Стрелы королевы

Глава шестая

Всю следующую неделю распорядок дня Тэлии оставался прежним. Просыпалась она сразу после восхода солнца по сигналу будильного колокола, который ухитрилась проспать в свое первое утро в Коллегии. Затем либо торопливо натягивала на себя форму и бежала вниз, помогать готовить завтрак, либо проводила оставшийся до еды час более неспешно, приводя в порядок себя и комнату. После завтрака шло занятие по ориентировке, а каждый второй день, когда оно было короче, добавлялись и другие уроки. Послеполуденные часы посвящались занятиям по самообороне с Мастером Альберихом, верховой езде — с Герольдом Керен и, конечно, упрочению контакта с Роланом. В те дни, когда Тэлия не участвовала в приготовлении завтрака или обеда, она и еще несколько человек проводили долгие часы, штопая кажущийся бесконечным ворох серой студенческой формы.

В конце недели Герольд Терен провел с ними последнее занятие и распустил, но, когда остальные вереницей потянулись к двери, попросил Тэлию задержаться. Сама того не замечая, девочка тут же напряглась; нервно покусывая заусенец на пальце, она ждала, когда Терен скажет, зачем ему нужно поговорить с ней, и ее напускное спокойствие таяло на глазах. Она украдкой следила за облокотившимся на стол учителем, стараясь не встречаться с ним глазами. Терен выглядел обеспокоенным и даже расстроенным, а опыт Тэлии говорил, что такое выражение на лице взрослого сулит неприятности.

У Терена на душе кошки скребли: он знал, что у этого бедного, растерянного ребенка, пытающегося освоиться с Коллегией и со своей новой ролью, и без того более чем хватало проблем, а теперь на него свалились еще и семейные неприятности. Герольд мысленно проклял жестокость людей, которые смогли послать такое письмо — холодно рассчитанное, чтобы разрушить то хрупкое душевное равновесие, которого с большим трудом добилась девочка.

— Тэлия… — начал он и осекся, увидев, как девочка вздрогнула при звуке его голоса — в таком напряжении она находилась. — Детка, ты не пугайся… просто у меня есть для тебя довольно неприятная новость, и я думал, что тебе лучше ее узнать, когда мы останемся с глазу на глаз. Мы получили известие от твоих родных.

— Моих родных? — повторила Тэлия, на ее лице появилось удивление и озадаченность.

— Мы послали к ним нарочного — мы всегда так делаем, когда Избирают ребят — и сообщили им, что с тобой случилось. Ну, обычно честь Избрания заставляет всех родителей, как бы сильно они не сердились, простить проявленное ребенком непослушание, и мы думали, что так случится и на этот раз.

Наконец-то Тэлия посмотрела прямо на учителя, а не поглядывала из-под опущенных ресниц. Под ее взглядом Терену стало не по себе, странное дело, он с трудом подбирал слова.

— Тэлия, мне бы очень хотелось, чтобы все произошло так, как мы ожидали, не могу передать, как я сожалею… Вот все, что они нам ответили.

Терен пошарил в кармане, вытащил сложенный в несколько раз листок бумаги и отдал его Тэлии.

Девочка развернула бумагу, бессознательно разгладила ее. Терен с тревогой ждал, как она прореагирует на то, что там говорилось.

«В Усадьбе Твердыня нет дочери по имени Тэлия», — гласил ответ. Полуграмотные каракули были скреплены знаком ее Отца.

Тэлия не сознавала, что плачет, пока одна горячая слеза не капнула на бумагу, размывая чернила. Девочка моментально взяла себя в руки и проглотила слезы. До этой минуты Тэлия даже не понимала, как сильно она надеялась, что благодаря ее новообретенному статусу Семья примет ее. Однако, она не ожидала, что Семью известят об этом Герольды — она рассчитывала сообщить новость сама, — быть может, въехав в один прекрасный день в Усадьбу в полной парадной форме — Белых Одеждах Герольда. Именно с того момента, когда до Тэлии впервые дошло, что она действительно Герольд, она и начала надеяться, что этот подвиг принесет ей прощение — а возможно, даже одобрение. Крепковеры не порицали всего, что делали и за что стояли Герольды, и даже наиболее критически настроенные среди них обычно признавали, что Герольды служат важному делу. Вне всякого сомнения, крепковеры приветствовали вмешательство Герольдов во время набегов из-за Границы или когда нужно было прекратить какую-то распрю! Быть может, мечтала Тэлия, ее родня теперь поймет, почему она совершала поступки, казавшиеся немного неподобающими; они поймут, что она всего лишь следовала собственной природе. Конечно, теперь-то они поймут. Возможно, они обрадуются, когда она вернется, и позволят ей иметь родной кров.

Странно, но когда Тэлия решилась убежать из дома, то, что родные неизбежно отвернутся от нее, не казалось ей слишком дорогой ценой за обретение свободы; теперь же, когда все ее надежды на прощение были уничтожены одной-единственной запиской…

Ничего; она снова сама себе голова, а Герольд Терен вряд ли одобрит, если она начнет распускать нюни из-за случившегося.

— Все в порядке, — сказала Тэлия, возвращая записку Герольду, — Мне следовало этого ожидать. — Она ощутила гордость оттого, что голос у нее почти не дрожал и она нашла в себе силы прямо встретить взгляд учителя.

Терен был изумлен и слегка встревожен — не реакцией Тэлии на известие, а железной волей, с которой она мгновенно эту реакцию подавила. Ей следовало позволить себе проявить слабость и выплакаться; любой ребенок ее возраста так бы и поступил. Терен осторожно попытался снова вызвать у девочки слезы — ей непременно требовалось поплакать; подобное подавление естественных чувств могло привести только к тяжелому душевному расстройству в будущем. К тому же оно стало бы еще одним кирпичом в стене, которую Тэлия воздвигла между собой и всеми окружающими.

