Стратегия любви

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Если это правда, тебя обманут и еще раз! — сказала она себе без всякого сочувствия. Желание вернуть те летние, полные томленья дни не обещало ничего, кроме ужасной обиды, которую она испытала тогда. Пенн для нее был всем в жизни, но она для него никогда всем не была.

Нет. Она искренне не хочет повторения чего-либо подобного. Просто это приступ ностальгии. Должно быть, она накапливалась в течение нескольких недель, вызванная продажей дома, в котором она выросла. И к ней примешивались ее усталость, напряжение и жажда любви, а также осознание неопределенности о будущем, когда Маркуса уже не будет с ней рядом.

Не позволяй себе сентиментальности при воспоминании о тех прекрасных днях. Как просто, оглядываясь назад, видеть только хорошее. Но важнее всего — не пасовать перед трудностями, с которыми она сейчас столкнулась, и не рассчитывать, что Пенн поможет ей преодолеть этот внезапный приступ одиночества. Ожидать этого от него было бы ошибкой.

— Мы играем в шарады? — спросил он с ноткой раздражения в голосе. — Извини, но сейчас для этого довольно темно, Котенок.

Она с облегчением вздохнула.

— В сущности, это мои проблемы, — сказала она. — Я ищу 100-ваттную лампочку и лестницу, чтобы ее ввернуть. В коттедже Джил полная темнота.

— Дай подумать, где бы все это найти.

Пенн закрыл глаза. Казалось, он заснул.

— Не напрягайся, — сказала она с оттенком иронии. — Мне не хотелось бы мучить твои мозги. Если поиск лестницы доставит слишком много хлопот, мне подойдет и «кошка». Попытаюсь зацепить фонарную цепь с чердака.

Пенн никак не отреагировал на ее насмешку.

— Вспомнил. Лестница — в кладовке. — Он скатился с гамака одним легким кошачьим движением. — Я принесу. Тебе будет тяжело.

Он не только принес лестницу, но и ввернул новую лампочку. И когда она загорелась, он уселся на верхнюю ступеньку стремянки и осмотрелся вокруг. Даже сильная лампочка недостаточно освещала большую комнату — все ее укромные уголки и закоулки сохраняли интимный полумрак. Однако света вполне хватало, чтобы увидеть, какой в ней беспорядок, и Пенн с интересом все разглядывал.

— Будем соседями какое-то время, — сказала Кэтлин, пытаясь придать своим словам беспечность. — Пока не найду квартиру в городе.

Он не отвечал, и она направилась в кухню, чтобы распаковать пакеты с едой. Казалось, он не торопился уходить.

Наконец Кэтлин сказала:

— Не забудь про бифштекс. Он слишком аппетитно пахнет, чтобы дать ему сгореть.

У нее потекли слюнки при одной мысли о еде, и она решительно стала рыться в пакетах, пока не нашла банку с арахисовым маслом.

Пенн взглянул на часы.

— Будет готов через три минуты. — Посмотрев на арахисовое масло, добавил: — Там всем хватит — приходи, если хочешь.

Кэтлин не смотрела на него.

— Я не намекала на приглашение.

— Знаю. — Он сложил стремянку и вынес ее, насвистывая.

Она выдержала короткую схватку со своей совестью — и проиграла: восхитительный аромат жареного мяса плыл над тропинкой и проникал к ней в окна. И вот она последовала за ним и, огибая угол его дома, собиралась с духом, готовая ответить на любое едкое замечание с его стороны.

Но Пенн только улыбался. Он подал ей тарелку и махнул рукой в сторону гриля, где все еще нежно шипел огромный кусок вырезки. Он был аккуратно поделен пополам.

— Думала, у тебя гости, — сказала она.

Он посмотрел вокруг, как бы желая удостовериться.

— Только я.

— Ты приехал на двух машинах?

— Нет. Пикап я взял напрокат.

— О! Ты был прав, когда сказал, что хватит на всех, — пробормотала она.

