Страсть и надежда

Глава 29

Когда Кармелита вернулась домой, Земфира сразу заприметила, что глаза у нее на мокром месте. Потому и пробралась к ней в спальню.

— Ну чего ты плачешь? Слезами горю не поможешь.

— Ой, Земфира. Отстань от меня.

— Ай-яй-яй. Кто ж так со старшими разговаривает! Чем здесь рыдать, сходила бы к отцу… Поговорила бы с ним.

— О чем?

— Чего спрашиваешь, сама знаешь.

— Постой, так что, он, значит, и тебе рассказал о свидетеле?

— Да.

— Не узнаю отца. Раньше: молчун — молчуном. А теперь… Не пойду я никуда. Уж столько раз ходила.

— Девочка моя, сейчас только ты можешь смягчить его сердце.

— Ничего я не могу. Мы с ним уже обо всем поговорили…

— Эх, молодежь. Сбруя не один день делается! Один раз не получилось — попробуй еще раз.

— Нет.

— Ты не хочешь помочь Максиму?

— Хочу, очень хочу. Но к отцу не пойду.

— Но почему?

— Боюсь окончательно его возненавидеть… Земфира сначала даже замерла от таких слов: уж не показалось ли? А потом, когда поняла, что не ослышалась, все равно ничего сказать не смогла.

Кармелита между тем думала о чем-то о своем. И первой нарушила молчание.

— Земфира, можно задать тебе один вопрос? А ты ответь мне, но только честно.

— Конечно. Спрашивай.

— Все, особенно мой отец, осуждают меня за Максима, а ты нет. Почему?

Вот так вопрос. Трудно было Земфире отвечать. Потому Кармелита еще раз подтолкнула ее к ответу.

— Только не говори, что по доброте душевной, и все. Не поверю. У тебя же какой-то еще интерес есть, да?

— Ты права. У меня есть интерес. Но я не думаю, что ты меня осуждать будешь. И никто не осудит. Я мать. И желаю счастья своей дочери. Тебе Миро безразличен, а Люците — нет. И помогая тебе, я помогаю своей дочери.

Кармелита молчала в ответ.

— Ты не веришь мне? Или осуждаешь?

— Не угадала, Земфира. Я завидую Люците.

— Нечему ей завидовать… Ее чувства к Миро при ней и остаются. А Миро не ее любит.

— Я завидую Люците, потому что у нее такая мать. Честная. И все понимающая.

— Эх, сиротинушка моя, — Земфира сама чуть не расплакалась. — Ты завидуешь Люците не оттого, что у нее ТАКАЯ мать, а оттого что у нее просто есть мать. Трудно жить без мамки. И в детстве тяжело. А как вырастешь — совсем невмоготу.

— Вот, Земфира, я же так и сказала: "Честная и все понимающая".

Олеся твердо пообещала Тамаре еще раз замолвить словечко за своего "жениха". Но только условие поставила — при удобном случае.

И вот этот случай настал. Олеся потом и сама не смогла бы объяснить, как она вычислила тот единственный момент, когда стоит заговорить с Николаем Андреевичем о высочайшем помиловании. Просто почувствовала всю разом навалившуюся на него усталость. И порожденное этой усталостью благодушие.

Она как раз принесла Астахову кофе. Шеф улыбнулся ей, как всегда приветливо.

— Олеся! Кофе приготовили? Очень кстати… Ты вообще все делаешь кстати и к месту.

Олеся поставила на стол поднос с чашкой, распространяющей по комнате восхитительный аромат.

— Николай Андреевич… Может, вам еще сливок принести?

— Нет. Я черный люблю.

— Ой, да. Точно-точно, я помню. Извините…

Астахов кивнул головой, мол, какие пустяки. Но Олеся все не уходила:

— Николай Андреевич…

А тот как раз отхлебнул глоточек обжигающего напитка. Оттого и ответить нормально не смог: — У?..

— Я… я потом за чашкой зайду, — Олеся направилась к выходу.

Но Астахов уже проглотил, ошпарив глотку, кофе. И окликнул ее:

— Олеся!

Девушка остановилась.