— Хотел бы я как-нибудь помочь тебе, — Терен был чрезвычайно расстроен и пытался показать Тэлии, что он огорчен не только самим происшествием, но и тем, что она отрицает, что поведение родных причинило ей горе. — Ума не приложу, почему они ответили таким образом.

Если ему удастся хотя бы заставить девочку признать, что она огорчена известием, это послужит клином, который позволит взломать возведенную ею стену и добиться ее доверия

— Быть может, если мы отправим еще одного гонца, попозже… — продолжил Терен, пытаясь поймать ее взгляд.

Тэлия опустила глаза и отрицательно покачала головой, она знала, что для нее возврата нет, во всяком случае, ни с торжеством, ни в качестве первого Герольда из числа крепковеров. Даже для ближайшей родни она будет совершенно чужой. «Тэлии, дочери Усадьбы Твердыня» никогда не существовало. Она нарушила Священное Писание, согласно которому дочь должна быть полностью и во всем послушной Отцу и старшим; она — отщепенка, и ее родные никогда не переменят своего мнения.

— Но…

— Я опаздываю. — Тэлия уклонилась от протянутой руки учителя и выбежала из класса, желая про себя, чтобы Терен выказывал ей поменьше сочувствия. Из-за него слезы снова подступили опасно близко к глазам. Больше всего на свете Тэлии хотелось сломаться и расплакаться у него на плече. Но нет. Она не смела. Если родные и близкие так безоговорочно отреклись от нее, то чего же ждать от чужих людей, особенно если она выкажет слабость? А Герольду положено быть уравновешенным, уверенным в себе. Она не покажет себя слабой и недостойной.

По счастью, следующий урок — история, которая, с точки зрения Тэлии, представляла собой просто одну нескончаемую сказку, — был достаточно захватывающим, чтобы она смогла сосредоточиться на нем и не думать о своем несчастье. Подобно многим другим, этот курс строился циклически, чтобы студент мог присоединиться к классу в любой момент и уйти, когда та тема, которая обсуждалась, когда он пришел, возникала снова. Историю преподавала пожилая женщина, Герольд Верда. Сегодняшнее занятие и последовавшая за ним дискуссия оказались столь интересными, что Тэлии удалось на какое-то время забыться.

География почти не уступала увлекательностью истории. Все Герольды в Коллегии по очереди преподавали ее по несколько дней, рассказывая о своих родных местах, когда ребята на занятиях доходили до изучения данной области. Поскольку уроки ориентации закончились, Терену тоже какое-то время предстояло читать этот курс, так как тот охватывал и район Вечнотуманного Озера.

Занятия географией заключались не просто в изучении карт; изучалось все, что составляет среду данной области, начиная с топографии и растительности и, кончая погодой. Далее эти данные увязывались со сведениями о людях, живущих в этих местах, и том, из чего складывается их жизнь; как изменения в природных факторах могли бы на них повлиять. Это тоже было достаточно увлекательным занятием, чтобы отвлечь мысли Тэлии от постигшей ее невзгоды.

Когда урок закончился, Терен сделал неуверенное движение в ее сторону, но Тэлия притворилась, что ничего не заметила, и заторопилась на следующее занятие — вместе с толпой и, однако же, отдельно от нее.

Следующим уроком в расписании шла математика; Тэлия никогда не питала особой страсти к цифрам, но Герольд Сильван, по-видимому, так любила точность и хитросплетения своего предмета, что часть ее энтузиазма просто не могла не передаться ученикам.

Самым новым предметом для Тэлии явилось последнее перед обедом занятие, курс под названием «придворные манеры»; этот предмет очень беспокоил Тэлию. Она не сомневалась, что при дворе будет выглядеть не уместнее козы. Особенно же ее пугал этот предмет сейчас, когда она чувствовала себя внутренне скованной и выбитой из колеи. Она почти страшилась встречи с преподавателем, рисуя себе чопорного, раззолоченного франта и заранее предвидя, что станет посмешищем. Тэлия прокралась в класс и укрылась за спинами нескольких более рослых одноклассников прежде, чем появился инструктор. Когда гул голосов смолк, она съежилась на стуле, надеясь остаться незамеченной.

— Разве Тэлия не здесь? Я думала, она сегодня присоединяется к нам, — озадаченно произнес показавшийся очень знакомым голос.

Тэлия вздрогнула и подняла голову.

— Светлые Гавани, детка, — улыбнулась Домоправительница Гэйта, — нам бы нужно поставить тебя на подпорки — ты такая малюсенькая, что тебя почти не видно!

— Но вы же не… — выпалила Тэлия, потом осеклась и покраснела.

— Я не придворная, по существу, и не Герольд — но прежде чем я заняла эту должность, я была Управительницей Воронопольского Дома; вот почему я преподаю этот предмет, — терпеливо объяснила Гэйта. — Управительница видит двор с особой точки зрения: она внутри него, и вместе с тем невидима. По этой причине я могу научить вас всем необходимым манерам и тому, как разглядеть ядовитые клыки, скрытые за шелковыми языками. И не советую питать иллюзий, детка: если ты сохранишь привычку сначала говорить, а потом уж думать, то быстро почувствуешь эти клыки на себе!

Еле заметная добродушная улыбка на лице Домоправительницы смягчила эту отповедь.

Возможно, «придворные манеры» окажутся не такой уж ужасной вещью, решила Тэлия.

Это и впрямь оказалось довольно занимательно — такой сложный, запутанный танец манер — хотя у Тэлии не раз возникало сомнение, что она когда-нибудь поймет эти тонкости по-настоящему, не то что сможет непринужденно выполнять все требуемые церемонии.

За последним уроком и обедом следовал час свободного чтения в Библиотеке, и для того, чтобы не подпустить Тэлию к этой комнате чудес, пришлось бы приставить ей нож к горлу. Вспомнив рассказ Давана о том, как начиналось их королевство, она выбрала книгу из самого первого ряда в разделе истории.

