Судьба Синьцзяна

Дубровская Д.В.

Судьба Синьцзяна

Обретение Китаем "Новой границы" в конце XIX в.

ОТ АВТОРА

Цзо Цзунтан в Синьцзяне (1869-1877)

В 60-х - 70-х гг. XIX в. Цинская империя повторно покорила Синьцзян руками солдат армии своего полководца Цзо Цзунтана, проведшего знаменитый "Сичжэн" "Западный поход". Цзо, став палачом уйгурского и дунганского народов, одновременно стал и героем Империи, увеличившим ее территорию почти на площадь, равную трети Европы. Споры об историческом значении личности Цзо Цзунтана до сих пор не утихают. Историческая личность зачастую воспринимается в прямой зависимости от политических реалий и обстоятельств, особенно, если подвизается на перекрестке устремлений различных народов и социальных слоев. На примере нашего героя Цзо Цзунтана мы увидим, что чем более человек, облеченный властью, считает себя говорящим и действующим от имени государства, тем больше морально-этических допусков он позволяет себе. Политика традиционно стояла по ту сторону нравственности, ведь в ней присутствуют лишь соображения выгоды. Если на какомто этапе своей деятельности завоеватель начинает творить благо для завоеванных, значит, в данный момент это представляется целесообразным, ибо сытый раб работает лучше голодного. Большая часть того, что мы привычно хотели бы объяснить нравственными мотивами, чаще всего мотивируется именно политической целесообразностью. Клеймить Цзо Цзунтана "врагом уйгурского и дунганского народов" столь же нелепо, как славить его политического оппонента Ли Хунчжана, выступавшего за отказ от Синьцзяна, называя "лучшим другом мусульман", что, к счастью, не делается. В убеждениях и действиях и того, и другого совершенно нет места ни национальным симпатиям и антипатиям, ни тому, что называют "великоханьским шовинизмом" или ксенофобией, есть лишь благо маньчжурской династии, как его понимал каждый их них, дистиллированно политические мотивы, которые до сих пор практически всюду принято считать высшими. Щадящих завоеваний и усмирений не существует в природе. Цзо Цзунтан был одинаково беспощаден как к подавляемым ханьцам-тайпинам, так и к шэньсиганьсуским дунганам, няньцзюням и мусульманам Синьцзяна. Попытка некоторых китайских историков провести четкую грань межу между Цзо-реакционером, утопившем в крови тайпинов, и Цзо-патриотом, вернувшим Си-юй под крыло Империи, более чем неправомерна. Логика империи, действовавшей через него, проста: мятеж надлежит подавить, "инсургентов" - покорить, а покоренных - использовать, порой даже обласкав тех, кто уцелел. Совершенно другое дело, что в генной памяти народа остаются войска "неверных", прошедших по городам и весям огнем и мечом, ведь наследники утопленных в крови тайпинов так же индифферентны к злодеяниям "Цзотуфу", как наследник Пугачева к подвигам князя Потемкина Таврического. Современные синьцзянские уйгуры могут превозносить благостные последствия насильственного возвращения под власть Цинской империи и защиту их от российской угрозы только из соображений имперской субординации, лукавя до поры до времени. Еще одна немаловажная проблема, с которой нам также приходится иметь дело, говоря о том или ином историческом лице - это проблема его восприятия на уровне обыденного сознания. В таком случае, мы, видимо, смогли бы лучше понять китайцев, если бы осознали, что понятие "сфера жизненных интересов", может быть, в несколько иной формулировке, изобрели отнюдь не вашингтонские стратеги в новейшее время. Ведь и Россия всю свою историю выламывалась к морям и океанам, вынашивала мечту об Индийском океане, распространяла свои владения все дальше на Восток за Урал. Вспомним Измаил, Казань и походы Ермака, до сих пор не дающие покоя китайским историкам, - ведь все это предметы нашей законной исторической гордости. Мы продвигались на Восток, китайцы двигались навстречу нам, на Запад. А ведь при этом большинство наших сограждан вопиюще невежественны в родной истории и зачастую не отличат Дмитрия Донского от Александра Невского. Так стоит ли так серьезно осуждать китайцев, с пеленок воспитывающих детей на жизнеописаниях и подвигах полководцев древности Цао Цао и Чжу Голяна, которому так стремился подражать Цзо Цзунтан, принявших в сферу фольклора и детской устной культуры Чжан Цяня, Чжэн Хэ и Сюань Цзана с его верным спутником - царем обезьян Сунь Укуном? Кто сможет досконально разложить на белое и черное ушедшего во цвете лет блестящего генерала от инфантерии Скобелева, который прославил русское оружие под Плевной, подавил Кокандское восстание и возглавил Хивинский поход и Ахалтекинскую экспедицию в те же 1873-1881 годы, что Цзо Цзунтан подвизался в Синьцзяне? Или князь Потемкин, не зря названный Таврическим, задавивший восстание Емельяна Пугачева? В этот логический ряд вполне закономерно встает политический наследник "китайского Бонапарта" XVIII века - императора Цяньлуна сановник Цзо Цзунтан, огнем и мечом проложивший дорогу из Сиани в Урумчи и Кашгар, дорогу, которую не так давно замкнула новая стальная трансъевразийская магистраль, новейший Шелковый путь нашего времени. Судьба Синьцзяна еще не определена окончательно. Эта работа о том, почему она сложилась так, как сейчас, и о том, почему это вряд ли навечно.

ВВЕДЕНИЕ В середине - третьей четверти XIX века (50-е - 70-е гг.) Цинская империя находилась в чрезвычайно тяжелом положении вследствие цепи политических кризисов, вызванных двумя "опиумными войнами", "открытием" Китая западными державами и США, началом конфронтации с Японией из-за островов Рюкю и Тайваня, крестьянской войной тайпинов и восстаниями неханьских народов. Как известно, насильственное открытие китайского рынка для иностранного, в первую очередь для английского, капитала в результате вторжения в страну западных государств после "опиумных" войн оказало исключительное влияние на дальнейшее политическое и экономическое развитие Китая. Катаклизмы, обрушившиеся на империю в последний год правления под девизом Даогуан (1850) и после смерти императора Сяньфэна1 (1861), с началом регентства вдовствующей императрицы Цыси, оказались началом цепной реакции, приведшей к падению монархии в годы Синьхайской революции (1911). Они дали толчок процессу постепенного превращения страны в объект вполне грабительских устремлений западных держав, сопрягаясь с проникновением в китайское общество элементов квази-капиталистических отношений, ростом товарно-денежных связей, что в целом не могло не стать "могильщиком" старого Китая. Являясь растерянной жертвой неуемных притязаний многоопытных европейских колонизаторов, управляемый одряхлевшей маньчжурской династией Китай все же изыскивал внутренние резервы (при определенной внешней денежной помощи) для того, чтобы поддерживать и восстанавливать свою власть на обширных территориях нынешнего Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР), утерянных в результате восстания уйгуров и дунган (1864-1878 гг.). Здесь было бы неуместно давать негативную либо позитивную оценку свершившейся исторической реальности, хотя в науке существуют различные мнения как по вопросу о цивилизаторской роли колонизаторских действий Западных стран на востоке, так и Китая на своем северозападе. Данная работа является попыткой описать и проанализировать причины возвращения под сюзеренитет империи Цин ее на почти 15 лет утерянных владений в Джунгарии и Восточном Туркестане вопреки кажущимся неблагоприятными объективными предпосылками политического и экономического характера. Существование единой интегрированной территории нынешней КНР в современных границах является результатом деятельности именно цинских военачальников и стратегов - от императора Цяньлуна (1736-1795 гг. правления), при котором были совершены поистине грандиозные завоевания, и воспевшего их историка Вэй Юаня, до Цзэн Гофаня, Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана, с помощью которых страна смогла пережить 60е - 70-е гг., в течение которых едва не погибло государство в целом. Чем же так привлекала правителей Цинской империи идея владения землями Джунгарии и Восточного Туркестана? Начиная с древнейших времен, властители Китая проявляли интерес к районам, находившимся за западной оконечностью системы Великой китайской стены, невзирая на их отдаленность и труднодоступность. Тем не менее, до сих пор еще не вполне ясно, почему эти центральноазиатские территории с завидной периодичностью как магнитом притягивали к себе взгляды китайских политиков. В официальной китайской историографии сложилась своего рода традиция говорить о стремлении достичь северо-западных границ империи Хань (206 г. до н.э. - 220 г. н.э.) и Тан (618-907 гг.) - династий, во времена которых китайские империи проявляли наибольший интерес к взаимодействию с северо-западными районами. В эти периоды их посольства и войска достигали определенных успехов, но, тем не менее, не могли до конца воплотить мечты о контроле над Западным краем в жизнь. Лишь в период Цин (1644-1911 гг.) маньчжурский Цяньлун наконец-то достиг желаемого результата, ставшего возможным лишь в XVII веке, завоевав в 1758 г. Джунгарию и Восточный Туркестан. Сто с лишним лет длилось господство маньчжурского дома в Синьцзяне ("Новой границе, территории"), как были названы завоеванные земли, после чего оно пало в результате вспыхнувших в Джунгарии и Кашгарии восстаний уйгуров и дунган, образования Якуб-беком в 1867 г. государства Йэттишаар, а также внутреннего и внешнеполитического ослабления Цинской империи. Цинское правительство приняло решение о необходимости карательного похода в Синьцзян и дальнейшем воссоединении этого региона с Китаем вопреки очевидным антипредпосылкам. Выяснения причин этого решения и является основной целью данной работы, ведь Китаю впоследствии удалось удержать этот регион под своим началом и в ХХ веке в сложный период между двумя мировыми войнами, выйдя победителем в соревновании Великобритании, СССР и Японии, что вовсе не являлось само собой разумевшимся успехом. Долгое и не всегда спокойное соседство с территориями бывшего СССР в Центральной Азии может во многом объяснить причины недавних взаимонепониманий в пограничных вопросах (см., напр. Невозможно исследовать мотивы упорного стремления китайских политиков контролировать оазисы и "степные коридоры" Северо-Запада без определения геополитической специфики этого региона. Ее неординарность заключается, в частности, в том, что на его территории на протяжении многих веков пересекались пути и политические устремления множества сопредельных данному региону государств и народов, занимавших земли современного СУАР. Среди всех центральноазиатских территорий Синьцзян географически занимает как бы центральное положение, поэтому его часто называют в исторической литературе "сердцем" Ни одно исследование, так или иначе касающееся территории современного СУАР, не обходится без "договоренности о терминах" - что называть "Восточным Туркестаном" (за употребление этого названия в КНР сейчас можно угодить в тюрьму) и что понимать под Си-юем ("Западным Краем"). На более подробной расшифровке последнего термина мы остановимся в I главе. Термин же "Восточный Туркестан", введенный в научный оборот Н.Я. Бичуриным На юго-востоке район современного СУАР смыкается с провинциями Ганьсу и Цинхай (Куку-нором), на востоке и северо-востоке граничит с Монголией, на юге и юго-западе - с Тибетом и Индией, на западе и северо-западе - со странами Средней Азии, Таджикистаном и Кыргызстаном, а также с Казахстаном. Более отдаленные проходы соединяют СУАР с Афганистаном (т.н. "Афганский коридор"). Площадь Синьцзяна составляет треть всей площади современного Китая2. Географическое положение "Западного края" - "Сиюя" (как в древности называли территории к Северо-западу от нынешней провинции Ганьсу) интересно еще и тем, что, несмотря на свое чисто топографически "серединное" положение, этот район практически полностью отъединен от других частей Азии естественными преградами. Так, Монгольский Алтай, Тянь-Шань, Памир, Сарыкол, Каракорум, КуньЛунь, Алтынтаг и вершины Тибета делают подступы к Синьцзяну с трех сторон света - с севера, запада и юга более чем труднодоступными, что повышает значение различного рода горных проходов и перевалов. На северо-востоке и на юге района горный заслон дублируется пустынями - соответственно Гоби и Такламакан, а собственно Китай, помимо пустынь и степей, лежащих на пути к Синьцзяну, в отличие от других территорий, отделен от него еще и огромными расстояниями; путешественнику пришлось бы преодолеть предгорья Наньшаня и Бэйшаня и проникнуть в Си-юй через район Хэси между современными городами Юймынь и Дуньхуаном. Несмотря на такие объективные природные трудности, многие династии Китая на протяжении почти 2 тыс. лет, начиная с ханьских времен, стремились к усилению своего влияния в восточных оазисах Кашгарии - Комул и Турфан и пытались противодействовать кочевым народам степей Джунгарии. Отделенный от внутреннего Китая значительными расстояниями, Си-юй традиционно с успехом противостоял китайскому культурному влиянию. Народы "Тяньшань бэйлу" ("Северный тянь-шаньский путь" - Джунгария) и "Тяньшань наньлу" ("Южный тянь-шаньский путь" - Кашгария), как зачастую называли эти земли в древнем Китае, особенно, последней, располагали своей собственной высокоразвитой культурой и издревле ориентировались на буддийский, а позже - исламский мир, располагавшийся к западу от них. Район Джунгарии и Восточного Туркестана представляет собой территорию, разбитую Тянь-Шанем на две неравные части - северную (приблизительно треть всего района) и южную (соответственно - две трети). Джунгария большей частью состоит из степей и полупустынь, примыкающих к Западной Монголии, на северо-востоке отделенной от МНР Алтаем. Большинство населения Джунгарии было исконно кочевым и занималось скотоводством. Плодородная долина реки Или на западе района представляет из себя клинообразный участок территории, полностью "открытый" лишь на Запад, т.е. к бывшей Советской территории, в Казахстан. Кашгария на юге СУАР образует огромный овал, ограниченный горами с севера (Тянь-Шань), запада (Памир) и юга (Алтынтаг, он же Куньлунь). Северную и среднюю части этого овала занимает бассейн реки Тарим, орошаемый ею самой и притоками, исчезающими в болотах возле озера Лобнор и песках пустыни Такламакан. Орошаемые оазисы окружают пустыню подобно бусинам на четках. Северная и Южная части региона могут сообщаться только в районе прохода Даваньчэн между Урумчи и Турфаном. Климат Синьцзяна резко-континентальный и сухой. Определенное количество осадков он дарит земле лишь в Джунгарии, выход же к океану имеет лишь река Черный Иртыш на ее крайнем севере. Плодородные лессовые почвы оазисов требуют искусственного орошения иранского типа за исключением лишь нескольких долин тянь-шаньского региона, что никогда, впрочем, не являлось причиной экономической, либо общественно-политической неразвитости городов Кашгарии, относящейся к "великому поясу афро-азиатских пустынь с их самобытными культурами" Один из главных вопросов, которые ставила перед работой автор - это выяснение глубинных причин заинтересованности правительств Китая, начиная с эпохи Ханьской империи до времен последней династии Цин, в походах на северозапад. Для этого надо будет рассмотреть политический статус этого района в официальной внешнеполитической доктрине, освещение проблем взаимоотношений с Сиюем в политической мысли Китая и вопросы преемственности этих представлений от династии к династии. Вероятно, периодические попытки китайских правителей установить свои форпосты на территории современного Синьцзяна объяснялись тем, что этот район в течение многих веков, действительно, был местом, где перекрещивались интересы различных народов, по которому проходил трансъевразийский Великий шелковый путь, связывающий торговые центры Китая и Центральной Азии уже не только с азиатскими странами и народами, но и с Европой. Таким образом, караванные пути, проложенные местными жителями в пустынях Центральной Азии от оазиса к оазису и проходы через горные перевалы уже в начале новой эры становились настолько заманчивыми стратегическими объектами, что по своей значимости их совокупность, особенно район Хэси, можно сравнить, как бы непривычно это ни выглядело, с проливами Босфор и Дарданеллы. В самом деле, получалось, что тот, кто имел доступ на земли современного СУАР, располагал для своей торговли выходами и на запад, и на юг (в Индию), и на восток (к Китаю), в свою очередь, получая оттуда товары и проводя определенные культурные и религиозные идеи. По свидетельствам исследователей этногенеза Восточного Туркестана и Джунгарии, на территории современного Синьцзяна проживало с древности индоевропейское (индоиранское) население (см. напр., Таким образом, геостратегические модели Кашгарии как "мешка с развязанной горловиной, смотрящей в сторону Китая" В эпоху Западной или Ранней Хань (206 г. до н.э. - 23 г. н.э.) на территории Си-юя впервые появляются китайские посольства, в частности, под руководством известного Бань Чао (32-102), выполнявшие не только дипломатические, но и разведывательные функции. Они выясняли возможности создания союзов против северных кочевников - сюнну (гуннов), искали способ наилучшим образом воспользоваться торговыми путями, пролегавшими через эти районы, приобрести лошадей. С этого времени Западный край находится в сфере постоянных политических интересов Китая, стремившегося в периоды наибольшей внутренней стабильности хотя бы спорадически закрепляться на этих территориях. Притязания китайских правителей на те или иные владения и районы имели отшлифованные веками идеологические обоснования во внешнеполитической доктрине. Работы многих исследователей дают надежный ключ к пониманию этих проблем. Уже в глубокой древности в Китае начинает формироваться особый взгляд на окружающий мир, как на нечто низшее, малоразвитое - либо не стоящее даже минимальных контактов, либо нуждающееся в исправлении. Эта характерная для большинства крупных оседлых цивилизаций идеология, конкретно-терминологически выразившаяся в сознании обитателей подобных центров через идею противостояния "цивилизации" (китайское "ся" со времен Чжоу) - "варварству" ("мань"), подобно антитезе "эллины" - "варвары" в Древней Греции Традиционная концепция универсального китайского мироустройства базировалась на этноцентрической теории, где Китай с императором - сыном Неба во главе, на вершине пирамиды конфуцианских отношений подчиненности (государь относится к подданному, как отец - к сыну), занимал центр мыслимого мира. Естественно, что подобная схема исключала признание "суверенитетов" и "равенства" неханьских народов и государств. Император правил по Мандату Неба ("Тянь мин") и подвластная ему страна занимала центр ойкумены, окруженный "варварами четырех сторон света" "и" (восточные), "мань" (южные), "жун" (западные), "ху" и "ди" (северные). Уже древняя "Книга песен" "Шицзин", произведения которой охватывают с XII по V в. до н.э., входящая в конфуцианский канон, подтверждает существование описанной схемы:

Кто добродетелен и сдержан, Чьи помыслы к высокому стремятся Тот может быть подобен яшме Иль скипетру из белого нефрита. О, повелитель с легким сердцем, Что радость людям источает! Тебя во всех концах Вселенной Главой считать готовы люди!

Представление о сопредельных народах, как о "шакалах и волках", которым "нельзя идти на уступки" и коих "надо держать в узде", имело место отнюдь не только в китайской системе этнического мышления. Но коль скоро мысль о кардинальной несхожести "их" и "нас" 3 была закономерной и подтверждалась реальной внешнеполитической практикой, закономерным был и вытекающий из этой идеи вывод об имманентной подчиненности "варварских" народов китайскому универсальному мироустройству, стремление включить их если и не непосредственно в состав империи, то хотя бы в сферу досягаемости и влияния Стремлением влиять на соседей была пронизана вся внешнеполитическая деятельность Китайской империи, всегда пытавшейся заполнить вакуум силы, образовывавшейся рядом с ее территориями, дабы обезопасить свои владения, либо присоединить новые земли, воспользовавшись слабостью соперника Существует мнение, что для дальневосточного региона Китай был явлением аналогичным Римской империи для Европы и Азии. Прослеживается та же сильная императорская власть, та же тяга к поглощению культур. Китай относится к числу тех немногих стран (в отличие от Римской империи или древней Эллады), где античная традиция, однажды зародившись, после уже не прерывалась, а лишь претерпевала большие или меньшие изменения. Поэтому здесь видна преемственность во внешнеполитической доктрине, большей частью входившая в противоречие с реальностью "универсальной монархии". В свое время К. Маркс метко подметил, что "согласно непреложному закону истории, варварызавоеватели сами оказывались завоеванными более высокой цивилизацией покоренных народов" Традиционная китайская "утешительная" система функционировала на протяжении многих веков вплоть до появления на Дальнем Востоке Западных держав. Концепция "универсальной монархии" подверглась сильной "фланговой" атаке со стороны западных государств вскоре после первой Англо-китайской войны 1839-1842 гг. В сороковые годы XIX в. китайское правительство было вынуждено воочию убедиться в существовании равно и даже более могущественных империй за пределами территории Китая и обжитого им мира. Заключение договора, последовавшее за поражением Китая в 1842 г. открыло дорогу подписанию серии соглашений, каждое из которых являлось поэтапным отступлением со старых теоретических позиций и, соответственно, уступкой реальной силе, подкрепленной Западной концепцией международных отношений. Сопротивление подобной непривычно крамольной идее на поистине генетическом уровне отразилось в принятом в Китае обозначении договорных документов как "неравноправных".4 Официальная внешнеполитическая доктрина и проблемы отражения ее в реальной практике глубоко анализируются в работах отечественных исследователей - А.А. Бокщанина Репрезентативная сторона так называемой "даннической системы", при которой правители Китая слали посольства с дарами к властителям соседних народов, побуждая их прибывать с ответными подарками - "данью" ко двору в столицу Поднебесной, все же не могла на практике подменить выгодные международные отношения. Таким образом, выливаясь в политической реальности в номинально-вассальные отношения, зачастую не осознававшиеся как таковые приезжавшими ко двору посольствами-гостями ("кэ"), схема мира, построенная на умозрительных посылках, неизбежно зашла бы в тупик, если бы древнекитайским мыслителем Сунь-цзы не была разработана доктрина "цзими" Свою лепту в исследование традиционной китайской внешнеполитической концепции и ее взаимодействия с реальностью внесли и западные ученые, так же подробно изучающие тему "даннических отношений", в рамках "pax Sinica", среди них Дж. Фэйрбэнк, Дж. Флэтчер, М. Россаби, М. Мэнколл, Юй Инши и др. Отражение описанных традиционных взглядов мы в изобилии находим в цинских источниках, касающихся завоеваний западных территорий. Как известно, Цины предлагали Джунгарскому ханству формально признать главенство Китая и, лишь, когда этот план (со всеми вытекающими из него выгодами для Китая - торговлей, определенным верхушечным политическим контролем за новым "подданным") не удался, пошли на завоевание 1758-го года. Официально оно было прокомментировано в том духе, что все страны и народы должны входить в сферу подчинения Цинской империи, причем помыслы Цинов были направлены не только на безопасность своих границ, но и на достижение преимуществ политического и, в дальнейшем, экономического свойства. Ныне существует обширная литература по отдельным периодам взаимосвязей Китая с северо-западными территориями, однако попытки охватить всю историю этих сношений и как-либо систематизировать ее, проследить в ней определенные закономерности, по-прежнему редки и не могут быть признаны удовлетворительными. Без сомнения, по причине двухтысячелетней длительности истории этих взаимоотношений и необходимости привлечь источники и литературу на всех языках региона, такой труд был бы под силу лишь коллективу авторов и, вероятно, когда-нибудь будет создан. Обобщение фактов, имевших место в истории внешних сношений Китая с народами Сиюя, представляется ныне весьма актуальным не только для выяснения политического статуса этого района в исторической ретроспективе, но и для определения возможностей его будущего развития. Среди наиболее удачных подходов к указанной проблеме по восстановлению комплексной истории международных отношений в "ключевой" зоне Центральной Азии можно назвать следующие труды отечественных и зарубежных авторов: "Историю Цивилизаций Центральной Азии", выпускаемую под эгидой ЮНЕСКО, тт. 1-2 Несомненно, что экстраполяция на прошлое факта нынешней принадлежности Кашгарии и Джунгарии к КНР привела к своеобразному "китаецентристскому" подходу в исследованиях международных отношений в Центральной Азии и очерковому стилю изложения, неизбежному при попытке охватить более или менее протяженные исторические периоды. Это характерно для некоторых работ М. Россаби Однако без выяснения места, занимаемого нынешним Синьцзяном в китайской политической мысли и ретроспективного взгляда на историю взаимосвязей собственно Китая с народами, населявшими современный СУАР, невозможно определить основные мотивы заинтересованности Срединного государства в этих землях. Соответственно, нам остались бы неясны аргументы, используя которые сторонникам возвращения Синьцзяна удалось убедить цинское правительство в 60-х гг. XIX века решиться на восстановление власти Китая в Джунгарии и Восточном Туркестане после победы дунганских и уйгурских восстаний и низвержения маньчжуро-китайского владычества, установленного там в середине XVIII века. В отечественной науке успешно рассматривались вопросы истории дунганоуйгурских восстаний в Синьцзяне в 1864-1878 гг., Джунгарского ханства, Кашгарии XV - XIX вв. Как и другие, они являлись предметом исследований ряда русских дореволюционных (А.К. Гейнс Остановимся на том, какие мнения приводились различными авторами относительно выяснения мотивов Цинской экспансии на Северозападном направлении. Западные исследователи, которые так или иначе затрагивают эту тему, в основном следуют за классической китайской концепцией мотивов завоевания Северо-западных земель, которая будет рассмотрена подробнее в работе. Выдвигаются причины, либо сходные, либо обусловленные версиями официальных цинских документов, а именно, тем, что маньчжурские императоры, будучи императорами Китая, являлись наследниками устремлений династий Хань и Тан. Имеется в виду, что такое наследство давало как бы carte blanche на завоевания. Однако английский исследователь Булджер, выдвигающий эти соображения в своей работе о центральноазиатских вопросах, не видел, вероятно, разницы между реальными целями и их официальным обоснованием (530, р. 211). Несомненно, что один лишь мотив политического наследства не мог толкнуть Цинов на завоевание; в то же время он, безусловно, не может быть полностью проигнорирован в виду необходимости поддержания престижа правящей династии. Известный французский китае- и монголовед Абель-Ремюза считал, что маньчжуры боролись с жителями Восточного Туркестана не из-за третьего государства - Халхи (Северная Монголия), в частности, имеются в виду времена императора Канси (Сюань Е, 1662-1722 гг. пр.), захватившего Халху в 1691 и начавшего завоевание Джунгарского ханства, - а, напротив, непосредственная угроза нападения соседей-кочевников на Китай вызывала ответно-превентивные меры цинского правительства (521, р. 176-182). Здесь же автор находит и новый подход к решению вопроса, указав, что частные междоусобные войны, ослаблявшие правителей и народ Восточного Туркестана, давая маньчжурским военачальникам возможность надеяться на сравнительную легкость приобретения новых территорий в соответствии с упоминавшейся уже концепцией "и и чжи и". Автор подходит к выводу о том, что Цины могли добиться завоеванием Джунгарского ханства и Восточного Туркестана (1755-1759 гг.) двух результатов: уничтожали бурно кипящий котел межэтнических и политических противоречий жителей Западного края, т.к. оттуда периодически метастазировали наиболее активные и сильные отряды и покушались уже на собственную китайскую территорию (например, Галдан) и, воспользовавшись, таким образом, объективно неизбежным ослаблением региона, присоединить его к своим владениям. Автор, однако, не отвечает на вопрос о том, что дало бы это приобретение маньчжурам, равно как и обходит молчанием внутрикитайские мотивы экспансии. Почти аналогично обосновывает стремление Цяньлуна завоевать Восточный Туркестан французский миссионер XVIII века Амио: причину автор усматривает в "непокорности" ходжей, управлявших страной и в их помощи джунгарскому но?ну Амурсане, восставшему против Цинов в 1755 г.; вдобавок ходжи "часто устраивали китайским войскам ловушки, их которых не всегда можно было выбраться" (522, р. 236). Таким образом, мотивы завоевания страны выводятся здесь из необходимости покарать "чтоб неповадно было". Такого объяснения, несомненно, недостаточно. Прочно держался в фарватере официальных цинских трактовок немецкий автор большого компилятивного труда К. Риттер, еще в прошлом веке переведенный русским ученым В.В. Григорьевым (175; 342-344). В его интерпретации Китай выступал в регионе как своего рода беззаветный защитник "всех пострадавших от рук западных монголов (ойратов)". Так, он пишет: "Тибетцы просили императора Китая о помощи и не напрасно. Войска его в 1720 г. уже снова очистили страну от Джунгарских и калмыцких орд (известных там под названием Согбо) и Хласса (Лхаса - Д.Д.) с тех пор осталась под покровительством Китая" (343, с. 154). Однако, - указывает Риттер, - сила "куньтадши" (Цэван-Рабдан 1697-1727 - Д.Д.), изгнанного с Тибета, была еще очень велика ни Или, откуда он "занял войском весь Сичань (все татарские /?/ земли между Китаем и Россией) и войска Канси в 1722 г. ничего не могли сделать". Таким образом, получается, что защитник обиженных - Канси решил продолжить защищать угнетенных тибетцев уже и на исконной территории самих ойратов - в Илийском крае, и даже дальше, где никто уже не просил о помощи. Далее текст говорит за себя: "...вскоре после того Куньтайдши был умерщвлен собственным сыном, старшим князем Галдан-Цэрэном (1697 г. Д.Д.), вслед за тем в 1722 г. умер император Канси, а его миролюбивый преемник (Юнчжэн, планировавший в перспективе уничтожить Джунгарское ханство Д.Д.) ограничился охранением своих непосредственных границ, не вмешиваясь в политические отношения окружающих их издали кочевых народов. В этот промежуток времени возросло снова могущество разных элютских князей, и в конце жизни императора открылись между ними междоусобия и бунты. Император Цяньлун не захотел остаться равнодушным зрителем подобных смут, происходивших в соседних ему государствах. Несколько раз нападали элюты (ойраты - Д.Д.) на китайские пограничные кордоны и укрепления, вырезали гарнизоны и грабили императорские конные заводы Гоби вне Великой стены (343, с. 154). Стремлением не допустить на границах империи Цин образования крупного государства, способного угрожать маньчжурскому владычеству в Китае объясняет территориальную экспансию Цинов и американский исследователь О. Лэттимор (585, рр. 24-27). Все эти соображения игнорируют силы, действовавшие внутри Цинской империи, что не может считаться правомерным. Среди работ западных авторов нельзя обойти молчанием в своем роде первопроходческую работу У.Л. Бэйлза "Цзо Цзун-тан. Солдат и государственный деятель старого Китая" (524) - удивительную попытку капитана американских ВМС написать биографию Цзо. До недавнего времени эта работа считалась одной из базовых для изучения Мусульманских восстаний в Северо-западном Китае. Будучи профессиональным военным, автор обратил особое внимание на военные походы своего героя. Языковый барьер помешал Бэйлзу использовать первичные источники, что, несомненно, несколько снижает значение книги, однако, судя по всему, автор, привлекая китайского помощника, опирался на сведения биографии Цзо Цзунтана, написанной Ло Чжэнцзюнем и включенной в Полное собрание сочинений Цзо отдельным цзюанем (см. ниже). Хотелось бы упомянуть несомненную ценность монографии Чжу Вэньчжана "Мусульманские восстания в Северо-Западном Китае. 1862-1878" (545), написанной на широком материале китайских источников и посвященной не только восстаниям, но и их подавлению во всех трех провинциях. Безусловный интерес представляет известная работа И. Сюя "Илийский кризис - исследование китайско-русской дипломатии. 1871-81" (577), в которой автор широко использовал материалы британского Форин Офиса, сборники немецких и американских дипломатических документов. В этих работах намечены некоторые подходы к интересующим нас сюжетам. В западной историографии существует немало исследований, посвященных взаимоотношениям Китая со странами и народами Западного края - это работы уже упоминавшихся востоковедов И. Сюя, М. Россаби, Дж.К. Фэйрбэнка, Дж Флэтчера, О. Лэттимора и др. В этих трудах весьма подробно рассмотрена ситуация в Центральной Азии, но, как правило, не выделяется вопрос о причинах стремления цинских верхов контролировать Северо-западные земли. Между тем, проследить ход дискуссии в правящих кругах Цинской империи (6070-е гг. XIX в.) представляется крайне необходимым, т.к. в вопросе об исторических судьбах Джунгарии и Восточного Туркестана китайская историография до сих пор придерживается довольно односторонней позиции, превознося воинственную позицию крупного цинского сановника Цзо Цзунтана (1810-1885), возглавившего карательный поход "Сичжэн" на Запад и несколько недооценивавшегося соображения безопасности Китая перед лицом западных держав, действия которых он считал "бескорыстными". Дискуссия о судьбах Синьцзяна, рассматриваемая в работе, явилась в некотором роде отражением многих проблем, волновавших цинское правительство в 60-70-е гг. XIX в., а именно - отношений с Великобританией, Японией и Россией, проблемы самоусиления (цзыцян) а части укрепления национальной и, в особенности, военно-морской, обороны, экономики, отношений с национальными меньшинствами Цинской империи и других. Высказанное в ходе дискуссии в правящих кругах мнение Цзо Цзунтана о том, что возвращение Синьцзяна необходимо Китаю и для того, чтобы обезопасить страну от посягательств на Западный край (и, более того, на собственно Китай) России, также требует отдельного разбора. Таким образом, одной из задач работы является выяснение соответствия истинных мотивов и намерений правительства России в так называемом "Илийском вопросе" (1871-1881 гг.) и истинного положения вещей в регионе с тем, что утверждали сторонники Цзо Цзунтана - адвокаты войны с Россией. Для этого нам предстоит проанализировать дебаты Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана (1823-1901), одного из наиболее влиятельных сановников того времени) по вопросу о разрешении Илийского вопроса. Русские архивные документы, касающиеся десятилетнего пребывания русских войск в Илийском крае, демонстрируют вынужденность и, скорее, нежелательность для России этого, в остальном, безусловно нарушавшего нормы современного международного права, шага; ведь российским дипломатам ставилась под сомнение сама целесообразность занятия русскими войсками долины Или, речь же о продвижении далее на юг или же на восток просто не шла. Однако для того, чтобы разъяснить этот вопрос, необходимо рассмотреть содержащиеся в архивных материалах свидетельства, касающиеся "Илийского кризиса" и показать несостоятельность опасений "партии войны под водительством Цзо Цзунтана на счет возможности продвижения российских войск далее в Синьцзян. Все поставленные перед работой задачи помимо чисто исторического интереса имеют, к сожалению, и определенную политическую актуальность, т.