Стратегическая авиация России. 1914-2008 гг.

«Летающие бомбы»

В 1848 году против австрийского владычества восстала Венеция и повела борьбу за свою независимость. Австрийская армия осадила Венецию, но город, расположенный на островах, в лагуне, для артиллерии был недосягаем. Тогда австрийцы решили доставлять бомбы в город с попутным ветром на аэростате, подвешивая их к баллонам, наполненным горячим воздухом. Для аэробомб (так называлось сочетание баллона с бомбой) была использована сферическая оболочка шара из плотной писчей бумаги. В склейках вертикальных полос сверху и снизу для прочности наклеивались тесемки. Внизу крепился обруч, служивший опорой для очага. К обручу подвешивалась и сама бомба. Диаметр баллона составлял 5,5 метра, объем — около 82 кубических метров, вес — 23 килограмма. На подвеске шар нес разрывную или зажигательную бомбу весом 13 килограммов. Ее сброс обеспечивался специальным шнуром, горение которого рассчитывалось так, чтобы в нужный момент крепление перегорало, бомба летела к земле. Перед пуском баллонов производилась пристрелка. С подходящей возвышенности запускался пробный шар, наблюдая за баллоном в подзорные трубы, военные специалисты наносили на карту его путь. Если он проходил через город, с этого же места и производили бомбардировку. Если баллон отклонялся в сторону, то тогда меняли стартовую позицию. В зависимости от результатов по дальности полета укорачивали или удлиняли горючий шнур.

Пусковую станцию обслуживали пять человек. Хорошо подготовленный расчет выпускал по одной аэробомбе каждые 6 минут. Таким образом, за час десять станций выпускали около сотни баллонов. Когда бомба сбрасывалась, шар свечой взмывал вверх и лопался, а несгоревшие угли вместе с очагом сыпались вниз, вызывая в городе пожары.

Значительного урона такая бомбардировка не вызывала, хотя на нервы населению Венеции действовала. Когда шары показывались в небе, в городе поднималась паника, а деревянный венецианский флот спешил убраться от городских причалов. Естественно, особой точности от подобного бомбометания ждать не приходилось. Тем не менее одна из бомб взорвалась прямо в центре города, на площади Святого Марка.

Неизвестно, знали ли японцы об опыте австрийцев, но стo лет спустя после бомбардировки Венеции японцы по примеру своих фашистских коллег лихорадочно искали «оружие возмездия», чтобы нанести удар по Америке. Они вытащили из военных архивов идею аэробомб. Недаром говорится, что новое — это хорошо забытое старое. С 1945 года, когда усилились налеты американской авиации на метрополию, японское командование пришло к выводу, что имеющимися в его распоряжении обычными силами и средствами невозможно сорвать планы противника. Поэтому намечалось использовать так называемых смертников на самолетах и торпедах для уничтожения боевых кораблей и транспортных судов в море. В качестве единственного средства для нанесения ударов по территории США были предложены специальные воздушные шары. Их изготовили около 15 тысяч и начали запускать с начала 1945 года. Некоторые из них достигали территории Соединенных Штатов, но особых успехов эти налеты не принесли и имели лишь незначительный психологический эффект.

В середине пятидесятых годов воздушные шары якобы в метеорологических целях в сторону территории Советского Союза запускали американцы, и некоторые из них были сбиты нашими истребителями. Об этом в пятидесятые годы много писалось в наших газетах…

Боевое применение аэропланов

А вот первoе боевoе применение самолетов имело гораздо больший успех. Когда в сентябре 1912 года разразилась Балканская война, русские авиаторы поспешили прийти на помощь болгарам в их освободительной борьбе против Османской империи. На петербургском заводе Щетинина был снаряжен добровольческий авиационный отряд, который осенью прибыл в Болгарию.

Первым со своим видавшим виды «блерио» прибыл в братскую страну летчик Тимофей Ефимов. Он сразу же приступил к ведению воздушной разведки. В одном из писем своему старшему брату он написал:

«Когда я пролетал над укреплениями, расположенными под Адрианополем, турки наблюдали мой полет с нескрываемым изумлением. Многие падали на землю и закрывали голову руками. Я приблизился к городу и дважды его облетел, делая нужные мне наблюдения. Определив местонахождение турецких войск, я пустился в обратный путь и снова должен был лететь над крепостью. Тут уж турки открыли по мне огонь и несколькими пулями пробили крыло. Но судьба меня хранила: ни одна пуля не коснулась, и я благополучно вернулся к своим. Между прочим, болгары собирались нападать на правый фланг турок, я объяснил, что видел колонны турецких войск, двигающихся туда же. Болгары переменили направление и легко разбили не ожидавших нападения турок».

При взятии крепости Одрин Ефимов поднимает свой самолет в воздух и сбрасывает на укрепления противника не только прокламации, но и мелинитовые бомбы. Кстати, как взрывчатое вещество мелинит использовался еще в Pусско-японской войне, его там называли шимозой.

В России, раскрывая по утрам газеты, тысячи людей читали о воздушных подвигах русского летчика: «Авиатор Ефимов поднялся с грузом мелинита. Следом за ним поднимаются в воздух болгарские авиаторы. Интересно подвести итог применению нового вида оружия — аэроплана — во время Балканской войны. Здесь впервые в боевой обстановке опробовано новое средство ведения войны, и, несмотря на целый ряд крайне неблагоприятных обстоятельств, авиаторы сумели оказать своим армиям множество неоценимых услуг. Аэропланы находят применение в качестве разведчика, средства для бросания зажигательных снарядов, для разбрасывания агитационных листков населению осажденной крепости, для корректирования артиллерийской стрельбы и, наконец, для фотографирования укрепленных пунктов».

Это уже не забава, не аттракцион. После таких дел напрашивался определенный вывод: младенческий период авиации заканчивается, она быстро набирается сил, и не считаться с ней уже больше нельзя.

Впервые самолет доказал, что может быть оружием. Время, когда сражающиеся войска могли не обращать внимания на воздух, завершилось. Напомним, что самый первый самолет братьев Райт поднялся в воздух всего за девять лет до этого. С появлением летательных аппаратов ушли в прошлое те времена, когда на изобретение и совершенствование оружия уходили годы, отныне то, что еще вчера было в умах и чертежах, почти мгновенно появлялось на поле боя.

Итогом почти 90‑летнего развития и применения боевой авиации стала война в Югославии — первая в истории крупная военная кампания, которая изначально планировалась и осуществлялась как чисто воздушная наступательная операция. Только за счет широкомасштабного использования воздушной мощи США и другие страны НАТО, в основном, достигли поставленных задач. После трехмесячных непрерывных бомбежек президент Югославии Слободан Милошевич согласился вывести свои войска из Косова. Воздушная война против Югославии заставила задуматься военное руководство и политиков не только России, но и других стран о способах и средствах, которыми можно будет противостоять все возрастающей воздушной мощи США и других стран, входящих в НАТО.

Воздушный стратег — Джулио Дуэ

Сразу же после появления сообщений о первых удачных полетах самолетов военными теоретиками была начата разработка концепции ведения воздушных войн.

Одним из первых, кто обосновал доктрину воздушной войны, был итальянский генерал Джулио Дуэ.

Дуэ родился в 1869 году в Италии. Окончил военно-инженерное и артиллерийское училище в Турине как офицер-артиллерист. Уже задолго до Первой мировой войны он был известен как военно-технический специалист и сторонник механизации и моторизации армии. В 1909 году появляется его первая работа, в которой он утверждает, что авиация кардинально изменит весь характер войн двадцатого века. Его взгляды относительно места и значения авиации в войне делают ему имя, и в 1918 году он назначается директором итальянской авиации. В 1921 году, получив чин генерала, Дуэ выходит в отставку, посвятив себя разработке и пропаганде своей доктрины. Уже в 1921 году выходит его книга «Господство в воздухе».

Он пишет: «Мы не должны предаваться иллюзиям и знать, что все ограничения, все международные соглашения, которые могут быть установлены в мирное время, будут сметены, как сухие листья, ветром войны. Тот, кто сражается не на жизнь, а на смерть — а в настоящее время иначе нельзя сражаться, — имеет священное право пользоваться всеми средствами, какими он располагает, чтобы не погибнуть. Нельзя квалифицировать военные средства как цивилизованные или варварские. Варварской будет война, средства же, которые в ней применяются, можно различать одни от других лишь по их эффективности, по их мощи и по урону, который они могут нанести противнику. А поскольку на войне необходимо наносить противнику максимальный урон, всегда будут применяться средства, наиболее пригодные для этой цели, каковы бы они ни были. Безумцем, если не отцеубийцей можно было бы назвать того, кто примирился бы с поражением своей страны, лишь бы не нарушить формальныe конвенции, ограничивающие не право убивать и разрушать, но способы разрушения и убийства. Ограничения, якобы применяемые к так называемым варварским и жестоким военным средствам, представляют собой лишь демагогическое лицемерие международного характера…»

Несомненно, на его взгляды повлиял сам характер Первой мировой войны, когда после очень непродолжительного периода активных маневренных боевых действий она приняла затяжной позиционный характер. Дуэ одной из главных причин позиционного тупика считает возросшую скорострельность оружия, и прежде всего винтовок. В результате этого новшества оборона стала сильнее наступления. Стрелок в окопе, ведя огонь из скорострельной дальнобойной винтовки, никогда не подпустит к себе атакующих. К тому же Дуэ верно полагал, что скорострельность стрелкового оружия в дальнейшем будет возрастать. Но даже появление танков, этих самоходных бронированных черепах, призванных взламывать оборону противника, не поколебало уверенности Дуэ, что в войнах ближайшего будущего оборона станет еще сильнее и у наземного наступления нет никаких шансов добиться быстрой победы.

И тут он обращает свой взор в сторону авиации. Дуэ не был первым, кто пришел к выводу о том, что авиация является не просто одним из новых видов оружия, но в числе первых он понял, что отныне война перестает быть явлением, происходящим на плоскости. Авиация переносит войну в третье измерение — в пространство. Если раньше ширина зоны боев определялась дальнобойностью артиллерии и за этими пределами население страны могло продолжать жить фактически мирной жизнью, то теперь в область боевых действий попадает вся территория, которую может достичь авиация. Теперь армия не может защищать свою территорию от вражеских ударов, в войну втягивается все население страны, ужасам бомбардировок подвержены не только солдаты, но и мирные жители глубоко в тылу. Если раньше под удары попадали, в основном, лишь войска, то теперь и экономика страны находится под ударами противника. В воздействии на население противника Дуэ видел и основное назначение авиации, и ключ к победе. Он считал, что если солдаты в силу своего воспитания, своего предназначения, воинской дисциплины могут быть стойкими и выдерживать ужасы войны достаточно долго, то гражданское население этими качествами не обладает. Если на него воздействовать достаточно сильно физически и морально, то наступит момент, когда оно не выдержит и потребует от своего правительства капитуляции. Вдобавок, как полагал Дуэ, и солдат на фронте, зная, что его родные подвержены ужасам войны, также скорее теряет стойкость.

Если раньше вооруженные силы страны состояли из армии (сухопутные войска) и флота (военно-морские силы), то теперь они должны состоять из трех основных компонентов — армии, флота и авиации, причем в силу особых свойств авиации ей должно принадлежать главенство. Однако военное управление не должно быть разобщенным, как раньше. Фактически раньше одна война шла на суше, другая на море. Между собой они были связаны мало. Поэтому и управление войной на море и войной на суше осуществляли разные командующие. Теперь же во главе вооруженных сил должен стать единый командующий, который в мирное время будет определять приоритеты развития каждого вида вооруженных сил и, соответственно, справедливо распределять средства. Этот командующий не должен быть ни пехотинцем, ни моряком, ни летчиком. Наилучшая кандидатура — это президент страны.

«Авиация есть сугубо наступательное оружие, — писал Дуэ. — И она сама одна по себе способна добиться победы в войне. Это достигается массированными непрерывными бомбардировками городов противника до тех пор, пока изнуренное население страны противника не будет морально сломлено и не потребует от своего правительства капитуляции. Задачами своей армии остается лишь удержание линии фронта, а задачей флота является оборона побережья до того момента, пока авиация не завоюет победы». Для этого, считал Дуэ, в мирное время надо создать максимально сильный воздушный флот (то, что мы сегодня называем Военно-воздушными силами) и запас авиабомб и на это бросить максимально возможные средства. Та страна, которая к началу войны будет обладать самым большим и сильным воздушным флотом, одержит победу, утверждал Дуэ. Он также полагал, что не надо создавать вспомогательную авиацию (это то, что мы сегодня называем армейской и морской авиацией), так как это будет непроизводительным и расточительным расходованием самолетов. Обороняющиеся сухопутная армия и флот прекрасно обойдутся без авиации, так как стрелки в траншеях и корабли в море — слишком малоразмерные цели и их уничтожение потребует чрезмерного расхода горючего, бомб при очень малозначимых результатах.

Третий и, как оказалось, самый сомнительный пункт в концепции Дуэ — система противовоздушной обороны. Дуэ предлагал не создавать ее, так как считал, что практически нереально предугадать, куда и когда направятся самолеты для очередной бомбежки, и, следовательно, невозможно накрыть всю страну густой сетью наблюдательных пунктов с надежной связью. А если и удастся обнаружить самолеты противника в воздухе, то невозможно определить их цель, и пока в воздух поднимутся самолеты воздушного боя и прилетят к месту обнаружения, то бомбардировщики уже успеют высыпать свой запас бомб. Создание зенитной артиллерии он также считал нецелесообразным, так как невозможно окружить каждый город большим количеством зенитных пушек. Попасть из пушки в летящий самолет можно только случайно, и огромный расход снарядов и пуль для этого никак не оправдывается. Никакая промышленность не сможет изготовить необходимое количество снарядов для зенитных пушек.

«Отсюда простой и очевидный вывод, — утверждал Дуэ, — победа будет за тем, у кого сильнее воздушная армия».

Военные специалисты и политики зачитывались рассуждениями итальянского генерала. И делали выводы. Реализация новых возможностей, которые дало появление самолета, двинули вперед авиационную промышленность и военную мысль наиболее развитых государств планеты.

Один из самых ярких эпизодов развития отечественной военной авиации — это создание в России тяжелых многомоторных бомбардировщиков, обладающих большой грузоподъемностью и значительной дальностью полета. Казалось бы, только недавно человек начал делать свои первые пробные полеты и газетные полосы украшали портреты воздушных героев: американцев братьев Райт, французов Сантоса-Дюмона, Леона Делагранжа, Анри Фармана.

Россия, имея в своем активе так и не взлетевший самолет Можайского, вступила в воздушную гонку с некоторым опозданием. Но вот уже на первых полосах газет можно было прочитать про полеты Попова, Ефимова, Васильева, Уточкина, Мациевича, которые пока что на зарубежных «фарманах», «блерио» и «ньюпорах» покоряли воздушный океан, ставя рекорды высоты, скорости и дальности полетов. Одним из первых, кто будил отечественную авиационную мысль, был Александр Матвеевич Кованько.

В 1909 году руководитель учебного воздухоплавательного парка Александр Матвеевич Кованько едет за границу изучать аэропланное дело. Он посетил Германию, Англию, Бельгию и Швейцарию. Вернувшись домой, он напишет о том, что Россия нуждается в мощном воздушном флоте.

«Необходимо спешное его создание в самой России, русскими руками, из русских материалов и русских систем. Дело воздухоплавания должно быть в надежных руках ответственных, хорошо знающих техников и практиков, а не в безответственных канцеляриях, комиссиях и других коллегиальных учреждениях. Нужны коренные реформы, побольше доверия к русским силам, русским проектам и специалистам дела, побольше жизни и предприимчивости, побольше снисхождения к неудачам, а главное — побольше желания сделаться в кратчайшие сроки сильнее предполагаемого неприятеля». Он организует в Санкт-Петербурге офицерскую воздухоплавательную школу, которую оканчивают ставшие впоследствии гордостью российской авиации Георгий Горшков, первый русский летчик, выполнивший «мертвую петлю», Петр Нестеров и многие другие авиаторы, чьими именами и поныне гордится Россия.

Игорь Иванович Сикорский

Эру строительства тяжелых многомоторных воздушных кораблей, каковыми явились «Русский витязь» и «Илья Муромец», открыл русский авиаконструктор Игорь Иванович Сикорский, сделавший впоследствии много для развития авиации Соединенных Штатов Америки. Именно Россия и Америка станут главными действующими лицами в разработке и применении тяжелобомбардировочной авиации в двадцатом веке.

Родился Сикорский в 1889 году в семье ученого-психиатра в Киеве. Учился в Петербургском кадетском корпусе, технической школе Дювиньо де Ланно во Франции. В 1911 году построил самолет С-2, на котором совершил 16 полетов. В 1911 году получил диплом летчика и установил четыре всероссийских воздушных рекорда. Первые самолеты он строил при финансовой поддержке семьи. В 1912 году молодой студент получил предложение занять должность технического руководителя российской военно-морской авиации. Однако служба в морской авиации продолжалась недолго. С 1913 года основным местом деятельности стал Русско-Балтийский вагонный завод в Санкт-Петербурге.

Председателем правления завода был Михаил Владимирович Шидловский, один из выдающихся деятелей русской промышленности, сыгравший решающую роль в организации и развитии Дальней авиации. Формулируя тезисы о предназначении воздушного соединения тяжелых самолетов, задолго до публикации доктрины Дуэ, Шидловский писал: «Эскадра воздушных кораблей является оружием Верховного командования, непосредственно подчиняется начальнику штаба Верховного главнокомандующего, который в соответствии с оперативными предположениями определяет район боевой работы эскадры и, лично предписывая начальнику эскадры выполнение отдельных операций в этом районе, поручает ему выполнение задач, подаваемых непосредственно от тех штабов фронтов и армий, в районе которых расположены отряды эскадры».

Игорь Иванович Сикорский еще до переезда в Санкт-Петер-бург разработал концепцию уникального, не имеющего аналогов в мировой практике многомоторного самолета. Моторы он разместил вне фюзеляжа, на крыле в один ряд. Экипаж должен был состоять из нескольких человек, благодаря чему сокращалась нагрузка на летчиков. Кабина должна быть закрытой, что помогало пилотированию самолета в плохих погодных условиях. Именно такие аппараты Сикорский считал необходимыми для России с ее огромными пространствами.

Вообще-то «Илья Муромец» задумывался сугубо гражданским самолетом. И лишь наступившая мировая война заставила приспосабливать этот самолет для ведения боевых действий. «Илья Муромец» имел бипланную схему, в которой верхние и нижние крылья соединялись сложной системой стоек и растяжек. Помимо кабины для пилотов, самолет-гигант вмещал в своем фюзеляже гостиную, спальню и другие подсобные помещения — настоящий летающий дом. Он мог держаться в воздухе до пяти часов. При необходимости механик мог выйти на плоскость и устранить неисправность, что, кстати, пригодилось в первом же полете.

16 июня 1914 года Сикорский поднимает свою машину в воздух, чтобы совершить сверхдальний перелет — из Петербурга в Киев и обратно. Расстояние более чем в 1200 километров с некоторыми приключениями, когда экипажу пришлось не только тушить пожар в воздухе на одном из двигателей, но и садиться на вынужденную в Орше, Сикорский преодолел с одной промежуточной посадкой за сутки. На другой день Сикорский с товарищами с воздуха увидел золотые купола Киево-Печерской лавры. Несколько дней длилось паломничество киевлян к самолету, в те дни Киев жил только авиацией. Да и не только Киев, вся страна восхищалась талантливым конструктором и авиатором.

28 июня Сикорский за 14 часов 38 минут преодолевает обратный путь до Петербурга. Для того времени это было выдающимся событием.

В заграничных газетах вначале с недоверием, а затем с плохо скрываемой тревогой начали писать об успехах русской авиации. Военные аналитики с удивлением обнаружили, что отсталая и дикая, по их понятиям, страна одним рывком оставила далеко позади не только Европу, но родину братьев Райт — Америку. Прежде всего, конечно, имелось в виду появление самолетов Игоря Сикорского «Русский витязь» и «Илья Муромец». Опасения были не напрасны, когда воздушные гиганты появились в небе Первой мировой войны, все увидели, что Россия имеет бомбардировщики, которые могут реально влиять на ход войны.

Но с началом Гражданской войны Сикорский решил покинуть Россию. Ранним мартовским утром 1918 года родные русские берега остались за кормой английского парохода «Опорто». На нем покинул родную землю Игорь Иванович Сикорский, тогда еще не зная, что навсегда. При нем был нехитрый багаж: несколько любимых картин, золотые часы — подарок Николая II и копии чертежей «Ильи Муромца».

В 1923 году Сикорский в США открывает фирму «Сикорский корпорейшн». Кстати, делает он это на деньги русского композитора Сергея Рахманинова, тот одолжил ему пять тысяч долларов. И первый заказ на перевозку по воздуху пианино Сикорский получил от того же Рахманинова. В фирме у Сикорского работают, в основном, бывшие соотечественники: один из лучших русских военно-морских летчиков России Виктор Утгоф, ученый-аэродинамик Михаил Глухарев, инженеры Борис Лабенский, Николай Гладкевич. Долгое время шеф-пилотом фирмы работал Борис Сергиевский, про которого американские историки авиации будут с гордостью говорить: «Это наш Михаил Громов».

В последующем в США под руководством Сикорского были созданы военно-транспортные самолеты и первоклассные вертолеты. Сикорский сконструирует лучший в мире по тем временам самолет S-42 — «Бразильский клипер», на котором в 1934 году будут открыты линии США — Аргентина, США — Гавайские острова. Чуть позже, на этом самолете будут совершены полеты по трансокеанскому маршруту Сан-Франциско — Новая Зеландия. В 1937 году на S-42 начали летать из Америки через Ньюфаундленд в Англию и Португалию. Эта машина установила десять мировых рекордов, которыми в те годы гордилась американская авиация. На амфибиях Сикорского произошло становление всемирно известной американской авиакомпании «Пан Америкен». Благодаря Сикорскому и другим русским конструкторам во Вторую мировую войну Америка вступит, имея уже достаточный опыт полетов через океаны. Самолеты Сикорского широко экспортировались за рубеж, в том числе и в Советский Союз. Амфибия Сикорского S-43 была показана в известном фильме «Волга-Волга». В конце 30‑х годов Сикорский меняет жанр. Он начинает заниматься вертолетами, и вскоре за ним прочно закрепляется титул «вертолетостроителя номер один».

На вертолетах Сикорского были впервые с дозаправкой в воздухе совершены перелеты через Атлантический (S-61; 1967) и Тихий (S-65; 1970) океаны.

Забытый сокол империи. Александр Николаевич Прокофьев-Северский

Еще одним представителем России, который много сделал для развития авиации США, был летчик и авиаконструктор Александр Николаевич Прокофьев-Северский.

Его отец был известным в Петербурге режиссером и владельцем театра оперетты (Северский — его сценический псевдоним). Но сыну отец решил дать военное образование. Юноша был зачислен в Морской кадетский корпус, который окончил в декабре 1914 года в чине мичмана. Летная служба Александра началась на базе гидросамолетов на острове Эзель, расположенном у входа в Рижский залив. Через несколько дней случилось несчастье: 6 июля 1915 года при посадке самолета, на котором Прокофьев-Северский летал на разведку и бомбардировку немецких кораблей, внезапно взорвалась имевшаяся на борту 10‑фунтовая бомба. Летчик был тяжело ранен, механик самолета погиб. Опасаясь гангрены, врачи хотели ампутировать изувеченную взрывом правую ногу, но, вняв просьбам летчика, не желавшего расставаться с мыслью о полетах, решили пойти на риск и ограничились ампутацией ноги чуть ниже колена. После операции он начал усиленно тренироваться, ходить сначала на костылях, а потом без костылей, на деревянном протезе ноги. Сильная воля, вера в себя и хорошая спортивная подготовка сделали чудо: со временем он смог не только отлично летать, но и научился играть в гольф, бадминтон, кататься на коньках, танцевать, плавать на большие расстояния.

Прокофьев-Северский был убежден, что, несмотря на протез, он может и должен летать. Чтобы доказать это, он без разрешения выполнил полет на самолете. За нарушение дисциплины Александр был арестован, и его спасло только вмешательство императора Николая, прослышавшего про этот необычный случай. В знак восхищения перед отвагой и волей пилота-инвалида царь специальным решением простил дисциплинарный проступок и разрешил Александру вернуться к летной службе. В перерывах между полетами Прокофьев-Северский занимался усовершенствованием самолета, стараясь сделать его максимально удобным для пилотирования. Чтобы уменьшить нагрузку на протез при управлении, он разработал конструкцию балансирного руля направления, сконструировал регулируемые педали.

К моменту Октябрьской революции Прокофьев-Северский был одним из самых известных летчиков-асов в России. Он налетал 1600 часов, участвовал в 57 воздушных боях и лично сбил 13 самолетов, был удостоен многих боевых наград, в том числе Золотого оружия и ордена Святого Георгия. О его подвигах в балтийском небе писал знаменитый русский писатель Александр Куприн.

В сентябре 1917 года ему предложили место помощника атташе по делам Военно-морского флота в русском посольстве в США. Тогда он отказался от этого предложения, оставшись на фронте. Прокофьев-Северский прибыл в США в марте 1918 года и поступил на службу в русское посольство в Вашингтоне. Но его дипломатическая деятельность оказалась недолгой: после заключения российским правительством сепаратного мира с Германией посольство было закрыто. Оставшись не у дел, Прокофьев-Северский не вернулся в Россию. Вскоре состоялась его встреча с генералом Митчеллом — «крестным отцом» американской стратегической авиации. Прокофьев-Северский поделился с ним своими соображениями по техническому усовершенствованию самолетов. Идеи молодого русского летчика заинтересовали генерала, и он предложил ему место инженера-консультанта при Военном департаменте в Вашингтоне. Для развития и коммерческого использования своих идей в 1922 году Прокофьев-Северский основал фирму «Северский Аэро корпорейшен». Фирма начала с создания новой модели бомбардировочного прицела. С помощью этого устройства автоматически определялся угол прицеливания, летчику «подсказывался» нужный курс. После успешных испытаний правительство США в 1925 году купило у Прокофьева-Северского права на это изобретение за 50 тысяч долларов. Крупная по тем временам сумма позволила фирме расширить масштабы своей изобретательской деятельности. К началу 1930‑х годов Прокофьев-Северский разработал проект самолета-амфибии. Главным инженером у него работал талантливый авиационный специалист Александр Картвелли, создавший впоследствии истребители Р-47 «Тандерболт» и Ф-86 «Сейбр». С этим истребителем, созданным «белоэмигрантом», наши летчики столкнулись в небе Кореи. Последней машиной, над которой успел поработать уже в качестве консультанта Картвелли, стал принимавший участие в операции «Буря в пустыне» штурмовик А-10.

Другим направлением в деятельности Прокофьева-Северского стало создание двухместного истребителя, предназначенного для охраны бомбардировщиков от вражеских самолетов. Хорошие аэродинамические формы и большая емкость топливных баков, занимавших весь внутренний объем крыла, обеспечивали ему необычно большую для истребителя дальность — более 5 тысяч километров. Самолет мог устанавливаться на поплавки. Американское военное руководство не проявило интереса к новому самолету, считая, что с появлением скоростных бомбардировщиков они смогут выполнять боевые задачи и без прикрытия истребителей. Несколько лет спустя жизнь показала ошибочность этой точки зрения — при налетах американских бомбардировщиков на Германию без охраны их истребителями потери были настолько велики, что в дальнейшем такие операции проводились только при надежном прикрытии истребителями.

Прокофьев-Северский делает ставку на экспорт своих самолетов. Первый зарубежный заказ поступил из Советского Союза. В 1938 году советское торговое представительство «Амторг» обратилось к Прокофьеву-Северскому с предложением продать два самолета: амфибию и самолет с обычным колесным шасси, а также лицензию на производство этих самолетов.

Но всеобщую известность Прокофьеву-Северскому принесла книга «Воздушная мощь — путь к победе», опубликованная в 1942 году и быстро ставшая бестселлером. В этой книге он указал на близорукость политики Военного департамента США в области авиации, долгое время не понимавшего, что без завоевания господства в воздухе и разрушения промышленного потенциала противника путем массированных бомбардировок победа в современной войне недостижима.

Мощь воздушного флота складывается из нескольких составляющих. Это наличие высокоразвитой авиационной промышленности, наличие высокообразованных квалифицированных кадров: конструкторов, инженеров, рабочих, выпускающих самые современные самолеты, и хорошо обученный летный состав. В России все это нашлось.

Но сегодня мир знает не только блестящих авиаконструкторов, уроженцев России — Игоря Сикорского, Александра Картвелли, Александра Прокофьева-Северского, но и Андрея Николаевича Туполева, Владимира Михайловича Петлякова, Сергея Владимировича Ильюшина, Владимира Михайловича Мясищева, Павла Осиповича Сухого, Александра Сергеевича Яковлева и других конструкторов, которые многое сделали для развития отечественной и мировой авиации. Всех их объединяла общая любовь к небу. Они конструировали летательные аппараты, и сами поднимали их в воздух.

Андрей Николаевич Туполев

Андрей Николаевич Туполев родился в 1888 году в деревне Пустомазово Тверской губернии. В 1908 году он поступил в Императорское техническое училище (позднее — МВТУ) и в 1918‑м окончил его с отличием. Уже в 1909 году, будучи членом воздухоплавательного кружка, участвует в постройке планера, на котором через год самостоятельно совершил первый полет. В 1916–1918 годах Туполев участвовал в работах первого в России авиационного расчетного бюро, там он конструировал аэродинамические трубы. Вместе с Н.Е. Жуковским был организатором и одним из руководителей ЦАГИ. С 1922 года Туполев — председатель Комиссии по постройке металлических самолетов при ЦАГИ. В 1923 году он создал свой первый легкий самолет смешанной конструкции АНТ-1, а в 1924‑м — первый советский цельнометаллический самолет АНТ-2, в 1925‑м — первый боевой цельнометаллический самолет АНТ-З.

Андрей Николаевич научно обосновал рациональность схемы свободнонесущего цельнометаллического моноплана с профилем крыла большой «строительной высоты», с двигателями, расположенными в его носке, и создал такой самолет, АНТ-4, который летчики окрестили тяжелым бомбовозом. Несколько таких самолетов было передано в управление Главсевморпути. На Смоленском заводе над кабиной самолета надстроили из дюраля рубку, а внизу из плексигласа была оборудована кабина для штурмана. После этих переделок во время полетов зимой в кабине стало тепло, как говорили сами летчики, почти как в Ташкенте.

На этом типе самолета во второй половине 20‑х годов летал известный полярный летчик Фабио Брунович Фарих. На нем же Анатолий Ляпидевский в 1934 году доставил на Большую землю первую партию спасенных им пассажиров парохода «Челюскин», который был раздавлен льдами в Чукотском море. За этот полет Ляпидевский получил Золотую звезду Героя Советского Союза под номером один. Ныне этот самолет можно увидеть в музее самолетов в Ульяновске. В конце 80‑х годов прошлого столетия АНТ-4 был поднят вертолетом в заполярной тундре под Игаркой, затем при содействии начальника учебных заведений гражданской авиации Советского Союза Юрия Петровича Дарымова в Выборгском авиационно-техническом училище курсантами и преподавателями отреставрирован и доставлен на вечную стоянку на берега Волги.

Туполев разработал и внедрил в практику технологию крупносерийного производства легких и тяжелых металлических самолетов. Под его руководством проектировались бомбардировщики, разведчики, истребители, пассажирские, транспортные, морские, специальные рекордные самолеты, а также аэросани, торпедные катера, гондолы, мотоустановки и оперение первых советских дирижаблей. В 1932 году им был спроектирован тяжелый четырехмоторный гигант ТБ-3, который по тем временам являлся лучшим бомбардировщиком в мире. Подобные самолеты в США появились лишь в конце тридцатых годов. Японские военные уважительно относились к «длинной руке» Красной армии. Так, оценивая потенциальные потери от удара советских тяжелых бомбардировщиков по району Токио, японцы пришли к выводу, что ущерб от налета русских самолетов превзойдет тот, что нанесло землетрясение в 1923 году. В первые дни Великой Отечественной войны ТБ-3 без прикрытия истребителей были брошены на танковые колонны немцев. Понеся большие потери во время дневных рейдов, ТБ-3 в ограниченном количестве стали использоваться только для решения транспортных задач.

В 1937 году Туполев был необоснованно репрессирован и вместе с другими известными авиаконструкторами работал в так называемой шарашке — ЦКБ-29 НКВД. Там он создает фронтовой бомбардировщик Ту-2. Этапными самолетами Туполева, в которых воплотились новейшие достижения науки и техники в предвоенный период, стали: Ту-2; пассажирский самолет АНТ‑20 «Максим Горький», самолет АНТ-25, на котором экипажи Чкалова и Громова, удивив весь мир, перелетели через Северный полюс в Америку.

В послевоенный период под руководством Туполева выпускается ряд военных и гражданских самолетов. Среди них стратегический бомбардировщик Ту-4, первый советский реактивный бомбардировщик Ту-12, турбовинтовой стратегический бомбардировщик Ту-95, бомбардировщик Ту-16, сверхзвуковой бомбардировщик Ту-22, Ту-160, пассажирские лайнеры Ту-104, Ту-114, Ту-124, Ту-134, сверхзвуковой Ту-144. С 1955 года велись работы по бомбардировщикам с ядерной силовой установкой. После полетов летающей лаборатории Ту-95 ЛАЛ намечалось создание экспериментального самолета Ту-119 с ядерной силовой установкой.

В 1956–1957 годах в КБ организуется новое подразделение, в задачи которого входила разработка беспилотных летательных аппаратов, крылатых ракет, беспилотных разведчиков. Велись работы по планирующему гиперзвуковому аппарату и ракетоплану.

Туполев воспитал целую плеяду видных авиационных конструкторов и ученых, позднее возглавивших самолетные ОКБ. В их числе В.М. Петляков, П.О. Сухой, В.М. Мясищев, А.И. Путилов, В.А. Чижевский, А.А. Архангельский, М.Л. Миль, А.П. Голубков, И.Ф. Незваль.

К сказанному следует добавить, что Андрей Николаевич Туполев в 1970 году стал почетным членом Королевского авиационного общества Великобритании и в 1971 году — членом Американского института аэронавтики и астронавтики.

Опередивший время. Владимир Михайлович Мясищев

Еще одним ярким конструктором, который многое сделал для развития современной Дальней авиации, стал ученик, а впоследствии и соперник Андрея Николаевича Туполева Владимир Михайлович Мясищев. Родился Мясищев 28 сентября 1902 года в городе Ефремов, который расположен на левом берегу Красивой Мечи. В 1920 году он поступает в МВТУ. Там он знакомится с Николаем Егоровичем Жуковским, Сергеем Алексеевичем Чаплыгиным и Андреем Николаевичем Туполевым. Темой диплома студента Мясищева стала конструкция цельнометаллического истребителя. Вскоре Туполев предлагает ему работу в ЦАГИ. Там Мясищев занимается работой над самолетами ТБ-1 и АНТ-6, планерами-«бесхвостками», самолетом АНТ-7, которых было изготовлено в морском варианте на поплавках около 400 штук.

Весной 1936 года в составе делегации авиационных специалистов Мясищев едет в США. Россия купила у фирмы «Дуглас» лицензию на производство двухмоторного самолета ДС-3. «Дуглас» был своего рода эталоном. Самолет, рассчитанный на перевозку 21 пассажира, мог сгодиться на многое. Первые работы по серийному выпуску в Советской России этого самолета начинались под руководством Роберта Бартини и Владимира Мясищева. Большой вклад в освоение ДС-3 внес главный инженер завода Борис Павлович Лисунов. Кстати, лицензию на производство ДС-3 закупили такие известные фирмы, как «Фоккер» и «Мицубиси». Однако они так и не освоили производствa этого самолета, стали собирать его из американских агрегатов. Вскоре Роберта Бартини и Мясищева арестовывают и вместе с другими конструкторами сажают в «шарашку». Начатую работу по серийному производству этого самолета доводит главный инженер ташкентского авиазавода № 84 Борис Лисунов.

Творческая переработка конструкции применительно к отечественной технологии и установка российских двигателей позволили создать аналог ДС-3 — Ли-2. Первая серийная машина была выпушена уже в 1939 году и называлась ПС-84. Чуть позже самолет назвали Ли-2 — по фамилии главного инженера ташкентского завода.

На этом самолете летали многие поколения советских авиаторов. Они всегда с любовью говорили об этой неприхотливой машине. Во время Великой Отечественной войны Ли-2 использовался не только как транспортный самолет, но и как дальний бомбардировщик. В нашей стране было выпущено около 6000 машин (в различных вариантах), прослуживших в авиации почти 40 лет.

24 марта 1951 года перед КБ Мясищева была поставлена задача создать стратегический реактивный самолет, характеристики которого превышали бы данные всех самолетов, имевшихся на вооружении. И Владимир Михайлович справился с этой задачей. Компоновка самолета (устремленный вперед фюзеляж, скошенные назад и слегка опущенные крылья) поражала своей новизной. Размещение турбореактивных двигателей на стыке крыла с фюзеляжем, непривычно большие размеры грузового отсека, шасси необычного (велосипедного) типа, большие герметические кабины и многое другое являлись новинкой в практике самолетостроения. 1 мая 1952 года последний чертеж был сдан в производство, а в начале 1953 года самолет совершил свой первый полет. Без преувеличения можно сказать, что работа КБ над созданием этого самолета в содружестве с крупнейшим авиационным заводом, а также научными институтами была выполнена в рекордно короткий срок, а первый испытательный полет рассеял все сомнения относительно реальности существования современного боевого тяжелого реактивного самолета.

Самолет был запущен в серийное производство и стал поступать в ВВС под названием М-4. Одновременно в КБ проводились работы, направленные на увеличение дальности полета этого самолета, для чего отрабатывались дозаправка топливом в полете, а также возможность использования его в транспортном и пассажирском вариантах. На авиационном параде в Тушине на нем впервые была продемонстрирована дозаправка топливом в полете. Присутствовавшие на параде военные атташе США, Великобритании и Франции выразили удивление в связи с появлением воздушных гигантов Мясищева. Печать всего мира опубликовала снимки новых самолетов и их предполагаемые летные данные. Но поначалу летчики были не в восторге от этой машины. Многочисленные аварии на взлете и особенно на посадке требовали конструктивных изменений. На М-4 было использовано шасси велосипедного типа. Рулить на нем по аэродрому было одно удовольствие. Самолет шел мягко, не замечая бетонных стыков, как на большом велосипеде. Но взлетал он неохотно, как мрачно шутили сами летчики, «за счет естественной кривизны земли». Для облегчения взлета на самолете конструкторами был придуман и смонтирован автомат вздыбливания. Еще одним из конструкторских недостатков было то, что на М-4 для устойчивости при рулении и взлете существовали подкрыльевые, убирающиеся после взлета стойки. А размах крыльев у этого гиганта был 55 метров. Если по какой-то причине М-4 садился на гражданский аэродром, то тот на несколько часов, а иногда и дней закрывался по технической причине. Не было на гражданских аэродромах таких широких рулежных дорожек, и поэтому почти все аэрофлотовские аэропорты отказывали воздушным гигантам в запасном. Но вскоре после доработок в небо поднимается самолет 3М, который за свои аэродинамические качества был прозван «Царь-самолетом». На нем Владимир Михайлович Мясищев постарался учесть недоработки М-4.

А в 1961 году на воздушном параде в Тушине состоялся первый показ нового самолета Мясищева — сверхзвукового ракетоносца М-50. Для постройки этого воздушного корабля потребовались не только широкие аэродинамические исследования, но и разработка конструкции планера из крупногабаритных прессованных панелей, исключающих трудоемкий процесс клепки. Кроме того, была освоена герметизация больших объемов крыла и фюзеляжа, которые использовались как емкости для топлива. Увидев этот самолет, западные военные специалисты заявили, что ничего подобного у них нет, и не предвидится в ближайшие годы. Оснащенная ракетами «пятидесятка» стала первым в СССР самолетом с полностью автоматизированной системой управления. Его пилотировали всего два человека. Еще будучи профессором, Мясищев высказывал мысль, что широко распространенное представление о том, что бомбардировщики неизбежно должны отставать от истребителей, неверно. И он создает самолет, который соединяет в себе скорость истребителя и дальность бомбардировщика. И даже сегодня, как утверждают специалисты, на Западе нет подобного самолета. Но Никита Сергеевич Хрущев уже сделал ставку на ракеты и уникальный самолет М-50 не пошел в серию. Сегодня его можно увидеть в музее авиации в Монине.