— Олеся, вы же о чем-то хотели меня спросить. Разве не так?

— Так.

— Ну так спрашивай.

Олеся замялась, не зная, как начать.

— Может, о зарплате? — спросил он так, будто прямо сейчас был готов поднять оклад, по крайней мере, вдвое.

— Нет, что вы, Николай Андреевич, вы и так мне уж столько платите. Я хотела попросить вас… по поводу Игоря. Восстановите его, пожалуйста, в прежней должности.

Нет, лучше бы Олеся попросила оклад повысить. Астахов помрачнел.

— Вы его очень… Очень любите?

Астахов посмотрел ей в глаза. Точнее — попробовал посмотреть, но Олеся отвела взгляд, по-детски уставившись в пол. Как двоечница, не выучившая урок. И вот именно эта естественная, не показная детскость умилила, да чего там — просто очаровала Николая Андреевича.

— Знаете, я вас видел вдвоем, когда вы шли по улице, в сторону ресторана. Даже немножко позавидовал Игорю, что у него есть невеста. Такая невеста.

Олеся смутилась. Как ей захотелось сейчас сказать, воскликнуть — какой ресторан, мы только до угла дошли вместе, а потом разбежались в разные стороны. И наплевать мне на этого Игоря, в отличие от вашей жены. Я с вами хочу в ресторан! И не обязательно в ресторан. Да куда угодно, но только с вами!

Но как же это все скажешь, в ее положении, когда правда и ложь, друзья и враги переплелись в один, совершенно не разрубаемый узел.

Однако Астахов по-своему понял ее молчание.

— Ладно, хорошо. Бог с ним. Зовите Игоря. Я поговорю…

— Спасибо, — только и смогла сказать Олеся.

— Постойте! — еще раз остановил девушку Астахов. — Я давно хотел тебе сказать. Давно.

— Что? — спросила она, разрумянившись.

— Я… Вы… Вы добрый человек, Олеся… Я начинаю даже быть благодарным Игорю за то, что он выбрал вас в невесты…

— Почему?

— Потому что иначе мы бы с тобой никогда не познакомились.

Узнав о сашкиной повестке, Марго срочно отпросилась из пивной. И приехала в Зубчановку, к Сашке, помочь ему собраться в суд. По дороге кой-чего прикупила, по-женски основательно и полезно, с умом. Особенно удачной покупкой ей показалась просторная (почти с мешок) котомка со множеством боковых кармашков. Маргоша под завязку набила ее всякими полезными вещами. Но потом переполошилась, а не забыла ли чего. И начала еще раз пересматривать.

— Кофту теплую положила. Белье. Зубная паста, щетка, мыло, бритва. А вот? — нашла кружок туалетной бумаги и с облегчением вздохнула.

Сашка смущенно улыбнулся:

— Маргоша, ты же знаешь, я больше газетку люблю. С детства привык.

Сначала глазками ее почитаю. Потом пошуршу — и другим место ознакомлюсь. А это вот…

— Ничего! — по-матерински, одновременно и жестко, и нежно, осекла его Маргоша. — Там приучат.

И продолжила свою инвентаризацию:

— Так, теперь продукты. Хлебушка, колбаски копчененькой, яички, огурчики. Ничего, миленький мой, не дам тебе пропасть.

В комнату вошел Халадо.

— Груша где?

Маргоша от неожиданности вся аж передернулась:

— Напугал. Черт здоровый! — Я грю, Груша где?

— Ушла. Оставила меня тут одну. К тебе за теплым свитером пошла. Вдруг там топить не будут. А стены толстые, даже летом холодно.

— Вот бабы-дуры, — сказал Сашка, жалуясь кузнецу. Я им объясняю: нас же не в тюрьму сажают, а на суд вызывают, показания давать. Но они не слушают.

Такую канитель развели…

— Угу, показания, — ни капли не обижаясь, сказала Маргоша. — Знаем мы эти ваши суды! Туда только попадись.

И Халадо тоже не стал спорить с женщинами, а молча пошел домой, за женой. Поди, знай, чем их этот суд закончится. Собрать вещи, да и еды тоже — никогда не помешает.

