Судья и палач

Глава 1. СУДЬБА ЧАРОДЕЙКИ

В жаркий послеполуденный час в суши-баре с нежным цветочным названием "Ратозу" было малолюдно. Обеденные перерывы давно закончились, а вечерние посетители ещё не собрались. За столиком с видом на улицу сидели три девушки, весёлые и нарядные. Они отмечали получение дипломов.

— Лучше бы мы пошли вечером в ночной клуб, — капризно протянула сидящая лицом к окну — невысокая, пухленькая с модельной стрижкой, — а то сидим тут, словно изгои какие!

— Вот и иди, Яночка, — пожала плечами вторая, спортивная и русоволосая. При взгляде на неё на язык просилась фраза про остановку коня на скаку, — нам с Аришей и здесь хорошо.

— Девочки, — не унималась Яна, — у нас сегодня такой день! Мы ж универ закончили, а сидим тут и едим суши, которые и так каждую неделю ели. Отметили, называется!

Русоволосая Лена подцепила палочками ролл с креветкой, окунула в фирменный соус и отправила в рот.

— Значит прямо завтра выходишь на работу? — спросила она у надувшей губы Яны, — контора-то хоть солидная?

— А то! Косметикой прямо из Кореи торгует, магазины свои в городе, интернет-площадка, — со значением начала перечислять она, — там такие перспективы открываются, прямо сказочные. Может, даже в Сеул пошлют.

— Ну да, — подала голос третья девушка, — копирайтера всенепременнейше за границу отправят. На месте же никак не получится ваши дурацкие слоганы сочинять. Для этого необходимо полное погружение в культурную среду. Да вас вообще скоро нейросети заменят.

Она была высокой брюнеткой. Длинные волосы собраны в девчоночьи хвосты, что вкупе с густой чёлкой и очками в красной оправе делали её похожей на старшеклассницу.

— Уж всяко лучше, чем над тетрадками в школе корпеть! — парировала Яна, — главная мысль произведения, микротемы, синонимы-антонимы, эпитеты! Слава богу, завтра я позабуду всё это, словно страшный сон. А ты езжай в свой занюханный Междуреченск, поступишь в родную школу, где одиннадцать лет мучилась, и получишь вечный День сурка: уроки, экзамены, летняя практика, первое сентября, — и всё с начала. Кошмар!

— Зачем пошла на филфак, если настолько не любишь профессию?

— Баллов не добрала. Я на факультет журналистики поступала, а хватило только на фил. Зато бюджет. Представляю тебя, Аришка, у доски в твоей клетчатой мини-юбке. Да тебя за неделю нынешние школьнички с потрохами съедят. Или, — она прищурилась, — хуже того, Вороной звать примутся. А что? — девушка повернулась к Лене, которая ей делала ей "страшные глаза", — Воронцова — такая фамилия, что птичье прозвище напрашивается само собой.

— Умолкни! — Лена шутливо замахнулась палочками на подругу, — поди, сама в школе Мослом была.

— Не была, — показала язык Яна, — моя фамилия Мосоло́ва, а не Мосо́лова. И потом, я слишком миленькая, чтобы меня обзывали, — девушка захлопала длинными ресницами и сложила губки бантиком.

— Дура! — заклеймила её Лена.

— Да ладно вам, — Арина глотнула ледяного сока, — меня и правда вечно Вороной звали. Не привыкать.

— Зря ты, Рина, от аспирантуры отказалась, — Лена принялась за сашими, — Дмитрий Михайлович на тебя такие надежды возлагал. Я всегда думала, что ты в аспирантуру поступишь и на кафедре преподавать останешься. Ты из всей нашей группы самая умная.

— Я всегда знала, что не останусь, а домой вернусь, — ответила Рина, — у меня же столетняя бабушка ковидом переболела. Уход и помощь нужны. Я хочу жить дома с ней, а работа учителя меня и не страшит совсем.

— Что-то не складывается, — въедливая Яна подалась вперёд, — тебе — двадцать один, а бабушке — сто? Или это просто фигура речи?

— Нет, не фигура, — Рина отбросила хвосты за спину, — просто она моя прабабушка. Вырастила меня и воспитала после того, как родители погибли, — и бросив суровый предостерегающий взгляд в сторону открывшей рот для следующего вопроса Яну, проговорила, — автокатастрофа на Тамбовской трассе. Никаких подробностей не будет, поняла?

Подруга, сделав вид, её ничего и не интересовало, переключилась на Лену.

— В газету пойдёшь работать?

— У меня же целёвка была. Настало время отрабатывать вложенные в меня денежные средства.

— Мечта! — театрально закатила глаза Яна, — специальный корреспондент какого-нибудь захолустного «Вестника Александровска»! Звучит. Внушает. Эксклюзивный репортаж об уборке полувековой свалки мусора на берегу реки, как там у вас? Неважно. Наш корреспондент Петрова Елена передаёт прямо с места событий. Так и вижу нашу Алёночку в кедах, бейсболке с фотиком лазающую по разным неудобьям. А потом ты за дишманским редакционным ноутбуком крапаешь скучные статейки, сетуя на западающий пробел.

Арина сняла очки, и стало видно, что глаза у неё большие и зелёные благородной зеленью нефрита, а брови — тёмные и почти прямые.