На сегодня Тэлию не назначили в помощники повара, поэтому следующий за свободным чтением час она провела в швейной мастерской — тесной, но светлой комнате с множеством столов, на которых стояли корзины, полные разнообразных предметов одежды, находящихся на различных стадиях негодности. Именно здесь, где руки трудились, а голова была ничем не занята, Тэлия почувствовала, что не в состоянии больше выносить одиночество. Это чувство еще больше усугублялось тем, что остальные студентки смеялись и болтали о вещах и людях, о которых Тэлия даже слыхом не слыхивала. Она нашла укромный уголок, заслоненный от остальных горой отданной в починку одежды, и уселась там, прихватив свою корзину с работой. Рано или поздно она должна была дать выход своей тоске, а время и место показались подходящими, здесь ее никто не увидит. Прежде, чем закончился этот час, драный чулок, который штопала Тэлия, стал соленым и влажным от слез.

По крайней мере сегодня ей не пришлось столкнуться с демоническим Альберихом — вместо себя он назначил ее наставником бывшего вора, Скифа. За прошлую неделю Тэлия обнаружила, что постепенно проникается теплыми чувствами к этому мальчишке. Скиф, похоже, сочувствовал ее неловкости и был бесконечно терпелив со своей ученицей. Без единого упрека он помогал ей добиться правильной постановки непослушных рук и ног, и замедлял собственные движения так, чтобы Тэлия смогла точно понять, что от нее требуется. Когда она падала духом, Скиф веселил ее потешными историями о несуразных проделках, которые он якобы совершал в те дни, когда еще был уличным мальчишкой, попрошайкой и карманником. Тэлия робко отвечала на его открытое дружелюбие, а Скиф, казалось, чувствовал, когда можно потянуться к ней, а когда лучше отступить.

С площадки для рукопашного боя Тэлия отправилась упражняться в стрельбе из лука, а затем к Ролану.

Когда она очутилась в обществе Спутника, боль одиночества стихла. Они работали на полосе препятствий, пока оба не выбились из сил, потом отправились в дальний угол Поля, чтобы остыть и просто побыть вдвоем. И снова сама близость Ролана волшебным образом преобразила душевное состояние Тэлии. Когда она подумала, какой одинокой чувствовала себя даже с двумя ближайшими родственниками, и какой наполненной жизнь казалась рядом с Роланом, цена, которую она заплатила за то, чтобы попасть сюда, перестала представляться слишком высокой. К тому времени, когда она закончила чистить Ролана скребницей и щеткой и расчесала его гриву, к Тэлии уже почти вернулась веселость. Всегда, когда она оказывалась вдвоем со Спутником, она точно знала, что ее любят и что Ролан никогда не бросит ее и не лишит своей дружбы.

Либо Тэлия начинала привыкать к темпу здешней жизни, либо ее выносливость увеличивалась; она недостаточно устала, чтобы остаться дома после ужина, поэтому решила исследовать сады, граничащие с территорией Коллегии.

Тут-то она и узнала, почему Шерил советовала не сталкиваться с «невключенными» студентами в одиночку.

Тэлия шла по посыпанным гравием дорожкам между цветочных клумб, разбитых в форме правильных геометрических фигур; заходящее солнце и подступающие сумерки, казалось, сгустили посиневший воздух. Аромат роз смешивался с нежным запахом ночных цветов, которые только-только начинали распускаться. Тэлия замечталась и не заметила, что поблизости, кроме нее, есть еще кто-то, пока этот кто-то не заговорил:

— Мне это чудится или здесь действительно запахло навозом? — спросил за ее спиной мужской голос; его обладатель брезгливо принюхался. — Право, похоже, что так!

— Может, садовники удобряли клумбы? — на этот раз голос принадлежал девушке, и в нем отчетливо прозвучала ядовитая нотка.

— О, не думаю, — отозвался первый, — этот запах совершенно определенно свежий, и чрезвычайно похож на козий.

Ошеломленная Тэлия обернулась. В тени живой изгороди лежали, развалясь, четверо или пятеро одетых в синюю форму подростков.

— Э, что тут у нас? — первый говоривший прикинулся удивленным при виде ее. — Право же, мне кажется, я нашел источник этого благоухания!

— Несомненно, — отозвалась сидевшая рядом с ним девушка, — поскольку это та девка с границы. Какая жалость — нынче в Коллегию стали принимать что угодно. И все же можно было подумать, что они вымоют это, прежде чем позволять ему бродить в приличных местах.

Они наблюдали за Тэлией с хитрым и выжидательным выражением на лицах. Поначалу она хотела ответить им в том же духе, но тут же отбросила эту мысль. Их пятеро, а она одна — и, судя по тому, что говорила Шерил, они вряд ли ограничатся оскорблениями и едва ли станут драться честно.

— О Владычица, эти твари погрязли в нечистотах; такую вонь не смоешь и сотней ванн, — злобно продолжал первый мальчишка. — Что неудивительно, учитывая, что они погрязли также и в невежестве. Мне дали понять, что это существо пыталось вернуть своего Спутника в Коллегию… что оно даже не имело представления о том, что означает быть Избранным.

Уши Тэлии горели от стыда и гнева.

— Оно что, столь же глупо, сколь и вонюче? — спросил третий.

— Должно быть, поскольку оно, по-видимому, не понимает, что мы говорим о нем.

Слезы навернулись на глаза Тэлии — и мгновенно высохли. Ни в коем случае нельзя показывать этому сброду, как больно ранят ее их оскорбления — обидчиков это только воодушевит. Тэлия закрыла глаза, которые щипало и жгло от непролитых слез, повернулась и пошла прочь; насмешники так быстро догнали ее, что она не заметила, что окружена, пока от хорошо рассчитанного толчка не полетела вниз головой в щедро политую садовником клумбу. Тэлия была не готова к нападению и упала тяжело; лицо облепила грязь и сухие листья.

Когда смех замер вдали, Тэлия кое-как выбралась из клумбы. От удара при падении у нее перехватило дыхание; на этой клумбе росли плетистые розы, и их шипы, казалось, достигали в длину не меньше дюйма. К тому времени, как она наконец выпуталась, ее форма превратилась в лохмотья, а сама Тэлия вся перепачкалась и исцарапалась в кровь.

