Судьбы

Глава 12

Париж

Из отеля «Конкордия» — трехэтажного каменного строения с арочными окнами и столетним флагом, развевающимся на парижском ветру, открывался великолепный вид на Эйфелеву башню. В отеле обычно останавливались люди, которых зачастую можно было найти в европейском справочнике «Кто есть кто».

Уэйн направлялся к «Конкордии», неся в кармане пиджака документ об окончании Сорбонны. Он сдал все экзамены, попав в два процента лучших студентов. Теперь оставалась только церемония окончания, на которой родители будут пить шампанское, разговаривать с лекторами и заезжими знаменитостями и с удовлетворением поглядывать на своих смущенных отпрысков.

Однако Уэйн знал, что ни Вольфганг, ни Марлен на официальную церемонию не явятся. Поэтому на душе у него было не так легко и беззаботно, как у большинства других выпускников, которые сейчас собирались в кафе «Чат» на шумную вечеринку. Это кафе с темными прокуренными залами, плохим красным вином, хриплой певичкой и сырыми стенами никогда не нравилось Уэйну. Но, следуя своему решению не портить ни с кем отношения, он частенько захаживал туда с группой из пяти-шести студентов, чтобы обсудить современную французскую политику, последнего художника, произведшего фурор, и, разумеется, подвиги Алена Делона и Роми Шнайдер.

Но сегодня у него была другая, очень важная цель.

Швейцар в красной с золотом ливрее распахнул перед ним двойную арочную дверь, одновременно уважительно поднеся руку к фуражке. Гостиницу часто навещали члены королевских семей, и никогда нельзя быть уверенным, что молодой человек в обычной одежде, входящий в отель, на самом деле не заморский принц. К тому же Уэйн, одетый в синий костюм, держался по-королевски. Его появление в холле с высоким, разрисованным потолком, где за конторкой красного дерева сидело несколько служащих, заставило по меньшей мере шестерых женщин повернуть головы в его сторону.

Хрустальные люстры освещали круглый холл, на полу лежал восточный ковер XVIII века. По углам разместились юкки, а в подвешенных корзинах — орхидеи и другие цветы, наполнявшие воздух своим ароматом. Пробили старинные часы. Он быстро направился к конторке, где хорошенькая блондинка поспешно выпрямила спину и выпятила грудь, обтянутую бледно-голубой формой. Но за несколько футов до конторки Уэйн помедлил, заметив что-то золотистое в телефонной будке, находящейся в углу холла. То была старинная будка из тика, закрытая, с единственным окном на уровне лица, чтобы видеть, занята она или нет. Уэйн изменил направление и остановил взгляд на женщине в будке. Ее длинные волосы отливали золотом, она держала трубку и смеялась. У нее был высокий лоб, аристократический нос и манеры представительницы высшего класса, чему способствовал костюм от Балмена. Ни секунды не колеблясь, он открыл дверь будки и зашел. Она не успела обернуться, как он уже закрыл дверь, забрал у нее телефонную трубку и положил на рычаг, оборвав звучавший в трубке молодой женский голос. Блондинка сделала попытку повернуться. Но будка была слишком маленькой и тесной для двоих, к тому же руки Уэйна держали ее, заставляя смотреть в стену. Затем они скользнули ей на плечи, потом коснулись пышной груди и остановились на плоском животе.

Блондинка ахнула, ее голова откинулась назад ему на грудь, волосы рассыпались по его плечам, обтянутым пиджаком от Кардена. Он медленно наклонился и поцеловал ее за ухом.

— Туанетта, откуда ты знаешь, что я не какой-нибудь похотливый коридорный? — прошептал он, опуская руку и подтягивая юбку вверх, на бедра. В жаркую погоду она не носила колготок. Его пальцы начали медленно, круговыми движениями ласкать мягкую кожу.

Антуанетта Монтиньи, старшая дочь графа де Монтиньи, главы одной из старейших семей Нормандии, самодовольно улыбнулась.

— А я и не знаю, — промурлыкала она, задыхаясь, потому что его пальцы уже заползли под трусики персикового цвета и начали ласкать пушистый кустик. — И вообще, здесь все коридорные очень даже ничего.

Уэйн улыбнулся, но глаза оставались мрачными, и он больно укусил ее за ухо. Он встретил Туанетту на вечеринке в доме одной из самых богатых пар Франции. Он быстро проконсультировался с приятелем и узнал, кто такая та прелестная блондинка, которая безбожно флиртует с официантом, разносящим вино. Туанетта Монтиньи, наследница миллионов, имеющая титул и безупречное происхождение, как нельзя лучше подходила ему в жены.

Выбранная им тактика заключалась в том, что он наблюдал за ней, не сводил с нее глаз, а когда они встречались взглядами, иронично улыбался и отворачивался. Он так и не подошел к ней почти до самого конца вечеринки, хотя она явно ждала этого, насмешливо наблюдая, как он танцует со второй по красоте девушкой в комнате — парижской моделью, дочерью итальянского графа. Но Уэйн удивил ее, поразил до глубины души тем, что и ушел с итальянкой, даже не взглянув в ее сторону. Во второй раз они встретились на открытии галереи, и Туанетта взяла дело в свои руки. Она затащила его в свою машину и заехала в узенькую, пустынную улочку, где они предались бурной любви, которой не помешала даже теснота. Уэйн давно понял, что французы далеко не такие романтики, какими кажутся остальному миру. В постели у Туанетты перебывало несчетное число мужчин, но, если речь шла о замужестве, в расчет принимались совсем другие соображения. Когда во время охоты в долине Нуар он познакомился с ее отцом, тот отнесся к нему так пренебрежительно, что у Уэйна даже голова заболела. Ему ясно дали понять, что, хоть он и вполне презентабелен, а его семья достаточно богата, в смысле родословной он оставляет желать много лучшего. Семейная история Д'Арвиллей была довольно туманной, если не сказать больше, а американские иммигранты, вернувшиеся в Монте-Карло после войны, в родственники не годились. Именно поэтому Уэйн так старался угождать ненасытной Туанетте. Он нашел самое чувствительное ее место и начал с силой его поглаживать. Мужчина, ожидающий, когда освободится телефон, взглянул на них, заговорщически улыбнулся и отошел к другой будке.

Закрыв глаза, Туанетта самозабвенно предавалась наслаждению. Ее голова едва доставала ему до плеча, хотя на ней были туфли на огромных каблуках. Ей нравились высокие мужчины, ей нравились красивые мужчины, а больше всего ей нравились мужчины, умеющие доставить удовольствие.

Будучи от природы неглупой и отнюдь не романтической складки, что мешало некоторым ее приятельницам поумнее, Туанетта сразу сообразила, что нужно Уэйну. Ее титул, ее положение в обществе и все преимущества, которые может дать женитьба на Монтиньи. Она была на четыре года его старше и хорошо понимала, что для получения ежемесячных чеков от отца ей придется скоро выйти замуж и родить наследника. И в этом смысле Уэйн, прекрасно развитый физически, с непонятным происхождением и несложной сексуальной техникой вполне годился. Ей нравилась перспектива стать владелицей казино и заиметь мужа, которого каждая баба желает затащить в койку. И скорее всего ей это удастся. У нее хватало ума не ждать от него верности, но было в нем что-то холодное и опасное, что настораживало Туанетту, выделяя его из толпы обычных плейбоев, с которыми она привыкла делить постель.

Когда ее тело судорожно забилось в оргазме, она улыбнулась, вздохнула и поправила одежду. Через минуту ее дыхание восстановилось и температура тела пришла в норму.

— Очень даже ничего, — пробормотала она, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него насмешливыми серыми глазами. Привстав на цыпочки, она поцеловала его, и он почувствовал отвращение при мысли о том, скольким мужчинам она говорила эти слова.

Они пошли в ресторан «Шевалье» и заказали цыпленка, язык, рулет из говядины и ромовую бабу. Уэйн пил и ел без всякого удовольствия, но радовался, что все идет по плану.

В нескольких сотнях миль от Парижа, на предательских дорогах Монте-Карло в дорожное ограждение на большой скорости врезалась машина. Перелетев через ограждение, она свалилась в глубокую пропасть, превратившись в смятый ком металла. Находившиеся в машине Жюли и Пьер Риссо, родители Клода Риссо, умерли мгновенно.

После обеда Туанетта с Уэйном отправились в гостиницу, где она останавливалась, когда бывала в Париже, что случалось нередко. Она часто говорила, что жить за городом в Англии — это стиль жизни. Во Франции это равносильно ссылке. Они провели день, проверяя прочность пружин на кровати времен королевы Анны, а в четыре часа пополудни она отвезла его в аэропорт Орли, откуда он вылетел на один день в Ниццу.

Уже стемнело, когда он на своей «мазерати», которую обычно оставлял в аэропорту Ниццы, подъехал к вилле «Мимоза». Солнце почти скрылось за горизонтом, и прозрачная музыка фонтанов создавала атмосферу покоя.

Отец Роситы ушел от них через несколько месяцев после того, как обнаружился позор дочери, и теперь новый садовник, чье имя он забыл, обрезал цветы с клумбы для обеденного стола. Уэйн достал ключ из кармана, открыл дверь и сразу почувствовал знакомый запах лавандовой полироли, смешанный с ароматом материнских духов Диор. Он вдруг ощутил себя дома, что случалось с ним крайне редко. В вилле было темно, да он и не ждал другого, поэтому быстро прошел в главную гостиную, где находился большой камин с заранее приготовленными дровами. В жаркие летние вечера камин не топили. Он направился к открытой балконной двери, по пути заглянув в шкафчик красного дерева и налив себе рюмку коньяка.

Он пребывал в отличном настроении после сегодняшней встречи с женщиной, с которой теперь помолвлен. Он сделал ей предложение в постели, надев на палец дорогое кольцо с большим бриллиантом. Целуя ее грудь, Уэйн представлял роскошное шато в Нормандии и себя в качестве владельца, после того как старый граф перестанет коптить небо.

Теперь он взглянул на часы и задумался, как прореагируют его родители на сообщение о женитьбе на девушке из старинного французского рода. Имея блестящее образование, полученное в Сорбонне, подходящую жену и два огромных наследства в перспективе, он будет на вершине мира. После женитьбы он первым делом купит большую яхту. Нельзя жить в Монте-Карло и не иметь приличной яхты. Для начала вполне подойдет двухъярусная яхта в несколько тысяч тонн со всеми современными удобствами, включая кинозал. Затем, разумеется, придется ублажать Туанетту, для чего вполне сгодится круиз длиной в год, а уж потом надо будет брать в руки поводья, став президентом Дома Монтиньи. Он попробует пробиться на американский рынок. Только там настоящие деньги. Для престижа неплохо обеспечивать вином европейскую знать, но серьезно заработать можно только поставляя среднего качество вино простым американцам, принимая во внимание их иллюзии насчет знатности и способность тратить деньги без всякой меры. Старый граф может сколько угодно возмущаться, но Уэйн пребывал в уверенности, что через несколько лет достигнет такой власти, что сможет справиться с ним. Конечно, ему придется соблюдать осторожность и не торопиться.

Он отошел от окна и налил себе еще рюмку. Почему-то он нервничал. Ему хотелось увидеть лицо отца, когда он сообщит тому новости, ему хотелось, чтобы Вольфганг почувствовал власть сына, растущую прямо на глазах. Он все еще хотел отомстить. Он всегда хотел отомстить.

Проходя по холлу к своей спальне, он заметил полоску света под дверью отцовского кабинета. Он удивился, нахмурился и медленно направился к двери, к которой ему, сколько он себя помнил, даже подходить не разрешалось. Этот кабинет служил Вольфгангу домашним офисом и был заполнен бумагами и папками. Интересно, что могло заставить отца не поехать в казино, мелькнуло у Уэйна, но ему не терпелось сообщить свои замечательные новости, поэтому он поднял руку, резко постучал и вошел, не дожидаясь ответа.

Отец сидел за письменным столом, с силой вцепившись пальцами в край стола. Единственная зажженная настольная лампа освещала его лицо. Никаких бумаг на столе не было. В свете лампы поблескивали тяжелое хрустальное пресс-папье и нож с серебряной рукояткой для разрезания бумаги. Пока Уэйн закрывал за собой дверь и шел к массивному столу, отец следил за ним с бесстрастной неподвижностью пресмыкающегося.

— Папа, — сказал Уэйн, — у меня для тебя новости.

Вольфганг промолчал.

— Сегодня состоялась моя помолвка с Антуанеттой де Монтиньи.

Вольфганг моргнул один раз, потом другой и медленно отпустил стол. Он просидел так весь день и только сейчас понял, что все-таки зажег лампу, когда стало темно. Когда Жак доложил ему, что его ждет рыбак, его первым желанием было велеть прогнать мальчишку. Но любопытство взяло верх, и Клода Риссо впустили. Наверное, прошло уже много времени. Вольфганг не знал сколько. Время перестало иметь значение.

Уэйн стоял за кожаным креслом, положив руки на спинку, и настороженно и удивленно наблюдал за отцом. Вольфганг взглянул на холеные крупные руки на темной коже кресла, потом поднял глаза на лицо сына-убийцы и почувствовал, что одеревенелость постепенно проходит. Сам факт убийства ничего не значит. Но ведь он убил не еврея, пленного, цыгана или еще какое-нибудь отребье, а Ганса, который был лучше всех. Ганса. Его Ганса, самого умного, самого любимого сына.

— Мы решили пожениться на Рождество и провести медовый месяц в Сен-Морице. Разумеется, граф сделает меня вице-президентом, так что вряд ли я теперь буду часто здесь бывать.

Вольфганг почувствовал, как его пальцы обхватывают рукоятку ножа для разрезания бумаги. Что он такое говорит? Он потряс головой, чтобы развеять туман в голове, и только тогда слова Уэйна как горящие угли обожгли его мозг. Ганс лежит мертвый в своей могиле, а его убийца рассуждает о женитьбе, об отдыхе на лучшем курорте мира. Ганс никогда не узнает радости, которую может дать женщина, никогда не почувствует, как греют лицо солнечные лучи, а тем временем его убийца…

Уэйн был совершенно не готов к тому, что отец сорвется с кресла, его изумленный мозг лишь зарегистрировал блеск серебра в свете лампы, когда отец нанес удар. Он едва успел повернуться и поднять руку, отведя точно нацеленный клинок от сердца. Острое как бритва лезвие скользнуло по его груди, прорвав шерсть костюма, и вонзилось в плечо. Уэйн вскрикнул, и его левый кулак автоматически врезался в отцовскую челюсть.

Вольфганг хрюкнул, налетев на кулак Уэйна, отбросивший его к столу. Все произошло так быстро, что секунду, пока Уэйн смотрел на старика, спиной лежащего на столе, он не мог сообразить, что же произошло. Он схватился за рукоятку ножа, торчащего из его плеча, скривился от сильной боли, пронзившей руку, выдернул нож и изумленно уставился на залитое кровью лезвие.

Вольфганг выпрямился, на гортанном немецком обозвал Уэйна убийцей и подонком и ухватился за подставку лампы. Уже не в первый раз он проклял свои преклонные годы. Когда-то он мог бы сразиться с сыном в прямом бою, убить его голыми руками, а сейчас ему именно этого хотелось больше всего на свете. Но старость вынуждала его пользоваться оружием.

У Уэйна была всего секунда, чтобы сообразить, что отец каким-то образом узнал про Ганса, и тут лампа полетела ему в голову, тускло блестя тяжелой металлической подставкой. Он уклонился и бросился вперед, ударив отца головой в живот, а лампа разбилась об его спину, поранив осколками лопнувшего стекла. Его собственный вопль боли смешался с криком отца, и они оба свалились на пол. Уэйн приземлился сверху и начал наносить отцу короткие, резкие удары в лицо, грудь и живот. Но Вольфганг умудрился вцепиться в горло противнику. Костлявые морщинистые пальцы сжали шею сына хорошо заученным гестаповским приемом. Уэйн почувствовал, что в глазах темнеет и они вылезают из орбит. Он отчаянно вцепился в запястья Вольфганга, пытаясь оторвать его руки, но отец обладал силой сумасшедшего и все крепче сжимал горло Уэйна. Легкие жгло как огнем, и с растущим ужасом он почувствовал, что не сумеет оторвать эти душащие его пальцы. Он слепо принялся шарить по лицу отца, стараясь сделать что-то, чтобы заставить того отпустить шею. Он чувствовал, что теряет сознание, но как раз в этот момент его пальцы нащупали глаза отца, и он надавил на них с силой, удесятеренной нарастающей паникой. Вольфганг громко закричал, руки его ослабили хватку от чудовищной боли, победившей даже безумную ненависть. Уэйну удалось вырваться и откатиться в сторону. Судорожно дыша, он с трудом поднялся и повалился в ближайшее кресло. Он свесил руки между колен и наклонился вперед. Голова кружилась, все большое тело тряслось. В нескольких футах от него, свернувшись в клубок, лежал Вольфганг, закрыв глаза руками, и выл как раненый зверь.

Уэйн почувствовал, что его пальцы выпачканы в чем-то липком. Взглянув на них, он увидел кровь, и к горлу подступила тошнота. Он бегом ринулся к балконной двери, открыл ее, и его вывернуло наизнанку среди роз и кустов гибискуса.