Пенн пожал плечами.

— Такое мученье — раздувать угли, поэтому я готовлю много, а на следующий день подогреваю остатки в микроволновой печи.

— Подогревать бифштекс в… Пенн, ты кретин, это же кощунство, портить такой отличный кусок мяса. — Она тут же спохватилась, что неразумно укорять хозяина.

Пенн только пожал плечами.

— Видишь, от какого ужасного кощунства ты меня спасла, съев половину моего обеда? — мягко спросил он. — Хочешь пива? Или коку? Или озерной воды?

Кэтлин выбрала пиво, он открыл бутылку и передал ей.

— Я думал, ты сегодня занята подготовкой к венчанию.

— Не напоминай мне. — Она отрезала кусочек от своего бифштекса и смаковала его. — Ты из тех людей, кто приносит несчастье, Пенн.

— Подожди-ка минутку, — не согласился он. — Я спас тебя…

— Да, а потом предупредил, чтобы я опасалась торнадо и другой Божьей кары.

Пенн посмотрел на небо, оно было абсолютно ясным. Зажглась первая вечерняя звезда, она повисла низко над соснами на горизонте.

— На вашу свадьбу обрушился торнадо? — осторожно спросил он.

— Несколько другой вид торнадо, но не менее опасный.

Он дал кусочек мяса Шнуделю, тот униженно ждал на веранде, и нос его дрожал мелкой дрожью. Собака набросилась на угощение и, съев его, нетерпеливо следила, как Пенн режет еще кусок.

— Ты прививаешь ему дурные привычки, — предупредила Кэтлин. — Это плохо для его зубов.

— Мне жаль беднягу. Я никогда не видел его на поводке.

— Это временно, пока он не выучит дорогу домой. У него стало плохо со зрением, понимаешь, и я боюсь, как бы он не свалился в озеро. К тому же, если я сниму с него поводок, он решит, что его место тут.

Она надрезала кожуру печеной картофелины.

— Ты уверен, что не хочешь завести собаку? Если собираешься прожить в Спрингхилле несколько месяцев, пока будешь строить дом…

Минуту она думала, что он ее не слышит. Потом он сказал почти рассеянно:

— Знал ведь, что надо держать язык за зубами, пока сделка не решена окончательно.

У нее перехватило дыхание, и она едва не подавилась листом салата. Если он не купил дом и участок Делани, ему негде строить дом в Спрингхилле и он здесь не останется. Она почувствовала облегчение. Именно это она и должна была почувствовать.

— Ты имеешь в виду, что это еще нетвердо? — с усилием выговорила она. — У тебя это прозвучало так, будто все бумаги уже подписаны и сделка состоялась.

— Незначительные проблемы.

Явно не намереваясь их обсуждать, он спросил:

— А что у тебя со свадьбой?

— Незначительные проблемы, — повторила она уклончиво, но потом все-таки рассказала ему о холостяцкой вечеринке. Ей не понравилось, что он отреагировал на это смехом.

— Ладно, — раздраженно сказала она. — Называй меня ханжой, если хочешь, но я считаю это вполне достаточным основанием для расторжения помолвки. Возможно, ты считаешь, что мать Лауры была права? Если ты мне скажешь, что на всех холостяцких вечеринках есть стриптизерши, танцы живота, выпрыгивающие из торта голые девицы и что все мужчины используют возможости такого сорта, когда бы они им ни представились, и что Лаура должна была просто забыть об этом…

— Послушай, подожди минутку. Я этого не говорил. Это звучит оскорбительно для всего мужского рода, когда всех мужчин сваливают вместе, в один вид, ты со мной согласна?

— Я назвала бы это «подвидом», если они все ведут себя подобным образом.

— О, конечно, не все. Уверен, тебе не надо беспокоиться за Маркуса.