От обиды по щекам потекли горячие слезы; Тэлия смахнула их тыльной стороной измазанной землей руки и со всех ног поспешила под защиту Крыла Коллегии, радуясь тому, что покров сгущающейся тьмы скрывает ее от посторонних глаз.

Было еще довольно рано, так что умывальная комната пустовала; Тэлия торопливо запихнула драную одежду в отведенный для этого желоб. После долгого отмокания в воде воспаленные ссадины превратились в царапины, которые могли сойти за полученные на тренировке, а звук льющейся воды заглушал всхлипывания, когда Тэлия плакала от злости и боли.

Она не собиралась обращаться к Шерил с просьбой о помощи: все время прятаться за спину старшей подруги она не могла, а стоит ей остаться одной, как на нее тут же снова нападут. Кроме того, несмотря на уверения Шерил, Тэлия сильно сомневалась в ее искренней готовности изо дня в день терпеть возле себя постоянное присутствие ребенка.

А Тэлия уже имела богатый опыт общения с зловредными озорниками вроде этих; она знала, чего теперь ожидать. Коли уж они начали, то не оставят ее в покое, пока им самим не наскучит эта забава.

И нужно принимать в расчет еще одну сторону дела. Тэлия откинула с глаз мокрые волосы и посмотрела на шрам величиной с монету, красовавшийся на ладони ее левой руки. Сколько лет ей было, когда Юстас выжег его на руке младшей сестренки раскаленной докрасна кочергой? Девять? Десять? Неважно. В тот раз старшие поверили ему, а не Тэлии, когда Юстас заявил, что девчонка обожглась сама.

Так с какой стати здесь кто-то захочет поверить ей? Она новенькая, никто ее не знает; насмешники же, очевидно, дети знатных вельмож.

При сложившихся обстоятельствах кого сочтут лжецом? Лучше уж хранить молчание. Они позабавились, как хотели; быть может, если жертва не будет реагировать на их выходки, им это скоро надоест и они оставят ее в покое.

Надежда оказалась напрасной.

Уже на следующий день Тэлия обнаружила, что кто-то стащил ее конспекты по истории; днем позже толчок в спину заставил ее пошатнуться и упасть на четвереньки, ободрав обе коленки и локти об пол коридора. Когда Тэлия очухалась и собрала рассыпавшиеся книги, кругом не было видно никого, кто мог бы ее толкнуть, — но она расслышала тихое хихиканье откуда-то из окружавшей ее толпы.

Два дня спустя невидимые противники забросали ее камнями, когда она в бежала на занятия по самообороне. На следующий день оказалось, что кто-то вылил на ее книги целую бутылку чернил, и не было никаких доказательств того, что их мог держать в руках кто-то, кроме ее самой. Это явилось для Тэлии почти невыносимым унижением — чтобы другие считали, что она может так небрежно обращаться с книгой.

Неуклюжесть Тэлии начала создавать ей определенную репутацию, поскольку ее пихали или давали подножку по меньшей мере раз в неделю; когда же она осмеливалась выходить куда-нибудь за пределы Коллегии, это случалось еще чаще.

А затем прибавилось преследование и другого характера.

Тэлия начала получать анонимные записки — записки, которые таинственным образом появлялись в ее карманах или книгах, записки, которые в пух и прах разнесли ее и без того хлипкую уверенность в себе. Дошло до того, что один вид клочка бумаги в учебнике доводил Тэлию почти до слез, а показать их кому-нибудь она не могла: слова на бумаге исчезали через несколько мгновений после того, как она разворачивала записку, и в руках у девочки оставался просто обычный кусок чистой бумаги.

Открыться кому-то Тэлия тоже не решалась — поскольку, по ее мнению, не было никаких доказательств того, что злоумышленниками являлись только Синие. Конечно, если добрые отношения между студентами-Герольдами — не одна видимость, то в высшей степени маловероятно, чтобы кто-нибудь из ее соучеников участвовал в изводящей ее группе, однако Юстас прятал свой злобный нрав за ангельским выражением лица и лучезарной улыбкой. Не всегда все обстоит так, как кажется. Нет, лучше терпеть и сносить все издевательства в одиночку — по крайней мере, у нее всегда остается Ролан.

Однако Керен заметила, что что-то не так. Ее брат-близнец уже рассказал ей о письме, полученном от семьи Тэлии; беседа с Элкартом убедила Керен, что, быть может, именно ей удастся уговорить девочку выйти из раковины, в которую та спряталась. Когда она работала с Тэлией, то не замечала никаких признаков неуклюжести, и постоянные сообщения о происшествиях никак не вязались с тем, что говорили Керен ее собственные глаза. Что-то было неладно, очень неладно.

Еще в детстве Керен выработала в себе невероятное терпение — не раз видели, как она часами сидела, держа на ладони хлебные крошки, не шевелясь и даже не моргая, так что птицы без страха слетались, чтобы поклевать у нее из рук. Так же терпеливо она приручала сейчас Тэлию — тут, словно невзначай, роняя слово, там — незаметно подбадривая. Она была уверена: если кто-то преследует ребенка, рано или поздно она узнает об этом.

Бывали моменты, когда Керен проклинала правила этикета, которые соблюдали те, кто одарен мыслечувствием. Если бы не налагаемые им ограничения, она бы давно прочла, что беспокоит ребенка. В крайнем случае, если бы это не удалось ей самой, нашлись бы мастера, способные проникнуть за любой щит.

Но правила этикета для того и существовали, чтобы предотвратить такого рода вмешательство; запрещалось просто взять и безжалостно обнажить мысли другого, из каких бы добрых побуждений ты не исходил. Если бы девочка случайно позволила чему-либо проскользнуть — тогда другое дело. К несчастью, Тэлия слишком хорошо отгородилась от всего мира. Не приходилось особенно надеяться и на то, что кто-то другой, более талантливый, чем Керен, ненароком что-либо «услышит»: отстраненность Тэлии воспринималась всеми как стремление к уединению, и, как таковое, уважалась.