Параллельно в ОКБ Мясищева проводились работы по созданию экспериментального летательного аппарата с максимальной скоростью полета 3200 км/ч, в конструкции которого применялись новые материалы, в частности, нержавеющая сталь и титан. Кроме того, в ОКБ-23, которое возглавлял Мясищев, разрабатывались самолеты с ядерными силовыми установками. Если бы не закрытие ОКБ в 1960 году, отечественный сверхзвуковой пассажирский самолет поднялся бы в воздух на пять лет раньше «конкорда». Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения…

Воздушный парад, состоявшийся летом 1961 года, привлек внимание авиационных специалистов всего мира. Это был действительно настоящий парад, продемонстрировавший успехи, достигнутые и в спортивной, и в гражданской, и в военной авиации страны.

Благодаря инициативам Мясищева началась разработка экранопланов под руководством Роберта Бартини, а в Нижнем Новгороде под — руководством Ростислава Алексеева. Последней работой Мясищева стало создание высотного самолета М-17.

«Илья Муромец»

В Первую мировую войну самый мощный по тем временам самолет Игоря Сикорского «Илья Муромец» применялся в качестве воздушного разведчика и бомбардировщика. Первые же полеты по боевому применению сделали этот воздушный корабль известным всему миру. Он отличался огромной по тем временам грузоподъемностью, живучестью и мог садиться на самые неприхотливые полевые аэродромы. В процессе модернизации на борту «Ильи Муромца» были установлены восемь пулеметов и одна пушка, что обеспечивало ему круговую оборону. Он мог нести до 500 кг бомб и развивал скорость до 120 км/ в час. Только в 1916 году немцам удалось сбить один-единственный самолет «Илья Муромец». За хорошую защищенность немцы прозвали «муромцев» «ежами». О живучести бомбовозов ходили легенды.

Первым командующим воздушной эскадры тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец» стал Михаил Владимирович Шидловский, который много сделал для того, чтобы не только организовать такую эскадру, но и применить ее на деле.

Главным оружием «Ильи Муромца» были, конечно, бомбы. Их размещали в фюзеляже на внутренней подвеске, что в отличие от внешней подвески не ухудшало аэродинамики самолета. В начале февраля 1915 года первый «муромец» был готов к ведению боевых действий.

Вот как описывают первый боевой вылет «Ильи Муромца» современники:

«14 февраля 1915 года после взлета с полной боевой нагрузкой “Илья Муромец”, или, как еще его называли, “Киевский”, медленно набрал высоту и взял курс на Восточную Пруссию. Пилотировал самолет экипаж штабс-капитана Григория Горшкова. Было облачно, но тихо. Прошли две станции, сфотографировали поезд, но конечного пункта маршрута — Вилленберга — не нашли, заблудились в облаках. Не удовлетворенный результатом, Горшков решил повторить вылет на следующий день. Уже по знакомому маршруту точно вышли на Вилленберг и сделали три захода — на первом пристрелка, на втором сбросили серию из пяти бомб, на третьем сфотографировали станцию, уже окутанную дымом. Попадания были точными, прямо среди подвижного состава. Этими двумя полетами и началась боевая работа Эскадры, а Горшков стал первым военным летчиком в Дальней авиации, кто совершил боевой вылет. За первым полетом последовали новые».

Вскоре Горшков, Башко и Наумов были награждены Георгиевским оружием. Осенью 1915 года на «муромце» впервые в мире была поднята и сброшена 25‑пудовая учебная бомба. В качестве прицела вначале использовались простейшие визирные устройства. Летчиками и артиллерийскими офицерами Эскадры воздушных кораблей под руководством подполковника Наумова и капитана Журавченко были тщательно проработаны тактика и стратегия применения тяжелых бомбардировщиков, методика бомбометания, поражения точечных и площадных мишеней, узловых тыловых и фронтовых объектов противника. Для проведения аэрофотосъемки на «муромцах» устанавливались фотоаппараты системы Поте. Надо отметить, что командующий Эскадрой Михаил Шидловский собрал к себе самых талантливых и технически грамотных людей, которые в боевой обстановке применяли и усовершенствовали свои наработки.

Первое время на борт «муромца» брали один-два пулемета. Потом, с появлением в небе войны немецких истребителей, число пулеметов на борту возросло. На первых «муромцах» испытывались 37‑мм корабельные пушки и опытная 75‑мм безоткатная пушка, но они не нашли применения из-за громоздкости и малой точности. Во второй половине 1917 года разрабатывалась «воздушная торпеда» — подвешиваемый под фюзеляжем ди-станционно управляемый микросамолет с боевым зарядом. В качестве индивидуальной защиты членов экипажа на «муромцах» использовались бронированные сиденья, бронежилеты и каски. В Эскадре имелись в ограниченном количестве ранцевые парашюты Котельникова.

Успешные действия Эскадры заставили высшее командование русской армии уже в конце зимы 1915 года пересмотреть отношение к «муромцам». В телеграмме начальника штаба Верховного главнокомандования от 14 апреля 1915 года сообщалось: «Верховный главнокомандующий приказал: просить Вас в связи с выяснившимся применением Эскадры воздушных кораблей восстановить действие контракта с Русско-Балтийским вагонным заводом на постройку “муромцев”, приостановленного на время испытания их боевых свойств, и оказать заводу всякое содействие для скорейшего выполнения этого заказа…».

Штаб Верховного главнокомандующего просил военного министра ускорить комплектование Эскадры до штатного состава и принять самые энергичные меры к постройке новых кораблей.

Русско-Балтийский вагонный завод к концу года завершил постройку заказанных тридцати двух воздушных кораблей, и 16 декабря 1915 года ГВТУ заключило с акционерным обществом контракт на следующие тридцать «муромцев».

В ответ на успешные действия «муромцев» немцы совершили в апреле 1915 года налет на Яблонну, где базировалась Эскадра. Командование Эскадры решило установить около самолетных стоянок самодельные зенитные пулеметные установки, а затем и «воздухобойную» батарею орудий.

Немцы поспешно усилили свою истребительную авиацию. С Западного фронта прибыло несколько отрядов самолетов «фоккер» и «бранденбург», которые начали охоту на «муромцев».

5 июля 1915 года экипаж командира корабля Башко вылетел на бомбежку железнодорожных станций. Отбомбившись, корабль лег на обратный курс и в 40 км от линии фронта на высоте 3,5 тыс. м был атакован истребителями «бранденбург». Истребитель дал очередь из пулемета по левому борту «муромца». Командир был ранен в голову и ногу. Были пробиты оба верхних бака и оба бензопровода левой группы моторов. Теперь работали только правые двигатели. Башко, превозмогая боль, удержал самолет на курсе. Тем временем истребитель вновь вышел в атаку. Наумов первым открыл огонь из пулемета. Истребитель вздрогнул и пошел на снижение. В атаку перешел второй неприятельский аэроплан. Его удалось отогнать стрельбой из карабина. При подходе к линии фронта самолет был обстрелян с большого удаления третьим истребителем. На высоте 700 м остановились и правые двигатели. Командир, несмотря на ранение, удачно посадил израненную машину на болотистом лугу в тылу русских войск. Командование по достоинству оценило мужество пилотов, и весь экипаж был награжден. Башко получил орден Святого Георгия IV степени, первую столь высокую награду в Эскадре!

Учитывая большую боевую эффективность «муромцев», штаб Верховного главнокомандующего 21 ноября 1915 года увеличил штат Эскадры до 20 боевых кораблей и трех боевых отрядов. Слава «муромцев» гремела по всей русской армии.

В соответствии с новым штатом в составе Эскадры увеличивалось и количество легких самолетов. Помимо двенадцати учебных машин эскадренной школы, предлагалось ввести в состав каждого боевого отряда еще по 14 легких аппаратов: по 4 истребителя, 4 истребителя-разведчика и 6 тренировочных самолетов. Проектированием и строительством таких машин занялись инженеры РБВЗ во главе с Сикорским. Они спроектировали целый ряд одно-, двух и трехмоторных самолетов, основным назначением которых были защита аэродромов базирования воздушных кораблей «Илья Муромец», а также поддержка их при выполнении операций за линией фронта.

Летчики Эскадры, как это ни парадоксально, были в числе первых разработчиков тактики применения истребительной авиации в интересах Дальней авиации. Выпущенные на РБВЗ первые серийные истребители С-16 поступили весной 1916 года не только в состав Эскадры, но и в первые русские фронтовые истребительные отряды. Так «тяжелая» авиация поспособствовала становлению нового рода авиации «легкой».

Весной 1916 года 1‑й отряд пополнился новыми экипажами. Кроме бомбардировок они выполняли не менее важные задания. За несколько боевых вылетов были «по ниточке» засняты на фотопленку все три линии неприятельских укреплений. Размноженные схемы разослали по участкам фронта, чем сильно способствовали успеху Брусиловского прорыва в Галицию.

Не менее успешно действовали на Северном фронте и корабли 2‑го боевого отряда лейтенанта Лаврова. Правда, здесь большие поправки в боевое расписание вносила капризная северная погода. Сильные ветры и обильные осадки выводили из строя деревянные корабли с полотняной обшивкой. Обнаружив, что немцы, опасаясь дневных бомбардировок, скрытно перебрасывают войска по ночам, командир зегевольдского отряда Лавров в феврале 1916 года первым освоил ночные боевые вылеты.

2‑й отряд взаимодействовал не только с наземными войсками. В августе 1916‑го Лавров получил телеграмму от командира дивизиона эсминцев, охранявших вход в Рижский залив, с просьбой воздействовать на немецкую базу гидросамолетов, располагавшуюся на озере Ангерн. 23 августа четыре воздушных корабля строем ушли на задание, состоялся первый в истории групповой налет тяжелых бомбардировщиков. Во время бомбежки корабли подвергались безуспешным атакам немецких истребителей. В результате налета и воздушного боя «муромцы» уничтожили семь вражеских самолетов и поразили все наземные цели. Противнику понадобилось несколько недель на восстановление базы.

Для решения оперативных задач командование фронта решило провести массированный налет на штаб немецкой армии в Борунах. Для этого привлекался 3‑й отряд «муромцев», а также свыше дюжины самолетов «легкой» фронтовой авиации. В расчете на прикрытие истребителями экипажи кораблей не взяли на борт оборонительного оружия. Налет состоялся 12 сентября 1916 года. Из полета не вернулся воздушный корабль поручика Макшеева. Из-за плохой организации взаимодействия между отрядами «тяжелой» и «легкой» авиации он оказался без должного прикрытия и стал добычей немецких истребителей. Экипаж мужественно сопротивлялся, сбил несколько вражеских самолетов, но на борту быстро кончились патроны. Подожженный самолет рухнул на землю. Отдавая должное храбрым летчикам, немцы похоронили сбитый экипаж с воинскими почестями. Это был первый и последний «муромец», потерянный в бою.

Гибель экипажа Макшеева послужила поводом для проведения среди командиров российской боевой авиации довольно резкой дискуссии о тактике применения самолетов различных типов. Великий князь Александр Михайлович, создав специальную комиссию, вновь попытался соединить тяжелую авиацию для выполнения совместных задач с фронтовой авиацией. Он получил жесткую отповедь Михаила Шидловского.

Героические действия «муромцев» освещались в прессе и стали широко известны не только в России, но и за ее пределами. За опытом боевого применения в Эскадру приезжали представители союзников. Им было чему поучиться в «отсталой» России. У союзников только в 1916 году начали формироваться соединения тяжелых бомбардировщиков. Тогда же состоялось формирование эскадры тяжелых бомбардировщиков и в немецкой армии, причем, противник бросил ее в бой именно на Русском фронте под Ригой.

Учитывая большую мощь тяжелых воздушных кораблей, Верховное командование русской армии распорядилось в конце лета 1916 года увеличить ее численность до тридцати боевых кораблей и четырех отрядов. Четвертый отряд под командованием Нижевского предназначался для действий на Румынском фронте.

К осени 1916 года Эскадра достигла вершины своей мощи. Единственное, что создавало проблемы в ее применении, это зависимость боевой подготовки летчиков от капризов погоды. Шидловский признал расположение базы Эскадры в северном Пскове ошибочным. Требовалось найти место где-нибудь на юге. Выбор пал на Винницу. Там погода была лучше. Передислокация базы на новое место произошла в октябре — ноябре 1916 года. Осенью 1916 года в цехах авиазавода РБВЗ родилась модификация Г-2. Появление ее явилось результатом ликвидации в России пресловутого «моторного голода» — отсутствия двигателей в необходимом количестве, которым страдала русская авиапромышленность в начале войны. В 1916 году вошли в строй новые отечественные авиамоторные заводы.

Другой причиной переноса активности Эскадры в полосу действия Юго-Западного фронта были стратегические замыслы Верховного командования. Именно здесь намечались основные операции 1917 года. Генерал Брусилов готовил новое решительное наступление. Боевой генерал давно оценил возможности «муромцев» и хотел по максимуму использовать их в предстоящей грандиозной операции. Но этим планам было не суждено воплотиться. В России началась революция, развал армии, а затем позорный Брест-Литовский мирный договор. Оставшиеся на Украине «муромцы» попали в руки «самостийников». Гетман Скоропадский приказал реанимировать остатки Эскадры. Но из четырнадцати имеющихся кораблей большинство нуждалось в ремонте. В 1918 году был издан приказ о ликвидации Эскадры.

Говорят, история повторяется. В конце двадцатого века либералы, которых именовали «прорабами перестройки», развалили великую державу. И вновь самые лучшие и современные самолеты стратегической авиации остались на Украине. Не имея средств и возможностей их содержать, «самостийники» на деньги США начали уничтожать аэродромы и самолеты.

В 1984 году работники Центрального музея Военно-воздушных сил СССР обратились к рабочим Старорусского авиаремонтного завода с просьбой восстановить макет всемирно известного самолета «Илья Муромец». Выполнять ответственное поручение взялись пять авиаремонтников во главе с инженером-конструктором Анатолием Степановым. Все узлы самолета, как и во времена Сикорского, собирались вручную. Верхнее крыло делилось на шесть частей, которые крепились друг к другу при помощи шарниров. И вскоре самолет, поблескивая свежей краской, стоял уже в ангаре…

После революции «муромцы» Сикорского еще послужили Советской России, участвуя в боях с бароном Врангелем и на севере против английских интервентов. А позже они были использованы в гражданской авиации, перевозя грузы и пассажиров по трассе Москва — Харьков. Использовался он и как учебный самолет. Всего «муромцев» было построено более восьмидесяти машин.

В последующие двадцать лет в нашей стране было сконструировано немало первоклассных для своего времени тяжелых самолетов, на которых были установлены мировые рекорды. Но все достижения нашей авиации — идеи и мысли конструкторов, технологии, самолеты, мастерство летчиков — должны были провериться в боевых условиях, где самым строгим судьей уже был реальный противник. Активно модернизировали свои воздушные парки Германия, Япония, Италия, Франция, Соединенные Штаты Америки. На достижение первенства в авиации бросались огромные средства, привлекалась самая талантливая молодежь. В этой гонке американцам удалось вырваться вперед и стать законодателями моды не только военной, но и гражданской авиации.

«Максим Горький»

В 30‑е годы политическое руководство Советской России приняло решение по созданию мощной бомбардировочной авиации. Командование РККА и ВВС было знакомо с доктриной Дуэ и хотело в будущей войне иметь свою сверхмощную воздушную армию. Вся терминология для классификации воздушных кораблей была позаимствована у военных моряков. Так, например, когда вслед за двухмоторным самолетом конструкции Туполева ТБ-1 поступил на вооружение четырехмоторный ТБ-3, то его стали считать «линкором 2‑го класса», а чуть позже «крейсером». Возглавлять же армаду воздушных кораблей должен был четырехмоторный (на деле его выполнили шестимоторным) ТБ-4. Его окрестили «линкором 1‑го класса». «Дублером» ТБ-4 считался К-7, создававшийся в Харькове под руководством Константина Алексеевича Калинина. На следующей стадии ВВС предполагали получить огромные сверхтяжелые бомбардировщики. В качестве таковых рассматривались туполевский ТБ-6 либо конкурировавший с ним десятимоторный Д-1, разрабатывавшийся в Военно-воздушной академии. В конечном итоге на вооружении тяжелой авиации должны были находиться гиганты со взлетным весом 140–150 т, затем «средние» с весом 15–18 т и, наконец, «крейсера» для сопровождения «средних» машин.

Как видно, эволюция бомбардировочной авиации происходила, в основном, в росте размеров и веса самолетов. Они должны были нести все больше бомб, пушек и пулеметов. Экипажи становились все более многочисленными, напоминая по структуре команды боевых кораблей. При этом самолеты оставались сравнительно тихоходными, низковысотными и по мере роста размеров теряли в маневренности. Считалось, что лучшей защитой медленно летящей армады бомбовозов станут их пушки и пулеметы плюс огневая мощь «крейсеров». Одновременно отрабатывалась идея защиты строя тяжелых бомбардировщиков истребителями, базирующимися на «авиаматке» — тяжелом бомбардировщике-авианосце, летящем в одном строю с другими бомбовозами.

В паре с бомбардировщиком — «линкором» планировали создавать «крейсера» — неманевренные самолеты сопровождения. «Крейсера» должны были иметь мощное пулеметно-пушечное вооружение и минимальную бомбовую нагрузку. Такие машины хотели расположить по краям строя бомбардировщиков. Их назначение — создавать огневой заслон на пути атакующих истребителей противника. Самый маленький «крейсер» унифицировался с двухмоторным бомбардировщиком войсковой авиации.

Истребители из-за своего незначительного радиуса действия не могли сопровождать тяжелые бомбардировщики на всем протяжении боевого полета и отражать атаки вражеских истребителей в районе цели. Впервые возможность взлета истребителя с самолета-бомбардировщика была осуществлена 3 декабря 1931 года в программе «Звено-1» (проект B.C. Вахмистрова), где носителем двух истребителей И-4 выступал бомбардировщик ТБ-1.

Этим новшеством подтверждалась возможность прикрытия группы тяжелых бомбардировщиков за пределами радиуса действия истребителей того времени. Во время войсковых испытаний ТБ-1 совершил учебный налет на Киев. На подходе к городу он выпустил истребители сопровождения и под их прикрытием долетел до пригородного полигона, где произвел бомбометание. Планировалось сформировать в Забайкальском военном округе эскадрилью, вооруженную системой «Звено-1». В ее штат должны были войти шесть носителей и 12 истребителей И-4. Но техника развивалась быстро, ТБ-1 и И-4 стремительно устаревали, поэтому в дальнейшем эксперименты проводились с использованием ТБ-3 и истребителей новых конструкций.

Считалось, что для успешной атаки тяжелого бомбардировщика необходимо больше истребителей, чем у него имеется огневых точек. Но во главу угла ставился вес перевозимых самолетом бомб. В числе «главнейших идей» перспективного плана опытного самолетостроения на период до 1934 года был записан пункт, согласно которому требовалось резкое повышение тоннажа бомбардировщиков, доводя сбрасываемый бомбовый груз до 10, 15 и 25 тонн.

В соответствии с этим в технических заданиях на новые бомбардировщики требования по важности выстраивались следующим образом: грузоподъемность, дальность полета, вооружение, а уж потом скорость. При этом оговаривались небольшие дистанция разбега и посадочная скорость — в стране было немного аэродромов с хорошими взлетно-посадочными полосами. Попытки выполнить последнее требование при малой мощности двигателей того времени неизбежно приводили к увеличению количества моторов и наращиванию площади крыла.

Задачами тяжелой авиации тогда считались: разрушение крупных политических и военных объектов противника, бомбардировка его баз и флота в море и — в духе времени — «выполнение специальных политических заданий». Обязательной для всех типов тяжелых бомбардировщиков являлась возможность использования их для транспортных перевозок (в том числе для «доставки грузов в районы восстания в расположении противника») и высадки воздушных десантов! При этом предусматривалась наружная подвеска громоздкой техники, включая танки.

Создание армады тяжелых бомбардировщиков должно было также отчасти компенсировать слабость советского Военно-морского флота. Применение над морем «сухопутных гигантов» создавало эффект, который сейчас любят называть «асимметричным ответом».

Командование ВВС намеревалось заказать сотни огромных самолетов. Один за другим разрабатывались все более экзотические проекты. Например, ТБ-6 с шестью моторами М-44 (по 2000 л.с.) и максимальной бомбовой нагрузкой до 22 000 кг. При радиусе действия 2500 км эта машина, которую собирались строить по схеме летающего крыла, могла, взлетев из Крыма, обрушить тонны бомб на Мальту или Суэцкий канал.

Все эти планы писались «от желаемого». В задания вписывались несуществующие моторы, оборудование и вооружение. Так, например, после одного показа новейшей авиационной техники западные военные специалисты отметили, что на двигателях стоят уже давно не применяемые на Западе винты фиксированного шага.

ВВС рассчитывали с 1933 года получать серийные ТБ-4. Но постройка даже одной опытной машины затянулась, сроки постоянно сдвигались. В феврале 1933 года на Центральный аэродром начали вывозить готовые узлы гигантского бомбовоза. Цеха, где можно было бы собрать столь огромную машину, в Москве не нашлось. Ее собирали и регулировали прямо на летном поле, построив многоярусные леса. Процесс этот шел долго — вплоть до июля. Самолет так и не укомплектовали пушками и пулеметами. Даже при этом взлетный вес превышал расчетный примерно на две тонны и составлял 33 т.

3 июля 1933 года Михаил Громов впервые поднял в небо «летающий сарай». Это был огромный тихоходный гофрированный моноплан.

На акте утверждения отчета начальник ВВС РККА Я.И. Алк-снис начертал резолюцию: «Констатирую, что в представленном виде самолет ТБ-4 государственных испытаний не выдержал и к серийной постройке не может быть допущен».

Огромная машина оказалась сложной в управлении, а главное — ненадежной. Скорость, потолок и дальность полета были существенно ниже записанных в задании, а разбег — намного больше.

Тогда Алкснис решил сделать ставку на военный вариант самолета «Максим Горький». Опытный образец самолета в гражданском варианте уже строился для авиаэскадрильи имени Максима Горького (отсюда и собственное имя машины — «Максим Горький»). Параллельно дорабатывали чертежи бомбардировщика.

Агитсамолет был готов к 1 мая 1934 года. Увидев самолет в воздухе, восхищенный поэт написал такие строки:

Уж скоро полетят по небу

Воздушных поездов ряды,

Вагоны почты, ширпотреба,

Вагоны золотого хлеба,

Вагоны золотой руды.

Неизвестно, что там было с золотой рудой, но действительно самолет обошелся казне в сумасшедшие по тем временам деньги — шесть миллионов рублей. 17 июня машина совершила свой первый полет. Руководство авиационной промышленностью гордо доложило правительству: «Самолет-гигант по своим размерам превосходит все существующие в мире сухопутные самолеты. Аэродинамические качества поставили самолет в разряд лучших экземпляров мировой авиации».

Это действительно было так. На самолете установили фотолабораторию, киноустановку и даже помещение для типографии, способной за час полета выпустить 10 тысяч листовок. Максимальный вес «небесного агитатора» составлял 53 тонны, а размах крыльев — 63 метра, на 15 метров больше, чем у «летающей лодки» Дорнье, которая до этого возглавляла список самолетов гигантов. Во время одного из полетов на нем в качестве пассажира летал летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери, который посетил Москву в составе французской военной делегации.

18 мая 1935 года во время очередного демонстрационного полета над Москвой сопровождающий «Максима Горького» истребитель И-5 под управлением летчика Благина начал делать в опасной близости от воздушного гиганта фигуру высшего пилотажа. Как выяснилось позже, сделал он это по устной договоренности с киносъемочной группой, которая тоже сопровождала «Максима Горького» на Р-5. Фигура у Благина почему-то не получилась, И-5 занесло, и он врезался в правое крыло «Максима Горького». Погибло 48 человек.

Под председательством Сталина было созвано экстренное совещание с руководителями строительства «Максима Горького». Не было только Андрея Туполева. Он в составе делегации советских авиаспециалистов находился в это время в командировке в США. Вместе с ним в той поездке были В. Мясищев, Б. Лисунов, М. Гуревич, С. Беляйкин, И. Толстых, А. Сеньков, П. Воронин, В. Журавлев, Н. Зак.

На авиационных заводах «Дугласа» наши конструкторы увидели, что американцы при изготовлении ДС-3 применяют плазово-шаблонный метод. Туполев мгновенно оценил эту технологическую новинку. Суть ее заключалась в следующем. Если прежде конструктор вычерчивал каждую деталь, чуть ли не каждую заклепку прорисовывал, то здесь ему нужно было дать на чертеже основные размеры. На склеенную и забранную в подрамник фанеру карандашом наносился чертеж. Карандашные линии прорезались, канавки заполнялись тушью. Так готовился плаз. Он строго соответствовал натуре. С плаза делали металлический шаблон. Затем готовилась нужная оснастка. И лишь после этого дело доходило до изготовления деталей с широким применением штамповки. Ценность такого метода заключался в унификации, высокой точности, полной взаимозаменяемости деталей. Если в отечественных самолетах нагрузка падала на лонжероны, то в американском самолете вместе с ними работали все элементы. Разрушение части крыла не влекло за собой нарушения целостности всей конструкции, называемой монококовой. Кроме того, была обеспечена стопроцентная взаимозаменяемость деталей, никакой подгонки с помощью молотка или кувалды. Для отечественного самолетостроения покупка лицензии на производство ДС-3 стала прорывом в технологии. Следующим большим шагом нашей авиационной промышленности, уже после войны, станет копирование американской сверхкрепости В-29, на базе которой будет построен самолет Ту-4…

Летающий сарай

Весной 1932 года советская авиация получила первые «настоящие» тяжелые бомбардировщики — четырехмоторные ТБ-3. Проектирование вели в ЦАГИ под руководством Туполева. Там самолет обозначали как АНТ-6, военные — ТБ-3.

Туполевцы создали очень большой по тем временам цельнометаллический моноплан. Первый полет состоялся 22 декабря 1930 года. Машиной управлял экипаж Михаила Громова.

Затем последовали доработки, замена моторов и винтов. С 29 апреля 1931 года машина испытывалась в НИИ ВВС. Уже 1 мая ее гордо продемонстрировали в воздухе над Красной площадью, а 22 мая состоялся официальный показ бомбардировщика членам правительства. Они осмотрели его на Центральном аэродроме, поглядели на короткий полет и остались довольны. Сталин хотел полетать на ТВ-3, но его отговорили.

Машины были очень «сырыми», и лишь благодаря отчаянным усилиям работников завода и НИИ ВВС их удалось вывести на парад. Экипажи состояли как из заводского персонала, так и из военных из НИИ. В фюзеляже каждого бомбардировщика сидели техники с бидонами воды, готовые долить текущие радиаторы. Однако цель была достигнута. Парадная девятка, которой командовал A. Юмашев, произвела неизгладимое впечатление на иностранных военных атташе.

Впрочем, еще перед парадом TБ-3 продемонстрировали итальянской делегации, перед которой испытатели показали такие трюки, как виражи с креном до 60–70 градусов и посадку с разворотом на двух моторах.

Огромный самолет с трудом осваивался в производстве, тем не менее из цехов выходили все новые машины. Одновременно шла передача принятых самолетов экипажам строевых частей. Правда, на машинах пока не хватало прицелов, радиостанций, бомбодержателей, пулеметов. Самолеты сдавали «условно», под гарантийные письма завода дослать все недостающее прямо в воинские части.

Много машин этого типа отправили на Дальний Восток и в Забайкалье, где вблизи наших границ стояла японская армия.

Спецификой Дальневосточного театра являлись зимние холода. Там бомбардировщики работали в условиях зимних полевых лагерей, при температуре до 50 градусов мороза. На морозе смазка загустевала и даже затвердевала. Это затрудняло запуск двигателей. Вода в сильные холода ухитрялась замерзать в системе охлаждения даже работающих моторов! Парадоксально, но двигатель при этом заклинивало из-за перегрева…

Перед запуском мотора в Чите при морозе градусов сорок приходилось четырежды проливать кипяток через систему охлаждения — это по тонне воды на каждый из четырех двигателей ТБ-3. Именно в Забайкалье начали эксплуатировать самолеты с антифризами — употребляли смеси воды с техническим спиртом, глицерином, а позднее с этиленгликолем. Карбюраторы грели горячим песком в мешочках, а сам песок — на печи в дежурке. В пусковых бачках бензин разбавляли эфиром. На радиаторы ставили самодельные съемные зимние жалюзи. Все это приносило свои плоды. На аэродроме Домна в порядке эксперимента запустили моторы ТБ-3, отстоявшего на летном поле более двух суток при 26 градусах мороза.

Поскольку самолеты прибывали в части по железной дороге разобранными, их приходилось собирать на месте. Делалось это достаточно примитивно: попросту копали огромную яму с профилированными откосами, укладывали туда секции и соединяли их болтами. Это было куда легче, чем изготовление сложной многоярусной системы «козел», предписанной регламентом.

К наземному обслуживанию ТБ-3 подошли серьезно. Для него разрабатывался целый набор специализированных автомашин и прицепов. За неимением трактора обходились 40–50 красноармейцами, толкавшими самолет под руководством старшего техника. При наличии трактора потребность в «живой силе» сокращалась до 10–12 человек.

На земле ТБ-3 обслуживали пять механиков, которым хватало работы. Заправка только одного бензобака (с применением пневматики) занимала три с половиной часа, а баков было четыре — самолет потреблял до 360 л топлива в час. В систему охлаждения каждого мотора надо было влить 10–12 ведер воды (зимой — горячей). Моторы по инструкции полагалось заводить сжатым воздухом от аэродромного баллона. А если его под рукой не имелось, обходились резиновой петлей на длинной палке, которую дергали человек пять. Иногда к такому приспособлению впрягали лошадь. Храповики для автостартеров на втулках винтов ввели значительно позже.

На Дальний Восток самолеты перегоняли по воздуху.

На одном из последних этапов маршрута, Домна — Хабаровск, произошло ЧП. Все началось с того, что командирский корабль увяз на взлете. Остальные бомбардировщики полчаса ходили кругами, ожидая, когда он поднимется в воздух. Не дождавшись, заместитель командира повел группу вперед. Командир взлетел только через полтора часа и отправился догонять своих. Тем временем пятнадцать ТБ-З шли над облаками на высоте 5600 м. Устав, экипажи спустились в облака. Вот тут все и началось. Как потом выяснилось, почти все командиры кораблей не умели летать вслепую. Группа разбрелась. Четыре самолета благополучно сели в Бочкареве, семь — в Хабаровске, причем один из последних — без двух членов экипажа. Молодой штурман на шестом часу полета в облаках не справился со своими нервами и выпрыгнул с парашютом. Вслед за ним последовал техник, решив, что самолет терпит аварию.

Тем не менее перегонку возобновили, и год спустя на Дальнем Востоке насчитывалось крупное соединение ТБ-З. И вскоре эти самолеты будут применены против японцев в боях у озера Хасан. Кроме того, ТБ-3 был применен и в войне с Финляндией.

Атомная крепость В-29

Начало войны в Европе послужило для политиков и генералов сигналом к необходимости обновить вооружение своих армий. Советский Союз к тому времени располагал многочисленным воздушным флотом, но опыт войны в Европе подсказывал, что военно-воздушным силам нужны новые, более современные воздушные машины. И такие машины создавались. Вопрос был лишь только во времени их появления. Не дремали и за океаном. Имея самую мощную в мире авиационную промышленность, американцы вели разработки новых самолетов. После поражения царской России в Русско-японской войне на Тихоокеанском театре у США появился серьезный соперник, который не скрывал своих намерений установить свое господство в этом регионе. Незадолго до войны было заключено политическое соглашение трех стран и возникла ось Берлин — Рим — Токио, которая была направлена в том числе и против США. Американские военные и политики это хорошо понимали. 10 ноября 1939 года генерал Арнольд обратился в Военный департамент войны за разрешением начать работу над созданием бомбардировщика в соответствии с требованиями времени.

В 20‑е годы прошлого века вслед за Дуэ бригадный генерал Уильям Митчелл провозгласил приоритет авиации над остальными родами войск. В 1917–1918 годах он служил в составе американского экспедиционного корпуса во Франции. Он считал, что военно-воздушные силы должны были стать основным средством в осуществлении оборонительной доктрины Соединенных Штатов. Для государства, отделенного от остального мира двумя океанами, применение военной силы означало переброску армии и флота на огромное расстояние. Митчелл считал, что вместо сухопутной армии и дорогих линкоров лучше использовать стратегические бомбардировщики. Флот стратегических бомбардировщиков мог бы не только сдерживать возможного агрессора, но и активно действовать в случае войны.

Летчики армии США доказали эффективность воздушных бомбардировок, уничтожая на учениях надводные цели — остатки Флота открытого моря (Hochseeflotte, основной военный флот германских Кайзеровских ВМС. — Примеч. ред.), конфискованного у Германии по условиям Версальского договора. Митчелл утверждал, что самолет — смертельный враг корабля. Его точка зрения шла вразрез с убеждениями американских адмиралов. Возник конфликт, который в 1925 году перерос в судебный процесс. Митчеллу пришлось защищаться от обвинений в дискредитации флота. Тяжбу он проиграл. В январе 1932 года в журнале «Либерти» Митчелл опубликовал статью «Готовы ли мы к войне с Японией?». В статье он доказывал, что успех в возможной войне с Империей восходящего солнца возможен только в том случае, если у Соединенных Штатов будут в распоряжении бомбардировщики, имеющие дальность полета 5000 миль (около 8000 км) и потолок — 35 000 футов (около 10 000 м), способные наносить удары по Японии с передовых баз на атолле Мидуэй и Аляске.

К тому времени идеи Митчелла уже нашли себе заметное число сторонников среди американского генералитета. В июле 1933 года в США впервые рассмотрели возможность создать бомбардировщик, способный доставить тонну бомб на расстояние 5000 миль. Весной 1934 года к работам над «проектом A» приступили фирмы «Боинг Эйроплейн компани» в Сиэтле, штат Вашингтон, и «Гленн Мартин компани» из Балтимора, штат Мэриленд. В июне 1934 года эскизы, подготовленные обеими фирмами, легли на стол генерала Пратта. Он остановил свой выбор на проекте «Боинга».

Как вскоре выяснилось, самолет не отвечал всем предъявляемым к нему требованиям. Причина того крылась в недостаточно мощных двигателях. Специалисты компании «Боинг» предложили новый проект, названный «Модель-299», получивший в военно-воздушном корпусе обозначение В-17. Новый самолет имел меньшие размеры. Хотя в его конструкции и использовались отдельные решения, разработанные для ХВ-15, в целом самолет больше тяготел к двухмоторному транспортному самолету «Боинг Модель 247». Самолет разрабатывался в соответствии с циркуляром 35‑26 и назывался «многомоторным». В-17 получил четыре новых двигателя и на сравнительных испытаниях обошел своих двухмоторных конкурентов: В-18 фирмы «Дуглас» и В-10В фирмы «Мартин». Во время публичного показа самолета один корреспондент назвал бомбардировщик «летающей крепостью». Действительно у самолета было довольно мощное пулеметное вооружение. Но самолет предназначался прежде всего для обороны американского побережья от враждебных флотов. В этом смысле бомбардировщик предназначался на роль «крепости».

21 сентября 1938 года в авиакатастрофе погиб командующий военно-воздушным корпусом генерал Уэстоувер, и эту должность занял генерал Арнольд — активный сторонник теорий Митчелла.

В те же дни в Мюнхене встретились Гитлер и Чемберлен. Над Европой сгущались тучи войны. В тот момент, когда генерал Арнольд возглавил военно-воздушный корпус армии США, в нем было всего 12 машин B-17. Но уже вовсю шла подготовка крупносерийного производства стратегических бомбардировщиков. Президент Франклин Рузвельт потребовал выпускать ежемесячно по 500 бомбардировщиков. К тому времени конструкторы разработали турбонаддув, который значительно улучшал характеристики двигателей на большой высоте. Появились и новые бомбардировочные прицелы Нордена.

В начале 1939 года Арнольд обратился в «Консолидейтед Эйркрафт компани» с задачей разработать новый четырехмоторный бомбардировщик, превосходящий по характеристикам имеющийся В-17. В рекордно короткие сроки построили и облетали прототип самолета, который под названием «В-24 Либерейтор» стал вторым основным четырехмоторным бомбардировщиком США. Но Арнольд хотел еще более крупный самолет.

Тем временем на «Боинге» приступили к работе над «моделью 341». Новый самолет проектировался с августа 1939 года. Машина, прозванная супербомбардировщиком, получила крылья размахом 37, 97 м и профилем «Боинг-115». Этот новейший профиль позволял почти вдвое повысить удельную нагрузку на крыло по сравнению с нагрузкой на крыло у В-17. Чтобы максимально облагородить аэродинамику, все наружные элементы конструкции, вплоть до антенн, навигационных огней и разбрызгивателей антиобледенителя, приспособили к форме планера. Обшивка самолета крепилась заклепками с плоскими головками. 5 декабря 1939 года начались работы над конструкторским макетом «модели 341».

«Дуглас Эйркрафт» представил на конкурс новую модель самолета. Отправной точкой проекта послужил транспортный DC-4. Хотя этот самолет перед войной не получил признания и даже был продан… в Японию, после начала боевых действий на его базе создали транспортный «С-54 Скаймастер».

Заметное влияние на проект оказал и гигантский прототип «Дуглас ХВ-19». Фюзеляж сигарообразной формы был очень тонкий относительно крыльев. Экипаж предполагалось разместить в гермокабинах. Сразу за ними находилось прикрытое прозрачным колпаком место стрелка, дистанционно управлявшего двумя пулеметными турелями. В каждой турели стояло по два 12,7‑мм пулемета. В хвостовой огневой точке планировалось установить спаренную 37‑мм пушку, также управляемую дистанционно. Бомбовая нагрузка составляла 11340 кг.

Следует заметить, что разработанная на заводах «Боинга» «модель 334» удивительно напоминала появившийся в начале 40‑х годов немецкий дальний бомбардировщик «Мессершмитт‑264». Облетанный в декабре 1942 года, Me‑264 предназначался для бомбардировки Нью-Йорка и других целей на восточном побережье США с баз в Западной Европе. До сих пор никому не известно, удалось ли немецкой разведке заполучить чертежи «модели 334». Но факт остается фактом: Me-264 имел аналогичный фюзеляж, шасси и хвостовое оперение, а размах крыльев немецкого самолета отличался от размаха крыльев «модели 334» всего на 2,5 см!

Американская летающая крепость была поднята в воздух и начала поступать в Военно-воздушные силы Соединенных Штатов. Программа создания самого мощного самолета Второй мировой войны — «Боинга В-29 Суперфортресс» увенчалась успехом. Впоследствии этот самолет примет участие во всех наступательных операциях Соединенных Штатов на Японию. Именно с него будут сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагосаки. На «Суперфортрессе» во время конфликта на Корейском полуострове американцы будут совершать налеты на военные и промышленные объекты Северной Кореи.

Уже после войны точную копию этого самолета выпустят в Советском Союзе, который станет первым нашим ядерным носителем Ту-4. В самих Соединенных Штатах многие технологии В-29 будут использованы при разработке В-52, который и поныне стоит на вооружении ВВС США.

Спасение челюскинцев

К сожалению, история не знает сослагательного наклонения. И всем, кто пытается заглянуть в прошлое, приходится воспринимать его таким, каким оно есть. Но в событиях обязательно присутствует причинно-следственная связь, когда одно событие вытекает из предыдущего, на первый взгляд с ним и не связанного, образуя тот поток, который мы называем историей. События, связанные со спасением парохода «Челюскин», несомненно, дали мощный толчок к развитию отечественной дальней и, в частности, полярной авиации. А скольких они позвали в небо? Молодые люди бредили авиацией и мечтали попасть в Арктику. Почти все, кто заканчивал летные училища, писали рапорта с просьбой отправить их в полярную авиацию. В Заполярье ехали радисты и метеорологи, связисты и геологи, строители и учителя. Там же возводились и устраивались лагеря для заключенных: Соловки, Норильск, Магадан. Но Заполярье — это не только сталинские лагеря, но и земля Санникова, отсвет экспедиций Седова, Русанова, Брусилова, Амундсена. Когда знакомишься литературой, дневниковыми записями поляpных исследователей, то открываются удивительные вещи, связанные с честолюбием первопроходцев, их упорством и волей в достижении цели, взаимовыручкой, желанием жертвовать своими жизнями для спасения попавших в беду людей. Оказывается, в составе экспедиции англичанина Роберта Скотта, шедшего к Южному полюсу, были и русские исследователи. А знаменитый девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться» Роберта Скотта Советская Россия узнала после выхода в свет книги Вениамина Каверина «Два капитана». И уже поколению советских летчиков было суждено вписать туда свои, не только героические, но и трагические страницы. Через десятилетия они обрастут легендами и, как это бывает, станут мифами новейшей истории.

