесли Осборн. Ему исполнилось пятьдесят два года, но фотографии были пятнадцатилетней давности – того времени, когда Мохов работал в Лондоне. Вид у Осборна был решительный. Коротко стриженная голова с шишкой над левым ухом, лоб скошенный, что выдает человека действия, взгляд жесткий, нос прямой, подбородок ступенькой. Даже на фотографиях, где они с Моховым семьями выехали на пикник, он не выглядел расслабленным. Вот он вытянулся на лужайке, курит сигару, на подстилке рядом с ним большая плетеная бутыль «кьянти», к которой они наверняка уже хорошо приложились. Где-то перед ним дети играют в бадминтон (они были на другой фотографии), жены болтают на скамейке над узкой речкой (еще один снимок). А он смотрит внимательно, с прищуром, как будто слушает путающегося в показаниях подозреваемого.

Осборн был сменным начальником службы безопасности в Хитроу. Это большой пост – Хитроу, как известно, самый крупный аэропорт мира и по интенсивности воздушного движения, и по занимаемой площади (я этого не знал, в досье прочитал). Означала ли его должность автоматическую принадлежность к контрразведке, в досье не уточнялось, однако наш источник внутри МИ-5 утверждал, что Осборн служил там с момента окончания университета – он учился в Эдинбурге. По роду своей деятельности Осборн был на связи с представителями всех авиакомпаний. Разумеется, в реальном, хотя вряд ли постоянном контакте с доброй сотней людей были его заместители, однако с кем-то он общался лично. Сближение происходило по инициативе англичанина – вероятно, поскольку в конце концов Мохова установили как разведчика (Эсквайр на это мое предположение сделал тогда едва заметный, но согласный кивок головой).

У всех работающих за границей сотрудников Конторы, независимо от прикрытия, всегда есть солидный запас алкоголя, которым они щедро угощают нужных людей. Так вот, непонятно, для развития ли отношений или Осборн и вправду любил выпить, но он в какой-то момент взял за привычку после работы заходить к Мохову на рюмку водки (эвфемизм, естественно – я про рюмку). В службе безопасности работали по сложному графику – то днем, то ночью, но пересменка была или утром, или поздно вечером, то есть когда прилетал первый самолет из Москвы или когда улетал последний. Другими словами, Мохов в это время почти всегда был на месте.

Чтобы не быть в долгу, Осборн просил своего русского друга запросто приходить и к нему в кабинет. У него было два больших стеклянных шкафа, сплошь забитых бутылками со всего мира, всей существующей палитры цветов, любых размеров и форм, с растениями, гадами и насекомыми или без оных. Здесь Мохов даже позволил себе в отчете личное замечание. «Похоже, – писал он, – это самая большая в мире коллекция экзотических напитков». Однажды, предварительно договорившись, Мохов пришел к Осборну с российским министром транспорта, и они были удостоены высокого доверия посетить оперативные помещения, где десятки сотрудников отслеживали многие десятки видеокамер, установленных по всей огромной территории аэропорта.

Осенью 98-го подчиненные Осборна задержали подозрительного пассажира, вылетающего в Москву и уже прошедшего регистрацию и паспортный контроль. На него обратили внимание перед прохождением границы как раз благодаря видеокамере: человек нервничал. Пограничники этого не заметили, а люди из службы безопасности стали вести его от одной камеры к другой. Осборн, которому об этом доложили, тут же послал своих подчиненных проверить документы. У пассажира оказался дипломатический паспорт, ливанский, которым он принялся размахивать во все стороны, грозя международным скандалом. Осборн попросил своих людей потянуть время: два мощных компьютера как раз трудились над тем, чтобы сопоставить фотографию ливанца с базой данных нежелательных иностранцев. Один из них скоро издал трель: нашел соответствие. Ливанец оказался марокканцем из Организации Абу Нидаля, а паспорт – поддельным. Что этот пассажир собирался делать в Москве, англичане не сообщили, и вообще дальше его следы обрываются. Однако усилиями Мохова Осборн за бдительность и настойчивость был удостоен благодарности «Аэрофлота», дополненной ящиком водки «Юрий Долгорукий», которую подавали и на кремлевских банкетах.

Именно в те дни, за ужином в ресторане, и была сделана осторожная попытка прощупать Осборна на предмет сотрудничества. Этот разговор Мохов привел очень подробно, видимо, записывал на диктофон.

М о х о в: Слушай, Лесли. Может, нам как-то перевести это на постоянную основу?

О с б о р н: Ты о чем?

М о х о в: Ну, я имею в виду отлов всяких террористов, которые пытаются к нам проникнуть. Это ведь дорогого стоит. И мы готовы платить.

О с б о р н (после паузы): Мне платит британское правительство. И это моя работа. Если мы с моими людьми поймали кого-то, кто хочет вам навредить, я только рад.

М о х о в: Все равно, вы же огромный поток людей отслеживаете. Да у вас и технические возможности другие. «Аэрофлоту», чем присылать сюда специального сотрудника безопасности, платить ему зарплату, снимать квартиру, было бы проще каждый месяц выплачивать кому-либо премию. Чтобы к нашим пассажирам присматривались повнимательнее.

О с б о р н: Мы и так внимательно смотрим, как ты сам мог в этом убедиться. (Хлопая Мохова по плечу.) И потом, мы же друзья.

М о х о в: Так мы бы по-дружески это и оформили. То есть никак бы не оформляли.

О с б о р н: Я это с самого начала понял. Но, думаю, и ты меня понял правильно.

Это был разговор двух профессионалов. Оба знали, что достаточно одному предложить, а другому согласиться получать деньги за безобидную услугу, как это переведет их отношения на совсем не невинный уровень. Как говорит поговорка (это не некрасовское выражение, у него все свежие были, не затертые): «коготок увяз, всей птичке пропасть». А на двойную игру Осборн, по всей очевидности, санкции не имел. Или у англичан были другие планы.

Тот разговор был в 98-м году. А в 99-м – то есть незадолго до того, как мы с Кудиновым и познакомились с Моховым, – МИ-5 сделала ответный ход. Мохов, который уже проработал в Лондоне пять лет, знал, что на будущий год ему возвращаться в Москву. Его единственная дочь, его принцесса, а по моим наблюдениям - злобная фурия Тоня, к этому времени должна была закончить английскую школу и сдать экстерном за русскую одиннадцатилетку. Она собиралась поступать на филфак МГУ.