Те, кто может слышать мысли, обычно склонны совершенно фанатически отстаивать право на уединение — будь то свое или чужое; в других обстоятельствах это хорошо, но в данном случае для Керен безусловно являлось помехой.

Хотя осознанно Тэлия не заметила заботы Керен, усилия инструктора по верховой езде постепенно достигли цели. Девочка была уже на грани того, чтобы рассказать Керен по крайней мере о записках, когда началась новая серия…

«Валяй, иди и расскажи кому-нибудь об этом, деревенщина, — говорилось теперь в записках, — забавно будет посмотреть, как ты попытаешься объясните, почему у тебя нет ничего, кроме чистых листков бумаги. Они подумают, что ты спятила. Знаешь, может, они будут не так уж и не правы…»

Это напугало Тэлию — призрак сумасшествия маячил перед ней с тех самых пор, когда она получила первое подметное письмо. В конце концов, как могли буквы исчезать с бумаги после того, как их прочли? А если хотя бы заподозрят, что она ненормальная, ее могут выгнать из Коллегии, и куда ей тогда деваться? Риск показался ей слишком велик. Тэлия никому ничего не сказала и плакала в одиночестве.

И тут, когда ее нервы были уже на пределе, при дворе начались трехмесячные торжества по случаю праздника середины зимы, и травля внезапно прекратилась.

Когда прошло несколько дней, а она не получила ни единой записки, Тэлия начала надеяться, когда минула неделя, она осмелилась немного ослабить оборону. К концу первого свободного от преследования месяца она решила, что ее врагам наскучило, что она никак не реагирует, и они нашли себе какую-то новую забаву.

Тэлия окунулась в жизнь Коллегии с таким самозабвением, что не успел еще начаться собственно Праздник Середины Зимы, а она уже почувствовала себя так, словно наконец нашла свое место здесь. Боль от того, что ее собственная Семья отвергла ее, значительно притупилась.

На две недели Праздника занятия в Коллегии отменялись; те студенты, которые не возвращались на праздники домой, обычно гостили у друзей или родственников неподалеку от столицы. Одной Тэлии некуда было ехать, но она вела себя так скрытно, что в суматохе приготовлений никто этого не понял.

Первый день праздников застал ее бродящей по пустым залам Коллегии, прислушиваясь к эху своих шагов. Тэлия чувствовала себя очень маленькой и одинокой. Она начала гадать, сможет ли даже Библиотека помочь ей скоротать бесконечные пустые часы.

Пока Тэлия слушала жутковатое эхо своих шагов в безлюдных коридорах, до ее ушей вдруг донесся другой, более слабый звук: где-то за дверями, отделяющими личные покои Герольдов от остальной Коллегии, играла арфа.

Любопытство и одиночество побудили Тэлию пойти на звук поющих струн. Она отворила чуть скрипнувшую створку двери и позволила музыке увлечь себя по длинным коридорам в самый конец крыла Герольдов, в угол, выходящий на дворцовый храм. Здесь тоже царила тишина. Большинство комнат были одноместными, их занимали Герольды, которые в настоящее время отсутствовали, поскольку несли полевую службу. Крыло Герольдов оказалось так же пустынно, как и крыло Коллегии, и посреди этой тишины мелодично и немного одиноко звучала арфа. Тэлия подошла к приоткрытой двери, из-за которой слышалось пение струн, и встала так, чтобы ее не было видно. Она не знала, сколько простояла так: она потеряла представление о времени, отдавшись очарованию музыки.

Когда мелодия смолкла, Тэлия вздохнула.

— Пожалуйста, заходи, кто бы ты ни был, — окликнул ее из комнаты негромкий, хрипловатый старческий голос. — Тебе незачем стоять в этом унылом вестибюле, да и я не отказался бы от общества.

Приглашение прозвучало искренне; после недолгой внутренней борьбы Тэлия робко толкнула дверь.

За ней открылась маленькая комнатка; сквозь окна струился солнечный свет, играя на стенах, украшенных панелями медового цвета, и нескольких предметах обстановки, отделанных тканью того же цвета, но чуть потемнее.

Ярко пылающий в очаге огонь распространял запах яблоневого дерева и дополнял атмосферу света и тепла. Возле огня сидел пожилой человек — безусловно старше, чем все Герольды, которых до сих пор доводилось встречать Тэлии, так как серебро его волос соперничало с белизной одежд. Однако спокойное, все еще красивое лицо и серые глаза старика были приветливы, а морщины вокруг глаз и рта были из тех, что образуются у улыбчивых, а не у хмурых людей. У него был широкий лоб, твердый рот, красиво очерченный раздвоенный подбородок и радушная улыбка. Арфу он прислонил к ноге. Глаза Тэлии расширились, когда она увидела, что у старика отсутствует вторая нога ниже колена, точно так же, как у деревенской стражницы, которую она встретила когда-то по дороге в столицу.

Герольд проследил за направлением ее взгляда и улыбнулся.

— Мне повезло больше, чем многим другим, — заметил он, — поскольку наемники Тедрела и королевская служба отняли у меня только ногу, а не жизнь. А почему молодое существо вроде тебя бродит по этим мрачным залам во время Праздника?

Возможно, дело было в том, что он чем-то напомнил Тэлии Мать Отца, быть может, в том, что он так откровенно обрадовался ей, а может быть, и в том, что сама Тэлия чувствовала себя столь отчаянно одинокой — но она потянулась к незнакомому старику всем сердцем и ответила чистосердечно, как ответила бы Ролану:

— Мне некуда ехать, господин, — проговорила она почти шепотом.

— Разве у тебя нет друзей, которые хотели бы разделить с тобой праздник и очаг? — нахмурился он. — Это выглядит крайне необычно для Герольдов.

— Я… Я никому не сказала, что остаюсь. У меня в самом деле нет достаточно близких друзей; моей семье я больше не нужна, и… и…

— И ты не хочешь, чтобы об этом кто-нибудь узнал и, возможно, пригласил тебя поехать с ним не потому, что хочет этого, а из жалости? — проницательно предположил он.