— Тебе бы, Янка, романы писать, — девушка довольно кивнула, принимая слова подруги за комплимент, но та продолжила, — только романы эти читать никто не станет, потому что ты злая и завистливая. Во всём всегда норовишь плохое увидеть. Странно это, у тебя в жизни всё хорошо, откуда столько злобы?

— Откуда? Интересуешься? — Яна поставила бокал с остатками вина, — действительно, — в её голосе звучала неподдельная горечь, — откуда таким, как ты знать про настоящую зависть и злость? — Красотка, даже с твоими идиотскими хвостиками и юбкой младшей сестры. Талант к литературе, врождённое чутьё на язык, происхождение, манеры. А тут, — на глазах подруги выступили злые слёзы — ЗАУРЯД! Понимаешь, я по всем статьям — зауряд.

— И что тут плохого? — чуть скривила губы Рина, — я, к твоему сведению, не выбирала, кем и какой родиться. И способности не через интернет-магазин заказывала. Тебе с моей колокольни грех жаловаться: семья — не из бедных, внешность на уровне, работу по своему вкусу нашла. Чего ещё желать?

Яна набрала в грудь воздуха, чтобы дать достойную отповедь, но сделать ей этого не позволил телефонный звонок. Именно самый банальный звонок, а не мелодия рингтона.

— Извините, — она поднялась с места, — это бабуля. Я отойду.

— Защитилась на отлично, — сообщила она, полагая, что бабушка беспокоится о том, как прошла защита диплома. Но в трубке раздался мужской голос:

— Арина Вячеславовна?

— Да, — осеклась девушка. Сердце забилось в недобром предчувствии: чужой голос по бабушкиному телефону ничего хорошего не сулил.

— Ариночка, — снова к ней обратились в трубке, — это Виктор Николаевич, лечащий врач твоей бабушки. Прасковье Григорьевне стало плохо, она у меня в терапии. Будет разумным с твоей стороны как можно быстрее приехать в Междуреченск.

Рина заставила себя сделать глубокий вдох и спросила, изо всех сил сдерживая дрожь в голосе,

— Дядя Витя, что с бабулей? Как она попала в больницу.

— Прасковье Григорьевне стало плохо при выходе из супермаркета, она упала, а добрые люди вызвали скорую, — врач помолчал, — ковид дал осложнение на сердце. Я ей говорил, что надо серьёзно обследоваться, но ведь твою бабушку разве переубедишь!

— И как она? — с замиранием сердца заставила себя произнести Рина.

— Плохо. Стенокардия и острая сердечная недостаточность. Прогноз, боюсь, плохой. Поторопись, Аришка, и держись, духом не падай.

Врач сказал кому-то: "Сейчас", — и повесил трубку.

— Голову даю под отруб, что ей звонит какой-нибудь очередной воздыхатель, правдами и неправдами раздобывший номерок телефона, — со смешком прокомментировала уход из-за стола Яна, — а про бабулю — примитивная отмазка. Она ж всегда скрытничает, пять лет учились и можно сказать дружили, а я о ней и не знаю почти ничего.

— На воздыхателя не похоже, — Лена обеспокоило побледневшее лицо подруги, застывшее, словно маска, — Рина, что случилось?

— Девочки, — голос Арины звучал глухо и показался подругам простуженным, — моей бабушке плохо. Она в больнице. Я немедленно еду домой.

Девушка вытащила из кошелька две бумажки по пятьсот рублей и придавила своим стаканом:

— Всего доброго, девчата, не исчезайте.

Арина почти не помнила, как добиралась домой. Улыбчивый таксист пытался завести разговор с красивой пассажиркой, но ещё до того, как они миновали объездную дорогу, оставил всяческие попытки. Рина сидела как статуя с прямой спиной и не сводила остановившегося взгляда с плит бетонки.

"Пусть на этот раз всё обойдётся, — повторяла она, словно молитву, — я готова отдать десять лет своей жизни, если только это поможет". Она не знала молитв, бабушка не отличалась религиозностью, да и в храм не ходила. Хотя с отцом Викентием общалась, даже в чём-то там ему помогала.

Автомобиль лихо спустился с холма, миновал новый мост через Алтанку и, петляя по старым улицам, привёз девушку к старым липам парка Центральной больницы.

Корпуса терапевтического отделения белели впереди. Рина почти вбежала на крыльцо.

— Вы к кому? — строго сдвинула светлые бровки медсестра, выглянувшая из ординаторской.

— К Воронцовой, — на ходу бросила Рина.

— Халатик накиньте!

Не попадая руками в рукава, девушка поспешила дальше. Оказавшись в светлом коридоре, она остановилась. С обеих сторон — ровные ряды дверей, похожих как однояйцевые близнецы, с ничего не говорящими ей номерами палат. Рина так торопилась, что даже не спросила, в какой палате лежит её бабушка.

Тут последняя дверь с правой стороны отворилась, и показалась знакомая фигура Виктора Николаевича Макарова. Мужчина махнул рукой, показывая, куда идти.

— Быстро ты, Риночка, — проговорил он привычным бодрым врачебным тоном, — метла не подвела? — пошутил он по своему обыкновению.

Почему-то Арина у него упорно ассоциировалась с булгаковской Маргаритой. Он даже их чёрного кота Прошку именовал исключительно Бегемотом. Тот, естественно, игнорировал свежеобретённое имя, но доктора это не останавливало.

— Как она? — после поспешного приветствия спросила Рина.