Арктическая экспедиция на пароходе «Челюскин» стартовала в 1933 году. Возглавлял ее знаменитый полярник, академик Отто Шмидт. Перед участниками похода ставилась небывалая задача — за одну навигацию пройти на пароходе водоизмещением 7500 т, каковым являлся «Челюскин», из Мурманска во Владивосток. Тем самым советское правительство планировало доказать пригодность Северного морского пути для транспортировки грузов обычным, неледокольным транспортом. Осенью 1933 года «Челюскин» отправился в плавание. За ходом экспедиции следила вся страна.

Сначала экспедиция проходила успешно, корабль благополучно преодолел 7 тыс. километров. Однако в декабре 1933 года в Беринговом проливе «Челюскин», направлявшийся к острову Врангеля, был зажат дрейфующими льдами, которые потащили его обратно в Чукотское море. 13 февраля 1934 года раздавленный льдами пароход затонул между мысами Северный и Уэлен. Один участник экспедиции — завхоз «Челюскина» Б. Могилевич — погиб при катастрофе корабля, но 104 человека, в том числе 10 женщин и две маленькие девочки, родившиеся во время похода, сумели высадиться на льдину, где был разбит «лагерь Шмидта». Благодаря тому, что участники экспедиции вынесли с гибнущего корабля все необходимое, они сумели целый месяц продержаться на льдине и дождались-таки помощи. Для вызволения людей была создана правительственная комиссия под руководством заместителя Председателя Совнаркома В.В. Куйбышева. По ее поручению вопросами спасения непосредственно на Чукотском полуострове занималась чрезвычайная тройка во главе с начальником станции на мысе Северный (ныне мыс Шмидта) Г.Г. Петровым. Тройке вменялось мобилизовать собачьи и оленьи упряжки и привести в готовность самолеты, находившиеся в тот момент на Чукотке. Животные требовались для переброски горючего с баз на мысе Северный и полярной станции Уэлен в наиболее близко расположенный к лагерю Шмидта пункт Ванкарем.

«В соответствии с этим планом два легких самолета Ш-2 на пароходе “Сталинград” должны были начать плавание из Петропавловска; пять самолетов Р-5 и две машины У-2, пилотировать которые надлежало группе летчиков полка разведчиков Особой Краснознаменной Дальневосточной армии во главе с Каманиным, пароходом “Смоленск” намечалось переправить из Владивостока; из этого же порта, пароходом предполагалось перебазировать самолеты пилотов Болотова и Святогорова, — вспоминает о той героической эпопеи в своем очерке журналист Михаил Иванов. — Остальным машинам с самого начала предстояли тяжелейшие перелеты: трем самолетам (двум ПС-3 и одному Р-5), за штурвалами которых должны были находиться летчики Галышев, Доронин и Водопьянов, необходимо было преодолеть расстояние почти в 6000 км над неисследованными горными хребтами и тундрой, вылетев из Хабаровска. Самолеты для этой тройки были разобраны в Иркутске и направлены поездом в Хабаровск. Наконец, от резервной группы пилотов — Леваневского и Слепнева — требовалось пробиться в район спасательных работ с территории США, а именно — из Аляски. Таким образом, для эвакуации челюскинцев, помимо имевшихся в зоне бедствия четырех воздушных судов, были привлечены еще шестнадцать машин. Надо отметить, что это были внушительные силы. Были отобраны самые опытные пилоты. Кроме того, было решено задействовать и самый мощный на тот период времени ледокол “Красин”. Но на его подготовку было затрачено много времени и фактически ледокол не принял участия в спасении.

Для вызволения людей была создана правительственная комиссия под руководством заместителя Председателя Совнаркома В.В. Куйбышева. По ее поручению вопросами спасения непосредственно на Чукотском полуострове занималась чрезвычайная тройка во главе с начальником станции на мысе Северный (ныне мыс Шмидта) Г.Г. Петровым. Тройке вменялось мобилизовать собачьи и оленьи упряжки и привести в готовность самолеты, находившиеся в тот момент на Чукотке. Животные требовались для переброски горючего с баз на мысе Северный и полярной станции Уэлен в наиболее близко расположенный к лагерю Шмидта пункт Ванкарем. Самолеты предназначались для спасения людей.

В соответствии с этим планом два легких самолета Ш-2 на пароходе “Сталинград” должны были начать плавание из Петропавловска; пять самолетов Р-5 и две машины У-2, пилотировать которые надлежало группе летчиков полка разведчиков Особой Краснознаменной Дальневосточной армии во главе с Каманиным, пароходом “Смоленск” намечалось переправить из Владивостока; из этого же порта, но пароходом “Совет”, предполагалось перебазировать самолеты пилотов Болотова и Святогорова. Остальным машинам с самого начала предстояли тяжелейшие перелеты: трем самолетам (двум ПС-3 и одному Р-5), за штурвалами которых должны были находиться летчики Галышев, Доронин и Водопьянов, необходимо было преодолеть расстояние почти в 6000 км над неисследованными горными хребтами и тундрой, вылетев из Хабаровска. Наконец, от резервной группы пилотов — Леваневского и Слепнева — требовалось пробиться в район спасательных работ с территории США, а именно — из Аляски. Таким образом, для эвакуации челюскинцев помимо имевшихся в зоне бедствия четырех воздушных судов былo привлеченo еще шестнадцать машин. Кроме того, было решено задействовать и самый мощный на тот период времени ледокол “Красин”. Но на его подготовку было затрачено много времени, и фактически ледокол не принял участия в спасении. 5 марта 1934 года после 28 безуспешных попыток летчик Анатолий Ляпидевский нашел терпящих бедствие челюскинцев и на своем самолете АНТ-4 вывез на Большую землю женщин и детей. Эвакуация остальных 92 пассажиров и членов экипажа завершилась 13 апреля 1934 года.

В ночь на 16 февраля 1934 г. было принято правительственное решение о выезде в США летчиков Леваневского и Слепнева, а также известного полярного исследователя, впоследствии уполномоченного правительственной комиссии Г.А. Ушакова. Уже вечером 17 февраля оказавшись в Берлине, эта группа вылетела в Лондон, откуда на пароходе через Атлантику отправилась в Нью-Йорк».

Тем временем во Владивостоке начался сбор военных летчиков. Возглавить их было предложено Николаю Каманину. 22 февраля во Владивосток вместе с Каманиным прибыли военные пилоты Демиров и Бастанжиев с самолетами Р-5, а 23 февраля подоспела еще четверка военных летчиков — Пивенштейн, Горелов, Пиндюков, Тишков на самолетах Р-5 и У-2. В тот же день телеграммой был получен приказ Куйбышева о прикомандировании к отряду Каманина трех гражданских летчиков, прославленных полярных асов, Молокова, Фариха и Липпа. Поскольку эти пилоты прибыли без самолетов, то первым двум из них были отданы машины не искушенных в арктических полетах Бастанжиева и Горелова. Третья группа гражданских пилотов собралась в Хабаровске. Это были иркутские пилоты Виктор Галышев и Иван Доронин. К ним вскоре присоединился прибывший из Москвы Водопьянов. Подготовив к длительному перелету успевшие совершить железнодорожное путешествие самолеты, 17 марта 1934 г. это звено, старшим которого был назначен бывший офицер царской армии, закончивший до революции 2‑е Александровское училище, известный полярный летчик Виктор Галышев, стартовало в северном направлении.

К тому времени Леваневский, Слепнев и Ушаков в экспрессе пересекли США и пароходом отправились к Аляске. В США им стало известно, что еще 5 марта Анатолий Ляпидевский вместе со вторым пилотом, Е.М. Конкиным, летчиком-наблюдателем Л.В. Петровым и бортмехаником М.А. Руковским после неоднократных безуспешных попыток все-таки прорвались в лагерь Шмидта и вывезли оттуда в Уэлен всех женщин и детей. Однако во время следующего полета самолет Ляпидевского пропал. Позже выяснилось, что 14 марта, сделав вынужденную посадку в районе острова Колючин и повредив при этом самолет, экипаж не имел возможности сообщить о себе. Лишь 18 марта стало известно, что пропавшие летчики живы и заняты ремонтом самолета, который удалось починить только через 42 дня.

Ушаков со Слепневым и Леваневский благополучно достигли города Фербенкс в центральной части Аляски и оттуда на купленных по распоряжению советского посла в США Трояновского двух девятиместных самолетах «Консолидэйт Флейстер» 26 марта вылетели на северную Аляску. Перед вылетом оба пилота заменили американские надписи на фюзеляжах своих машин на аббревиатуру «СССР», пометив каждую из них и собственными инициалами. Интересно, что бортмеха-никами у советских летчиков были американцы: у Леваневского — Клайд Армстедт, а у Слепнева — Уильям Лавери. 19 марта шедший из Владивостока «Смоленск» достиг мыса Олюторский (находившийся примерно в 900 км от бухты Провидения), и встретился с первыми льдами, где его уже поджидал пароход «Сталинград». На состоявшемся в кают-компании «Смоленска» совместном собрании команд обоих судов и летчиков был поставлен вопрос о дальнейших действиях. В ответ на заявление капитана «Смоленска» В.А. Ваги о невозможности продвижения на север в связи с начавшейся полосой сплошного льда старпом «Сталинграда» сказал, что, если держаться американского берега, лед можно обойти. Последнего поддержали летчики. Но было принято решение разгружать самолеты, что обрекало пилотов начать перелет протяженностью более чем в 2800 км по неизведанному маршруту. Здесь же выяснилось, что Каманин потребовал от гражданских коллег безоговорочного подчинения, с чем те не соглашались. И уж совсем неприличная история произошла с Фабио Бруновичем Фарихом, самым опытным в отряде Каманина полярным летчиком. Обдумывая, каким образом можно взять на борт большее число попавших в ледовый плен пассажиров, он начал пристраивать над плоскостями парашютные ящики, в которых намеревался поднимать в воздух людей. Через несколько дней его придумкой воспользуются Каманин с Молоковым, вывезшие значительную часть пассажиров парахода «Челюскин» в таких ящиках. Позднее Молоков отнесет придумку Фариха на собственный счет. На совещании при обсуждении маршрута перелета Каманин, тогда еще не имевший представления о полетах на Севере, настоял на полете к Уэлену — через Анадырский залив. С этим маршрутом, пролегавшим практически по прямой, согласились почти все пилоты, за исключением Фариха. На предложение Каманина лететь строем Фарих заметил, что в условиях Арктики, где погода прeподносит разные сюрпризы в виде облачности и циклонов, лететь строем — безумие, и предложил, чтобы каждый из пилотов вибирал свой маршрут. Подобной крамолы Каманин не стерпел и отстранил самого опытного летчика от полета. Получалось, как в анекдоте: командир сказал — люминь, значит — люминь! Так волевым решением остался не у дел человек, который при ином раскладе, думается, принес бы большую пользу в перелете. Самолет Фариха вернули Бастанжиеву. Вообще дисциплина в отряде Каманина была суровой. О чем говорить, если уж Молоков, сам Молоков, обучавший и Куканова, и Конкина, и Ляпидевского, и Доронина, и Леваневского, боялся, как бы у него не отобрали машины. Видимо, поэтому он покорно согласился лететь через Анадырский залив и не вступился за Фариха.

21 марта пятерка летчиков — в составе Каманина, Бастанжиева, Демирова, Пивенштейна и Молокова — вылетела с мыса Олюторский на Майна-Пыльгин. С этого момента отряд Каманина стал по мере продвижения к цели терять летчиков и самолеты. В конечном итоге до конечной точки из военных летчиков доберется лишь один Каманин, да и то, поломав свой самолет, он сделает это на самолете своего подчиненного Пивенштейна. В действиях Каманина явно прослеживалась мысль добиться поставленной цели любой ценой.

Приземлившись после шестичасового перелета в намеченном пункте, спасатели узнали о переносе базы из Уэлена в Ванкарем. Для них это означало новое изменение маршрута, который теперь должен был пролегать через Анадырь, минуя злосчастный Анадырский залив. Однако из Майна-Пыльгина летчики вылетели уже вчетвером — Бастанжиев остался ремонтировать сломавшийся самолет. Дальше события развивались, как и предполагал Фарих: из-за сильнейшей облачности летевшие вслепую летчики, не видя друг друга, потеряли еще и Демирова. До Анадыря же к вечеру 22 марта удалось добраться всего лишь трем летчикам.

Разразившаяся почти сразу после их приземления пурга еще шесть дней не позволяла спасателям продолжить путь. Вылет стал возможен только 28 марта. Недостаток горючего, обнаружившийся на подлете к Ванкарему, принудил летчиков направить свои машины для заправки в бухту Провидения. И тут звено потеряло еще одного пилота.

Во время посадки Каманин повредил шасси своего самолета. Тогда он оставил возле своего сломанного самолета Пивенштейна, а сам пересел в машину своего подчиненного и вместе с Молоковым продолжил полет. Такое решение командира и сегодня вызывает много вопросов. Кстати, существует версия, будто бы Каманин вначале собирался реквизировать самолет Молокова, но последний якобы выхватил пистолет… Пивенштейн же вместе с механиком каманинской машины Анисимовым остался в местечке Валькальтен ремонтировать командирский Р-5. И, надо сказать, они отремонтировали шасси, использовав для этого неизвестно как оказавшуюся в яранге у чукчей железяку, прикрутив ее к сломанному шасси ремнями, затем взлетели и благополучно долетели до Анадыря. Но спасательная операция была к тому времени завершена. Каманин же с Молоковым без приключений добрались до Ванкарема, откуда с 7 по 13 апреля, совершив по 9 рейсов в лагерь Шмидта, вывезли, соответственно, 34 и 39 челюскинцев. Отметим, что Каманину, несмотря на его второй показатель среди летчиков по числу лично им спасенных, поступка с Пивенштейном авиационное братство не простило.

Отставшие Демиров и Бастанжиев из-за непогоды пять раз безуспешно пытались вылететь в Ванкарем. На шестой раз уже на подлете к закрытому туманом Анадырю оба пилота врезались в сопки. К счастью, несмотря на гибель самолетов, экипажам чудом удалось спастись. Аварии произошли в 15 и 50 км от Анадыря, до которого голодным, полузамерзшим летчикам пришлось трое суток добираться по тундре.

Если посмотреть на действия отряда Каманина с точки зрения организации полетов, то результат малоутешителен, из десяти пилотов, в том числе и прикомандированных, до конечной цели добрались и приняли участие в спасении только сам Каманин и Молоков. Остальные были потеряны в пути, в том числе и по вине командира. Но победителя не судят. Для Каманина челюскинская эпопея послужила хорошим уроком и трамплином в служебной карьере. Во время Великой Отечественной войны он будет командовать авиационной дивизией, а в шестидесятые годы ему будет доверена подготовка первых советских космонавтов.

Анадырь стал камнем преткновения не только для пилотов отряда Каманина. Звено Галышева, совершавшее беспримерный по тем временам зимний авиабросок без хороших карт, современных навигационных приборов и радиосвязи, по неизведанному северному маршруту, одну из последних перед Ванкаремом вынужденных посадок сделало как раз в Анадыре. 11 апреля, когда погода наконец прояснилась и пилоты приготовились к вылету, неожиданно отказал мотор на самолете Галышева. Экипажи Водопьянова и Доронина бросились помогать своему командиру ремонтировать машину, но все было тщетно. Первым решился улететь Водопьянов. Доронин еще какое-то время оставался с Галышевым, но Виктор Львович сам напутствовал своего подчиненного, не мешкая, продолжить полет. Не боясь ошибиться, можно предположить, что Галышеву даже в голову не пришло подобно Каманину воспользоваться правом старшего и, пересев в чужой самолет, самому устремиться навстречу трудностям, но также и славе. Последняя сполна выпала на долю его товарищей по звену, успевших 12 и 13 апреля принять участие в воздушной эвакуации. Водопьянов, осуществив три вылета к челюскинцам, вывез 10 человек, а Доронин за одну воздушную «ходку» спас двоих.

«Резервная группа спасателей, добравшись 28 марта до самой удобной точки для итогового броска через Берингов пролив — городка Ном в северной Аляске, далее разделилась, — пишет Иванов. — По распоряжению правительственной комиссии Леваневский с американцем механиком и Ушаковым 29 марта вылетел в Ванкарем, а Слепнев также с механиком-янки в целях страховки должен были оставаться в Номе. Не долетев из-за сильного обледенения около 30 миль до Ванкарема, “Консолидэйт Флейстер” Леваневского потерпел аварию. Сам пилот отделался незначительными повреждениями, сопровождавшие его не пострадали вовсе. Однако самолет был разбит. Добравшись со спутниками до Ванкарема, взявший на себя бразды правления Ушаков сумел связаться по радио со Шмидтом, а также передал указание Слепневу — как можно скорее вылетать.

7 апреля Слепнев вместе со встреченными им в Уэлене Каманиным и Молоковым перелетел в Ванкарем. В тот же день, взяв на борт Ушакова, но оставив на базе механика-американца, он совершил посадку на подготовленном челюскинцами ледовом аэродроме. 10 же апреля Слепнев вывез на Большую землю шесть человек, в том числе заместителя начальника экспедиции И.Л. Баевского. Больше на льдину Слепнев не летал.

В последние дни существования ледового лагеря у его начальника О.Ю. Шмидта началось воспаление легких. 11 апреля он был эвакуирован Молоковым в Ванкарем. Однако тяжелое состояние больного требовало немедленной квалифицированной медицинской помощи, рассчитывать на которую в тех условиях можно было только за границей, то есть в США. Получив соответствующее распоряжение правительственной комиссии, Ушаков вместе со Шмидтом и обоими американскими механиками на пилотируемом Слепневым самолете 12 апреля вылетел на Аляску».

Всех участников ледового дрейфа, а также Г.А. Ушакова и Г.Г. Петрова удостоили орденов Красной Звезды и полугодового жалованья. Семерку же пилотов, ставших первыми Героями Советского Союза (медаль Золотая Звезда появилась позже), наградили тогда орденами Ленина. Эти же ордена, но без присвоения званий Героев были вручены и членам их экипажей, включая упоминавшихся американских механиков. Кавалерами высшей награды страны стали тогда Л.В. Петров, М.А. Руковский, У. Лавери, П.А. Пелютов, И.Г. Девятников, М.П. Шелыганов, Г.В. Грибакин, К. Армстедт, В.А. Александров, М.Л. Ратушкин, А.К. Ра-зин и Я.Г. Савин. Кроме того, все названные авиаторы в отличие от челюскинцев получили премии в размере годового жалованья. Других пилотов, участвовавших в спасательной операции и также рисковавших своими жизнями, власть отметила скромнее.

Тем же постановлением ЦИК СССР, в соответствии с которым были награждены Г.А. Ушаков и Г.Г. Петров, ордена «Красной звезды» и шестимесячного жалованья были удостоены В.Л. Галышев, Б.А. Пивенштейн, Б.В. Бастанжиев и И.М. Демиров. Отметим, что эти летчики, по разным причинам остановленные буквально в шаге от ледового лагеря, сделали ничуть не меньше, чем, например, Леваневский, тоже не прорвавшийся к челюскинцам и не вывезший со льдины ни одного человека, но тем не менее ставший Героем. По официальной версии считается, что высокое звание Сигизмунд Александрович получил за переброску в Ванкарем Ушакова, по неофициальной — за то, что вовремя дал радиограмму И.В. Сталину с изъявлением готовности выполнить дальнейшие задания правительства.

Приобретенный опыт полетов в северных широтах не пропал даром. Все летчики, которые участвовали в последующих экспедициях в Арктике, а потом и в Антарктиде, уже хорошо представляли, что такое «белое безмолвие» и полеты над ним в пургу и жестокие морозы.

Полеты через Северный полюс

Первые по-настоящему серьезные навыки дальних перелетов над безориентирной местностью, в сложных метеоусловиях, на мало приспособленной для таких полетов авиационной технике закладывались в тридцатые годы. Этот бесценный опыт будет использован для дальних полетов в Великой Отечественной войне. Сегодня, когда бываешь в музеях отечественной авиационной техники, то смотришь на эти исторические ископаемые машины не только с удивлением, но и с почтительным трепетом. В неотапливаемых кабинах, где не то что сидеть, повернуться невозможно, наши первопроходцы-летчики преодолевали такие расстояния, что только диву даешься. Почти нет никаких приборов, отсутствие радиосвязи, отсутствие противообледенительных устройств, отсутствие автопилота, весь полет, а он иногда продолжался десятки часов, пилотировать «летающий сарай» приходилось вручную. И все же они садились в кабины этих самолетов, укутанные в меха, прикрыв глаза очками, поднимали машины в воздух и ставили мировые рекорды. Честь им и слава на все времена!

Можно предположить, что участие в драматических событиях по спасению пассажиров парахода «Челюскин» натолкнули Сигизмунда Леваневского на мысль совершить полет через Северный полюс в Америку. Это был опытный летчик, который начинал свою летную деятельность в Севастополе, затем он стал начальником школы летчиков в Николаеве и Всеукраинской авиашколы Осоавиахима в Полтаве, позже осваивал воздушные трассы Сибири и Дальнего Востока. Несколько раз бывал в Соединенных Штатах Америки, спасал американских полярных летчиков. За участие в спасении челюскинцев в 1934‑м получил звание Героя Советского Союза в первой семерке Героев (Звезда № 2).

Но первым через полюс в Соединенные Штаты Америки пролетел экипаж, возглавляемый Валерием Чкаловым. Через несколько лет летчики, имеющие опыт дальних перелетов, в том числе и в условиях высоких широт, Водопьянов, Пусэп, Молоков, Асямов, Голованов, Громов, Ляпидевский, Мазурук, Гризодубова, возглавят авиационные полки и дивизии вновь созданной АДТ, руководство которой Сталин поручит бывшему начальнику Восточно-Сибирского управления ГВФ Александру Евгеньевичу Голованову. Как руководитель государства, Сталин понимал значение летательных аппаратов и своими, подчас жесткими, а порою и жестокими методами выстраивал стратегию развития отечественной авиации. Да, в новом деле были сбои и катастрофы, но мерно и последовательно страна наращивала усилия в авиационной промышленности. Сверхдальние полеты нужны были, чтобы показать всему миру и собственному народу, что и у нас в авиации есть успехи и достижения. Сегодня, оглядываясь назад, можно сказать, что решение «махнуть» через Северный полюс было дерзновенным. Но кроме смелости было и извечное русское «авось», когда блестяще задуманное дело могло погубить одно неосторожное или неправильное решение и тех, кто готовил самолет, и тех, кто выполнял перелет. Вот как вспоминает о том перелете генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза Георгий Филиппович Байдуков: «Уже в декабре 1931 года Совет труда и обороны СССР решил создать самолет РД («Рекорд дальности») и поручил это Центральному аэрогидродинамическому институту, руководимому Андреем Николаевичем Туполевым. Туполев доверил решение исключительно сложной задачи пятой конструкторской бригаде, возглавляемой Павлом Осиповичем Сухим, человеком очень скромным, но весьма талантливым. Сухой понимал, что для РД нужен мотор отечественного производства, имеющий большую мощность, экономичный и весьма надежный. Остановили свой выбор на моторе АМ-34Р мощностью 900 л.с., сконструированном Александром Александровичем Микулиным.

Осенью 1934 года в ходе последних испытаний самолета АНТ‑25 известный летчик Михаил Громов совместно с инженером-летчиком Филиным и штурманом Спириным за 75 часов непрерывного полета покрыл по замкнутому маршруту 12 411 км пути, установив новый мировой рекорд дальности. За это членов экипажа наградили орденами Ленина, а командиру самолета было присвоено почетное звание Героя Советского Союза.

В начале 1935 года Сигизмунд Александрович Леваневский получил согласие правительства переделать самолет АНТ-25 в арктический вариант для совершения трансполярного перелета и включил меня в состав экипажа. Леваневский рассказал мне, что он мечтает установить постоянную воздушную линию между Москвой и США по кратчайшему расстоянию.

— В применении к Сан-Франциско, — говорил Сигизмунд Александрович, — кратчайший путь равен 9605 км, но проходит через Северный полюс. Если же лететь через Европу и Атлантический океан, расстояние увеличится до 12 тыс. км, полет же через Дальний Восток и Тихий океан потребует преодоления 18 тыс. км. Затем Леваневский познакомил меня с членом экипажа, штурманом Виктором Ивановичем Левченко. Его дублером был Александр Васильевич Беляков, одновременно отвечавший за штурманскую подготовку экипажа Леваневского к перелету. Меня дублировал командир ленинградской штурмовой эскадрильи летчик Михаил Васильевич Гуревич.

Крыло АНТ-25 покрывалось гофрированными дюралевыми листами по всей площади. При испытании самолета Громов выявил, что гофр крыла создает высокий уровень сопротивления, отчего дальность полета резко снижалась. Чтобы избавиться от этого, металлическое крыло обтянули перкалем, покрасили и отполировали его.

Для астрономической ориентировки имелись секстант и точнейший морской хронометр, а над фюзеляжем возвышался прозрачный колпак, в котором был размещен солнечный указатель курса (СУК) с довольно сложной оптической системой и надежным высокоточным часовым механизмом. СУК должен был сыграть важную роль в выполнении полета по прямой, где магнитный Северный полюс оказывает сильное воздействие на привычные магнитные авиационные компасы. А для летчиков перед стеклом передней пилотской кабины, на капоте, укреплен штырь, тень от которого падала на тот или иной участок белого круга, разбитого на 24 части, изображающий циферблат солнечных часов. Такой примитивный прибор позволял летчику держать курс вдоль заданного меридиана на север при полете к полюсу и на юг, конечно, при корректировке его штурманом.

На случай вынужденной посадки ночью вне аэродрома в консольной части левого крыла АНТ-25 были установлены две осветительные ракеты, обеспечивающие 2 млн свечей при температуре горения более 2000°. Доска пилота на переднем сиденье оборудовалась приборами, необходимыми для управления самолетом в любых условиях днем и ночью, а также для контроля работы двигателя и всех обеспечивающих его систем. Важным прибором был радиополукомпас, позволявший штурману и летчику вести самолет на работающую радиостанцию, стоящую на маршруте.

Одновременно и в США к перелету по маршруту Аляска — Северный полюс — устье Оби (или Енисея) готовился известный американский пилот Вилли Пост, которому советское правительство предоставило возможность совершить посадку на территории СССР и обещало оказать содействие. Но американский летчик, национальный герой США, пилот с мировым именем, погиб в одном из тренировочных полетов, врезавшись на четырехмоторном гидроплане в крутой берег реки Юкон.

В США мы стартовали 3 августа 1935 года. Леваневский поднял в воздух перегруженный АНТ-25 и лег курсом на Северный полюс. Мы уже прошли Баренцево море, когда начало интенсивно выбивать масло. Учитывая его резервное количество, может быть, мы смогли бы достичь северного побережья Канады, но имелись строгие указания Серго Орджоникидзе: “При первой появившейся неисправности материальной части — немедленно возвращаться домой”.

Посадку производили ночью на аэродром, расположенный между Ленинградом и Москвой. Леваневский сказал мне: “Я давно не летал ночью…” Я сел за штурвал и вспомнил, что АНТ‑25 нельзя сажать с весом более 7,6 т, а мы израсходовали еще мало бензина, излишки его следовало слить в полете, для чего в центропланных отсеках крыла были устроены две горловины с соответствующими разрывными устройствами. Ни Громов, ни Леваневский не испытали действия аварийного слива, а с согласия КБ ЦАГИ проводился слив воды вместо бензина. Видимо, все боялись, что выхлопные газы АМ-34Р могут поджечь бензин и самолет сразу взорвется.

Но выхода не было. Я попросил командира экипажа и штурмана разорвать горловины аварийного слива горючего. Мы были удивлены, что выливавшийся бензин проделывал невероятный путь. Левченко с помощью штурманского оптического навигационного прицела увидел, что горючее, выходя из горловин, не отстает от самолета, а скользит тонким слоем по нижней поверхности крыла и, достигнув его кромки, “перелезает” на верхнюю поверхность крыла и мчится вперед, невзирая на встречный воздушный поток. Только дойдя до верхней части дужки крыла, бензин отрывался и в вихрях встречного воздуха отставал от самолета. Такой путь сливаемого бензина для нас был неожиданностью, мы понимали всю опасность этого явления — перкалевое покрытие пропитывалось горючим, и его пары проходили близко от выхлопных труб двигателя, а внутри самолета набралось так много паров бензина, что мы выключили все источники тока, за исключением освещения поста штурмана и навигационных огней, так как наступала ночь. Открыв форточки и люки самолета, мы пытались снизить концентрацию отравляющих нас испарений. Посадка прошла благополучно, но через 20 минут при выключении аэронавигационных огней произошел взрыв осветительных ракет в консоли левого крыла, которые, разгоревшись до высокой температуры, прожгли все преграды и упали под крылом, пропитанным бензином. Начался пожар. Леваневский, Левченко и я в отчаянии пытались сбить пламя куртками, но наше летное обмундирование тоже загорелось. Выручила аварийная команда аэродрома: красноармейцы быстро окутали крылья большими брезентами, и пожар был потушен.

После таких происшествий Леваневский заявил, что одномоторный АНТ-25 ненадежен и он летать на нем отказывается.

Леваневский так и не осознал, что у него был и оставался шанс покорить Северный полюс на все том же АНТ-25. Но он стал искать другой самолет и другой экипаж.

Сталин предложил Леваневскому, Левченко и Байдукову вы-ехать в США и купить там более надежный самолет для перелета в Америку через полюс. Байдуков отказался и продолжил доработку АНТ-25. Вскоре Байдуков пошел к Я.И. Алкснису и доложил, что самолет готов. Тот очень обрадовался: «Молодцы! Значит, в полет!»

Байдуков заметил, что лично ему, как бывшему члену экипажа Леваневского, никто из руководства партии и государства после первого неудачного полета не разрешит полета на АНТ-25.

— Вот если бы ко мне и к Белякову подобрать третьего, очень авторитетного летчика, которому такой полет доверит Иосиф Виссарионович, — сказал он.

— Третьего ищите сами, как невесту, чтобы прожить вместе всю жизнь, — ответил Алкснис.

И тогда Байдуков пошел к Валерию Чкалову и рассказал ему откровенно, в каком затруднительном положении оказался.

— По всем данным, я не гожусь вам в партнеры — не умею летать вслепую, как ты, не знаю ни астрономической, ни радиотехнической навигации, а уж как говорить по азбуке Морзе на радиостанции, понятия не имею, — ответил Чкалов. — Ты меня знаешь — не привык я кататься на плечах подчиненных.

Сегодня некоторые дoвольно известные в стране летчики, выстраивая для себя по номерам героев Советского Союза, как бы в отместку за невероятную популярность Валерия Чкалова говорят, что они-то считают летчиком номер один не Чкалова, а Громова, поскольку, по их мнению, Чкалов Северный полюс проспал и далее отсиделся за спиной Байдукова. Как нам в свое время в летных училищах наши инструктора советовали чаще читать первоисточники, то и здесь неплохо бы посмотреть, что рассказывал о знаменитом перелете сам Байдуков. А он пишет:

“Пришлось еще раз повторить Валерию: ”Мы с Беляковым желаем, чтобы ты стал командиром экипажа и выполнил две задачи — добиться разрешения на полет в Америку через полюс на самолете АНТ-25 и благополучно произвести взлет перегруженной машины”. Чкалов посмотрел с насмешкой.

— Значит, решил друга прокатить через Арктику, заставив его спать 60 или 70 часов, чтобы свеженьким мог побегать по городам Америки. Ведь я “чистый” истребитель.

— А ты забыл рекордный полет твоего учителя Громова? Он тоже “чистый” истребитель.

Чкалов помрачнел. Я понял, что нужно сделать паузу, чтобы он мог подумать.

И все же зимой 1935/36 года мне удалось завлечь Чкалова на самолет АНТ-25. От полета он был в таком восторге:

— В компанию вашу вступаю, но верховодить не берусь.

Мы пошли к начальнику штаба дальних перелетов Василию Ивановичу Чекалову. Василий Иванович спросил:

— Ну, как тебе, Валерий Павлович, понравилась наша старушенция?

— Не гневи бога, Василий Иванович, самолет АНТ-25 — чудо!

И мы написали письмо в ЦК ВКП(б). Валерий передал его члену Политбюро, наркому тяжелой промышленности, председателю Правительственного комитета по дальним перелетам Г.К. Орджоникидзе, который очень любил Чкалова. Но И.В. Сталин, не отрицая важности полета через полюс в Америку, неожиданно сказал:

— Сегодня нам нужен беспосадочный полет из Москвы в Петропавловск-на-Камчатке.

В связи с тем, что до Камчатки дальность значительно меньше, чем может пролететь АНТ-25, мы убедили правительство утвердить нам маршрут: Москва — о. Виктория — Земля Франца-Иосифа — Северная Земля — бухта Тикси — Петропавловск-на-Камчатке — Охотское море — о. Сахалин — Николаевск-на-Амуре, с посадкой в Хабаровске или Чите.

Много трудностей преодолели в полете 20–22 июля 1936 г. АНТ‑25 и его экипаж, но, перевыполнив правительственное задание, мы все же не смогли преодолеть сильное обледенение, которому подвергся наш самолет в мощном и обширном циклоне над Охотским морем. Чкалов сумел посадить воздушный корабль на клочке земли, по размерам значительно меньше, чем требуется для нормального приземления АНТ-25. Мы сели на гравийную косу в заливе Счастья, на о. Удд, вблизи г. Николаевска-на-Амуре.

С острова самолет взлететь не мог из-за крупных валунов, гальки и сырого песка, в которых колеса шасси утопали. По предложению Маршала Советского Союза Блюхера было решено построить при содействии горкома партии и исполкома Николаевска-на-Амуре деревянную полосу для взлета АНТ-25. Полуось левой стойки с оторванным колесом отремонтировали, и впоследствии оно служило нам верой и правдой.

2 августа 1936 года Чкалов произвел взлет с деревянной полосы и посадку в Хабаровске. Затем для встречи с советскими людьми мы садились в Чите, Красноярске, Омске. Везде нас принимали радостно и восторженно. За совершение полета всех членов экипажа АНТ-25 наградили орденами Ленина, почетными званиями Героев Советского Союза и крупными денежными премиями.

В сентябре по совету М.И. Калинина и А.А. Жданова мы побывали на юге, чтобы встретиться с И.В. Сталиным, находившимся в Сочи. Встреча была теплая, но при обсуждении вопроса о полете в США через Северный полюс он сказал, что для этого необходимо иметь долгосрочный прогноз погоды, а без знания погоды на полюсе нельзя лететь.

Вскоре закончилась перестройка в северном варианте четырехмоторных бомбардировщиков АНТ-6 с надписями “Авиаарктика”. Их приняли известные летчики Молоков, Алексеев, Бабушкин, Водопьянов, Мазурук. 23 марта 1937 года они стартовали на Север. Они были предназначены для экспедиции Шмидта-Водопьянова, перед которой стояла задача высадить на Северном полюсе Папанина, Кренкеля, Федорова и Ширшова.

19 апреля все самолеты достигли о. Рудольфа. 3 мая 1937 года экипаж летчика Головина на АНТ-7 произвел разведку района полюса. Таким образом, первыми русскими летчиками, пролетевшими над Северным полюсом, можно считать экипаж Головина. 21 мая четырехмоторные воздушные корабли АНТ-6 Водопьянова, Молокова, Алексеева и Мазурука успешно высадили папанинцев и выгрузили их имущество. Станция СП-1 начала действовать.

А 25 мая Чкалова, Белякова и меня вызвали в Кремль, к Сталину, где было решено, что наш экипаж на самолете АНТ-25 летит первым через Северный полюс и после посадки в Канаде или в США передает на Родину сведения об особенностях перелета и рекомендации, которые можно будет учесть при подготовке к полету экипажа Громова на таком же самолете и по такому же маршруту.

Но, как и в 1936 году, нас не миновала и в 1937 году предстартовая беда. 7 июня мы наметили полет для проверки вновь установленных пилотажных приборов. Самолет наш стоял в начале взлетной полосы, которую построили в 1934 году специально для АНТ-25.

Валерий Павлович при подходе к самолету тронул меня за плечо и крикнул: “Да куда же несет его нечистая сила? Смотри, Егор, сейчас И-5 врежется в АНТ-25!” Он был прав. Через три секунды планирующий истребитель стукнул колесами по металлическому крылу АНТ-25 и, сделав в воздухе сальто, упал вверх колесами на бетонную полосу. Мы бросились спасать летчика. Вскоре примчались аварийная команда, санитарные и пожарные машины. Пострадавшего умчала “скорая помощь”, а мы с Валерием забрались на правое покалеченное крыло. Около огромной дыры в консольной части крыла уже лежали ведущий инженер Евгений Карлович Стоман и бортмеханик Василий Иванович Бердник.

— Какая-то дьявольщина происходит с этой машиной, — заметил Чкалов. — В прошлом году какой-то разгильдяй после ремонта забыл сверло в шестернях лебедки, и при уборке шасси оборвались троса подъема и выпуска шасси. Садились на левую стойку, повредили узел крепления правой стойки шасси и помяли консоль правого крыла. При посадке на о. Удд оторвалось левое колесо на левой стойке. А сегодня эта растяпа, хотя и большой начальник, вон как разворотил правое крыло.

— Как он, бедняга, не убился, не понимаю… — сказал Стоман, слезая с крыла АНТ-25.

— А таким бедолагам всегда везет, и грехи им частенько прощают… — резко ответил Чкалов.

Пока мы охали да ахали и критиковали виновника происшествия, из Москвы прикатили Туполев и Сухой. Павел Осипович Сухой лег на крыло и долго осматривал и ощупывал поврежденные места правого крыла. Андрей Николаевич сначала сидел на корточках, потом стал на колени, оценивая степень повреждений.

— Павел! Я думаю, кости у самолета целы.

— Мне тоже, Андрей Николаевич, кажется, что истребитель не повредил ланжеронов.

— Не смог потому, что ты сделал крепкие ланжероны…

А.Н. Туполев заключил:

— Хотя пробоина на вид страшна, завтра, Павел Осипович, и ты, Евгений Карлович, организуйте ремонт на месте за двое суток. Заводу я необходимые указания дам.

И, обращаясь к нам, добавил:

— Ну, летчики-перелетчики, вас 9 июня устраивает?

— А мы уж думали — конец, — улыбаясь ответил Чкалов.

Туполев обнял нас:

— Не горюйте, ребята! Сделайте к 15 июня последний контрольный и ловите погоду. Американцы уже вас ждут…

Действительно, АНТ-25 к 15 июня был отремонтирован. На следующий день мы подняли его в последний проверочный полет. Все работало нормально».

Здесь хотелось бы сделать небольшое отступление. Авиационная техника становилась все сложнее, теперь пилотировали самолеты не одиночки, а экипаж. То есть несколько человек с разной подготовкой, уровнем знаний, опыта. Остро встал вопрос о психологической совместимости членов экипажа, взаимозаменяемости в полете, умении быстро и оперативно работать на командира корабля. Для этого нужны были слетанность экипажа, распределение обязанностей в полете. После неудачного полета с Леваневским Байдуков пригласил Чкалова. Конечно, по своей природе Чкалов был лидером, но не подавлял других, а, наоборот, старался, чтобы каждый член экипажа мог раскрыть свои способности в полной мере. Чувство доверия, доброе, но профессиональное отношениe к тем, кто будет сидеть с тобой в одной кабине, и порождают то слитное чувство экипажа, которое в экстремальных случаях способствует успешному завершению полета. Вот за это летчики, да и не только они, любили и боготворили Валерия Павловича Чкалова.

На рассвете 18 июня экипаж Чкалова провожали А.Н. Туполев, Я.И. Алкснис, А.А. Микулин, М.М. Громов и многие друзья и знакомые. В 1 час 05 минут по Гринвичу Чкалов совершил довольно сложный взлет.

Самолет пролетел над поваленным специально для этого случая забором, Байдуков убирал шасси. Перелет начался.