Тэлия понуро кивнула.

— На вид тебе около тринадцати; должно быть, это твой первый Праздник Середины Зимы здесь, не то вся Коллегия знала бы, что тебе некуда поехать. Есть только одна из новоизбранных, которая подходит под это описание, так что ты, наверно, Тэлия. Правильно?

Она застенчиво кивнула.

— Ну да нет худа без добра, — сказал старый Герольд. — Мне тоже негде провести Праздник. Я мог бы праздновать вместе с двором, но толпа мне не по вкусу. Моих родных и близких давно уже унесло время, а друзья либо умерли, либо заняты где-то в другом месте. Не провести ли нам праздники вместе? Меня зовут Джедус.

— Я… мне хотелось бы этого, господин. Очень. — Тэлия подняла глаза и улыбнулась, встретив его улыбку.

— Замечательно! Тогда проходи и устраивайся поудобнее; возле огня есть место — бери стул или подушку, что больше понравится.

Обостренная чуткость Джедуса предупредила его о том, насколько застенчива его гостья, и, пока она нерешительно клала возле очага толстую подушку, обтянутую янтарным бархатом, и сворачивалась на ней клубком, как котенок, он притворялся, будто настраивает арфу. Даром старого Герольда было мыслечувствие, и хотя ему и в голову бы не пришло совать нос в то, что происходит в душе девочки, у мыслей и поведения Тэлии имелись оттенки и нюансы, которые сказали Джедусу, что с ней нужно обращаться очень осторожно. По натуре он был человеком мягким, но понял, что с Тэлией он должен быть мягок как никогда, поскольку малейший намек на неудовольствие или нечуткость с его стороны могло напугать девочку до размеров, поистине несопоставимых с действительностью.

— Я рад, что моя арфа заманила тебя к моему порогу, Тэлия.

— Это было так удивительно красиво, — задумчиво сказала девочка. — Я никогда еще не слышала такой музыки.

Джедус усмехнулся.

— Ты тешишь мою непомерную гордыню, детка, но суровая правда состоит в том, что в сравнении с любым Мастером-Бардом я выглядел бы дилетантом, каковым в действительности и являюсь. И все же… честность заставляет меня признать, что я обладаю по крайней мере некоторым Талантом, — в конце концов, иначе меня никогда не приняли бы в Коллегию Бардов.

— Коллегию Бардов, господин? — переспросила Тэлия, озадаченная.

— Да, конечно. Тепере-то я Герольд, у меня есть Спутник, вернее Спутница, которая и сейчас еще греет на солнце свои старые кости и смотрит, как резвятся в снегу глупые жеребята, но когда я приехал сюда, я приехал для того, чтобы поступить в Коллегию Бардов. Я провел в ней три года, и до окончания мне оставалось еще два; я сидел в саду и пытался сочинить пьесу на заданную тему, когда что-то повлекло меня в сторону Спутникова Поля. И вот, извольте, пришла она и весело вывернула мою жизнь наизнанку. В тот момент я был даже возмущен, но сейчас не променял бы ни единого мига своей жизни на лавровый венок лауреата.

Тэлия посмотрела на сильные гибкие пальцы, которые почти бессознательно ласкали шелковистую древесину арфы.

— Однако музыку вы не бросили.

— О нет — эту нежную возлюбленную не бросишь так легко, единожды вкусив ее очарования, — улыбнулся Джедус, — И, возможно, Фортунея оказала мне услугу: мне никогда не приходилось ублажать изменчивую толпу или неблагодарного хозяина, я пел и играл только для того, чтобы развлечь себя и друзей. Кроме того, музыка служила мне и для маскировки, поскольку Барды — желанные гости почти повсюду, как внутри королевства, так и за его пределами. И даже сейчас, когда мой голос давно отправился следом за моей утраченной ногой, я все еще могу извлечь из Сударыни мелодию, дабы развлечь общество. Или чтобы завлечь оное общество к своим дверям.

Он наморщил на Тэлию нос, и она с растущим доверием ответила на улыбку.

Джедус оценивающе посмотрел на нее: ему на ум пришла неожиданная мысль.

— Тэлия, детка, а ты умеешь петь?

— Не знаю, сэр, — призналась она, — Я… Я была… из крепковеров. Они не в ладах с музыкой; обычно поют только гимны, и то только жрецы и Служительницы.

— Крепковеры, крепковеры… — пробормотал Джедус, очевидно пытаясь что-то вспомнить. — А! Ты наверняка знаешь эту коротенькую песенку, которой успокаивают овец, ну, ту, что начинается словами «Глупая овечка, вечер недалечко»?

Он наиграл нехитрую мелодию.

Тэлия кивнула.

— Да, господин, но ведь это же не музыка, не так ли?

— В хороших руках даже речь может прозвучать музыкой. Ты не споешь мне? Пожалуйста, прошу тебя.

Тэлия начала очень робко; она пела так тихо, что ее было едва слышно за переборами струн, но вскоре голос девочки окреп и зазвучал все увереннее. Арфа вела мелодию контрапунктом. Ее пение зачаровало Тэлию; вскоре девочка так увлеклась узорами, которые плели струны, что окончательно забыла смущаться.

— Я так и думал, — сказал довольный Джедус, когда она допела, — мне подумалось, что в тебе есть толика Таланта, еще когда я услышал, как ты говоришь. Ты никогда не станешь серьезной соперницей настоящему Барду, малышка, но у тебя определенно есть — или, вернее, будет — очень неплохой голос. Не соблаговолишь ли ты доставить старику огромное удовольствие и согласиться изучать еще один предмет?

— Вы хотите сказать… учиться музыке? Мне? Но…

— Стыдно зарывать Талант в землю; а у тебя в самом деле есть талант, детка, — улыбнулся Джедус задумчиво. — И я бы с радостью поделился с тобой своим умением.