— Плохо, — откровенно ответил Виктор Николаевич, мгновенно посерьёзнев. Он был подтянутым и спортивным, а седые волосы и элегантная щёточка усов придавала ему неуловимое сходство с американской кинозвездой прошлого века, — организм изношен. Я сделал всё, что мог. Ну а дальше, решит судьба.

— Прасковья Григорьевна, — проговорил он, отворяя дверь пятой палаты, — к вам тут посетитель рвётся. Пускать?

— Аринушка? — улыбнулась женщина в кровати, — пускай, как же. Я давно жду.

— Бабуль, ты как? — проглотив комок в горле, спросила Рина. Она присела на корточки возле кровати и взяла бабушкину руку.

— Нормально, всё нормально, — Прасковья Григорьевна похлопала внучку по руке. К её кисти тянулась микротрубка от капельницы, — держусь. Витенька, — синие глаза пожилой женщины взглянули на стоящего у двери врача, — оставь нас. Мне с Аринушкой посекретничать нужно.

— Хорошо, только, тётя Паша, умоляю, без глупого геройства. Не садиться и не пытаться демонстрировать торжество духа над бренной плотью.

— Какое уж тут геройство, — усмехнулась больная, — отгеройствовала своё. Ну, ступай.

Когда шаги завотделением стихли в коридоре, Прасковья Григорьевна велела запереть дверь. Арина послушно повернула защёлку в золотистой круглой ручке и вернулась к бабушке. Они остались вдвоём в одноместной палате. Несколько лет назад больницу реконструировали, отказались от общих палат, завезли современное оборудование и кондиционеры. Даже картины местных художников над кроватями развесили.

— Как защита? — спросила бабушка, чуть приподняв голову, вопреки запрету доктора.

— Отлично, красный диплом, — ответила Рина, с горечью видя, как осунулась Прасковья Григорьевна.

Рина часто думала, что в старости она станет похожа на бабушку. Они обе были высокие и стройные. Бабушка даже после девяноста не утратила прекрасной осанки. Обе они имели чёрные с лёгким каштановым отливом волосы, гладкие и абсолютно прямые. Носы тоже были похожи — изящные с выраженной горбинкой. Только вот глаза у бабушки отливали предгрозовой синевой, а у внучки кошачьей зеленью.

Сейчас же бабушка была очень бледной, щёки ввалились больше обычного, под глазами залегли тени.

— Другого я и не ожидала, — прокомментировала она информацию о защите. Ты — Воронцова, хвалить не стану. Не хвалят за то, что поступила как должно, — и, видя, что внучка еле сдерживает слёзы, твёрдо сказала: — возьми себя в руки. Разговор серьёзный будет. Не так и не сейчас я его планировала. Но, видно, судьба распорядилась по-своему. Сегодня вечером я умру.

— Бабуль! — не выдержала Рина и заплакала, — ну что ты!

— Утри сопли и слёзы и слушай. Выслушай до конца, какими абсурдными не показались тебе мои слова. Я — потомственная чародейка. Мне около двухсот лет. Если быть совсем точной — двести сорок семь. Наш род Воронцовых многие столетия стоит на страже Порядка в Поволжье, а я являюсь главным хранителем порядка в регионе. Срок моей службы подходит к концу. Я передам силу и все полномочия тебе.

Арина была готова услышать всё, что угодно, только не это. Двухсотлетняя чародейка? Порядок! Стражи! Всё это настолько не вязалось с привычным образом Почётного библиотекаря Городской публичной библиотеки, эрудированной, знающий несколько языков (гувернантка настойчивая попалась) и начитанной бабушкой, что девушка невольно подумала о душевном расстройстве. А что? Упала, травмировала голову, или микроинсульт, а, может, даже инволюционный психоз. Возраст всё-таки.

— Баба Паша, — как можно более будничным тоном проговорила Рина, — я с самого Саратова в туалете не была, отлучусь на минутку?

— Ступай, деточка, — бабушка прикрыла глаза, — а я пока отдохну.

Рина опрометью бросилась в ординаторскую. Там она застала уже знакомую белобрысую медсестричку с бокалом кофе в руке. Виктор Николаевич сидел за стареньким компьютером с сигаретой в зубах и двумя пальцами заполнял истории болезни.

— Уже поговорили? — он поверх очков глянул на Рину.

— Дядя Витя, — обратилась Рина, — у бабули с головой всё в порядке? Инсульт, там или инволюционный психоз?

Виктор Николаевич замер, держа руки над клавиатурой:

— Девушка, напомните, вы какой диплом получили?

— Преподаватель русского языка и литературы, — привычно ответила Рина.

— Так вот, Аришенька, рассуждай спокойно о ваших точках с запятой, синонимах — антонимах, а диагнозы предоставь ставить другим, более компетентным в данных вопросах согражданам. Успокойся. У Прасковьи Григорьевны с рассудком полный порядок, с ручательством. Такой памятью и пятьдесят лет немногие похвастаться могут. Ей хуже не стало? — девушка отрицательно мотнула головой, — вот и славно. Не волнуй и не утомляй её.

