Судьба (книга вторая)

Появляется влага — появляются ростки

— Что случилось с тобой, драгоценная Узукджемал-джан? Почему ты несколько дней не показывала нам своего светлого лица? Может быть ты болела?

Голос Энекути, казалось, сочился мёдом.

— Нет, святая мать, здорова я. Времени только не было.

— Не говори так! — замахала руками Энекути. — Не говори, что здорова! Враг человеческий подслушает

— сразу болезнь нашлёт. Плюнь скорее, плюнь три раза через левое плечо!..

Узук равнодушно плюнула.

— Обижаешь ты нас, — сказал Габак-ших, поглаживая свою жидкую — волосок к волоску — бородёнку, редко к нам заходишь. Последний раз Элти-эдже — он кивнул на Энекути — даже сказала, что разговаривать с тобой не станет, когда ты придёшь. А вот — сидит, разговаривает. Любит она тебя. И я — люблю. Мы все тебя любим, как родную.

— Как же не любить! — подхватила Энекути. — Родной дочерью её называю! Не могу на неё сердиться: только увижу её лицо — душа моя расцветает, как цветок весной.

Интересно бы посмотреть, какой это цветок, подумала Узук. Вероятно, очень скверный — уродливый, и запах от него — как от гнилых зубов косоглазого Аманмурада. Как это старуха умудрилась окрутить молодого парня и стать его женой? Плохо ли ей жилось на подворье ишана, что она забралась в этот мазар? Видно неспроста забралась. Не зря Огульнязик говорила: «Пауку — верь, змее — верь всякой гадине — верь, только не верь в доброту Энекути».

А Энекути продолжала:

— Вы ничего не знаете, ишан-ага, а я давно знакома с этой девушкой. Сами видите, красивая она, не обделил её аллах ни обликом, ни разумом, создал по подобию пери. А счастье забыл ей дать. Хотя бы на два пальца кусочек уделил!

Габак-ших глубокомысленно вздохнул:

— Аллах делает то, чего желает. Он сотворил — он не оставит без своей милости, ибо воистину он властен над людской волей.

Как всегда, цитируя коран, Габак-ших валил в общую кучу первые попавшиеся на память строки и, как всегда, перевирал их.

— Надо попросить аллаха, чтобы он обратил внимание на девушку! — Энекути погладила Узук по рукаву. — Её похитил Бекмурад-бай и отдал на сохранение ишану Сеидахмеду. Туда пришёл парень, которого она любила, и увёз её в Ахал. Я сама в дорогу их благословила… Красивый парень, до сегодняшнего дня стоят перед моими глазами! Я сразу сказала: «Они подходят друг к другу, как две половинки одного яблока. О мой бог, создавай всех своих рабов такими, как этот парень и эта девушка». Так я подумала и пожелала им счастья. Но не поймала девушка свою птицу счастья, на коне скакала — не настигла. А парня её в тюрьму посадили. Теперь оба в разлуке мучатся, слёзы проливают, вспоминая друг о друге. Что успели повидать хорошего в жизни эти дети? Они выросли, как цветы, порхали, как бабочки друг за дружкой, но птица счастья не села им на голову. Теперь девушка здесь страдает, а парень в тюрьме стонет, подружку свою зовёт…

Лукавая Энекути умолчала о том, что Берды уже на свободе. На всякий случай у неё была отговорка: Берды никому не велел говорить, что он находится в здешнем ауле, поэтому, мол, она и Узук побоялась сказать о нём.

Услышав имя Берды, Узук тяжко вздохнула, на глаза её навернулись слёзы и вдруг быстро-быстро, словно соскальзывающие с порвавшейся нитки бусинки, покатились одна за другой по измождённому, но всё же прекрасному лицу молодой женщины.

— Не плачь, дитя моё! — слезливо заголосила Энекути. — Не плачь, моя Узукджемал-джан, будь мужественной! Я сама переживаю, что нет тебе счастья… Ходи на святое место, ходи к нам каждый день. Проси себе у аллаха сына. Будет сын — пол счастья будет. А потом и всё целиком придёт. Проси сына у святого шиха!..

— Никто мне не поможет, — с досадой сказала Узук, — ни аллах, ни святой. У Аманмурада, говорят, зем-зем[18] между ног пробежал. Да и не нужно мне от него сына!