На тот момент, разумеется, с санкции Конторы Мохов и Осборн были уже добрыми приятелями. Они регулярно, где-то раз в месяц, обедали или ужинали с семьями, дома или в ресторане. Летом выбирались на пикники в окрестностях Лондона. Однажды на длинных выходных даже ездили на двух машинах по Уэльсу, осваивая горные маршруты и ночуя в маленьких гостиничках.

Кстати, замечу в скобках, жена Мохова, когда я спросил про добрых знакомых, об Осборнах ведь и не заикнулась. Боялась навредить – и мужу, и им самим. А Мохов тогда добросовестно отчитывался о каждой встрече. Но к делу.

У Осборна было двое сыновей – один на год старше, другой на год младше Тони. Летом 99-го, за пару месяцев до нашей операции по выявлению мусульманских боевиков, Мохов, опять же с разрешения Конторы, пригласил в свой отпуск обоих мальчишек в Россию. Они жили у него дома, Мохов свозил их в лавру, в Суздаль. Потом они с Тоней и ее мамой съездили еще на пару дней в Питер. Так что, в сущности, предложение, которое сделал ему Осборн, могло казаться вполне безобидным.

Здесь опять была запись диалога (он что, все их разговоры записывал?).

О с б о р н: Так ты точно решил возвращаться в Россию?

М о х о в: Это не я решил. Но, честно говоря, я уже по дому соскучился – шесть лет будет, это долго. Да и Тоне в университет поступать.

О с б о р н: Она у вас совсем англичанка стала, не отличить.

М о х о в: Не то, что ее отец – до сих пор с акцентом говорит.

О с б о р н: Да ладно, ты отлично говоришь. Лучше, чем половина людей в Англии. Слушай, а ты не думал оставить Тоню здесь учиться?

М о х о в: Да нет, ты что? Я же не олигарх. Что-то я здесь, конечно, заработал, но на колледж этого вряд ли хватит.

О с б о р н: Может, ты зря так думаешь. Все решаемо.

М о х о в: Каким это образом?

О с б о р н: Смотри. У меня близкий друг в попечительском фонде Лондонского университета. Они каждый год выделяют пять грантов на обучение. Три обычно получают англичане, два – иностранцы. Твоя же девочка учится блестяще – у нее все шансы.

М о х о в: Да там таких кандидатов наверняка десятки, если не сотни.

О с б о р н: Да, но досье Тони рассмотрят самым внимательным и благожелательным образом.

М о х о в: Ты серьезно?

О с б о р н: Я серьезно.

М о х о в (после паузы): Но все равно ей нужно где-то жить…

О с б о р н: Она может жить у нас, в спальне друзей. Ты же знаешь, в доме места хватит. С парнями она ладит. И она нас не объест.

М о х о в: Да это-то я осилю.

О с б о р н: А на карманные расходы будет сама зарабатывать. Мои зарабатывают.

Этот отчет Мохов послал как есть, без своих комментариев и рекомендаций. Скорее всего, он надеялся, что Контора такой вариант одобрит. Но в Лесу на это посмотрели иначе. Тогда, в 1999-м. Однако год спустя, когда Мохов с женой вернулись в Москву, их дочь преспокойно осталась учиться в Англии, как раз в каком-то из колледжей Лондонского университета. Где она жила, в досье Мохова не указывалось, вполне вероятно, у Осборнов.

Теперь, когда Мохов бежал в Англию, вывод о том, что тогда-то его и перевербовали, напрашивался сам. Но, как выразился Эсквайр, важно ведь бумажки в правильное досье подшивать, а думать про все – мозги вскипят.

3

Как в городе с восемью миллионами жителей можно найти человека, который не хочет, чтобы его нашли? Конечно, у меня был план. Строго говоря, я ни о чем другом и не думал за последние двое суток.

Обращаться к своим я, естественно, не собирался. Уже посотрудничали однажды, хватит с меня. Такой вариант мы с Эсквайром всерьез даже не обсуждали. Он лишь спросил, нужна ли мне поддержка резидентуры, я покачал головой, и Бородавочник сказал: «Понимаю». К счастью, у меня в Лондоне были собственные наработки.

Основные надежды на помощь в поисках Мохова я возлагал на Раджа. Члена могущественного семейного клана выходцев из Индии, владельца детективного агентства и, хотя и не агента, но проверенного и надежного помощника в нескольких наших операциях. О нем, кроме нас с Кудиновым и человека, который его вербовал, похоже, знал только Эсквайр. Наши же молодцы могут испортить самые хорошие отношения: зацепят какую-нибудь деликатную восточную струну, нахамят, недоплатят. А возможности у этого контакта, я надеялся, по-прежнему были такие, что технарям из лондонской резидентуры и не снились.

Я усмехнулся про себя. Мы с Раджем не виделись лет шесть, и для главной надежды здесь было слишком много «если». Если он был жив и здоров. Если по-прежнему играл в наши игры, а не ушел в другой бизнес или на покой. Наконец, если он просто был в Лондоне, да еще и по тому же адресу.

Таксист – такой же седой старикан, у них же в Лондоне водители, как и сами кебы, на одно лицо – высадил меня у метро «Лестер-сквер». Я с удовольствием потянулся, подставляя лицо солнцу. В Нью-Йорке была весна, в Москве – зима, а здесь – полное ощущение лета. Нет, за нами вроде бы никто не ехал. Я погрузился в переулочки Сохо, отметил новый японский ресторан рядом со знакомым пабом, успел подумать, а найду ли я на старом месте то, что искал, но, повернув за угол, увидел знакомую желтую вывеску «Кодак». Теперь только бы Радж оказался на месте.

Радж был на месте. Волосы уже не курчавятся во все стороны, виски поседели, само лицо округлилось, да и животик наметился вполне определенно. Перстней на всех пальцах только не было – ну, может, пара-тройка осталась. Но глаза так же зажглись, узнав меня, губы расплылись в по-прежнему белоснежной улыбке, да и, мгновенно сориентировавшись, он встретил меня в своей обычной манере:

– Ваши снимки будут готовы буквально через десять минут. Мы же так договаривались.

Это он отыграл репризу для своего клиента, который забирал визитные карточки. Но главным образом чтобы позабавиться самому и заставить улыбнуться меня.