Вольфганг дополз до своего кресла за столом, но глаза все еще прикрывал ладонями. Их жгло огнем, он не мог дышать без стонов, но не смел открыть глаза, боясь того, что может увидеть, вернее того, что может не увидеть.

— Я пошлю тебя на гильотину. — Он слышал, как сына рвало под окном, слышал, что он вернулся. Он не говорил, он с лютой ненавистью шипел.

На секунду у Уэйна заледенела кровь, когда он представил себе такую смерть. Но он тут же рассмеялся.

— Ничего не выйдет, старик, — заявил он голосом, в котором слышалась такая же жгучая ненависть. — Ты только рискни позвонить в полицию, как я тут же извещу охотников за нацистами, где ты скрываешься. Помнишь, как украли Хайнцберга, папа?

Вольфганг помнил. Слишком живо помнил. Четыре года назад израильская секретная служба выкрала одного из его соотечественников прямо из собственного дома в Боливии. Его судили и казнили в новом государстве Израиль. Вольфганг настолько перепугался, что в течение нескольких месяцев из-за огромного числа охранников в казино и дома жизнь стала совершенно невыносимой. Марлен в конце концов удалось убедить мужа, что такие усиленные меры безопасности могут вызвать лишь подозрения. Вольфганг понял свою беспомощность, начав ругаться по-немецки, и в словах его было столько бессильной ярости и грязи, что Уэйн побелел.

Он видел, как течет кровь сквозь пальцы отца, прижатые к глазам, и отвернулся, снова ощутив подступающую тошноту. Ему надо убираться отсюда, он не выдержит больше ни секунды в одной комнате со стариком.

Когда Вольфганг услышал скрип отворяющейся двери, он еще плотнее прижал руки к кровавой каше, которая недавно была его глазами.

— Я тебя убью, — прохрипел он, думая о наемных убийцах, о людях, способных выполнить эту работу медленно и заставить жертву помучиться…

— Только посмей, — сказал Уэйн от дверей, где стоял, прислонившись от слабости к притолоке, — и экземпляры повествования о твоей славной жизни автоматом попадут в израильскую разведку. Ты пойдешь под суд как убийца, каковым на самом деле являешься не только в глазах Израиля, но и всего мира. — Затем, предположив, что отцу может быть уже безразлична собственная судьба, он выложил козырную карту: — Твоего драгоценного Ганса выроют из могилы и закопают где-нибудь на неосвященной земле. Ты ведь не думаешь, что французы позволят сыну нациста поганить их кладбище, дорогой папочка?

Вольфганг осел в кресле, как бы признавая полное поражение, а Уэйн шатаясь вышел из комнаты, зная, что ему никогда не придется бояться пули наемного убийцы. Он с трудом доехал до дома знакомого врача, понимая, что нельзя ехать в больницу, поскольку сестры вполне могли известить прессу. Все знали, что скандальные издания платили медсестрам за информацию о знаменитостях, попадающих в поле их зрения.

Врач наложил десять швов на рану и сделал противостолбнячный укол, не задавая никаких вопросов. Уже уходя, Уэйн поколебался в дверях и тяжело вздохнул.

— Вам лучше съездить на виллу «Мимоза», — сказал он, повернулся и вышел.

Он доехал до Сен-Жан де Люз, с облегчением оставив Монте-Карло далеко позади. Остановился в небольшом отеле недалеко от пляжа. Ему требовалось что-то чистое, незараженное. Сначала он ничего не чувствовал, потом вместе с воспоминаниями о детстве в Берлине пришла боль. Он вспомнил, как просил Боженьку, чтобы мать зашла в его комнату. Она нужна ему и сейчас; он бы отдал все, чтобы почувствовать ее руку на лбу, услышать голос, обещающий, что все будет хорошо. Впервые в жизни он почувствовал, что ему кто-то нужен, что он не может больше оставаться один. Ему не нужен теперь секс, он нуждается в чем-то более длительном, более значительном. Ему вдруг потребовался друг, которого у него никогда не было. Человек, который бы его выслушал, понял, сыграл бы с ним в карты, с кем можно было бы вместе посмеяться. Друг… Первая острая тоска постепенно прошла, но источник ее спрятался где-то глубоко в ожидании момента, когда она снова даст о себе знать.

Он пробыл там пять дней. Плечо болело, по ночам снились кошмары. Утром он просыпался весь в поту, мучимый сожалениями и ощущением вины. Когда он решил, что может уже вести машину, то направился на север, в Нормандию.

Шато Монтиньи располагалось на окраине маленького провинциального городка среди зеленых лугов на берегу реки. Железные ворота оказались на запоре, но на одном из каменных столбов была установлена видеокамера. Он нажал на клаксон, надеясь, что кто-нибудь откроет ему ворота. Прошло пять минут, он снова погудел, но никто не появлялся. Он заглушил мотор и вылез из машины. Его охватило неприятное предчувствие. Он подошел к воротам и коснулся их, но тут же, получив электрический разряд, вскрикнул и отдернул руку. Он потер руку и образно выругался по-французски. Через минуту, услышав хруст гравия, он увидел графа. Тот шел по направлению к Уэйну, профессионально держа ружье на сгибе локтя.

Граф был худым и высоким, с шапкой седых волос и носом пьяницы. Его серые глаза ничего не выражали. Он остановился по другую сторону ворот и холодно оглядел человека, за которого собиралась выйти его дочь.

Уэйн увидел, как граф молча полез в верхний карман, достал оттуда какой-то маленький предмет и бросил его сквозь резную решетку. Он с легким звоном упал на землю. Уэйн опустил глаза и увидел бриллиантовое кольцо, но не сделал попытки его поднять.

— Я хочу видеть Туанетту.

— Ее здесь нет.

Уэйн встретился с его неподвижным взглядом и едва удержался, чтобы не обозвать лжецом. Потом сообразил, что Туанетта скорее всего удрала, чтобы избежать неприятной сцены. Именно такой реакции он привык ожидать от всех бесхребетных женщин мира.

— И где она?

— В Америке. Она просила передать вам вот это. — Граф кивком показал на кольцо, но Уэйн даже не взглянул вниз. В нем начала закипать бессильная ярость, губы раздвинулись в зловещей ухмылке.

— Вы с самого начала не желали видеть меня членом вашей драгоценной семьи, верно?

— Верно, — охотно подтвердил граф, ничуть не смутившись.

— Не думайте, что все кончено. Туанетта хочет…

— Туанетта хочет вести роскошную жизнь, — перебил его граф. — Пользоваться всем, что может предложить жизнь. Мужчина, у которого нет ничего, ей не нужен.

— Ничего? — Слово показалось Уэйну непривычным, а граф впервые улыбнулся.

— Мне вчера позвонил ваш отец и сказал, что лишил вас наследства. Он также добавил, что вы не сможете вернуться в Монте-Карло… по крайней мере, если вам дорога жизнь. Откровенно говоря, — добавил граф с таким самодовольным выражением, что Уэйну захотелось придушить его, — вам вообще нечего делать во Франции.

Уэйн оцепенел, поняв, что он и в самом деле остался без гроша. Еще пару дней назад будущее казалось таким многообещающим, а сейчас все рухнуло, и проблем у него столько, что голова идет кругом. От бессильной ярости он готов был закричать, но ничто не отразилось на его лице, он лишь слегка сжал зубы.

Граф сразу же невзлюбил великана, которого три месяца назад Туанетта привела в дом, почувствовав под его внешней респектабельностью и замечательной наружностью что-то опасное, черное. Еще никогда в жизни он не чувствовал такого облегчения, как после звонка Маркуса Д'Арвилля, сообщившего ему все эти новости. Еще больше он обрадовался, когда Туанетта, немного поплакав, согласилась с тем, что помолвку надо расторгнуть. Даже она понимала бессмысленность попыток спасти ситуацию. Теперь, наблюдая за стоящим перед ним человеком и заметив, как он замер, а глаза стали пустыми и безучастными, граф ощутил некоторое беспокойство. Смотреть в его глаза все равно что смотреть в глаза кобре — в них не было ничего человеческого, и граф почувствовал, как в ушах отдаются глухие удары его пульса, подгоняемого страхом.

Уэйн медленно нагнулся, поднял кольцо и сунул в карман, понимая, что на данном этапе он не может разбрасываться деньгами. Де Монтиньи наблюдал за ним с презрением, которое, впрочем, быстро испарилось под ледяным, ровным взглядом молодого человека. Граф невольно сделал шаг назад, хотя их и разделяли ворота с пропущенным по ним током. Уэйн это заметил, и его охватило пьянящее чувство от осознания своей власти. Оно не зависело от положения или денег, но являлось его неотъемлемой частью. И он внезапно поверил, что обязательно будет на самом верху.

Чего бы это ему ни стоило.