— Не следует кощунствовать, чтобы не сказать потом: «Как жаль, что я не пренебрёг перед богом и не послушался», — сказал Габак-ших, по своему обычаю путая и перевирая аят корана. — Если зем-зем отнял мужскую силу у почтенного Аманмурад-бая, то в воле аллаха вернуть ему эту силу.

— Разве можно не желать ребёнка! — поддакнула Энекути. — Маленький ребёночек, как белый ягнёнок, будет лежать у твоей груди и смотреть на тебя своими ангельскими глазками. Ты наденешь на него белую рубашечку, а по вороту её узор вышьешь. И будешь любоваться, как твой сыночек подпрыгивает на твоих коленях, словно белая птичка, хлопающая крыльями.

Габак-ших вставил:

— Сказано в писании: «Я боюсь близких и далёких, я боюсь жены своей, подари мне, господи, наследника».

Энекути поморщилась: попадёшь когда-нибудь в беду с этим Габаком! Сколько раз говорила ему, читай писание, если память не сильна, так нет же, так и продолжает плести, что вздумается. Хорошо ещё, что попадает на таких, которые плохо разбираются в коране. А если на какого моллу налетит?

— Вах, свет глазам твоим, Узукджемал-джан! — воскликнула она. — Совсем забыла тебя порадовать: ишан-ага прошлой ночью хороший сон для тебя видел. Приходи в следующий четверг. К тому времени ишан-ага посмотрит книгу пророка Юсупа, толкующую сны, и объяснит тебе свой сон.

— А сейчас нельзя сказать? — спросила заинтересованная Узук. — Просто, без объяснений.

— Нельзя, — сказал Габак-ших. — Пока не найдено толкование, говорить нельзя, потому что сон может повернуться наоборот и вместо удачи принесёт горе. Я даже Элти-эдже не сказал, что именно видел, сказал только, что хороший сон для вас.

— Ах, ишан-ага, — вздохнула Узук, — если бы в моек жизни случилось что-то хорошее я не поскупилась бы на вознаграждение вам. — Спохватившись, она протянула Энекути новенький белый платок, в котором было завязано с фунт сахара. — Возьмите, святая мать, это для вас… Пойду я, не буду засиживаться.

— Посидите, — сказал Габак-ших, ощупывая фигуру поднявшейся Узук блудливыми глазами. — Посидите ещё. Все разговоры, которые здесь происходят, слушают ангелы и благословляют их. Это благословение и на вас немножко падёт.

Однако Узук не захотела получить ангельского благословения и, удовольствовавшись благословением шиха, ушла, сопровождаемая Энекути. Габак подошёл к окошку и долго смотрел ей вслед обуреваемый далеко не благочестивыми мыслями.

Вернулась Энекути, села, прижавшись к Габаку и шмыгая носом, сказала с усмешкой:

— Я её подогрела! Сказала, что всю книгу пророка Юсупа прочитать надо, чтобы растолковать сон. Ишан-ага, мол, только ради тебя взялся за такое трудное дело, а вообще он никому сны не разгадывает. Теперь она целую неделю думать будет. Пусть думает! Больше вознаграждение даст, только ты смотри, не продешеви!

Габак-ших в это время думал о совсем ином вознаграждении. Ему даже показалось на минуту, что рядом, прижавшись к нему, сидит не Энекути, а Узук. Правда, видение быстро рассеялось. Габак поднялся и снова уселся на паласе. Поднялась и Энекути, сытенько улыбаясь, глядя на Габака благодарными глазами. Её сальные косицы растрепались во время бурных объятий, по чёрному лоснящемуся лицу катились жирные капли пота.

Габак-ших сказал, поглаживая себя по левой стороне груди:

— Когда Узук придёт, Элти-эдже, ей потребуются доказательства того, что её молитва услышана. Вы не забыли о нашем разговоре?

— Конечно нет! — с готовностью отозвалась Энекути, оправляя свой туалет. — Если бы не помнила, стала бы я затевать весь этот разговор при девчонке!

— Тогда значит, в пятницу пораньше залезете в старый колодец…

— А почему я? Договорились, что вы будете сидеть в колодце и отвечать…

— Не спорьте, Элти-эдже! Так надо.

— Но мы же договорились!..

— Это не имеет значения. Или, может быть, вы хотите отказаться от этого дела?

— Зачем упускать то, что само в руки идёт, — сдалась Энекути. — Ладно, я полезу, только ты не очень долго разговаривай с ней.

— Помните, что вам следует делать в колодце?

— Помню! Там дел — на воробьиный нос!

— Узук подойдёт к колодцу и три раза крикнет: «Аллах, подари мне наследника!» После третьего раза вы отвечайте из колодца: «Подарю!». Отвечайте один раз и голос измените, чтобы она вас не узнала.

— Я думаю, — сказала Энекути, — что она меньше всего о наследнике заботится. Она о парне своём думает. В конце концов, мы можем устроить, чтобы они встретились, потешились, а вся выгода и честь этой встречи нам достанется. Не говори ей о ребёнке. Пусть лучше она крикнет: «Аллах, дай свершиться моему желанию!» А я отвечу: «Скоро дам!» А потом мы их сведём с парнем — и всё получится так, как надо.

Габак-ших согласился с женой. Ему было всё равно, что станет просить у бога Узук. Важно было, чтобы она пришла и чтобы в это время Элти-эдже сидела в таком месте, откуда без посторонней помощи ей не выбраться.

И вот наступил долгожданный день. Едва взошло солнце, Габак-ших заторопил Энекути. При помощи толстой шерстяной верёвки он спустил её в старый колодец. Воды в нём давно не было, но подпочвенная влага проступала на дне, и Энекути пришлось стоять в довольно солидном слое грязи.

Терпение её подвергалось испытанию. Солнце поднималось всё выше, у «святой матери» пересохло в горле и колени дрожали от усталости, а Узук всё не шла.

Она появилась перед самым полуднем.

— Салам алейкум, ших-ага!

— Алейкум салам! — ответил заждавшийся Габак-ших. — Здорова ли вы, уважаемая Узукджемал?

— А где святая мать?

— Святая мать вышла, скоро будет… Да вы проходите, садитесь!

Узук присела на корточки у порога.

— Ваш сон истолковали, — сказал Габак-ших. — Поздравляю вас — очень хороший сон, много радостей сулит. Если в душе вашей молитва и рвение, аллах может явить вам чудо…

— Чудо?

— Да-да, чудо, не сомневайтесь.

— Какое чудо?

— Я этого не знаю. Может, знамение пошлёт. Может быть, голос. Разные чудеса есть у аллаха, да будет над ним молитва и милость пророка.

«Как это над аллахом может быть милость пророка? — подумала Узук. — Неужели пророк выше бога?» Но постеснялась спросить Габак-шиха, а тот продолжал:

— Задумайте самое заветное ваше желание. Три раза с этим желанием обойдите святое место. Трижды пройдите под святым деревом. Присядьте на могилку и трижды громко крикните: «О аллах, дашь ли исполнение моему желанию?» Ангелы услышат ваш голос, и аллах пошлёт вам знамение. Потом вы вернётесь и расскажете мне, что с вами произошло, и я растолкую вам смысл знамения. Только держите в сердце своём, помимо желания, молитву и ревность, иначе знамение может, быть дурным.

Хотя страдания, выпавшие на долю молодой женщины, давно притупили чувство веры в божественное провидение и в чудеса, при последних словах шиха Узук побледнела.

— Вах, ишан-ага, я боюсь!.. — Лучше я подожду святую мать и пойду вместе с ней.

— Святая мать не скоро придёт.

— А вы не проводите меня, ишан-ага?..

— Если вы пойдёте не одна, ничего не выйдет. Да вы не бойтесь! Разве можно бояться святого места? Это самое благочестивое место в мире. А я буду сидеть и молиться за вас! Идите!

Трепещущая Узук пошла. Она сделала всё, как велел Габак-ших: три раза обошла мазар, трижды постояла под гребенчуком, села на могилку и несмело три раза крикнула:

— О аллах, сбудется ли моё желание?

— Дам! — отозвалось слабо, замученно и глухо — Дам!

Схватившись за ворот платья и чувствуя в горле судорожные толчки сердца, Узук вскочила.

— О мой чудотворный бог, я слышала твой голос! — прошептала она, озираясь по сторонам. — Я слышала голос… голос… голос!..

И забыв остальные наставления Габак-шиха, она побежала прочь, как зачарованная, повторяя:

— Голос!.. Голос!.. Голос аллаха!..

Она промчалась мимо двери кельи, из которой в этот момент выглянул нетерпеливо поджидавший её Габак-ших. Странное поведение Узук испугало его, он спрятался в дом и снова осторожно выглянул, не понимая, что могло так напугать молодую женщину. Увидев, что за Узук никто не гонится, он торопливо выскочил наружу и хриплым от волнения голосом проверещал:

— Узукджемал, остановитесь!..

Но Узук была уже далеко и не слышала призыва шиха. А если бы и услышала, всё равно не остановилась бы: она находилась во власти странного экстаза, который словно ветер пушинку, нёс её неизвестно куда.

Габак-ших досадливо покряхтел, поглаживая себя по груди, проводил взглядом так неожиданно ускользнувшую из его рук жертву и, тяжело шаркая по земле задниками калош, поплёлся в келью. Там он повздыхал некоторое время, сетуя на неудачу, потом вспомнил о сидящей в колодце жене и пошёл её вытаскивать,

Энекути показалась из колодца, как пленный джин из горлышка волшебного сосуда. Это был до омерзения скверный джин: потный, хрипло дышащий, весь перемазанный в грязи. Он повёл вытаращенными глазами, сипло прошипел: «Ну, как?..» и, спотыкаясь, поковылял к дому.

Напившись воды, Энекути отдышалась, прокашлялась и снова повторила свой вопрос.

— Убежала! — махнул рукой Габак-ших. — Как камень из праши унеслась. Кричал ей, чтобы остановилась, не послушалась.

— А вознаграждение?!

— Нет вознаграждения. Я только и видел, что пыль, которую она подняла.

— Неужто мы её так напугали?

— Не знаю.

— Может быть, она голос мой узнала?

— Не знаю.

_ Может, она за приношением побежала?

— Не знаю.

— Или может быть…

— Ничего я не знаю! — рассердился Габак-ших. — Может быть! Может быть!.. Всё может быть! И не стой ты в таком виде, словно из могилы вылезла! Пока люди не пришли, одежду от грязи отряхни, вымой лицо, руки!..

Узук бежала по тропинке, петляющей среди кустарника, вдруг услышала, кто-то окликает её по имени. Оклик подействовал на неё, как удар плети на горячую лошадь: она задрожала и припустилась быстрее. Волнение уступило место страху, все помыслы сосредоточились на том, как бы побыстрее выбраться из кустарника на открытое место.

А голос сзади продолжал звать. Мало того, он становился громче, он приближался! Кто-то бежал вслед за Узук, кто-то пытался её догнать! Подобрав платье, Узук летела птицей, но тяжёлый топот преследователя раздавался всё яснее и ближе.

Холодный ужас овладел молодой женщиной, мутя сознание, отнимая силы. Она задыхалась, ноги отказывались ей повиноваться — и не было сил закричать, позвать на помощь. А тот, сзади, уже догнал, тяжело дыша, крепко схватил за плечи. Цепенея, Узук обернулась, готовая лишиться сознания от страха, и… мягко, безвольно сникла в сильных объятиях Берды.

— Моя Узук… моя милая Узук… — задыхаясь, шептал Берды, крепко прижимая к груди молодую женщину. — Ты бежишь от меня, будто я твой враг, не хочешь глянуть мне в лицо… А я в тюрьме только и жил мыслями о тебе… Я пришёл увидеть тебя, спросить, как ты живёшь, и уйти… Посмотри на меня, мой джейран, моя козочка… покажи мне своё лицо, скажи хоть два слова…

Оцепенение постепенно отпускало Узук. Не злой дух и не посланец аллаха гнался за ней по колючим зарослям. Живой человек прижимал её к своей груди, живое человеческое сердце крупными толчками билось у её лица и где-то вверху звучал человеческий голос, приобретая давно забытые интонации Берды. Она подняла голову, напряжённо вглядываясь в незнакомые и в то же время такие до боли знакомые черты. Два бездонной глубины чёрных озера замерцали перед Берды кристальной влагой и он ринулся в них, захлебнувшись острой болью, горькой нежностью к этой женщине.

— Берды… мой Берды… — говорила Узук, обретшая наконец способность говорить. — Мои глаза видят тебя… Мои руки чувствуют тебя… Мои уши слышат тебя… Или — это только сон?.. Или — это мне только кажется?..

— Это я, любимая, — ответил Берды, осторожно касаясь пальцем чёрных, стремительно раскинутых, словно крылья ласточки, бровей Узук. — Это я пришёл к тебе. Я долго думал о нашей встрече, я жил это встречей в тюремной камере. Только мысли о тебе помогли мне остаться в живых…

— Я тоже думала о тебе, мой Берды! Я думала о тебе день и ночь! Я ложилась с мыслью о тебе и, просыпаясь, говорила: «Здравствуй, мой Берды!» Но я не надеялась, что мы встретимся. Это — аллах нам помог, это он сохранил нас!