Чкалов, чувствуя, что я еще не ушел на пост штурмана, обернулся и с улыбкой говорит:

— Ну вот, Егорушка, и полетели… Теперь все от нас зависит. — И, помолчав, крикнул: — Слышишь симфонию Александра Микулина?

Байдуков кивнул головой в знак согласия, понимая, что речь идет об исправной работе двигателя АМ-34Р.

«На месте штурмана и радиста я делаю запись в бортовой журнал: “Г. Череповец, высота 1200 метров”, — и слышу свист командира. Прерываю штурманскую работу и пробираюсь к Чкалову.

Валерий говорит мне в левое ухо:

— Лечу, Егор, а сам думаю, почему же нам никто не рассказал, как нужно себя вести среди американцев, что говорить, как держаться?

— Да кто тебя должен учить? — успокаиваю я друга. — Ты же коммунист… Представитель советского народа.

— Это все верно. А вот наркоминдел мог бы посоветовать…

— Сам разберешься не хуже Литвинова. Важно, Валерий, долететь, а там видно будет.

Записав последние измерения в бортовой журнал, я разбудил Белякова и передал ему вахту штурмана-радиста, а сам улегся за спиной Чкалова на шкурах, расстеленных на баке резервного масла.

Командир набрал высоту 2 тыс. м. Вскоре появилась предсказанная Альтовским облачность. Валерий Павлович позвал меня. Я начинаю управлять самолетом, влетаю в облачность с очень скверной температурой — минус 4°. Сразу началось обледенение. Забелели лобовое стекло кабины пилота и передние кромки крыльев. Вскоре началась тряска от разновесности обледеневших лопастей воздушного винта. Бужу командира: “Давай скорей давление на антиобледенитель”.

Чкалов качает насос, я открываю капельник, удары утихают, но хвостовое оперение дает о себе знать — обледеневая, оно раскачивает весь самолет.

Решаем пробиваться вверх. Но еще очень перегруженный корабль с трудом завоевывает каждый метр. На высоте 2500 м показалось тусклое солнце, а еще через 5 минут добрались до “его сиятельства”, лучи которого были приятны не только для членов экипажа, но и для самого АНТ-25.

Солнце и воздушный поток освобождали самолет от ледяных наростов, тряска прекратилась, самолет продолжал свой полет на север.

А впереди уже виднелся циклон. Командир решил заранее набрать высоту 4 тыс. м. Вскоре он передал мне управление самолетом, и я тут же врезался в облака, надеясь, что при температуре наружного воздуха минус 24° обледенения не будет. Однако надежды наши не оправдались. Через полчаса началась сильная тряска, все выступающие части самолета покрылись белесым льдом. Чкалов крикнул мне: “Давай антиобледенитель на винт!”

Я открыл капельник до отказа, в кабине появился запах спирта, и передняя часть самолета перестала трястись. Значит, винт очищен от льда. Мы стали медленно набирать высоту.

Однако хвостовое оперение, где многочисленные стальные расчалки стабилизатора и киля обросли льдом, ходило ходуном, что чувствовалось по ударам и рывкам, передававшимся через штурвал и ножное управление АНТ-25. Мы с Чкаловым думали: подниматься выше или спускаться к земле?

— Нет! Только вверх! Набирай высоту, царапайся, но лезь выше! — кричал командир над самым моим ухом.

Самолет, еще очень перегруженный, одолевал каждый метр высоты с большим трудом, а обледеневший хвост начал раскачивать и трясти весь АНТ-25. 20 минут набирали 150 метров! И в результате вповь видим солнце.

— Вот это да! — восторженно кричит Чкалов и обнимает меня, обхватив сзади руками.

Уже 18 часов летит на север АНТ-25. Много солнца, Беляков часто измеряет его высоту и вращает рамку радиокомпаса, пытаясь поймать сигнал радиомаяка Рудольфа, где сидит на четырехмоторном АНТ-6 Мазурук и несет вахту караульного папанинского лагеря.

В самолете прохладно — минус 6°. В 20.00 (по Гринвичу) я в спальном мешке слышу громкий голос Чкалова:

— Земля! Земля!

Торопясь, я запутался в спальных устройствах и, еле освободившись, трогаю за плечо командира. Чкалов доволен.

— Смотри, Егор, прошлогодние знакомцы со своими ледяными колпаками, которые здорово маскируют острова.

Я взглянул на высотомер. 4310 м.

— Зачем, Валерий, держишь такую высоту вместо 3000 метров, как требует график?

— Еще бы повыше следовало забраться, чтобы увидеть раз в жизни такую панораму природной суровой красоты.

Я направился менять Чкалова на вахте. Валерий Павлович пожаловался на боль в сломанной в детстве ноге и ушел к штурману. Командир любил смотреть на его работу и поболтать с ним о жизни.

Между тем погода резко изменилась, нигде ни облачка. Вверху солнце, обрамленное концентрическими кругами спектра. Внизу — величественная картина бесконечного ледяного поля с длинными каналами-трещинами. По поведению компасов стало очевидно, что наш АНТ-25 входил в самый сложный район перелета, где господином положения является Северный полюс. Наступило 19 июня. Летим только сутки, а устали основательно. Кажется, что мы в полете более месяца. Может, эта усталость из-за отсутствия аппетита и кислородного голодания?

С наступлением нового дня я сдал вахту командиру, попил холодной воды и подсел к штурману.

— Как, Саша, полюс скоро?

— Сильные встречные ветры. Над полюсом будем не ранее пяти-шести часов, — ответил Беляков и уткнулся в кислородную маску.

Меня позвал Чкалов и попросил подкачать масло в рабочий бак мотора. На высоте 4200 м эта физическая нагрузка становится чувствительной, поэтому после конца работы я вынужден был подышать кислородом. Между тем Чкалов заметил справа очередной циклон и стал уклоняться от него влево.

А у Белякова в это время что-то случилось с радиостанцией. По всем приборам она исправна, но приема нет. Он сменил все лампы, но радиостанция ничего не принимает. Пока я дремал, Валерий Павлович, обойдя циклон, взял курс к полюсу, ведя самолет по СУК-4, как мы для солидности назвали примитивные солнечные часы.

Обходом циклона командир сохранил небольшие остатки антиобледенительной жидкости на винт, которые, возможно, потребуются в критические минуты перелета.

В 3 часа 25 минут 19 июня Чкалов попросил меня сменить его. Заглянув к Белякову, узнал, что до полюса остается совсем немного. Валерий Павлович предупредил: “Компасные стрелки качаются, вертятся, танцуют и дрожат. Это просто какие-то алкоголики, абсолютно не способные держать себя солидно”.

— Теперь, Валериан, мы познаем чудеса мира, называемого Центральным арктическим районом. Магнитные компаса не работают, верхняя кромка облачности значительно превышает три‑пять километров, это больше, чем предполагали. И я уверен, что мы дурака сваляли, взяв мало кислорода.

— Нужно об этом сказать Громову, чтобы им было легче.

Чкалов уснул, а я взялся за пилотирование АНТ-25. Северный полюс прошли в 4 часа на высоте 4150 м. Стрелка магнитного компаса дрожит, то мечется из стороны в сторону, то крутится, словно исполняя вальс.

Судя по тому, как крепко спит командир, можно было сказать, что организм человека вблизи полюса не испытывает никаких изменений. Валерий даже не шевельнулся. От этого его безразличия и у меня стало пропадать ощущение торжественности, и я, грешным делом, без восторга стал думать об исследователях этого злосчастного полюса, которые за последние два столетия внушали нам столько страхов. Взглянув вниз, мы с Сашей с большой теплотой вспоминали четырех советских полярников, которые трудились на благо Родины и мировой науки на станции СП-1.

Штурман передал по радио Папанину, Кренкелю, Федорову и Ширшову наш привет, низкий поклон и огромное спасибо за те сообщения с полюса, которые позволили Центру разрешить нашей тройке полет. АНТ-25 приближался к магнитному Северному полюсу. Впервые в истории мы должны были перелететь через этот “полюс недоступности”. Теперь самый примитивный СУК-4 с его штырем, похожим на обычный гвоздь, становился “гвоздем” всего полета на самом трудном его участке.

Штурману полюс доставил много хлопот. 40 минут потребовалось на перевод СУК на 123‑й меридиан, ведущий к западному побережью США. Штурман потребовал от меня самого серьезного отношения к тому самому штырю, тень от которого может указать нам путь.

Справа вижу циклон. В 6 часов бужу Чкалова. Встав, он идет к штурману. Беляков сообщил, что полюс “проехали” два часа назад. Валерий рад, смеется.

— Что же вы, черти, не разбудили?

— Пожалели… чего там было смотреть.

— Нужно, Егор, дать телеграмму о проходе пупа Земли.

— А ты напиши текст и прикажи передать его, — посоветовал я другу.

Чкалов ушел к Белякову, взял у штурмана блокнот и стал быстро писать. Много раз мял в комки свое творчество, наконец передал Белякову две страницы текста.

Тот невозмутимо прочитал и все восторги Чкалова превратил в краткое донесение, записав его в радиожурнал:

“Москва, Кремль. Сталину. Полюс позади. Идем над полюсом недоступности. Полны желания выполнить Ваше задание. Экипаж чувствует себя хорошо. Привет,

Чкалов, Байдуков, Беляков”.

Уже меняя меня на пилотском кресле, командир пожаловался: “Сухарь твой Сашка. Выбросил всю лирику человеческой души. С нашими фамилиями 22 слова пропустил профессор”.

В 9.40, преодолевая навалившуюся усталость, я полез в первую кабину сменить Чкалова, у которого от высоты, длительной работы и кислородного голодания так сводит ногу, что он не может больше усидеть на пилотском месте. А это означает, что rpафик вахт на корабле сломан окончательно и штурману Белякову придется еще долго работать без отдыха, учитывая, что мы преодолеваем самый сложный участок намеченного маршрута.

Смена летчиков происходит с затруднениями — уж слишком тесна кабина, — и поэтому на высоте после полутора суток непрерывного полета напряжение настолько большое, что сердце стучит и подсказывает: “Подыши кислородом!” Я натягиваю маску и откручиваю вентиль кислородного прибора. Сразу становится легче, пульс уменьшается.

Командир после смены подкачал масло, но у него закружилась голова, он бросился к кислородной маске и, словно провинившийся, бросал взгляд то на Сашу, то на меня. В 10 часов 45 минут потребовалось переключить питание бензином на крыльевые отсеки. Эта операция была настолько тяжела, что даже Чкалов выбрался из крыла бледный, как полотно. Я ему крикнул:

— Дыши кислородом! — и протянул свою маску.

Валерий, сделав несколько глубоких вдохов, сказал: “Еще неизвестно, как придется над Кордильерами ночью, дорогуша… Там кислород обязательно понадобится”.

Я хотел было тоже отключить кран, но Чкалов сурово отрезал:

— Вот этого уже не допущу! — и, открыв вентиль до отказа, пристроил на моем лице маску. — А Сашка держится! — крикнул он мне в ухо.

— Но вижу, что Чапаю приходится туговато. — Белякова мы называли Чапаем в связи с его службой в Чапаевской дивизии.

Чкалов прилег. Беляков прислал записку: “Идем с попутным ветром, скорость 200 километров в час”. Приятные сведения. Может быть, быстрее проскочим циклон.

Беляков разбудил командира, и они вдвоем, забравшись на резервный маслобак, переглядываясь через мое сиденье — один слева, другой справа, — стали думать, какой дать мне совет.

— Иди, Егор, прямо в пекло, тебе не привыкать! А что надули нас некоторые наши ученые, мол, верхняя кромка облаков в Арктике не превышает 3–5 километров, так мы же еще в 1936 году почувствовали, как неверно такое представление.

Беляков уточнил курс, и мы врезались в темные шевелящиеся пары жидкости с температурой минус 30°. Наш АНТ-25, вздрагивая от сильных восходящих и нисходящих потоков циклонической массы, стал терять высоту.

Чкалов и Беляков, по очереди пользуясь одной кислородной маской, не отходили от меня, понимая, что от этого “слепого” полета зависит многое. Мы боялись, конечно, обледенения и напряженно глядели на кромки крыльев, ожидая очередного приступа слепой стихии. Самолет швыряло, словно щепку, я еле справлялся с полетом вслепую, покрылся потом от физической нагрузки.

Через некоторое время, разбирая трагический полет Леваневского, Байдуков не раз вспомнит эти минуты, когда минуты для экипажа кажутся часами. Уж он-то знал, что многие катастрофы происходили из-за обледенения самолета, когда машина становилась куском льда и, бывало, разламывалась в воздухе на части.

— Нельзя дальше так лететь, — с трудом прокричал мне Чкалов. Я и сам видел, что за час полета образовался толстый слой льда, который ухудшает профиль крыла и сильно перегружает самолет.

— Пойдем вниз! — крикнул я друзьям и решительно убавил мощность мотору. Ничего не поделаешь, обледенение заставило уходить вниз с высоты 5750 м еще и потому, что антиобледенительная жидкость для винта была вся израсходована. Я сбавил обороты до минимума и перевел АНТ-25 в крутое планирование, не подозревая, что делаю грубую ошибку, последствия которой чуть не оказались роковыми для всего экипажа. Я думал, что при этом режиме работы двигателя будет достаточно тепла выхлопных газов для подогрева конца дренажа водяной системы охлаждения мотора.

На самом деле конец пароотводной трубки прихватил мороз, и система водяного охлаждения превратилась в замкнутый контур. На высоте 3150 м я выскочил из облаков и, увеличив обороты мотору, перевел АНТ-25 в горизонтальный режим, надеясь, что при нолевой температуре самолет быстро освободится от опасного льда. Но эти надежды мгновенно улетучились. Обледеневшее стекло кабины летчика вдруг обдало большим количеством воды, которая быстро превратилась в лед. Но откуда вода? Что показывает водомер? Неужели лопнул расширительный бачок системы водяного охлаждения?

Я закричал во всю мочь, чтобы мне дали финку. Командир подскочил и подал охотничий нож. Через боковую форточку я очистил небольшой кусочек поверхности лобового стекла кабины пилота и, к своему ужасу, увидел, что водомерный штырь (“чертик”) скрылся. А это означает, что головки цилиндров мотора частично оголены и двигатель может заклинить в ближайшее время, если не выключить зажигание.

Я, сбавив обороты мотора, стал бешено работать ручным насосом, чтобы заполнить водяную систему. Но помпа не качала. Воды в резервном водяном бачке, очевидно, не было. Беляков встал со своего места, открутил винт бачка запасной воды и обнаружил, что он уже пуст. Чкалов кинулся к баулам с пресной водой, но они промерзли, и только небольшое количество жидкости оказалось в середине сосудов. Эти незамерзшие остатки слили в бачок, помпа по-прежнему не работала, хотя я качал интенсивно и резко.

Вдруг мне пришла в голову мысль использовать резиновые шары-пилоты, куда каждый из троих сливал свою мочу. Это требовал наш милый доктор Калмыков, утверждая, что ее нужно сберечь для анализов после полета. Я крикнул командиру, и он вместе с Сашей привнесли эти шары-пилоты и все слили в бак. Ручной насос стал туго закачивать жидкость.

Самолет постепенно планировал в зоне “полюса неприступности”, освобождаясь от льда. На высоте 1500 м я увидел красный “чертик”, что говорило о полностью заполненной системе охлаждения жидкостью.

Беляков сообщил мне, что кислорода осталось в запасе на 1 час. Что делать? Зову командира и штурмана. Обсуждаем дальнейшие действия. Беляков принес карту со вторым вариантом маршрута, который был разработан нами до вылета. Согласно этому варианту, следовало немедленно повернуть вправо, лететь поперек Скалистых гор, чтобы достичь Тихого океана до наступления ночи.

— Только так, Егор! — говорит бледный, усталый Валерий.

— А мы с Сашей ляжем, чтобы все остатки кислорода тебе… Понял?

— Да вытерпите вы? Может, сядем в Канаде?

— Ты за нас не беспокойся! Давай разворачивай к Тихому…

Вспоминаем слова Сталина: “Не гоняйтесь за рекордами! Важно пройти всю Арктику через полюс и спокойно сесть, если возможно, в США или Канаде”».

Они сели в Америке на военном аэродроме Портленда, и с этого момента их имена стали рядом с именами Нансена, Амундсена, Стефансона, Линдберга, Берга, Поста, Хэтти, Вилкинса, Кларенса, Чемберлина, Амалии Эрхард и других.

Тайна гибели экипажа Леваневского

Вслед за экипажем Чкалова через несколько дней в Америку полетел экипаж Громова. Как и первый полет, он завершился блестяще, весь мир рукоплескал русским летчикам. Эти успехи не давали покоя автору идеи полетов через Северный полюс Леваневскому. У него оставался шанс доказать всем, что кратчайший путь через Северный полюс возможен не только для спортивных рекордов, но и для коммерческих полетов. К его голосу прислушивались, он был не только Героем Советского Союза, но и Героем Америки (в 1933 году Леваневский спас американского летчика Джимми Маттерна, потерпевшего аварию на Чукотке при совершении кругосветного перелета. А в 1936 году он вместе сo штурманом Виктором Левченко совершил на американском самолете перелет Лос-Анджелес — Москва). Сама идея Сталину понравилась. Во-первых, такой полет показал бы миру возможности советской авиации и продемонстрировал возрастающий оборонный потенциал Советской России. По сути, мотивы этого перелета очень напоминали мотивы, которыми руководствовалось cоветское правительство давая добро на плавание «Челюскина»: Северный полюс покорен и теперь через него можно летать в Америку, как на Нижегородскую ярмарку.

Когда Чкалова спросили о том, как он решился лететь на одном двигателе, то он ответил:

— Риск такого полета составлял 100 процентов, но на четырех двигателях он будет составлять 400 процентов.

Несмотря на заключение О.Ю. Шмидта о вероятности удачи перелета через полюс, на сухопутном четырехдвигательном самолете, равной половине, и возможности оказания помощи экипажу в случае аварии, близкой к нулю, подготовка к перелету продолжалась.

Лететь через полюс на купленнoм в Америке гидросамолете «Уолти-1‑А», который Леваневский только что перегнал через Аляску и Сибирь в Москву, не представлялось возможным, и он выбрал четырехмоторный дальний бомбардировщик ДБ-А конструкции В. Болховитинова с моторами А. Микулина М-34РНБ мощностью 850 л.с. Первый полет этого самолета состоялся 2 мая 1935 года. На летных испытаниях было выявлено немало недостатков, и запланированную на 1936 год головную серию по выпуску этих бомбардировщиков заморозили. Вот как восстанавливает хронику событий тех лет, саму подготовку и полет один из составителей книги о Леваневском Евгений Костарев.

«В первых числах июня 1937 года по дороге на завод Байдуков, посоветовавшись с Чкаловым, пригласил Леваневского лететь с ним на АНТ-25 командиром. Самолета у него нет, а он автор идеи перелета через полюс. Но Сигизмунд Александрович, будучи человеком твердым, повторил, что своего решения об отказе от одномоторного самолета он не изменил…

Когда на заводе ему открыли ангар и Сигизмунд увидел самолет, он им залюбовался. Байдуков попросил приехать Болховитинова, сказал, что на машину нашелся “покупатель”.

— В чем дело? — спросил Болховитинов сразу по приезду.

— Дело пустяк, — попросил отшутиться Байдуков. — Герой Советского Союза Леваневский хочет лететь на вашей машине через полюс. Ну, в Америку сразу, наверное, не получится, а на Аляску — точно. А потом через Канаду можно уже и в Штаты.

— Да вы что!!!

Болховитинов (да и Байдуков тоже) резко отрицательно отнесся к идее использования единственного ДБ-А, проходящего летные испытания, для трансполярного полета. Это был экспериментальный военный бомбардировщик, совершенно не приспособленный к полетам на Севере. Но Байдуков, помня приказ Ворошилова, тут же позвонил наркому авиационной промышленности М. Кагановичу, обрисовал ситуацию, сказал, что конструктор категорически против. Нарком потребовал к телефону Болховитинова и устроил ему форменный разнос. Стало ясно, что решение наверху уже принято и обратного хода нет. А самолет‑то был экспериментальный. На ДБ-А многое делалось впервые, поэтому и мороки хватало. Трясло все — и крыло, и центроплан, и оперение. Много хлопот доставалось из-за флетнера (пластина на задней кромке руля, помогающая снять нагрузки со штурвала). Крепление двигателей не заладилось из-за слишком жестких моторам. Из-за этого вечно лопались какие-то трубки, текли радиаторы, и механикам частенько приходилось ремонтировать двигатели в полете. А как только двигатели перегревались, отказывали свечи, и летчикам приходилось лететь на трех моторах, попеременно давая отдохнуть четвертому. В ходе летных испытаний не раз возникали аварийные ситуации. Так, 11 марта 1936 г. на высоте 2000 метров из-за прекращения подачи горючего отключились все четыре мотора, и только самообладание и хорошая реакция летчиков, переведших самолет из набора высоты в горизонтальный полет, позволили избежать аварии. 21 мая 1936‑го на 67‑й посадке из-за производственного дефекта подломилась стойка шасси. Эти и другие дефекты оперативно устранялись заводской бригадой. Перечень недостатков ДБ-А состоял из 38 пунктов. Здесь же у ангара Байдуков познакомил Леваневского с ведущим заводским летчиком-испытателем этой машины Кастанаемым, который согласился тут же показать машину в полете. Одетый с иголочки, с внимательным и пристальным взглядом, Леваневский производил впечатление хорошо воспитанного аристократа. Пока шла подготовка к полету, он был очень сдержан и молчалив. Видимо, позиция Болховитинова и Байдукова его огорчала. Кастанаев поднял самолет, набрал высоту, потом спикировал для набора скорости и над аэродромом на небольшой высоте заложил очень крутой вираж — крылья поставил почти перпендикулярно к земле, под углом 90 градусов. Оглушив аэродромный персонал ревом четырех форсированных моторов, он круто пошел вверх. Самолет был пустой, заправленный только для демонстрации. Кастанаеву легко удавались эффективные фигуры, не свойственные для тяжелого бомбардировщика. Наблюдая за полетом, Леваневский преобразился. Никто не ожидал от молчаливого гостя столь бурной реакции. Самолет еще не приземлился, а Леваневский сиял, излучая восторг, и буквально бросился к Болховитинову. “Дайте, дайте мне эту машину! Такое показать американцам! Им это не снилось!” Действительно, машин такого класса у американцев не было. Они еще только начали создавать первую “летающею крепость” — “Боинг-17”. Леваневский знал американскую технику того времени и, когда увидел такой тяжелый и элегантный самолет в воздухе, понял, что этой “новинкой” можно удивить кого угодно. Такой машины, несмотря на ее недостатки, еще не было ни в одной стране. ДБ-А по своим характеристикам, полученным во время заводских испытаний, значительно превосходит ТБ-3 и наиболее близкий к нему зарубежный четырехмоторный бомбардировщик “Фарман-222”.

На следующий день Леваневский был в Кремле. Затем туда вызвали и Болховитинова. Было объявлено, что правительство удовлетворило просьбу Леваневского и разрешило совершить на ДБ-А перелет по маршруту Москва — Северный полюс — Аляска. Самолету присвоили индекс полярной авиации Н-209 и позывной “РЛ” (Реле, т. е. Радио Леваневского)…»

Страна Советов одной из первых в мире начала создавать тяжелые транспортные самолеты. В начале 30‑х гг. ХХ века в небо поднялся четырехмоторный бомбардировщик А.Н. Туполева ТБ-3 (АНТ-6). Цельнометаллический гигант был сделан по передовой для того времени технологии — с обшивкой из гофрированного алюминия, прочность и жесткость которого существенно выше, чем у гладких листов. Но такая обшивка имела существенный недостаток: она резко увеличивала сопротивление за счет большой площади так называемой «смачиваемой» поверхности. «Гофры» значительно снижали дальность и скорость полета. Поэтому с появлением прочного и жесткого дюралюминия представилась возможность создавать тяжелые самолеты нового поколения — с гладкой обшивкой. Одной из первых таких машин стал дальний бомбардировщик, спроектированный конструкторской группой (около 20 человек) Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского. Возглавлял этот коллектив талантливый конструктор, начальник кафедры дипломного проектирования, инженер В.Ф. Болховитинов. Сотрудники КБ и заводские летчики знали о подготовке чкаловским и громовским экипажами перелетов на двух туполевских самолетах АНТ-25 через Северный полюс в США. Но это были полеты на завоевания абсолютного рекорда дальности. В КБ Болховитинова возникала идея свершить такой же межконтинентальный перелет на ДБ-А, но уже с коммерческой целью, т. е. с грузом. Во время испытательных полетов удалось установить 4 мировых рекорда. Именно рекорды привлекли к ДБ-А внимание Леваневского. Этот самолет мог стать этапным — вслед за АНТ-25.

Один из руководителей Главсевморпути Н.М. Янсон перед новым, третьим по счету (после триумфа Чкалова и Громова) перелетом через Северный полюс Леваневского написал письмо Сталину с просьбой принять летчика для обстоятельного разговора о будущем полете. В своем письме Янсон дал Сталину развернутую и откровенную характеристику личности Леваневского. Он отметил его высокую профессиональную культуру, осмотрительность, исполнительность, храбрость, силу воли, но подчеркнул и отрицательные качества Леваневского: чрезмерное упрямство, импульсивность, огромное самолюбие — черта, опасная для летчика, особенно полярного. В своей профессии Леваневский был незаурядным, активным, решительным и не склонным к сантиментам летчиком, всегда находившим выход из любого положения. Ему принадлежала идея всего предприятия. Полет через полюс стал для него делом чести, смыслом жизни, и он решил добиться его любыми способами. Когда в 1935 г. не получился первый разрекламированный перелет через полюс на АНТ-25, он, видимо, сумел убедить Сталина, что второй будет успешным наверняка. Сталин, как политик, отлично понимал, что герои цветут, питаясь кислородом популярности и всенародной любви. Неудачу и опалу они переносят крайне мучительно. Леваневский долго казнил себя за поспешное решение повернуть назад в 1935 г. Исхудал, глаза ввалились. Щадя самолюбие Леваневского, Сталин разрешил ему повторить перелет через полюс на другом самолете. Сталин ему симпатизировал — Леваневский был его любимым летчиком. Поэтому Сталин опять всячески способствовал Леваневскому, хотя поначалу и возражал против нового перелета в 1937 году — по мнению вождя, не следовало показывать американцам новый советский бомбардировщик. Возможно, Сталин отдавал должное былым заслугам Леваневского во время Гражданской войны и разрешил потом ему взять любой самолет. Пилоту пообещали, что он полетит третьим после Чкалова и Громова. С 1933 г. по август 1937 г. Леваневский совершил больше всех межконтинентальных перелетов. Четыре раза летал между Чукоткой и Аляской — над Беринговым морем — удачно, один — через полюс — неудачно. Теперь ему предстояло лететь через полюс второй раз. Он приземлялся и взлетал в необитаемых местах Аляски, Канадской Арктики, советского арктического побережья. Он, кстати, стал прототипом героя романа В. Каверина «Два капитана» — Сани Григорьева. Кроме авиации Леваневский любил езду на мотоцикле, охоту, кинооператорство, рыбную ловлю, книги и музыку. Вторым пилотом был назначен майор Н.Г. Кастанаев, в недавнем прошлом летчик-испытатель НИИ ВВС РККА. Кастанаев мечтал совершить на ДБ-А перелет по маршруту Москва — Хабаровск без посадки. Но Леваневский опередил его, предложив полететь через Северный полюс на Аляску. Кастанаев сразу же согласился и ради этого даже смирился с имевшимися дефектами конструкции самолета ДБ-А, старался не замечать их. Видимо, это и послужило причиной того, что Кастанаев в отчете по заводским испытаниям основным недостатком выделил плохой обзор из кабины летчиков. Николай Кастанаев был невероятно силен, любой скульптор с удовольствием взялся бы лепить с него Геркулеса: ему не пришлось бы использовать силу воображения, а оставалось просто копировать. Между тем, по словам самого Николая, он никогда не занимался физкультурой и спортом. Но после первого полета в Мелитополь Леваневский изменил свое отношение к Кастанаеву.

— Он боится летать в облaках, — говорил он о своем втором пилоте. — Старательно обходит каждое облако. Нет, это не то. Но другого нет, кто лучше его знает этот самолет.

Штурманом был назначен известный полярник, флаг-штурман авиации Балтфлота и верный друг Леваневского — В.И. Левченко. Он оказал наибольшую помощь конструкторам самолета ДБ-А в установке навигационного оборудования. Был он крепкого сложения, общительный и веселого нрава, любил играть на гитаре и петь украинские песни, которых знал бесчисленное множество.

Кандидатуру бортмеханика Н.Н. Годовикова предложил Кастанаев. Он сказал Болховитинову, что это единственный человек среди заводских работников, который в этой машине изучил все, прекрасно чувствует моторы, мгновенно разбирается в капризных маслосистемах, бензобаках и, если надо, доползет в самое недоступное место. Годовиков же лететь не хотел категорически. Он не стремился ни к славе, ни к орденам. Они у него уже были, да и в США он уже побывал вместе с конструктором Горбуновым в 1934 г. — знакомились с американскими авиазаводами. Но самое главное — он любил свою семью, в которой было 7 детей, по другим данным — 10 детей. Однако отказаться Годовиков не мог — он понимал, что в экипаже будет единственным, кто знает все механизмы самолета и способен выполнить обязанности бортинженера. Что же еще заставило его принять предложение Кастанаева? Все, кто хорошо знал Николая Николаевича, считали, что согласился он только из-за своей скромности и застенчивости. У него не хватило мужества отказаться. Верх взяли ложные опасения: как бы не посчитали за труса.

Вторым бортмехаником был назначен опытный полярник Г.Т. Побежимов. В 30‑х гг. в Арктике он летал с такими летчиками, как В.С. Молоков, М.И. Козлов, А.Д. Алексеев. В июле 1936 г. В.С. Молоков и Г.Т. Побежимов на гидросамолете «Дорнье-Валь» с индексом полярной авиации Н-2 совершили исторический 26 000-километровый перелет по маршруту: Красноярск — Якутск — Охотск — о. Врангеля — Москва — Красноярск. В том же году Побежимов, Леваневский и Чечин — другой авиамеханик — выезжали в США для закупки гидросамолетов. После этого Григория Трофимовича включили в экипаж Н-209. Побежимов — человек, удивительно преданный делу, увлеченный им. Никогда не унывающий, общительный, он располагал к себе открытым, добрым характером. Был он простым и скромным человеком.

Радистом — испытатель радиоаппаратуры для самолетов АНТ‑25 и Н‑209 Л.Л. Кербер. В процессе подготовки вместо Кербера в экипаж позже других был включен один из лучших радистов ВВС инженер НИИ ВВС, воентехник 1‑го ранга Н.Я. Галковский — давний знакомый Леваневского и Левченко по севастопольской школе морских летчиков. Уговаривал Леваневский лететь радистом Кренкеля:

— Чего тебе сидеть с Папаниным на льдине? Тут одни сутки — и сверли дырку в пиджаке для Золотой Звезды.

Вот в этом и проявилось та легкость и пренебрежение к предстоящему полету Леваневского. Подумаешь, двое уже слетали, и трасса не сложнее, чем перелет Москва — Ленинград. Но Кренкель отказался. После того как было принято решение о трансполярном беспосадочном межконтинентальном перелете, началась подготовка самолета и его экипажа. Ответственность за организацию перелета возлагалaсь на наркома оборонной промышленности М.Л. Рухимовича, М.М. Кагановича, Алксниса и Янсона. Рухимович был назначен представителем правительственной комиссии по организации перелета СССР — США. В первой декаде июня он выпустил постановление, в котором говорилось следущее: «Перелет через Северный полюс на самолете конструкции тов. БОЛХОВИТИНОВА совершать на первом экземпляре, как имеющем около 200 часов налета». Было рекомендовано до вылета самолета по маршруту через Северный полюс провести тренировочные полеты внутри Союза. Дефекты, замеченные во время полетов, исправлялись ночью. Такая спешка объяснялась коротким сроком, отведенным на всю подготовку, — 1,5–2 месяца.

Военный бомбардировщик предстояло подготовить для полетов в высоких широтах. Главные разработчики всех заводов получили указания считать задания группы Болховитинова самыми первоочередными. К группе Болховитинова были прикомандированы уполномоченные Глававиапрома и ВВС. С Н-209 сняли стрелковые установки, изменили остекление носовой кабины, в которой размещались штурман и радист, над пилотской кабиной установили астролюк для солнечного указателя курса в виде стеклянной полусферы. Сняли кабину кормового стрелка. В большом бомболюке установили дополнительный бак, вмещающий 2 т горючего, и коммерческий груз. Приборы и радиооборудование на самолете компоновали Черток, Чижов и инженеры Горьковского и Московского радиозаводов. В кабине штурмана освободилось место от прицелов, бомбосбрасывателей, пулемета и переднего стрелка. Было решено, что бортрадист будет находиться здесь вместе со штурманом. Инженеры установили в кабине штурмана вторую радиостанцию, облегченную, без диапазона длинных волн, и оборудовали место радиста. Новая мощная радиостанция «Онега» (по другим данным, «Омега») разместилась в хвостовой части, в специально утепленной и шумозащищенной кабине радиста. Самолет оснастили новыми форсированными двигателями с турбокомпрессами (с наддувом) АМ-34ФРН по 900 л.с., прошедшими двухсотчасовые стендовые испытания.

Вспоминает бывший заместитель А. Туполева, лауреат Ленинской премии, доктор технических наук Леонид Львович Кербер: «…особенно яркая барская натура Сигизмунда Александровича раскрылась в таком эпизоде. Когда мы в Монине занимались подготовкой, возник на первый взгляд простой вопрос: в какие цвета красить самолет? Леваневского с нами еще не было, и его запросили через комиссию по дальним перелетам. Пришел ответ: “В мои цвета”. И все. Без каких-либо разъяснений, как будто всем это было известно. Начались поиски ответа на “архиважный” для дела вопрос, что это за “его цвета”. Через родственников удалось выяснить, что у него есть фамильный герб из двух цветов — красного и синего. Я помню, с какой обстоятельностью и скрупулезностью готовились машины для Чкалова и Громова, какая борьба шла за сокращение веса. А здесь пришлось перекрашивать весь самолет. Причем красный и синий цвета легли на старую краску военного образца — сдирать ее не было времени. Только эти “малярные” работы дали двести лишних киллограмов…»

Но, по воспоминаниям Героя Советского Союза генерал — полковника авиации Г.Ф. Байдукова, Николай Кастанаев совершенно не умел летать «вслепую». В грозовых фронтах и плотной облачности он пилотировал очень неважно. Но ведь скоро Кастанаев полетит через Северный полюс в Америку, и на этом пути ясного неба не будет…

Леваневский долго вырабатывал маршрут полета. Остановился на следующем варианте: Щелково — Архангельск — Баренцево море. Рудольфа (Земля Франца-Иосифа) — географический полюс — вдоль 148‑го меридиана пролететь над районом полюса относительной недоступности — Фербэнкс (Аляска, США). В Фербенксе машина должна была дозаправиться и следовать далее в Эдмонотон (Канада) — Чикаго — Нью-Йорк с посадками в Эдмонтоне, Чикаго, и Нью-Йорке. Решение о продолжении полета будет принято после перелета в Фербэнкс. Допускалась и посадка в Торонто.

Испытатели надеялись воспользоваться преимуществом этого самолета в скорости, которое он получил благодаря мощи четырех моторов. К концу испытаний скорость самолета Н-209 в полтора раза превышала скорость АНТ-25, значит, межконтинентальную трассу можно преодолеть быстрее чкаловского и громовского экипажей. Болховитинов высказывал свои соображения по организации будущих коммерческих полетов: «Сократив маршрут на 1000 километров, сделав, например, промежуточную посадку в Архангельске или Амдерме, наш самолет смог бы взять на борт 25 пассажиров за счет части запасов горючего. Значит, недалеко то время, когда начнутся регулярные трансарктические рейсы и первые пассажиры, которые вечером сядут в самолет, через 30 часов опустятся на аэродроме Фербэнкса…”

Конструктор предполагал после перелета улучшить машину: изменив винтомоторную группу, увеличить дальность полета. 31 июля 1937 года было принято очередное постановление Политбюро о перелете экипажа Леваневского на самолете ДБ-А по маршруту Москва — Северный полюс — США. В постановлении говорилось о получении Наркоматом иностранных дел разрешения для полета над странами в соответствии с намеченным маршрутом, об отпуске средств в размере 2 500 000 рублей и иностранной валюте —75 000 долларов.

Аккуратов со всем экипажем самолета Н-169, дежурившим на о. Рудольфа, где была полярная база для охраны дрейфа станции СП-1 и попутно для «охраны» перелета Леваневского, узнали это и сразу дали в Москву радиограмму о том, что полет совершать поздно — время для старта самолета Н-209 выбрано неудачно. Но их не послушали… Слава к тому времени сильно испортила характер Леваневского, он стал нетерпим к чужому мнению. Техсостав на аэродроме его не любил и сторонился. Что делать… Несомненно, Сигизмунд Леваневский был отличным летчиком и опытным полярником, но, по мнению многих «стариков», ему не хватало педантичности, интуиции и летного мастерства Громова. Леваневский это знал, хотя из-за надменного самолюбия не желал в этом признаваться даже самому себе, а своим коллегам говорил, что Громов из той породы людей, которым «всегда везет». Аэродром Леваневский посещает чрезвычайно редко, со всеми участниками будущего перелета держится как бы отчужденно и даже свысока… Во всяком случае, спайка, так необходимая в экипаже вообще, а при выполнении такого ответственного задания особенно, по мнению Годовикова, отсутствовала. Если в чкаловском и громовском самолетах экипажи были дружными, то спаянности экипажа Леваневского во многом мешала высокомерность самого командира. Между Леваневским и экипажем всегда существовала определенная дистанция. Например, во время обеда Леваневский со своим верным штурманом Виктором Левченко всегда сидели за одним столиком, остальные — за другим. За руку он здоровался только со вторым пилотом и тем же штурманом. Детали мелкие, но достаточно красноречивые. Накануне перелета Леваневский был в гостях у Леонида Утесова, и перед уходом они вместе спели популярную в те годы песню:

Лейся, песня, на просторе,

Не скучай, не плачь, жена,

Штурмовать далеко море

Посылает нас страна…

Перед вылетом Леваневский, Кастанаев и Левченко были в ЦК, и там их спрашивали: есть ли какие-нибудь сомнения, все ли готово? Командир доложил, что самолет и экипаж готовы к старту. В Фербэнксе ждали Н-209 с нетерпением. Губернатор Аляски приказал заготовить для советского самолета 10 тонн бензина и горячую встречу. Все население Фербэнкса собиралось прийти на аэродром встречать русских летчиков. Экипаж Леваневского явился на аэродром празднично одетым — Леваневский и Годовиков в галстуках. Сам Леваневский был в черном модном костюме, белой накрахмаленной рубашке в тонкую полоску, на ногах хромовые черные полуботинки. Высокий, голубоглазый, большелобый, красивый и немногословный человек, который очень нравился женщинам… Меховая одежда была погружена про запас. Еще в 1935 году изготовили и испытали несколько вариантов теплого летного обмундирования. Выбирали такое, чтобы в нем не замерзать в Арктике, чтобы оно легко снималось, было удобно в работе и одновременно элегантно. Остановились на таком комплекте: комбинированный кожаный костюм — брюки и куртка из тонкой кожи коричневого цвета с шелковой подкладкой, а для утепления между подкладкой и кожей имелась прокладка из гагачьего пуха; кожаный шлем с наушниками, с тонким слоем меха, под который надевался тонкий шелковый подшлемник; две пары перчаток — обычные шерстяные и кожаные меховые с крагами. Под кожаный костюм вместо военного обмундирования предусмотрели штатские костюмы, на ноги — коричневые или черные полуботинки, заказанные в ГУМе, а поверх них — кожаные боты с цигейковым мехом и с застежкой на молнии (унты).

