Страсть и надежда

Глава 34

И снова судебное заседание. Как же быстро ко всему привыкаешь.

Признаться, уже весь зал чувствовал себя профессионалом в этом деле.

Вошел секретарь, объяснил, что нужно встать, потому что суд идет. Потом пришел судья. Открыл заседание. Спросил, какие свидетели имеются у защиты.

Форс заявил двух:

Пименова Павла Павловича и Астахова…

Тут Кармелита и Света радостно переглянулись.

…Николая Андреевича.

Свете захотелось закричать: "Папа, ты ошибся! Астахова Антона Николаевича".

Но, посмотрев на отца, Света поняла, что он не ошибся. И все идет по плану. Только по его плану, а не по тому, что придумали они с Кармелитой.

— Где Антон? — зло спросила Кармелита.

— Не знаю, но он обещал прийти.

— Он нас обманул!

— Кармелита, но, может быть, Антон еще придет… Давай подождем!

— А с отцом ты на эту тему разговаривала?

— Нет. Он дома вообще никогда о работе не говорит. Но я договорилась об их встрече с Антоном.

— Антону звонила?

— У него телефон отключен. Я думала — на суд настраивается.

— Ясно. Все. Теперь Максиму точно конец!

Как Кармелита ни сдерживала себя, но из глаз выкатилось по слезинке.

А Форс реализовывал свой план на сегодня.

— Первым свидетелем защита вызывает Пименова Павла Павловича.

Палыч вышел к трибуне, оглядел ее деловито, подумал, что подправить бы неплохо, а то вот направо покосилась. А, ну правильно, там же шуруп вылетел!

Сюда б отверточку.

Но Форс прервал его конструктивные мысли.

— Гражданин Пименов, вы сами заявили себя в качестве свидетеля, поэтому я предоставляю вам слово.

— Ну… Я хочу сказать… да… я хочу выступить в защиту Орлова.

— Что именно вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что Максимка… гражданин Орлов, не виновен.

— Протестую! — вскочил Чугаев.

— Принято, — сказал судья. — Свидетель, это голословное заявление.

Приведите какие-нибудь факты…

— Есть у меня и факты, и аргументы тоже. Во-первых, Максим пацифист…

— Палыч, не ругайся, — крикнул кто-то из зала. Люди засмеялись. Судья призвал всех к порядку.

Все прислушались. Порядок восстановился.

— Да-да, и ничего смеяться. Помню, Максим мне говорил о полнейшем, так сказать, неприятии к оружию. Фактически, абсолютному. Я ему как-то говорю: что ж ты ночью через весь город один идешь. Хоть бы трубу железную взял. У меня там, в котельной, обрезков этих… А он пацифист. И, стало быть, вообще не имеет права браться за оружие.

Чугаев выслушал все это с улыбкой:

— Пал Палыч, Максим Орлов пойман с поличным. Это, извините, факт. Есть свидетели. И если вам больше нечего сказать, то…

— Как нечего. Мне есть, чего сказать. Дело в том, что Максим… Он не способен ни на какую агрессию вообще, в принципе.

Судья вмешался в разговор:

— Павел Павлович, ваши слова ничем не подкреплены. Понимаете?

Припомните, что вы можете сказать о том дне, когда произошло покушение на жизнь гражданина Милехина.

— Да ничего не могу сказать… Кроме того, что в гостинице трубу прорвало.

— Тогда зачем вы пришли сюда? В суд?

— Как зачем? Чтобы сказать, что Максим невиновен.

— Павел Павлович, вашей веры в невиновность гражданина Орлова недостаточно. Понимаете, нужны факты…

— Да я понимаю. Но поймите и вы меня. Ведь беда грозит хорошему человеку.

И так Палыч искренне это сказал, что все притихли. И даже Чугаев задумался. О деде своем, которого в 39-м совершенно зря шлепнули. То есть по бумажке, присланной домой, он, конечно, умер от воспаления легких в 43-м. Но на самом деле — шлепнули в 39-м. Петр Архипович в архивах узнавал…

— Эх, Павел Павлович, — сказал в сердцах судья. — Если бы заранее знать, кто хороший, а кто плохой…

— Ну почему ж заранее. Я с ним столько лет знаком. Уверен: его кто-то подставил. Хороший парень, а гибнет ни за что. За то, чего он не делал.

Точно говорю: Максим не стрелял. Ни в кого и никогда! Вы в глаза его посмотрите. А-а-а… — Палыч бессильно махнул рукой.

— Спасибо, Павел Павлович. Если вам больше нечего сказать, то садитесь на свое место.

Астахов, сидевший в зале, высоко оценил работу Форса, его ход с Палычем.

Казалось бы, совершенно пустой бессмысленный свидетель. Но, с другой стороны, именно такой смешной, нелепый, но безумно трогательный старик очень помог, задал в зале правильную атмосферу — хорошую, искреннюю.

А вот и самого Астахова позвали свидетельствовать. Он вышел и заговорил, спокойно, деловито:

— Гражданина Орлова я знаю с наилучшей стороны. Это серьезный, ответственный молодой человек. На него всегда можно положиться.

Форс решил подправить речь своего заказчика, направить ее в нужное русло:

— Скажите, Николай Андреевич, давно ли вы знаете Максима Орлова?

— Давно.

— Вы когда-нибудь замечали, чтобы он с кем-нибудь скандалил, конфликтовал?

— Никогда! Это открытый и безобидный человек.

— Скажите, это правда, что несколько недель назад ваш сотрудник Орлов был какое-то время на больничном?

— Да.

— По какой причине?

— Его ранили.

— Производственная авария?

— Нет. Кто-то ударил его ножом.

— Наверно, Орлов тяжело перенес это нападение, боялся ходить по городу?

— Нет. Максим вел себя очень мужественно. Он голой рукой вырвал у нападавшего один из ножей. Но, к сожалению, у того оказался и второй, которым и было нанесено опасное ранение.

— А кто доставил Орлова в больницу?

— Насколько я знаю, Палыч, его друг, который только что передо мной выступал.

— У нас в городе не так часто случаются подобные нападения. Почему же столь дерзкое нападение не привело к судебному процессу?

— Ну об этом лучше спросить у следователя. Но, насколько я знаю, Максим сказал, что прощает нападавшего, кто бы это ни был, и не хочет длить ссору…

В зале ахнули. А Рыч, сидевший в самом центре, рядом с Баро крепко сжал кулаки и опустил глаза.

Форс недоуменно развел руки, сотворил удивленную рожицу:

— Ничего себе… Неожиданное решение. То есть, как я понимаю, чувство мести для Орлова несвойственно?

— Нет. Абсолютно.

— Благодарю вас, господин Астахов. Свидетель ваш, господин Чугуев.

Обвинитель встал, размял затекшие от долгого сидения ноги. И резко спросил:

— Гражданин Орлов и сейчас у вас работает?

— Нет. В последнее время он у меня не работал.

— Почему? Вы его уволили?

Николай Андреевич замялся. Он вспомнил, как ходил к Максиму в гостиницу.

И тот сказал, что уезжает из-за женщины. Астахов очень быстро догадался, что это за женщина…

Форс чуть не взвыл от злости. Он не предупредил Астахова о том, что такой вопрос очень вероятен. Да, нужно отвечать, да! Я его уволил. Но это нормально. Мы с ним разошлись во мнениях, как вести бизнес. А поскольку я начальник, то… И, несмотря на его увольнение, сохранили замечательные отношения. И это лишнее подтверждение миролюбия, не мстительности Максима Орлова.

Но нет, нет, поздно, Форс чувствовал, что Астахов сейчас ступит на другую дорожку.

— Нет, Максим сам уволился.

— Почему?

— Он собирался уехать из города.

— Один?

Астахов опять притормозил. Форс с трудом сдерживал себя, делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Нет, ну, не один, но… я не понимаю, какое это отношение имеет…

— Имеет, — жестко сказал Чугуев. — А с кем?

— Что "с кем"?

— С кем уехал?

— Со своей девушкой.

— А не знаете ли вы имя этой девушки?

— Кармелита.

Форс сдерживался как мог. Да что он творит, это Астахов! И это свидетель защиты! Да он же сейчас выставляет Форса полным идиотом и идет на поводу у Чугуева.

Форс уставился в потолок и начал разглядывать висевшую там люстру, считать на ней хрусталики.

— Кармелита — редкое имя, — сказал обвинитель. — Уточните, о какой Кармелите идет речь.

— Кармелита Зарецкая.

— Дочь Рамира Драговича Зарецкого?

— Да.