У Сашки же от всего сегодняшнего общения совсем другая мысль в итоге осталась. Маргоша с Грушей окончательно помирились. Еще бы — общая беда (да еще и такая) всех сплотит.

Ну вот и сбылось то, чего так ждал Игорь.

Реабилитация, полная и окончательная.

То есть, в глубине души он, конечно, понимал, что это вовсе не реабилитация. Сюда на самом деле подходило другое слово — амнистия. Только извинительная интонация, содержащаяся в этом термине, ему не нравилась. И потому он гордо повторял про себя: "Реабилитация!"

Новость эту ему сообщила "невеста" Олеся. Но он так и не понял, в каком качестве она звонила. Как горничная или как "невеста"? А от этого зависело, кто все же добился у Астахова прощения. Впрочем, какая разница, кто?

Главное, что он все-таки прощен!

Игорь быстро скинул рабочий комбинезон, быстренько принял душ, смыв с себя ненавистную рабочую грязь, и облачился в костюм с галстуком — типичный менеджер. Вот только руки выдавали. Как же быстро вся эта мазутно-маслянистая дрянь въедается в кожу, в трещинки, которые сама же и оставляет. Но ничего-ничего. Вернется на прежний пост, отпарит ладони, потрет губкой, и опять будет обнимать Тамару идеально гладкими и чистыми руками.

В мгновение ока домчался до Астаховского дома. И вот уже застыл у двери в кабинет шефа. Постучал.

— Да. Приоткрыл дверь, заглянул.

— Разрешите, Николай Андреевич.

— Заходи, садись.

Игорь вошел в кабинет и с облегчением плюхнулся в кресло для гостей.

Астахов тоже не стал тянуть кота за хвост.

— Значит так, Игорь, я решил восстановить тебя в прежней должности. Но с испытательным сроком.

— Спасибо.

— И даже зарплату тебе увеличу, со временем. Если выйдешь на хорошие показатели. Но учти, если ты примешься за старое. Ты меня знаешь…

— Ну что вы, Андрей Николаевич…

Астахов возмущенно кашлянул. Игорь сразу даже не понял, отчего. Но потом сообразил. Елки! Он же имя с отчеством перепутал. Никогда такого не было. А тут в такой момент.

— Что вы, что вы, Николай Андреевич. Я все понял.

— И еще, — глаза у Астахова подобрели. — Береги свою невесту. Может быть, это самое лучшее, что есть в твоей жизни. Вопросы есть?

И тут Игорь понял, кого он должен благодарить за свое возвращение.

Ай-да, "невестушка", ай-да, умница. Надо будет ей побольше внимания оказывать.

— Нет, что вы, Николай Андреевич, какие вопросы. Я все понял…

— Свободен, — сказал Астахов опять жестковато, как бы возмещая свою прежнюю мягкость.

Всеми силами, что у нее оставались, Кармелита противилась голосу своего сердца. Говорила самой себе: "Не нужно идти к Максиму, не нужно. Ты там уже была. Тебе нечего ему сказать!". И все же не смогла удержаться. И пошла.

(Следователь Бочарников твердо решил, что уж это точно последний на сегодня посетитель к подследственному Орлову.)

Они стояли друг перед другом и не знали, о чем говорить. Говорено много.

А то, новое, что хотелось бы сказать, для этих стен не подходит.

— Завтра суд, — тихо проговорил Максим.

— Знаю, — ответила Кармелита.

— Зачем ты пришла?

— Чтобы сказать тебе… Я буду ждать тебя, сколько бы ни пришлось…

Буду…

Максим мысленно повторил слова Палыча: "Тебе будет тридцать пять, а ей двадцать восемь. Сколько вы еще детей нарожаете!" И тут же вспомнил амулет на груди Миро. Покачал головой, как бы выбрасывая все эти мысли из головы.

— Не надо.

— Я не могу без тебя.

— Учись. У вас с Миро все будет хорошо…

— При чем здесь Миро?

— Уходи, пожалуйста.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — Да.

— Почему?

— Смотреть на тебя — слишком большое счастье для заключенного.