Такой комплект был сравнительно легким и очень теплым. Он не стеснял движений, а если становилось жарко, летчик мог легко снять куртку, кожаные брюки и кожаные, с мехом, боты. Молодые девушки преподнесли летчикам цветы. Коммерческий груз состоял из дорогой сибирской пушнины. Он был упакован в мешки из прорезиненной ткани и нестандартные герметические банки. Никаких ящиков с выжженными надписями и бочек с бензином на борту не было. Много груза взял Леваневский не для коммерческих целей, а для раздачи американскому народу в виде подарков и сувениров русских умельцев, которые американцы, как знал Леваневский, обожают. Туда входили: деревянная лаковая посуда, ковши, шкатулки, бочонок с черной осетровой икрой, почта — около 200 писем с прекрасными марками, комплекты московских газет. Погрузили в самолет и чемоданчики с личными вещами, документами и деньгами. Также считают, что на борту самолета находилcя секретный государственный груз — золото, которое предназначалось для продажи в Америке, и 7 почтовых марок — каждая из которых сегодня оценивается в 1 миллион долларов США. На сегодня таковых осталось всего 3 экземпляра в мире. Предполагается, что в личных вещах Леваневского могли находиться первые почтовые марки с изображением первых Героев Советского Союза. На одной из них — изображение самого Леваневского, участвовавшего в спасении экспедиции челюскинцев.

Члены экипажа Н-209 еще раз придирчиво осмотрели самолет, снаряжение и грузы с целью отказаться от всего лишнего, чтобы иметь возможность заправить больше горючего. Сократили даже аварийный запас продовольствия с 60 дней до 45 (30 мешков по 6 кг), взяли только четыре меховых спальных мешка, хотя должны были шесть, но заправили лишнюю сотню литров горючего. Видимо, Леваневский надеялся не на спасателей, а на себя. На случай аварийной посадки в океане в фюзеляж поместили надуваемые воздухом матерчатые мешки. Самолет накатывали на весы-динанометры: экипаж со всем снаряжением тянул на полторы тонны, а взлетный вес самолета переваливал за допустимый предел — 35 тонн.

За два часа до отлета к Леваневскому подошел молодой чекист с письменным приказом наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова передать жене президента США Ф. Рузвельта, Элеоноре, подарок И.В. Сталина — две шубы и банку черной икры. Гостинцы были упакованы в большую опечатанную картонную коробку, которую принял и погрузил в кабину самолета штурман Виктор Левченко.

Перед стартом Леваневский сказал друзьям, что в этом перелете возвращаться назад не будет, как это было в 1935 году, а пойдет до конца. Внешне он выглядел совершенно спокойным, смеялся, улыбался, шутил, крепко жал всем руки, от души обнимался, был в прекрасном настроении, что с ним случалось редко. Только близко знавшие его люди видели, каких усилий ему стоило внешнее спокойствие. В настроении же членов экипажа чувствовались какая-то подавленность и тревога, какая-то обреченность. Почти у всех были невеселые лица. Кастанаев примерял новые ботинки и приговаривал: «Будет, в чем по льду от медведей бегать!» Он прекрасно знал обо всех изъянах конструкции самолета: его неустойчивость, моторы, на которые нельзя положиться…

— Прощай, Егор, — сказал Виктор Левченко, протягивая руку Байдукову. — Прощай навсегда. Вот если бы ты с нами был, тогда бы еще…

Николай Кастанаев — то же самое:

— Знаешь, если честно — уверенности никакой нет. Мало тренировались.

— Вы все варианты отрабатывали с моторами на случай отказа? — спросил его Байдуков.

— Нет.

— А как же Леваневский?

— Да мы его почти не видели. Он в последний момент появился. Дам ему провозной до Америки…

Николай Николаевич Годовиков — старейший и опытный механик авиационного завода имени Горбунова, где строился ДБ-А, — обнял Байдукова и поцеловал в щеку:

— Прощай, Егор, наверное, больше не увидимся…

— Да ты что?! — пытается его подбодрить Байдуков.

— Столько детей наделал, а теперь чушь порешь!

Курганову же Леваневский, прощаясь, тихо сказал:

— Вот вместо вас летит таинственная коробка, — напоминая о посылке энкавэдешника.

А бортрадист Галковский своим знакомым сказал, что летит на смерть…

У всех летчиков сильно развита интуиция. Экипаж чувствовал предполетную гонку, недостаточную подготовку к трудному перелету и понимал весь риск этого предприятия. Знал ли экипаж о предстоящих трудностях? Несомненно. Из шести участников перелета — четверо были ветеранами Арктики. «Шарика была, шарика нету», — сказал свою любимую поговорку Годовиков и, пожав руку Чертоку, стал подниматься в самолет. «До свидания, счастливо Николай Николаевич!» крикнул Черток. Но Годовиков махнул рукой, отвернулся и исчез в фюзеляже. Потом неожиданно появился в темном проеме входного люка и, крикнув: «Прощай, Борис, шарика нету!» и скрылся окончательно. Он был, по-видимому, убежден в неудачном исходе перелета. Он знал, что самолет экспериментальный и с ним были совершенно не знакомы четверо из шести членов экипажа. Более того, Леваневский появился только под занавес тренировочных полетов. В своих редких полетах на Н-209 Леваневский ни разу не взлетал с полным весом. Тренировочный полет он совершил к… Азовскому морю. Не в Архангельск, не к Новой Земле, а… на юг. Н-209 он знал плохо, у него не было необходимого опыта пилотирования таких тяжелых аппаратов. На что он надеялся? Видимо, на свое бесспорное мастерство, ведь для летчика любой полет связан с риском — это его работа, поэтому и не вникал в премудрости подготовки. А она была стремительной, непродуманной, бессистемной, очень похожей на штурмовщину. Сам Леваневский был очень недоволен ходом подготовки. Все ему не нравилось. Да и впрямь что-то не ладилось. Шалили моторы, летели патрубки. Он приезжал, жаловался Мехлису, ругал на все корки Туполева… Что же касается бортмеханика Григория Трофимовича Побежимова, несмотря на его опыт и профессионализм, он никогда не имел дела с моторами АМ-34ФРН, которые стояли на самолете Н-209. Кастанаев не умел пилотировать в облаках и в дальних перелетах ранее участия никогда не принимал, у Левченко с Галковским что-то не заладилось с методикой ориентации… А лететь-то предстояло тысячи километров над безлюдным, почти не исследованным пространством и на экспериментальном самолете. Когда В.П. Чкалов уже после аварии Н-209 узнал о настроении экипажа перед стартом, он рассвирепел и набросился на Байдукова за то, что тот не позвонил Сталину и не настоял на отмене полета…

А пока все ждут старта самолета. Возбужденный и счастливый Леваневский прощается с Байдуковым, Самойловичем и последним по приставной металлической лесенке поднимается в самолет. Но, заняв свое место за штурвалом, мрачнеет и вздыхает. Захлопывается входной люк. Болховитинов договорился заранее с летчиками, что поднимать и вести самолет первые часы будет второй пилот Кастанаев, поэтому за штурвал на командирское место сел он. Рядом с ним на правом сиденье — Леваневский. Все правильно: Кастанаев лучше знал машину, а удачный старт — половина успеха. В момент взлета Н-209 непосредственные участники его подготовки воентехник А. Торубанов и Б. Черток вдруг ясно увидели, как правый мотор самолета задымил.

Н-209 шел вверх над лесом, оставляя дымный след правого крайнего мотора. Медленно набирая высоту, тяжело нагруженная машина взяла курс на север и вскоре скрылась за горизонтом. Так начался третий (после экипажей В. Чкалова и М. Громова) межконтинентальный трансарктический перелет из СССР в США через Северный полюс. Только теперь самолету Н-209 предстояло впервые в истории доставить за океан коммерческий груз. Весь полет был затеян для проверки возможности воздушного международного сообщения через полюс, т. к. это самая кратчайшая трасса между СССР и США. К тому же, это показало бы всему миру, что Северный полюс освоен советскими летчиками на любом типе самолета.

12 августа в районе Северного полюса дул сильный ветер и шел мокрый снег. В.И. Аккуратов, находившийся в то время на острове Рудольфа Земли Франца-Иосифа с экипажем четырехмоторного самолета АНТ-6 «Авиаарктика» (Н-169), свидетельствует:

«К вечеру 12 августа сильно запуржило. Потоки колючего снега с диким, выматывающим душу воем обрушились на остров Рудольфа. Все утонуло в белой мгле, яростном свисте и грохоте ломающихся льдин. Стены полуразрушенной радиорубки, где мы находились, вздрагивали и стонали. Боялись, что они не выдержат бешеного напора ветра и вот-вот рухнут. Стало ясно, что командир Мазурук прилететь к нам не сможет…» Это надвигался мощнейший циклон, зародившийся над Гренландией. По вертикали его плотная облачность, до предела насыщенная кристаллами снега, зарядами электричества и потоками ураганного ветра, достигала высоты 7000 метров и превышала потолок Н-209. Этот циклон выскочил неожиданно, а с Гренландии метеосводок советские полярники, находившиеся на о. Рудольфа, не получали. Циклон следовало обойти стороной, но в этих широтах плохо работают компаса, картушки вращаются и курс можно выдержать только по солнцу, которое, увы, было скрыто непроницаемой облачностью. Леваневский принял решение забраться выше облачности, вывел моторы на полную мощность и перевел самолет в набор высоты, но, жалея моторы, набирал высоту постепенно. Моторы ревут вовсю, но облачность все не кончается. Высота растет с каждой минутой. 3000… 3500…. Становится еще холодней. На высоте около 4500 метров экипаж надел кислородные маски. Это затрудняет движения, и нарастает усталость. Реже стали и радиограммы Галковского. Двигаться и говорить не хотелось. Из-за опасности кислородного голодания командир самолета ведет постоянную проверку и опрос своего экипажа о его самочувствии. Маски, надеваемые всеми членами экипажа, были в те годы далеки от совершенства. От них шли гибкие резиновые трубки к баллону, и стоило согнуть эту трубочку, а тем паче сложить пополам, как в маску переставал поступать кислород. Если человек начинал дремать и это случалось с ним во сне, то через 15–20 минут могла наступить смерть. Поэтому через каждые четверть часа проводился опрос всех членов экипажа. Переносное же кислородное оборудование на борту отсутствовало. Его просто не взяли…

За скупыми строчками радиограмм с борта Н-209 скрывалась напряженная борьба шести человек с пространством и стихией…

«03:16. Метео принял. Ждите 40 минут. Все в порядке».

«03:42. Все в порядке. Ждите».

«04:35. 3 часа 50 минут, долгота 44 градуса 20 минут, широта 74 градуса 50 минут. Слышим оба маяка хорошо. Однако к Рудольфу по маяку идти нельзя. Высокая облачность к востоку от 50‑го меридиана. Идем к земле Александры. Все в порядке. Самочувствие хорошее. Левченко, Галковский».

«04:58. 4 часа 43 минуты, широта 76 градусов 52 минуты, долгота 44 градуса 50 минут. Все в порядке. Левченко, Галковский».

«Я-РЛ. 5 часов 43 минуты. Высота 6000 метров. Температура воздуха –27 градусов (от холода лопается целлулоид). Все в порядке. Левченко».

Работая на полную мощность, моторы вытянули самолет на предельную для него высоту, и Н-209 снова выходит к солнцу. Таким маневром самолет ушел от обледенения, но условия работы экипажа ухудшились — усилился холод. За бортом –27 градусов, внутри самолета — чуть теплее. На этой высоте возрастает нагрузка и на моторы.

«06:44. 6часов 20 минут, широта 79 градусов 13 минут, долгота 51 градус 42 минуты. Перевалили фронт. Идем к Рудольфу по маякам. Как слышите? Все в порядке. Самочувствие хорошее. Левченко, Галковский».

Предполагалось, что о. Рудольфа Н-209 пройдет примерно в 08:00 московского времени, но самолета не было, он запаздывал. На о. Рудольфа непрерывно работал надежный радиомаяк, который можно было найти в любую погоду.

«08:30. Рудольф, я — РЛ. Дайте зону радиомаяка на Север».

«09:15. Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее. Галковский».

Эти две радиограммы были приняты на о. Рудольфа радистами Николаем Стромиловым и Борисом Ануфриевым. На о. Рудольфа расположена самая северная полярная станция в мире из находящихся на суше. Эту станцию освоили советские люди летом 1936 года. Земля Франца-Иосифа состоит из более чем 180 островов. Гористый и высокий остров Рудольфа — самый северный остров архипелага и самая северная точка суши СССР (теперь России). До Северного полюса от о. Рудольфа — 900 километров. Год на острове разделяется на 4 своеобразных сезона. С февраля по апрель и с августа по октябрь день и ночь чередуются так же, как и всюду. С мая по июль солнечный диск не опускается за линию горизонта, а с октября по февраль здесь властвует непроглядная тьма. Полярная ночь приносит свирепые бури и метели, длящиеся неделями. Сейчас о. Рудольфа охраняют российские пограничники ФПС при ФСБ РФ.

Полет над маяком экипаж Н-209 определил по изменению слышимости радиосигналов, но из-за воя ветра и пурги на о. Рудольфа полярники не слышали шума моторов Н-209 и не видели самолета. По-видимому, он прошел мимо Рудольфа, где-то стороной. Н-209 отклонился от намеченного курса. После прохождения 82‑го градуса северной широты у самолета стали ненадежно работать магнитный и гиромагнитный компасы. Как только появляется возможность опуститься ниже, экипаж тут же ее использует.

«11 часов 50 минут. По пути к полюсу в зоне маяка. Высота полета 5400 метров. Материальная часть работает отлично. Температура воздуха -28 градусов. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее. Как меня слышите? Галковский».

Позади Земля Франца-Иосифа. Впереди Северный полюс. Их непрерывно слушают радисты полярных станций советской Арктики, ледоколов и уже начали принимать на Аляске. Но облачность повышается, и самолет через 42 минуты вновь поднимается на предельную высоту.

«12:32. Я — РЛ. Широта 87 градусов 55 минут, долгота 58 градусов 00 минут. Идем за облаками, пересекаем фронты. Высота 6000 метров, имеем встречные ветры. Все в порядке. Материальная часть работает отлично. Самочувствие хорошее. 12 часов 32 минуты. Левченко, Галковский».

Получив эту радиограмму, Болховитинов разбудил дремавшего в штабе перелета Тайца, и они вместе, достав линейки, начали считать, сколько будет израсходовано горючего, если весь путь пойдет на высоте 6000 метров при встречном ветре. На высоте 6000 метров очень холодно, температура за бортом около –40 градусов. Кабина самолета быстро промерзает. Руки на штурвале даже в меховых перчатках коченеют. Стекла покрываются толстым слоем инея, в палец толщиной. Делается очень темно, и летчикам трудно определить пространственное положение. Все внимание приборам. Встречный ветер усилился и перешел в ураганный. Один за другим, как морские волны, набегают на самолет атмосферные фронты. Путевая скорость падает с каждым часом полета. По мере приближения Н-209 к вершине планеты путевая скорость уменьшилась из-за нарастания встречных ветров с 220 до 175 км/час. Скорость ветра на высотах 4–6 километров составляла почти 90 км/час (примерно 25 метров в секунду). Севернее о. Рудольфа стрелки компасов «гуляли» по шкале, отклоняясь на 60–90 градусов. Левченко ведет самолет по солнечному указателю курса. При подходе самолета к Северному полюсу слышимость радиостанции Москвы резко упала. С трудом прослушивались сигналы этой радиостанции. 12–13 августа 1937 года вся центральная часть Арктики была охвачена очень мощным циклоном, центр которого находился примерно в 300 километрах от полюса. Бортмеханики Н-209 следят за режимом работы моторов и снимают показания бензиномеров. Задача у них не легкая: получить, возможно, большую мощность при возможно меньшем расходе горючего. До полюса Н-209 оставалось 223 километра. Леваневский летит очень медленно. Встречный ветер гасит скорость. Но вот радист Галковский передает через 19 часов 25 минут после вылета радиограмму № 18:

«13 часов 40 минут. Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная от середины Баренцева моря, все время мощная облачность. Высота 6000 метров, температура –35 градусов. Стекла кабины покрыты изморозью. Сильный встречный ветер. Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке» (подписал весь экипаж.)

Текст той же радиограммы:

«Пролетаем полюс. От середины Баренцева моря все время сплошная облачность. Высота 6100 метров, температура –35 градусов. Стекла кабины покрыты изморозью. Ветер местами 100 км/час. Сообщите погоду в США. Все в порядке».

Кренкель зафиксировал прохождение полюса самолетом Н-209, и все папанинцы, находившиеся в то время на дрейфующей льдине в районе Северного полюса, слышали звук его моторов, но сам самолет не видели.

«Идут! Молодцы, идут вперед!» — с чувством глубокой радости и веры в благополучный исход говорили полярники острова Рудольфа…

А в штабе перелета, получив эту радиограмму, горячо зааплодировали. Находившийся в штабе перелета Б. Черток, когда услышал о минус тридцати пяти градусах, поежился и начал советоваться с товарищами о возможном отказе приборов и охлаждении аккумуляторов. Семен Чижиков и Альшванг подтвердили его опасения. По их мнению, в трубках масломеров, высотомеров, указателей скорости, бензомеров могли образоваться ледяные пробки.

4000 километров Н-209 преодолел за 19 часов 25 минут. Моторы самолета сожгли 10 тонн бензина, на 25 % превысив расчетную норму. Расход топлива составлял 2 кг/км. От полюса до побережья Аляски почти 2100 километров. При благоприятных условиях самолет Н-209 преодолел бы это расстояние примерно за 8 часов. Но ветер вдоль всего запланированного маршрута оказался встречным. Он значительно снизил скорость самолета. Миновав Северный полюс, Леваневский направил машину вдоль 148‑й параллели, в направлении г. Фербэнкса на Аляске. Если до полюса курс Н-209 лежал вверх, на север, то теперь самолет спускался вниз, на юг. Если до этого склонение составляло 25–30 градусов со знаком минус, то за полюсом оно стало равным плюс 150 градусов. Погода на Аляске, как считали синоптики, должна была быть лучше. Но тяжелый самолет попал в жестокий и глубокий циклон. Он летел в очень сложных атмосферных условиях в околополюсном пространстве, над верхним краем высокой сплошной облачности. Но в штабе перелета царило спокойствие, настроение у всех было приподнятым, ведь радиосвязь между командным пунктом и воздушным кораблем сохранялась устойчивой и проводилaсь в соответствии с заранее оговоренным планом. Настораживало лишь то, что, начиная от середины Баренцева моря, самолет шел в условиях сплошной облачности. И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала радиограмма Галковского, переданная им по микрофону голосом, русской речью, через 52 минуты после прохождения Н-209 полюса (за это время Н-209 преодолел примерно 120–200 километров):

«Аварийная. Высота 6200, отказал правый крайний мотор, снижаемся, входим в облачность, обледеневаем…»

Эту радиограмму приняли только в СССР, американцы и канадцы могли не понять русскую речь. Советские радиопеленгаторы перестали получать сигнал с самолета, когда он был уже за полюсом, примерно на 120–200 километров ближе к Аляске. В штабе перелета все тревожно переглянулись.

Вспоминает генерал-лейтенант в отставке Н.П.Шелинов. Тогда он был помощником начальника связи ВВС и отвечал за радиосвязь в этом перелете:

«Эта радиограмма меня потрясла: гибли люди, мои товарищи. Дежурства я не снимал, продолжал слушать эфир, но ничего достоверного принято не было».

Затем в 14 часов 32 минуты, через 20 часов 17 минут с момента вылета Н-209, с самолета передали, теперь уже ключом (морзянкой), вторую аварийную радиограмму, под номером 19:

«Отказал правый крайний из-за маслосистемы. Высота полета 4600 метров. Идем в сплошных облаках. Очень тяжело. РЛ. Ждите».

Даже на современных самолетах, когда при отказе двигателя флюгируются винты и тем самым уменьшается лобовое сопротивление, полет в облачности в условиях обледенения — непростая задача для экипажа, и сколько было случаев, когда с этой задачей не справлялись. Экипаж Леваневского не имел опыта полетов в таких условиях, более тогo, как мы помним, даже не провел необходимых тренировок при отказе одного или двух двигателей. В полете Звезда Героя — не более, чем значок, тут весь экипаж должен работать как единый организм, когда один устает, другой тут же заменяет его. Было ли это в том полете?

В штабе перелета в Москве тревожная радиограмма была принята так:

«РЛ. 14 часов 32 минуты. Отказал правый крайний мотор из-за неисправности маслосистемы. Идем на трех моторах. Высота полета 4600 метров при сплошной облачности. Галковский».

В Тикси (Якутия) аварийную радиограмму приняли по-другому:

«Отказал правый крайний мотор из-за неисправности маслосистемы. Идем на трех моторах. Очень тяжело. Идем в сплошной облачности. Высота 4600 метров».

На Аляске (начальником радиостанции на мысе Барроу тогда был мистер Морган) аварийная радиограмма с борта Н-209 была принята так:

«…Отказал правый крайний мотор, идем на трех, очень тяжело, сплошные облака. Высота 4600. Снижаемся до 3400. Леваневский».

А на о. Рудольфа радисты Борис Ануфриев и Николай Стромилов приняли ее иначе:

«Я — РЛ, 14 часов 32 минуты. Крайний правый мотор выбыл из строя из-за порчи маслопровода. Высота 4600. Идем в сплошной облачности. Как меня слышите? Ждите. Леваневский».

Условия приема аварийной радиограммы в разных пунктах оказались неодинаковыми: в Арктике радиоволны проходят не так, как в средних широтах. Произошло это и по другим причинам: полученные радиограммы радисты, приняв на слух, записывали карандашом на бумагу по памяти. Кто-то мог что-то не расслышать, не разобрать, перепутать, подзабыть и тому подобное. Либо аварийную радиограмму Галковский передал несколько раз, так как не слышал подтверждений о ее приеме. Но в целом смысл был почти один и тот же. Надо заметить, что без разрешения командира на борту самолета никто из экипажа не имел права передавать в эфир какие-либо радиограммы. Решение о том, что передавать в эфир, а что нет, принимал только командир экипажа — Леваневский.

Как и в полете 1935 годa, Леваневскому опять не везет с масляной системой. Поскольку на ДБ-А стояли весьма надежные двигатели АМ-34ФРН, отлично показавшие себя как на АНТ-6, так и на АНТ-25, то вряд ли дымление, происходящeе на взлете, могло быть вызвано неисправностью поршневой группы: перед стартом все 4 двигателя Н-209, кстати, только что прошедшие обкатку, были проверены, и данные компрессионных замеров показали, что с кольцами и клапанной группой у них все в порядке. Значит, дым мог быть вызван, скорее всего, какой-то иной причиной. Вероятно, трещиной в маслопроводе, в результате чего масло могло попадать на выхлопные патрубки, что и явилось причиной дыма. Это предположение — единственное, которое увязывается с сообщением Леваневского об отказе мотора из-за порчи маслопровода: из-за течи рабочий уровень масла в двигателе непрестанно понижался, что в конце концов привело к заклиниванию двигателя. Существенными дефектами самолета, очевидно, сыгравшими свою роковую роль во время перелета экипажа Леваневского через Северный полюс, были невозможность дозаправки маслобаков в полете изнутри крыла, и то, что при остатке в крайних баках по 60 кг масла оно в моторы не поступало. К тому же маслопроводы боятся вибрации, которая вызывает трещины и течь масла. А потеря масла для самолета — это отказ мотора, ибо без смазки мотор, все его трущиеся детали немедленно выходят из строя. Судя по всему, отказ двигателя № 4 произошел между 14 ч. 20 мин. и 14 ч. 25 мин., а если принять во внимание то, что правый крайний мотор дымил еще при взлете, то получается, что роковая неисправность таилась еще на земле, перед вылетом. Спустился же самолет не по желанию экипажа, а вследствие потери 25 % проектной мощности. От о. Рудольфа, где имелся отличный аэродром и непрерывно работал надежный радиомаяк, Н-209 находился на удалении 1080 км, от Аляски — на удалении 1950 км, от Фербэнкса — на удалении 2250 км. Дальность же полета Н-209 после отказа мотора не могла превысить 2200 км. Тщательно выполненные расчеты показали, что при условии безаварийного полета на трех моторах имелась возможность достичь ближайшего побережья Аляски или Сибири.

По воспоминаниям Байдукова, после прохода полюса было получено странное сообщение: “Невозможно работать в передней кабине. Переходим назад. Левченко, Галковский”. Были эти сообщения или нет, сейчас уже установить невозможно, поскольку архив штаба перелетов был утрачен в 1941 году при эвакуации Наркомата авиационной промышленности в Куйбышев. Что в это время происходило в кабине пилотов?

Современные исследователи прямо говорят о нарушении Леваневским инструкции подачи аварийных радиограмм, что привело к ошибке определения района поиска. И еще, обычно летчики в аварийных ситуациях при полетах над морем или Арктикой, как правило, выбирают место для посадки на своей земле. Непонятно, какая ситуация могла заставить Леваневского поступить иначе. Почему он после отказа мотора не повернул на остров Рудольфа? Там стоял радиомаяк — они нашли бы его в любую погоду. И пусть даже поломали машину, но были бы живы. Но где гарантия, что после посадки на остров Рудольфа и ремонта неисправного двигателя экипажу дадут «добро» на возобновление перелета? А так какая-то, пусть призрачная, но надежда завершить полет в Фербэнксе, была. Поэтому на остров Рудольфа Леваневский не повернул, к тому же, ведь тогда бы он возвращался, а не шел до конца. Упрямство командира увлекло в неизвестность, как самого его, так и пятерых членов его экипажа. Леваневский просто не мог возвращаться, ибо тогда возвращение было бы расценено, в лучшем случае, как трусость и легло бы несмываемым позором, в худшем же случае — невыполнением важного правительственного задания».

Как было сказано выше, экипаж был не слетан, Кастанаев не любил и не умел летать в облаках. В свою очередь, Леваневский мало чем мог помочь ему и, думается, своими действиями вносил в работу экипажа дополнительную нервозность. Почему Галковский и Левченко ушли из кабины пилотов? Это означало, что в экстремальной ситуации Леваневский оставил Кастанаева одного бороться не только со стихией, но и удерживать в полете ставшую после отказа двигателя непослушную машину. В условиях обледенения и полета по приборам это было сделать, ой, как непросто. В любой момент самолет мог завалиться, Кaстaнаев мог потерять пространственное положение. Да мало ли что могло произойти в аварийной ситуации. Здесь оба пилота должны были работать как единое целое, но такого, по всей вероятности, не произошло… Наверняка о ненормальной работе крайнего двигателя экипаж знал еще до пролета полюса. Двигатель перегревался, но Леваневский, боясь, что из штаба перелета могут развернуть самолет, не сообщал об этом. Он помнил о первом неудачном полете, и это обстоятельство не давало принять ему правильное, грамотное решение — прекратить полет. Остальные члены экипажа стали заложниками командира. Все летчики знают, что психологическая совместимость в экипаже — однa из необходимых, а в аварийной ситуации главная состaвляющая благополучного завершения полета. А была ли она в экипаже Леваневского? Одного полета на слетанность, конечно, было мало, чтобы узнать слабые стороны не только машины, но и членов экипажа. Летчики хорошо знают, при благоприятных условиях можно летать месяцами, но так и не узнать, кто сидит с тобой рядом. Лишь экстремальная ситуация может в полной мере раскрыть личные и профессиональные качества членов экипажа. О том, что в экипаже Леваневского было не все в порядке, говорят многие близко знавшие участников перелета. Но на это не обращали внимания, действовали гипноз имени командира и грандиозность предстоящего испытания. Но никто не предполагал, каким оно будет на самом деле.

Участник тех событий Б. Черток вспоминает только об одной (девятнадцатой) радиограмме, после которой Болховитинов согласился на снижение до двух тысяч, поскольку высота 4600 м была предельной для полета на трех моторах. А на двух тысячах полет был возможен даже на двух двигателях. Принял эту радиограмму Галковский или нет — неизвестно, поскольку связь с экипажем прервалась. В дальнейшем принимались отрывочные сообщения, которые никакой ясности не внесли.

Самолет на Аляску не прилетел. На связь тоже не выходил. Советские и американские радисты круглосуточно прослушивали эфир, изредка принимая бессвязные обрывки каких-то радиограмм. Трагедия была очевидной, и первыми на нее отреагировали американцы. Уже 14 августа на поиски Н-209 из Фербэнкса стартовали три самолета. Все они возвратились ни с чем.

В тот же день на севере Канады на арендованном советским полпредством небольшом самолете Р. Рэндалл совершил полет в районе устья реки Маккензи. Местные жители рассказали, что 13 августа слышали звук моторов летевшего за облаками самолета. Он доносился со стороны моря и затих в глубине суши. Возвратившись через несколько дней, Рэндалл пролетел в глубь материка, но ничего не обнаружил. Сразу же после этого Д. Кроссон, пользуясь его сведениями, совершил полет над горным массивом. Также впустую. 23 августа к поискам подключился известный полярный исследователь X. Улкинс. Он прекрасно знал, что продолжительный полет с асимметричной тягой в условиях обледенения невозможен, и считал, что Н-209 следует искать в океане. Почти за семь месяцев в условиях полярной ночи он с экипажем летающей лодки «Соnsolidated», пилотируемой полярным летчиком Кэнноном, налетал 10 000 миль. Безрезультатно.

Заслуженный штурман СССР В. Аккуратов назвал поиски самолета Леваневского «историей о катастрофически потерянном времени». АНТ-6 «Авиаарктика» И. Мазурука, штурманом экипажа которого он был, находился ближе всех к терпящему бедствие самолету Леваневского, поскольку был оставлен на о. Рудольфа для «охраны дрейфа научной станции “Северный полюс-1”». Члены его экипажа заодно являлись спортивными комиссарами по контролю за пролетом экипажей Чкалова, Громова и Леваневского. Получив тревожное сообщение от последнего, они тут же отправили руководству Главсевморпути радиограмму о готовности немедленно вылететь на поиски экипажа самолета Н-209. Но ответ начальника Управления полярной авиации М. Шевелева гласил: «Вылет запрещаем. Ваша задача — обеспечение дрейфа папанинцев».

Отряд Шевелева прибыл на о. Рудольфа 13 сентября — спустя месяц после исчезновения Н-209. Все это время поиски велись лишь американцами, Задковым, Грацианским и легкими самолетами с ледокола «Красин». А Водопьянов смог пролететь по маршруту Леваневского в район его предполагаемой аварии лишь 7 сентября. Но полярная ночь и сложные метеоусловия сделали этот полет безрезультатным. Другая группа самолетов АНТ-6 для ведения поиска в ночных условиях была оборудована прожекторами. Возглавил ее Б. Чухновский, а командирами кораблей, помимо него, были М. Бабушкин, Я. Мошковский и Ф. Фарих. Группу Чухновского постоянно преследовали неудачи. Сам он разбил свой самолет, а на о. Гукера потерпел аварию Бабушкин, получив перелом обеих ног. И лишь весной следующего, 1938 года Мошковский смог совершить полет на Север вдоль нулевого меридиана, но ничего не нашел.

Помимо тяжелых самолетов, на Земле Франца-Иосифа находились два биплана П-5. На них Б. Бицкий и И. Котов совершили два полета на Север, абсолютно бесполезных с поисковой точки зрения. Вскоре Москва поняла бесперспективность дальнейших поисков и отозвала самолеты. На обратном пути под Архангельском самолет Я. Мошковского потерпел катастрофу, в которой погибли командир авиаотряда М. Бабушкин, бортинженер И. Жутовский, механик К. Гурский и врач Е. Россельс. Таким образом, группа Чухновского, совершив лишь три полета, потеряла три машины из четырех. К этим потерям следует добавить раздавленные льдами у побережья Аляски самолеты Задкова и Котюхова. Таковы были результаты поисков, официально прекращенных 13 августа 1938 года.

Впрочем, продолжаются они и сегодня, в том числе и американцами, которые серьезно разрабатывают «аляскинскую» версию. У нас же предпринимались экспедиции в район озера Себян-Кюэль для проверки «якутской» версии, но все пока безрезультатно. Возвращаясь с Себян-Кюэля в августе 1986‑го, на окраине Якутска поисковики разыскали домик бывшего начальника якутской радиостанции Ф.М. Пилясова. Он сообщил, что 13 августа 1937 года принял радиограмму «РЛ»: «Иду на двух, пришлось снизиться, впереди вижу ледяные горы». Почему-то она не вошла в официальные сообщения. Эта радиограмма и координата «83‑й градус», принятая дважды (14 августа 1937‑го радистом Соловьем в Якутске и 30 сентября 1937‑го на пароходе «Батум» в Охотском море), — ключи к разгадке тайны исчезновения самолета Леваневского. Покрытые ледниками горы высотой до 2600 м на широте 83 градуса есть только на острове Элсмир, самом северном из Канадского арктического архипелага.

Экипаж самолета Н-209, судя по его сообщениям, принял единственно возможное в сложившейся ситуации решение: повернуть к ближайшей суше — Канадскому архипелагу — и продолжать полет над островами с возможностью именно приземления (не на лед или на воду), когда кончится топливо или откажут моторы. Составляющая ветра становилась попутной. Второй раз пути назад у Леваневского не было. Ледяные горы оказались препятствием для самолета Леваневского, идущего на двух моторах на «потолке» 2000 м, и он совершил вынужденную посадку на острове Элсмир Канадского архипелага. Посадка самолета Н-209 (посадочная скорость 80 км/ч) там возможна на берегу одного из заливов в северной части острова, скорее всего, самого крупного — залива Мак-Клинток (длина 50 км, ширина 5–6 км), со льда на берег в местах впадения в залив речек или ручьев. Вероятнее, в северной части залива, где дольше держится лед, в районе с координатами 83 градуса СШ, 76 градусов ЗД. Горы Челленжера — безжизненные места.

От Северного полюса до побережья Аляски более двух тысяч километров. До острова Элсмир в Канадском архипелаге — примерно 760 километров, а до ближайшей суши, до самой северной точки Гренландии, мыса Моррис-Джесеп еще меньше — чуть более 720 километров. И этот мыс находится именно на 34‑м градусе западной долготы — может быть, как раз тут и находится загадка цифр радиограммы, услышанных на Аляске. Но, во-первых, такое предположение оценили как почти невероятное еще тогда же, в конце 30‑х годов. Во-вторых, в этом районе уже много лет действует натовская авиабаза Алерт. Надо полагать, что если бы Н-209 совершил вынужденную посадку в указанном районе, то несколько поколений пилотов, летавших над островами Канадского арктического архипелага, в летнее время могли бы заметить с воздуха неизвестный тяжелый самолет, напоминающий «летающую крепость» Б-29 времен Второй мировой войны, и, как заметил в одной из своих статей В.И. Аккуратов, непременно зафиксировали бы свой приоритет в обнаружении исчезнувшего самолета Леваневского. Версия, согласно которой самолет Н-209 не долетел до побережья Аляски считаные мили и упал в море в районе островов Тетис и Спай, выглядит очень правдоподобной, ведь местные жители — эскимосы рассказывали об этом как очевидцы. Но она не согласуется с тем, что после исчезновения самолета Н-209 на его радиоволнах прослушивались неразборчивые сигналы. Мы знаем, что такие же сигналы подавал и потерпевший аварию в Норвежском море в 1928 году гидросамолет «Латам» Руала Амундсена, они тоже были едва слышны, и экипажу «Латама» никто ничем не смог помочь. Многие считают, что сигналы плохой слышимости или работа неисправной рации на волне Н-209 — это свидетельство вынужденной посадки на лед. Вместе с тем в материалах, посвященных поискам самолета Н-209 и его экипажа, имеется масса сведений, исключающих друг друга по достоверности и противоречащих друг другу, — это может отметить каждый. Уверенность в том, что командир экипажа Леваневский вел самолет после прохождения Северного полюса строго по намеченному курсу, слова эскимосов, видевших самолет над морем вблизи аляскинского побережья, и таинственные радиосигналы после исчезновения самолета. Если провести прямую линию от Северного полюса вдоль 148‑го меридиана по намеченному курсу самолета Леваневского, эта линия выйдет на побережье Аляски в районе нынешнего поселка Прадхо-Бэй, вблизи небольшого острова Бартера, получившего известность благодаря статьям о поисках Н-209 в этом районе. А если ее продолжить — вот тут вспоминаются слова полярного летчика И.П. Мазурука о том, что исчезнувшие самолеты всегда обнаруживаются не там, где их разыскивали. Напомним, что самолет Н-209 искали у побережья Аляски, искали в районе предполагаемой посадки на дрейфующих льдах в высоких широтах, искали в Якутии, на Чукотке… Если можно верить словам очевидцев, доходящих до нас в переводе с эскимосского языка на английский и с английского на русский, то мы имеем право предположить, что местные жители окрестностей острова Бартера видели над побережьем самолет, летевший со стороны моря, или, как говорил участник поисков Леваневского, канадский летчик Р. Рэндалл, слышали шум мотора — об упавшем в море самолете эскимосы стали говорить тогда, когда стало ясно, что именно его ищут в этом районе. И теперь посмотрим еще раз на карту Аляски — там поперек курса Н-209 лежит горный хребет Брукс, достигающий в отдельных местах высот почти в 2700 метров. Заметим — трасса самолета Чкалова пролегала в стороне, к востоку от этих гор, над канадской тундрой. Причем как раз по 148‑му меридиану, то есть по известному нам курсу самолета Леваневского, в направлении с юга на север вытянулись долины, образуемые отрогами этого хребта. Такие долины, упирающиеся в горный хребет, в сложных погодных условиях, при тумане и низкой облачности должны были образовать настоящую ловушку для самолета — тем более для самолета с неисправным двигателем, с горючим на пределе, с уставшим экипажем. Тем более, нам известно, что погода на Аляске в день 13 августа 1937 года была исключительно плохая. Без сомнения, для восстановления полной картины можно обратиться к данным американских синоптиков, однако и без них ясно, что плохая погода в этом районе Арктики — это туман и низкая облачность. Вполне могло случиться так, что самолет Н-209, следуя строго по заранее намеченному курсу, мог совершить посадку в горном районе Аляски — там, где его никому не приходило в голову искать. Можно предположить, что минимум полтора месяца экипаж Н-209 ожидал помощи, но там их не искали. Вероятно, с приближением полярной зимы и гибели от холода и голода экипаж предпринял попытку запуска двигателей и взлета, починив маслопровод и устранив возможные повреждения, полученные при посадке. Но на суше самолета Н-209 нет: Арктика хорошо отснята с воздуха и спутников. Вблизи Гренландии в 1946 году найдены доски с выжженной по-русски надписью: «Август 1937 г.». Но, как известно, бочек или других деревянных досок на борту самолета Леваневского не было. На берегу залива Мак-Клинток на месте стоянки Н-209 должно оставаться под снегом или льдом «железо», снятое с борта для облегчения перед взлетом. Возможен какой-то знак. Версию поворота к Канадскому архипелагу и посадки самолета Леваневского на одном из его островов также выдвигали журналист из Магадана Михаил Ильвес и Рональд Ширдаун, полярный летчик из Анкориджа, член клуба исследователей (США). Р. Ширдаун, летая на Ан-2 с Аляски на Шпицберген через остров Элсмир с посадкой на Северном полюсе, считает, что посадка Н-209 на Мак-Клинтоке была возможна. Хотя отсутствие результатов все-таки свидетельствует в пользу третьей версии — о гибели экипажа Н‑209 в дрейфующих льдах. Сторонниками ее являлись X. Уилкинс, М. Громов и В. Аккуратов. Косвенное, но весьма существенное подтверждение тому привел инженер Н. Якубович. Его расчеты показали, что при повышенном расходе масла, которое на четвертом двигателе гнало через кольца цилиндров «в выхлоп», его запаса должно было хватить часов на двадцать полета.

Своими героическими перелетами экипажи Чкалова, Громова и Леваневского доказали, что полеты по наикратчайшему расстоянию через Северный полюс в Америку возможны, что в дальнейшем с развитием авиационной техники и было подтверждено.

Продолжение сверхдальних полетов над Арктикой на какое-то время было прервано войной. Но с началом войны нашим летчикам пришлось уже в боевых условиях летать над «белым безмолвием», отыскивая немецкие подводные лодки, бомбить секретные немецкие метерологические базы, которые они устанавливали в Заполярье, отслеживать и пытаться потопить тяжелый немецкий крейсер «Адмирал Шпеер». Кроме того, наши летчики участвовали в охране арктических конвоев, которые шли из Англии, поставляя нам военную технику, многие из полярных летчиков принимали участие в перегонке американских самолетов, поставляемых по ленд-лизу.

