Книга вторая Первое упоение властью

6 Задание: Гавана

Латиноамериканский темперамент утомляет, но на карту поставлено многое.

Из дневника. 6 января 1991 года

Утром первого дня нового года президент сообщил мне, что собирается нормализовать отношения с Фиделем Кастро.

Я приветствовал столь смелую идею, однако мы выиграли выборы с очень небольшим перевесом голосов, и у меня, естественно, возникли опасения насчет реакции республиканцев на эту инициативу. Как всегда, президент опередил меня.

– Это не должно быть похоже на курс Никсона в отношениях с Китаем, – объяснил он. – Если я скажу что-нибудь хорошее о Кастро, правые сожрут меня с потрохами.

Не самое изысканное выражение, но по существу он был прав. Здесь надо было действовать с большой осторожностью. Президент не желал «никакой румбы, никаких поцелуев», поставив целью «подписание двустороннего договора и обмен послами».

Как ни странно, но он попросил меня сопровождать Марвина в «пробной» поездке в Гавану.

– Вы будете моими глазами и ушами, – сказал он.

Об этом я рассказал Джоан вечером после вкусного ужина. Я знал, что она воспримет новость без удовольствия.

– Дорогой, – заявила она, – ты ведь знаешь, тамошняя еда тебе не подходит.

С Джоан не поспоришь. Когда несколько лет назад мне пришлось по делам отправиться в мексиканскую Гвадалахару, у меня начались большие проблемы с желудком. Пришлось долго лечиться, и мой личный врач предупредил меня, что еще одна такая поездка, и он ни за что не ручается.

– Но, дорогая, я не могу сказать президенту Соединенных Штатов Америки, что отказываюсь от исторической миссии из-за латиноамериканской кухни.

– Увы, не можешь, – стараясь не заплакать, проговорила она, – но я уже представляю, как ты сгибаешься над раковиной или унитазом и тебя выворачивает. Мне трудно это вынести.

Тем не менее, долг есть долг. Мое решение могло разбить сердце Джоан, но она была храброй девочкой и искренней сторонницей Томаса Н. Такера. Тремя днями позже я покинул Вашингтон. В одном из моих чемоданов лежали продукты на три дня и большой запас таблеток. Джоан не из тех, кто отправит мужа в дорогу, не позаботившись о его здоровье.

Удовлетворяя страсть Марвина к секретности, мы летели в Гавану через Бангор, штат Мэн. Там он собирался произнести речь на непривлекательном во всех отношениях форуме, посвященном внешней политике и устроенном Бангорской торговой палатой. После речи, давая интервью местным корреспондентам, он рассказывал, как мечтал провести два дня с удочкой в заливе Пенобскот. Бангорцы недоумевали. «В январе, мистер Эдельштейн?» – спросил корреспондент газеты «Бангор дейли ньюс». Попавшись на нелепости, Марвин ответил, что считает зимнюю погоду «бодрящей». Я возблагодарил Бога, когда после долгой путаной поездки по улицам города, дважды сменив автомобили, чтобы избежать слежки, Марвин наконец поднялся на борт самолета, не имевшего номера, но принадлежавшего Военно-воздушным силам США.

В аэропорту имени Хосе Марти мы были в четыре часа утра. Я устал и жутко хотел спать. Вместо этого пришлось пить виски с министром иностранных дел Гальваном. «Завтрак» состоял из чашки кофе, кстати плохо смолотого, кусочков ананаса и яиц, из которых, не исключено, назавтра должны были вылупиться цыплята.

Министр иностранных дел Гальван в сущности неплохой парень, но болтливый от природы, как большинство латиноамериканцев. Два часа и шесть минут он не закрывал рта. Очень быстро я понял, что он рассматривает «инициативе» как идею команданте Кастро. На самом деле, «инициатива» принадлежала президенту Такеру, и когда представился случай, я счел для себя необходимым указать на это.

Марвин пребольно стукнул меня под столом ботинком, едва не поцарапав мне ногу.

Однако министр иностранных дел Гальван будто ничего не слышал и продолжал весело разглагольствовать о возможных визитах Кастро в Вашингтон и Такера – в Гавану как «демонстрирующих всему миру пример мудрости нового руководства Америки». Марвин ничего не говорил, только кивал головой. Ситуация выходила из-под контроля.

Кашлянув, я попробовал втолковать министру иностранных дел, что президент Такер стремится к реальным результатам, ему не нужна показуха, и мы считаем, что обмен не президентами, а послами был бы отличным началом наших новых отношений.

Министр иностранных дел Гальван несколько раз мигнул, вновь раскурил сигару и заметил, что мы, наверное, устали с дороги.

Как только мы оказались в отеле, Марвин сделал мне внушение, что я, мол, лезу не в свои дела. Пришлось выпрямиться во весь рост и проинформировать его, что я прилетел в Гавану по личному распоряжению президента, у которого нет желания быть загнанным в угол по его, Марвина, милости. Марвин удалился писать телеграмму. Я же залез под одеяло, которое оказалось сырым и пахло плесенью. Конечно, на Кубе влажный климат…

В тот же вечер нас повезли на встречу с Эль Команданте. Кастро жаждал общения и уверенно говорил о своих «достижениях». Обед длился целую вечность, но я вежливо отказывался от одного блюда за другим. В какой-то момент Команданте прервал себя, чтобы спросить через переводчика, почему я не ем. Пришлось сослаться на больной желудок. Он помрачнел и своим обычным зычным голосом позвал врача. Но я настоял на том, что обойдусь без врача, если буду придерживаться диеты.

Тогда, сказал он, мне надо обязательно попробовать «прекрасного» кубинского пива.

В ответ на мой отказ, обоснованный тем, что я вообще не пью спиртные напитки, Кастро дал ясно понять, что своим отказом я обижаю кубинский народ. Марвин, сидевший напротив, наклонился над столом и прошипел:

– Да сделайте вы глоток, ради бога.

Что ж, на войне как на войне. Я сделал глоток из бокала. Кастро выразил свое удовольствие, и беседа продолжалась.

Честно говоря, я не очень хорошо помню, что было дальше. Кажется, в бокал что-то постоянно подливали, несмотря на мои возражения. Насколько мне помнится, было много тостов. Один раз я даже оказался в объятиях кубинского лидера. От его бороды пахло сигарами, и она больно кололась. После повторных тостов за нормализацию отношений нас погрузили в джипы и повезли осматривать новую гидроэлектростанцию. Когда Команданте заговорил о чешских турбинах, я не выдержал. Что было потом, не знаю.

К счастью, на другой день нас вернули в Вашингтон. Марвин изображал королевское величие и почти не разговаривал со мной. Но я был ему за это благодарен, потому что в первый раз в жизни испытывал прелести похмелья: как будто на меня одновременно навалились грипп, мигрень и еще пара болячек. Когда же перед посадкой в самолет на военно-воздушной базе в Эндрюсе он потребовал от меня изменить свою внешность, я ответил, что ни при каких обстоятельствах не надену отвратительную бороду. И до сих пор бороды вызывают у меня неприятные ассоциации.

Когда я шел по Западному крылу Белого дома, со мной здоровались как с больным, понижая голос и старательно уступая дорогу. Даже полностью поглощенный своими неприятностями, я не мог не обратить на это внимания и удивился. В конце концов, я выполнил президентское задание, хотя и на грани возможного. Не помню уж, как доплелся до своего кабинета. И тут же вошла Барбара.

– Он ждет вас.

В висках стучало. Превозмогая слабость, я направился в Овальный кабинет. Президент был сдержан.

– Добро пожаловать, – коротко проговорил он. – И будьте любезны объяснить вот это!

Телеграмму, которую он протягивал мне, я видел как в тумане. Это был отчет о наших переговорах с кубинцами, подписанный Марвином. Себя он изобразил почти Бенджамином Франклином, зато из меня сделал этакого простака из детской сказки. Увы, из-за дурного самочувствия я не мог даже как следует постоять за себя.

