Суматоха в Белом Доме

28 Трудное положение

Седьмого октября, в среду, в четыре часа пятьдесят четыре минуты утра меня разбудил телефон. Звонил дежурный офицер из штабной комнаты в Белом доме, который сообщил, что наша военно-морская база на Бермудах подверглась нападению и президент на шесть часов утра назначил совещание высшего руководства. Я пошарил рукой, отыскивая ортопедическую амуницию, которая фиксирует плечи в правильном положении. Если сломана ключица, приходится долго носить корсет. Но он оказался мокрым.

– Джоан, что случилось?

Она ответила, что корсет испачкался и пришлось его постирать.

– Почему же ты его не высушила?

Оказывается, Джоан боялась, как бы в сушилке эластичная ткань не расползлась.

Ничего не оставалось, как надеть мокрую «упряжь». Надо сказать, приятного в этом было мало.

Постаравшись согреться изнутри с помощью проглоченного второпях горячего кофе – да-да, у меня вошло в привычку пить по утрам кофе, – я кое-как собрался с силами. Вскоре послышался шум мотора, и автомобиль помчал меня в предрассветной тьме по направлению к Белому дому.

Дорогой я постарался проанализировать причины, из-за которых ситуация на Бермудах стала неуправляемой.

Я не колониалист и не неоколониалист, но мне было по-настоящему жаль, что Великобритания исключила Бермуды из Содружества. Вроде бы то, что надо – статус-кво: полная занятость, всеобъемлющая интеграция, двухпалатное законодательное собрание, прибыльный туристический бизнес. Правительство Ее Величества все сделало, чтобы бывшая колония могла рассчитывать на свои силы после окончательного самоопределения. И все же главная причина была экономической: слишком дорого обходились казначейству Ее Величества бесконечные субсидии и дотации Бермудам.

После «освобождения», как это велеречиво называлось, на Бермудах оживились экстремистские элементы. Когда почти все британские чиновники вернулись на родину, эти элементы, нимало не медля, объединились под началом мистера Макопо М'дуку, и вот тут-то началось невообразимое. Первой ласточкой стал инцидент в гольф-клубе, произошедший несколькими годами раньше.

М'дуку, которого офицер из Совета национальной безопасности для конспирации называл «М-энд-М», призывал к экспроприации всей собственности, остававшейся в руках белых владельцев, аннулированию соглашения между Великобританией и Соединенными Штатами Америки, согласно которому Америка разместила на острове свою военно-морскую базу, и уничтожению эксплуататорской промышленности. М'дуку был пламенным националистом-деревенщиком, поскольку ему кто-то внушил, что фабрики и заводы унижают достоинство островитян.

Атмосфера в Белом доме была наэлектризована до предела. В коридоре около Штабной комнаты толпились адмиралы и полковники из морской пехоты. Пахло беконом, яичницей, кофе и свежими булочками с маслом. Я успел позвонить своим сотрудникам и попросил приготовить завтрак к половине шестого.

Фили приветствовал меня улыбкой, совершенно неуместной без пятнадцати шесть утра.

– Вы отлично выглядите, – сказал я.

– Это фантастика!

Я подумал, что он говорит о завтраке.

– Да, Санборн превзошел себя.

– Да я не о еде, бог с ней. Я о Бермудах.

– Что же фантастического в том, что совершено нападение на американскую базу?

– Четыре года нас называли ягнятами. Говорили, будто мы носимся с проклятым М'дуку, как с Джорджем Вашингтоном. Молчим, когда он собирается вешать Уэллса.

Одной из самых возмутительных угроз мистера М'дуку была его угроза повесить нашего генерального консула Сесила Уэллса на флагштоке консульства. Президент считал это блефом, однако Уэллс перепугался и умолял отозвать его, но президент отказал ему под предлогом того, что это может стать «ненужным сигналом» ко всеобщему бегству, и попросил остаться, но не особенно «высовываться». В конце концов Уэллс согласился, но сделал это с очень большой неохотой.