Я пока осмотрелся. Ассортимент в лавочке значительно расширился. Теперь здесь можно было купить и фотоаппараты, объективы, сумки, карты памяти и прочие аксессуары. Радж зарабатывал и на изготовлении штампов, ксерокопировании, а также на мелких печатных услугах, типа флайеров. Я надеялся, что все это, как и раньше, было лишь прикрытием. Судя по тому, как Радж меня встретил, так это и было.

Рассчитывая покупателя, он то и дело поглядывал на меня, и улыбка постоянно порхала с его губ на глаза и обратно. А я как зачарованный смотрел на клиента. Это был молодой качок в белой майке, на которой был изображен разноцветный китайский дракон. Но хвост и морда дракона вылезали за майку и продолжались в виде такой же разноцветной татуировки уже на мускулистых руках парня. Сделано это было так, что татуировки, вероятно, смотрелись и отдельно, на голом торсе. Но в сочетании с майкой эффект был сногсшибательный.

Парень вышел, скользнув по мне довольным взглядом – видимо, в моих глазах все еще читалось восхищение. Я подошел к Раджу, выходящему из-за стойки. Мы обнялись.

– Ну, где мои фотографии? – спросил я, настраиваясь на его волну. Это важно: тогда человек не чувствует, что в его жизненное пространство произошло постороннее вторжение.

– Если ты зашел не просто, чтобы поздороваться, то, наверное, будут, – улыбнулся Радж.

Мы прошли в заднюю комнату с теми же, теперь я вспомнил, изображениями тигра в зарослях бамбука, и по его знаку сидевший с айпэдом подросток побежал заменить его в лавке. Это с фасада у Раджа только витрина и дверь, его владения, как мне было известно, уходили глубоко внутрь квартала. За задней комнатой была еще одна, для меня новая, где за компьютерами сидели уже четверо парней, а еще дальше был частный сад. Крошечный прудик, ива над ним, бронзовая статуя какого-то индуистского божества, ослепительно розовое миндальное дерево, какие-то кустарники по краям и, разумеется, зеленая лужайка. Я же говорю: Лондон – это не город, а огромный парк, лишь местами застроенный зданиями.

– Или сначала поговорим? – спросил Радж, останавливаясь на пороге сада. Я кивнул. – Тогда лучше сюда.

Он завел меня еще в одну небольшую комнату без окон, с диваном у стены и низким столиком с пуфами на циновке. Один из мальчиков, которые стайками снуют в индийских домах, уже тащил нам чайник, второй нес стаканчики, третий – поднос со сладостями.

– Это все твои?

Я имел в виду выводок.

– Своих я еще различаю, – засмеялся Радж. – А эти живут здесь. Какие-нибудь племянники, я давно перестал их считать. Дом большой.

Я улыбнулся в ответ: «дом»! Семейству Раджа и двенадцать лет назад принадлежал чуть ли не весь квартал.

– Будем старое вспоминать или сразу к делу? – уточнил Радж.

– Старое будем вспоминать, когда отойдем от дел. Ты по-прежнему с нами?

– С тобой – всегда.

Радж разлил по стаканчикам зеленый чай и обеими руками сделал жест, приглашающий одновременно и начинать чаепитие, и выкладывать, с чем пришел.

Я изложил свое дело. На первых порах мне нужно было подключение к паре-тройке мобильных телефонов с трансляцией всех разговоров прямо мне в ухо, а также с их записью и расшифровкой. Возможно, одна-две машины слежения плюс координатор, который будет работать только со мной и в любой момент сможет подключить дополнительно и людей, и технику.

– Телефоны известны?

– Нет, их нужно будет узнать.

– Кто-нибудь из этих людей связан со структурами?

Так мы с ним в старые времена обозначали спецслужбы. Я кивнул.

– Это дополнительный риск, – уточнил Радж. Деликатность: у него язык не повернется, чтобы сказать, что это будет дороже.

Я снова кивнул: разумеется.

– Когда нужно начинать? – Радж прочел ответ в моем взгляде и встал. – Тогда посиди здесь. Но пообедать-то вместе у нас время будет?

– Не уверен.

Радж покачал головой: какой несговорчивый!

– Что еще я для тебя могу сделать?

Я достал свои оба новых айфона:

– Перегони все с этого телефона на этот.

– Этот новый совсем?

– Да, даже не активирован.

– Вставить в него местную сим-карту?

– Да, спасибо. Пусть будет.

– И еще давай я тебе пару самых простых телефонов дам. Считай, одноразовых. Сейчас организую.

Я успел лишь разок приложиться к своему стаканчику и попробовать катышек сладкого сухого сыра, как Радж вернулся. С ним был индиец лет двадцати пяти с умными быстрыми глазками за стеклами очков.

– Это Шанкар, – представил он парня. – А это…

Радж вопросительно посмотрел на меня.

– Пол, – сказал я. Мне иногда хочется чего-то совсем простого.

– А это Пол.

– А это для Пола, – сказал Шанкар, протягивая мне два простеньких «самсунга». – Они заряжены, но не включены, номера на наклеенных этикетках. И вот вам еще мешочек.

Я пощупал его. У Бобби был похожий для портативного плеера компакт-дисков. Только в этом под тканью какая-то проволочная прокладка.

– Это для чего?

– Сейчас объясню. Это волшебный мешочек. Вы должны знать, что любой мобильный телефон можно засечь, даже если он выключен.

– И даже если из него вытащен аккумулятор, – подхватил я. – Это я знаю.

– Я рад. Но еще в радиусе метров пяти-шести от каждого мобильника можно дистанционно засечь все другие сотовые телефоны. И тоже даже если они выключены и без батарей. Заразился один телефон – от него тут же заразятся все вокруг.

– Это что, как СПИД?

– Это намного хуже, – подключился Радж. – Чтобы подцепить СПИД, тебе с больной девушкой надо переспать. А здесь достаточно побыть в одной комнате.

– Поэтому мы, – продолжил Шанкар, обменявшись с Раджем довольным взглядом, – разработали вот такой волшебный мешочек. Если вы постоянно носите в нем все свои телефоны, вас засечь невозможно, даже если все мобильные вокруг прослушиваются.

– То есть это такой гандон? – уточнил я. На русском сленге слово грубоватое, как и все, что связано с половой сферой. А по-английски из нескольких вариантов я использую такой: «шляпа Джимми».