Командир полка АДТ Валентина Гризодубова

Последним из нашумевших довоенных сверхдальних перелетов станет полет женского экипажа самолета «Родина», который, как и случае с челюскинцами и самолетом Леваневского, придется искать и спасать. В тридцатые годы прошлого столетия разыскивать и спасать стало одним из любимых занятий в нашей стране. В этом перелете спасать пришлось женщин. Тут уж, как говорится, мы за ценой не постоим. За тот перелет Валентина Степановна Гризодубова — первая из женщин — была удостоена звания Героя Советского Союза. Вместе с ней этого же звания были удостоены Марина Раскова и Полина Осипенко. А вот тех, кто летел им на помощь и погиб, страна попросту забыла. Так уж устроен мир, люди смотрят и подражают героям. И Советская Россия получила своих героинь, которые заслужили быть ими по праву. Позже, в дни великих испытаний эти женщины организуют и возглавят авиационные полки и в суровом небе войны своими делами докажут, что русская женщина может все: совершать дальние перелеты, стоять у станка, летать в тыл врага, бомбить вражеские позиции. И растить новых героев. Чем-то подобным не может похвастаться ни одна страна в мире. В свою очередь, мы можем не только гордиться нашими женщинами, но стыдливо признаться, что нам не пристало хвалиться тем, чего надобно стесняться. Женщина и война — понятия несовместимыe.

Валентина Гризодубова родилась в ночь с 31 декабря на 1 января 1910 года. Ее отец, Степан Васильевич Гризодубов, авиаконструктор, изобретатель, летчик, стоял у истоков авиастроения в России. Он создал несколько типов летательных аппаратов. Он их конструировал, строил своими руками и сам испытывал. Это было не только его хобби, но в этом он видел смысл всей своей жизни.

В два с половиной года, привязанная к отцу ремнями, Валя Гризодубова впервые поднялась в небо на отцовском аэропла-не с харьковского ипподрома. Отец дал посмотреть девочке на землю сверху, и она так же, как и ее отец, заболела небом.

Затем она окончила школу ОСОВИАХИМа, стала летчиком-инструктором, далее летала в агитэскадрильe имени Максима Горького, была организатором и руководителем знаменитого беспосадочного перелета Москва — Дальний Восток, установившего мировой рекорд дальности, за что и была удостоена звания Героя Советского Союза. Накануне войны она была начальником Управления международных воздушных линий СССР, в войну — командир 101‑го гвардейского авиационного бомбардировочного полка дальнего действия, первый председатель Антифашистского комитета советских женщин, гвардии полковник. Маршал Новиков после войны предлагал ей взять дивизию — она отказалась. Вместо этого она добилась создания уникального научно-исследовательского летно-испытательного центра, где разрабатывалась и испытывалась новейшая авиационная электроника — по сути, закладывалась основа нашей всепогодной ракетоносной реактивной авиации. Но слава Гризодубовой связана, в основном, с легендарным беспосадочным перелетом Москва — Дальний Восток. Экипаж в составе Валентины Гризодубовой (командир), капитана Полины Осипенко и старшего лейтенанта Марины Расковой (штурман) пересек воздушное пространство страны «от Москвы до самых до окраин» за 26 часов 29 минут, установив мировой рекорд дальности — 6450 километров. Перелет состоялся 24–25 сентября 1938 года. Тренировки проходили на Ходынском поле, напротив которого сейчас расположен дом Гризодубовой. Летели на самолете конструкции Павла Осиповича Сухого — АНТ-37 «Родина». Это был самолет типа ДБ — дальний бомбардировщик, модернизированный, с автоматической уборкой шасси, имеющий еще ряд усовершенствований, которых не было на серийных машинах. Надо сказать, после трагедии экипажа Леваневского было опасение, что полет может не удаться, кроме того, существовал определенный настрой против самой идеи женского экипажа. Самолет «Родина» начали именовать не иначе как «дамский бомбардировщик». Но руководство страной размышляло иначе. В случае с благоприятным исходом полета можно было вновь заявить всему миру, что наши женщины могут не только распоряжаться на кухне и стоять у станка. Этими же доводами воспользуется Хрущев, посылая Валентину Терешкову в космос. Надежды и расчеты руководителей страны были отчасти оправданны. После полета экипажа Гризодубовой тысячи и тысячи молодых девушек вступят в кружки ОСОАВИАХИМа и начнут осваивать летное дело, а во время войны Гризодубова и Раскова выступят с инициативой создания женских авиационных полков…

Как это часто бывает, в подготовке экипажа самолета «Родина» были допущены существенные просчеты, а тут еще, как назло, с подозрением на аппендицит попала в больницу Раскова. График подготовки экипажа был нарушен. Оценивая действия каждого члена экипажа, исследователи исходили прежде всего из постулата, что победителей не судят, женщины блестяще справились с выпавшими на их долю препятствиями. Да, все это так, но просчеты были, и об этом позже вспоминала и сама Валентина Гризодубова.

В свой сверхдальний перелет экипаж Гризодубовой вылетел утром 24 сентября, в 8 часов 12 минут, со Щелковского аэродрома. Над Уралом отказала радиосвязь. Валентина Степановна позже говорила, что это было не случайно: им неправильно дали частоты, на которых связь должна была вестись. А вскоре произошла беда, у Марины Расковой в астролюк вытянуло полетные карты. В те времена да и в малой авиации сегодня самолетовождение осуществляется по принципу сличения полетной карты с пролетаемой местностью. Если полетных карт нет, то штурман превращается в пассажира; под самолетом незнакомая местность, радиомаяки не работают, да и оборудование тех самолетов не позволяло точно вести самолет по курсу. Единственно надежным прибором на самолете «Родина» оставался магнитный компас. Казалось, полет обречен на провал, при отсутствии связи и без полетных карт полет можно было прекращать. Повторялась ситуация с полетом Леваневского. А будет ли еще шанс повторить перелет? Известно, что наши женщины не менее упрямы, чем мужчины. Гризодубова приняла верное решение — взяла магнитный курс 90 и старалась, не отклоняясь, выдерживать его. Раскова пыталась определить местоположение самолета по астронавигации, но для этого нужен был опыт, которого у нее, к сожалению, было немного. Поскольку Гризодубова подняла самолет на высоту более 7000 метров, то Раскова, открывая астролюк, чуть было не обморозилась, на этой высоте была минусовая температура. Шли в облачности, снос определить не могли — тогдашние навигационные приборы не позволяли этого. После пролета Байкала они вышли на границу с Китаем, каким-то особым летным чутьем Гризодубова не допустила пересечения границы и провела самолет вдоль Амура, как по ниточке. Вышли в район Шантарских островов, а не Хабаровска, как предполагалось (сегодня бы сказали: экипаж потерял ориентировку) и только над океаном визуально определились, что суша закончилась, — мировой рекорд дальности установлен. Гризодубова повернула самолет на 180 градусов, пересекла линию побережья и летела до полной выработки топлива. Когда загорелась красная лампочка (осталось 30 минут полета), Гризодубова присмотрела место для вынужденной посадки — происходило это в районе Амуро-Амгуньского междуречья. Так как Марина Раскова сидела в застекленной кабине в носовой части самолета, которая при посадке могла разбиться, Гризодубова приказала ей прыгать. Та с неохотой, но прыгнула. Когда открылся парашют, то у нее сорвало один унт. Но на этом ее приключения не закончились. После приземления она умудрилась потерять ориентировку уже на земле, пошла от севшего неподалеку самолета совсем в другую сторону. С запасом шоколада и с пистолетом она шла, пока не застала ее ночь. Заночевала, утром снова пошла. Затем у нее произошла встреча с медведем, но, к счастью, хозяин тайги не тронул ее. На десятые сутки она настолько обессилела, что нашедшие ее поисковики вынесли к самолету на носилках. Гризодубова с Осипенко совершили блестящую посадку на поверхность замерзшего озера, так называемую гать, без шасси, практически не повредив самолетa (были только слегка погнуты законцовки винтов), так что позже муж Гризодубовой, летчик-испытатель Соколов Виктор Александрович, перегнал самолет в Москву. 10 дней поисков, за которыми следил весь мир, ознаменовались драматическими событиями. На поиски женского экипажа было привлечено более 50 самолетов Особой Дальневосточной армии. Искать женский экипаж на ТБ-3 вылетели командир авиационной дивизии Сорокин и комбриг Бряндинский, бывший штурман Коккинаки. Экипаж Бряндинского при подлете к месту посадки самолета «Родина» не заметил сближения с другим, летящим рядом самолетом Сорокина и обрубил пропеллером ему хвост. Оба самолета упали на землю и разбились. Погибли 16 человек. Об этой катастрофе долгие годы ничего не сообщалось, из тайги даже не вывезли тел погибших. Катастрофа произошла на глазах у летчиц, и, естественно, она омрачила радость спасения женского экипажа. О спасении летчиц центральная печать дала сообщение только 4 октября. Возвращение героинь в Москву было триумфальным.

Сегодня находятся люди, которые пытаются дискредитировать великое достижение отечественной авиации, обвинить Гризодубову в трагическом исходе экспедиции по спасению экипажа «Родины», хотя она к этой трагедии не имела ни малейшего отношения.

Во время войны Гризодубова командовала полком дальней бомбардировочной авиации. Мы знаем, что было три женских полка: «Ночные ведьмы» — 46‑й полк на Пo-2, полк истребителей майора Казариновой и полк, летавший на «пешках». Но Гризодубова командовала полком, где летчиками были одни мужчины. По постановлению Центрального штаба партизанского движения полк осуществлял обеспечение партизанских отрядов Ковпака, Федорова, Бегмы. В частности, на Большую землю было вывезены более 4000 детей. Сталин назначил командиром 101‑го авиаполка Гризодубову, дав ей звание подполковника, потом полковника. С ней летали руководители партизанского движения и комсомола Белоруссии — Машеров, Зимянин и другие. Радистом у нее некоторое время летал Шауро, впоследствии заведующий отделом культуры ЦК КПСС…

Рассказывают: Валентина Степановна не терпела, когда мужчины при ней позволяли себе вольности. Однажды они ехали в ее машине по Садовому кольцу — Гризодубова, Спирин, тоже Герой Советского Союза, и Чкалов, который стал рассказывать анекдоты весьма рискованного содержания. Гризодубова их предупредила — Чкалов продолжал. Тогда она остановила машину (у нее был «опель-кадет»), сказала шоферу, что дальше они никуда не поедут (она говорила «шофэр»), ключ положила в карман, а Чкалова и Спирина попросила выйти. Они пустились в извинения, но Гризодубова была непреклонна. Пришлось им под проливным дождем возвращаться домой.

В двадцатых годах в Коктебеле Гризодубова познакомилась с Сергеем Павловичем Королевым. Гризодубова ездила туда с отцом, в то время председателем секции планеризма Украины. Потом еще несколько раз они встречались. В 30‑х годах Королев был одним из руководителей кружка ОСОAВИАХИМа на Ходынском поле. Речь шла о приеме в кружок Гризодубовой, и Королев, выступая, сказал нечто вроде «Баб нам не нужно». Через много-много лет Гризодубова спасла ему жизнь, вступившись за него, отправленного в 1939 году в лагерь на прииске Мальдяк, под Магаданом. Именно Гризодубова и М.М. Громов спасли Королева. К ней пришла его мать, промокшая насквозь, просить за сына и прожила на квартире у Гризодубовой полтора месяца, пока та воевала с высокими инстанциями. После ее и Громова хлопот Королева перевели в ЦКБ-29 НКВД, в туполевскую бригаду, затем в Казань на должность главного конструктора по летным испытаниям, а 24 июля 1944 года он был досрочно освобожден. По некоторым данным, Королева вывезли с прииска Мальдяк буквально за несколько часов до неминуемой гибели…Виновником тогдашних злоупотреблений властью она считала Берию. Сталин к ней относился хорошо, однако, борясь за своих летчиков, Гризодубова, по ее словам, никогда прямо к нему не обращалась. Был случай, когда она пригрозила Берии, что обратится к Сталину, если он не выпустит ее летчика из тюрьмы: «Пока я из вашего окна не увижу, как он садится в мою машину, — не уйду…» И угроза обратиться к Сталину подействовала…

Битва за Англию

Несомненно, что взгляды Дуэ повлияли на умы военачальников всех стран и многие его идеи начали осуществляться. Следует отметить, что свою теорию ведения воздушных войн в 1916 году опубликовал начальник штаба 12‑й армии, русский генерал Головин в своей работе «Воздушная армия», где обосновывалось создание в России мощных воздушных соединений. Мысли Джулио Дуэ впоследствии были развиты и дополнены американским генералом Ульямом Митчеллом и нашим соотечественником, летчиком и конструктором Прокофьевым-Северским.

Но на практике теории победоносных воздушных войн давали сбои. Вспомним хотя бы битву за Англию, когда в силу ряда причин немцы не смогли осуществить вторжение на Британские острова (операция под кодовым названием «Морской лев»). Им то мешала погода, то они боялись сильного английского флота. Были и другие причины. Гитлер ставил перед командующим военно-воздушными силами Третьего рейха Германом Герингом задачу принудить англичан к капитуляции или хотя бы создать реальную предпосылку победы люфтваффе в воздушной войне.

С 1 июля по 6 октября 1940 года немцы осуществили 9700 дневных и 7150 ночных вылетов бомбардировщиков. Только в одном налете на Ковентри 14 ноября участвовало 437 бомбардировщиков, сбросивших 394 тонны фугасных и 56 тонн зажигательных авиабомб. Однако в полном противоречии с доктриной Дуэ англичане смогли дать немцам достойный отпор. В воздушных боях потеряв 507 самолетов днем и 36 ночью, немцы были вынуждены отказаться от своей затеи. Из этого следует, что английское командование сумело найти достойные аргументы, опровергающие доктрину генерала Дуэ.

Вторично, хотя и в ограниченных масштабах, немцы пытались в соответствии с идеями Дуэ разбомбить Москву в 1941 году. И снова, напоровшись на мощную зенитную артиллерию, аэростаты заграждения и истребительную авиацию, немцы прекратили массированные налеты.

Но, может быть, причина неуспеха немцев была в том, что они не создали мощной стратегической авиации и пытались добиться победы недостаточными авиационными силами? Дуэ ведь писал о том, что воздушный флот должен быть сверхмощным.

Мощные по количеству самолетов и массе сброшенных бомб налеты английской и американской авиации на Германию, когда по тысяче и более самолетов в течение ночи бомбили один город, также опровергли теорию Дуэ. Были полностью разрушены Гамбург, Лейпциг, Киль. За одну ночную бомбардировку в Дрездене погибли десятки тысяч немцев. Сломало ли это моральный дух немцев? Объем военного производства в Германии возрастал вплоть до января 1945 года. То же самое наблюдалось и в ходе заключительного этапа войны против Японии и воздушной войны в Корее, где авиация США в начальном этапе войны имела подавляющее господство в воздухе, которое вскоре было сведено на нет истребительной авиацией.

Еще одной крупной попыткой решить исход войны силами авиации стали бомбежки Северного Вьетнама в конце 60–70‑х годов. Однако вьетнамцы при помощи Советского Союза создали мощнейшую систему противовоздушной обороны, и американцы, потеряв более трех тысяч самолетов, после десяти лет упорной воздушной и наземной войны были вынуждены заключить перемирие.

Казалось бы, события 40–70‑х годов окончательно не оставили камня на камне от всей теории Дуэ.

Однако все оказалось не так просто. Операция «Буря в пустыне», вернее, война тридцати двух десятков стран во главе с США против Ирака, в 1991 году была выиграна фактически только авиацией. Имея подавляющее господство в воздухе и уничтожив противовоздушную оборону Ирака, коалиционным силам из тридцати двух государств удалось навязать свою волю иракской армии и ее руководству. На юге Ирака был высажен воздушный десант, а следом было заключено выгодное для американцев и их союзников перемирие. В еще более близком к идеям Дуэ духе была выдержана агрессия США и НATO против Югославии в марте — июне 1999 года. Ударами крылатых ракет и самолетов при отсутствии помощи, а по сути, предательства со стороны России эта страна была принуждена к капитуляции. Не понадобилась даже оккупация страны сухопутными войсками агрессоров.

Заметим, что в обоих последних примерах в соответствии с доктриной Дуэ действовали обе стороны — одна решала главные задачи с помощью авиации, другая, не имея сильной ПВО, пыталась противостоять во много раз более сильным противникам.

Не секрет, что наиболее мощные воздушные силы имели две сверхдержавы: Советский Союз и Соединенные Штаты Америки. Но с развалом Советского Союза американцы начали господствовать в воздухе. Вот тогда-то пришлось извлекать из архивов доктрину Дуэ.

Для администрации Соединенных Штатов стратегическая авиация со времен Второй мировой войны стала неким подобием большой дубинки. Она пускала ее в ход по любому поводу. Так было в Корее, Вьетнаме, Панаме, Ираке, Афганистане, Югославии. Но во Вьетнаме и Корее, когда этим странам была оказана необходимая экономическая и военная помощь, побед в воздушной войне не получалось. В Югославии и Ираке сопротивление было ничтожным. Сегодня американские ястребы уже присматриваются к России. И не будь у нас оставшегося после развала Советского Союза ядерного оружия, еще пока что не уничтоженных по различным соглашениям ракет наземного базирования, атомного подводного флота, стратегической авиации, системы ПВО, неизвестно, как бы развернулись события в ближайшее время. Сегодня на земле нет таких точек, которых бы не достигали самолеты стратегической авиации Соединенных Штатов. Еще в середине 60‑х годов американскими летчиками на самолетах Б-52 с дозаправкой в воздухе был совершен облет земного шара. Как и в былые годы времен холодной войны, сегодня американские авиабазы разбросаны по всему миру: от Британских островов до Гуама на Тихом океане, от атолла Диего-Гарсия в Индийском океане до авиабаз на Аляске. И закрывать их они не собираются.

«Люпус пилюм мутат, нон мэнтам». «Волк меняет шерсть, а не натуру», — говорили римляне. И они во многом были правы.

Мы должны сегодня вспомнить, что многие годы сдерживающим фактором мировой политики было наличие у Советского Союза не только ядерного оружия, но и его носителей, тяжелых ракет и самолетов Дальней авиации. Уместно будет вспомнить, что именно в России была зарождена стратегическая авиация. Но те времена остались в прошлом. Той авиации, что была, нет; все что осталось от дальней авиации, ныне сведено в одну армию, которая сидит в классах и время от времени поднимает в воздух небольшое количество самолетов. Полеты на ракетоносцах сегодня редкость, и когда они случаются, на них целыми толпами приво-зят корреспондентов. Даже потенциальным противникам понятно, почему и зачем это делается. Еще Черчилль говорил: когда аргументы слабы, надо усилить их голосом или хотя бы демонстрацией его. Хотелось бы верить, что мы, если нагрянет суровый час войны, будем воевать не числом, а умением. Но сегодня не надо надевать очки, чтобы разглядеть кольцо натовских баз вокруг России. И они не удаляются, а приближаются к нашим границам. Наши потенциальные противники исповедуют старый как мир прагматизм — бери то, что дают, и заполняют своим присутствием те места, которые еще недавно не могли присниться нашим военным даже в самом страшном сне. И эта удавка сжимается. Натовские самолеты взлетают с авиабаз в Прибалтике, аэродромов в Средней Азии. На очереди Грузия, Молдавия и Украина…

Мировая история учит, что недоучет сложившейся обстановки, недооценка возможностей потенциального противника могут привести к катастрофическим последствиям. Недаром говорят: хочешь мира — готовься к войне. Но похоже, что история нас ничему не учит. Мы с достойным сожаления упорством наступаем на одни и те же грабли.

А пока что приходится верить и надеяться, что для России еще не все потеряно, и эту уверенность необходимо искать не в сегодняшнем дне, а в нашей отечественной истории, где были блестящие взлеты и горькие падения, после которых, казалось, нам никогда не подняться. Но Россия поднималась, и вновь были посрамлены те, кто предрекал ей окончательное исчезновение с карт земли…

Для советского народа война началась во многом неожиданно и трагично. В первые же дни войны на наших аэродромах вблизи западных границ была уничтожена почти вся истребительная авиация. Чтобы остановить немецкие танки, которые, преодолевая за день десятки километров, колоннами двигались по направлению к Москве, командующим Западным военным округом генералом Павловым, был отдан приказ экипажам морально устаревших, неповоротливых бомбардировщиков ТБ-3, вылетать на бомбежку переправ через Березину. Отчаянный приказ был выполнен, экипажи ТБ-3 вылетели без воздушного прикрытия. Над Березиной они становились легкой добычей немецких истребителей. 26 июня, страна узнала о подвиге экипажа Николая Гастелло, который направил горящий самолет на скопление машин и танков немцев.

Пилоту недоступен страх,

В глаза он смерти смотрит смело,

И, если надо, жизнь отдаст,

Как отдал капитан Гастелло.

Что бы там ни пели после, но были и страх, и отчаяние. За промахи политического и военного руководства приходилось расплачиваться огненными таранами и жизнями молодых парней. И все же правы были те, кто говорил, что «молниеносной войны» против Красной aрмии не получится. Геббельсовская пропаганда уже заявила об уничтожении русской авиации. 22 июля немцы со смоленских аэродромов предприняли налет на Москву. За одиночными разведчиками в ход пошли группы бомбардировщиков. Они сбрасывали бомбы, стараясь попасть в исторический центр города — Кремль. К тому времени у фашистов было подавляющее господство в воздухе. Вражеская авиация не только прокладывала путь своим сухопутным частям, но и бомбила крупные стратегические объекты и города в глубоком тылу. Наши войска оказывали отчаянное сопротивление, но пока еще не могли остановить бронированный вал немецкой военной машины. С наступлением темноты вражеские самолеты с немецкой пунктуальностью появлялись над Москвой. Аэростаты заграждения, лучи прожекторов, вой сирен стали постоянными спутниками фронтового города. Тысячи москвичей дежурили на крышах домов, сбрасывая на землю зажигательные бомбы. Советское руководство понимало: чтобы поднять дух советского народа и Красной армии, нужен хоть маленький, но успех. И тогда родилось решение нанести удар по Берлину. Весь вопрос был в том, как долететь до столицы Третьего рейха. Самолеты ДБ-З, даже с форсажем (ДБ-ЗФ), с ленинградских аэродромов не доставали до столицы Германии.

Из военно-морских флотов в самом тяжелом положении в это время находился Балтийский. В первую неделю войны пришлось оставить базу флота Либаву. А в конце июня, через несколько дней после падения Риги, немцы начали наступление на Таллин. Авиация Балтийского флота, сосредоточенная к тому времени на аэродромах близ Ленинграда, наносила удары по конвоям в Рижском заливе и помогала сухопутным частям сдерживать движение танковых колонн противника к Северной столице. В последние дни июля, развернув обзорную карту, исполнявший обязанности начальника Главного морского штаба Владимир Антонович Алафузов циркулем примерял, как далеко могут доставать вражескую территорию наши самолеты. С ленинградских аэродромов они «дотягивали» лишь немного дальше Либавы. А вот если стартовать с аэродромов на острове Эзель, тогда можно лететь до Кёнигс-берга и дальше. Это с нормальным запасом топлива по расчетам еще мирного времени. Ну а если взять самый предельный радиус действия этих самолетов? Да, тогда и до Берлина можно достать! Правда, лететь придется над морем и, сбросив бомбы, немедленно возвращаться. Потеряй в полете 20–30 минут, и летчики не дотянут до своих аэродромов. Посадка либо на острове Эзель, либо на территории противника — другого выбора нет. Ну, а какой будет оказан прием нашим летчикам, если они попадут в плен к немцам и те узнают, что русские возвращаются после налета на Берлин? Значит, выбора действительно нет. Оставался один вариант — лететь на Берлин на самой выгодной во всех отношениях высоте и, не теряя времени, бомбить, какое бы сопротивление там оказано ни было. Потом строго прямым курсом возвращаться домой. Одним словом, лететь можно, если будет исправной материальная часть и свои аэродромы не закроет туман.

Пригласили специалистов и еще раз проверили расчеты. Брали различные нагрузки бомб при полном запасе топлива. Ставили одну ножку циркуля на аэродром Кагул, засекали дугу окружности на предельный радиус на территории Германии. Наконец после консультации со специалистами пришли к заключению: если самолеты возьмут полный запас горючего — 3000 кг — и не более 750 кг бомб, то они пройдут расстояние до Берлина — около 870 км — и вернутся домой, имея 10–15 процентов запаса горючего. С одной стороны, расчеты показывали, что такую операцию провести можно. С большим риском, на пределе, но можно. С другой — какая огромная ответственность ложится на всех, если полет окажется неудачным и с большими потерями. Ведь можно было потерять все самолеты. Но произведенные расчеты подтвердили возможность выполнения такой задачи. И вот на очередном докладе Верховному главнокомандованию адмирал флота Николай Кузнецов разложил карту Балтийского моря, на которой остров Эзель и Берлин были соединены жирной линией, показаны расстояния и расчеты специалистов. Командование сразу же поняло, что это именно тот психологический и политический козырь, в котором нуждается страна. Об этом было доложено Сталину. И тот принимает решение нанести удар по Берлину. Немцы уже трубили о разгроме нашей авиации, и Сталин понимал, что налет на логово врага — это то, что сейчас нужно стране, политическому руководству. Вернувшись из Ставки, Кузнецов тут же отдал все нужные распоряжения. Военному совету Балтийского флота было приказано подобрать 15 экипажей Первого минно-торпедного полка и к 10 часам 2 августа перебазировать их на остров. Ранее поставленную задачу — бомбардировку Пиллау — пришлось отменить. Контроль и руководство подготовкой к полетам были возложены лично Сталиным на генерал-лейтенанта Жаворонкова. В конце июля Жаворонков прилетел на остров Эзель (Сааремаа), где был небольшой аэродром Кагул. Кстати, с этого аэродрома в Первую мировую войну на боевые задания вылетал Прокофьев-Северский. Здесь же базировалась эскадрилья истребителей. Выполнить ответственное задание было поручено полковнику Преображенскому и штурману полка капитану Хохлову. Фактически остров был как бы выдвинутым далеко в Балтийское море непотопляемым авианосцем. Но Кагул не мог принять тяжелые дальние бомбардировщики. За трое суток военные, строители, местные жители удлинили полосу, засыпали ямы землей. Едва строители закончили работу, как на аэродром приземлился первый бомбардировщик — на Кагул прилетел Преображенский. Осмотрев аэродром, он пришел к выводу, что взлетать с такой полосы можно. Вскоре на аэродроме приземлились остальные самолеты. Началась тщательная проверка материальной части. Летчики понимали, какое значение имеет это задание, и тщательно готовились. Было решено сначала выполнить ряд пробных полетов, убедиться в возможности налета на Берлин, собрать нужные данные о воздушной обороне противника и только после проверки дать окончательное «добро». Почти одновременно была подготовлена посадочная полоса в Астэ, где приземлились пятнадцать ДБ-3 дальней бомбардировочной авиации Главного командования. Армейскую авиагруппу возглавляли майор Щелкунов и командир эскадрильи капитан Тихонов. Они тоже стали готовиться к налетам на Берлин.

В ночь со 2 на 3 августа 1941 года был произведен вылет на разведку погоды и бомбежку ближнего объекта — Свинемюнде. Экипажи взяли полный запас горючего и бомб — как бы для полета на Берлин — и поднялись с аэродрома Кагул. Операция показала, что отлично тренированные летчики могут стартовать и с этого ограниченного аэродрома. В ночь с 4 на 5 августа пять самолетов произвели разведывательный полет на Берлин.

Было установлено: зенитная оборона расположена кольцом вокруг него в радиусе 100 км, много прожекторов с эффективностью действия до 6 тыс. метров. Теперь стало ясно, что полет труден, но возможен.

На месте произвели последнюю тщательную проверку материальной части и получили приказ: выполнить задание при первой возможности. И вот наступила долгожданная минута: в ночь с 7 на 8 августа 1941 года перегруженные до предела машины поднялись в воздух. Их было пятнадцать. Командовал операцией полковник Евгений Николаевич Преображенский. Его ближайшими помощниками были капитан Гречишников и Ефремов, штурманом летел Хохлов. Позже Преображенский рассказывал, что летчики его полка были самыми подготовленными. Они привыкли летать далеко в море, и водобоязнь для них была уже пройденным этапом. Каждый из них имел налет на боевых самолетах более 2000 летных часов.

Лететь пришлось в облаках или над ними. Высота являлась их единственным средством защиты от зениток и истребителей. Немцы не ожидали такой дерзости, и, будучи замеченными, наши самолеты в первом полете не были даже обстреляны до конца бомбежки. Во время подхода к цели сигналами с земли их спрашивали: кто они и куда летят? Иногда, считая, что это сбились с пути свои, им предлагали сесть на один из ближайших аэродромов, где проходили ночные полеты немецких самолетов. Вскоре под нашими самолетами были освещенные кварталы немецкой столицы. Хорошо были видны вокзал, корпуса заводов и электростанций. Берлин был не затемнен, зенитные орудия не стреляли. Волнение у экипажей достигло предела. Преображенский дал команду самолетам лечь на боевой курс. И только когда летчики сбросили бомбы, по нашим самолетам был открыт сильный огонь.

Большое напряжение сил в полете сказалось потом, когда летчики уже подходили к своему аэродрому. После посадки техники замерили в баках самолетов горючее. Расчеты оказались верными, в баках оставались считаные литры бензина. После доклада о выполнении задания встречавший самолеты командующий авиацией ВМФ Жаворонков протянул Преображенскому бланк телеграммы от Сталина. Он поздравил летчиков с выполнением задания и сообщал, что обратился от имени правительства в Президиум Верховного Совета СССР с ходатайством о присвоении наиболее отличившимся звания Героя Советского Союза…

Психологический эффект от налетов на германскую столицу было трудно переоценить. Вся страна радовалась подвигам советских летчиков. Узнав о налетах наших самолетов на Берлин, поэт Михаил Светлов написал стихотворение:

Наши подвиги снова звучат

Богатырскою русской былиной, —

И советские бомбы летят

Сквозь отравленный воздух Берлина.

Немецкие газеты писали: «Английская авиация бомбардировала Берлин. Имеются убитые и раненые. Сбито шесть английских самолетов». На что англичане тут же с недоумением ответили: «Германское сообщение о бомбежке Берлина интересно и загадочно, так как 7–8 августа английская авиация над Берлином не летала». Так весь мир узнал о налетах якобы уничтоженных русских самолетов на Берлин.

Обманутые пропагандой Геббельса, будто «с востока опасности нет и русская авиация уничтожена», наблюдательные посты в Германии предполагали что угодно, кроме возможного налета советских самолетов. Фашисты в эти дни рвались к Ленинграду, Москве, Ростову и думали, что они уже близки к цели. А в это время советские самолеты летели над Балтийским морем, чтобы сбросить бомбы на вражеское логово. Налеты с Запада были тогда еще редкими и слабыми. А налеты тем временем продолжались. Теперь уже с момента объявления воздушной тревоги жители столицы Третьего рейха успевали подготовиться. Сбросив бомбы, самолеты, облегченные каждый на полтонны, выполняли противозенитный маневр и уходили обратно. Наблюдать за результатом бомбежки уже не было возможности. По небу шарили прожекторы, а в их свете были видны разрывы зенитных снарядов. Некоторые из них разрывались вокруг самолетов. Но что бы ни случилось дальше, а задание было выполнено.

Следом за летчиками Преображенского Берлин бомбили самолеты Шелкунова и Тихонова. Ставка Верховного командования высоко оценила действия наших летчиков. Многие из них стали Героями Советского Союза. Это про них в далеких городах и поселках послевоенные мальчишки и девчонки будут петь:

Подвешены бомбы, в кабину он сел,

Проверил свои пулеметы.

Взревели моторы, и он улетел

Чужие бомбить самолеты.

Под нами раскинулся город Берлин,

И штурман готовит расчеты.

И он замечает, что цели под ним:

Немецкие бьют пулеметы

Удар! И машина объята огнем,

И штурман с сиденья свалился.

Но крепкое сердце работало в нем,

И он за гашетку схватился.

Прыжок невозможен, об этом он знал,

Сознанье ему подсказало.

Он молча рукой на состав показал,

Стоявший на главном вокзале.

Взорвались цистерны, и море огня

Берлин в эту ночь осветило

Мы помним о вас, дорогие друзья,

За вас в эту ночь отомстили.

Он пал за страну, ни боясь ничего,

Душа его где-то летает…

И страшной горящей могилы его

Никто никогда не узнает.

На таких песнях воспитывалось целое поколение мальчишек, которые мечтали о небе, и многие из них, впоследствии закончив летные училища, спецавиашколы, сядут в кабины стратегических ракетоносцев — красы и гордости России.

После первых удачных налетов Сталин приказал бомбить Берлин 1000‑килограмовыми бомбами. Для координации действий на Моонзундский архипелаг вылетел представитель Ставки Верховного главного командования, летчик-испытатель Герой Советского Союза Владимир Коккинаки. Но первые же взлеты с 1000‑килограммовыми бомбами показали, что длина аэродрома и изношенная авиатехника не приспособлены под такой груз. После нескольких аварий ДБ-3 на взлете полеты с 1000‑килограмовыми бомбами были запрещены.

Да и сами условия полетов становились все более тяжелыми. Теперь противник встречал наши самолеты ожесточенным огнем, едва они переходили береговую черту. Приходилось разрабатывать каждый раз особую тактику. Выручала большая высота. Там, на высоте свыше 7000 м, оказались малоэффективными даже действия вражеских ночных истребителей со специальными мощными фарами и огонь немецких зениток. Тогда немецкое командование решило уничтожить аэродромы на островах. Гитлеровская ставка потребовала от своего командования «ликвидировать военно-морские и военно-воздушные базы на островах Даго и Эзель, и в первую очередь аэродромы, с которых производятся налеты на Берлин». Пришлось усиливать защиту аэродромов Кагул и Астэ. Туда были передислоцированы почти все зенитные средства островов и небольшие истребительные силы. Налеты на Берлин превратились в длительную и сложную операцию. Последний, десятый удар по Берлину летчики Преображенского нанесли в ночь с 4‑го на 5 сентября. Обеспечивать летающие на Берлин самолеты становилось все труднее. Да и остров подвергался частым интенсивным налетам неприятельской авиации. Когда был оставлен Таллин, обеспечение базирования авиации на островах стало невозможным. Всего было произведено десять налетов.

Почти одновременно бомбить Берлин Сталиным было поручено прославленному летчику, командиру 81‑й дивизии Михаилу Водопьянову. Вылетев с аэродрома Пушкин Ленинградской области, из восьми Тб-7 и три Ер-2 до цели дошли семь самолетов. Не будучи предупрежденными, ПВО Балтфлота сбилa один ТБ-7, а другой повредилa. После бомбометания на обратном пути были потеряны еще три ТБ-7 и один Ер-2. Один ТБ-7 был сбит зенитками ПВО Финляндии. Для дивизии такие потери во время одного налета стали катастрофическими. После бомбежки Берлина самолет Водопьянова на обратном пути вышел на Кёнигсберг и, попав под мощный зенитный огонь, получил несколько опасных пробоин. Из топливных баков потек бензин. Когда моторы остановились, под самолетом была занятая немцами Эстония. Водопьянов блестяще посадил израненную машину на болото. Весь экипаж был невредим. Наших летчиков выручило знание эстонского языка вторым летчиком, майором Энделем Пусэпом. При помощи местных жителей они благополучно пересекли линию фронта.

Вину за неудачу этого налета списали на дизель-моторы. С 17 августа новым командиром дивизии стал подполковник Александр Евгеньевич Голованов.

Уже тогда, в 1941 году, наши летчики доказали всему миру, что советская авиация жива и может выполнять самые сложные задания, что дух наш не сломлен и в конечном итоге победа будет за нами.

Нефть — кровь войны. Констанца

Одним из драматичных эпизодов Великой Отечественной вой-ны стали налеты нашей авиации на румынский порт Констанцу. В королевской Румынии на нефтепромыслах в Плоешти добывалось и на нефтеперегонных заводах производилось горючее для танков, самолетов и бронемашин вермахта. Нефть переправлялась к фронту через порт Констанцу, куда она доставлялась по нефтепроводу, проложенному по железнодорожному мосту через Дунай вблизи города Черноводы. Авиация Черноморского флота почти не понесла потерь в ту роковую ночь, когда на аэродромах вдоль западных границ было уничтожено много наших самолетов. Да и события на советско-румынской границе в первые часы войны развивались не так, как планировали немецкие и румынские генералы. Части знаменитой 25‑й Чапаевской дивизии в некоторых местах форсировали Прут и закрепились на румынской территории. Перед командованием Черноморского флота была поставлена задача вывести военно-морскую базу Констанца и нефтепровод из строя. В румынском порту Констанца был сосредоточен практически весь военно-морской флот Румынии. Вполне логичным было решение советского командования сразу после начала войны заблокировать Констанцу с моря и воздуха. Однако неприятной неожиданностью стало то, что база оказалась надежно прикрыта с моря минными заграждениями и немецкими береговыми батареями дальнобойных орудий. Учитывая почти двухлетний опыт войны в Европе, немецко-румынское командование перед началом операции «Барбаросса» существенно усилило и ПВО базы. Она включала в себя: немецкую авиагруппу, оснащенную истребителями «Фокке-Вульф-190», 53‑ю истребительную эскадрилью ВВС Румынии, вооруженную «харрикейнами», румынские зенитные батареи 76‑мм английских орудий фирмы «Армстронг» и два немецких зенитных дивизиона. Еще около 20 зениток располагалось на кораблях.

Для проведения налетов на Констанцу решили задействовать два авиаполка ВВС Черноморского флота на ДБ-3Ф, а также 40‑й авиационный полк, оснащенный бомбардировщиками СБ и усиленный вскоре после начала боевых действий эскадрильей новейших на то время Пе-2. Существенным недостатком таких рейдов было отсутствие истребительного прикрытия тихоходных и неповоротливых самолетов ДБ-3Ф. Днем 23 июня 1941 года Констанцу атаковали 49 ДБ-3Ф и 24 СБ, сбросившие 53,3 т авиабомб. В воздушных боях с истребителями противника и от зенитного огня было потеряно по 8 бомбардировщиков каждого типа. По данным румын, за тот день около 50 советских бомбардировщиков, шедших без истребительного прикрытия тремя группами, сбросили на Констанцу более 100 авиабомб. Серьезно пострадала немецкая зенитная батарея. В тот день открыла свой боевой счет румынская авиация. Лейтенант Агаричи на «харрикейне» сбил два СБ. На это его старший брат, модный бухарестский композитор, откликнулся песней «Агаричи лупит большевичи», которая мгновенно стала, как теперь принято выражаться, шлягером. Несмотря на то что Агаричи каких-либо боевых успехов в дальнейшем не добился, а Румыния окончила войну союзницей СССР, оба брата попали в сибирские лагеря. Как говорит народная мудрость: не чирикай раньше времени, счастье так изменчиво.

Утром 24 июня 1941 года советская авиация повторила налет на базу. Всего за тот день авиация Черноморского флота выполнила на Констанцу 40 самолетовылетов. 25 июня эскадрилья ДБ-3Ф капитана Семенюка на подходе к Констанце была перехвачена над морем 14 мессершмиттами. Советские экипажи доложили об уничтожении 7 вражеских истребителей и потере одного бомбардировщика. Над морем советские бомбардировщики сбили дозорный румынский гидросамолет.

26 июня во время рейда на Констанцу подорвался на мине и затонул лидер эсминцев «Москва». В стане противника царила эйфория. Два румынских торпедных катера вместе с двумя гидросамолетами, выполнившими 10 вылетов, подняли из воды 69 моряков из экипажа «Москвы», включая ее командира.

Затем центр боевой активности авиации Черноморского флота был перенесен в дельту Дуная, где противник пытался форсировать водную преграду. Там нашим летчикам удалось нанести противнику существенный урон в плавсредствах. К Констанце посылались лишь одиночные бомбардировщики и гидросамолеты-разведчики.

2 августа авиации Черноморского флота удалось без собственных потерь нанести румынам существенный урон. Не встретив противодействия истребителей противника, 6 Пе-2 сбросили на Констанцу 12 ФАБ-250. Прямыми попаданиями были потоплены транспорт «Дуростол» и лоцманский буксир «Aмарилиа», уничтожено одно и подожжено второе нефтехранилища. Для немцев и их союзников румын налеты советских самолетов на нефтяные промыслы Плоешти и порт Констанца воспринимались очень болезненно. Нефть — это кровь войны. Без нее не взлетят самолеты, не двинутся в бой танки. Поэтому в Румынию были посланы не только лучшие пилоты и инструктора Германии, но была поставлена и современная зенитная артиллерия.