Это убедило Тэлию.

— Если вы думаете, что на меня стоит терять время…

Джедус взял ее пальцем под подбородок и поднял ее голову так, что девочка поневоле взглянула прямо в его серьезные, добрые глаза.

— Время, проведенное с тобой, моя милая, никогда не будет потерянным. Поверь.

Тэлия залилась ярким пунцовым румянцем, и Джедус отпустил ее.

— Не желаешь ли начать сейчас — продолжал он, давая ей время вернуть себе самообладание, — У нас впереди целый день, и мы могли бы начать с песни, которую ты только что спела.

— Если вы не против — мне-то совсем нечем заняться.

— Против? Детка, если бы ты знала, как медленно тянутся для меня часы, ты никогда не сделала бы подобного заявления.

Джедус чувствовал, как между ними крепнет нить взаимопонимания — чувствовал, даже в сущности не думая о том, что именно благодаря его «беспомощному» состоянию Тэлия смогла счесть, что его можно не бояться. Уже несколько лет Джедус пребывал в какой-то спячке и, в сущности, плыл по течению.

Он уединился в своей келье, будто отшельник, предоставляя миру за ее дверьми существовать без его участия. Ему казалось, что не стоит тратить усилия, чтобы постараться вернуться в этот мир… До нынешнего дня.

До нынешнего дня, когда в его дверь постучалось сердце, такое же одинокое, как и его, и вновь принесло с собой внешний мир. И теперь, когда Джедус смотрел на сидящую у его ног девочку, он знал, что на этот раз — ради нее — он не позволит этому миру снова уплыть прочь.

Тэлия схватывала быстро — это было известно всем ее учителям. Музыка явилась для нее неведомой вселенной; в какой-то степени это оказалось только к лучшему, поскольку девочке совершенно не приходилось переучиваться. Она так увлеклась, что даже не заметила, что уже поздно, пока не явился слуга, чтобы зажечь свечи и осведомиться, не пожелает ли Герольд Джедус ужинать в своей комнате.

Тэлия хотела извиниться и уйти, но Джедус настоял, чтобы она поужинала вместе с ним, заявив, что с него хватит одиноких трапез. Когда слуга вернулся, Джедус послал его с новым поручением — разыскать несколько сборников песен, которые он куда-то запрятал. Их старый Герольд, невзирая на протесты, преподнес Тэлии.

— За все то время, что они пролежали невесть где, они мне ни разу не понадобились, — сказал он твердо. — Музыка и воспоминания вполне надежно хранятся здесь, — Джедус постучал себя по лбу, — так что мне нет нужды в песенниках. Это, если угодно, подарок по случаю Середины Зимы, чтобы ты смогла учиться быстро и порадовать своего тирана-учителя.

Тэлия ушла, только когда ее пение стало все чаще перемежаться зевотой. Ей казалось, что она знала старого Герольда чуть ли не с рождения и, что все это время они были друзьями. У Джедуса Тэлия ощущала себя желанной гостьей и не испытывала никакого напряжения; она едва смогла дождаться рассвета, чтобы провести с новым другом еще один день. На другой день Тэлия поднялась ни свет ни заря, однако побоялась ворваться слишком рано и потревожить старика-Герольда. Она торопливо позавтракала хлебом и молоком, взятыми из припасов на кухне Коллегии, и отправилась на Спутниково Поле, к Ролану, чтобы немного разрядиться.

Они играли и возились как форменная глупая малышня: Тэлия бросалась снежками, а Ролан ловко уворачивался от них или пытался поймать их зубами. Тэлия чувствовала себя совершенно хмельной от счастья; она не помнила, чтобы когда-нибудь в жизни была счастливее. Под конец Ролан сделал курбет, явно приглашая сесть на его спину и слегка прокатиться. Они носились галопом, буквально летая над Полем, пока солнце не поднялось уже довольно высоко. Прогулка подействовала: натянутые нервы Тэлии чуть отпустило, а кроме того, она растратила часть энергии, отнюдь не растратив энтузиазма. Спустя небольшое время она постучала в дверь комнаты Джедуса; глаза девочки искрились, щеки разрумянились.

К концу второго дня ее обучения слуги прознали о том, что происходит, и начали крадучись бродить поблизости от комнаты старого Герольда. Голос Тэлии, хоть и неотшлифованный, был красив, слух — верен; слуги сочли, что эти уроки и в самом деле замечательное развлечение. Праздник Середины Зимы находился в самом разгаре, и в Большой Зале едва хватало места для всех вельмож, съехавшихся ко двору, не то что для сменившегося с дежурства слуги, решившего послушать Бардов — зато здесь, в тихом уголке Герольдова крыла, никто не мешал насладиться музыкой и пением. Вскоре случайный прохожий мог бы увидеть такую картину: в вестибюле под дверью комнаты Герольда Джедуса тихонько, словно воробьи, во всех щелках и закоулках сидели и благоговейно слушали слуги. Тэлия не замечала их присутствия: она была всецело поглощена уроком. Однако Джедус заметил: его острый слух мгновенно улавливал непривычный звук шагов в своем отдаленном коридоре. И старик молчаливо приветствовал присутствие слушателей. Он провел слишком много праздников в одиночестве, чтобы не знать, какой радостью может стать музыка. Кроме того, он был артистом и не мог не радоваться вновь обретенной аудитории. Сознание того, что его слушают, заставляло Джедуса еще больше оттачивать собственное исполнение, да и его новой ученице оно было только на пользу.

Тэлия не успела и глазом моргнуть, как уже подошел Канун Середины Зимы.

Джедус рассказывал ей истории из своей жизни, относящиеся к тем временам, когда он был еще начинающим Герольдом, как вдруг кто-то робко постучал в полуоткрытую дверь.

— Войдите, — откликнулся Джедус, лукаво приподняв бровь.

Вошел молодой челядинец, который обычно обслуживал Джедуса.

— Прощения прошу, Герольд, — начал он стеснительно, — Мы… то есть остальные… не могли удержаться и слушали вас и юную Тэлию всю прошлую неделю, и мы хотели бы знать… Ну, короче говоря, господин, дело вот какое. Вам двоим некуда пойти отмечать Канун Середины Зимы, и при дворе вы его тоже явно не собираетесь проводить, не то уже были бы там. Может, захотите отпраздновать вместе с нами? А если б вас можно было обеспокоить, чтобы вы спели или сыграли для нас маленько, мы б у вас в неоплатном долгу были. Мы, видите ли, сами себя развлекаем; выходит не слишком складно, зато весело и по-домашнему.

На лице Джедуса засияла широкая улыбка.

— Медрен, право же, мне кажется, это одно из самых щедрых предложений, которые я получил с тех пор, как меня Избрали! Что скажешь, Тэлия?

Тэлия безмолвно кивнула, изумленная тем, что кто-то может искать ее общества.

— С радостью принимаем ваше предложение, и с радостью сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь развлечь и доставить вам удовольствие.

Смуглое лицо крепыша Медрена расплылось в улыбке.

— Преогромное вам спасибо, господин Джедус. Мы б и раньше вас попросили, да только думали, что вы хотите побыть один. Но потом, когда вы и девчушка начали заниматься, ну, мы и призадумались — может, мы ошибались.

Джедус ласково положил руку на голову Тэлии.

— Полагаю, что я долго жил воспоминаниями. Пора было кому-то пробудить меня и вернуть к настоящему. Да, кстати, вы не пришлете кого-нибудь за нами, когда настанет время?

Медрен кивнул.

— Во втором часу после захода солнца, Герольд, и я сам приду. Желаете ли свое кресло-носилки?

— О, не думаю. Я отлично справлюсь с помощью своей трости и друзей, — ответил Джедус и любовно улыбнулся Тэлии.

Медрен явился минута в минуту; когда они вошли в помещение для слуг, их еще у дверей встретили восторженные приветствия. Зал, в котором они очутились, был примерно втрое больше трапезной Коллегии; в обоих его концах горели очаги, вдоль стен мерцали масляные светильники. В двух более длинных стенах имелось по двери: одна выходила в коридор, другая — в дворцовую кухню. В центре зала стояли длинные ряды столов на козлах, вокруг которых толпились свободные от дежурства слуги дворца. Джедус медленно прохромал в дверь, ведущую из коридора, ловко орудуя костылем и лишь слегка опираясь на плечо Тэлии для равновесия. Девочка бережно держала обеими руками арфу: она понимала, что Джедус оказал ей большую честь, доверив нести инструмент. За пояс Тэлии была заткнута пастушья свирель, которую старый Герольд подарил ей несколько дней назад. Когда раздался приветственный шум, глаза Джедуса распахнулись и словно засветились изнутри; казалось, он даже стал выше ростом. Их обоих встречали тепло и задушевно, поскольку Тэлия, сама того не зная, уже давно снискала симпатию слуг стойкостью, с которой противилась одиночеству и жалости к самой себе. Джедус также был общим любимцем дворцовой челяди — отчасти оттого, что никогда не требовал для себя никаких привилегий, хотя давным-давно заслужил право претендовать на особое обращение, отчасти оттого, что никогда не придерживался правил этикета — ни с вельможами, ни со слугами.

Вначале был пир, яства для которого готовились одновременно с теми, что подавались сейчас в Большой Зале; слуги поочередно прислуживали за столом друг другу. После еды настал черед развлечений. Медрен сказал правду: они были безыскусными, но зато веселье было, возможно, более искренним, чем выходило у придворных. Несколько музыкантов-самоучек заиграли простенькие деревенские танцы, и собравшиеся пустились в пляс. Плясали на все лады. Крошечная Тэлия не раз взлетала в воздух, оторванная от пола не в меру рьяным кавалером. Выступали также самодеятельные фокусники и жонглеры; представление вызывало тем большее веселье, чем более сомнительно выглядели результаты их трюков.

Когда наконец публика притомилась настолько, что ей захотелось перенести свое внимание на какой-нибудь более тихий предмет, настала очередь Тэлии с Джедусом.

Сначала Джедус играл один; казалось, его умелые пальцы сплели над собравшимися чары безмолвия. Пока он играл, во всей огромной зале не раздавалось ни звука, кроме потрескивания огня в очаге. Тишина, которая держалась еще несколько долгих мгновений после того, как смолкли струны арфы, явилась искренней и неподдельной данью таланту старого Герольда-музыканта.

Прежде чем кто-либо нарушил молчание, Джедус слегка подтолкнул локтем свою юную протеже, и Тэлия заиграла на свирели мелодии, которым научилась за время долгих, холодных ночевок в поле, когда наступал ее черед сторожить овец в пору окота. Сами по себе мотивы пастушьих песен были немудреными, но, оттененные пением арфы Джедуса, приобрели неожиданную сложность и совершенно новое звучание. Когда они смолкли, снова последовала сначала красноречивая тишина, а потом — бурные восторженные рукоплескания. У Тэлии взыграло сердце при виде сияющего, оживленного лица Джедуса. В этот момент она поняла: счастье, что они приняли приглашение и пришли сюда.

Потом Джедус играл, а Тэлия пела то, что он выбрал из старого песенника — шутливую балладу, которую он помнил еще с лет своей юности, под названием «То была темная бурная ночь». Неудержимый хохот, грохнувший, когда прозвучала последняя строчка про лютню, был таким искренним, что Тэлия зарделась от удовольствия. Теперь и она знала, каким хмелем кружат голову похвалы слушателей.

Затем они с Джедусом исполнили на заказ все песни и мелодии, какие только знали, пока Тэлия не обнаружила, что начинает клевать носом, а Джедус не признался, что у него устали пальцы. Тэлия помогла старому Герольду дойти до комнаты; как она добралась до собственной кровати, она помнила смутно. Прежде чем провалиться в сон, девочка успела подумать только, что нынешний Праздник Середины Зимы был, без сомнения, самым лучшим в ее жизни.