— Но, судя по всему, отъезд этот сорвался.

— Да, — Астахов поняв, что влип, начал отвечать кратко, но поздно — это уже не спасало.

— По какой причине побег сорвался?

— Мне это не известно.

— Очевидно, между Максимом Орловым и Кармелитой Зарецкой произошел разрыв, иначе, почему бы ее стали сватать за другого?

— Я повторяю, мне это не известно.

Петр Архипович повернулся лицом к судье.

— Я напомню суду, что покушение на господина Милехина произошло именно на сватовстве. И именно он был тем "другим", за кого сватали девушку.

Астахов разнервничался:

— Да ну о чем вы говорите? Максим не стал бы по такому поводу стрелять в человека.

— Уважаемый гражданин Астахов, в юриспруденции это называется не "поводом", а "мотивом". И мне данный мотив кажется как раз очень убедительным. У меня больше нет вопросов к свидетелю Астахову.

— Можете вернуться на свое место в зале, — сказал судья.

Но Астахов уже не мог остановиться. В его голосе появились истерические нотки, выглядело это жалко:

— Да как можно говорить о каких то мотивах, когда на карту поставлена жизнь и свобода человека?!

— К порядку!

— Максим не виновен! И это может подтвердить, любой, кто хоть немножко его знает! А вы пытаетесь засудить человека. И тем самым закрыть это дело…

— Свидетель! Прекратите выкрики и сядьте на свое место.

— Подождите же, я должен сказать…

— Вы уже сказали все, что могли. Пожалуйста, сядьте на свое место, не заставляйте меня выводить вас из зала.

Астахов успокоился, смирился.

— Простите.

— У защиты или обвинения есть еще свидетели?

— У защиты нет, ваша честь, — сказал Форс.

— Нет, ваша честь, — отметился Чугаев.

— В таком случае, заключительное заседание суда по делу о покушении на гражданина Милехина Миро Бейбутовича и оглашение приговора гражданину Орлову Максиму Сергеевичу состоится сегодня после перерыва в 15.00.

…А если честно, Форс очень порадовался всему тому, что наговорил со свидетельской трибуны его заказчик Астахов. Своим на редкость бестолковым выступлением Николай Андреевич снял с адвоката большую часть ответственности за возможный неблагоприятный исход дела. И всю свою богатую мимику и жестикуляцию, вываленную на публику, Форс попросту разыграл, но очень достоверно. И теперь оставалось только сыграть финал этой мини-пьесы. В коридорах суда Форс избегал Астахова. Так что тот, словно нашкодивший мальчишка, искал его внимания и прощения.

— Леонид! Леонид, стой, ну что ты от меня убегаешь в самом деле, как ребенок?

— Извините, Николай Андреевич, но мне сейчас с вами лучше не разговаривать!

— Почему?

— Потому что могу наговорить резкостей. Да чего там. Просто начну излагать мысли матом!

— Да все я понимаю, Леня. Ну ты лучше матом скажи, чем так… я же все понимаю.

— Зачем вы начали лезть во все эти дебри без договоренности со мной?

Зачем?!

— Ну, я думал, хорошие слова в адрес Максима плюс, так сказать, а видишь, как получилось…

— Так и надо было сказать хорошие слова и все — замолчать, закрыться.

Не знаю, не видел, не слышал!

— Я так и хотел. Но он как-то зацепил меня. И я побоялся выглядеть неуверенно, лживо. А там слово за слово…

— Хотя чего я на вас окрысился? На самом деле, я сам во всем виноват, — сказал Форс трагически возвышенно. — Я профессионал, я за все отвечаю. И поэтому просто обязан был предусмотреть все…

— Нет, Леонид. Ты не виноват. Всего нельзя предусмотреть. Тем более, моего идиотизма. Я, конечно… облажался. Как ты думаешь, что будет в приговоре?

— Не хочу вас запугивать, но и врать не могу. Боюсь, что теперь уж мы точно проиграли.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Можно. Всегда можно что-то сделать. Но тут уже нужны сверхусилия.

Хотя… Это и есть наша работа. Вы, клиенты, доводите ситуацию до критической, а мы, юристы, ее распутываем… Извините, Николай Андреевич, но мне нужно идти.

По напряженному лицу Форса можно было подумать, что он сейчас выезжает на заседание суда, то ли Конституционного, то ли Страсбургского.