к. и по сю пору китайская историографическая традиция все еще трактует внешние связи Китая со странами и народами, населявшими современный Синьцзян начиная с древности, как чисто внутрикитайские дрязги. Акценты в оценке дискуссии, составляющей основной предмет настоящего исследования, смещаются в сторону обеления идеологическиудобных политиков прошлого и осуждения их оппонентов; практически, до сих пор извращается история и подоплека "Илийского вопроса". Более того, в интересующем нас регионе на непосредственный территориальный контакт с Западным Китаем выходят уже не республики СССР, а молодые суверенные государства, в которых, безусловно, необходимо более подробно овладеть непростой историей приграничных земель. Тема работы обеспечена достаточно широким кругом источников. История бурных событий, имевших место в Джунгарии и Восточном Туркестане как в цинскую эпоху, так и ранее, отражена в большом количестве письменных документов на тохарских, иранских, тюркских, тибетском, китайском и некоторых других языках. Однако, исходя из принятой в работе точки зрения "из Китая", с позиции анализа китайской политической мысли, а также, учитывая то, что автору доступны в оригинале лишь материалы источников на китайском языке и вэньяне, в исследовании использованы лишь китайские документы, либо переводы с языков народов Центральной Азии. При всей сухости "подцензурных официальных цинских источников правительственных документов, включающих в себя материалы по интересующим нас вопросам, их невозможно обойти в силу отражения их авторами событийной канвы происходившего и усредненных официозных характеристик действующих лиц событий. Среди официальных исторических книг, использованных в работе, необходимо отметить огромную хронику правления "Великой династии Цин" ("Да Цин личао шилу"), являющуюся официальным хронологически составленным "заповедником" сведений, издававшимся в трех экземплярах исключительно для правительственных нужд. (Всего 4 тыс. 664 цзюаня, 14-19; 21). "Шилу" содержит наиболее важные документы, указы императоров и сановников Цзюньцзичу (Военного совета), в том числе и относительно политики в интересующем нас регионе, наряду с ежедневными записями о событиях придворной жизни, что, естественно, не облегчает пользование источником. Большое количество фактов, "складированных" в "Шилу" более нигде не упоминаются. Для нашей темы важны "Да Цин Гаоцзун Чуньхуанди шилу" ("Хроника правления /императора/ Гаоцзуна Чуньхуана Великой Цин" - годы Цяньлун), "Да Цин Вэньцзун Сяньхуан ди шилу" (соответственно, годы Сяньфэн /1851-1861/), "Да Цин Муцзун Ихуан дя шилу" (годы под девизом Тунчжи /1862-1875/) и "Да Цин Дэцзун Инхуанди шилу" (годы Гуансюй /1875-1909/). Достаточно ценными оказались и сведения "Дунхуа сюй лу" ("Продолжение записей из /павильона/ Дунхуа"), составленного Ван Сяньцянем по принципу "ежемесячно, ежегодно", для пяти правлений - от Цяньлуна до Тунчжи (1736-1875 гг.). Интересующий нас период отражен в двух книгах - "Дунхуа сюйлу. Сяньфэн" (23) и за годы Тунчжи. События излагаются в "Дунхуа Сюйлу" более сжато, чем в "Шилу" и позволяют проследить перипетии самого "сичжэн" - Западного похода войск Цзо Цзунтана, зачастую дополняя сведения "Шилу". "Цинши гао" ("Черновая история /династии/ Цин") в 529 цзюанях, полуофициальная история, написанная в 1914-28 гг. под руководством Чжао Эрсюня в Гоминьдановское время в классической китайской традиции династийных историй, ценна своим разделом биографий "Ле Чжуань", где мы находим жизнеописания Цзо Цзунтана, Ли Хунчжана, Шэн Баочжэня и других интересующих нас политиков третьей четверти XIX в., описание армий Хуайцзюнь и Сяньцзюнь в "Бинчжи" ("О войсках"), сведения о начале строительства Ли Хунчжаном китайского флота в "Хайцзюнь" ("Морские войска"), разрешение им же проблем связанных с Тайванем и др. ("Диличжи" - географический раздел). (59) Ценнейшим источником для изучения борьбы региональных группировок, выразителем идей которых были Цзо и Ли является "Циндай Чоубань и`у шимо" ("Полное описание урегулирования варварских дел") (47), в котором мы находим мнения о приоритетах экономики и политики позднецинского периода в докладах многих именитых сановников. "Циньдин пиндин Шэнь Гань Синьцзян хуэйфэй фанлюэ" ("Высочайше утвержденное описание /истории/ подавления восстаний мусульманских разбойников в провинциях Шэньси, Ганьсу и Синьцзян") (12) - это собрание документов, состоящее из 320 цзюаней и признаваемое наиболее авторитетным трудом по истории подавления мусульманских восстаний. Книга составлена в хронологическом порядке, начиная с пятого года правления под девизом "Сяньфэн" (1856) до четырнадцатого года Гуансюй (1889) и является источником материалов первой руки, несмотря на некоторые имеющиеся лакуны. В собранных там официальных документах, отредактированных самим Гун Циньваном (князем) Исинем - главой Цзюньцзичу с 1884 по 1894 г., часто была отражена наиболее достоверная информация. "Поля недоверия" в этом источнике совпадают с характерными для частных писаний правительственных сановников: люди, составляющие доклады трону сами были напрямую вовлечены в описываемые события и, соответственно, имели тенденцию ретушировать свои ошибки, скрывать поражения, умалчивать о злоупотреблениях, преувеличивая, соответственно победы и успехи цинского оружия. Естественно, что взгляд на ситуацию со стороны мусульман практически отсутствует. Среди официальных исторических сборников можно отметить "Хуэйминь ци`и" ("Восстания мусульманских народов"), особенно III и IV тома под редакцией мусульманского ученого Бай Шоу`и (5), подготовленный китайской исторической Ассоциацией, образованной под руководством КПК из рядов ученых-историков, которые отделили политизированные комментарии и мнения от текста исторических источников. Прекрасная характеристика трех основных работ, включенных в сборник, дана в книге А. Ходжаева (393, с. 7). Из вошедших в сборник частных сочинений отметим работу Ян Юйсюня "Пин хуэй чжи" ("Записки об усмирении мусульман") (65) в 8-ми цзюанях. Работа была выпущена отдельно в 1889 г. и входит в III том "Хуэйминь ци`и" (5, т. 3, сс. 53-235). Этот труд представляет собой изложение истории подавления мусульманских восстаний в северо-западном Китае с 1862 по 1887 гг., написанное в хронологическом порядке. Книга разделена на три части (первая - Шэньси, вторая - Ганьсу и третья - Синьцзян, в двух цзюанях) и базируется, в основном, на официальных документах, привезенных из мест, описываемых в ней, в Пекин доверенными лицами автора. Наиболее широко в работе использованы материалы из собрания сочинений основного действующего лица описываемых событий Цзо Цзунтана - "Цзо Вэньсян гун цюаньцзи" (40), которое в библиотеках Китая и России можно найти в нескольких изданиях, в частности наиболее важные для нашей темы доклады цинскому правительству и письма, содержащиеся в этом издании. Собрание сочинений Цзо Цзунтана, изданное впервые вскоре после его смерти, включает в себя 134 цзюаня, из них 64 цзюаня докладов, 26 - писем и депеш, 7 цзюаней - отвлеченных литературных трудов, 12 цзюаней, которые мы бы классифицировали как "разное", содержащих прочие официальные бумаги "делового человека" той поры. Книга включает также 10 цзюаней докладов, составленных Цзо для другого сановника Ло Бинчжана, четыре цзюаня таких же черновиков для Чжан Лянцзи и, наконец, 10 цзюаней Собрания сочинений занимает биография Цзо, написанная Ло Чжэньюнем в хронологической последовательности под заголовком "Цзо Вэньсян гун няньпу". "Няньпу" основана на бумагах самого героя биографии и прекрасно отредактирована. Это собрание может быть по праву названо одним из основных источников для изучения маньчжурской политики в период подготовки к подавлению мусульманских восстаний в северо-западном Китае. Следует, однако, с определенной долей осторожности относиться к докладам, касающимся военных действий, так как подобно другим полководцам времен крестьянской войны тайпинов, Цзо преувеличивал свои победы и уклонялся от описания неудач, следовательно, такие сюжеты требуют сверки по иным источникам. Ныне в Китае продолжают переиздавать произведения Цзо Цзунтана, мак, следует отметить дополнение к "Полному собранию сочинений Цзо Цзунтана: литературные произведения и письма родным" (41), добавляющую ряд ценных штрихов к официальным документам.5 Материалы собрания сочинений Ли Хунчжана ("Ли Вэньчжун гун цюань цзи" /27/) - основного антагониста Цзо Цзунтана во внешнеполитической ориентации и взглядах на владение землями Синьцзяна также широко привлекались для аргументации оппонентов возвращения Джунгарии и Кашгарии и сторонников использования соответствующих денежных средств на цели самоусиления. Собрание сочинений Ли содержит также свидетельства некоторых других участников правительственной дискуссии. Нельзя обойти вниманием и известную работу цинского историка начала XVIII века Вэй Юаня "Шэн у цзи" ("Записки о священных войнах") в 14 цзюанях, впервые изданную в 1842 г. (11). Значимость книги подтверждается ее частичным переводом на русский язык еще архимандритом Палладием (1). Сводный труд содержит собрание описаний различных военных кампаний дома Цин до периода Цзяцин (1796-1821). Позиция Вэй Юаня как адвоката больших военных походов на Запад будет подробнее рассмотрена в работе далее. Определенный интерес представляет также книга Фоске (Фукэ) "Сисин солу" ("Записки об увиденном по пути на Запад") (38), которая является ценным свидетельством стороннего наблюдателя - германского военного советника, приглашенного Цзо Цзунтаном в Хами в 1880 г. Сложность темы состоит в необходимости анализа событий не только во внешнеполитическом аспекте, но и с учетом внутренней ситуации в Китае, поэтому большую помощь в работе оказали труды О.Е. Непомнина, посвященные социальноэкономическому анализу китайского общества конца XIX в. (323-326). В правильной оценке связей Китая со странами Центральной Азии в эпоху древности и средневековья значительную роль играют работы отечественных китаеведов М.В. Крюкова (240-244), Л.С. Васильева (154; 156), А.Г. Малявкина (282-285), Л.А. Боровковой (140-142), Б.А. Литвинского (275; 276), С. Кучеры (268; 269), не так давно вышедшие монографии О.В. Зотова и А.И. Чернышева. Книга О.В. Зотова смело и успешно вписывает историю Восточного Туркестана в контекст общеевразийских тенденций и аналогий на обширном сравнительном материале западной и отечественной историографии. (211). Монография А.И. Чернышева базируется на широком использовании китайских источников и литературы, что, безусловно, является ее неоспоримым достоинством (329). Эти работы молодых отечественных историков успешно заполняют "белые пятна", до сих пор имевшиеся в исследовании истории международных отношений в Центральной Азии. Проблемы, связанные с историей русско-китайских отношений в вопросе о территориальном разграничении исследованы в трудах Б.П. Гуревича (180-185), В.С. Мясникова (314-317), В.А. Моисеева (306-310). Материалы правительственной дискуссии о судьбе Синьцзяна, однако, практически, не исследовались (исключение составляет краткая характеристика, содержащаяся в Книге А. Ходжаева "Цинская империя, Джунгария и Восточный Туркестан" (393). В дореволюционной русской литературе также не уделялось особенного внимания интересующей нас проблеме. Так, Ч.Ч. Валиханов, справедливо квалифицируя политику цинского Китая в Центральной и Средней Азии как захватническую, высказывает лишь мнение о том, что Цяньлун хотел снова повторить "подвиги" императоров династии Тан, проводивших широкомасштабную завоевательную политику в Си-Юе. (74, с. 75). Более широко подходит к вопросу академик В.П. Васильев, совершенно верно расценивая Джунгарию как ключевую стратегическую территорию региона, он указывает, что захватом Синьцзяна Цины намеревались навечно утвердить свое господство над всем Востоком, держать в сфере влияния соседей с Запада (146, с. 144). Л.И. Думан указывает в своей статье "Завоевание Цинской империей Джунгарии и Восточного Туркестана", что присоединение означенных земель принесло экономические выгоды, а также укрепило внешнеполитическое положение Цинской империи (200, с. 271) среди монголов, тибетцев и среднеазиатских народов. Думан пишет, что Цинская империя начала проникновение в Центральную Азию, создав военный форпост на далеком западе, таким образом стала угрожать независимости Казахского и киргизского народов. Мы видим, что Л.И. Думан также ставит во главу угла стратегический императив. Современная американская исследовательница Найлин Чжоу планировала осуществить проект "Синьцзян в китайском сознании" (322), в котором собиралась осветить вопросы изучения китайского взгляда на Северо-западную границу с момента завоевания нынешнего Синьцзяна в 1759 году до создания там провинции в 1884. Насколько нам известно, публикации в рамках проекта на данный момент не появилось. В Японии ныне достаточно широко занимаются проблемой истории китайской Центральной Азии, что отражает историографическая работа Юань Тунли и Ватанабэ Хироси "Классифицированный бюллетень китайских книг и статей о Синьцзяне. 18861969" (643) и статья Эноки Кацуэ "История Центральноазиатских исследований в Японии" (554, рр. 95-117). В связи со сложностью охвата всего разнообразия разработок, выходящих на японском языке, особенную ценность приобретает журнал Acta Asiatica, издаваемый в Токио на английском языке. Так, можно отметить статью Ода Цз?