– Точно. Пусть всегда будет при вас. А уверены, что в радиусе пяти метров от вас никого не прослушивают, доставайте любой телефон и звоните на здоровье.

– И что, у всех уже есть такие?

– Мы на шаг впереди, – ответил Радж, снова гордо переглянувшись с Шанкаром.

– Кто бы сомневался.

Я сунул все свои четыре мобильных в мешочек и забросил его в рюкзак. Я теперь всюду хожу с небольшим рюкзачком – он удобнее, чем сумка через плечо.

Мы сели на пуфики, и Радж налил чаю и Шанкару. Тот раскрыл большой блокнот в клетку, и я изложил все, что мне было нужно. Насколько я пока знал.

Шанкар ушел. Глаза у него по мере разговора все больше округлялись – заданий он получил как не от одного клиента, а от десяти. Я выложил перед Раджем толстенный конверт, перехваченный резинкой – Эсквайр сообщил мне накануне, что в России это теперь называется «котлета». «Там много, – сказал он мне, вручая вместе с документами кредитку «Ситибанка». – Своей лучше не пользуйся. Я буду следить за расходами, если понадобится еще, добавим». Так что по дороге в Сохо я заехал в банк и снял кругленькую сумму.

Радж открыл конверт, оценил на глаз и кивнул удовлетворенно: я был по-прежнему солидным клиентом. Мы ведь с ним и в прошлый раз о деньгах не говорили. Я дал, сколько считаю нужным, а если дело затянется или усложнится, наверное, Радж мне намекнет, что нужно пополнить кассу.

Перед уходом я хотел обменяться мобильными, но Радж с усмешкой отмахнулся. Мне была принесена крошечная рация с почти незаметной, прозрачной, как у телохранителей, гарнитурой. Рация была синхронизирована с рацией Шанкара, и обе они меняли частоту вещания после каждого сеанса связи, так что засечь нас было практически невозможно.

Теперь у меня был час-полтора, пока Шанкар со своей командой не сделают то, что по-хорошему занимает не один день. Как я проведу это время, я знал.

4

Как я уже говорил, и не раз, для меня «погореть» означает не только то, что меня разоблачит чужая контрразведка. Еще страшнее, если о том, кто я такой на самом деле, узнает Джессика.

Я не думаю, что она станет меня проверять. Например, подозревая, что у меня роман на стороне или просто я отрываюсь от дома, чтобы пожить жизнью холостяка. Однако в каждой своей поездке я отрабатываю и по легенде, которую я придумываю для своей семьи. Я ведь, как предполагается, каждый вечер буду ходить в оперу или на концерты. Вот что сегодня дают в Ковент-Гарден? Этот вопрос может никогда не всплыть, но если вдруг возникнет, я должен быть во всеоружии. Я достал из мешочка свой новый айфон и набрал Спиридона Каппоса.

Сначала я услышал музыку, и, прорываясь сквозь нее, наш меломан-судовладелец, прикрыв трубку рукой, пророкотал мне, что он на репетиции в церкви Святого Мартина-в-полях и что если мне надо поговорить, то я должен позвонить ему через час. Он не понял, что я в Лондоне, а мне до него идти было минут десять -пятнадцать.

Церковь Святого Мартина-в-полях – одна из достопримечательностей Лондона. Она находится на Трафальгарской площади, сбоку от Национальной галереи. В ней была записана уже уйма дисков с английскими дирижерами или оркестрами – у меня с десяток таких валяются по всей квартире. Однако, как я сейчас понял, в самой церкви я еще ни разу не был.

Так вот, она маленькая. Бывает, что храм с виду небольшой, а когда в него войдешь, видишь, что он огромный. Эта церковь нет – маленькая и снаружи, и изнутри. И уютная: белая с золотом, с низкими хорами, в сущности, даже галереями по всему нефу и темно-коричневыми, почти черными скамьями.

Две из них занимал Спиридон со свитой. Сам он – двухметровый, массивный, в белом костюме и такой же шляпе, которой он сейчас поигрывал левой рукой – сидел по центру с мужчиной в коричневом клетчатом пиджаке. Свита располагалась за ним: три скучающие девицы, объясняющиеся друг с другом знаками (видимо, на них Спиридон уже успел шикнуть), а также местная группа сопровождения в лице гида-водителя и мальчика на побегушках, который в нашем контракте назывался ассистентом (он перемещался на скутере, поэтому мог привезти все, что понадобится, в течение считаных минут). В алтаре струнный ансамбль (может, это и была знаменитая Академия Святого Мартина-в-полях?) репетировал что-то до боли знакомое. Это точно был Моцарт, но что именно?

В ожидании, когда закончится священнодействие, я присел на одну из задних скамей слева; там уже приземлилось несколько туристов. Я обожаю репетиции оркестров. В основном из-за них я часто смотрю «Меццо» – это такой французский кабельный канал для фанатов классической музыки и джаза. Когда я был подростком, я всегда недоумевал, зачем в одном доме иметь несколько пластинок с записью, например, той же симфонии. Теперь, когда вся хорошая (на мой вкус) музыка мною уже прослушана по многу раз, я получаю удовольствие именно от индивидуальных прочтений. Почему же я не могу вспомнить, что они играют? Дивертисмент, серенада, ранняя симфония?

Дирижер – средних лет, в тонком голубом джемпере и джинсах – получал от процесса видимое, несомненное и несравненное наслаждение. Он постоянно шутил, находил все новые и новые образы, чтобы добиться от музыкантов того, чего хотел, и становился совсем другим человеком, как только взмахивал руками. Это, конечно, одно из чудес жизни – пропускать через себя гармонии, связывающие землю с небом. Я на какое-то время даже забыл про то, что жизнь моя повисла на волоске и вот-вот грохнется вниз, чтобы разлететься на тысячу кусков.

Но вот время, отпущенное на забвение реальности, вышло, в том числе у меня. Дирижер посмотрел на часы, сказал музыкантам, что Анданте и Аллегро ассаи они пройдут уже завтра, и стал собирать ноты. Спиридон (без свиты, только он и главный сопровождающий в клетчатом пиджаке, который должен был быть никем иным, как выдающимся музыковедом, профессором Джеймсом Литтоном) подошел к дирижеру и рассыпался в комплиментах. Хотя голос у грека громогласный, я со своего места всего не слышал – он был ко мне спиной. Я уловил лишь, что присутствовать на репетиции маэстро было для него величайшей честью и привилегией, а профессор Литтон, который стоял ко мне в профиль, добавил, что это, несомненно, революционно новое прочтение серенады «Хаффнер». Спасибо, профессор, а то я уже весь извелся!