А на самом деле Леонид Вячеславович поехал к себе домой пообедать. И его сверхусилие заключалось именно в этом. Потому что страшно хотелось съездить в "Волгу", расслабиться. Но нет, нельзя — работа.

Увидев, что Антон не пришел, и, поняв, что он уже не придет, девушки тихонечко вышли из здания суда и разъехались по домам.

Света закрылась в своей студии и начала одиноко страдать, размышляя: что ж за человек такой, этот Антон? Только окончательно решишь, что плохой, а он раз — подъедет к тебе, весь в меду и шоколаде. Только начнешь думать о нем слишком хорошо, а он как врежет наотмашь. Как же с ним быть? Пожалуй, лучший способ общаться с Антоном — вообще его не видеть и не слышать.

За окном заурчал знакомый мотор. Отец приехал. Пошел на кухню. Зашипела сковородка. Разогревает что-то…

Света гордо ринулась навстречу семейной ссоре!

Но ссоры не получилось. Форс был благодушен, но ироничен.

— Привет, папа! Приятного аппетита, — Света сказала это так, что ей казалось — всякий аппетит пропасть должен.

— Спасибо, — отец отрезал аппетитный ломтик котлеты кордон-блю и начал жевать ее с неописуемым наслаждением.

— Папа, — на грани истерики сказала Света. — Мне нужно поговорить с тобой.

— Нет, доченька, тебе нужно успокоиться и поесть со мной.

— Спасибо. Я не хочу.

— Почему? Аппетит пропал? От любви, наверно…

— Да, ты знаешь, папа, пропал. Только не от любви, а от ненависти. Что с Антоном? Почему он не пришел сегодня? Признайся, это из-за тебя, да?! Это ты с ним так поговорил?

— Да, дочка.

— Тогда я не понимаю, зачем ты запретил Антону выступать в защиту Максима в суде. Почему?

— Потому, что его показания были шиты белыми нитками. Вы что, их вместе придумывали?

— Да, вместе!

— Отлично! А то я уж испугался, думал он такой глупый. Оказывается, с твоей помощью… Ну тогда все понятно. Твое здоровье! — Форс сделал несколько мелких глотков белого сухого вина.

А Света чуть не расплакалась — ну почему он ее все время оскорбляет?!

— Спасибо, папа. Но почему сразу "белыми нитками"? Если бы Антон выступил, а ты, как опытный адвокат, поддержал его вопросами, никто бы ничего не заметил бы… Я думаю…

— Доченька, это ты так думаешь! А обвинитель и судья, поверь мне, думали бы совсем иначе. За дачу ложных показаний может сесть не только свидетель, но и адвокат, который это поощряет. И другие физические лица, склонявшие к лжесвидетельству. Ты же не хочешь, чтобы твой папочка сел в тюрьму? Да и сама туда не жаждешь. Ведь так?

— Нет, конечно, не хочу, но… Но неужели, все что мы придумали, настолько плохо?

Вопрос прозвучал так наивно и беззащитно, что даже каменное сердце Форса дрогнуло.

— Очень плохо, Светочка, очень. Просто глупо. Так что ни в чем Антона не вини. А вообще, я не понимаю, что у вас с Антоном за отношения?

Света, чтоб успокоиться, налила и себе полбокала вина.

А отец, пользуясь моментом, продолжил наступление.

— Света, я вообще хотел бы понять, что у вас с Антоном. Вроде хороший парень, души в тебе не чает, выставку организовал. Провальную, правда, но это уж не по его вине. А теперь вы общаетесь только по таким милым поводам, как лжесвидетельство… Что произошло?

— Мы с Антоном в ссоре.

— Не страшно. Милые бранятся, только тешатся… Вы могли бы стать прекрасной парой.

— Нет, пап, все очень серьезно, и я вообще думаю, что это не ссора, а разрыв. Все, понимаешь?

Форс улыбнулся:

— Не зарекайся. Все еще наладится.

— Я так не думаю. И вообще… Папочка! Мы сами во всем разберемся!

Хорошо?

— Ну разбирайтесь, разбирайтесь. Время терпит. Только помни, с ним тебя ждет хорошее, обеспеченное, безоблачное будущее… Если его, конечно, не посадят из-за какой-нибудь очередной твоей гениальной придумки.

— Папа, ну хватит, а?

С таким отцом трудно спорить. Практически невозможно.