— И аллах, и добрые люди.

— Нет, Берды, не говори так! Я сейчас была на святом месте. Я думала только о том, чтобы повидать тебя, и просила аллаха исполнить моё желание. И какой-то голос мне вдруг ответил: «Дам исполнение!» Я испугалась и побежала, сама не знаю куда. Разве сейчас не исполнилось моё желание? Разве голос святого места солгал?

— Где это святое место, на котором ты была? — спросил Берды. — Не у мазара ли Хатам-шиха?

— Да. Святая мать Энекути и святой ишан Габак-ших сказали мне о хорошем сие. А сегодня..

— Энекути? — переспросил Берды. — Так… попятно…

— Что понятно?

— Думаю, что голос, который ты слышала, был… был действительно голосом бога. Надо надеяться. Аллах благоволит к тебе и скоро пошлёт тебе новые радости.

— Да, мой Берды, да!.. Но — ты присядь… нот здесь присядь, расскажи о себе. Как ты ушёл из тюрьмы?

— С помощью добрых людей, моя Узук. Добрые люди помогли мне выйти на волю. Я жил у своего дяди Нурмамеда, — помнишь его? — в Ахале. Не хотел он меня отпускать сюда. Но что поделаешь, моя Узук, если когда-то на весенних выпасах ты дала мне букет цветов, а взамен забрала моё сердце! Не мог я жить без сердца, не мог жить без тебя…

— О мой Берды!..

— Да, любимая! Когда я думал, что тебя привезли в Мары и там убили, я бился головой об стену, хотел своими руками порвать нить своей жизни. Потом я немного успокоился. Я говорил себе, что, как невозможно погасить солнце, так невозможно убить тебя. Мир без тебя — не мир, а пустыня. Нет тебя — кто светит и греет людям? И я жил, я боролся, чтобы увидеть тебя. Пусть — только увидеть! Даже за это буду считать не напрасными свои страдания.

— Берды!.. — позвала Узук низким, изменившимся голосом и протянула к нему руки.

… Они не знали, сколько прошло времени — они не считали его. Жёсткая холодная земля была им мягче хлопкового пуха и белёсый купол осеннего неба раскинулся над ними, как полог белой восьмикрылой кибитки. Холодный ветер овевал их разгорячённые лица, — они не чувствовали ветра, они чувствовали только друг Друга.

Судьба наконец смилостивилась над своими пасынками. Судьба дала им выпить глоток счастья и не помешала выпить его до конца: ни один человек не прошёл за это время по тропинке, ничей нескромный взгляд не упал в озеро их уединения.

Берды опомнился первым.

— Иди, моя Узук, — сказал он. — Мы уже долго здесь. Как бы не случилось чего худого, если тебя хватятся,

— Да-да, — заторопилась Узук, — пойду…

— Иди и думай о нашем счастье. Я слышал добрые вести о том, что скоро должно произойти на земле что-то хорошее, все люди будут иметь исполнение своих желаний.

— Дай бог… А когда мы с тобой снова увидимся?

— Я приду завтра на это место. Видишь вон то отдельное дерево? Я привяжу к его ветке белый платок, и ты будешь знать, что я пришёл и жду тебя.

— Люди увидят платок — подумают, что новое святое место появилось, — улыбнулась Узук.

— Пусть думают, — сказал Берды, — это место и в самом деле святое.

Река стремится к морю, и мотылёк летит к благоухающему цветку. Ищет себе пару степной орёл, и робкая горлинка воркует, когда приходит её время. Кто упрекнёт их, кто скажет, что это противно законам природы, законам бытия? Падает семечко на землю и прорастает, когда сомкнутся вокруг него живительные объятия влаги.

Не один раз степной ветер призывно махал белым платочком на ветке одинокого дерева. И как бабочка летит на огонёк, каждый раз Узук спешила на призыв. Судьба помалкивала. Может быть, она окончательно решила снизойти к тем, кого так долго и безжалостно трепала. А может, просто забавлялась, как сытый кот полуживой мышью.

Так или иначе, но минул положенный срок — и Узук родила сына. «Лучше попросить один раз у аллаха, чем тысячу раз у пророка! — сказала Кыныш-бай. — Аллах велик и каждому воздаёт по его заслугам». Она пожелала внуку благородства и свершения желаний и нарекла его Довлетмурадом.