– Кстати, – сказал Фили, – я вызвал Манганелли и приказал ему подготовить декларацию об объявлении войны.

– Что?

– Кажется, у него тяжелое похмелье.

Не выбирая слов, я выразил свое негодование. Ведь президентский спичрайтер находился под моим началом.

На это Фили заметил:

– Герб, сейчас не время мелочиться.

– Но война? Вы не думаете, что это немножко… преждевременно?

– Мы используем текст, когда он понадобится.

– Господи, остался всего месяц до выборов.

– Да. Надеюсь, эта заварушка случилась не слишком рано.

Пора было идти на экстренное совещание. Никак не высыхавший корсет просто убивал меня.

– Почему, – зевая спросил президент, – они напали так рано?

Председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Бойд и Клэй Кланахан из ЦРУ, тоже зевая, предположили, что все дело в факелах, которые выглядели весьма драматично в теленовостях. Фили кивнул.

Президент спросил, в каком состоянии база, и генерал К.О. Гилули, командующий военно-морскими силами, ответил, что она «недоступна с моря, но доступна с суши». Президент провел рукой по лицу и поинтересовался, что это значит.

– Это значит, что мы продержимся еще пару часов. Может быть, три часа. Они прорвались в четырех местах, но были отброшены.

– Как?

– Собаками, сэр. Кажется, они в первую очередь боятся собак.

– Отлично, – сказал президент. – Доставьте туда еще собак. Пусть собаки будут на каждом шагу всей территории базы. Пусть их будет несколько сотен.

– Можно мне? – спросил Фили.

– Только если у вас конструктивное предложение.

– Территория, где полно немецких овчарок, может напомнить людям Алабаму начала шестидесятых.

– А что вы, Фили, предлагаете? Запустить туда пекинесов?

– Я хочу сказать одно. Если вы желаете, чтобы вас сравнивали с Быком Коннором, то действуйте, запустите туда побольше немецких овчарок.

– Фили, – возразил президент, – ради бога, я не пытаюсь удержать негров от посещения ресторанов для белых.

– Прекрасно. Тогда, может быть, вас будут сравнивать с премьер-министром Южной Африки.

Президент некоторое время не сводил с него взгляда, потом повернулся к адмиралу Бойду.

– Бад, можно это уладить мирным путем? Чтобы не было жертв?

Адмирал Бойд и Гилули предложили резиновые пули и водометы.

– Ладно, – согласился президент, – пусть будут резиновые пули и водометы. А вы, Фили, молчите насчет Северной Ирландии. – Он повернулся к Эдельштейну. – У нас есть связь с их лидерами?

Марвин доложил, что никто не отвечает на телефонные звонки.

Президент нахмурился.

– Клэй!

– Телефонная связь на островах в сущности отсутствует. Две недели назад взорвали спутниковую тарелку. Мы используем частные каналы. Если хотите отправить М'дуку послание, мы можем это сделать.

– Передайте, чтобы он позвонил мне, – сказал президент. – За свой счет.

Фили коротко хохотнул.

– Клэй, если вы можете доставить ему послание, то почему бы вам не сунуть ему в зад гранату?

Кланахан улыбнулся. На вид он был мягким человеком, несмотря на все, что видел и делал.

Дав указания Эдельштейну, Кланахану и Бойду, президент прервал совещание до полудня.

Чрезвычайное совещание возобновилось ровно в полдень. Адмирал Бойд отрапортовал, что обстановка ухудшилась. Наши самолеты были обстреляны при заходе на посадку.

Орион P-3Cs – старые рабочие лошадки американских ВВС, созданные для борьбы с подводными лодками. Каждые пятнадцать минут они поднимаются в воздух с Бермудской базы, чтобы сбросить гидролокаторы, определяющие местоположение советских субмарин. База стала для жаждущих свободы островитян стратегически ценным объектом. Президент вздохнул.

– Есть повреждения?