тэн "Уйгуристан" (604), в которой автор, правда, несколько переоценивает соответствие номинально-даннической системы отношений правителей Восточно-туркестанских государств и Китая объективной реальности, работу Мацуда Хисао "Тянь-шаньский регион в Азии" (600), введение, написанное Ханеда Акира к одному из номеров журнала, целиком посвященному синьцзянским проблемам и статью Сагучи Тору "Образование Турфанского княжества при Цинской империи" (615). Исследуемой нами теме посвящена монография Нисида Тамоцу "Цзо Цзунтан и проблемы Синьцзяна", интересная анализом борьбы России, Китая и Великобритании вокруг Джунгарии и Кашгарии на дипломатической арене, но не достаточно полно отражающая борьбу в верхах Цинской империи вокруг возвращения Синьцзяна. (517). Остановимся несколько более подробно на оценке китайской историографией завоеваний времен Цяньлуна и деятельности Цзо Цзунтана, как главного сценариста и проводника политики в Северо-западном Китае во второй половине XIX в. До начала 60-х гг. ХХ в. китайские историки (Шан Юэ /406; 407/, Фань Вэньлань /376; 468/, Люй Чжэнъюй /442-444/ и др.), исследуя проблему завоевания цинским Китаем Джунгарии и Восточного Туркестана в 70-80-х гг. XIX в. не были склонны идеализировать политику Цинов, раскрывая карательный характер походов цинских армий и не замалчивая жестокости маньчжуро-китайских войск к населению покоренных народов в процессе восстановления власти дома Цин в регионе. Нас, однако, вряд ли смогла бы удовлетворить схема объяснения причин агрессивной политики Цинского государства, представленная Шан Юэ, согласно которой "завоевательные походы были предприняты маньчжурами в целях расширения территории, упрочения своего господства, а также физического уничтожения китайцев и отвлечения их внимания от антиманьчжурской борьбы". (406, с. 544) Что же касается последнего периода в современной китайской историографии, то с первой половины 60-х гг. все попытки беспристрастного исследования подобных проблем считаются посягательством на "защиту национальных интересов" и разрабатываются под лозунгом о "единой неделимой Родине" с древности до наших дней. Так, авторы появившихся в 70-80-е гг. работ по истории Центральной Азии и связей Китая с народами, населявшими ее (среди них можно отметить Ван Чжилая, Жэнь Ифэя (430), Лю Пэйхуа (437-439), Ма Юна (451; 452), Си Да, Цин Сы (490), Су Бэйхая (460) и некоторых других, к сожалению, даже сознательно замалчивают факты и искажают ход исторических событий, руководствуясь определенными политическими соображениями, а не реальной ситуацией, имевшей место в действительности. Китайский историк Юй Фушунь, например, считает Джунгарское ханство не независимым государством ойратов, а одной из "национальных окраин" Китая. Соответственно, завоевательная война империи Цин оказывается в его интерпретации усмирением сепаратистского мятежа в "джунгарском районе" Китая (514, с. 53). Исходя их посылки о том, что завоевание Джунгарии и Кашгарии было для Цинов "внутригосударственным делом", достигавшим цели обретения Китаем утраченных им исконно китайских земель, история порой переиначивается так, что ойраты объявляются "захватчиками китайских земель", на том основании, что в 1677 г. глава джунгарских ойратов Галдан, объявив себя ханом, отторг Джунгарию от Китая (510, с. 119). В том же духе выдержан сборник "О некоторых исторических личностях монгольского народа" (Пекин 1982) (425), где все перипетии отношений с Си-юем рассмотрены в плане "сепаратистских тенденций" в деятельности политических лидеров Джунгарии и Восточного Туркестана, противостоявших китайской идее о дружном проживании различных национальностей в рамках одного государства. Так, китайские авторы Фэн Цзяшэн (471), Му Гуаньвэнь (471), Чэн Суло (563), Хун Юань (477), видят в маньчжурских завоеваниях в Центральной Азии "прогрессивную внешнеполитическую акцию". Чэн Суло, в частности, пишет: "С точки зрения национальных интересов всей страны (т.е. Китая - Д.Д.), введение войск в Синьцзян в 1875г. было абсолютно своевременной мерой. Это была справедливая военная акция, направленная на защиту территории Родины" (503, сс. 67-68). Развитие же изображения Цзо Цзунтана в китайском официозе идет совсем по Марксу - по спирали: сначала он был возвеличен и удостоен множественных прижизненных и посмертных почестей в последние годы императорской власти в Китае, эту же его оценку поддержала гоминьдановская историография (например, в книгах Хун Дичэня /475/ и Чэнь Сихао /504/), после же "освобождения" 49 года и до начала 60-х гг. он осуждался, тогда как в последний 30-летний период все попытки более или менее беспристрастного исследования подобных проблем считаются посягательством на "защиту национальных интересов" и разрабатываются под лозунгом о "единой Родине". Исследования тайваньских ученых при общем концептуальном соответствии с традиционной имперской и современной китайской тенденциями, отличаются порой болей подробностью изложения и отсутствием склонности к замалчиванию неловких эпизодов вроде принятия официальными чиновниками взяток и т.п. Среди наиболее полезных для нашей темы работ, можно назвать книгу Хуан Тунцзю (472), монографии У Сянсяна (466), Цзян Тинфу, представляющую собой сборник материалов по истории внешних сношений Китая в новое время (485), работу Лю Яня, посвященную той же тематике (441), обзорный труд коллектива авторов "Изучение Синьцзяна" (450), книгу Лю Итана "История национальностей периферийных районов Китая" (436) и, в особенности, отредактированное Лу Фэнгэ "Описание походов Цзо Цзунтана на Запад" (483), в котором автор излагает ход Северо-западной кампании Цзо Цзунтана. Известный китайский автор Люй Чжэнъюнь знаменует своей деятельностью поворот к критической оценке территориальной экспансии времен Цин. Так, например, в своей исполненной пафоса, но, однако весьма политизированной книге "Краткая история народов Китая" он называет дунган и уйгуров общим псевдомарксистским этнонимом "мусульманский народ", при этом, ничтоже сумняшеся, деля ответственность за обнищание, разорение и обезлюдение Синьцзяна между "прислужником империалистов", представителем бэйянской милитаристской клики Цзо Цзунтаном и "мусульманскими милитаристами" по следующей схеме: "маньчжуро-цины поддерживали ламаизм и буддизм и преследовали мусульманство, не разрешили мусульманам получать ученые степени, преграждая им тем самым путь к власти, проводили политику бешеных вооруженных репрессий, сеяли распри между изначально дружелюбно настроенными друг к другу мусульманским и китайским народами, особенно, ополчившись на мусульман в 70-е гг. XIX в., когда мусульмане не только выступили против маньчжурского господства и агрессии царской России, но и за создание собственного независимого государства. (444) Позиция Люй Чжэнъюя весьма напоминает довоенные работы советских авторов, например, С.Н. Ростовского (346), где агрессия называлась агрессией, и царская Россия еще не считалась столь же безгрешной в своей внешней политике, как молодое советское государство. В том же ключе высказывались Го Индэ (421) и Фань Вэньлань (468), называвшие Цзо Цзунтана реакционером и палачом. Наиболее тесно связана с рассматриваемыми в работе проблемами вышедшая в 1984 г. книга Дун Чайши "Биография Цзо Цзунтана с комментариями" (429), написанная уже в период, когда китайская историческая наука дала более гибкую оценку некоторым вопросам китайской истории. Однако указанную работу по-прежнему характеризует предвзятость позиции, резкая антирусская направленность и тенденциозная подборка фактов, в основном сконцентрированных в пятой главе "О борьбе направлений "обороны границы" и "обороны побережья" в процессе Синьцзянского кризиса. Там Россия объявляется "опасным врагом" на северозападных границах Китая, а Синьцзян - территорией, "принадлежавшей Китаю с древности" (429, сс. 69, 71). Далее автор даже утверждает, что "занимая Среднюю Азию, Россия нацеливалась на Китай" (429, с. 72). Симптоматичным представляется тот факт, что автор определяет Синьцзян как "стратегический район Китая на Северо-западе", тем самым, объясняя заинтересованность Цинов в контроле над этими территориями. Дун Чайши заявляет, что, заняв Или, Россия стремилась расширить свои владения на юг Синьцзяна, и лишь "героическое сопротивление всех народностей Синьцзяна агрессии русских приостановило их продвижение дальше" (429, сс. 7879). В "Биографии Цзо" автор пишет, что "резкие национальные противоречия, - не уточнено, какие, - побудили Цзо Цзунтана перевоспитаться из помещика-реформиста в полководца-патриота, выдвинувшего патриотическое требование о походе против Якуб-бека". Начиная с 60-х гг. китайские историки уже открыто соревнуются в хвалах в адрес Цзо Цзунтана. Так, Хун Тао, автор статьи "Вклад Цзо Цзунтана в становление экономики Синьцзяна" (476) предваряет исследование ссылкой на периодику, в которой исторический вклад Цзо в судьбы Китая усматривается в четырех его предприятиях: он всеми силами добивался освобождения Синьцзяна от "врага"; он возглавил армию, "вернувшую" Синьцзян; он высказался за превращение Синьцзяна в провинцию; он призывал к вооруженному "возвращению" Кульджи, занятой русскими войсками в 1871 г. По мнению большей части китайских историков, названные в этих четырех пунктах аспекты являются основной "заслугой" Цзо, оставляющей в тени его роль карателя в ходе подавления Тайпинского восстания и восстаний мусульман северо-запада. Хун Тао исследует и "вклад" Цзо Цзунтана в развитие экономики Синьцзяна, что осуществлялось, по его мнению, попутно с военными походами. Он красочно живописует картины разорения и запустения в городах и селах, в экономике и сельском хозяйстве Восточного Туркестана после недолгого правления там Якуб-бека и предлагает вниманию читателей снова четыре основных направления, по которым, по его мнению, действовал Цзо Цзунтан, восстанавливая разрушенное хозяйство района. Эти аспекты - создание и умножение так называемых "тун тянь" - земель военных поселений, возделывавшихся самыми маньчжуро-китайскими солдатами; строительство восьми крупных дорог, проложенных в годы завоевания; восстановление и строительство городов, развитие шелководства и т.д. Несомненно, что указанные Хун Тао достижения и заслуги Цзо Цзунтана в экономической области требуют специального исследования, которое пока, к сожалению, у нас еще не создано, однако, представляется, что описанные начинания плохо совмещаются с политикой репрессий против коренного населения края, напоминая действие выдуманной уже в наше время нейтронной бомбы. Автор другой статьи в том же журнале Му Юань, в своем исследовании, озаглавленном "Проявление духа патриотизма в процессе возвращения Цзо Цзунтаном территории Синьцзяна", приводит уже две стороны оценки роли Цзо в истории Китая (455). В одной стороны, он характеризуется как душитель тайпинов, инициатор репрессий против восставших мусульман на Северо-западе, который сполна проявил свою реакционную сущность и совершил массу неоправданно-жестоких поступков, в то же время, отличившись тем, что "оказал решительное сопротивление иностранной капиталистической агрессии". Сторонники выделения второго аспекта в оценке личности Цзо Цзунтана считают, что его "патриотический дух" особенно проявился в ходе подготовки и проведения синьцзянской кампании. Как полагает автор, идя вслед за самим Цзо Цзунтаном в этом вопросе, эта кампания была предпринята в целях "охраны целостности" и "территориальной неприкосновенности" Родины. В рамках выполнения этих задач Цзо Цзунтан отразил "агрессивные устремления" России и Англии, возглавил западный поход "патриотической армии", преградил путь завоевателям и, наконец, вернул Синьцзян, сохранив "территориальную целостность" цинского Китая. Исследуя "проявления патриотического духа" Цзо в период подготовки и проведения похода, автор оценивает дискуссию Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана по вопросу о целесообразности возвращения Синьцзяна, безоговорочно становясь на сторону Цзо Цзунтана, постулировавшего первичность сухопутной обороны в противовес отстаивавшейся Ли Хунчжаном идеи о первоочередности внимания к укреплению ВМС Китая. Му Юань клеймит цинскую администрацию за колеблющуюся позицию по вопросу о целесообразности "возвращения" Синьцзяна и одобряет Цзо, с самого начала решительно настроенного на проведение завоевания и взявшегося за эту исключительную по трудности задачу вопреки препонам, которые чинили ему представители группировки Ли Хунчжана. Касаясь вопроса о верноподданнических чувствах Цзо Цзунтана к маньчжурскому богдыхану, автор указывает, что Цзо, будучи чиновником до глубины души, в этом плане отражал всю систему отношений в обществе. Опубликованная в 1991 г. в журнале "Синьцзян шэхуэй кэсюэ" рецензия Вэнь Цина на книгу Ван Силуна о военных полях в Синьцзяне, вышедшую годом раньше в Ланьчжоу, снова открывается программной цитатой из Цзо Цзунтана, где он обосновывает свою любимую идею о необходимости держать насмерть границу по Памиру, т.к. это гораздо экономичнее, чем содержать кордоны по восточной границе Синьцзяна, тогда как Юго-восток, по его мнению, всегда был защищен естественными морскими границами. Автор полагает, что это высказывание является ключом для понимания более чем двухтысячелетней истории заинтересованности Китая в Северозападных территориях, совершенно не желая вспоминать, что те же державы, что наводили ужас на Цинский двор своими политическими играми в Синьцзяне, оказались гораздо опаснее именно на восточном побережье Китая. (418). В одной из статей, посвященных интересующему нас вопросу "Об умении Цзо Цзунтана использовать военные силы для возвращения Синьцзяна" (463), ее автор Сюй Юнхань замечает, что возвращение Цзо Цзунтаном Сибэя (Северо-запада) не только являлось высочайшим достижением всей его жизни, но и грандиознейшим военным успехом, достигнутым всей цинской армией в новое время. Статья выдержана в самом триумфальном стиле, в ней воспевается факт разгрома за более чем короткий период менее чем двух лет с апреля 1876 по январь 1878 г. пятидесяти шеститысячной армией Якуб-бека и других противников цинского господства и "освобождение" земель к северу и югу от Тянь-Шаня. Автор полагает, что причины для столь блистательной победы многообразны; помимо всемирной поддержки населения, это еще и в чистом виде военно-стратегические таланты самого Цзо Цзунтана, сумевшего безупречно выбрать направления для военных ударов, не разбрасываться, пытаясь поразить повстанцев одновременно на севере и на юге от Тянь-Шаня, замирившего для начала повстанцев Шэньси и Ганьсу и лишь после, обеспечив свои войска как продовольствием, так и оружием, планомерно начавшего наступление в северном направлении на Урумчи. Необходимо отметить как безусловно положительный момент, что китайская историческая наука, абсолютно не умеряющая восторженного накала в оценке Сичжэна Цзо Цзунтана, постепенно начинает реабилитировать его политического противника Ли Хунчжана, которого совсем недавно клеймили оппортунистом за предложения разрешить мирными дипломатическими путями Илийский кризис и не тратить средства на восстановление цинской власти в Синьцзяне, ограничившись признанием номинального вассалитета. Так, Цай Шихуа в статье "Последние исследования о Ли Хунчжане" (481), резюмируя результаты работы конференции, посвященной вкладу Ли Хунчжана в строительство китайской экономики, уже робко пытается причислить его к лику китайских патриотов, аргументируя это его активностью в построении китайского северного флота, борьбой за инвестиции, из-за которых Ли Хунчжан так страстно оппонировал Цзо Цзунтану. Тем же настроением проникнута статья Чжан Минцзюя "Об идеях Ли Хунчжана в области политических реформ" (497), статья Лу Фана и Сун Дэлина "Ли Хунчжан и агрессивная политика Японии перед Японокитайской войной 1894-95 гг." (434А). Без сомнения, личности Цзо Цзунтана и Ли Хунчжана, как главных действующих лиц трагедии, происшедшей в процессе восстановления власти маньчжуров в Синьцзяне, несомненно, еще получит свою более многостороннюю оценку и в китайской и в отечественной исторической науке, тем более, что именно появление в китайской литературе последних лет заимствованного у Цзо Цзунтана тезиса об "агрессивных устремлениях России" до и после занятия Или делает актуальной задачу подробно проследить по архивным документам истинный взгляд русского правительства на причины, течение и исход "Илийского кризиса". Резюмируя, можно констатировать, что в современной китайской исторической науке пока еще нет тенденции к более объективному осмыслению событий, связанных с историей отношений Китая с Северо-Западным краем. Автор надеется внести свою скромную лепту в исследование названных сюжетов.