Полной неожиданностью для противника стало истребительное прикрытие бомбардировщиков: четыре И-16, которые доставила на внешней подвеске в район 40 км восточнее Констанцы пара ТБ-3 из 18‑го транспортного авиаотряда. На следующий день над Констанцей прошли три Пе-2, посланные оценить последствия предыдущего налета и прощупать состояние ПВО. Их экипажи доложили о потоплении плавучего дока. По результатам разведки командование авиацией Черноморского флота решило повторить налет. 3 августа почти все находившиеся в строю самолеты 63‑й авиабригады (командир — полковник Г.И. Хатиашвили) осуществили успешный налет на Констанцу: 18 ДБ‑3Ф атаковали район Южного мола, 18 СБ — Восточный мол, 6 Пе-2 — железнодорожную станцию и 5 нефтехранилищ. Задание выполнили с минимальными потерями. У противника было повреждено несколько кораблей, в том числе эсминец. 4 августа не вернулись с задания два МБР-2, посланные на разведку. По немецким данным, их сбили «арадо», которые были переброшены в Румынию с Эгейского моря. Спасательный гидросамолет поднял из воды двух советских летчиков. До этого тихоходные и слабовооруженные МБР-2 практически на равных воевали с немецкими «хейнкелями», румынскими «савойями» и «кантами», но с прибытием быстроходных и лучше вооруженных «арадо» ситуация изменилась в худшую для нас сторону. Она еще больше усугубилась с появлением на Черном море трехмоторных немецких летающих лодок Do-24. 11 августа 1941 года со стороны Черного моря внезапно появилось два истребителя И-16. Появление истребителей было для румын большой неожиданностью. И-16 зашли на цель и сбросили бомбы на железнодорожный мост, по которому был проложен нефтепровод. Раздался мощный взрыв, и снабжение гитлеровских войск горючим на некоторое время прекратилось. 17 августа была произведена вторая, на этот раз неудачная попытка использования системы «Звено-СПБ». Три ТБ-3 благополучно доставили шесть И-16 в район цели, но противник был настороже. Его истребители перехватили советские самолеты еще над морем, сбили четыре «ишачка» и подбили один СБ, экипаж которого смог дотянуть на поврежденном самолете до своей территории и произвести вынужденную посадку. Эта неудача изменила планы советского командования. Воздушные рейды на Констанцу стоили большого числа так остро необходимых в тот период самолетов, которые, как правило, терялись вместе с экипажами. Враг хоть и понес определенные потери, но заблокировать его военно-морскую базу с воздуха авиация Черноморского флота оказалась не в состоянии. Этими налетами как бы опровергалась концепция генерала Дуэ о воздушной войне. Хорошо укрепленная база, имеющая современную противовоздушную оборону, может успешно противостоять налетам авиации. Советским командованием было принято решение отказаться от бомбардировок Констанцы, но разведполеты в ее район продолжать — остаться без оперативных сведений о противнике штаб флота не мог. Добывать их пришлось, в основном, экипажам МБР-2, поэтому главными героями дальнейших событий в небе Констанцы стали тихоходные «амбарчики». 29 августа пара МБР-2 близ мыса Сфынтцу-Георге сбила румынский гидросамолет из 101‑й эскадрильи. Погиб весь его экипаж. Рано утром 9 сентября 1941 г. 25 бомбардировщиков вывели из строя подводный кабель между Констанцей и аэродромом Мамайя. Затем над Констанцей на два года наступило затишье. Советские войска оставили Крым. 2 июля 1942 года пал Севастополь. В это время немецкие войска уже вели бои в районе Сталинграда и вышли на подступы к Кавказскому хребту. Советская авиация была вынуждена перебазироваться на аэродромы Кавказа.

С начала 1943 года в авиационных соединениях АДТ происходила замена авиационной техники, по ленд-лизу начали поступать новые американские самолеты — «бостоны» и «митчелы». Кроме того, эвакуированные на Урал и Сибирь авиационные заводы начали выпускать все в большем количестве современные отечественные самолеты. Красная армия готовилась к решающим сражениям. Раненые летчики проходили лечение в тех кавказских здравницах, в которые они ездили отдыхать до войны. Все лучшее, что могла дать страна, было предоставлено в их распоряжение. В свободное от воздушных боев и боевой подготовки время летный и технический составы играли в футбол и волейбол, по вечерам под гармонь или баян устраивали танцы. Война, хоть и самая жестокая из всех, которые были до сих пор, не могла вытравить естественные человеческие чувства. А тут еще теплота, как говорил поэт, запах олеандра и левкоя… Иной отсчет времени. Здесь острее воспринималась скоротечность жизни, поскольку потери были почти в каждой эскадрилье. Где-то в душе каждый ждал, кто будет следующим, поскольку все проходило буквально на глазах, вчера танцевал, играл в футбол, пел, а вот уже в столовой поминальный стакан с водкой, накрытый куском хлеба.

Эту весть мы узнали не сразу,

Нам не свыкнуться с болью разлук,

Самолет не вернулся на базу,

А на нем наш товарищ и друг.

Был он первым певцом и танцором

И дрался, как орел, а потом

Шел на цель с задымившим мотором

И с прострелянным в драке хвостом.

И когда не возвращается

С задания друг,

Сердца друзей сжимаются

В железный круг.

Мы за ужином долго молчали,

Лишь светильник качался во тьме

И вино сиротливо стояло

У тарелки его на столе.

И в мерцаньи светильника слабом,

Обжигая сухие глаза,

По щеке у радистки из штаба

Пробегала, как искра, слеза.

Вдруг окно задрожало от гула,

Кто-то низко прошел над землей

И приплюснутой кистью задуло

Огонек над сосновым столом.

Бортовые огни, как алмазы.

И мотора знакомого звук.

Самолет возвращался на базу,

А на нем наш товарищ и друг.

И когда же возвращается

С задания друг,

Сердца друзей расходятся

В широкий круг.

Эта песня была очень популярна среди летчиков Дальней авиации и после войны. Ее напевали почти во всех гарнизонах, на концертах и вечерних застольях.

Только в начале осени 1943 года, когда враг стоял у стен Кавказского хребта, по приказу наркома ВМФ Кузнецова была проведена очередная воздушная операция против Констанцы. Участвовали в ней летчики 36‑го МТАП, которым командовал Герой Советского Союза Ефремов. Для выполнения задания он отобрал шесть наиболее подготовлен-ных экипажей и выделил еще один для последующего фотоконтроля результатов рейда. Возглавил группу заместитель командира полка Ш. Бидзинашвили, который до войны работал летчиком-испытателем на Иркутском авиазаводе. Войну он начал во главе 1‑го МТАП на Балтике. Уже в 1941 году был удостоен двух» орденов Красного Знамени.

27 сентября с аэродрома Геленджик поднялись семь торпедоносцев. В экипаж Бидзинашвили входили штурман полка Ш. Кордонский, стрелок П. Бородин и радист А. Кузнецов. Известен состав и других экипажей: командир А. Фокин, штурман Г. Писарев, стрелок-радист В. Андреев; командир В. Левашов, штурман В. Ярыгин, стрелок-радист М. Еремеев; командир В. Рукавицын, штурман П. Поярков, стрелок-радист старшина Г. Вертюков, командир А. Рыхлов, штурман А. Клюшин, стрелок-радист В. Степашко; командир М. Дюков, штурман И. Недужко, стрелок-радист П. Миронов. Седьмой машиной командовал Б. Маслов.

Большая часть летчиков имела на своем счету по 150–170 боевых вылетов, причем Фокин участвовал в налетах на Берлин в августе 1941 года. Кордонский в июле — августе того же года отличился при налетах на Плоешти. Операция была задумана очень дерзко. Самолетам предстояло пройти над морем более 800 км без истребительного прикрытия и нанести удар по хорошо защищенному объекту. Поэтому ставка делалась на внезапность. Для обеспечения скрытности экипажи на маршруте радиообмен не вели. Торпедоносцы первое время шли на высоте 500–600 метров, а затем еще более снизились. Так как предполагалась возможность радиолокационного обнаружения, самолеты несколько раз меняли курс, имитируя атаку на болгарский порт Бургас, затем отвернули на север и пошли на реальную цель. Однако трагический исход рейда предопределила неожиданная встреча на подлете к Констанце с немецкой летающей лодкой. Противник был оповещен о приближении советских самолетов и успел задействовать все имеющиеся силы для отражения налета. Выйдя к порту, «Бостоны» натолкнулись на сильный зенитный огонь береговых батарей и кораблей, а в воздухе их атаковали новейшие румынские истребители. Оценки итогов этого налета по советским данным и данным румын и немцев расходятся. В боевом донесении говорится, что экипажи Бидзинашвили и Фокина потопили по транспорту, а Рукавицына и Рыхлова — по миноносцу. Но и наши летчики понесли большие потери. Не все самолеты вернулись на базу…

20 августа 1944 года массированным ударом советских самолетов ПВО Констанцы была буквально смята. 26 боевых кораблей и плавсредств противника удалось потопить, в том числе эсминец и подводную лодку, а еще более пятидесяти вывести из строя. Немаловажно, что из атаковавших базу 211 самолетов только два было потеряно от огня зениток. Румыно-германское командование приписало эту победу англо-американской авиации. Успех блистательно проведенной атаки стал одним из серьезных факторов, приведших к выходу Румынии как союзницы Германии из войны. Вот здесь, в подобной ситуации уже мог бы торжествовать со своей доктриной генерал Дуэ. Во многом удачу рейда обусловил богатый боевой опыт летчиков-черноморцев. Кроме того, к августу сорок четвертого наша авиация господствовала в воздухе и уже во многом оказывала влияние на решение стратегических задач советского командования. Так было при проведении операции «Багратион», при штурме Кёнигсберга, выводе из войны Финляндии, взятии Берлина и других операциях Второй мировой войны.

Спасение маршала Тито

Однажды начатое, рано или поздно, все равно должно быть закончено. Начатая в 1939 году мировая война катилась к своему логическому концу. В 1943 году из оси Рим — Берлин — Токио была выбита фашистская Италия. И хотя немцы оккупировали север страны, на юге Апеннин уже вовсю хозяйничали союзники. На авиабазе в портовом городе Бари были размещены американские и английские самолеты, которые летали на бомбежку Греции, Югославии. Отсюда же, преодолевая расстояние в 700 миль, англо-американская авиация пыталась помочь восставшей Варшаве.

Одним из ярких эпизодов участия авиации Дальнего действия во Второй мировой войне стало спасение штаба маршала Тито нашими летчиками с аэродромов в Италии. В 1944 году по договоренности с союзниками советская военная миссия была доставлена вначале в Бари, а потом к партизанам в Югославию. К тому времени у наших пилотов уже накопился опыт взаимодействий с союзниками. Первые контакты были в Заполярье, когда наши и английские летчики вели бои с немецкими асами над Баренцевым морем, прикрывая конвои союзников. А до этого состоялись встречи с англичанами в Тегеране. В 1943 году наши летчики, выполняя полеты по перегонке самолетов по ленд-лизу, контактировали с американцами на Аляске. В конце войны был налажен воздушный конвейер челночных бомбардировок городов Германии, когда «Бостоны» начали садиться на дозаправку на аэродром вблизи Полтавы. В итальянском Барии наши пилоты базировались рядом с американскими и английскими летчиками.

Шел завершающий этап Второй мировой войны. Всем было известно, что ей скоро должен наступить конец, только неизвестно когда. И отношения между союзниками уже были не такими теплыми, как в начале войны. Политики начали делить шкуру неубитого медведя, и эти настроения вовсю витали в воздухе. Черчилль в то время произнес фразу, которая стала симптоматичной. «Коммунизм поднимал голову за победоносным русским фронтом. Россия была спасительницей, а коммунизм — евангелием, которое она с собой несла». Отношения между союзниками и партизанами становились все напряженнее. Англичан и американцев в первую очередь волновало, с кем и каким путем пойдет послевоенная Югославия. Им очень хотелось вбить клин между югославами и русскими, а для этого, считали они, все средства хороши. Особенно они рассчитывали на трения, иногда прямую вражду в руководстве партизанским движением Югославии, между четниками Михайловича и партизанами Тито. И англичане и наше руководство понимали, что многое зависело от того, чью сторону примет Иосиф Броз Тито.

Летчики союзных армий встречались с нашими пилотами, с интересом поглядывали на русских медведей, которые своими победами на земле и в воздухе заставляли относиться к ним с уважением. Бывало, устраивали общие вечеринки, где пили дешевое итальянское вино и угощали друг друга папиросами и сигаретами. Но не всегда отношения между ними были дружескими. Скорее всего, союзники уже видели их своими конкурентами. А вот с местным населением наши ладили, более того, многие итальянские девушки из обслуживающего персонала были влюблены в наших пилотов. Но летчики из Советской России знали, какими могут быть последствия, если их заметят в связях с иностранцами. Впрочем, и там случались истории, которые в дальнейшем имели самое неожиданное продолжение. У жизни свои правила, и ее не распишешь, как инструкцию…

Среди командированных в Италию было много летчиков, которые до войны летали на гражданских самолетах. В своих воспоминаниях главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов пишет, что именно они внесли значительный вклад в развитие авиации Дальнего действия. Буквально перед войной Голованов обратился с письмом к Сталину с предложением сформировать из имеющихся опытных пилотов соединения, которые могли бы выполнять полеты по приборам в любую погоду, вне видимости земли. Наиболее подходящими для таких полетов Голованов считал летчиков гражданской авиации, которые в отличие от военных летчиков имели большую практику в радиовождении, полетов на малоприспособленные аэродромы и больший налет часов. Такое разрешение было получено. По предложению Сталина формирование экипажей производилось комплексно: из военных и гражданских летчиков. Перед войной Александром Евгеньевичем был сформирован 212‑й отдельный дальнебомбардировочный полк, который послужил основой для формирования авиации Дальнего действия. В начале войны полк понес большие потери, но со всех концов Советского Союза в ряды действующей армии вливались новые пополнения летчиков гражданской авиации, которые приняли участие во всех важнейших воздушных операциях Второй мировой войны. Верховный главнокомандующий считал, что авиация Дальнего действия (АДД) и гражданский воздушный флот (ГВФ) — родственные другу структуры. И в 1943 году ГВФ органично вошел в состав АДД.

Особенно хотелось бы выделить действия бывших пилотов гражданской авиации при полетах в глубокий тыл врага, к партизанам в Белоруссию, Украину, Крым, рейды во время Словацкого восстания. Ну и, конечно же, во время полетов к партизанам в Югославию.

В феврале — марте 1944 года Красная армия нанесла сокрушительный удар на Буге, в апреле наши войска вышли к границам Чехословакии и вступили на территорию Румынии. Идея Черчилля о высадке десанта из районов Средиземного моря и проникновении на Балканы окончательно проваливалась, в то время как нашим войскам оставалось преодолеть не такое уже большое расстояние, чтобы достичь границ Югославии. В связи с этим нашим союзникам, в особенности Англии, все время приходилось менять свою политику в отношении югославских партизан, хотя партизанское движение и было у них, как говорится, бельмом на глазу.

— В районе расположения Верховного штаба НОАЮ и советской миссии, — вспоминал Голованов, — была развернута радиостанция с обслуживающим персоналом, которая служила как приводная и связная рация. Утром 25 мая мной была получена радиограмма от начальника нашей расположенной в горах в районе Дрвара радиостанции (штат ее состоял из двух человек: старшины Владимира Щеглова и рядового Пушкина). В этой радиограмме сообщалось, что происходит высадка немецкого десанта на Дрвар, где идет бой.

Зная, что там находятся маршал Тито и наша военная миссия, я сейчас же позвонил Сталину и доложил ему о содержании полученного донесения.

— Вам сообщили какие-либо подробности? — спросил он.

Получив отрицательный ответ, Сталин дал указание выяснить подробности и позвонить ему.

Немного позже стало известно, что немецкий десантный батальон с частями усиления получил задачу захватить Дрвар, где был расположен Верховный штаб Народно-освободительной армии, и уничтожить его вместе с Верховным главнокомандующим, маршалом Тито. Высадка десанта оказалась неожиданной. Каких-либо крупных частей или соединений, которые могли бы вступить в бой с гитлеровцами, в районе расположения штаба не было. Отдельные подразделения не могли вести длительный бой с хорошо вооруженным противником, имевшим в своем распоряжении даже артиллерию. Пришлось с боями отходить. Выйти из пещеры, где размещался штаб, было невозможно из-за кинжального огня. Тогда был взломан пол и находившиеся в пещере спустились по веревке к протекавшему внизу ручью, вышли в сад, а оттуда пробрались на гребень горы у долины Унаца.

Капитан Рипке, командир десантного батальона гитлеровцев, захватил трофей — парадную маршальскую форму Тито.

Примерно через два часа в штаб АДД пришло сообщение о том, что высажен крупный немецкий десант, захвачен город. Каких-либо подробностей сообщить не могут, так как связаться не с кем. Ввиду того, что немцы находятся в непосредственной близости, радиостанцию зарывают в землю, сами уходят в горы.

Об этом докладывал Сталину я уже лично, так как он звонил до этого неоднократно, справляясь, не получили ли мы каких-либо новых данных, и наконец дал указание при получении таковых приехать и доложить лично.

— Видимо, полученные вами сообщения правильные, положение там серьезное, — немного помолчав, сказал Сталин. — Ни по одному каналу не могут связаться наши товарищи со штабом Тито. Это не может быть случайностью.

Походив немного, Сталин остановился и задумчиво, как бы про себя, произнес:

— Чья же это работа, хотел бы я знать?

Длительное время не было известно, где находятся маршал Тито и его штаб. Не один раз звонил Сталин и спрашивал, не вышли ли на связь наши люди. Когда же в конце концов обнаружился маршал Тито, Сталин дал указание принять все меры к тому, чтобы его вывезти. Это задание с честью выполнил Александр Сергеевич Шорников, находившийся в Бари и совершивший уже десятки вылетов к партизанам с посадкой у них. К слову сказать, он был первым летчиком, осуществившим посадку ночью на заснеженную площадку в высокогорном районе Боснии. На авиабазе в итальянском городе Бари никто из английских и американских летчиков не верил в такую возможность, они сочли рассказ Шорникова об этом просто шуткой, выдумкой. Но они не знали, что Шорников до войны работал в Закавказском управлении ГВФ и имел огромный опыт полетов в горах и посадок на малоприспособленные для полетов аэродромы.

Отправляясь в следующий полет в Боснию, Александр Серге-евич накупил плетеных корзин, прилетев к партизанам, набил их снегом и, вернувшись в Бари, не говоря ни слова, поставил эти корзины вдоль ряда английских самолетов! Последовало всеобщее изумление — американцев, англичан, итальянцев: русские на виду всего мира утерли нос союзникам. Профессиональное самолюбие было уязвлено, и некоторые английские и американские летчики последовали примеру Шорникова и начали летать в горы к югославским партизанам.

Полеты и посадки Шорникова на ограниченные площадки в горах, где ошибка не может повториться дважды, не были трюкачеством. Этого требовали обстоятельства. Однажды, преодолев плохую погоду и доставив очередную партию военного имущества, экипаж летел обратно, везя пятнадцать человек раненых, и поначалу не заметил, что все они не имеют обеих ног. Не было ни стонов, ни жалоб, ни просьб о помощи… Увидев уже многое и за время Великой Отечественной войны, и за время полетов в Юго-славии, экипаж был поражен мужеством и стойкостью, которые проявляли раненые югославские партизаны. Весь экипаж старался как-то облегчить их состояние во время перелета. Надо ли говорить о том, что наши экипажи использовали малейшую возможность для полета к партизанам. Опыт, полученный в таких полетах, пригодился в дальнейших полетах.

Длительное время у экипажа отсутствовала связь с нашей миссией, находившейся вместе с маршалом Тито. Наконец 3 июня радист экипажа, старший лейтенант Вердеревский по своей самолетной радиостанции принял радиограмму от генерала Корнеева — прибыть в ночь на 4 июня в район Купрешко Поле, находящийся от Дрвара в ста километрах. Из этой радиограммы Шорников понял, что миссии удалось вырваться и уйти от немцев. Понял он также и то, что его штурман Якимов, видимо, находится там же. Якимов все время находился при миссии, обеспечивая прием самолета. Зная летно-тактические данные воздушного корабля, а также возможности пилота, он руководил подготовкой площадок, определял пригодность их, обеспечивал правильную выкладку опознавательных знаков, определял возможность прилета по метеоусловиям и так далее. Имея своего человека на месте посадки, экипаж уверенно совершал туда полеты. Правда, летал он уже без штурмана.

Шорников дал указание экипажу быть готовым к вылету, однако сам он был вызван в штаб английского авиационного командования, где капитан Престон, который отлично говорил по-русски (его отец в свое время был на дипломатической работе в СССР), передал ему радиограмму, полученную от нашей военной миссии. В ней черным по белому было написано: «Прибыть в ночь на 5 июня». Ничего не сказав капитану, Александр Сергеевич сверил эту радиограмму с той, которую получил он непосредственно. Сомнений быть не могло, в полученных указаниях были разные числа… В том, что нужно обязательно вылететь сегодня, Шорников не сомневался. Если бы было по-другому, то в повторно полученном распоряжении было бы обязательно указано, что первое отменяется. Однако таких указаний не было. Но вот вопрос — как вылететь? Самостоятельно, без получения разрешения на вылет от штаба английского командования вылететь он не мог, не имел права. Что же делать?! Некоторое время Шорников провел в размышлениях, а потом пришел в штаб и попросил разрешения вылететь в разведывательный полет в район, указанный в радиограмме, — Купрешко Поле, чтобы в ночь на 5 июня вылететь уже для выполнения полученного задания. Такое разрешение он получил и в назначенное время вылетел.

Погода не благоприятствовала полету. В условиях грозовой деятельности и дождя пришлось пересекать Адриатическое море на малой высоте, во-первых, для того, чтобы не уклониться от проложенного маршрута, во-вторых, чтобы не попасть в грозовые облака. Выйдя на остров Корчула и обойдя Сплит, где располагалась немецкая военно-морская база, прикрытая большим количеством зенитной артиллерии, экипаж стал набирать высоту. Взяли курс на Купрес, в районе которого находилась самая высокая гора, служившая надежным ориентиром. Выйдя на эту гору и определив свое местонахождение, летчики начали поиски условных огней и сигналов. Облачность не давала возможности как следует просматривать местность. Более получаса летал экипаж над незнакомой местностью, пока не обнаружил кодовых огней. Много труда о положили летчики, чтобы зайти на посадку. Нужно было садиться наверняка, для того чтобы иметь возможность улететь. Наконец самолет произвел посадку на обозначенную площадку, изрезанную горными ручьями и усыпанную камнями…

Как и предполагал Шорников, встречал его штурман Якимов, который вместе с югославскими партизанами подготовил площадку и организовал встречу своего экипажа. Вид у Якимова был незавидный: голова забинтована, он был ранен осколком мины. Нелегко, видимо, пришлось выбираться из окружения, отбиваться от внезапно выброшенного немецкого парашютного десанта.

В скором времени к самолету подошли маршал Тито, генерал Корнеев, члены Политбюро компартии Югославии, руководящий состав Верховного штаба, представители английской и американской военных миссий. После обмена мнениями о количестве людей, которых можно взять на борт (было решено взять 20 человек), началась посадка в самолет. Кроме маршала Тито, членов Политбюро, генерала Корнеева были также взяты на борт и представители англо-американской миссии.

Доставив всех благополучно в Бари, экипаж Шорникова совершил еще один полет на Купрешко Поле и вывез оттуда еще 20 человек. Конечно, генерал Корнеев никаких указаний о переносе вылета на 5‑е число не давал. Это, так сказать, осталось на совести тех, кто дал указание вручить экипажу радиограмму с измененным числом даты вылета.

Между прочим, союзники в ту же ночь совершили так же два полета на Купрешко Поле, но несколько запоздали. Оказывается, Верховный штаб обращался к ним с просьбой вывезти их, но союзники ответили, что по условиям погоды, а также по причине неизвестного состояния площадки полет на Купрешко Поле является серьезным риском. Однако, узнав о прилете нашего экипажа, они направили туда и свои самолеты. Вскоре Купрешко Поле было занято гитлеровцами, а охранявшие Верховный штаб части с боями вырвались из окружения, и ушли в другие районы.

Так бесславно закончилась очередная попытка немцев расправиться с руководством Народно-освободительной армии Югославии.

К сказанному следует добавить, что в 1999 году при проведении налетов на Югославию американские и английские самолеты использовали все ту же авиабазу в итальянском городе Бари. Как бывало ранее, американцы, так и не доказав вины сербов, решили пустить в ход последний довод — мощь своей авиации.

Аэродром «Три дуба»

Война приближалась к своему логическому завершению, союзники Германии один за другим выходили из войны. В середине 1944 года в словацких горах уже действовали два крупных партизанских соединения — «Чапаев» и «Пугачев». 9 августа 1944 года словацкая армия получила приказ провести противопартизанские операции в Низких Татрах, но партизаны были предупреждены, а словацкие солдаты, встретив часть партизан, проигнорировали приказ открывать по ним огонь. 21 августа 1944 года партизанский отряд под командованием Величко захватил Склабиню и начал взрывать железные дороги. 25 августа 1944 года партизаны уже открыто раздавали оружие на площади в Мартине и записывали добровольцев. В это же время развивалась подпольная деятельность в самой словацкой армии, ее руководителем был подполковник «Быстрой дивизии» Ян Голиан. 27 августа партизаны взяли Ружомберок, на следующий день немецкие войска начали оккупацию Словакии. 29 августа министр обороны Фердинад Чатлош сообщил об этом по радио. Подполковник Голиан отдал приказ о начале восстания, которое началось 30 августа.

Положение восставших осложнилось тем, что 29 августа немецкие войска перекрыли Дукельский перевал, через который на помощь должна была прийти Красная армия, которая прорвалась к перевалу лишь 7 сентября. Положение восставших осложнилось еще тем, что на западе страны словацкая армия проявила нерешительность и была быстро разоружена.

В самые последние дни августа 1944 года командующий АДД Александр Голованов получил срочное донесение от командира 5‑го авиационного корпуса АДД, генерал-лейтенанта Георгиева о том, что на один из аэродромов его корпуса в районе Львова произвели посадку около сорока самолетов с немецкими опознавательными знаками. Это прилетели словацкие летчики, которые сообщили, что в Словакии началось восстание против немецких оккупантов. Эта новость тут же была сообщена Сталину.

— Командующий фронтом Иван Степанович Конев предложил нанести 38‑й армии удар через Карпаты на Дукла — Прешков, чтобы соединиться с двумя словацкими дивизиями, находившимися на этом направлении, — вспоминает Голованов. — В состав этой армии входил и 1‑й чехословацкий корпус, в командование которым вступил генерал Людвиг Свобода — будущий президент Чехословакии. Согласившись с этим предложением, Ставка подключила еще и войска 4‑го Украинского фронта. Однако, начав в конце первой декады сентября наступательную операцию, наши войска встретили упорное сопротивление немцев, а словацкие дивизии, которые должны были помочь нам, были за несколько дней до наступления 38‑й армии заменены гитлеровскими войсками. В то время как 1‑й Украинский фронт вел подготовку и проводил операцию на соединение со словаками, части и соединения АДД вели напряженную боевую работу по обеспечению словацких партизан вооружением и боеприпасами. Основная сложность заключалась в том, что не было заранее подготовлено ни баз снабжения, ни самих военных материалов, необходимых словацким партизанам, а требовалось всевозможного снаряжения и боеприпасов не какое-то малое количество, а многие сотни тонн. Выручила база, с которой велось обеспечение югославских партизан, где были созданы значительные запасы всякого военного имущества, которое можно было на первых порах использовать и для заброски в Словакию, не нарушая поставок югославам. Запасы горючего тоже были рассчитаны для обеспечения полетов только в Югославию. Сталин торопил с доставкой боевого снаряжения в Словакию, действовать нужно было быстро. Решили заправлять топливом самолеты на одних аэродромах, перелетать за снаряжением на базу снабжения и уже оттуда отправляться к партизанам в Словакию. В ночь на 5 сентября 1944 года 30 самолетов вылетали на сбрасывание груза в Чехословакию, в район города Зволен. Туда были доставлены вооружения и боеприпасы.

Ночами десятки советских самолетов вылетали в районы Брезно, Зволен, Прешов, Кросно и доставляли партизанам людей, а также оружие и боеприпасы. Садились на аэродром подскока Рудна — Мала (8 километров северо-западнее Жешувa) для доставки оттуда людей на аэродром «Три Дуба».

В ночь на 16 сентября 1944 года только 26 самолетов успели произвести посадку на аэродром «Три Дуба», после чего аэродром закрыло туманом и 55 самолетов были вынуждены возвращаться обратно, хотя на такие задания ходили экипажи, обладавшие безупречной техникой пилотирования. При отсутствии каких-либо средств, которые могли бы хоть в какой-нибудь степени обеспечить заход на посадку (кроме приводной станции, заброшенной нами на этот аэродром), пытаться принять такую массу самолетов было, конечно, невозможно, и им были даны указания возвращаться на свои базы.

В первой половине сентября стало ясно, что в запланированное время встреча войск 1‑го Украинского фронта с восставшими не состоится. Было принято решение перебросить в Словакию чехословацкую десантную бригаду. Переброска была возложена на АДД. Помня о неудачах, постигших при проведении десантной операции под Каневом, где практически отсутствовало надлежащее взаимодействие между родами войск, проводившими эту операцию, Ставка издала приказ, по которому командующий АДД для переброски чехословацкой бригады выделял 5‑й авиакорпус. Ответственность за организацию и обеспечение переброски бригады возлагалась этим приказом на командующего 1‑м Украинским фронтом, а за непосредственное выполнение — на командира 5‑го авиакорпуса, генерал-лейтенанта авиации Георгиева.

От уполномоченного СНК СССР по иностранным военным формированиям мы получали условные сигналы по приему самолетов на аэродроме «Три Дуба», которые устанавливал командующий чехословацкими войсками в Словакии и которые передавались им через начальника чехословацкой военной миссии в СССР. Эти сигналы менялись каждый день — как для посадки, так и для сброса грузов. Имея уже достаточный опыт такой работы и зная, что сигналы нередко путаются, было решено направить туда своих людей.

Для того чтобы обеспечить прием, разгрузку и отправку большого количества самолетов, на аэродром «Три Дуба» был направлен заместитель командира 53‑й авиационной дивизии полковник Б.Ф. Чирсков с оперативной группой.

В первую ночь оперативная группа принята не была, так как аэродром бомбил противник. На вторую ночь вся группа благополучно прибыла, и полковник Чирсков стал заниматься решением вопросов, как организовать прием, разгрузку и отправку самолетов. Он имел указания о том, что необходимо обеспечить прием и выпуск 80—100 самолетов каждую ночь. Принять такое количество самолетов совсем не просто, когда рядом базируется истребительная авиация противника, а сам аэродром регулярно подвергается бомбардировке. Требовались, во-первых, максимальная маскировка аэродрома в ночных условиях — предельно малое количество огней на летном поле, во-вторых, быстрейшая разгрузка прибывающих самолетов и немедленная их отправка, так как большого количества самолетов аэродром принять не мог. Оставление же самолетов на день на аэродроме исключалось ввиду каждодневного облета его разведчиками противника. И все-таки, можно сказать, под самым носом у немцев такая работа была проделана. Оперативная группа успешно справилась со своей задачей.

Наши корабли приходили на аэродром волнами, по 15–20 самолетов. Как правило, они разгружались, не выключая моторов. С помощью словацких товарищей были созданы группы по разгрузке прибывающих самолетов, вместе с экипажем корабля они быстро разгружали самолет, который сейчас же улетал, а на его месте появлялся другой самолет. Так конвейером, организованно шла интенсивная работа.

Самолеты противника не один раз бомбили этот аэродром, и мы несли потери.

На аэродром «Три Дуба» доставлялись не только стрелковое вооружение, но и полковые минометы, артиллерия, автотранспорт, а также противотанковые ружья, тяжелые пулеметы и другое снаряжение. Кроме полетов с посадками, мы также сбрасывали вооружение и боеприпасы в других точках Словакии: Брезно, Доновали, Зашова и других. В конце сентября немецкие части подошли к Зволену, угрожая захватить город и выйти в район аэродрома. Как раз в это время на аэродром «Три Дуба» прибыло 76 самолетов, которые доставили рядовой и офицерский состав из чехословацкой бригады с их вооружением.

Бригадой командовал полковник Пшекрыл — волевой, смелый, энергичный командир и, как показали дальнейшие его действия, не теряющийся в сложной обстановке человек. Прилетел он на самолете лейтенанта Н.С. Ларионова, который в сложных условиях погоды вместо аэродрома «Три Дуба» выскочил на площадку в районе Брезно, которая была обозначена огнями, и произвел там посадку. Вместе с полковником Пшекрылом на этом самолете прилетел начальник разведки словацкой армии Павел Марцело.

Площадка оказалась столь малых размеров, что прибывшему туда полковнику Чирскову вместе с летчиком Ларионовым немало пришлось поломать голову над тем, как вызволить самолет. Разбирать его и вывозить по частям не было никакой возможности, оставить на площадке — сразу его уничтожат самолеты противника.

В конце концов решили все же взлететь, предварительно максимально разгрузив самолет и слив из него горючее, оставив лишь минимальный запас на обратный перелет. Решение, конечно, волевое, не обеспеченное размерами площадки, однако бросить самолет, который был в полной исправности и мог продолжать нести службу, экипаж не мог. Нужно было или отказаться совсем от этой затеи, или начинать взлет на полной мощности моторов и продолжать его, несмотря ни на что…

Получив «добро» полковника Чирскова, члены экипажа заняли свои места. Самолет зарулил на самый край площадки, моторам был дан максимальный режим, по выходе на который самолет был снят с тормозов и начал разбег. Лица, относящиеся к летно-подъемному составу, легко себе представят состояние экипажа, а также и разрешившего этот взлет…. Почти цепляясь за землю, самолет какое-то время летел на одной высоте, но, постепенно набирая скорость, вышел все-таки с границы опаснейшего режима и обрел маневренность.

Если вам когда-либо встретится человек, имеющий летную профессию, еще молодой, но с сединой в волосах, можете, не спрашивая его, быть уверенными в том, что в его летной жизни было что-либо похожее на описанный случай, и, вполне вероятно, не один раз…

Прибытие подразделений чехословацкой бригады сразу изменило обстановку на этом участке, и противник был отброшен от Зволена. Однако гитлеровцы, стягивая значительные силы, стали сжимать кольцо вокруг территории, занимаемой партизанами и повстанческой армией. В окружении насчитывалось не менее 75 000—80 000 человек, и они могли, конечно, оказывать сопротивление продолжительное время. Однако отсутствие единого командования и взаимодействия между повстанческой армией и партизанами не помогало их боевым действиям… Вместо того чтобы направить все свои усилия на борьбу с общим врагом, в стане словаков шла, по сути дела, внутренняя политическая борьба за власть в армии между эмигрантским правительством Бенеша — с одной стороны, и Словацким национальным советом — с другой. Все это, естественно, прямо сказывалось и на порядках, и на дисциплине в армии. Дело дошло до того, что встал вопрос о присылке туда командных кадров из Красной aрмии… Большая часть солдат и офицеров повстанческой армии вела упорные оборонительные бои с противником, который имел против них больше шести немецких дивизий с соответствующими дисциплиной, вооружением и техникой. Силы были явно неравные. И все же в течение двух месяцев словаки дрались с врагом при отсутствии согласованных действий среди своего командования, что, по сути дела, и предопределило гибель Словацкого восстания.

Со второй половины октября противник повел решительное наступление по всему фронту повстанческой армии. Командование Красной армии усилило боевое снабжение повстанцев, а кроме этого, авиация АДТ приступила и к ударам с воздуха по войскам врага. Кроме 5‑го авиакорпуса, на проведении этой операции были задействованы соединения и части 4‑го гвардейского корпуса АДД. Погода, надо прямо сказать, не благоприятствовала полетам, но приходилось летать и в сложных метеорологических условиях. Противник организовал с аэродрома, находящегося в районе города Попрада, перехват наших самолетов своими истребителями, чем причинял нам определенный урон, но остановить доставку вооружения, конечно, не смог.

События развивались стремительно. Кольцо окружения сжималось. Имея повседневную связь с Иваном Степановичем Коневым, мы получали довольно подробную информацию о положении дел в Словакии. Незадолго до конца Словацкого восстания, когда остались уже считаные дни, правительство Бенеша обратилось к нам с просьбой о посылке туда нашего представителя. Однако в нашем ответе было сказано, что посылка представителя Главного командования Красной армии, которая была бы полезна ранее, сейчас нецелесообразна. И действительно, противник захватил 24 октября Брезно, 26‑го — Зволен, а за ним и центр восстания — город Банска-Бистрица. Такая скоротечность событий была неожиданна и для штаба 1‑го Украинского фронта.

На следующий день генерал Соколовский прислал телеграмму:

«При сложившейся обстановке в Словакии посадка наших самолетов стала невозможной. Районы Зволен и Брезно находятся под угрозой захвата немцами».

В один из последних дней работы нашей оперативной группы на аэродроме «Три Дуба» туда приехали входивший в число руководителей Словацкого национального совета Карол Шмидке и Шробер, о роли которого в восстании мы ничего не знали. Они попросили отправить в Советский Союз ценности, принадлежащие словацкому народу, чтобы последние не попали в руки к фашистам. Зная товарища Шмидке как секретаря ЦК компартии Словакии, полковник Чирсков согласился выполнить просьбу, сказав, чтобы ценности привозили с наступлением темноты, соответственно их замаскировав. Доложил об этом он и руководству. Ценности к указанному времени были доставлены на аэродром, но погода была весьма плохая и прилет самолетов исключался.

И все-таки один самолет пробился и в сложнейших условиях произвел посадку на аэродром. Понял это полковник Чирсков лишь по приближающемуся звуку уже рулящего самолета… Его пилотировал заместитель командира эскадрильи, капитан Алексей Александрович Васильев. Забрав более тонны ценного груза и сопровождающих, Васильев улетел и благополучно произвел посадку на свой аэродром в районе Львова. Это был единственный самолет, который побывал в ту ночь на аэродроме «Три Дуба». Вскоре аэродром был захвачен гитлеровцами. Наши летчики еще продолжали полеты в Словакию, правда, уже без посадок, доставляя оружие и боеприпасы партизанам как в конце октября, так и в ноябре. По своим масштабам обеспечение боевых действий повстанцев в Словакии было одной из крупных и сложных операций, проведенных АДД. В ней участвовали шесть полков 5‑го авиационного корпуса и боевые экипажи шести полков 4‑го гвардейского авиационного корпуса АДД. Помимо доставки военного снаряжения и боеприпасов, вывоза раненых, они вели там еще и боевые действия, нанося бомбовые удары как по живой силе противника, так и по его аэродромам.

Более 2000 боевых вылетов произвели экипажи АДД по обеспечению Словацкого восстания, сделав огромное количество посадок на аэродроме «Три Дуба». В общей сложности на аэродром «Три Дуба» были доставлены порядка 2500 человек личного состава, более 1000 тонн различного военного груза, многие сотни людей были вывезены.

Нельзя, конечно, здесь обойти молчанием и личный состав этих полков и соединений, который, летая на выполнение боевых заданий, можно сказать, не покладая рук, стремился сделать все, что в его силах, чтобы помочь своим боевым словацким товарищам. Вот фамилии некоторых из них: заместители командиров полков М.Д. Козлов, Е.К. Гудимов, Н.И. Бирюков; заместители командиров полков по политчасти К.М. Куликов, С.М. Сошников, Ф.В. Шкода; штурманы полков П.Н. Степин, В.М. Чистяков, Ф.С. Яловой, А.З. Носовец, П.А. Полыгалов, А.П. Карпенко; командиры эскадрилий М.Д. Науменков, Г.А. Лебедев, А.В. Дудаков, В.А. Чепурко, Г.И. Баймузин, Ф.М. Колясников, А.А. Агибалов, С.В. Жиганов, Г.Г. Агамиров, А.Д. Давыдов, М.Т. Лановенко, Н.Ф. Москаленко, И.Ф. Мандриков, С.А. Лукьянов, М.Ф. Костенко; заместители командиров эскадрилий С.П. Слепцов, М.В. Левин, П.Ф. Шубин, В.Ф. Шеметов, А.Н. Котелков, Л.И. Васильев, А.В. Мансветов, И.Д. Лещенко, М.Г. Синев, В.М. Безбоков, Н.Н. Поляков, А.И. Калентьев, К.К. Ляшевич, А.И. Судаков, В.П. Канагин, Г.П. Троценко, М.А. Прилепко; штурманы эскадрилий А.Ф. Попов, И.Е. Скалозуб, И.Р. Евстафьев, Л.Ф. Тюрин, А.А. Андреев, М.П. Орлов, Е.П. Бондаренко, Л.П. Христовой, Е.С. Вирченко, С.П. Тимофеев, В.Ф. Тимченко, Л. Хазахметов, Ф.С. Румянцев, И.А. Гвоздев, П.Д. Просветов, Д.П. Волков, М.Я. Орлов, П.И. Годунов, П.Н. Воронков и другие.