Искреннее утешение, звучавшее в его голосе, вызвало у Кэтлин желание бросить ему в голову остатки ее бифштекса. Он, конечно, не намекал, что с Маркусом не все в порядке. Слава Богу!

— Однако, — продолжал свою мысль Пенн, — не думаю, что Джек Бейли получил по заслугам.

Она отставила тарелку и наклонилась вперед.

— Хорошо, может быть, я наивна. Но если ты честно предлагаешь, чтобы Лаура просто смирилась с поведением такого рода…

— О, нет! Если у Джека еще не прошло юношеское увлечение исполнительницами экзотических танцев, она поступила мудро, избавившись от него. Но если бы она спросила меня, я бы посоветовал ей подождать до сегодняшнего дня. Она просто объяснила бы перед алтарем, перед всеми гостями, почему она возражает против продолжения церемонии.

Кэтлин открыла рот от удивления.

— Ты только подумай, — серьезно сказал Пенн. — Это было бы куда увлекательнее, чем обычная свадьба. Кроме того, если бы она поступила, как я советую, вся проделанная работа и затраченные деньги не пропали бы даром. По крайней мере у Лауры был бы банкет в честь появления у нее здравого смысла и возврата к незамужней жизни.

Кэтлин взяла тарелку и стакан с пивом и направилась на кухню, хлопнув за собой дверью.

— У тебя есть сочувствие хоть к кому-нибудь? — спросила она, услышав, как он вошел.

Она не повернулась, а принялась размешивать в раковине порошок в горячей воде с таким старанием, будто вся жизнь ее зависела от получения самых больших мыльных пузырей.

— Конечно, есть. — В его ответе прозвучало удивление. — Просто я не вижу смысла плакать сегодня в мое пиво только потому, что Лаура несчастна.

Ей пришлось признать, что в этом был резон, но история с Лаурой все еще беспокоила ее, и она скребла тарелки с удвоенной силой. Отчего он старается обратить все в шутку?

Это не твое дело, Кэтлин.

Он поставил кофейник, высушил тарелки, и, когда все было приведено в порядок, из кухни уже плыл запах сваренного кофе. Кэтлин понесла свою чашку на веранду, но остановилась около кухонного стола, заваленного бумагами. Возможно, эскизы, поэтажные планы здания, и она взяла сверху один из них, чтобы рассмотреть поближе.

Пенн повернулся от холодильника, куда клал остатки еды, и стоял, уперев руки в бедра и наблюдая за ней.

Кэтлин подняла голову, с опозданием почувствовав на себе его взгляд.

— О, извини. Очевидно, это твое личное дело — Она аккуратно положила листок сверху, но не могла удержаться, чтобы не сказать: — А это не тот дом, что ты собираешься строить на участке Делани?

Он бросил на нее подозрительный взгляд.

— Кто говорил тебе об участке Делани?

— Да ну же, Пенн. Разве секрет, что ты заключаешь сделку на эту собственность? Ты же сам говорил, что в нашем городе не нужна газета.

— Признаю. Но почему ты думаешь, что я и в самом деле собираюсь строить дом? — Он остановился на полпути, пересекая веранду. — Или ты думаешь, что я заключу сделку, когда уже начну работу? Это все равно, что выбрать доску, а потом решать, куда забивать гвозди.

Она слегка хихикнула.

— Все равно, что играть на пианино по слуху. Совсем не так. У тебя, конечно, есть план. Но ты вряд ли собираешься построить тот тщательно разработанный дом на таком запущенном участке. Его невозможно будет продать.

Он пересек веранду и встал рядом с ней, облокотившись о перила.

— Этот участок, возможно, сейчас и запущенный, но он не останется таким. И к тому же у него очень хорошее соседство.

— Только от этого соседства его отделяет непроходимый овраг, — с насмешкой сказала она. — Ничего из этого не выйдет.

— Возможно, ты права.

Но по тону его голоса было ясно, что его особенно не интересует, права она или нет. И Кэтлин замолчала. Ее это не касалось, в конце концов, неважно, что или где он построит.