— Ну как, — бабушка отрыла глаза, как только Рина вошла, — поговорила с Виктором Николаевичем относительно моей нормальности? — и, не позволив открыть рот для вежливого успокоительного возражения, продолжила, — не бойся, не сержусь я. Понимаю, насколько абсурдными показались мои слова! Это в двадцать-то первом веке: чародеи, хранители порядка. И всё же поверить придётся, каким бы сложным тебе это не показалось. Хотела я сделать это в другое время и в другом месте, подготовить тебя. Собиралась этим летом начать. Ведь пока ты училась, мы по выходным да каникулам виделись. Как тут подготовишь! Но не судьба. Придётся тебе в ускоренном темпе и по большей части своим умом до многого доходить. Но ты — моя правнучка, в тебе есть сила Воронцовых, справишься. Я — главная чародейка Поволжья. Моя цель — сохранение равновесия и порядка между нашим миром и миром духовным. Ты даже не представляешь, насколько не похожа на то, что обычно видят люди. Но как увидишь — поймёшь. Дай мне минералки, пожалуйста.

Рина с некоторым облегчением отошла к маленькому холодильнику и налила в стакан минеральной воды. Наблюдать, как единственный бесконечно дорогой тебе человек сходит с ума было больно. "Если бабушка не пускалась с дядей Витей в разговоры о долгой жизни и судьбе чародейки, возможно, он пока не в курсе её безумия", — подумала девушка, подавая питьё.

— Не веришь, — с привычной ворчливой строгостью проговорила Прасковья Григорьевна, — Аринушка, ты меня огорчаешь.

— Бабуль, — Рина выдавила из себя улыбку, — если так надо, я стану чародейкой. Буду совмещать работу в гимназии и это твоё равновесие. У нас как раз Раиса Сергеевна на пенсию уходит, сказали, меня возьмут с удовольствием.

— О гимназии придётся забыть, — тон бабушки не предполагал возражений. Мы — люди служивые, теперь твой черёд служить пришёл. Чародей Поволжья сохраняет равновесие между мирами. Он — защитник справедливости, судья и палач.

— Хорошо, бабуль, я постараюсь, — сказала Рина, про себя подумав, что самое последнее дело — пытаться разубедить душевнобольного в чём-либо.

— Постараться! Обратное даже не рассматривается! — воскликнула бабушка и закашлялась, — ты обязана справиться, сделать всё, чтобы не опозорить род Воронцовых.

— Я сделаю всё, только скажи, что именно.

— Сегодня к вечеру я умру, — заявила Прасковья Григорьевна, — умру спокойно. Не реви, даже не вздумай меня оплакивать! Я хорошо пожила, хорошо поработала. Тебя успела вырастить. Силу передам: для чародеев это обязательно — перед уходом силу наследнику отдаёшь. В нашем роду силы немерено. Восемьсот лет копили и умножали. Домой меня не забирай, похоронишь прямо из морга. Отец Викентий тебе поможет. Он, конечно, фигура сложная и неоднозначная, но положиться на него в вопросах погребения можно целиком и полностью. Место на кладбище у меня куплено давно, неподалёку от твоих родителей — так тебе за могилами ухаживать проще будет. Никакого отпевания, поминок, поняла?

Рина кивнула.

— Не кивай, а словами скажи. Слова, они уговор силой наделяют.

— Ни поминок, ни отпевания заказывать не стану, — послушно сказала девушка.

— Ладно. Но это ещё не самое важное. В день погребения до захода солнца тебе надлежит провести ритуал и обзавестись героической душой. Владеть силой и замыкать внутренние магические цепи — сложно и больно, особенно без привычки. Да и не умеешь ты ничего. Знаешь, сколько желающих сыщется неопытную чародейку к праотцам отправить и всю силу рода Воронцовых себе забрать? Это, не считая разных тварей, собратьев которых я и наши предки без счёта зачистили и упокоили. Ведь ты теперь будешь и судья, и палач. Сперва от силы болеть будешь так, что едва до туалета доползать сможешь. Хорошо, что такое длится недолго: от суток до трёх. Но ты оклемаешься, не сомневаюсь. Вот эти три дня без героической души, которая тебя охранять станет, тебе никак не пережить.

Рина хотела спросить про ритуал, чтобы подыграть немножко, но не смогла выдавить ни слова.

— Ритуал в Волшебной книге на первой странице найдёшь, — продолжала инструктировать бабушка, — помнишь, книгу в коричневом переплёте, что в моей спальне на столе лежит?

Ещё бы Рина не помнила этой книги. Это была "Книга о вкусной и здоровой пище" 1953 года издания. Она сама частенько пользовалась рецептами из этой книги с красочными фотографиями блюд на цветных страницах вкладки.

— Опять про выжившую из ума старуху, предлагающую колдовать по поваренной книге, подумалось? — прищурилась бабушка, — Волшебные книги — они на то и волшебные, что посторонним чем-то заурядным кажутся. Кто знает, может твою книгу другие люди томиком манги считать станут. Прямо на первой странице ритуал и найдёшь. Для простоты я ударения все проставила и пометки необходимые для первоначального понимания сделала.

Рина отвела глаза, чтобы бабуля не увидела в них горечи, боли и сожалений по поводу безумия самого дорого для тебя человека. Поваренная книга, призывающая героические души, такое нормальному человеку в голову не придёт.

— Кто тебе отзовётся, не знаю, могу лишь сказать, что связана ты с ним будешь всю свою долгую жизнь чародейки. В тот момент сила моя в тебе полностью оживёт. Как бы много силы не было в роду Воронцовых, принять и пропустить через себя сможешь столько, на сколько хватит собственных возможностей. Ну всё, давай руки.