…Хотя Словацкое восстание и было подавлено превосходящими силами противника, оно сыграло определенную роль в борьбе с гитлеризмом и отвлекло на себя некоторые силы врага.

Секретный полет наркома Молотова в США

— Как лучше и скорее добраться на самолете до Вашингтона? — неожиданно спросил в 1942 году Сталин командующего АДД Александра Голованова. Просчитав возможные варианты такого полета, Голованов предложил маршрут Москва — Англия, проходивший над вражеской территорией. А затем из Англии предстояло лететь в США. Он считал этот вариант самым безопасным именно потому, что полет совершался над вражеской территорией. Даже в том случае, если немецкая разведка узнает о предстоящем полете, никому не придет в голову, что самолет полетит по такому опасному маршруту. Такое предложение Голованова вызвало в Кремле резкий протест: «Как? Через вражескую территорию? Не может быть и речи…»

Но Сталин в конце концов согласился с таким вариантом. Даже сам Голованов не знал тогда, кого предстояло везти. Дело было в том, что президент США Франклин Рузвельт предложил Сталину послать в ближайшее время в Вашингтон наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова, на что 20 апреля 1942 года был дан ответ:

«Советское Правительство согласно, что необходимо устроить встречу Молотова с Вами для обмена мнений по вопросу об организации второго фронта в Европе в ближайшее время. В.М. Молотов может приехать в Вашингтон не позже 10–15 мая с соответствующим военным представителем. Само собой понятно, что Молотов побудет также в Лондоне для обмена мнений с Английским Правительством».

Летчикам, как вспоминал Пусэп, сообщили «под величайшим секретом, что наше правительство якобы закупило у союзников партию бомбардировщиков и что нам предстоит в ближайшее время перебросить в Англию экипажи ГВФ для перегонки этих самолетов в Советский Союз. Нас же посылают для того, чтобы выяснить, насколько этот маршрут пригоден для этой цели и как мы сумеем его преодолеть».

Пробный перелет прошел успешно. В самолете находился так называемый дублированный экипаж: два командира-летчика, два штурмана, два радиста. Вел машину Сергей Асямов, Пусэп летел в качестве дублера. Пе-8 успешно пролетел над территорией Швеции, Норвегии, Балтийским и Северным морями и приземлился на английском аэродроме.

Для командира экипажа Сергея Асямова, в довоенное время летавшего в сложных условиях Восточной Сибири гражданским пилотом, это оказалась последняя посадка в жизни…Он вскоре погиб при катастрофе британского самолета, где летел пассажиром. После приземления Пе-8 в Англии с ним пожелали ознакомиться английские офицеры и работавшие в Англии советские военнослужащие. Командир корабля Асямов выразил согласие провести экскурсию для группы военных и вылетел с ними на аэродром, где находился бомбардировщик. Но к месту группа не прибыла, самолет потерпел катастрофу, взорвался в воздухе. Подозревали, что имела место диверсия, поскольку экипаж Пе-8 остался без опытного командира. Обратно самолет вел бывший его дублер, майор Пусэп. При подготовке к полету через океан дополнительно к штатному оборудованию на самолет установили в задней кабине кислородное оборудование на шесть пассажиров. После чего самолет опломбировали. В один из дней мая 1942 года состоялся запланированный полет. Командиром корабля был Пусэп, второй пилот — Обухов, штурман — Штопенко инженер — Золотарев. Состав пассажиров и место первой посадки стали известны командиру и штурману перед самым вылетом. Как просто это сегодня звучит… Многочасовые полеты в кислородных масках, при низкой температуре. Вот где пригодился опыт перелетов русских летчиков через Северный полюс. Кстати, в начале войны М.М. Громов выполнил секретный полет в Соединенные Штаты Америки с личным посланием Сталина Рузвельту. Пусэп провел самолет через линию фронта над оккупированной Европой и сел на один из аэродромов в Северной Шотландии. Из Шотландии Пе-8 перелетел в Рейкьявик, затем, пройдя Ньюфаундленд, взял курс на Вашингтон, где благополучно совершил посадку. Надо отметить, что нарком иностранных дел Молотов был человеком не робкого десятка. Перед полетом на него надели кислородную маску, закутали в тулуп и устроили в не приспособленный для длительных полетов холодный бомбоотсек. Там он и провел долгие часы полета. Это был не только полет по мало на то время освоенному маршруту над огромным океаном. Это был еще опаснейший, смелый до дерзости полет над фронтами и государствами, утопающими в огне войны. Но особенно трудным и опасным оказался взлет в Исландии, когда перегруженный самолет едва не упал в океан… На подлете к Вашингтону от тридцатипятиградусной жары закипели два мотора, и самолет, по словам самого Пусэпа, стал напоминать «пончик в масле». Тем не менее 29 мая 1942 года дальний бомбардировщик Пе-8, пилотируемый Энделем Пусэпом, успешно приземлился в американской столице. Экипаж встречали сотрудники посольства СССР в США во главе с послом Литвиновым, представители американских ВВС и властей. Прилетевший в США Пе-8 с большим интересом рассматривали офицеры ВВС США. Во время пребывания в США экипаж Пе-8 в полном составе был принят президентом Рузвельтом.

— Поздравляю вас с благополучным прибытием из-за океана, — сказал, принимая советских летчиков, президент Рузвельт. — Благодаря этому я имею удовольствие беседовать с таким прекрасным собеседником, как мистер Молотов. Привозите его к нам почаще. Надеюсь, что вы благополучно доставите мистера Молотова обратно в Москву.

Полет на Родину был не менее сложным. Особенно после Великобритании, когда были опубликованы итоги переговоров и немцы могли ожидать возвращения делегации. Учитывая это, англичане предложили лететь через Африку. Но Пусэп от такого варианта отказался и решил продолжить полет по ранее проложенному маршруту. Причем днем и в совершенно безоблачном небе. Что русские способны на такую наглость, немцы не могли себе представить. За успешное проведение спецперелета оба пилота и штурман были удостоены званий Героев Советского Союза, а остальные члены экипажа были награждены боевыми орденами.

Узнав об этом, он удивленно заявил, что ничего особенного не сделал. Но без того полета могло бы не быть ни Тегерана, ни Ялты, ни Потсдама. Это понимают все люди доброй воли. Кстати, в 1980‑х в США широко отмечали очередную годовщину полета Молотова. И когда американцы узнали, что в составе советской делегации есть тот самый летчик, который в далеком 1942 году вел самолет, то Пусэпа буквально засыпали цветами. Ему присвоили звание почетного гражданина одного из штатов США. В глазах американцев он был и оставался героем до конца. Кстати, впоследствии Молотов, вспоминая свой визит в Англию и Америку, рассказывал не о Вашингтоне и Лондоне, а о своем полете в бомбоотсеке… Но в 1942 году было еще далеко до Победы, и летчик Пусэп делал все, чтобы приблизить этот миг. Он бомбил вражеские войска под Сталинградом, Курском, Орлом, Белгородом… В 1943 году 890‑й авиационный полк дальнего действия, которым командовал Эндель Пусэп, был удостоен почетного наименования «Брянский». Несколько позже полк посетил Александр Фадеев, после чего в записной книжке писателя появились такие строки об Энделе Пусэпе: «Бывший полярник. Мастер полетов вслепую, прекрасно маневрирует под огнем, в снежных и грозовых тучах. Он — белесый, малого роста, коренастый, светлоглазый, и очень хороша улыбка на чудесном его лице…»

Поздравляя экипаж со столь трудным перелетом через океан, Рузвельт особо отметил работу инженера корабля, обеспечившего безотказную работу самолета, и штурмана, сумевшего безошибочно провести самолет по заданному маршруту в условиях войны. В Москву Пе-8 возвратился тем же путем.

Родившемуся в Сибири эстонцу (его родители вместе со многими соплеменниками переселились в Сибирь до революции, чтобы обзавестись землей) очень пригодился богатый опыт полярного летчика. Еще в 1937 году после окончания Оренбургской летной школы Пусэпа отправляют в Полярную авиацию, где он в числе других экипажей участвует в безуспешных поисках пропавшего в Арктике летчика Сигизмунда Леваневского. Вместе с известнейшими летчиками он прокладывал сложные трассы над просторами советского Севера, неоднократно встречался с О.Ю. Шмидтом и И.Д. Папаниным. С первых дней войны Пусэп — военный летчик, участвует в первых налетах на фашистскую столицу — Берлин, защищает Ленинград. Интересно, что много летавший над морем Пусэп совершенно не умел плавать. Впрочем, где-нибудь в районе Земли Франца-Иосифа это никакой роли в спасении летчика в случае катастрофы не играло… После успешной доставки Молотова Герой Советского Союза Пусэп — командир полка АДД, летавшего на Пе-8, самом мощном отечественном бомбардировщике, выпускавшемся в очень небольших количествах.

Элитный полк был на особом положении и вылетал по приказу Ставки Верховного командования. До него объекты бомбила авиация «помельче» — например, самолеты Ил-4, Б-25, Б-20Ж, Ли-2. А потом летели Пе-8 с большими бомбами для особо важных объектов. В полку 5‑тонные бомбы называли «Мария Александровна», в честь пышнотелой заведующей полковой столовой.

Развитие отечественных фугасных авиабомб в годы Второй мировой воины велось по нескольким направлениям: увеличение прочности корпуса бомб, совершенствование технологии изготовления и по пути увеличения максимального калибра. Еще во время ожесточенных боев под Сталинградом Верховное командование Красной армии поставило перед промышленностью задачу создания и использования бомб сверхбольшого калибра. Речь шла о создании бомбы калибра не менее 5000 кг. К концу 1942 года подобная фугасная бомба была создана. ФАБ-5000 весила 5080 кг, имела диаметр 1000 мм и длину, соответствующую длине бомбоотсека Пе-8.От разрыва такой бомбы на земле образовывалась воронка диаметром 18–24 м и глубиной 6–9 м. Крупный железнодорожный мост мог быть разрушен такой бомбой, даже если бомба взрывалась в 10–15 м от него. Предварительно, прежде чем передавать бомбу в действующие части АДД, решено было проверить как эффективность ее действия, так и особенности ее эксплуатации. Единственной советской машиной, которая могла поднять и доставить к цели это чудовище, был Пе-8. Разработку системы подвески бомбы поручили ОКБ Незваля. До этого наибольшая бомба, которую поднимал Пе-8, была бомба ФАБ-2000. По своей длине бомба в отсеке Пе-8 размещалась, а вот ее метровый диаметр привел к тому, что она значительно выступала за обводы фюзеляжа и не позволяла закрывать полностью створки бомболюка. И.Ф. Незвалю везло в жизни на подобные задания, через полтора десятка лет именно его подразделение в ОКБ Туполева получит задание на размещение термоядерной супербомбы «202» мощностью 100 мегатонн в бомбоотсеке Ту-95. Подвеску бомбы пришлось выполнять совершенно по-иному, чем для ФАБ-2000, — на лонжеронах центроплана установили более прочные узлы, а также смонтировали новую систему для подвески бомбы. Для проверки системы подъема изготовили весовой макет в виде бочки, начинив ее землей и железными обрезками. После испытаний макета на прочность на стенде на трехкратную перегрузку решено было поднять макет системы в воздух и произвести сброс. На доработанном Пе-8, пилотируемом Водопьяновым и Говоровым, был произведен сброс весового макета бомбы с высоты 3000 м на болота в устье Камы. Испытания прошли успешно, подтвердив возможность применения с Пе-8 ФАБ-5000. Помимо определения особенностей эксплуатации новых бомб и отработки четкого взаимодействия всех частей системы, предстояло проверить эффективность действия бомбы и ее разрушающую способность в реальных условиях. Ответ на этот вопрос можно было получить только путем сброса этой бомбы на какую-либо реальную цель на территории противника. Проводить подобную операцию на своей территории на каком-либо полигоне посчитали нежелательным, когда в распоряжении АДД имелся достаточно широкий выбор достижимых целей на территории Германии. 29 апреля 1943 года с Пе-8 «Мария Александровна» была сброшена на Кёнигсберг. По данным агентурной разведки стало известно, что эффект от взрыва был близок к ожидаемому. В конце мая «Мария Александровна» была сброшена на сосредоточение германских войск в районе Могилева, 4 июня с помощью ФАБ‑5000 перепахали железнодорожные пути в районе Орла, затруднив переброску германских войск в район Курского выступа. Всего до весны 1944 года на головы немцев было сброшено 13 пятитонных «Машенек». Для летчиков тяжелобомбардировочной авиации война закончилась еще в апреле. «В небе над полями боев, — писал впоследствии Пусэп, — стало слишком тесно. Там хозяйничали полки и дивизии штурмовиков, истребителей и пикировщики фронтовой авиации. С некоторой долей зависти следили мы за делами своих братьев по оружию, которые над пылающими развалинами Берлина добивали все еще огрызавшиеся остатки гитлеровского вермахта». Но в побежденной столице Третьего рейха Пусэп все же побывал. Ходил по улицам, рассматривая развалины зданий, обгорелые и разбитые автомашины, танки, опрокинутые и искореженные орудия, провалившиеся тоннели метро. Перед рейхсканцелярией обратил внимание на валявшийся в грязи и пыли символ фашистов — свастику в когтях орла. Простреленная и растрескавшаяся, она теперь служила ступенькой для входа в здание. Смотрел на искореженные железные кресты и читал надписи на фасадах разбитых зданий. Особенно запомнилась ему та, что лаконично была выведена на рейхстаге: «Я пришел. Иванов».

Американские самолеты «Митчелл» на советской службе

На Тихоокеанском военном театре тем временем шла ожесточенная борьба за острова между американским и японским флотами, где огромная роль отводилась бомбардировочной авиации. Основным американским средним бомбардировщиком был В-25 «Митчелл». Эти самолеты поставлялись и в Россию. Из 5815 В-25 выпущенных в США, согласно договору союзников о военной помощи по ленд-лизу, принятому в 1941 году Конгрессом, в СССР было поставлено 862 машины. Средний бомбардировщик, двухмоторный цельнометаллический моноплан с двухкилевым оперением «митчелл», был спроектирован в КБ американской фирмы «Норт Америкэн». Первый полет опытная машина совершила в январе 1939 года. Первые самолеты в Советский Союз стали приходить в апреле 1942 года, когда была задействована авиалиния АлСиб, протяженностью около 5 тысяч километров, которая начиналась на Аляске в Фербенксе и проходила через Ном — Бухту Лаврентия — Бухту Провидения — Уэлькаль — Анадырь — Танюрер — Марково — Пенжино — Омолон — Кедон — Сеймчан — Берелех — Оймякон — Хандыга — Якутск— Олекминск — Киренск — Нижне-Илимск — Красноярск.

Командовал летчиками-перегонщиками известный полярный летчик Илья Павлович Мазурук. Советские летчики получали американские самолеты на Аляске и перегоняли их до Красноярска. Там их уже поджидали фронтовые летчики, которые доставляли боевые машины в свои части. Массовая поставка самолетов началась в 1943 году. Самолеты были укомплектованы неприкосновенным запасом продуктов, в который входили консервы, галеты, двухкилограммовая плитка шоколада, спальный мешок на гагачьем пуху, пистолет, нож, топор, пила, ракетница и спирт, чтобы в полете бороться с обледенением. И что особенно удивляло наших летчиков, так это комплект белых хлопчатобумажных простыней. Надо сказать, что уже при подлете к Красноярску весь этот комплект растаскивался перегоночными экипажами. Вообще отношение наших экипажей, других авиационных специалистов с американскими военными и местными жителями было теплым, американцы громко выражали свое восхищение героической борьбой русских против тевтонов. Их удивляли и поражали неприхотливость нашего летного состава, желание, во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни спасать самолеты. Так, например, в Номе летчик Петр Гамов на «Кобре», чтобы спасти самолет, взлетел с обломка льдины длиной всего четыреста метров. Этот самолет позже благополучно был доставлен на фронт. Однажды в Фербэнксе загорелся ангар, в котором стояли приготовленные к отправке в Россию самолеты. Американцы стояли на безопасном расстоянии и смотрели, как наши летчики и другие военспецы, несмотря на бушующее пламя, начали выкатывать из горящего ангара самолеты в безопасное место. Впрочем, у американцев всегда было легкое отношение к казенной технике. Так же беспечно они вели себя на аэродроме под Полтавой в конце войны. Тогда, отбомбив германские города, они, приземлившись и не рассредоточив самолеты, пошли в город гулять с местными дивчинами. В это время налетели немецкие «хейнкели» и уничтожили почти все севшие на дозаправку «Бостоны». Единственные, кто пытался оказать немцам отпор, были охранявшие аэродром русские зенитчицы.

На Аляске, в Фербэнксе, наши летчики увидели не только теплые ангары, к которым в самые суровые морозы прямо из гостиницы можно было добраться по подземным тоннелям. По вечерам рядом с гостиницей, где была ледовая площадка, словно из кинофильма «Серенада Cолнечной долины», под музыку Глена Миллера катались на коньках со своими подружками американские летчики. Этот фильм был очень популярен среди американцев. Оттуда на родину нашими пилотами была завезена песня из этого кинофильма «Чаттануга Чу Чу», которую быстро перевели и пели уже на наш манер:

А без воды, а без воды в желудке сухо,

Дай пять рублей.

Ты не скупись, гони, гони рубли, старуха, —

Уот из е нэйм?

Что и говорить, тут налицо был настоящий культурный ленд-лиз, переложенный на советский дворовый манер. Наших удивляло, что к служащим американской армии на далекую Аляску привозили для развлечений женщин с материка. К слову сказать, эти женщины были не прочь познакомиться и провести время с русскими парнями из загадочной России. Но не тут‑то было. Советские летчики оказались людьми с высокими моральными качествами. Правда, перелетев Берингов пролив и приземлившись на аэродромах Чукотки, они, зачехлив самолеты и прихватив с собой спирт, буквально ползком, пролезая под колючей проволокой, пробирались в стоящий неподалеку от аэродрома женский лагерь, где отбывали ссылку замеченные в связях с оккупантами молоденькие жительницы из западных областей страны. Там их не могла остановить и лагерная охрана. Впрочем, получив свою фляжку со спиртным, охрана на такие дела смотрела сквозь пальцы. Ведь жизнь так скоротечна, а жить хочется даже на ледяной Чукотке.

К слову сказать, почти вся трасса АЛСИБа была усеяна потерпевшими катастрофы самолетами и костьми наших летчиков. На той части, которая обслуживалась советской стороной, произошло 44 катастрофы с перегоняемыми самолетами, погибли 115 наших авиаторов. А еще есть могилы наших летчиков на Аляске. По данным американской печати, Советскому Союзу было передано 2618 истребителей Р-29 «аэрокобра», 2397 — Р-63 «кингкобра», 48 —Р-40 «киттихоук», 3 — Р-47 «тандерболт», 1363 средних бомбардировщиков А-20 «бостон», 862 — Б-25 «митчелл», 710 транспортных самолетов Си-47, 54 учебных самолетов АТ-6 «тексан» и один транспортный самолет Си-46.

Это была, пожалуй, самая трудная, не обустроенная, но такая нужная стране и фронту трасса. На маленьких якутских аэродромах, где в отличие от американских гостиниц и сегодня не знают, что такое теплый туалет, летчики-перегонщики пережидали непогоду, из своих запасов подкармливали аэропортовскую детвору…

Поначалу В-25 (в советских документах обозначался как Б-25) определили во фронтовую авиацию, однако скоро признали более целесообразным применять его как дальний бомбардировщик в составе АДД. Экипаж бомбардировщика составлял 5–6 человек.

У советских летчиков «митчелл» пользовался большой популярностью. Нашим авиастроителям было чему поучиться у американцев. По тем временам машина была просто комфортна для летчиков. Что и говорить, за океаном понимали: самолет должен быть приспособлен прежде всего для людей. Сильные моторы, удобные места для экипажа, мощное оборонительное вооружение, богатое по тем временам навигационное и прицельное оборудование позволяли экипажам эффективно выполнять задания. Бывало, что даже при отказавшем двигателе, на одном работающем моторе летчики доходили до цели, сбрасывали бомбы и возвращались обратно.

Самолет постоянно модернизировался с учетом опыта эксплуатации в боевых условиях. Фирмой «Норт Америкэн» учитывались даже рекомендации советского летно-технического состава.

Бомбардировщики В-25 состояли на вооружении многих полков АДД. Большинство из них отличились в боевых действиях и получили почетные наименования: «Севастопольский», «Рославльский» и др. Кроме бомбардировочных задач, они выполняли разведывательные и транспортные функции. В конце 1943 г. несколько машин использовались в 113‑м авиаполку в качестве ночных блокировщиков-охотников. Для этого их оснащали батареей из двух пулеметов УБТ (12,7 мм) и двух пушек ШВАК (20 мм).

Интересна боевая история 121‑го гвардейского полка АДД, который летал в том числе и на В-25 и который ныне дислоцируется на авиабазе в Энгельсе.

В октябре — декабре 1941 года полк участвовал в битвах за Мариуполь, Таганрог, Ростов. При этом работал с максимальным напряжением днем и ночью, на каждый самолет до пяти вылетов. При этом случалось, что линия фронта приближалась на расстояние 35–50 километров к аэродрому, откуда совершались вылеты.

С декабря 1941 года основные силы полка выполняли задачу по срыву железнодорожных перевозок противника, действуя по железнодорожным узлам Иловайская, Павлоград, Славянск, Волноваха, участвовали в дальних рейдах в тыл врага, бомбардировали аэродромы Мокрая, Кировоград, Мариуполь, Таганрог. Одиночные экипажи выполняли задачи по нанесению ударов по оборонительным рубежам противника, местам базирования авиации.

С 1941‑го по 1942 год боевая работа велась, в основном, ночью, бомбардировкам подверглись металлургические заводы в Мариуполе, железнодорожные узлы Полтава, Днепропетровск, Новомосковск, Херсон, Николаев, Джанкой, Сталино.

18 августа 1942 года за отличную боевую работу, высокую дисциплину и организованность личного состава по постановлению Государственного Комитета Обороны СССР полк преобразован в 5‑й Гвардейский авиационный полк Дальнего действия.

В сентябре 1942 года разведка доложила, что, продвинувшись к Волге и предгорьям Кавказа, немцы растянули свои коммуникации. Готовясь к распутице, фашисты пытаются завезти материальные средства и сделать запасы. Было решено начать «охоту» для уничтожения вражеских эшелонов на железнодорожных перегонах. Что и было успешно выполнено.

В конце декабря 1942 года полк участвовал в обороне Кавказа и действовал по переправам через реки Дон и Кубань, разрушал переправы через реку Терек, уничтожал войска противника на северном берегу реки.

В период с декабря 1942 года по март 1943 года полк выполнял задачи по срыву железнодорожных перевозок отступающего противника на Северном Кавказе. Действуя в сложных метеоусловиях с малых высот и ночью со средних высот, летчики полка уничтожали самолеты противника на аэродромах: Буденновск, Армавир. Кроме того, полк участвовал в срыве эвакуации техники и живой силы противника через Керченский пролив.

Только на аэродромах Саки и Багерово в период 18–27 апреля 1943 года полк совместно с 24‑м авиаполком уничтожил 110 самолетов противника, при этом было уничтожено 36 немецких летчиков. С целью срыва подвоза резервов и питания действующим войскам противника на Таманском полуострове были нанесены бомбовые удары по портам Керчь, Темрюк, Сенная, Анапа, Новороссийск. Бомбардировкам подверглись железнодорожные узлы Синельниково, Паланга и металлургические заводы в Мариуполе.

Следует добавить, что все объекты Керченского полуострова — морской порт, железнодорожный узел Керчь, аэродромы Керчь-2, Заморск — прикрывались мощными средствами ПВО противника, до 40 батарей зенитной артиллерии среднего и крупного калибра и до 100 прожекторов.

В июле 1943 года полк принимал участие в Орловско-Курско-Белгородской операции, бомбардируя переправы противника через реку Северный Донец, войска противника в Тамаровке, Таплинке, Белгороде, Божовце, Сухой, Каменке.

Экипажи производили по два-три вылета за одну ночь. В августе и в первой половине сентября 1943 года полк участвовал в боях за освобождение городов: Мариуполь, Барвенково, Волноваха, Чаплин.

В январе и марте 1944 года оперативная группа полка с аэродрома Хотилово, район Бологое, участвовала в выполнении стратегической задачи Верховного главнокомандующего, где произвела 46 самолетовылетов на столицу Финляндии Хельсинки. Все экипажи успешно выполняли поставленную задачу.

Поддерживая наземные части, полк действовал при освобождении Севастополя — бомбардировал артиллерийские позиции и боевые порядки пехоты, совершив 125 вылетов. И далее в течение войны полк принимал участие во всех крупных операциях, нанося удары по стратегическим объектам в глубоком тылу противника на территории Германии, Финляндии, Румынии, Польши, Чехословакии. В 1944 году за участие в освобождении Севастополя ему присвоено почетное наименование «Севастопольский». Звания Героев Советского Союза из этого полка были удостоены 19 человек, из них двое дважды — гвардии капитан Василий Осипов и гвардии капитан Павел Таран.

По условиям ленд-лиза по окончании войны все самолеты В-25 должны были быть возвращены в США, однако этого не произошло, и «митчеллы» состояли на вооружении ВВС СССР до 1953 года. Так как самолет имел шасси с носовой стойкой (в отличие от большинства отечественных бомбардировщиков, имевших хвостовую опору), его применяли в полках Дальней авиации в качестве переходного при переучивании на тяжелые бомбардировщики Ту-4.

Рейд подполковника Дуллитла

На самолетах «митчелл» американскими летчиками в 1942 году был предпринят дерзкий налет на столицу Японии — Токио.

С начала войны на Тихом океане стратегическая инициатива принадлежала Японии. Японская армия нанесла американцам ряд ощутимых поражений: Пёрл-Харбор, Кларк-Филд, Уэйк, Гуам и Манила. Как и в случае налетов нашей авиации на Берлин, американцам для поднятия духа нации необходим был хоть маленький, но успех. Американский народ жаждал реванша. В субботу 10 января 1942 года, спустя месяц после разгрома американского флота в Пёрл-Харборе, командор Френсис Лоу, оперативный офицер штаба адмирала Эрнста Кинга, командующего ВМФ США, прибыл на базу Норфолк с целью осмотреть новейший американский авианосец «Хорнет». Когда самолет уже набирал высоту, направляясь в Вашингтон, Лоу заметил на соседней взлетно-посадочной полосе нанесенные линии. Пара армейских бомбардировщиков в этот момент провела учебный налет на ограниченную линиями площадку. В этот момент у Лоу родился план налета на столицу Японии с использованием средних бомбардировщиков. Лоу связался с офицером по вопросам авиационных операций при штабе адмирала Кинга, командором Дональдом Дунканом и предложил ему разработать план налета на Японию. В обстановке полной секретности Дункан в течение пяти дней разрабатывал план. Итогом работы стал тридцатистраничный рапорт, написанный от руки — Дункан никому не доверил его перепечатать. Первой проблемой стал выбор типа самолета. Имелись три кандидата: В-25В «Mитчелл», B-26 «Mародер», В-23 «Дракон». Выбор остановился на В-25, который имел меньший разбег и размах крыльев. Дункан распорядился, чтобы армейских летчиков обучили взлету и посадке на авианосцы. Самолеты В-25 было решено облегчить, сняв с них лишнее оснащение, одновременно установив дополнительные топливные баки. К операции предполагалось привлечь два авианосца. Один нес бы на борту бомбардировщики, а другой — истребители, прикрывавшие весь отряд. По подсчетам, на палубе авианосца могли разместиться 16 В-25.

По плану отряд кораблей на большой скорости должен был приблизиться на расстояние 500 миль от побережья Японии, выпустить самолеты и тут же покинуть район действия. Дункан предложил действовать с малых высот. Это позволило бы самолетам избежать обнаружения радарами, а также повысило бы точность бомбометания. Самолеты, взлетев с авианосца и сбросив бомбы на цель, должны были приземлиться на не оккупированной территории Китая. Командовать авиаотрядом назначили летчика-испытателя, подполковника Дулиттла, автора многочисленных воздушных рекордов. 31 января бригадный генерал Карл Спаат, офицер службы разведки Арнольда, передал Дулиттлу список из десяти японских городов, в том числе Токио, Кобе, Нагоя и Иокогама, а также указания на цели в каждом из этих городов. В списке целей значились авиационные заводы, морские базы, нефтеперегонные заводы и другие важные оборонные объекты.

2 февраля 1942 года провели пробный старт В-25 с палубы авианосца «Хорнет». Авианосец встал в строй незадолго до начала войны и с января 1942 года находился в составе Тихоокеанского флота США. Рейд на Японию должен был стать его первой боевой операцией.

После успешных предварительных испытаний приступили к подготовке самой операции. Прежде всего из добровольцев начали комплектовать экипажи, готовые рискнуть жизнью. Для операции выделили 24 самолета В-25, включая резервные машины. На самолеты поставили дополнительный бак объемом 852 литров, что увеличило запас топлива с 2445 до 4319 литров. Однако выяснилось, что бак не имеет самогерметизирующихся стенок, поэтому вместо него установили другой. Над бомбоотсеком установили еще один бак объемом, 606 литров. По сути, это был мягкий резиновый мешок. Пустой бак можно было отодвинуть вбок, чтобы открыть сообщение между носовой и хвостовой частями фюзеляжа. На место снятой нижней турели установили вспомогательный бак объемом 227 литров, а рядом с радиостанцией установили десять канистр, объемом 19 литров каждая. Хвостовой стрелок должен был следить за уровнем топлива во вспомогательном баке и подливать туда бензин из канистр по мере расходования. Опустошив канистру, стрелок должен был проделать в ней несколько дыр и выбросить за борт. Дырявая канистра тонула, не оставляя следов на поверхности. Размещение такого количества бензина на борту самолета было очень опасным делом. Авария при взлете, пожар на борту корабля или попадание зажигающей пули могли в один миг превратить самолет в огненный шар. Но другого способа долететь до Японии не было. Бомбонагрузку ограничили двумя 227‑кг фугасными бомбами и двумя 227‑кг кассетными зажигательными бомбами, по 128 штук в каждой. Кроме того, на самолетах установили новые прицелы, позволяющие бомбить с малой высоты, и автопилоты. Следующим вопросом стало усиление оборонительного вооружения. Турель с двумя 12,7‑мм пулеметами часто заклинивало.

Когда огонь велся вдоль фюзеляжа, пороховые газы нередко разрушали обшивку самолета. Поэтому верхнюю часть фюзеляжа за турелью усилили металлическим листом. С самолетов сняли почти весь комплект осветительных ракет, которые могли самопроизвольно сработать и вызвать пожар. Оставили лишь две ракеты для посадки в темноте, разместив их за бронированным изголовьем пилотского кресла, где они находились в относительной безопасности. Подполковник Дулиттл требовал, чтобы во время перелета сохранялось полное радиомолчание. Поэтому с машин сняли передатчики. Это не только облегчило машины, но и исключило возможность какого-либо неумышленного выхода в эфир. На командирской машине и на машинах командиров звеньев установили хвостовые фотокамеры, которые должны были снимать результаты бомбометания. Они включались автоматически после освобождения бомбодержателей. Далее камеры делали 60 снимков с интервалом в полсекунды.

После интенсивной подготовки отобрали 16 экипажей, которые прибыли на борт авианосца «Хорнет». 1 апреля 1942 года на палубу авианосца доставили 16 В-25.

На следующий день авианосец и сопровождающие корабли вышли в море. Старт самолета Дулиттла наметили на полдень 19 апреля с тем, чтобы появиться в районе Токио перед закатом. Остальные машины должны были взлететь спустя три часа и прибыть к цели уже в темноте, ориентируясь по пожарам, вызванным Дулиттлом. Дулиттл надеялся приземлиться на аэродроме в Китае с последними лучами заката, а остальные самолеты должны были приземлиться уже 20 апреля.

Накануне вылета кораблям эскадры следовало пополнить запасы топлива с тем, чтобы в оперативном районе двигаться на полном ходу: сначала выдвинуться к месту старта бомбардировщиков, а затем немедленно покинуть район.

Однако жизнь внесла коррективы в планы. Ночью радар на борту авианосца «Энтерпрайз» засек два японских надводных корабля, шедших сближающимся курсом. Американцы отклонились от намеченного маршрута, чтобы избежать столкновения с противником. 18 апреля пилот патрульного самолета, лейтенант Вайзмен обнаружил в 42 милях от эскадры малый японский патрульный корабль. Вайзмен постарался быстро уйти, но японцы засекли его машину. Не нарушая радиомолчания, Вайзмен сбросил на палубу авианосца пакет с донесением. В 7:38 наблюдатели с авианосца «Хорнет» заметили в десяти морских милях другой японский патрульный корабль — 90‑тонный «Нитто-Мару‑23». Японский радист немедленно отправил донесение об обнаруженных трех американских авианосцах, находящихся в 650 милях от Инубо-Саки. Через десять минут на расстоянии 5 миль обнаружили еще один японский патрульный корабль — «Нансин-Мару». Перед вице-адмиралом Холси встал вопрос. Если выпустить самолеты прямо сейчас, то они окажутся над целью днем, а на посадку будут заходить ночью. По плану самолеты следовало выпустить с расстояния 400 миль, тогда как эскадра еще находилась на 250 миль дальше. Прекращение операции делало напрасными все затраченные усилия. Поэтому Холси приказал немедленно поднять в воздух все бомбардировщики. На палубе авианосца «Хорнет» закипела работа. Механики готовили машины к старту, спешно заливали баки бензином. Канистр для всех самолетов не хватило, в кабину запихнули заполненные бензином учебные бомбы. Тем временем самолеты с авианосца «Энтерпрайз» пустили на дно оба японских корабля.

Первым с палубы авианосца «Хорнет» поднялся бомбардировщик подполковника Дулиттла. Было 8:17 18 апреля 1942 года. Вслед за командирской машиной в воздух поднялось еще 15 бомбардировщиков. Последний самолет оторвался от полетной палубы в 9:20, когда эскадра находилась в 600 милях от Японии. Дулиттл взял курс на Токио, летя почти на бреющем полете. Приблизившись к цели, он заметил выше себя японских истребителей. Тогда подполковник взял курс прямо на центр Токио, достиг цели и сбросил бомбы на оружейную фабрику. Цеха охватил пожар, ставший ориентиром для следующих экипажей.

В 12:35 в Токио объявили воздушную тревогу. В-25 лейтенанта Грея сбросил бомбы на сталелитейный, газовый и химический заводы. Пилот не видел, куда упали бомбы. Над заливом мимо него прошли двенадцать японских истребителей, но японцы не заметили бомбардировщика. Затем В-25 попал под огонь корабельной зенитной артиллерии, но сумел без повреждений выйти из-под огня. Грей пересек залив, повернул на юго-восток, надеясь дотянуть до Филиппин, но, пролетев 40 миль, все же повернул на юго-запад и взял курс на Китай.

Экипаж лейтенанта Холстрома шел на высоте 23 м в направлении Токио. Холстром заметил девять истребителей, летевших на перехват со стороны Токио. Видя, что у него нет никаких шансов прорваться к цели, Холстром приказал своему бомбардиру, сержанту Стивенсону сбросить бомбы. Затем он отвернул на юг и взял курс на Китай.

Лейтенант Холлмарк сбросил бомбы на прокатный завод, прорываясь через плотный зенитный огонь. Этот экипаж был последним, бомбившим цели в центральном Токио.

Бомбардировщик капитана Йорка прошел над пляжем, потом около 30 минут летел над фермами и рисовыми полями. Экипаж всматривался в округу, отыскивая ориентиры, указывающие направление на Токио. Над самолетом прошла девятка истребителей. Запасы топлива стремительно убывали, а ориентиры обнаружить не удавалось. Тогда капитан решил бомбить первую попавшуюся цель. Бомбы были сброшены на завод, электростанцию и соседнюю с ней железнодорожную станцию. Одна из бомб взорвалась внутри высокого здания, куда упали три другие, экипаж не заметил. Йорк набрал высоту 2400 м, перевалил через горный хребет и взял курс на Советский Союз.

Из 16 В-25В, участвовавших в налете, только один самолет капитана Йорка совершил посадку на аэродроме Приморский, в районе Владивостока. Остальные 15 машин не смогли дотянуть до китайских аэродромов из-за нехватки топлива. Четыре бомбардировщика разбились при попытке совершить вынужденную посадку, экипажи одиннадцати других машин, покинули самолеты в воздухе.

Восьмерых летчиков японцам удалось захватить в плен. Трое из них были казнены 15 октября 1942 года: Холлмарк, Фарроу и Спад. Мелдер умер в плену. 19 октября 1942 года во время морского боя к северу от Соломоновых островов, в котором активное участие приняла авиация, был потоплен авианосец «Хорнет», с палубы которого стартовали самолеты, бомбившие Японию. Через год интернированный в СССР экипаж капитана Йорка был тайно передан американской стороне. Всего во время Второй мировой войны в Советском Приморье вынужденные посадки совершили 37 американских самолетов с 291 членом экипажа. Их переправляли в лагерь для интернированных под Ташкент. Всем им через какое-то время нашими спецслужбами был организован «побег» в Иран, где их уже ждали представители американских спецслужб. На границе с Ираном военный комендант Ашхабада устроил американским пилотам прощальный банкет с икрой, коньяком и водкой. Кстати, и в лагере под Ташкентом условия содержания для американских летчиков были на порядок лучше тех, в которых жили в то время наши военные.

Потери японцев от налета группы Дулиттла были не слишком большие, но политическое значение его было велико. Должно быть, об этих летчиках в России была сложена песня «Про парня из Кентукки».

Этот летчик был мальчишкой

Из далекого Кентукки,

Дул в бейсбол, скучал над книжкой,

Продавал бананов штуки.

Что б ни делал парень этот —

Песню пел, что всем знакома:

«О, как ярко солнце светит

У меня в Кентукки дома!»

Мир для парня очень прост:

В мире сорок восемь звезд!

Где прикажут — там воюй,

А убьют — так не горюй…

Когда 18 апреля 1942 года шестнадцать американских бомбардировщиков В-25, взлетевших с авианосца «Хорнет», совершили налет на Японию, как японцы, так и американцы понимали, что повторить подобную бомбардировку удастся нескоро. Действительно, еще более двух лет после налета группы Джеймса Дулиттла самолеты с белыми звездами на обшивке не появлялись в небе над Японией. Лишь 15 июня 1944 года с аэродрома Ченгту в Китае вылетело 47 бомбардировщиков «Боинг В-29 Суперфортресс», целью которых было бомбить сталеплавильный завод в Явате, на территории Японии. Но это уже была не одноразовая операция, служившая, в основном, для поднятия боевого духа. Началось 14‑месячное воздушное наступление, в ходе которого промышленность Японии понесла тяжелейший урон. Главную роль в наступлении сыграли бомбардировщики В-29.

Главную же нагрузку на заключительном этапе войны во время налетов на Германию несли американские «бостоны» и английские «ланкастеры». В конце войны американские самолеты бомбили территорию Германии уже челночным способом. Взлетая с аэродромов в Европе и Англии и отбомбившись, они приземлялись на аэродроме под Полтавой. Отдохнув и заправившись топливом и бомбами, они вылетали в обратном направлении. Именно тогда среди американских летчиков была очень популярна песня, которую впоследствии исполняли наши эстрадные певцы Эдит и Леонид Утесовы.

Был озабочен очень воздушный наш народ:

К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.

Радисты скребли в эфире, волну найдя едва,

И вот без пяти четыре услышали слова:

«Мы летим, ковыляя во тьме,

Мы ползем на последнем крыле.

Бак пробит, хвост горит, и машина летит

На честном слове и на одном крыле…»

Ну, дела! Ночь была!

Их объекты разбомбили мы дотла.

Мы ушли, ковыляя во мгле,

Мы к родной подлетаем земле.

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле…