В лазарете я запутался в коридорах и спросил дорогу у какого-то белого халата. Тот мельком взглянул на меня и отправил коротким путем, который оказался чередой гулких подвальных помещений. Мимо меня то и дело провозили каталки, на которых лежали накрытые одеялами холмы, скорее всего – мертвые. Нос запоминает то, что вылетело из головы. В этом больничном запахе хранятся все мои визиты в подобные места. Мое «мадлен».[19] Сутулый мужчина в грязном махровом халате прошаркал мимо, не поднимая глаз. Санитар, похожий на тюремного надзирателя, взял его под локоть и повел за угол. Я отправился дальше. Людей становилось все меньше, а стены темнели. Вокруг появилось больше старых канализационных труб, сохранившихся с викторианских времен. Я задержался у двух расходящихся коридоров, раздумывая, куда свернуть. Маленький мужичок в серой спецовке прошмыгнул мимо, держа в каждой руке по большому мешку с мусором. Я попытался спросить у него дорогу, но он исчез за вращающейся дверью. Я и пошел следом. Он склонился над печью и принялся энергично опустошать мешки, выбрасывая мусор в огонь. Мне в лицо ударила волна горячего воздуха. Спина и лоб вспотели, я почувствовал легкую слабость. Больничный запах исчез. Наши взгляды встретились. Он хотел было что-то сказать, но я крутанул дверь, которая заслонила меня от его взгляда. Я вернулся обратно, прислонился к стене, прижался щекой к прохладному кафелю, стараясь стереть картинки, возникающие в голове. Послышались шаги. Из-за угла показалась медсестра. Я выпрямился и сказал ей, что потерялся.
– Потерялись географически или душевно? – В ее голосе звучала ирландская напевность.
– И то, и другое.
– А-а-а. – Она рассмеялась. – Я могу помочь только с географией. Некоторые вещи лечению не поддаются.
Мои губы сложились в подобие улыбки, и я сказал, что согласен с ней.
На этот раз в глазах медсестры было сочувствие.
– Мне очень жаль, но ваша тетя перенесла еще один сердечный приступ сегодня, в три пятнадцать. Она умерла сорок минут назад.
Она проводила меня в малюсенький кабинет и усадила напротив, за письменный стол, на котором царил идеальный порядок. За стеклянной стеной другая медсестра кормила старика с ложки. Содержимое ложки стекало по подбородку пациента, и я отвел взгляд.
– Вашей тете было уже за восемьдесят. Боюсь, что у ее организма не было шансов выдержать второй удар сразу после первого. Конец ее был быстрым и безболезненным. К сожалению, нам не удалось связаться с вами раньше.
За стеклом медсестра вытерла подбородок старика, заново наполнила ложку и попробовала еще раз.
Мисс Маккиндлесс умерла в тот момент, когда я переносил книги ее брата, нарушая обещание сжечь их. Мне было не по себе от того, что она умерла, и оттого, что я не сдержал слова, но если бы я все-таки сжег книги, то чувствовал бы себя еще хуже. Теперь и она, и ее брат мертвы. Книги их пережили, как пережили своих прежних владельцев. И все же мне хотелось надеяться, что мысли об этих книгах не терзали ее в последние часы жизни, и еще я надеялся, что ее дух не витает сейчас где-нибудь в районе моего фургона, доверху набитого вещами ее брата.
– Вы ведь сделали все, что могли. Мы все мечтаем о легкой и быстрой смерти.
Сестру мой стоицизм, кажется, обрадовал.
– Вы хотите, чтобы я связалась с кем-то еще?
Я покачал головой. Молоденькая сестра тихонько постучала в дверь и осторожно вошла.
– Мы уже закончили.
– Молодцы. Спасибо, Эйлин. – Эйлин вышла, а медсестра повернулась ко мне: – Ваша тетя готова. Хотите посмотреть на нее?
Я кивнул, она оживилась и повела меня в приемную. Свет флуоресцентных ламп проникал сквозь желтую ширму, отгораживающую кровать, и свет внутри был подсолнуховым. Смерть сильно меняет человека. Бледное, вымытое и надушенное тело под простыней уже не было мисс Маккиндлесс. Исчезло то, что являлось ею – дух, искра жизни, душа, называть можно, как угодно. Я дотронулся до ее руки.
– Простите меня, – прошептал я, – я прошу прощения за то, что сделал, и за все, что еще сделаю.
За дверью сестра задержала меня:
– С вами все хорошо?
– Да.
На ее лице читалось искреннее сочувствие.
– Вы очень бледны. Смерть – всегда шок, даже если она предсказуема. Может быть, вам посидеть в кабинете? Я принесу вам чашку чая.
– Нет, спасибо, все нормально.
– Точно? Не хотелось бы, чтобы вы лишились чувств по пути домой и тем самым добавили бы нам работы.
Голос ее обрел прежнюю резкость, но сейчас я уже видел, в чем дело. Я заметил паутинку преждевременных морщин вокруг ее глаз – наверное, от постоянной усталости.
– Не беспокойтесь, я справлюсь. Спасибо за все, что вы для нее сделали.
– Это наша работа. Ждем от вас дальнейших распоряжений. Она может пробыть у нас не дольше трех дней, а потом…
– Потом тут становится тесно?
Она грустно улыбнулась:
– Да, к сожалению.
До офиса «Бауэри» я доехал, втиснувшись между Нигглом, двумя другими носильщиками и столом, за которым мы в первый раз разговаривали с мисс Маккиндлесс. Еще недавно сырой и пустой, зал продаж чудесным образом превратился в центр торговли раритетами. Турецкий ковер Маккиндлессов служил эффектным фоном для подиума. Мебель, когда-то собранная под одной крышей, теперь гордо выстроилась в ряд, ожидая новых владельцев. Скоро она будет распродана по отдельности и обретет самостоятельность. Вдоль одной стены на трехногих столиках красовалось множество мелких безделушек. Джимми Джеймс, вооружившись каталогом и бормоча что-то нечленораздельное, расклеивал ярлыки с номерами лотов. Драгоценности и другие желанные предметы карманных размеров были разложены в безопасных закрытых витринах. Мальчик, стоя на стремянке, издал победоносный клич, когда повесил последнюю картину на стену, уже сплошь увешанную ими. Люстры свисали с потолка на проволоке, так сильно натянутой, что об нее можно было порезаться. Все эти манящие колдовские вещи можно будет купить завтра, и только в течение одного дня.
Роза стояла в центре зала в позе фотомодели, как на черно-белом снимке из «Вога» пятидесятых годов: прямая, стройная, рука на бедре, таз слегка вперед, ступни под правильными углами – уверенная повелительница с дымящей сигаретой. Рядом с ней стоял Андерсон. Услышав, как хлопнули двери лифта, Роза обернулась.
– Ага, наш блудный сын вернулся. В три часа, за день до распродажи. Наконец-то мы, простые смертные, пришедшие сюда в восемь утра, имеем честь лицезреть тебя.
– Роза, – Андерсон подошел ко мне поближе. – Ты что, не видишь, в каком он состоянии?
Джимми Джеймс оторвал взгляд от стола, покачал головой и снова склонился над работой. Молодые ребята вытаскивали из лифта стол. Люстра дрогнула и сверкнула мелкими светящимися искрами. Мне почудилось, будто весь мир покачнулся – и я вместе с ним. Андерсон поддержал меня за руку. Я поймал испутанный Розин взгляд и прошел в офис – я слишком устал, чтобы что-то объяснять.
– Рильке, что случилось? – Роза пошла за мной и принялась шарить по ящикам: – Куда ты дел эту чертову бутылку виски?
К нам подошел Андерсон.
– Спиртное еще больше навредит ему. Дай лучше чашку крепкого, очень сладкого чая. Вот что ему сейчас нужно.
Роза казалась взволнованной. Она выглянула за дверь и выкрикнула в коридор:
– Ниггли, сходи налей мистеру Рильке чашку чая. Сделай покрепче и насыпь побольше сахара!
Андерсон посмотрел на нее, она пожала плечами, зажгла сигарету и протянула мне. Я жадно затянулся. Мир снова качнулся, потом встал на место, и я почувствовал себя лучше.
– Капля спиртного мне не помешает.
– Сначала чай, потом посмотрим, – с отеческой заботой сказал Андерсон. – Ты когда в последний раз ел?
Он не дождался моего ответа, вышел из офиса, поймал Ниггла на полпути и дал ему подробные инструкции и пару купюр. Потом вернулся, закурил и глубоко затянулся:
– Что, слегка переусердствовал, да?
– Старуха умерла.
Роза плюхнулась на стул, рядом со мной:
– Боюсь, виски придется пить мне.
Андерсон вытащил бутылку, спрятанную в куче конвертов, налил нам с Розой по чуть-чуть и стал молча наблюдать, как мы пьем. Вернулся Ниггл с горячими булочками и сладким чаем. Мы не произнесли ни слова, пока ели. Роза первая нарушила молчание.
– Когда?
– Сегодня днем, перед тем, как я пришел сюда.
– Ты был там?
Я кивнул.
– Вот черт.
Она протянула мне руку через стол. Я пожал ее.
– Все нормально. Она умерла раньше, чем я приехал.
– Все равно. – Роза скорчила сочувственную гримасу. – Ну конечно, восемьдесят – это прилично. Хорошо будет, если кто-нибудь из нас доживет до восьмидесяти.
Я кивнул:
– Да уж.
Андерсон допил свой чай.
– А можно полюбопытствовать, о ком это вы говорите?
– Ой, Джим, прости нас, – извинилась Роза и все объяснила. Лицо Андерсона сделалось озабоченным.
– Как я понимаю, распродаже конец?
Роза опередила меня.
– Нет, не думаю. – Она бросила на меня многозначительный взгляд у Андерсона за спиной. – Мисс Маккиндлесс прекрасно осознавала свое состояние и поручила племяннику проследить за распродажей. Насколько мне известно, он будет исполнять ее завещание, и у него нет причин отказываться от распродажи, ведь вырученные деньги – та же собственность.
– Ну конечно, вполне рациональный подход.
– Это в его интересах.
Роза сочиняла на ходу. Я очень надеялся, что она не переусердствует.
– В конце концов, если распродажу и отложат на время, мы выставим счет за задержку, плюс счет за хранение вещей, да к тому же родственнику наверняка хочется избавиться от всего этого скарба. Я уверена, что они захотят, чтобы все шло по плану.
Андерсон встал:
– Вижу, вам предстоит напряженный день. Работайте, я пойду.
Роза встала проводить его до двери.
– Джеймс. – Я впервые в жизни назвал его так, и он заметно удивился. – Ты говорил, что откопал какую-то информацию, связанную с Маккиндлессом. Теперь, когда они оба умерли, можешь рассказать мне?
– Не знаю. Вообще-то это не для широкой публики, понимаешь, о чем я?
Роза прислонилась к нему и обняла за талию.
– Ты ведь не на службе. А Рильке едва ли можно считать «широкой публикой». Избавь его от мучений, иначе он опять не сможет сегодня нормально работать.
Он улыбнулся ей.
– Ты свирепая бригадирша, Роза. Будь он моим работником, я бы отправил его домой отдыхать.
Она опустила глаза.
– Ты в своем стиле. Между прочим, ты говорил, что время у тебя есть и заняться нечем. Хотите, я пришлю вам сюда пару чашек кофе, и вы пообщаетесь с Рильке, пока он окончательно не придет в себя. А мне еще столько всего нужно сделать!
– Ага. – Андерсон перешел на более серьезный тон. – Ну да, тебе ведь придется звонить племяннику этой старушки и договариваться о распродаже?
Роза натянуто улыбнулась и снова предостерегающе посмотрела на меня.
– Ты просто читаешь мои мысли.
Роза вышла, и Андерсон сел на стул и покачал головой.
– Когда-нибудь она втянет меня в передрягу, это точно. С ней нужно быть поосторожнее. А насчет тебя я сам виноват – не нужно было подогревать твой интерес к этому делу с Маккиндлессом. Запомни, то, что я тебе скажу сейчас, – чрезвычайно секретная информация.
– Все, мой рот на замке.
Он по-полицейски сурово посмотрел на меня:
– Вот и не открывай его. Это дело веду не я, но, когда ты сказал, что работаешь с его домом, мне захотелось бегло просмотреть папку. Чтиво не из приятных, скажу тебе. По большому счету – там и все, и ничего. Когда ты показал мне эту японскую штуковину, у меня зародилось подозрение. Полтора года назад в Глазго велось большое расследование. После падения коммунизма в Восточной Европе там расцвела торговля живым товаром – мужчинами и женщинами, которых вывозили за рубеж для проституции. Когда мы с тобой были молодыми, это называлось «Белым рабством». И происходило не только в Глазго, а по всей Британии. Власти Глазго с этим, конечно, смириться не могли и начали расследование, которое не было успешным. Мелкие «шестерки» попались, а главари лишь слегка понервничали и ушли в тень.
– И ты думаешь, Маккиндлесс был связан с ними? – Мне вдруг стало стыдно, что я не обратился к нему раньше.
– Его имя время от времени упоминали разные люди, что не могло не вызвать к нему интереса. Сейчас-то да, он мертв, а мертвого в суд не вызовешь. Трудно сказать, был ли он вовлечен в эти дела прямо или же косвенно. Однажды его обвинили в импорте порнографии. Он сумел убедить суд, что этот случай был временным умопомрачением, заплатил штраф и больше ни разу не попадался. Видимо, бросил это дело, а может, просто стал осторожнее. Мои коллеги в полиции нравов очень обрадовались, узнав о его смерти. Одним подозреваемым меньше. Они, казалось, были убеждены, что он долго играл в игры, прячась за кулисами. У детективов нет сомнений, что он хорошо знал многих, кто занимался торговлей живым товаром.
– И что дальше?
– Ничего особенного. Пара арестов – мелкая рыбешка, несколько человек исчезли, покинули страну, а теперь вот твой парень помер.
– А почему тогда так много шума?
– В некотором смысле подобные преступления – международная проблема. Преступник готов перейти любые границы, чтобы замести следы, а у полицейских руки связаны ограниченными полномочиями.
– Но есть же Интерпол, международное сотрудничество и тому подобное?
– Теоретически да, но на практике не так уж все просто. Прежде чем убедить иностранную полицию начать крупное расследование, мы должны привести веские доказательства. А когда перепрыгнешь этот барьер, натыкаешься на новые – различия в законодательстве, иные способы работы. Сложи все это вместе и поймешь, что у тебя не хватает ни рабочей силы, ни денег. В конце концов – и это самое главное, – опускаются руки и нет желания что-либо делать вообще. Вот с наркотиками – другое дело. Война с наркотиками хорошо финансируется и освещается в прессе. А все, что касается насилия, похищения женщин и детей, убийства бедняков и малоимущих, продажи женщин за границу, где им обещают хорошую работу, детей, подобранных на улице, подростков, сбежавших из дома, – на это у государства никогда не хватает денег.
– Вот дерьмо. – Я сжал голову руками. – Надо же, Джим, кто бы мог подумать.
– Мы вот тоже не думали. Да бог с ним, не переживай так. Я тогда попросил тебя о помощи, потому что эти ребята отличаются от других профессиональных преступников. Им не только деньги нужны, но и сам материал. Ведь их бизнес основан на сексуальной одержимости. Можно откладывать такие дела на потом, можно выбросить ключи в реку, кто будет возражать? Но дела подобного рода продолжают и продолжают появляться, как драконьи зубы. У этих людей к таким вещам маниакальное влечение. И не спрашивай, почему – дело, видимо, в пренебрежении моралью… не знаю. Я думал, ты найдешь в его доме что-то подозрительное, не обязательно ключ ко всему, но какое-то доказательство того, что он был извращенцем. Оказалось, я ошибался. Но не волнуйся, мы их поймаем. Дело принимает серьезный оборот. Сейчас мы их только растормошим, а в следующий раз я уж точно посажу их за решетку. Насколько я знаю, в нравах опять что-то о них разнюхали. В прошлый раз наши ребята опозорились и сейчас, наверное, будут стараться. Это теперь вопрос времени, а не вероятности.
Ну вот, пришло время сделать это. Рассказать ему о снимках, о библиотеке, о визите Маккиндлесса к Анне-Марии. Открылась дверь, и вошла Роза.
– Эй, вы, двое, перерыв закончился.
– Ты собирался сказать ему что-то, да ведь?
– Нет.
– Собирался-собирался. А я помешала. Я по твоему лицу увидела.
– Роза, – солгал я, – я ничего не собирался говорить ему. Что я мог сказать? И с твоим предложением я, кажется, еще не согласился.
К десяти часам вечера мы закончили все приготовления к распродаже и остались с Розой вдвоем. Вечер был уникален хотя бы потому, что на столе не стояло открытой бутылки вина.