— Почему ты мне раньше ничего такого не говорила? — Рина медлила, старалась оттянуть "момент передачи силы".

— Берегла тебя. Когда ты знаешь о чём-то, знают и о тебе. У нас так. Приступим.

Арина протянула руки, и бабушка ласково взяла из в свои, совсем как в детстве.

— Тьфу, мешает, — Прасковья Григорьевна резким движением выдернула из кисти руки иглу капельницы, — спокойно, я знаю, что делаю.

Прикосновение бабушки показалось Рине сперва очень горячим и одновременно с тем очень холодным. Это было странное чувство, не разобрать.

— А ведь ты мне не веришь! — с досадой воскликнула бабушка и оттолкнула ринины руки, — не веришь ни на грош! Поэтому и силу я передать не могу. Неверие запирает каналы маны, не получается подключится к твоим магическим цепям.

— Извини, я делаю, что могу, — Рина уважала и любила бабулю, но едва удержалась, чтобы не закатить глаза: мана, магические цепи. Не будь ситуация настолько трагичной, на язык просилось замечание, что кто-то переиграл в компьютерные игры.

— А можешь ты только сомневаться и считать меня выжившей из ума столетней старухой, — в голосе Прасковьи Григорьевны чувствовалась неприкрытая горечь и разочарование.

Бабушка немного подумала и велела проверить, заперта ли дверь.

— Сейчас я заставлю тебя поверить в мои слова. Прасковья Григорьевна вытащила из волос шпильку — большую, двузубую, из настоящей пожелтевшей кости. Рина всегда ломала голову, откуда бабуля берёт свои шпильки? У неё бывали костяные, черепаховые, а иногда она закалывала свой низкий узел из волос простыми деревянными палочками, — смотри внимательно.

Узкая рука с длинными пальцами сжала шпильку, отчего та рассыпалась в прах, напоминающий сверкающие на солнце снежинки. Прасковья Григорьевна дунула на ладонь и повелительно произнесла только одно слово: «Марфа»!

Снежинки вспыхнули в воздухе мириадами искорок, и в палате появилась Марфа Семёновна — давняя бабушкина подруга. Удивительно придирчивая и вредная старушонка с неизменной химической завивкой на реденьких седых волосах, которые по никому не ведомой причине упорно красила хной в ядовито-апельсиновый цвет. Тётя Марфа, она категорически не желала, чтобы к ней обращались «Баба» или «Бабушка», признавая лишь «Тётя», либо по имени-отчеству. Периодически она объявлялась в их доме: когда проездом от нескольких часов до пары дней, а порой гостила по месяцу. При этом она не упускала случая, изводила Арину многочисленными пространными нравоучениями и просвещала рассказами из истории Древней Руси. Рина полагала, что в прошлом тётя Марфа работала учителем истории и скучала без привычных объяснений и воспитательных бесед.

— Что, Параня, время пришло? — тётя Марфа подошла к кровати, присела в ногах.

— Пришло, — спокойно подтвердила Прасковья Григорьевна.

— Как это? — обрела дар речи Рина, — я понимаю, что сейчас не время и не место для фокусов и розыгрышей, но как Марфа Семёновна оказалась в палате, когда я только что проверила запертую дверь?

— Не догадываешься? — прищурилась бабушка, — совсем не догадываешься, даже после того, что я тебе рассказала?

— Говорила я тебе, Параня, что она недалёкая, — удовлетворённо констатировала тётя Марфа, — наплачемся мы с ней!

— Тебе нечего волноваться, — по тону бабушки чувствовалось, слова подруги её задели, — я умру — и ты свободна как ветер. Судьба чародейки — это судьба того, кто ей помогать и защищать станет. Тому и плакать придётся.

— Стойте, стойте, — у Рины голова в буквальном смысле шла кругом, — ты же не хочешь сказать, будто тётя Марфа и есть твоя героическая душа?!

— Догадалась, — усмехнулась бабушкина подруга, демонстрируя ровные белые зубы, — слава богу! Садись, пять.

— Но вы же — просто учительница, — недоумевала Рина, — как вы можете защищать бабушку?

— Ну что, показаться ей что ли? — лениво проговорила Марфа, разминая плечи, — напоследок, на прощанье?

— Сделай милость, — разрешила бабушка.

Женщина вышла на свободное место палаты, бросила взгляд на потолок, словно прикидывая его высоту, и вдруг с ног до головы оделась светлым слепящим пламенем.

Рина вскрикнула и отшатнулась. Через мгновенье посреди палаты номер пять стояла молодая незнакомка баскетбольного роста в кольчуге до колен. На голове у неё был шишак, за спиной падал тяжёлыми складками алый плащ, а в руке исходил дымом огромный меч. От прежней, знакомой с детства тёти Марфы, остались разве что огненно-рыжие кудри да недобрый взгляд глубоко посаженных серых глаз.

— В штаны не наложила? — с издевательской заботой поинтересовалась новая Марфа звучным контральто, — а то бывали прецеденты.

— Хватит над девкой издеваться, — подала голос бабушка, — теперь-то поверила?

— Поверила, — выдохнула воздух Рина. Она только сейчас поняла, что просто забыла дышать, — а вы на самом деле кто?

— Марфа Посадница, — женщина в плаще прислонила свой ужасающий меч к холодильнику и преспокойно устроилась на гостевом стуле. Вернее, некое духовное воплощение Марфы Семёновны, но память, чувства и характер сохранены в полной мере.

— Да уж, — подтвердила бабушка, — характер — не сахар.

— Я при жизни хотела спасти своих земляков-новгородцев, для этого заключила союз с литовцами. Была казнена Иваном третьим. Ещё в молодости объединилась с одним из Воронцовых. После смерти была призвана Прасковьей Григорьевной, служила ей верой и правдой больше двухсот лет. А ты всё учительница, да учительница! Я ж тебе историю государства Российского можно сказать из первых рук рассказывала.

Рина просто не знала, что и подумать. Эта Марфа Посадница была реальна, абсолютно, целиком и полностью реальна: от недобро глядящих из-под шлема серых глаз до сапог из мягкой кожи с замысловатой вышивкой по голенищам.

— Можешь спросить чего, коли охота, — милостиво разрешила странная гостья.

— Почему всё время старушкой прикидывались? — выпалила Рина первое, что пришло в голову.

— Я ж говорю, недалёкая, — Марфа со значением постучала пальцем по голове, — такой момент, а её, видите ли, волнует, почему двухметровая баба с громадным мечом не разгуливает по улицам Междуреченска в 2023 году! Потому, деточка, что в истинном своём обличье я стану привлекать избыточное внимание к своей персоне, а ношение холодного оружия без лицензии приведёт меня в полицейский околоток. Ещё что — то?

Арина настолько была поражена и взволнована, что насмешки Марфы её даже не задели.

— А вы могли выбирать, кому прийти на зов? — спросила она.

— Теплее, уже гораздо теплее, — одобрила Марфа, — вбирала лишь в какой-то степени. Чем больше силы у чародея, тем сложнее сопротивляться зову, то есть он может призвать более сильную душу. Ну, и, конечно, играет роль, с кем контракт.

— Контракт?

— Да, контракт, — ты глупая что ли, или нарочно прикидываешься, чтобы меня позлить?

— Марфенька, — примирительно проговорила бабушка, — разве ты сама не видишь, волнуется она сильно. Не каждый день тебе героические души являются. Огненная она душа, — пояснила Прасковья Григорьевна уже внучке, — стихия её огонь, камень — рубин, птица — петух. Вот она злопамятная, вскидывается без дела.

— Всё верно, — солидно кивнула Марфа, — такая уж я есть, не обессудь! А контракт — значит договор с чародеем. Он тебе при жизни помогает, а ты после смерти ему или его потомкам отслужить должен. Я — огненная мечница.

— А вы при жизни чего попросили?

— Послать, что ли тебя, Аришка, по матери с твоими бестактными личными вопросиками? Но, так уж и быть, отвечу. Ради Прасковеи моей не утаю. Власти я желала, чего ж ещё! Власти, да ещё любови такой, чтоб наизнанку выворачивало, чтоб от страсти себя не помнить.

— И?

— Как видишь, получила и то, и другое, и ещё плаху в придачу, как бонус. Литовцем он был…

— Хватит вопросов и ответов, давай руки, — Прасковья Григорьевна будто сбросила несколько десятков лет, — прими силу рода Воронцовых и повторяй за мной голосом и сердцем. Перед миром людей и миром духов, богом и предками клянусь.

Рина ощутила, словно огненный лёд перетекает из бабушкиных рук в её вены.

— Клянусь, — хрипло повторила она. Горло перехватило от странного ощущения непонятной силы, покалывающей по всему телу подобно пузырькам из кока-колы.

— Нести с честью бремя ответственности и службы, не запятнать свою честь трусостью, подлостью, бездействием и леностью.

Рина повторяла слово в слово, с удивлением ощущала, как слова эти вплетаются в силу, отпечатываясь где-то внутри в области сердца.

— Защищать равновесие, стоять на стороне истины, непримиримо бороться со злом и тьмой в любых их проявлениях. Вершить правосудие с беспристрастием и холодной головой.

Поток силы начал ослабевать, а голова бабушки медленно стала опускаться назад, на подушку.

— Наклонись, — прошептала она.

Рина наклонилась, Прасковья Григорьевна ласково взяла её голову руками, долго смотрела в глаза, потом поцеловала в лоб.

— Теперь всё. Ступай, деточка. Сделай всё, как я велела. И не вздумай горевать! Я тогда с того света приду и выпорю как тогда, когда ты щенка учила сальто делать, а он чуть шею себе не сломал! Поняла? Иди, нам с Марфой тоже проститься надо.

Рина кивнула, изо всех сил сдерживая слёзы.

— Вот и хорошо. Прощай, внученька. Ты теперь — Чародейка Поволжья.

Чародейка Поволжья! Просто в голове не укладывается. Рина медленно шла по бульвару. Несколько часов назад она сидела в кафе, и всё в её жизни было понятно и просто: закончилась учёба в университете, впереди — гимназия, обычная спокойная и более или менее счастливая жизнь. Теперь же всё поменялось. Перед глазами стояла Марфа с мечом, а сила всё ещё продолжала ощущаться где-то внутри, хотя уже намного слабее, чем в больнице.

Через сорок минут девушка пришла домой. Когда-то их дом был помещичьим домом Воронцовых, а сама деревня называлась Вороний сад. Аринины предки славились своими садами. Потом землю продали, остался лишь дом да заросший сад с яблонями, грушами и жёлтой сливой. А сам город подошёл к поместью вплотную. Рина добралась до кровати, и рухнула прямо в одежде. "Безвредный укольчик» Виктора Николаевича начал действовать. Врач поймал Рину почти на выходе и, опасаясь за душевное состояние, уговорил уколоться.

День похорон Арина помнила весьма смутно: отвезла в морг всё необходимое для погребения. Хорошо, что бабушка Паша заранее собрала пакет и показала на всякий случай, где он лежит. Потом приехал отец Викентий, довольно молодой, рыжий, с редкой бородёнкой и в больших очках, придающих ему сходство с сыном, примерившим папины окуляры. Последовали соболезнования, сетования об отказе от отпевания, душеспасительные наставления. Рина отца Викентия недолюбливала, хотя, откровенно говоря, было не за что. Но его веснущатое лицо с глубоко посаженными светло-карими глазами почему-то вызывало желание отвести взгляд. Он помог с оформлением документов и организацией самой церемонии. Потом удушающая жара на городском кладбище, горячий ритуальный автобус, и Рина снова оказалась в пустом гулком доме.

Только теперь она вспомнила, что сегодня совсем ничего не ела. Чашка кофе с куском шоколада на еду не тянули никак. Девушка залила кипятком лапшу быстрого приготовления и пошла в спальню Прасковьи Григорьевны, вспомнив про ритуал и поваренную книгу. Солнце переползло в западную часть неба, значит мешкать с обещанным ритуалом не следовало.

"Книга о вкусной и здоровой пище" привычно лежала на круглом столе на чёрной ажурной скатерти ручной работы. "Одна дама из наших предков лет сто назад очень увлекалась филейной вышивкой, — поясняла бабушка, любовно проводя рукой по скатерти, — она обычно дарила их на свадьбу".

За ночь и почти весь день события в палате горбольницы несколько поблекли и даже начали казаться чем-то нереальным, похожим на яркий сон. Арина была почти готова приписать их расстроенному воображению, волнению при защите диплома и депрессии, накрывшей её, когда Виктор Николаевич сообщил о смертельной болезни Прасковьи Григорьевны. Рина забрала книгу на кухню и принялась за лапшу. Проглотив несколько ложек, она раскрыла книгу. Естественно, это была знакомая до мелочей поваренная книга с жирным пятном на первой странице, которое Рина посадила ещё в начальной школе — упала котлета с бутерброда, она пыталась проверить, получится ли у неё полноценный гамбургер из школьной булочки-веснушки и бабушкиной котлеты. Пятно было на месте, предисловие тоже. "Коллектив авторов…" — привычно пробежала она глазами, и облегчённо вздохнула: никакого ритуала само собой "Книга о вкусной и здоровой пище" не содержала.

Рина потянулась за соевым соусом и чуть не выронила бутылку из рук. Первая страница книги разительным образом изменилась. Бумага потемнела и стала больше похожа на высушенную кожу. Пергамент, догадалась девушка. Буквы были витиеватые, слова содержали устаревшие фиту, ять, ер. Правда. Не показалось, не померещилось, не приснилось. Ритуал зова героической души. Есть как-то сразу расхотелось. Рина отодвинула тарелку и погрузилась в изучение текста. Для того, чтобы разобраться в написанном полностью, потребовалось включить ноутбук и переводить некоторые слова и понятия со старославянского.

— Что я творю?! — восклицала Арина, притаскивая в бабушкину спальню серебряный тазик, который бабушка Паша содержала в идеальной чистоте и никогда не позволяла брать, даже для устройства плавательного бассейна для куклы Барби.

Ритуал содержал много пометок, которые были сделаны разными почерками и чернилами разного цвета. Девушка подумала, что их оставили её предки, чтобы последующим поколениям чародеев проще было разобраться. Она сразу узнала аккуратный убористый почерк бабушки. Сильный наклон, длинные хвосты букв и чернила от гелевой японской ручки красного цвета. Для ритуала бабуля советовала откинуть коврик в спальне и воспользоваться набором портновских мелков.

Рина последовала совету. Теперь ей стало понятно, почему Прасковья Григорьевна никогда не позволяла внучке натирать паркет в её спальне. "Чай, не инвалид, пока сама в силах, — смеясь, отвечала бабушка на настойчивые предложения помощи, — справлюсь!" Под ворсистым овальным ковром обнаружился каменный круг, вделанный прямо в пол. Круг был большим, около полутора метров в диаметре, серый камень поверхности носил следы цветного мела, совсем как школьная доска, на которой много писали, а после стёрли влажной губкой. Нашлось объяснение и для набора цветных портновских мелков, которые всегда лежали в ящике бабушкиного комода, хотя сама Прасковья Григорьевна умела разве что пуговицы пришивать. Сверяясь с инструкцией Рина вычертила довольно сложную фигуру из трёх многоугольников, вписанных один в другой. Она хорошо рисовала, да и швейный сантиметр сослужил ей прекрасную службу. Фигура получилась странная, из тех, что словно затягивают взгляд в глубину.

Девушка с опаской поглядела на клонящееся к горизонту солнце и, сверяясь с книгой продолжила приготовления. Так, что у нас там дальше? Наполнить серебряную ёмкость водой земли. С ёмкостью всё понятно — знаменитый бабушкин тазик, а вода земли — должно быть, вода из колодца или родника. Хотя, впрочем, и вода из крана тоже берётся из скважины в земле. Бабушка приписала сбоку: "Воду возьми в холодильнике, что из Окраинного родника".