Полная луна поднималась над горизонтом — оранжево-золотая и сверкающая. Ее отражение слегка дрожало на тихой глади озера. Она напоминала поверхность античного зеркала, слегка вогнутого в одном месте и выпуклого — в другом, что было причиной искаженного отражения. Ее свет посылал гигантские тени, они ползли через пляж, тропинки и коттеджи.

У Кэтлин обычно перехватывало дыхание при виде молчаливо драматичного восхода луны на озере, ее абсолютной, совершенной красоты — любовалась ли она ею из лодки на озере, смотрела ли на нее, завернувшись в одеяло на пляже или с веранды коттеджа Колдуэлла, когда Пенн обнимал ее.

Она слегка повернула голову, и дыхание ее стало учащенным, при этом она испытывала почти физическую боль. Нет, это не было плодом ее воображения. Это было так естественно, когда он подвинулся к ней ближе и нежно обнял ее за плечи — какое-то мгновение она даже не чувствовала его прикосновения. Но она стояла в кольце его рук и слышала, как бьется его сердце. Если бы она захотела, чтобы он поцеловал ее, ей достаточно было бы поднять к нему лицо.

Не будь дурой. А потом из глубины сознания вдруг непроизвольно возник вопрос: а кто ей запретит наслаждаться жизнью? Луна, чудесная ночь, спокойное озеро, мужчина и женщина — все, что необходимо для этого. И хотя уже никогда ничего не может быть между ними, нет причины отказываться от обычного поцелуя.

Его губы были ласковыми, теплыми, подвижными и нежными. Это был мягкий поцелуй, без намека на силу или власть, в нем отсутствовала мольба или просьба. Похоже, он был уверен, что она сделала свой выбор так же свободно, как и он, и что она наслаждается этим — тоже без принуждения или страха и без обещаний и залога верности…

Только теперь она вдруг поняла, какие чувства нахлынули на нее, когда она узнала, что он, может быть, вовсе не останется в Спрингхилле. Это не было чувство облегчения, как она тогда считала. Это был страх — такой глубоко затаившийся в ней страх, что она сначала не отдавала себе отчета, что это такое; и такой сильный, скорее похожий на панику.

В течение десяти лет она пыталась уверить себя, что Пенн для нее ничего не значит. И она почти поверила в это. Вернулась к прежней жизни, после того как Пенн отверг ее, и нашла человека, которого еще могла бы полюбить. А теперь все это оказалось обманом. Даже в тот вечер, когда Маркус сделал ей предложение, она сердцем понимала, что это ложь. Потому она и колебалась, вместо того чтобы сразу дать ему ответ.

Убаюкивающая сказка, придуманная ею для себя, оказалась просто красивой оберточной бумагой, в которую завертывают подарок. Если на нее не смотреть слишком внимательно, то под единственным слоем такой бумаги будто бы скрыто так много. Но если присмотреться повнимательнее, то бумага утратит силу сокрытия, и содержимое — иногда не очень приятное — окажется на виду.

Теперь бессмысленно отрицать, что она все еще любит Пенна. Пропали даром усилия, которые она прилагала все эти годы, пытаясь убедить себя в обратном.

Она неуклюже, почти рывком, отстранилась от него.

— Испугалась? — прошептал он.

Он произнес это так, будто отчасти потерял душевное равновесие, как если бы все получилось не совсем так, как он хотел, и он едва не перешел намеченную ранее границу безопасности.

И это была вторая неприятная правда, которая теперь открылась ей. Эта неоспоримая правда была как гремучая змея, свившаяся у ее ног. И заключалась она в том, что она и сейчас была безразлична Пенну, как и раньше.

Если бы она вообще волновала его, для него имело бы значение, что она собирается замуж за Маркуса. Но, очевидно, ему это было все равно, иначе он не стал бы говорить о свадебном подарке, поддразнивать ее насчет свадебной ночи или предлагать себя в качестве организатора ее свадебного банкета.

А сейчас, когда она не собирается выходить замуж за Маркуса, что вероятнее всего подумает Пенн?

Совсем ничего. Он просто пожмет плечами и отпустит еще какую-нибудь шутку по этому поводу.

И это на самом деле разорвет мне сердце.

Она сбежала, извинившись, что устала, и отказалась от его предложения проводить ее до коттеджа Джил, сказав, не глядя на него, что это совсем рядом и у нее есть собака. Шнудель вряд ли был надежной защитой, но он, конечно, предупредит ее, если что неладно. Да и Пенну видно, как зажжется свет в доме, и он убедится, что с ней все в порядке.

Он не стал спорить, и она пошла одна, держа Шнуделя на поводке.

Он, возможно, рад, что я не принадлежу к типу соседок, которые цепляются к нему, как виноградная лоза. Одно дело — одалживать лестницы или электрические лампочки, другое — настаивать, чтобы тебя провожали домой, охраняли, защищали, — это быстро вызовет досаду.

Гравий старой тропинки хрустел под ногами. В памяти представала с невыносимой яркостью другая лунная ночь, когда она уходила из коттеджа Колдуэлла одна, и это было очень поздно. Но той ночью она бежала и за ней гнались не дикие звери, ее преследовали злые силы, разрывающие на части ее душу…

Она включила в коттедже свет. Сколько ему положено гореть, если бы она укладывалась спать. Ей, конечно, не хотелось, чтобы Пенн подумал, будто она слишком взволнованна и не спит. Или, напротив, сидит одна, размышляя в темноте.

Она, не задумываясь больше об этом, тут же выключила свет. Пенн не стал бы следить. Если она всерьез верит, что он будет сидеть и наблюдать за каждым ее движением, пытаясь угадать, о чем она думает, то это просто еще один симптом ее наваждения. И лучше ей избавиться от него сразу, для ее же душевного покоя.

Она свернулась клубочком на диване у холодного камина, положив повыше ноги, и задумчиво гладила мягкую шерсть Шнуделя. Наблюдая, как лунный свет медленно ползет по комнате, она позволила себе представить ту, другую, давнюю лунную ночь. Это воспоминание и сейчас причиняло ей боль, и она похоронила его в самых темных уголках своей памяти. Она запрятала его так надежно, что стало совсем нелегко извлечь подробности тех дней, когда легкие, ленивые, подающие надежды обещания лета были жестоко отняты…

Прошел почти месяц после несчастного случая у Колдуэллов, прежде чем у Пенна прекратился ужасный кашель — от загрязненной бензином воды, которой он наглотался в минуты аварии на озере. К тому времени исчезли и синяки на его теле, а его друзья стали предпринимать попытки вернуть его к прежней жизни. Но иногда они делали это довольно неуклюже, и впервые, когда Кэтлин услышала старые полусерьезные нападки в адрес Пенна, она была шокирована и напугана. Но это было, когда он, наконец, снова начал смеяться. Иногда его смех казался принужденным, но все равно служил признаком выздоровления, предвещавшим день, когда он совсем придет в себя. Она ухватилась за эту мысль с благодарностью.

Все свободное время она проводила с ним, и ее родители хотя и беспокоились о ней, но относились к ее преданности Пенну с пониманием. Когда Пенн вдруг решил, что дом их в городе полон духов, напоминающих о родителях и не дающих ему жить там спокойно, он переехал в дом Колдуэллов на озере. Одри Росс сняла коттедж и тоже поселилась там с Кэтлин. Одри относилась к Пенну по-матерински — насколько позволял ей это Пенн — и не ведала, как часто по ночам перелезала ее Кэтлин через перила их веранды и шла по гравиевой дорожке к коттеджу Колдуэллов, где под шелковицей ее ждал Пенн.

Но даже если бы Одри знала об этом, в их полуночных походах не было ничего такого, что могло бы ее встревожить. Их отношения были достаточно невинны, без всякого сомнения, вдвоем они бродили по берегу озера, пока Пенн не уставал и не уходил, чтобы немного поспать. Или просто сидели вместе, иногда молча.

Они никогда не говорили о той страшной аварии. Пенн замолкал, едва они подходили близко к этой теме, и Кэтлин не расспрашивала о подробностях или о том, что он тогда пережил. Лучше всего дать ему забыть об этом. Со временем он забудет. Он уже начинал забывать. Жизненного опыта у нее не было, а юношеский оптимизм убеждал ее, что так оно и есть.

Поэтому однажды ночью она страшно испугалась, когда обнаружила, что он не ждет ее под шелковицей. Он был в коттедже, где она нашла его с разложенной на каменной плите перед камином коллекцией красивых камешков, собранных его матерью во время прогулок по берегу озера. Он сидел, будто сам высеченный из камня, и в своем суровом горе даже не слышал, как она вошла.

Когда она, наконец, пробилась к нему сквозь его молчаливую неподвижность, он повернулся к ней, ища утешения. И в ее сознании не возникло сомнения, правильно ли то, что она ему предлагает. Она любила его. Однажды придет день, и они поженятся. И если ее тело принесет ему утешение, дав узнать, как горячо он любим, — ну что в этом может быть плохого? Было бы слишком жестоко отвергнуть его, когда он в ней так нуждался.

И вот она была близка с ним. Вряд ли этот опыт явился кульминацией ее снов и ожиданий, но, возможно, причиной тому были сны и ожидания. И после, когда она убаюкивала его, гладя влажные черные волосы, и что-то говорила — затерявшееся теперь в закоулках ее памяти — о том, как она его любит, ее ошеломило, когда он вдруг вырвался, словно не мог выносить ее прикосновений.

— Нет, — хрипло произнес он. — Я, кажется, сошел с ума.

Эти слова и его взгляд навсегда запечатлелись в ее сердце: он смотрел на нее так, будто никогда толком не видел.

Она пыталась удержать его, утешить. Но он вел себя так, словно к нему прикасались наждачной бумагой, и принимался говорить как бы сам с собой. Такого не должно было случиться, говорил он. Это ужасная ошибка…

Она вспомнила мгновенное утешение оттого, что даже в своем горе он чувствовал свою вину: что он воспользовался ею, нарушив правила, которые они установили для себя. Она пыталась утешить его, напомнив ему в конце концов, что он не принуждал ее, это был ее собственный выбор.

— А что, если вдруг появится ребенок? — спросил он, добавив, что подозревает, может, она уже продумала такую возможность.

Не совсем уверенная в том, что он имел в виду и испытывая неловкость, а также почти такое чувство, будто на нее вот-вот нападут, Кэтлин сказала ему, что она об этом совсем не думала. Но в любом случае, какое это имеет значение? Они ведь все равно скоро поженятся…

Эти несколько слов, к ее несказанному удивлению, подействовали на него, как трут на динамит. Она с трудом узнавала его — того Пенна, которого так любила, — в человеке, который холодно сказал ей, что только ужасный промах в его оценках позволил ей обрабатывать его в таком положении… Когда только беременность вынудила бы его к нежелательному браку.

Обрабатывать — вынудить — нежелательному. Эти слова обрушились на нее и резали как ножом на маленькие кусочки ее сердце, ее чувство собственного достоинства, ее любовь. И она побежала от него по тропинке к дому, по хрустящему под ногами гравию с такой скоростью, будто за ней гнались все церберы ада.

Даже ужасный несчастный случай, унесший родителей Пенна, не лишил Кэтлин первых иллюзий юности — чувства, что мир — это, по существу, прекрасное место и что хорошие намерения будут вознаграждены. Но эта ночь сорвала с нее покров невинности и взамен научила ее цинизму.

Она прокралась назад в коттедж Россов и почти всю ночь лежала с открытыми глазами. В последующие дни она не сворачивала с дороги, чтобы избежать встречи с Пенном, но стойко отказывалась смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его. Однако — Кэтлин должна была это признать — и он не делал особых попыток заговорить с ней. Он, конечно, не извинился. И когда она сказала ему, что уже не надо бояться беременности, он не мог скрыть своего облегчения. Она почти ненавидела его тогда.

Своим родителям она сказала только, что несчастный случай превратил Пенна в человека, которого она не хочет больше знать. И, несмотря на ее упорное нежелание отвечать на их вопросы, ее родители почти с облегчением обнаружили, что она спокойно продолжает заниматься своими делами. Слишком поздно было изменять свои планы посещать университет, который выбрал Пенн, но это было большое заведение, и для нее не составит труда его избегать.

Но это, как выяснилось, было ненужное беспокойство. Пенн уже не вернулся в университет. Буквально за неделю до начала осеннего семестра он собрал свою спортивную сумку и покинул Спрингхилл, доверив адвокату своих родителей закрыть коттедж на озере и продать все остальное.

В Спрингхилле, конечно, пошли разговоры, и весьма подробные, о психических травмах, безответственности, юношеских реакциях — и вообще какой это позор. Потом вдруг всплыл еще какой-то незначительный скандал, а после о Пенне Колдуэлле и вовсе забыли.

Порой он напоминал кому-нибудь о себе случайными почтовыми открытками из каких-то экзотических мест, или его имя случайно всплывало в разговоре. Его забыли все, кроме Кэтлин, которая никогда так и не смогла забыть его жестокость. Ту ночь, когда он сказал, что не испытывает к ней любви, даже желания, и по отношению к ней у него нет никаких обязательств. Что он видит в ней только охотника, стремящегося его поймать, неважно какими средствами. Что возможность родить от него ребенка служит ей оружием, нацеленным ему в голову.

Она спрятала лицо в диванную подушку, и у нее вырвались рыдания, жестокие и отчаянные, сменившиеся потоком жгучих слез, не выплаканных за все те годы, когда она была слишком потрясена, чтобы плакать.

Он был прав тогда, днем в ресторанчике, обвинив ее, будто она все еще злится на него за то, что он не хотел на ней жениться. Как глубоко таила она это в себе — до сих пор.

Луна стояла высоко в небе, когда она перестала плакать. Ее свет, который раньше сплошным потоком струился через окна, уменьшился теперь до маленьких неровных квадратов, лежавших на деревянном полу. От неподвижности у нее занемели ноги, от неосознанного напряжения болели все мышцы.

Но в сердце наступил относительный покой. Наконец-то она извлекла это жестокое воспоминание из закоулков своей памяти, отряхнула его от пыли и грязи и подвергла тщательному анализу. И теперь, с мудростью, пришедшей спустя эти прожитые годы, она посмотрела на вещи по-другому. Она способна была простить Пенну все, что случилось. Теперь она смогла понять, что, находясь в состоянии стресса в тот момент, он едва ли сознавал, что делал. Они оба были застигнуты врасплох силами, которых не понимали.

И хотя она знала, что каждое его слово в ту ночь было правдивым, она знала и то, что это был другой Пенн, произнесший тогда глубоко ранившие ее слова. Совсем другой Пенн, сильный и злой, закаленный в преодолении боли, утраты родителей, после того «обжегшего» его душу взрыва. Это был вовсе не тот нежный Пенн, которого она так любила, и она еще не смогла увидеть тогда другого Пенна, каким он стал.

Другого Пенна, которого она, несмотря ни на что, все еще любила.

Странное чувство покоя наступило у нее в душе после осознания этой истины, после того как она наконец-то бесстрашно посмотрела правде в глаза.

— И как же это до тебя все-таки дошло, Кэтлин Росс? — вслух спросила она себя устало. — Опять начинать все сначала. Но идти-то ведь дальше некуда.