Я перехватил восторженных меломанов на полпути, прежде чем они захватили в свой кильватер менее значимую часть процессии. Увидев меня, Спиридон сначала застыл, а потом захохотал. Он вообще очень экспансивен.

– Так ты в Лондоне? – загромыхал он и тут же прикрыл рукой рот, сообразив, что мы в храме.

Мы четырехкратно коснулись щеками по средиземноморскому обычаю, и я пожал руку выдающемуся музыковеду, с которым мы были знакомы лишь по телефону. Спиридон уже толкал нас к выходу – ему не терпелось поговорить. Свита, с которой я поздоровался вежливым кивком, устремилась за нами. Три музы восприняли перемену с величайшим облегчением и оживленно защебетали, а ассистент захватил шляпу клиента, хотя в его контрактные обязанности это не входило.

Впрочем, оказавшись на улице, Спиридон нетерпеливо обернулся и эту шляпу тут же надвинул на голову – серьезному мужчине не пристало ходить простоволосым.

– А я думал, ты звонишь из Нью-Йорка! – громогласно сообщил всем прохожим несостоявшийся дирижер и в своей нынешней жизни магнат. Это имбролио явно стало для него значимым событием. – Вот уж не думал увидеть тебя здесь.

Я бойко соврал, что прилетел на несколько дней по делам и решил лично убедиться, что у моего уважаемого друга и в данный момент клиента все в порядке. Спиридон обернулся к гиду-водителю – средних лет усатому краснолицему джентльмену, своим строгим костюмом и внушительным видом похожему на вице-короля Индии на покое:

– Сколько у нас времени?

– Я полагаю, с полчаса на любое отклонение от программы у нас есть, – с достоинством ответил джентльмен, с лету ухвативший смысл вопроса.

Мы прошли с пару десятков метров вверх по Сент-Мартинс-лейн и приземлились в «Кафе Ля Рош», оказавшемся французским рестораном, вполне соответствующим высокому представлению о себе Спиридона. Он тут же уселся на диван, положив шляпу на, видимо, штатное место слева от себя, мы с профессором Литтоном устроились за его столом напротив, а менее важные персоны рассыпались по свободным столикам вокруг.

– Нам бутылку хорошего бордо, оливок и острых перцев, – распорядился Спиридон подошедшей официантке, похожей скорее на хозяйку. Он везде это заказывает. – А этим что захотят.

Соленых перцев, странных в сочетании с вином фунтов за пятьдесят, если не за сто за бутылку, в ресторане не оказалось, зато бордо было представлено в широком ассортименте разных контролируемых названий и миллезимов. Пока шли переговоры знатоков, профессор Литтон достал из кармана программу на нескольких страницах и поспешил отчитаться о ходе ее выполнения. Именитый музыковед вполне заслуживал определения «человек-нос». Нос у него был не длинным, как у Сирано, а горбатым, как у попугая. Этот чрезмерный нарост на его лице компенсировался практически полным отсутствием подбородка.

Я слушал его рассеянно. За эти десять дней профессор Литтон заработает примерно столько, сколько он получит за монографию, которую будет писать два года. Нам его порекомендовали серьезные люди, так что я был уверен, что он свои деньги отрабатывает на совесть. Меня же интересовали только их планы на ближайшие дни.

Спиридон тем временем отпустил официантку заниматься свитой и подключился к разговору:

– Слушай, про концерты я не знаю, а в Ковент-Гарден у меня, разумеется, ложа. Можешь присоединяться к нам, когда захочешь. Буду очень рад.

– С удовольствием воспользуюсь, когда смогу, – отозвался я. – Мы с профессором Литтоном как раз смотрим, что там у вас дальше по программе.

У профессора Литтона даже был наготове лишний экземпляр со всеми запланированными мероприятиями, который я с признательностью сунул себе в карман.

Именно в этот момент у меня в ухе раздалось едва слышное жужжание. А я и забыл про свою гарнитуру.

– Простите, это корпоративная связь, – сказал я.

Это действительно был Шанкар:

– Мне кажется, мы готовы.

– Я свяжусь с вами буквально через пять минут, – ответил я.

5

План у меня был немудреный, но проверенный. Про себя я называю его «камень в осиное гнездо». В досье на Осборна, которое я прочел у Эсквайра, были и данные на его сыновей. Старший, Харви, стал финансистом, обзавелся семьей и теперь работал в какой-то европейской структуре в Брюсселе. А младший, Питер, которому исполнилось 27 лет, окончил Корпус Кристи в Кембридже и теперь работал в крупной адвокатской конторе в Сити.

Я остановился на варианте сына, поскольку предположил, что найти телефон сотрудника британской контрразведки – не важно, мобильный или домашний, – если и удастся, то займет уйму времени. Гораздо проще отыскать координаты адвоката известной фирмы. С рабочими телефонами – с коммутатором и его личным дополнительным – люди Раджа разобрались быстро. С номером мобильного Питера им пришлось немного повозиться, но определили и его и уже к нему подключились. Ну а перехватывать разговоры по сотовым телефонам, как я и сам знал, вообще проще простого.

Я устроился на свободной скамейке в Лестер-сквере и позвонил на коммутатор фирмы. С шанкаровского «самсунга» – при первом звонке я ничем не рисковал. Через пару секунд мой звонок был перенаправлен на личный телефон Питера, и я услышал молодой, приветливый, немного ироничный голос:

– Питер Осборн, здравствуйте. Если я могу быть чем-то полезен, то я точно постараюсь это сделать.

– Добрый день, мистер Осборн, – сказал я. – И вы на меня можете рассчитывать, как на себя, только сейчас помочь можете вы. Меня зовут Майкл Гусман – я американец, как вы догадались по акценту. Я пытаюсь разыскать одного старого друга. Вы его хорошо знаете – это Влад Мохов. Его дочь Тоня стажировалась в Бостоне, жила у нас дома. Так вот, она мне сказала, что Влад сейчас в Лондоне. Но где он остановился, она не поняла. – Здесь уместен будет небольшой смешок. – Не знаю, у Влада, может, личные дела. Но с вами или с вашим отцом он ведь наверняка захочет увидеться?

Последняя фраза была произнесена как полувопрос. Я сделал паузу.

– Я понял, мистер…

– Гусман.

– Мистер Гусман. – Теперь голос в трубке звучал уже не так заразительно оптимистично. – Дело в том, что господин Мохов – друг отца. Мне-то он точно не станет звонить, даже если приедет в Лондон. Боюсь, я не тот человек, который вам нужен.

– К сожалению, с вашим отцом мы незнакомы. Про вас-то нам Тоня рассказывала.

– Ах вот как?

– Да, в том числе где вы работаете. Но если вы дадите мне телефон вашего отца, я буду признателен. Надеюсь, в Англии теперь не обязательно нужно найти общего знакомого, чтобы быть представленным.

Парень замялся.

– Он сейчас не на работе. А давать личный телефон…

– Я понимаю. Но я могу позвонить вам, скажем, завтра утром? К этому же времени что-то прояснится?

– Очень хотелось бы в это верить, но я не могу гарантировать. – От ироничного тона парня не осталось и следа. – И, боюсь, у меня все утро расписано. Встречи в городе, меня не будет на фирме.

– Тогда после обеда?

– Хорошо, перезвоните мне к концу дня.

Даже менее испорченному человеку, чем я, было понятно, что на рабочем месте я не застану его уже никогда.

– Большое спасибо, мистер Осборн, – с подчеркнутой сердечностью сказал я. – Удачного вам вечера.

– И вам тоже, сэр.

Я отключил телефон, и в тот же момент в ухе у меня что-то пикнуло. Переключают гарнитуру на мобильный Питера.

Один гудок, и тут же низкий решительный голос:

– Ты не кстати, сын. У меня разговор по другому телефону. Можешь перезвонить?

– Это по поводу Влада.

– Влада? Сейчас, жди на линии.

В телефоне заиграла «Yesterday» в инструментальном исполнении. Патриотично.

– Я с тобой, – через несколько секунд вернулся голос отца. Попросил перезвонить кого-то другого, менее важного в свете новых событий.

– У меня был странный звонок. – Питер подробно и довольно точно пересказал наш разговор. – Интересно?

– Интересно. Номер этого американца определился?

– Нет, он позвонил через коммутатор, а нам это ни к чему.

– Это всем всегда к чему, – отрезал Осборн. – Это точно был американец?

– Сто процентов.

Прошло полминуты, не меньше.

– Отец?

– Я думаю. Вот что. Ты завтра обязательно будь на месте, когда этот человек перезвонит. Я подошлю к тебе специалистов, мы отследим звонок.

– Хорошо. А Влад правда в городе?

– Правда, – нехотя признал Осборн.

– Мы увидимся с ним?

– Не думаю. Вообще, забудь о нем. Только завтра будь на месте. Я придумаю, что ты ему скажешь.

– У него неприятности? – не отставал Питер. – Ты же понимаешь, почему я спрашиваю.

– Он в сложной ситуации, но я этим занимаюсь. Спасибо, что позвонил, сын. И, правда, тебе не нужно об этом думать.

– Хорошо, папа. Увидимся в выходные?

– Да, на Пасху, – уточнил Осборн. – Береги себя.

– Ты тоже.

Пикнуло – связь прервалась. Но теперь Шанкар со своей командой засекли и мобильный старшего Осборна. Однако в моем наушнике была тишина. Почему Осборн не звонит дальше? Или звонит, но по другому телефону, секретному? Если он у себя на работе и воспользуется стационарным аппаратом из другого кабинета, дальше мы не продвинемся.

– Шанкар! Шанкар! – в нетерпении позвал я.

– Минуточку, – отозвался спокойный голос моего координатора. – Он звонит по другому мобильному. Номер мы определили сразу, но он со скремблером. Как только будем готовы, подключим вас.

Мы предполагали – Радж предположил, – что у Осборна, скорее всего, два мобильных: для личных звонков и служебный. Поскольку, как я теперь знал, служебный телефон, вероятно, лежал у Осборна в кармане или перед ним на столе, он тоже автоматически попал в обработку. Но как они собираются расшифровывать сигнал, если он скремблирован? Там же миллионы всяких вариантов?

Не знаю, что эти ребята сделали, только через минуту я услышал слегка искаженные, как из космоса, голоса: сухой, отрывистый баритон Осборна и второй – странно высокий, я даже в первый момент подумал, что это женщина. По всей вероятности, Осборн уже закончил пересказ странного звонка его сыну.

– Гусман вряд ли настоящее имя, это было бы как-то… неправильно. Но проверить все равно стоит, – говорил, растягивая слова, высокий голос.

– Хорошо, сэр. Я тоже об этом думал.

«Сэр». Значит, это какой-то начальник.

– Он уверен, что это был американец, а не продвинутый русский?

– Он уверен. К вам наши друзья не обращались?

– Нет. – Голос у шефа Осборна был не только странно высоким для мужчины, но и тягучим, как у капризной барышни. – Но они ведь не всегда помнят, что они на чужой территории.

– Это точно.

Хорошо, как я и рассчитывал, они предположили, что Моховым интересуется ЦРУ или ФБР. Но как бы американцы могли так быстро узнать о перебежчике, который и англичанам-то пока лишь объявился?

– Все равно имейте в виду, что это все-таки мог звонить кто-то из русских. Подключите всех, кого нужно, чтобы мы эту загадку завтра же и разрешили.

– Сделаем, сэр.

Осборн говорил как хороший военный: соблюдая субординацию, но без подобострастия, сознавая собственную значимость.

– А этот наш русский друг больше не звонил?

– Нет, я бы вам сразу сообщил.

– Что странно, нет?

– Странно. Но у него на то могут быть причины.

– Например?

– Он может бояться утечки. На карте его жизнь.

– Утечки от нас?

– Именно. Мы с вами же не раз говорили про всякие непонятные вещи.

– М-да. – Голос в трубке помолчал. – Проверка отелей ничего не дала?

– В городе – нет. Мы сейчас прорабатываем окрестности.

– В каком радиусе?

– Тридцать миль.

– Даже много. Он, скорее всего, прячется где-то поблизости.

– Хорошо. Мои люди и так третьи сутки на ногах.

– Без лишней акробатики, Осборн. Полагаю, мы ему нужны больше, чем он нам.

– Хорошо бы так, сэр. Если у вас больше ничего…

– У меня все. Жду от вас новостей. Удачи, Осборн.