Глава I. Истоки представлений о роли Западного края в политической мысли Цинской империи.

Для выяснения мотивов принятия решения о восстановлении власти империи Цин в Джунгарии и Восточном Туркестане после подавления восстаний 1864-1878 гг. необходимо хотя бы вкратце проследить интересы китайской империи в этих районах, начиная в эпохи древней Ханьской империи (221 г. до н. э. - 220 г. н. э.), когда северо-западные земли впервые попали в поле зрения правителей Китая. Во введении уже отмечались общие историко-политические и идеологические посылки, предполагавшие стремление древнего и средневекового Китайского государства к вовлечению сопредельных народов в орбиту своего влияния и удержанию их под своим началом - будь то реальным или, чаще, номинальным. Как уже говорилось, вопрос о заинтересованности правителей Срединной империи в обладании землями, расположенными на территории современного СУАР, а тогдашнего "Си-юя" - "Западного края" в исторической ретроспективе стоит несколько особняком, так как отдаленность и труднодоступность этих районов во многом отличает проблему отношений Китая с Си-юем от его взаимосвязей с другими странами, расположенными близко или непосредственно возле границ собственного "застенного" Китая. По поводу самого термина "Си-юй", в названии не вполне географически детерминированного, Л.А. Боровковой уже подмечалось, что в "Исторических записках" - "Шицзи" "китайского Геродота" - Сыма Цяня (145 /135?/ - 86 г. до н. э.) этот термин еще не появился и употреблен впервые лишь Бань Гу (32-92) в "Хань шу" (142, сс. 56-65). Более полным названием, которым пользовались ханьские китайцы для обозначения земель к северо-западу от собственно Китая, было "Си-юй саньшилю го" ("36 государств Западного края") (См. подробнее 399, с.4). Известный американский синолог М. Россаби считает, что, по крайней мере со II века до нашей эры, Китай был крайне заинтересован в сохранении своего контроля над землями центрально-азиатского пояса и в предотвращении усиления в этой зоне какого-либо иного влияния (611). Эта заинтересованность, по его мнению, выражалась в учреждении военных поселений, почтовых станций, в налаживании отношений с местными правителями, в подозрении посольско-торговых миссий. На деле заинтересованность в контроле над землями Си-юя лишь минимально подтверждалась реальной практикой: военные поселения были более многочисленны и характерны в основном для Ганьсу, а в Кашгарии было буквально два-три вкрапления - то, что сейчас назвали бы изолированными военными базами. Естественно, такие "базы" не могли играть доминирующую "оккупационную" роль. Но даже и в Ганьсу имело место лишь сосуществование китайских гарнизонов с местным некитайским населением, военные поселения выполняли "технические" коммуникационные функции (574; 575). И тем не менее, походы ханьских правителей на запад привели к историческим событиям исключительной важности, имевшим далеко идущие политические, военные и экономические последствия в первую очередь для самого Китая. Земли, располагающиеся на северо-западе от собственно Китая и простирающиеся к северу и к югу от Тянь-шаньского хребта, действительно, находятся в сфере политических интересов Китая более двух тысяч лет. Однако в течение этого времени они лишь иногда, частично и, в целом, без кардинальных общественно-политических и культурных последствий для себя попадали под косвенное влияние китайской империи. В период Хань Китай начал взаимодействовать с территориями Центральной Азии. Эпоха второй (после Цинь (221-206 гг. до н. э.) в истории Китая единой централизованной империи была знаменательна не только подъемом и развитием всесторонней политической деятельности внутри страны, но также и живым интересов к "варварским" ("фань") культурам. Именно, начиная с эпохи Хань, прослеживается своего рода тенденция в отношении Китая к северо-западным землям, подмеченная американским исследователем И. Сю в книге "Подъем современного Китая": "Традиционно установлено, - пишет он, - что Си-юй никогда не был неотъемлемой частью Китая, оставаясь для него пограничной территорией, которой он пытался овладеть, когда был силен и которую неизбежно терял, когда был слаб". (578, р. 73).