– Рильке, пожалуйста, прошу тебя – не путайся у меня под ногами. Джим мне действительно нравится, к тому же в моем возрасте другого шанса может уже и не быть. Если он узнает об этом дельце, нашим отношениям конец. Джим даже на мои сигареты косо смотрит. И он так серьезно относится к закону. И странно, но это мне в нем нравится. Он честный. Ему можно доверять.
– А ты разве не хочешь, чтобы он мог доверять тебе?
Ее возмутила моя фраза.
– Он и так может мне доверять! Во всем, что важно. И вообще, он об этом никогда не узнает.
– Роза…
– Рильке, тебе ведь самому хочется…
Мне действительно хотелось. Осточертела мне такая жизнь. Осточертело работать и ничего не зарабатывать. Надоело шарить по карманам, когда не хватает на пинту пива. Сегодня днем я видел Смерть, сидел рядом с ней. Почему не рискнуть? Единственные, кому наша афера может принести вред, – это мы сами, а мы уже ко всему привыкли. Разве не хочется мне чего-нибудь приятного для разнообразия? Денег, например, раз уж они остались без хозяина. К тому же, судя по словам Андерсона, деньги эти – грязные, получены незаконным путем, а нам они могут еще как пригодиться. В тот момент стоило подумать подольше. Ведь грязные деньги пачкают всех, кто их трогает. Они никогда не остаются без хозяина и приносят вред тем, кто с ними имеет дело.
– Как?
Она села на стол и пожала мне руку.
– Рада тебя видеть союзником. Из всего, что я почерпнула в криминальных романах и американских фильмах, я поняла, что в преступлении… – я поморщился при этом слове, и она погладила мою руку, – …чем проще действуешь, тем лучше результат. В больнице кто-нибудь знает, что ты работаешь здесь?
– Нет, они думают, что я ее родственник.
– Отлично. Если ничего не изменится, а скорее всего – ничего и не изменится, поскольку распродажа уже завтра, мы приступим к делу. Конечно, все будут осведомлены о нашей распродаже, но это не имеет значения. Насколько я знаю из чужого опыта, ловят только жадных. Мы ведь не собираемся хапать все. Мы просто возьмем себе хороший процент. – Роза была довольна собой – она с удовольствием играла роль блистательной гангстерши – роль, к которой готовилась всю жизнь. – Как думаешь, каков процент наличных с наших продаж?
– Наличных к чекам – где-то шестьдесят на сорок.
Я говорил правду: антиквариат – прежде всего наличные деньги. И не только потому, что так легче избежать налогов, хотя и это тоже. Если сложить вместе все задолженности антикваров банку, сумма будет не меньше долга стран «третьего мира». Многие дельцы скрывают свои сделки от банковского менеджера со страхом и азартом, словно школьница, надевающая под форму платье, которое ей запрещено носить. Многие любят, когда их деньги всегда рядом, под рукой. Они обвязывают их вокруг пояса, как спасательный жилет, и называют разнообразными именами: капуста, деньжата, бабки, бабочки, бабло, зелень. Носят свои деньги во внутренних карманах и в ботинках, словно в инкубаторах, греют их, надеясь, видно, что те начнут плодиться и размножаться.
– Итак, нам всего-навсего нужно сделать вот что: уменьшить в официальных бумагах финальную, аукционную цену на те товары, за которые заплачено наличными, уже после того, как их выкупят, а разницу положить в карман. К примеру, процентов двадцать. Не забудь, мы ведь еще получаем двадцать процентов комиссионных от продавца и покупателя, делим их между собой пятьдесят на пятьдесят и, по моим грубым подсчетам, сумма наберется приличная. Что скажешь? Ты за?
Она плюнула на ладонь и протянула мне руку. Я сделал тоже самое, и мы с ней скрепили нашу сделку печатью.
– Наплюй на все. – Роза засмеялась. – Давай поцелуемся!
Я проснулся среди ночи. В комнате кто-то был. Я знал это так же точно, как то, что еще жив. Я не мог шевелиться, боясь, что, если потянусь к выключателю, огромная рука схватит мое запястье железной хваткой. В тишине послышался чей-то вздох. Я вскрикнул и бросился к лампе. Загорелся свет – в комнате никого не оказалось. Я откинулся на подушках, прислушиваясь к собственному прерывистому дыханию.