Междуреченск, расположенный на слиянии рек Алтанки и Сороки, славился на всю губернию прекрасной родниковой водой, которую щедро дарили многочисленные ключи и источники. Какие-то из них были красиво оформлены и обустроены для культурного отдыха, другие просто обложены камнями, а Окраинный, неподалёку от дома Рины, представлял из себя и вовсе ключ в тени старой ивы. Со второго класса, как только маленькая Ариша поселилась у прабабушки, её обязанностью стало приносить из родника воду для питья. В холодильнике обнаружилась бутылка, которую Рина принесла в воскресенье перед отъездом в Саратов.

В воду нужно было поместить маленькие жертвы духам разных стихий. Сам текст ритуала никаких указаний по этому поводу не содержал, предполагалось, наверное, что вызывающий сам должен знать, что делать. Помогла Прасковья Григорьевна. Она советовала воспользоваться для стихии воды — замороженной мойвой из морозилки (в ней же и лёд), земле пожертвовать гальку, привезённую когда-то маленькой Риной из Анапы, а для огня предполагалось срезать прядь волос и сжечь их прямо над тазиком с водой. Ещё требовался воздух и жизнь. "В шкатулке с ракушками возьмёшь перо по своему вкусу, — писала бабушка, — но помни, от твоего выбора будет зависеть, кто откликнется на зов. То же касается и цветка. Слушай своё сердце, и ничего не бойся. Ты — настоящая Воронцова, ты справишься". Рина вздохнула и полезла в шкатулку. Она полагала, что Прасковья Григорьевна хранит там письма покойного мужа или какие-то ещё памятные вещицы, но шкатулка, привезённая из той же Анапы, под завязку была набита птичьими перьями. Каких тут только не было: от белых куриных до странных, серо-чёрных, с серебристыми проблесками, явно принадлежавших какой-то хищной птице. Из всего этого перьевого изобилия внимание девушки почему-то привлекло небольшое светло бежевое перо с коричневыми и чёрными пестринаками. Она знала, это перо неясыти. Перо отозвалось в ладони теплотой, словно погладила кота. Кстати, Прохора она не видела ни вчера, ни сегодня. Ну да ладно, потом с ним разберёмся.

В саду отцветали пионы. Их было много. Белые, словно прилепившиеся комья снега, розовые и густо-алые у концов лепестков, а в глубине они прятали благородный оттенок бордо. Именно такой цветок и сорвала Арина.

По вершинам фигуры в каменном кругу она расставила маленькие ароматические свечки в металлических цилиндриках. Бабушка всегда держала их целую коробку. "На случай отключения электричества пригодятся", — поясняла она. Хотя электричество на памяти Рины отключали всего пару раз, да и то из-за сильной грозы, и они с бабулей использовали тогда туристический фонарь с батареей на сутки, но свечи в наличии были всегда.

Затем в указанной последовательности она без всплеска опустила в воду мойву, камень, перо и цветок. После чего отрезала небольшую прядь волос зажгла её и бросила туда же. Последним аккордом стали четыре капли крови. Прасковья Григорьевна советовала обработать спиртовой салфеткой кухонный нож и руку. "Найди точку, где линия жизни соединяется с линией судьбы и уколи резко и достаточно сильно", — писала она. Рина весьма отдалённо представляла себе всю эту хиромантию, но солнце уже почти скрылось за кронами яблонь, а это означало, что времени справится в интернете нет. Девушка ткнула себя в ладонь ножом, накапала крови в тазик и принялась читать довольно длинное и мудрёное заклинание на непонятном языке. Хорошо, что бабуля позаботилась и расставила ударения.

Рине подумалось, что, если бы ещё два дня назад кто-то сказал бы ей, что она будет сидеть на полу и читать абракадабру над тазиком с мороженной мойвой, цветком, камешком и плавающим пером, она посоветовала бы поехавшему кукухой не забывать принимать таблетки. Но вот теперь она сидит и читает. Закат окрасил летнее небо нежными оранжевыми оттенками, а заклятие и не думало кончаться. У Рины зарябило в глазах от незнакомых слов, где-то в глубине в животе встрепенулось знакомое ощущение пузырьков от кока-колы, потом накрыла дурнота, такая, что казалось девушку вывернет прямо в тазик. Следом пришла боль, болело всё, что только может болеть: раскалывалась голова, скрутило живот, по позвоночнику пробегали болевые импульсы, ныли все зубы и кости. Рине подумалось, что вот сейчас она просто умрёт. Над тазом начал подниматься пар, мойва ожила вильнула хвостиком и ввинтилась в дно, словно ушла на глубину. Перо красиво распалось золотистыми искорками, камень неожиданно всплыл, зашипел, словно кусок искусственного льда, а пион вспыхнул розовым пламенем и сгорел. Вода вскипела, повалил пар, однако ж он не разлетался во все стороны, а стоял столбом внутри нарисованной фигуры, словно его удерживали невидимые стены. Преодолевая боль, Рина на чистой силе воли выговорила последнюю фразу и начала терять сознание. Последнее, что на услышала — это всплеск.

— Твою мать! Кипяток! — воскликнул незнакомый мужской голос, прибавив что-то длинное по-французски, судя по экспрессии — ругательство.