1. Династия Хань и Си-юй. (221 г. до н. э.- 220 г. н. э.) В годы правления династии Хань Китай представлял собой огромную цивилизованную для своего времени империю, с которой, несомненно, мало кто мог соперничать в Дальневосточном регионе помимо северных кочевых конгломератов. Экономика этой многовековой оседлой цивилизации базировалась на сельском хозяйстве, но на границах, особенно северных, китайская империя, как и современная ей Римская, сталкивалась с проблемой взаимоотношений с "варварскими", чаще всего, кочевыми, племенами, которые, естественно, не только ничего не знали о необходимости подвергнуться цивилизующему влиянию китайской культуры и контролю со стороны китайского государство, но и сами нападали на оседлых жителей, безусловно, уступавших им в мобильной военной организации (541; 535). Как известно, наиболее успешно противостоял ханьскому Китаю сюннуский мир, кочевья которого простирались от Забайкалья до озера Зайсан на севере, а на юге захватывали пустыню Гоби и отроги (северные) Тянь-Шаня.6 На территории современного СУАР древние китайцы сталкивались с влиянием и противодействием саков, уходивших своими этническими корнями в семиреченские культуры и вместе с тохарами населявших Восточный Туркестан, и усуней, собственно-автохтонов Центральной Азии тюркского происхождения, центром владений которых была Илийская долина. (156, сс. 35-52). Для Китая проблема взаимоотношения с "варварами" впервые встала столь остро именно в ханьской изоляции "варваров" (в первую очередь, северных сюнну) от территорий, на которых уже существовала китайская цивилизация, и привела к возведению фортификационного шедевра древности - системы Великого китайской стены при императоре Цинь Шихуане (221-210 гг. правления до н.э.) в качестве укреплений границы (с сюнну - в первую очередь). В ту же эпоху и Римская империя, пытаясь стабилизировать соотношение сил между своей цивилизацией и европейскими "варварами" (тевтонскими и славянскими племенами), укрепила Рейнско-Дунайскую границу, а в 450-х гг. н. э. вокруг Константинополя (Византия) была возведена Стена Феодосия, даже внешне схожая с китайской.7 Полусимволически отгородившись от "варваров" стеной, ханьцы со временем обнаружили, что это отнюдь не решает всех проблем. Более того, практика показала, что "варвары" были способны к эволюции в социальной, политической и, что было опаснее всего для границ древнего Китая, военной сфере, а со временем находили возможность успешно противостоять китайской пограничной политике. Когда в ханьскую эру китайцы проникли в Си-юй, они впервые встретились не с "варварами"-кочевниками, а с, практически, столь же высокоразвитой сельскохозяйственной и городской цивилизацией, что и их собственная. Как уже говорилось, высокий уровень развития в городах-оазисах Центральной Азии был, помимо прочего, стимулирован контактами с окружающими территориями. С юга на территорию Си-юя цивилизующее воздействие оказывала империя, основанная на Северо-Западе Индии Чандрагуптой Маурья (IV-III вв. до н. э.), его внук, знаменитый Ашока, правивший как раз до начала периода Хань в Китае (сер. III в. до н. э.), впервые сделал буддизм государственной религией. Буддистские миссионеры скоро начали проповедовать это учение в оазисах Центральной Азии, и одним из результатов китайского проникновения в Си-юй было привнесение буддизма в Китай. В оазисах Центральной Азии Китай вовсе не являлся носителем превосходящей культуры, более того, оттуда черпались новые знания, которые, подобно буддийскому вероучению, порой воспринимались в Китае как откровение. Правители Хань представляли Си-юй далеко в нынешней Центральной Азии за северо-западным окончанием Великой стены и по юго-западному краю кочевой "империи" Сюнну. Уже тогда, благодаря своему исключительному географическому положению, этот район становится одной из важнейших стратегических территорий в Азии. В ту пору в маленьких оазисах Восточного Туркестана, со всех сторон окруженных пустынями, либо горами, могли существовать процветающие городаквазиполисы и даже военные союзы на их основе, но серьезные объединительные тенденции воплотились здесь лишь с VIII-IX вв., когда тюрки, действуя извне, создали на территории Кашгарии два централизованных государства - Караханидов и Кочо. Даже если не брать в расчет то, что государства Си-юя были кардинально отличны от застенного Китая по социально-экономическому устройству, они находились столь далеко от Китая, что любые перевозки и связи с ними были неимоверно дорогостоящи, и поэтому даже мечта о вовлечении территории Си-юя в сферу непосредственного влияния китайских администраций была чистой воды утопией, что впрочем, не мешало ханьской империи снаряжать в Северо-Западном направлении посольства и военные походы. Первые военные экспедиции в Западный край предпринял "Воинственный император" У-ди (141-87 гг. до н. э.) в 119 и 108 гг. до н. э., нацелившись на Крорайну - государство, располагавшееся на ключевой территории Юго-востока Кашгарии возле озера Лобнор, где находилась развилка торговых путей, расходившихся далее на Запад. Сверхзадачей походов было ослабление Сюнну и использование оазисов Кашгарии в качестве союзников против них. (132, т. 2, сс. 162-163; 175, с. 25). Наиболее известное путешествие китайского посольства эпохи Хань под руководством Чжан Цяня (192-120 гг. до н. э.), длившееся более десяти лет, имело целью вызвать ответные миссии от владений Центральной и Средней Азии, что, впрочем, вполне согласуется с нормальной дипломатической практикой, если бы только приезд иноземных посольств не квалифицировался как приход представителей "варваров" на поклон Сыну Неба (131, ч. 1, с.245). Вслед за посольствами по дорогам Центральной Азии отправились армии. Ли Гуаньли, милитаристский наследник У-ди, водительствуя "Великой армией" в 104 и 101 гг. до н. э., отправился на Фергану "за лошадьми", как гласит китайская традиция. Неудачные походы не принесли ни территориальных, ни экономических, ни политических выгод Хань, и даже престижу ее послужили меньше, чем прежние посольства, нагруженные дарами. К концу эпохи ранняя Хань и, соответственно, к началу нашей эры под ударами союзников Хань - усуней распалось кочевое государство Сюнну, и военнодипломатическая деятельность китайских эмиссаров оказалась вполне эффективным средством китайского присутствия в Кашгарии. Но вступая в собственный внутриполитический кризис, империя Хань не могла позволить себе активных действий в "далекой окраине" и лишь во втором десятилетии I в. до н. э. китайский эмиссар Поздней Хань Ван Цзюнь предпринял попытки повторить подвиги Чжан Цяня и Чжэн Цзи8 и погиб, потерпев поражение от карашарцев. Лишь более талантливый "военный-дипломат" Бань Чао (32-102) и его сын Бань Юн смогли вновь воплотить в жизнь принцип "И и чжи и" в последней четверти I в. и даже достигли определенных успехов в борьбе против сюнну, впрочем, растеряв все достигнутые завоевания под их ответными ударами к 150-м гг. и вплоть до самого падения Поздней Хань. Говоря о путях и методах взаимодействия ханьского Китая с северо-западными "варварами" нельзя не отметить, что "торговля и экспансия в ханьском Китае столь тесно переплетались, что их трудно было отличить на практике, хотя они, несомненно, несмешиваемы в принципе", - по словам американского исследователя Юй Инши (644, р. 246). На протяжении всего периода Хань эти аспекты внешних сношений Китая с центральноазиатскими странами и народами развивались бок о бок посредством взаимного стимулирования: либо купцы шли по следам завоевателей, либо наоборот (624, р. 247). Работы И. Эчеди и других авторов дают представление о том, что тотальная война китайского государства с кочевниками объяснялась негибкостью китайской бюрократии и являлась продолжением антимеркантилистской внутренней политики, исключавшей чрезмерный интерес китайского государства к торговле с отдаленными странами (552), чему традиционно противостояла частно-купеческая инициатива. Как бы то ни было, монополия центральноазиатских купцов в торговле с Китаем и обладание районом Хэси снимали для Китая необходимость овладения Кашгарией, стратегическая ценность которой в то время была подобна "зеленому винограду" для лисы из известной басни Эзопа. Государства Кашгарии устанавливали с кочевниками более гармоничные отношения, чем Китай. Непосредственные попытки завоевания Кашгарии не могли не кончиться для Китая столь же плачевно, как войны с парфянами, ведомые на рубеже веков Римской империей. По мнению, например, О.В. Зотова, "согдийские" успехи Александра Великого были для Китая недосягаемым "образцом". (211, с. 18). Северо-западные районы, несомненно, интересовали правителей Ханьской империи не только потому, что через эти земли проходил проложенный там в древности от оазиса к оазису караванный путь, постепенно распространившийся на Запад, Юго- и Северо-Запад со многими ответвлениями и ставший со временем Великим шелковым с подключением к нему Китая при У-ди. Даже более жизненной необходимостью для населения ханьского Китая была торговля, в которую в той или иной мере вовлекались сопредельные "варварские" народы. Не будучи инициаторами центральноазиатской торговли, сложившейся задолго до Чжан Цяня и У-ди, китайцы получали от нее массу выгод. Экономический товарообмен при традиционной "даннической" системе имел две основные формы: обмена продуктами, составлявшими "дань" и в ответ "императорскими дарами" и форму обыкновенной торговли, на границах меновой, а на рынках - классической. Общеизвестно, что "варвары" успешно использовали данническую систему для установления и развития торговых связей с Хань и последующими династиями, тогда как китайское правительство, со своей стороны, тратило на "приглашения" послов о "варваров" ко двору и на ответные дары одну треть ежегодного правительственного дохода, что равносильно семи процентам дохода общегосударственного (без учета военных и административных расходов). (644, с. 97). К определенной, хотя и временной выгоде ханьского Китая центральноазиатские военные кампании империи Хань нарушили прежний баланс власти в регионе, что само по себе должно было усилить позиции Срединного государства. После же того, как ханьцами был пройден бассейн реки Тарим, начал осуществляться активный взаимообмен идеями и товарами между территориями Ханьской империи и северо-западными землями. Заинтересованность древней Ханьской империи в северо-западных землях могла проистекать из нескольких причин: "проходной", "транзитный" характер района (место трассы Великого шелкового пути и других важных торговых артерий) вызывал необходимость обеспечить сравнительную безопасность посылки китайских торговых караванов в западные страны и ответного получения товаров из них, ведь ханьский Китай был, несомненно, заинтересован в дозированной торговле с северо-западом, как, впрочем, и с остальными своими соседями. В сфере имперской идеологии было важно поддержание престижа великой державы, обладающей достаточной силой, чтобы делом подкрепить теоретическую схему зависимости "варварских" народов от Китая. И, наконец, влияние в северо-западных землях и союзы с некоторыми местными народами в какой-то мере могло бы ослабить основных противников Хань на севере сюнну. По формулировке В.С. Таскина, борьба между Китаем и его северными соседями, например, племенами гуйфан (совр. северная Шэньси), "восходящая к древним племенным временам, проходит красной нитью через всю древнюю и средневековую историю Китая". (360, с. 148). На практике указанные устремления входили в неизбежное противоречие с истинным потенциалом китайской империи, ибо одолеть сюнну можно было, только завоевав Кашгарию, в свою очередь, ослабив себя затем неизбежным, как показывает вся доцинская история, поражением и потерей этого края; иными словами, ослабить сюнну можно было только соответственно подорвав силы империи, что, в конечном счете, усилило бы сюнну же. Стратегия борьбы с сюнну с опорой на отдаленный Западный край была поучительной, но неразрешимой для ханьского Китая "квадратурой круга". Если же говорить о торговле, то разумнее было ее наладить более регулярным и четким образом в Ганьсу, Шэньси, Шаньси и т.д., что не осуществлялось. Исходя из изложенного, становится ясно, почему уже во времена Ханьской империи в правящих кругах государства не существовало единого мнения о необходимости походов в столь отдаленные и, по мнению многих, не приносящие выгоды районы, как Западный край. Так, древнекитайский историк Бань Гу (32-92) писал в "Ханьшу", что даже по мнению самого императора У-ди, направившего походу в Фергану (Давань) и войны против сюнну, "Западный край" отделен от Китая естественными рубежами не значительном расстоянии. Приобретение его не принесло пользы, отказ /от него/ не принесет ущерба". (132. Т.2, Ч.3, с. 214). Эти колебания У-ди вызваны не только дороговизной военных походов на Северо-запад (132, с.201) и большими потерями живой силы от голода и жажды, которые, по свидетельству, "Цянь Ханьшу" доходили до 80-ти процентов войска (132, с. 206; 243, с. 129). Видимо, император сам сомневался в целесообразности своих военных предприятий. Что до авторов хроники, то они относятся к этим кампаниям с непониманием и осуждением: так, в "Цянь Ханьшу" говорится: "Древние государи... более всего пеклись о благополучном состоянии внутренних владений, нежели внешних. Ныне по воле государя... для людей ненужных истощают людей нужных. Такое расчленение не обещает прочности". (132, сс.181-182). А в 97-й главе "Бэй-ши" сказано еще резче: "Дом Хань не охранял границ, не давая спокойствия подданным, он в отдалении открыл Западный край и через это самое истощил империю свою, какая же польза в том?" (132, с. 241). Вывод, сделанный авторами "Бэй-ши" в целом верен: империя Хань истощила себя амбициозными военными мероприятиями. Интересную интерпретацию спада политической активности китайцев в Си-юе после падения Хань и во времена Трех династий (Сань Го: Вэй (220-265), Шу (221263), У (222-280) приводит "сановник-императорский секретарь" Хань Аньго при обсуждении вопроса о военных действиях против сюнну: во время расцвета Трех династии "варваров" не покорили не из-за недостатка военного величия и силы, а потому, что "отдаленный край и отрезанная от нас земля, не поддающийся управлению народ не стоят того, чтобы обременять из-за них государства центра". (238, с.51).

2. Пэй Цзюй - идеолог взаимоотношений династии Суй с Тюркским каганатом Следующий этап сравнительно активного взаимодействия Китая с северо-западными территориями относится ко времени господства в Китае государства Суй (581-618 гг.). В 581 г., после долгого периода раздробленности, страна снова была объединена императором Ян Цзянем (581-604 гг. правления). Вскоре после воссоединения Китая им были организованы экспедиции против соседей - Вьетнама, Кореи, тугухуней и тюрок. Наученный горьким опытом государств-предшественников Суй - Северного Чжоу и Северного Ци (север Китая), находившихся в свое время в сильной зависимости от Тюркского каганата, который владел тогда большой частью территории Центральной Азии, Ян Цзянь провел против него несколько успешных операций (583-589 гг.). В это время, помимо военно-коммерческих интересов, превалировавших при Хань и явно отошедших на второй план, китайский император преследовал и более насущную цель - избавить страну от иностранного влияния, угрозы и противодействия тюрок. Осуществляя эту задачу, суйские правители успешно воспользовались неустойчивым внутренним положением в каганате, где разразился острый политический кризис и начались междоусобные распри. С помощью умелого дипломатического лавирования и прямых военных действий суйские политики добились распада каганата в 80-х гг. VI в. на два отдельных государства: Восточно-тюркский каганат и Западно-тюркский каганат. Такова вкратце историческая канва военного и политического взаимодействия Суйского государства с тюрками, занимавшими в то время земли к северо-западу от Китая. Какие же причины, по мимо стремления выйти из-под влияния каганата (а зависимость от тюрок была снята только при Тан (618-907), могли толкнуть на эти войны правителей Китая? В первую очередь государство Суй заботилось о том, чтобы отодвинуть от своих границ всех опасных соседей во избежание нового раздела Китая. Вряд ли в эту эпоху Китай мог преследовать в отношении Северо-Запада иные цели, кроме достижения безопасности. Эта задача и была осуществлена после двух успешных походов под началом влиятельного суйского сановника, придворного и полководца Ян Су (конец VI в.) (638), решительно отвергшего традиционную китайскую тактику отражения атак кавалерии противника посредством постановки повозок в каре (солдаты при этом прятались за повозками) и сформировал свои кавалерийские ряды, что собственно, и позволило китайским войскам успешно вести бои с тюрками. Говоря о взаимодействии суйского Китая с северо-западными соседями, необходимо остановиться на роли влиятельного сановника Пэй Цзюя (574-623). Его деятельность пришлась на время правления второго суйского императора Ян Ди (604618 гг. правления). Уроженец современной провинции Шаньси, он занимался при дворе иностранными и "варварскими" делами (638, с. 169-170), в его ведении находились отношения с тюрками и проблемы северо-западных границ вообще. Он разрабатывал и проводил в жизнь военные и дипломатические меры, направленные на контроль за деятельностью тюрков, в чем весьма преуспел. С именем Пэй Цзюя связаны и далеко идущие торговые замыслы в отношении северо-западных территорий. После того, как император Ян-ди вступил на трон, Пэй Цзюй вскоре стал его незаменимым советником по пограничным вопросам и отношениям с неханьскими народами. В рамки его обязанностей входили и поездки на пограничные и торговые пункты, располагавшиеся в районе современной провинции Ганьсу, и сбор там информации об остановке в Центральной Азии. Будучи незаурядным для того времени географом и этнографом, он составил и преподнес императору иллюстрированное описание "Западного края" - "Си-юй туцзи" с картами, в котором давал характеристики приблизительно 34-м "государствам" к западу и северо-западу от Китая и обрисовывал основные торговые пути к "Западному океану". Описание Пэй Цзюя было дополнено подробными картами. К сожалению, работа не дошла до нашего времени (10). Биография Пэй Цзюя, а также предисловие к его несохранившейся книге содержатся в "Суй-шу" ("История /династии/ Суй"). (10, т.22, цз.67). Пэй Цзюй рекомендовал использовать преимущественно невоенные методы (конкретно - могущество и престиж Китая) для привлечения под власть Суй как можно большего количества описанных им народом, ратовал, как минимум, за побуждение из присылать посольства, что традиционно являлось формой торговли некитайских народов со Срединным государством. Помимо этого Пэй Цзюй высказывался за размещение гарнизонов и закладку торговых городов вдоль китайских границ и за их пределами, настаивал на подчинении определенных этнических групп. Например, в 608 г. земля туюйхуней у югу от Ганьсуйского коридора была занята войсками Суй, поделена на административные единицы и колонизирована китайцами, "осужденными за незначительные преступления" и приговоренными за них к ссылке. (638, с.200). (Кстати, заселение завоеванных земель на Северо-Западе помимо простых крестьян преступниками практиковалось и в дальнейшем, в частности, уже при Цин, после завоевания Джунгарии и Восточного Туркестана, благодаря чему нынешний Синьцзян традиционно считался чем-то вроде российской Сибири). Остается неизвестным, был ли именно Пэй Цзюй тем, кто посоветовал императору осуществить захват территорий в Центральной Азии, или же Ян-ди решился на них без посторонней подсказки. Однако Сыма Гуан в "Цзычжи тундянь" ("Всеобщем зерцале, управлению помогающем") говорит, что в 607 г. Ян-ди, наслушавшись Пэй Цзюя, вдруг начал мечтать о повторении подвигов Цинь Шихуана и ханьского У-ди и о завоевании всей Центральной Азии. (35, цз. 95, 32350). Мы видим, что мотив преемственности в стремлении влиять на государства к северозападу от Китая являлся дополнительным стимулом для сильных китайских императоров думать о контроле над Западным краем. Этот мотив сохранил свое значение и в XVIII-XIX вв. Во времена Суй мы также находим полярные точки зрения на проблемы взаимоотношений с центрально-азиатскими странами. Примечательно, что, как и в ханьские времена, их высказывает историк-летописец, автор "Цзычжи тундянь" Сыма Гуан. (35, цз.95). Он пишет о том, что ослабление Срединного государства и, таким образом, его последующий развал, произошли из-за "сладких песен Пэй Цзюя" (35, цз. 95, 3236). В этом утверждении, несомненно, есть доля истины. Как и при Хань, Си-юй рисуется своеобразной "прорвой", вбирающей без остатка экономические и военные ресурсы застенного Китая. Некоторые успехи Суй в войнах против тюрок не получили дальнейшего политического развития, так как вскоре после этого суйский Китай потерпел поражение в войне с корейским государством Когур? и был значительно ослаблен этим проигрышем. Точно также талантливый и могущественный император Византии Юстиниан I (527-565 гг. правления) едва не погубил Восточную империю, разорившись на походах, имевших целью восстановление Великой Римской империи в прежних границах. Эпохи Пэй Цзюя и Юстиниана разделяют всего несколько десятилетий, но в обоих случаях имперские амбиции оказались неадекватны времени и месту их приложения на практике.

3. ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ТАНСКОГО КИТАЯ С ЗАПАДНЫМ КРАЕМ (618-907). В 618 г. династия Суй пала, уступив место сильной Танской династии, одному из наиболее могущественных и преуспевших государств в истории Китая. Приход к власти Тан повлек за собой укрепление сильной централизованной императорской власти и военной мощи Китая. Внутреннее положение в стране нормализовалось, сельское хозяйство, торговля и ремесло пол учили надлежащее развитие, значительно пополнились материальные ресурсы государства. Свои отношения с "варварами" танское государство перестало строить на вере в незыблемость границ по Великой стене, подводивших надежды не безопасность Китая еще с ханьских времен, и китайские политики стали делать больший упор на дипломатическое и политическое маневрирование. Территории современного СУАР во времена господства в Китае Тан продолжали занимать промежуточное положение между китайской, индийской и арабской сферами влияния, ведь в культуре Си-юя индийские, иранские и ближневосточные элементы традиционно были сильнее, чем влияние Китая. В это время продолжалась и укреплялась традиция активного товарообмена по торговым артериям, проложенным в Восточном Туркестане еще в древности. К IX веку общины центрально-азиатских купцов были основаны в Сиани, Лояне, в долине Хуанхэ, в Янчжоу на Янцзы и даже в Кантоне на южной границе Китая (537). Помимо экзотических товаров и материалов купцы привозили с собой практику многих религий - манихейства, буддизма и ислама (409, с. 254). Со стороны Китая, в свою очередь, имела свое продолжение и развитие традиция паломничества через Центральную Азию к центрам буддийского вероучения. Вспомним китайского пилигрима, Танского священника Сюань Цзана, героя "Сиюй цзи" ("Путешествия на Запад"), известного даже российским школьникам, благодаря его спутникам - царю обезьян Сунь Укуну, Чжу Бацзе и Ша Хэшану. Подобные передвижения несли в оазисы Центральной Азии определенное распространение китайского влияния. Когда реальный Сюань Цзан в середине VII века отправился на восток от оазиса Комул, его сопровождали всего лишь три китайских монаха, как и в книге, а через 100 лет в монастырских общинах Кучара, Кашгара и Хотана было, по свидетельству Шаванна и Стейна, уже много китайцев, и одной из сфер их деятельности было оказание ростовщических услуг местному населению (536, с. 206; 628, т.2, с. 527). Именно при Тан Китай, действительно, завоевал два кашгарских оазиса - Комул и Турфан. История взаимодействия танского Китая с государствами, располагавшимися на северо-западных территориях весьма богата событиями и вызывает к себе широкий интерес отечественных и зарубежных исследователей. В российской синологии следует отметить труды А.Г. Малявкина, занимающегося детальным исследованием указанных сюжетов (282-285) и Л.А. Боровковой, опубликовавшей ряд работ на эту тему (140). Обрисуем вкратце историческую канву событий в рамках взаимодействия танского Китая с государствами и народами Центральной Азии, чтобы сделать выводы о причинах, толкавших Китай на завоевание определенных центров Восточного Туркестана в этот период. Подобно своей предшественнице, династии Суй, танская династия начала свое существование с однозначно позорной для Китая политической зависимости от Тюркского каганата. Однако благодаря гибкой внутренней и внешней политике двух первых танских императоров - Гао Цзу (Ли Юань, 618-627 гг. правления) и Тайцзуна (Ли Шиминь, 627-649 гг. правления), государство быстро набрало силу и к сороковым годам седьмого века даже смогло перейти от обороны к экспансии. Наиболее важными деяниями в этой связи были победа над восточными тюрками в 630 г. и завоевание в 640 г. оазисного государства Гаочан, расположенного в Турфанской котловине. Победе над восточными тюрками предшествовало заключение династийного брака с каганом западных тюрок Тон Ябгу (618-630), т.к. танская правительственная верхушка готовилась тогда к решительной борьбе с Восточно-тюркским каганатом, во главе с каганом Сели. (284, с. 112). Военный успех китайских войск в 630 г. был предварен рядом серьезных столкновений восточных тюрок с войсками сеяньтоуйгурской коалиции, в результате чего тюрки были вынуждены отойти к южным границам Китая, где и были разгромлены танской армией. Таким образом, Восточно-тюркский каганат, граничивший с танским государством, прекратил свое существование. В результате этих внешнеполитических операций Китай не только укрепил свое положение, но и стал близок к осуществлению своей давнишней цели - контролю над перевалочными пунктами Великого шелкового пути, этой важнейшей торговой артерии, соединявшей Запад и Восток со времен глубокой древности. В последующее время танские стратеги спланировали и осуществили еще одно столкновение между тюрками и сеяньто, но, на этот раз, выступили на стороне тюрок и, таким образом, совместными усилиями ликвидировали зарождавшееся кочевое государство. (284, с.113, 114). Через десять лет после разгрома восточных тюрок второй танский император Тай Цзун взялся за военные действия против независимого государства Гаочан, располагавшегося в одном из наиболее важных районов Центральной Азии Турфанской котловине. В конце 640 г. это государство было уничтожено, и на его территории вскоре было создано наместничество (духуфу) Аньси ("Умиротворенный Запад"). Территория бывшего государства Гаочан была использована танскими правителями для подчинения района Бешбалыка на северных склонах восточной оконечности Тянь-Шаня. (597, с. 115). После 640 г. экспансия Танского государства во всех направлениях достигает небывалых масштабов. В 647 г. был совершен успешный поход в Восточный Туркестан, а через десять лет танским войскам под предводительством Су Динфана удалось разрушить Западно-тюркский каганат. Борьба с тюрками отнюдь не закончилась разгромом Восточного и Западного тюркских каганатов, т.к. власть танского государства распространилась лишь на те части их территорий, где были учреждены гарнизоны и создан танский административный аппарат. Таны "учредили" на остальных землях обоих каганатов, охватывавших обширные степные, полустепные и пустынные пространства, различные административно-территориальные единицы и "назначили" должностных лиц. "Новые" административные единицы, однако, обычно совпадали с границами расселения тех или иных родоплеменных групп, а новыми должностными лицами являлись вожди племен, находившиеся лишь в номинальной вассальной зависимости от империи Тан. (284, с. 200). Тем не менее, как резонно замечает А. С. Мартынов, "распространение китайского влияния от Кореи до Ирана, и от тюркских степей до Вьетнама, бесспорно, представляет собой, наряду с историей халифата, наиболее важный феномен в... истории Азии VII века, еще ожидающий своего специального исследования". (295, с. 136). Совершенно естественно, что в рамках китайской исторической традиции военно-политическая экспансия сопровождалась активной идеологической работой, направленной на преувеличение достигнутых успехов. Первым прокомментировал события своего времени, дав им оценку, второй император Тан - Тайцзун (Ли Шиминь). В "Синь Таншу" ("Новой истории /династии/ Тан") содержатся два приводимых ниже отрывка на эту тему. Бросается в глаза то, что для первых императоров Тан, в отличие как от их предшественников, так и преемников (да и императоров других династий), сравнение Тан с древними, считавшимися всегда эталонными, правлениями, было не в пользу древности. У танских авторов присутствует идея о том, что "классическая древность" - это не более чем реальное историческое прошлое, которое рассматривается как период менее совершенный, чем современная императору эпоха. В "Синь Таншу" говорится: "В древности, объединяя Поднебесную, лишь Циньский Шихуан и Ханьский У-ди смогли добиться победы над варварами четырех стран света. Я же, подняв меч длиною в три чи, утвердил порядок в пределах четырех морей (т.е. повсеместно - Д.Д.), а далекие варвары сами пришли и покорились". (295, с. 137; 29, цз. 221 (1), 1698). А вот как прокомментировал Ли Шиминь прибытие многочисленных дипломатических миссий к танскому двору: "Вначале, когда я только занял престол, некоторые /советники/ говорили мне, Сыну Неба, что надо обнажить оружие и покорить варваров четырех сторон. И лишь один Вэй Чжэн уговаривал меня полагаться на мирные методы и благую силу дэ в установлении мира в царстве Ся (Китае - Д.Д.). /Он полагал, что/ когда в царстве Ся мир, то дальние люди покоряются /сами собой/. И вот нынче Поднебесная в великом покое, а потому вожди и старшины варваров четырех сторон явились /ко двору/ с подношениями" (29, цз. 222 (1), 1690). В этих рассуждениях Ли Шиминя проглядывают две наиболее важные для политической доктрины этих лет темы - тема превосходства династии Тан над предшествующими всекитайскими империями и тема добровольного подчинения окружающих народов. Несомненно, что сколь бы полно ни удовлетворяли подобные спекуляции танских историографов тогдашние власти, они не в очень большой мере отражают историю устремлений Тан как на Северо-Западе, так и вообще за пределами собственно Китая. Так, например, проблема статуса протекторатов-наместничеств духуфу является, пожалуй, основной для понимания степени истинного вовлечения тюркских владений эпохи Тан в Центральной Азии в мироустроительный круг китайской власти. Не ставя здесь задачи исследования этого вопроса, отметим, что административный институт духуфу создавался китайскими властителями в пограничных областях Китая при условии активизации внешнеполитических действий в этих районах. Основной целью, которой руководствовалось танское правительство при создании наместничеств, были нужды борьбы против выступлений тех или иных племен, а порой и объединений этих племен, направленных на предотвращение попыток танских властей закрепить свое влияние в регионе. Первым хронологически было создание объединенного духуфу Аньси, вобравшего прежние таримские владения, с центром в Кучаре (ок. 640 г.). В начале своего существования, оно было направлено на противодействие Западно-тюркскому каганату, помощью армии которого неоднократно пользовались кашгарские оазисные города-государства в своей борьбе с Тан. На следующем этапе главным противником, которому противостояло Аньси, стал Тибет, который, подобно Танскому правительству, ставил своей целью установление контроля над важнейшими торговыми путями региона. На территории нынешней Джунгарии гораздо позже, в 702 г. образовалось другое духуфу - Бэйтин, с центром в Бешбалыке. Бэйтин появился на политической карте, когда наместничество Аньси, связанное по рукам и ногам ожесточенной борьбой с Тибетом, государствами Кашгарии и отдельными племенами, уже было не в состоянии влиять на события, имевшие место в Джунгарии. Задачи, стоявшие перед бэйтинским наместничеством состояли в борьбе с тюргешами и подавлении выступлений западных тюрок. В середине VII века, по сведениям, приводимым Шаванном (537), Боровковой (140) и Малявкиным (284) в кочевьях тюрок существовали еще два духуфу - Куньлин и Мэнчи, духу (правители) которых были тюркскими каганами, якобы "назначенными" Тан. Вероятно, перед нами пример одного из наиболее удачных способов сосуществования вполне самостоятельных территорий с политически амбициозным соседом-Китаем, мирившимся со своим, практически, всего лишь номинальным присутствием на землях соперника. В то время обстановка на территории современного СУАР была весьма запутанной. Как известно, здесь сталкивались не только интересы Танов и местных городов-государств и отдельных кочевых народов, но и шла борьба с другой мощной силой - Тибетским государством, преследовавшим сходные с Танами цели. (283, с.10). Единственным выходом для местных квазиполисов на территории Кашгарии было политическое лавирование; зачастую, для успешной борьбы с Китаем, они прибегали к помощи Тибета. В Джунгарии обстановка была еще более осложнена борьбой за власть на территории развалившегося Западно-тюркского каганата. Эта междоусобная борьба значительно запутывалась участием в ней под чинившихся Танам правителей, с помощью которых китайские власти намеревались закрепиться на землях Западнотюркского каганата. В 692 г. войскам Тан удалось преодолеть сопротивление тибетцев и восстановить свои гарнизоны на территории Кашгарии. Однако эти успехи не могли водворить спокойствия в районе. (285). В начале VIII в. положение танского государства резко ухудшилось. Основной причиной этого было усиление второго каганата Восточных тюрок, который вел упорную борьбу с танским государством, а также со своими соседями на западе. Соответственно, все усилия танского Китая были направлены на отражение атак Каганата, войска которого приникали даже в район Великой китайской стены, а на западе вели успешную борьбу с союзниками танского государства. Еще одним серьезным противником Танского Китая был Тибет. На протяжении многих десятилетий правители Тибета предпринимали активные попытки оказывать давление на оазисы Кашгарии и территорию Ганьсуйского коридора. (284). Война с Тибетом шла с переменным успехом, т.к. на территории Джунгарии и Кашгарии постоянно шли междоусобные войны между городами-государствами, которые временами пытались ограничить рост влияния танских властей, а в идеале и вовсе выбыть из их зависимости. Противостояли Танам и войска Тюргешей, занятых в то время созданием и укреплением своего государства. Это племя воевало с тюрками на востоке, с арабами на западе и временами совершало походы в Кашгарию (в 708 г., например, они заняли Аньси). Наместничество в Аньси играло весьма значительную роль в борьбе с тибетцами в Кашгарии. Несмотря на все усилия танских войск, Тибет присоединил к своим владениям значительные территории на востоке Кашгарии (в древности на них жили цяны). (597). В VIII в. позиции Тан в Центральной Азии не укрепились. Война с Тибетом продолжалась несколько десятков лет, то затихая, то разгораясь. В начале VIII в. союзниками тибетцев стали арабы и, несмотря на проведенные Тан в 722-724 гг. походы с целью разъединить союзников, этот ход не дал ожидаемых результатов. В 730 г. Тибет и Танское государство заключили мирный договор. (135, сс. 55-57). За мирным договором последовал захват тибетцами ряда важных областей на подступах к Кашгарии, и в середине VIII в. обстановка в Центральной Азии сложилась уже совсем не в пользу Китая. Тибетское государство достигло пика своего могущества, арабы закрепились в Средней Азии, а не обломках Восточнотюркского каганата был создан Уйгурский каганат, еще более могущественное кочевое государство, почти сто лет господствовавшее в Центральной Азии (780-845 гг.). Поэтому неудивительно, что после мятежа Ань Лушаня, подорвавшего изнутри стабильность Танского государства и подавленного с уйгурской помощью (597), тибетцы уже полностью ликвидировали господство Тан в Кашгарии, а уйгуры стали контролировать гарнизоны наместничеств Аньси и Бэйтин. Последняя попытка Тан закрепиться в Центральной Азии была предпринята в 748 г., когда не запад был снаряжение поход под началом Гао Сяньчжи. Вначале разноплеменная армия добилась-таки некоторых успехов, подчинив себе мелкие владения Тянь-шаньского района, но в 751 г. она была наголову разбита войсками Арабского халифата у реки Талас (Тараз). На этом военная история династии Тан в Центральной Азии заканчивается. Взаимодействие танского Китая с государствами и народами Центральной Азии происходило на гораздо более бурном политическом фоне, чем во времена Хань или Суй. Однако внешняя историческая канва никоим образом не затемняем глубинные причины, снова и снова толкавшие теперь уже правителей танской династии на мысли об усилении влияния в северо-западных землях. Эти мотивы во многом остаются теми же, что и раньше: налицо было стремление обезопасить границы собственно Китая от посягательств кочевых народов (при Тан это были, главным образом, тюрки и уйгуры) и политическое соперничество и войны с Тибетом за влияние в Центральной Азии. Желание контролировать торговлю по Великому шелковому пути и с оазисами Тянь-шаньского региона не ослабевало, а было по прежнему насущным. Как и во времена всех остальных достаточно сильных централизованных государств на территории Китая, танские императоры, добившись усиления страны изнутри, были готовы расширить ее пределы, в частности, в северо-западном направлении. Немаловажным фактором, как всегда являлось дипломатическое и политическое маневрирование в рамках уже упоминавшегося принципа "руками варваров усмирять варваров". Умело союзничая то с одними, то с другими, танский Китай временами добивался укрепления своих ПОЗИЦИЙ В Центральной Азии, но к концу правления династии отступил перед объединенными силами тибетцев и тюрок-карлуков. При Тан не была утрачена традиция сельскохозяйственных военных поселений вдоль Великого шелкового пути, подкрепленная созданием духуфу. Эта практика говорит о стремлении китайских властей хотя бы точечно, спорадически, но укрепиться в этом районе, выдает долгосрочность планов в отношении Центральной Азии - ключевому торговому и политическому району на пути между западом и востоком, однако после завоевания в конце 80-х гг. VIII в. Тибетом Бэйтина и Аньси, даже эти форпосты Тан утратили свое значение. Ко времени Тан уже вполне ясно вырисовывается стратегическая ценность политического влияния на Джунгарию и Кашгарию: владеющее этим районом государство держит в руках нити всех политических событий и взаимодействий в Центральной Азии и сопредельных ей районах Азии вообще; вероятнее всего, что эти земли виделись танским (так же как и ханьским) политикам своеобразным опорным пунктом для организации походов в направлении, в первую очередь, нынешней Средней Азии.