– Всего доброго, сэр.

Снова пикнуло.

– Шанкар! Шанкар! – поспешно закричал я в невидимый микрофон гарнитуры.

– Я слушаю.

Этот Шанкар спокойный, как слон.

– Надеюсь, вы пишете все разговоры?

– Разумеется, пишем. Я отключаюсь, он опять звонит.

6

К хорошему, даже невероятно хорошему быстро привыкаешь. Я жил своей жизнью – пошел ужинать, потом пропустил пару пинт «Ландон Прайд», наконец взял такси и приехал в свой отель в Кенсингтоне. А параллельно перед моими глазами – точнее, в моем ухе – разворачивалась чужая жизнь, готовая вот-вот врезаться в мою.

В течение пары часов Осборн, не переставая, делал звонок за звонком по мобильному со скремблером. В том числе он собрал свою команду, однако свой телефон при этом не отключил. Поэтому все совещание тоже прямиком транслировалось в мою гарнитуру, хотя качество звука было похуже. Более того, Шанкар определил номера мобильных телефонов всех присутствующих, то есть ближайших сотрудников Осборна. Это действительно СПИД. Кого-то из них тот вызывал по телефону, так что их номера у нас уже были, кто-то был новым. Их тоже поставили на прослушку, но за ними я уже не следил – иначе в моем ухе началась бы какофония почище Хиндемита. Около десяти вечера, когда Осборн поехал домой, мне на новую электронную почту, настроенную Раджем, была прислана распечатка всех записанных разговоров. Да-да, не аудиозапись, а печатный текст. Бизнес у Раджа был поставлен на широкую ногу: одни прослушивали, другие записывали на диск, третьи тут же расшифровывали. Или у него и для этого была специальная программа. Наверняка была.

Глаза у меня слипались – я все же толком не спал двое суток. Вторую банку энерджайзера я выпил, уходя от Раджа, и спуститься вниз еще за одной не хотелось. Судя по составу, это точно побочный продукт нефтепереработки. Обслуживание номеров в моей небольшой гостинице не предусматривалось, зато в номере оказался электрический чайник и пакетики с чаем и растворимым кофе. Я этот сомнительный продукт не люблю, но как допинг употребить могу. Если, конечно, в мини-баре найдется бутылочка кока-колы. Нашлась, и не одна. Вот проверенное и достаточно натуральное средство: пару пакетиков «Нескафе» залить кока-колой, подождать, пока закончится химическая реакция, и выпить. Только прежде чем проверить это средство на себе, проконсультируйтесь с кардиологом.

Вот что я уточнил для себя где-то к часу ночи.

Сначала самое главное. Мохов пока еще никого не сдал. Я даже отложил айфон, в котором читал распечатки, и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы снять возбуждение. Но это был неоспоримый факт – а как еще можно интерпретировать такой разговор?

О б ъ е к т А (это Осборн-старший): И помните, у нас давно не было поклевки такой большой рыбы.

О б ъ е к т F (сотрудник Осборна, пока идентифицированный только по номеру сотового): Насколько большой?

О б ъ е к т A: Я думаю, он знает не меньше пары сотен людей, которые нас интересуют.

О б ъ е к т E (еще один скептик): Половину которых мы уже знаем.

О б ъ е к т A: Но вторую половину мы без него за десять лет не обнаружим. Я имею в виду наших соотечественников.

О б ъ е к т F: А какая у нас может быть уверенность, что он захочет всех этих людей сдать?

О б ъ е к т G (прагматик): Ему что нужно: политическое убежище, новые документы, маленький коттедж где-нибудь в глуши и много-много денег?

О б ъ е к т A: Что-то из этого или все вместе. И мы готовы все это ему дать. А он, как ни цинично это звучит, понимает, какую цену ему придется заплатить.

То есть, получается, Мохов вообще перевербован не был. Он со своим скопленным капиталом, на флешке ли или уже выложил куда-то на облако, бежит за границу. Он не случайно выбирает Англию – здесь он знает, куда этот капитал поместить. Вопрос, почему он решился на предательство? Неудовлетворенность по службе, уязвленное самолюбие? Затравил начальник, не давали повышения, унижали коллеги? Этого даже Бородавочник не знал – такие вещи в досье не заносят. Деньги? Алчным мне Володя не казался. Да и он должен понимать, что цена таких денег слишком высока. Устал от семейной рутины? Захотел поменять свою жизнь, пока еще оставалось время? Но если здесь замешана женщина, где она? В Англии Мохов не был двенадцать лет, и чтобы вдруг, в единочасье, вспыхнула старая связь? Нонсенс, как здесь говорят! Вариант московской любовницы, напротив, теоретически возможен. Его женщина за день-другой до того отправилась в тур в тот же Лондон, сообщила Мохову, что она на месте, и он поспешил с ней воссоединиться. Нет, здесь тоже что-то не вяжется. Мохов уехал второпях, он именно бежал. Это мало похоже на часть плана, здесь скорее пахнет внезапно возникшей опасностью. Но если завербован он не был, бояться разоблачения ему было не нужно. Что же тогда с ним случилось?

Я вспомнил, что по крайней мере еще один человек, возможно, ворочается сейчас в своей постели. Держитесь, Виктор Михайлович, снотворное в пути! Я залез в твиттер под своим новым ником nabucco66 и оставил следующую запись на английском языке: «Аллилуйя! Ящик Пандоры, где бы он ни находился, еще закрыт». Просить человека уровня Бородавочника запоминать кодовые фразы мне было неловко, а так ему мое сообщение немедленно передадут. И, по-моему, оно кристально ясное.

Теперь тоже важное, но уже не самое. Над поисками Мохова работало человек двадцать – Осборн добился подкрепления из Бристоля, Бирмингема и Лиддса. Одни прочесывали отели, частные пансионы, съемные квартиры, даже хостелы христианской молодежи. Другие – на Мохова в МИ-5 было такое же досье, как и на Осборна в Лесу, – проверяли его установленные контакты. Телефоны его английских коллег в Хитроу были поставлены на прослушку – как я понял, без судебного решения, хотя запрошено оно было. Всех людей из нашей Конторы, работавших в Лондоне – тех, кого англичане выявили, – взяли в плотное кольцо. Что логично: в Лесу ведь тоже считают, что Мохова ищут только сотрудники лондонской резидентуры. Оно и лучше, у вольного охотника за головами, только что приготовившего себе новую порцию допинга, свободы маневра будет больше.