– Черт бы его побрал, – прошептал я.

– Это все, что вы можете сказать? – спросил президент.

– Да здесь сплошная неправда. Он бы отдал им Флориду, если бы они попросили.

– Поэтому вы облевали их новую электростанцию? И, кстати, штаны Кастро тоже? Герб, как вас угораздило?

Я все объяснил как мог, но было ясно, что президент разочарован. Следующие несколько дней я старался не попадаться ему на глаза, надеясь, что его недовольство мной сойдет на нет.

Вся администрация лихорадочно готовила почву для «нормализации». Через неделю после моего бесславного возвращения было назначено совещание в Овальном кабинете. Президент, казалось, был смущен неожиданно бурной реакцией политических кругов.

– Звонил Холт, – сказал он. – Спрашивал, когда «мы собираемся» в Гавану. Петросян бьет копытом, потому что боится, как бы Флорида не стала сданной картой в будущей политической игре. Рейгелат в восторге. Считает, что какая-нибудь из антикастровских группировок обязательно взорвет меня. Напомните, Бэм, – повернулся он к Ллеланду, – как у нас появился Рейгелат.

– Северо-Восток.

– Ах, да. Правильно.

На этом совещании он сообщил нам, что решил не ехать в Гавану и не приглашать Кастро в Вашингтон. Марвин заерзал в кресле и попытался отговорить президента от этого решения.

– Прений не будет, – заявил президент. – Я так решил. Кастро – диктатор, а диктаторы любят парады. Тогда они чувствуют себя законными правителями. Ему не нужно быть признанным Соединенными Штатами Америки, ему надо, чтобы Соединенные Штаты Америки его уважали. Признание он получит, а вот уважения не дождется.

После этого президент высказал пожелание, чтобы я вернулся в Гавану для организации встречи в верхах. Я не поверил своим ушам и при всех спросил, почему он предлагает это именно мне, если учесть неприятности, сопровождавшие мою первую поездку.

Он ответил, что Клэй Кланахан из ЦРУ считает мои «неприятности» хорошо срежиссированной игрой, и ухмыльнулся.

– Марвин был заранее готов согласиться на обмен визитами. А вас никак не удавалось уговорить. Клэй думает, это была очень эффективная комбинация. Ну, – хохотнул он, – я тоже парень не промах.

Вадлоу, сказал я себе, мы уже не в опале. Марвин не скрывал своего недовольства.

Не глядя на него, президент взял настольный атлас и открыл его на Карибских островах. Указкой он провел прямую линию от Ки-Уэста до Гаваны.

– Вот тут, – сказал он, начертив маленький знак «икс». – Восемьдесят два градуса западной долготы. Двадцать три градуса пятьдесят минут северной широты… скажем, двадцать четыре градуса. Как раз посередине. Сообщите Команданте, что я встречусь с ним здесь. – Он сделал пометку карандашом. – С вами будет Лесли Дэч, – добавил он с хитрой улыбкой.

Фили, Марвин, Ллеланд и я обменялись взглядами.

– Вы уверены, что это необходимо? – спросил я.

Но президент только улыбался.

7 Лесли

С нормализацией все ненормально. Серьезные сомнения. Говорил с Джоан по телефону. Самым отвратительным было, когда посольский оператор сказал: «Позвольте напомнить, что линия прослушивается». Джоан расстроилась, узнав, что наш личный разговор слушают коммунисты.

Из дневника. 16 января 1991 года

Лесли Р. Дэч, руководитель президентского «авангарда», несомненно, был лучшим специалистом в своем деле, но абсолютно не желал входить в тонкости политики. Ему ничего не стоило перекрыть Бруклинский мост в час пик, чтобы дать дорогу президентскому кортежу, или закрыть аэропорт в пятницу накануне Дня труда. Когда президент готовился посетить Южный Бронкс, Дэч потребовал за ночь снести несколько больших жилых зданий, потому что с них снайпер мог с легкостью разглядеть президентский профиль.

Его девизом было «Прочь с дороги». Эта фраза стала священной и для подчиненных Дэча. (Одна из секретарш даже вышила ее на подушке, которую я по понятным причинам запретил фотографировать.)

Во время предвыборной кампании Такера Лесли сумел поссориться практически со всеми, с кем контактировал. Наверное, это неизбежно, и все же необходимо было соблюдать вежливость, поэтому мы после каждого инцидента посылали письмо с извинениями типа:

Губернатор искренне сожалеет о неудобствах, причиненным Вам мистером Дэчем, сотрудником группы подготовки визитов. Мистер Дэч получил от него выговор и заверил, что такого больше не повторится.

Губернатор с удовольствием пользуется случаем выразить Вам свою благодарность за помощь в его предвыборной кампании и надеется, что в будущем тоже сможет рассчитывать на Вашу поддержку на благо избирательной кампании и нашей страны.

Искренне Ваш,

Герберт Вадлоу,

Исполнительный секретарь губернатора Томаса Н. Такера.

Лесли не скрывал своего презрения к дуракам, относя к этой категории большую часть человечества. Однако он был настолько хорош в своем деле, что мог считать себя неприкосновенным. Ему ничего не стоило сотворить чудо, а большинство политиков любит, когда вокруг них творятся чудеса. Это внушает им иллюзию собственной божественной ауры.

Лесли, Марвин и я полетели в Гавану, на сей раз без всякого грима и маскарада. Марвин все еще ворчал по поводу решения президента не превращать двустороннюю встречу во что-то непристойное и, насколько я подозревал, не совсем отказался от своей версии «нормализации отношений» между странами.

– Герб, он упускает грандиозную возможность, – сказал мне Марвин, когда «Джет Стар» летел на высоте 33 000 футов над ночным Мексиканским заливом. – Получается какая-то тайная встреча посреди океана… Какой смысл?

– Марвин, президент знает, что делает. Нам надо просто выполнять свою работу.

Он понизил голос, чтобы Дэч, сидевший напротив нас, его не услышал.

– Больше всего меня раздражает он. – Марвин кивнул на Дэча. – Ведь он сумасшедший, неужели вы не видите? И все испортит.

– Успокойтесь. Какая разница, понравится он кубинцам или не понравится? Скорее всего, не понравится. Дэч никому не нравится. Но Дэч – гений.

– Насчет этого я не сомневаюсь!

– Президент доверяет ему.

Марвин заерзал в кресле.

– Тогда почему у меня схватывает живот от дурных предчувствий?

– Марвин, я понятия не имею, что у вас с желудком. Но на всякий случай предлагаю вам пить только воду из бутылок и не есть салатов. Среди чудес мистера Кастро не значится борьба с инфекцией.

С этими словами я вернулся к своим бумагам.


Гальван выразил очевидное разочарование, когда Марвин проинформировал его о решении президента встретиться с Кастро на двадцать четвертом градусе северной широты и восемьдесят втором западной долготы вместо Пенсильвания-авеню. Мгновенно убрав с лица улыбку, он сказал, что Команданте на такой вариант не согласится.

– Вряд ли это можно рассматривать как всего лишь вариант, – вмешался я, прежде чем Марвин начал ходить вокруг да около.

– Он с вами свяжется, – мрачно произнес Гальван.

– Когда?

Вопрос задал Лесли, а мы с Марвином принялись на два голоса уверять министра иностранных дел, что находимся в полном его распоряжении. Одна обида в адрес Лесли была уже «зарегистрирована», и Гальван повернулся к нему.

– Я вам сообщу. Команданте занятой человек.

Лесли смотрел как бы сквозь министра.

– Ага, отлично, я тоже занятой человек. Поскольку мистер Эдельштейн и мистер Вадлоу тут…

– Лесли! – попробовал вмешаться я.

– …то почему бы вам не взять трубку и не позвонить Команданте? Естественно, если ваши телефоны работают, хотя мне говорили, что они не работают.

Только этого не хватало, подумал я.

Тут Марвин и министр иностранных дел принялись кричать на Лесли. Но это было все равно как писк комара для автомобильных «дворников». Лесли зевнул.

– Послушайте, Рики, так мы ни до чего не договоримся, вы согласны?

Министр иностранных дел едва не взвился под потолок от ярости.

– Рики?

– Рикардо, если вам угодно…

– Я – Гальван! А для вас «ваше превосходительство»!

– Хорошо. Послушайте, почему бы вам не отвезти нас к сотруднику, который отвечает за свое дело?

– Что?

– Вам надо его остановить, – шепнул мне Марвин. – Так вести себя недопустимо.

Как же, Лесли остановишь! Когда он порекомендовал министру иностранных дел связать нас с чиновником, «облеченным властью», Гальван пригрозил выслать его из страны.

– Я пробуду в этом номере ровно час, – сказал Лесли, глядя в окно на пляж. – После этого ищите меня где хотите.

Гальван пулей вылетел из номера.

– Я голоден, – как ни в чем не бывало произнес Лесли. – В этой стране приносят еду в номер?

– Лесли, – не утерпел я, – вы все испортили.

– Да вряд ли, – зевнув, отозвался он. – Все должно быть ясно с самого начала. Таким образом экономится уйма времени.

Я позвонил президенту по специальной линии из шведского посольства и подробно отчитался о наших «успехах».

Наступила долгая пауза.

– Хотите, чтобы я отозвал Лесли домой? – спросил я.

– Домой? Господи, ни в коем случае. Я бы сделал его послом.

Марвин вырвал у меня трубку.

– Господин президент, вы не можете поручать своему «авангарду» заниматься внешней политикой.

Когда он положил трубку, я спросил, что сказал президент. Вид у Марвина был несчастный.

– Он сказал: «Полагаю, как президент я могу делать что хочу».

Вскоре мы получили сообщение, что Кастро примет нас в одиннадцать часов вечера. Приглашение было адресовано exclusivamente сеньору Эдельштейну и сеньору Вадлоу.


Кастро не стал меня обнимать, как при первой встрече, за что я был ему крайне признателен, так как Эль Президенте днем был «на учениях» и от него несло потом. Поначалу мне показалось, что он отправит нас восвояси, настолько он казался разочарованным предложением президента Такера. Но Марвин был красноречив, и в конце концов Кастро согласился на историческую встречу. Уходя, он сказал мне через переводчика: «Так как мы встретимся на море, надеюсь, у вашего президента желудок покрепче, чем у вас».

Великое событие было назначено на четырнадцатое марта.

Кубинское правительство не согласилось проводить встречу на американском судне, ну а мы отказались проводить ее на кубинском. Безвыходное положение разрешилось, когда Канада предложила свой новенький авианосец. Тут Лесли взялся за работу, и канадцы пожалели о своей любезности, так что мне пришлось потратить немало времени и сил, чтобы успокоить взбешенных офицеров Канадского флота. Капитан пошел на многое. Он согласился освободить свою каюту и украсить взлетную полосу флагами США и Кубы. Он даже с вежливым добродушием принимал частые нападки Лесли на состояние корабля, который не уступил бы и собственной яхте королевы. Но когда Лесли жизнерадостно информировал капитана, что «заизолирует» корабль «сверху донизу» для защиты от телевизионного проникновения, капитан приказал ему убираться и три дня, которые я провел в страшном волнении, отказывался принимать обратно. Президент пожелал, чтобы корреспондентов было не больше двухсот, из-за чего представители четвертой власти завопили о «наступлении на свободу слова». Консервативная пресса чуть не получила апоплексический удар, в первую очередь, «Хьюман ивентс», «Нэшинал ревю», «Комментари», которые называли президента «красным Томом». Мы могли бы обойтись и без поддержки «Дэйли уоркер», но как и когда в Америке наступило потепление, никто вроде бы не заметил.

Сам президент был удивлен – он не ожидал настолько бурной реакции на свою инициативу.

– Вы это видели? – проворчал он однажды утром, уставясь в «Тайм» на то место, где был анонс «Гавана-91». Заголовок занимал всю верхнюю часть разворота: «РЕВОЛЮЦИЯ – И СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ!» – Господи, что я наделал? – простонал президент.

Одни сигары чего стоили. Их курили везде, даже в Белом доме, пока президент не наложил на них запрет. Но и в магазинах далекой консервативной Вирджинии, где не многие знали о Че Геваре, открытие Кубы было очевидно. Мой собственный сын Томас младший, еще подросток, неожиданно перестал бриться, а однажды пришел из школы домой в защитного цвета униформе и высоких шнурованных ботинках. Джоан была вне себя. На другой день она позвонила мне на работу, что делала в редчайших случаях.

– Он на заднем дворе играет с мачете. Изрезал кору на всех кленах.

«Морская встреча в верхах», как ее называла пресса, едва не была отменена за два дня до назначенного срока. Мне позвонил мистер Докал, занимавшийся в Гаване тем же, чем я в Вашингтоне. Он кипел от ярости. И у него были на то причины.

Майор Арнольд был обладателем замечательного средства на случай тропической лихорадки – и он завел о нем разговор с Лесли. Так вот, Лесли, действуя на свой страх и риск, невозмутимо сообщил представителю Докала, что все кубинские чиновники, которым предстоит контактировать с президентом, должны быть «продезинфицированы» людьми из министерства здравоохранения США. Пришлось сказать пыхтевшему от злости Докалу, что, несомненно, они с Лесли не поняли друг друга и волноваться не о чем.

Следующий мой звонок был адресован Лесли.

– Вы совсем выжили из ума? – кричал я в трубку. – С чего вы взяли, что высокопоставленные кубинские чиновники позволят кому-то опрыскивать себя?

– Успокойтесь, Герб. Вы когда-нибудь видели, как проявляется эта лихорадка? Большие отвратительные фурункулы…

– Нет, Лесли, это вы послушайте меня, и внимательно. Никаких орошений Фиделя Кастро или кого бы то ни было из кубинцев не будет. Если хоть один из ваших людей явится на судно с аэрозольным баллончиком, я лично позабочусь о том, чтобы вас повесили. Вы слышите?

– Угу.

Мне не нравится угрожать людям, но Лесли понимал только такой язык.

8 24° северной широты, 82° западной долготы

Лично я считаю «морскую» встречу дипломатическим шедевром и огромным пером в шляпе нашего Такера. Попытка Ллеланда повесить неудачу на меня. Обидно, что Марвин на стороне Ллеланда. Джоан очень поддерживала меня на протяжении всего времени.

Из дневника. 15 марта 1991 года

Я помню тот день, как будто он был вчера: по яркому голубому небу плыли редкие белые облачка, дул легкий ветерок, поблескивала темно-синяя гладь Флоридского пролива. Наконец с легким шумом американский вертолет сел на палубу авианосца, и через пару минут прибыл советский МИ-26 с президентом Кастро и другими кубинскими лидерами на борту. Гимны. Почетный караул. (Признаюсь, кубинцы показались мне немного нецивилизованными.) Это было внушительное зрелище.

Наш авианосец ходил по внутреннему кругу, а был еще внешний круг, состоявший из американских и кубинских морских судов. Далеко на горизонте маячил советский ракетоносец «Современный». А в глубине притаилась атомная подводная лодка «Чаттануга».

Круговой маршрут получился не случайно. Куба хотела, чтобы авианосец был ближе к острову. США хотели передвинуть его к северу. Восток был под нашим наблюдением, запад – под наблюдением кубинцев и Советского Союза. Марвин прибыл в Гавану с адмиралом и метеорологом. После трудных переговоров была предложена идея кругового движения. Кубинцы согласились, но потребовали, чтобы судно двигалось по часовой стрелке. При этом, как заметил министр иностранных дел Гальван, «запустить» часовой механизм, то есть начать движение, надлежало с их стороны. Прочитав этот пункт, президент объявил ситуацию «дурацкой» и согласился.

То, что Эль Команданте поддался чарам первой леди, было очевидно. Должен сказать, мне редко доводилось видеть ее столь прекрасной. (Море придавало миссис Такер дополнительное очарование.) На ней был абрикосового цвета костюм с гофрированным воротничком и чулки цвета слоновой кости; и моряки ни на секунду не сводили с нее глаз.

Низко поклонившись, Эль Команданте запечатлел поцелуй на ее руке, после чего предложил ей свою руку. Она приняла ее и сопровождала Эль Команданте, пока он обходил батальон Монкада. Президент Такер шел за ними на приличном расстоянии. Это было грубое нарушение протокола.

Ко мне бросились Ллеланд, за ним Фетлок, у которого глаза вылезли на лоб, и Уитерс; однако что я мог поделать?

Когда обход почетного караула подходил к концу, Эль Команданте обнаружил, что миссис Такер говорит по-испански, и был очарован еще сильнее. Президент скрипел зубами, но заставлял себя улыбаться.

Ланч сложился более удачно, – хотя согласование меню прошло не без трудностей. Кубинцы требовали свою (отвратительную) кухню – жирную свинину и жареные бананы. Мы настаивали на добрых сытных североамериканских блюдах: жареной индейке с разнообразными гарнирами. Тогда они предложили цыплят, но вареных и с черной фасолью. В ответ мы предложили цыплят с молодой картошкой и зеленым горошком, жаренных по южному рецепту. Когда уже казалось, что нам придется обойтись без еды, вмешались канадцы. Их меню было приемлемо для обеих сторон, так что нам подали копченую форель и торт Мельтон-Маубрэй в сопровождении вина из долины Оканаган. К сладкому я неравнодушен, да и о вине мне сказали, что пить его можно, – а для чего же еще оно собственно предназначено?

Президент и Кастро сидели рядом, первая леди – по левую руку от президента. Кастро начал с комплиментов миссис Такер, мол, он видел все ее фильмы. Похоже, это очень расстроило президента, который наверняка вспомнил ее роль в «Миннесоте», где первая леди не один раз появлялась дезабилье. Если не считать нескольких любезных фраз, которыми президент и Кастро обменялись в самом начале трапезы, Эль Команданте почти все время говорил с первой леди. Ко времени десерта я уже опасался за эмаль на зубах президента, который яростно ими скрипел.

В конце ланча президент поднялся со своего места и произнес одиннадцатиминутную речь о важности встречи, о необходимости диалога и взаимопонимания, которую закончил призывом «крепить дружеские связи» между двумя странами. Речь мне понравилась, тем более она как нельзя лучше соответствовала важному историческому моменту.

Представители Эль Команданте уверяли нас, что он тоже будет говорить одиннадцать минут – это было решено заранее. Всем известно, что Кастро может произносить речь без передышки и пять часов, так что этому пункту было уделено особое внимание. Одиннадцать минут, уверил меня Докал.

Все, кто следил за тогдашними событиями, помнят, что Эль Команданте проговорил пятьдесят пять минут. В течение двадцати минут того, что потом назвали «El Discurso Enorme» (буквально: чудовищная речь), президент Такер был внешне спокоен, как вулкан накануне извержения. Он не пошевелился, даже когда Кастро заговорил об «истории преступной внешней политики» США, vis-a-vis Кубы. Телевизионщики тоже были в ярости, потому что передача шла в прямом эфире и Эль Команданте отнимал время у сериалов. Короче говоря, всем было плохо, кроме Эль Команданте, чьи затянувшиеся разглагольствования значительно ослабили позиции президентской администрации. На обратном пути в Ки-Уэст мы почти все время молчали.

Загрузка...