4. ЧИНГИЗИДЫ В СИ-ЮЕ. ОБЩИЙ ИТОГ ДОЦИНСКИХ СВЯЗЕЙ КИТАЯ С ЗАПАДНЫМ КРАЕМ. После Тан, во времена "У дай, ши го" ("Пяти династий, десяти государств", 907-960) и в течение IX-XII вв. влияние Китая на ход дел в Центральной Азии было сведено на нет, т.к. распавшаяся империя ослабла, а на развитие событий в Западном крае в это время гораздо большее влияние оказывало государство тангутов Си-Ся, тибетцы, кидани и другие народы. Единое китайское государство Сун (960-1279), наследовавшее Тан в Китае, было одним из сильнейших в Восточной Азии, но, в отличие от Тан, не претендовало на господство в Центральной Азии и насаждение там китайского миропорядка. Начало XIII в. стало переломным моментом в истории всей Центральной Азии, т.к. в это время консолидированные под эгидой Чингисхана монгольские племена вступили на путь войны. Закончило свое существование тангутское государство СиСя, находившееся к северо-востоку от внутреннего Китая, почти полностью было вырезано его население. (270). Подчинились монголам народы, населявшие территории между рекой Селенга и Енисеем, были покорены киргизы. Монголы не номинально, а фактически претендовали на универсальную власть и вообще не собирались терпеть одновременно со своим государством неподчиненные народы. Вероятно, нет смысла отдельно останавливаться на различиях между китайскими и монгольскими правителями Китая, отметим лишь, что прочная феодальная база, на которую опирались китайские империи и переходный период от кочевого скотоводческого общества к оседлости, характерный для монголов того времени порождали несхожесть целей, методов и последствий завоеваний. Уйгурское княжество Кочо первым в Центральной Азии подчинилось монголам. Еще в 1218 г. оно попало под их влияние, а после было присоединено к империи Чингисхана практически без сопротивления. Помощь уйгуров монголам была весьма велика. Вследствие их мирного сотрудничества с Чингисханом, они занимали политически преимущественное положение среди подчиненных монголам государств. Чингисхан даже называл уйгурского идикута (правителя) своим пятым сыном (228). Известно, что в политическом отношении "Сэму" - "цветноглазые" (немонголы) имели определенный служилый статус в государстве и, как таковые, уйгуры обладали некоторыми выгодами от своих тесных связей с монголами, но и монголы получали от этой "дружбы" немало (228). Уйгуры не только платили высокие налоги, выставляли дозор на путевых станциях, но и служили в монгольской армии, и были полезны своими административными и деловыми качествами. Монголы приняли для своего делопроизводства уйгурское письмо, а монгольские ханы и знать нередко брали уйгуров воспитателями для своих сыновей. В 1271 г. потомок Чингисхана Хубилай был провозглашен в Китае императором новой всекитайской династии Юань, объединявшей Северный Китай, часть Центрального и Монголию. Юаньский Китай, наследуя традициям Хань и Тан, также попытался распространить свои завоевания и на северо-западные земли. Подобно этим прецедентам, на пути осуществления этих попыток встали реальные трудности: так войска Хубилая потерпели поражение в Семиреченском походе, и подчинявшиеся Китаю военные поселения в Кочо были ликвидированы (211, с. 58). В конце XIII века уйгурские идикуты Кочо еще платили дань монголам и присылали в Пекин сыновей в качестве заложников, а с 40-х гг. XIV в. Княжество и вовсе переподчинилось среднеазиатским владетелям Чагатаидам (211; с. 59). Б. П. Гуревич справедливо замечает, что завоевания Хубилая, подобно другим монгольским ханам, его предшественникам, нельзя рассматривать как восстановление древней и средневековой империи времен династий Хань и Тан, "ибо Китай и сам в этот период находился под чужеземным владычеством, а китайский народ был лишь одной из первых жертв захватчиков". (184, с. 5; 404).уревича (209; 184). В своей монографии И.Я. Златкин вскрыл корни конфликта Галдана с Цинами, не сводя его лишь к особенностям его характера, личным симпатиям, антипатиям и взаимоотношениям с тем или иным монгольским правителем в качестве причины драматических событий, обусловивших войну 1688 г. и включение Халхи (Северной Монголии) в состав Цинской империи. (209 с. 157). И действительно, Галдан был не столько инициатором этих событий, сколько человеком, воплощавшим планы и замыслы других, много более значительных сил, стремившихся к созданию объединенного монгольского государства, в идеале, независимого от цинского Китая. Это гипотетическое государственное образование должно было объединить все или большинство районов, населенных людьми, говорящими на монгольском языке и исповедавшими ламаизм, а также Восточный Туркестан. Центр этих сил находился в Лхасе, среди ближайшего окружения далайламы. Основным препятствием на пути осуществления этих планов была, несомненно, Цинская империя, а нехалхаские феодалы. Представляется, что во времена Канси цинский Китай был еще не в состоянии претендовать на доминирование в Центрально-азиатском регионе, но и, а то же время, не желал допускать, чтобы на таковое претендовал его соперник, тем более, вознамерившийся создать крупное государственное объединение, сцементированное на этнической и религиозной основе. Переходя к интересующим нас проблемам времен цинского императора Цяньлуна, осуществившего захват Джунгарии и Восточного Туркестана, необходимо отметить, что попытка найти в официальных цинских источниках указания на истинные цели и мотивы той или иной маньчжурской экспансии, практически, обречены на провал. Имперские традиции, в рамках которых все сопредельные (равно как и более отдаленные) народы рассматривались как зависимые от Китая, оставались незыблемыми и при Цин. Так, например, в официальной истории династии Мин, "Мин ши", мы читаем, что причиной походов императора Юнлэ (Чэньцзу, 1403-1425 гг. правления) в центральноазиатские районы (а он отправлялся через Гоби пять раз) было намерение, чтобы "ни одно из десяти тысяч государств в отдаленных землях не осталось не покоренным". (56, 332: 18, лл. 8, 9). Другими словами, по выражению американского синолога Фэйрбэнка, император всеми силами пытался "включить весь мыслимый мир в рамки китайского даннического порядка вещей" (610, с. 332). Как указывалось во введении, и в отечественной, и в зарубежной науке имеется достаточно обширная литература о событиях, связанных с завоеванием Джунгарии и Восточного Туркестана. Что же касается вопросов, более близких к нашей теме, то для работ авторов, занимавшихся проблемами колонизации Китаем Синьцзяна и в той или иной мере затрагивавших вопрос о причинах, толкнувших Цинов на это завоевание, в основном характерен фрагментарно-прикладной подход к этой проблеме. Специального исследования, посвященного интересующей нас теме пока нет. На наш взгляд, столь серьезные события, как завоевание, колонизация и восстановление власти в столь отдаленном от центра районе как Си-юй не могут иметь своей причиной один фактор - либо лишь стремление "умиротворить" (читай усмирить) беспокойных соседей, погрязших в междоусобицах (красная нить цинского официального обоснования экспансии), - либо проводиться ради решения проблемы аграрного перенаселения внутреннего Китая (ниже этот вопрос будет рассмотрен отдельно и подробнее), либо какую-нибудь еще единственную причину. Тем не менее, для формулирования комплексных выводов по этой проблеме, рассмотрим взгляды на нее, начиная с самой цинской эпохи. Цинские документы объясняют мотивы продвижения и экспансии на Северо-Запад в едином ключе: так, в одном из указов императора Цяньлуна 1762 г. в связи с завершением военных действий в Туркестане на этот счет говорится: "Военные походы императоров Канси и Юнчжэна вызывались частыми нападениями ойратов на Халху и Тибет". (34, цз. 2, л. 5). Однако, даже допуская, что император, действительно, считал безопасность Халхи и Тибета неотделимой от безопасности собственно Китая (вслед за ним это мнение разделяли и некоторые исследователи маньчжурского завоевания Джунгарии и Кашгарии), представляется, что попытка раз и навсегда обезопасить свои границы путем присоединения тех государств и народов, которые создавали напряженную ситуацию в пограничных районах, хотя и довольно популярная, если вспомнить историю большинства империй, лишь переносит проблемы извне - вовнутрь, что и произошло в Цинском Китае XIX в., когда разразились мусульманские восстания уже покоренных народов Си-юя. Если бы проблема заключалась лишь в том, чтобы "успокоить границы", Китай мог бы и там воздвигнуть новую Стену, на этот раз не материальную, а военноадминистративную. Этого было бы вполне достаточно, чтобы оградить страну от смут во внешних территориях, тем более, не затрагивавших почти внутренний Китай, что и явствует из источника: "В прежние времена джунгары не жили в мире, грабя и притесняя монголов (подчеркнуто мной - Д.Д.). Со времен Галдана джунгары устраивали набеги, вторгались в Халху и Тибет. Вследствие этого мой дед и отец (Канси и Юнчжэн - Д.Д.) не жалели средств, в течение нескольких десятков лет неоднократно посылали войска на усмирение их. Тревожась, я полагал, что /в силу/ дикости их трудно умиротворить. Они любили драться и грабить друг друга. "Когда чэрэны со своими подданными подчинились нам, -- продолжает источник, - Я (Цяньлун - Д.Д.), использовав этот случай, специально отобрал и послал войска для уничтожения закоренелых мятежников. Армия наша обладала несокрушимой силой. И не прошло одного-двух лет, как мятеж был подавлен и границы умиротворены. Желая мирным путем управлять этим народом (ойратами Д.Д.), предоставил им спокойную жизнь. Однако им не суждено было добиться этого счастья, и судьба обрекла их на гибель. Они вновь возмутились. Поэтому снова послал особую армию для умиротворения их и усмирения Или..." (34, цз. 2, л. 6). Далее составитель "Циньдин Синьцзян шилюэ" Сун Юнь продолжает: "Канси считал Халху нашей окраиной. Если ее не защитить, чтобы предоставить возможность спокойно пасти скот в пограничных с Монголией районах, то это вредно отразится на жизни Монголии. И вот решил отправить войска". (34, цз.2, л.7).