Камень в осиное гнездо тоже сработал. Помимо того, что теперь я мог следить за всеми, кто искал Мохова, американский след отрабатывал кто-то из начальников Осборна, человек, который был на связи с представителем ЦРУ. Отвлекающий маневр никогда не повредит.

Еще одна вещь не шла у меня из головы. Младшего Осборна тоже что-то связывало с Моховым. Он ведь не просто так поинтересовался, возникли ли у того неприятности. И было это не потому, что этот Питер жил у Моховых в России и его там возили по городам и весям. Ведь он сказал: «Ты же понимаешь, почему я спрашиваю». Что могло быть еще? Роман с дочерью Мохова? Эта Тоня, наверное, не на всех людей бросается с выпущенными когтями. Она, возможно, несколько лет жила у Осборнов дома, Питер влюбился в нее, и Осборн-старший об этом знает. Но Мохов волнует Питера до сих пор, получается, этот роман не закончился?

Хотя может ли это иметь значение для моего дела? А почему нет?

7

Эти мысли привели меня к собственному сыну. У него сейчас тоже роман. Довольно бурный – а что, в двадцать два года романы бывают другими?

Бобби мне доверяет, мы с ним скорее друзья. Где-то сразу после Нового года он вдруг спросил меня:

– Пап, я могу пригласить тебя попить пива?

Это было что-то новое – я имею в виду не сам факт похода в паб, а церемонность предложения.

– Что это вдруг? – спросил я.

– Ну, – Бобби замялся, – я приду не один.

– Понятно. Ну а маме ты свою девушку не хочешь показать?

– Сначала тебе.

– Хорошо, договорились.

Мы встретились в пабе в проулочке напротив автовокзала Порт-Оторити пару дней спустя. Это довольно узкое помещение с барной стойкой слева и одним рядом стоящих торцом столов справа от прохода. Я готовил себя к любым неожиданностям, но жизнь и здесь превзошла мои опасения. Я не сразу различил избранницу сына – они шли ко мне на контровом свету. Потом, когда девушка села, я имел возможность ее рассмотреть. Джанет, так ее звали, была мулаткой или креолкой – как потом выяснилось, пуэрториканкой. Она очень хотела мне понравиться, старалась быть милой. Я понимал своего сына: Джанет была непосредственной, жизнерадостной и очень сексуальной. Однако есть грань, за которой непосредственность больше похожа на развязность, а искренняя веселость переходит в вульгарность.

Мы просидели вместе часа два – я осушил три пинты (дети проявили большую умеренность). Как только Джанет почувствовала себя уверенно, нам и разговор-то, собственно, поддерживать уже не пришлось. Я узнал все о ее любимых и нелюбимых преподавателях (они с Бобби вместе учились в колледже), о ее братьях и сестрах, ее дисках и новых нарядах. Бобби, который начал слушать ее с открытым ртом и сияющим взглядом, теперь все чаще поглядывал на меня: он умеет видеть моими глазами.

Потом мы посадили Джанет на автобус – она жила в Джерси-Сити. Вечер был мягкий, шел редкий снег, и мы пошли пешком по 42-й улице к себе на Ист-Сайд. Я молчал: мне не хотелось ни врать, ни огорчать своего мальчика.

– Но у человека может же быть такой период в жизни, – произнес Бобби в результате множества связанных умозаключений.

Я обнял его за плечо и прижал к себе.

Я посмотрел на часы: почти полночь, в Нью-Йорке семь вечера. Я, наверное, старею – мне моих близких все больше не хватает.

К телефону подошла Джессика, а Бобби схватил параллельную трубку. Я сообщил им, что профессора Литтона, возможно, скоро выпишут из больницы, так как диагноз гепатита, похоже, не подтверждается. Потом рассказал, как замечательно мы проводим время со Спиридоном, описал практически незаметного пажа-шляпоносца, величественного усатого гида и скучающих трех граций. Завтра вечером у нас по плану будет «Фауст» в Ковент-Гарден, а послезавтра – Альберт-холл, где маленьким мальчиком выступал Моцарт. В общем, я наслаждался жизнью в полную силу, и Джессика с Бобби порадовались за меня. Вот с такой пользой я использовал днем пустое время перед оргией телефонных звонков.

Потом, когда мы закончили разговор, мысли мои опять скакнули к отцу и сыну Осборнам. У их ведь тоже могли быть очень близкие и доверительные отношения. Отец разговаривал с Питером довольно сухо, почти как со своими сотрудниками, но Питер, это чувствовалось, был по отношению к нему полностью открыт. В двадцать семь лет такое возможно, только если отец способен беречь твою уязвимость.

Я вспомнил вдруг маленького Бобби, ему было лет двенадцать. Он тогда впервые понял, что он умрет и что, скорее всего, мы с Джессикой умрем раньше его.

– Ну да, на какое-то время нам придется расстаться, – согласился я. Говорю же, я не люблю врать своему мальчику.

– Но зачем?

– Не зачем – почему. Потому что мы с мамой уже сделаем то, что должны сделать, а ты еще нет.

Что за чушь я нес? Я что, появился на свет для того, чтобы делать то, что я делаю?

– Но я верю, – тем не менее тоном взрослого, разговаривающего с ребенком, продолжил я, – что потом мы снова встретимся и уже не расстанемся никогда.

Бобби это не утешило. Его глаза разом налились слезами и кое-где уже стали переполняться.

– Правда, тебе, разумеется, придется быть очень плохим, чтобы оказаться там, где буду я, – подбодрил я его.

Бобби улыбнулся – у мальчика с юмором все в порядке. Даже слишком, потому что следующий вопрос был такой:

– А чтобы оказаться там, где будет мама?

Об этом я не подумал.

– Да, похоже, тебе придется выбирать, с кем из родителей ты будешь жить там.

Почему я вспомнил тот давний разговор? Потому что все чаще задаю себе один и тот же мучительный вопрос? А именно: узнает ли Джессика в том мире, где мы будем всюду и всегда, там, где все пелены спадут, что я всю нашу жизнь врал ей? Не в самом главном – она знает, что для меня нет ничего дороже ее, – но все же в существенном. Сможет ли она меня простить? В последнем проблеске сознания мне показалось, что за той чертой, когда облетит все суетное, все преходящее, она сможет.