– Господин президент, – терпеливо проговорил адмирал, – американские самолеты подвергаются обстрелам и в настоящий момент.

– Я понимаю, Бад. Но в них просто палят абы как или их пытаются сбить?

По выражению лица адмирала было ясно, что разница для него несущественна.

– Сэр, эти самолеты очень чувствительны. Если пули заденут штурвал или попадут…

Проблема заключалась в том, что база, в соответствии с соглашением 1941 года, была на американской территории, а люди, стрелявшие в самолеты, находились на острове Сент-Джорджес, который отделяла от базы водная полоса пролива Ферри-Рич и который являлся территорией суверенного государства.

Президент предложил перебросить через Рич небольшую группу морских пехотинцев, чтобы «нейтрализовать» снайперов.

Ллеланд и Эдельштейн покачали головами. Они сказали, что это равносильно вторжению.

– Вторжению? – переспросил президент. – Но пока стреляют в нас.

– Да, – согласился Эдельштейн. – Но они на бермудской земле. Одно дело защищать базу, и другое – выйти за ее пределы. Кто знает, куда это может завести.

Фили закурил сигарету, и теперь дым валил у него изо рта, из носа, из ушей. Он сказал:

– Почему мы так носимся с этими людьми?

– Прошу прощения? – переспросил с оскорбленным видом Эдельштейн.

– Я не о вас, – не очень уверенно ответил Фили.

Эдельштейн предложил не поднимать в воздух P-3Cs, пока ситуация не будет разрешена путем «диалога». Адмиралу Бойду эта идея самым очевидным образом пришлась не по вкусу. Он сказал, что нельзя прерывать наблюдение за субмаринами, это часть оборонной программы государства. Если остановить вылеты, то как прикажете засекать советские подводные лодки?

Пока он и Марвин высказывали свои мнения, президент спросил Кланахана, установлен ли контакт с М'дуку.

Кланахан кивнул.

– Но ему, по-видимому, сейчас не до разговоров. Однако он наверняка прояснит свою позицию в сегодняшних вечерних новостях.

– Хорошо. Тотчас же передайте его заявление. Но скажите ему, чтобы там больше не стреляли. Если к завтрашнему утру его люди не уберутся, пусть пеняет на себя.

– Он не воспримет это как провокацию? – спросил Эдельштейн.

– Марвин, вы все больше и больше напоминаете мне Сайруса Вэнса.

– Давайте я поговорю с ним, – предложил Эдельштейн.

Ллеланду идея понравилась. Пока они обсуждали, кому лететь на переговоры с М'дуку, Фили наклонился ко мне и прошептал:

– Они думают, что это будет неплохой материал для их будущих книг.

В тот исторический день третье совещание началось в девять часов вечера – или, так как я начал мыслить по-военному, в двадцать один час. Джоан принесла мне новый корсет. Тот, который был на мне, порвался, пережал сосуды в нескольких местах, и плечи у меня стали синими.

Кланахан привел с собой незнакомого человека и рекомендовал его просто «мистером Смитом». Невысокого роста, неприметный мистер Смит держал в руке серый портфель, который смотрелся так, словно готов был взорваться, если кто-нибудь попытается его открыть.

М'дуку действительно сделал заявление в вечерних новостях, которое слушала вся Америка. Потом была передача Барбары Уолтер, и в ней он рассказал о своих любимых фильмах, даже признался, что основополагающее влияние на его политическую философию оказал Ганди.

– Ганди! – фыркнул президент и тотчас призвал всех к порядку. – Вот уж на кого он совсем не похож, с моей точки зрения, так это на Ганди.

– Может, он делает себе клизмы! – ввернул Фили.

Кланахан сообщил, что наш консул – впавший в истерику Сесил Уэллс – и другие сотрудники консульства перевезены в безопасное место в Гамильтоне и будут до утра эвакуированы морским путем. Президент заметил, что ему совсем не нравится увозить их таким образом, но он не хочет подвергать людей риску. Кланахан предупредил, что М'дуку не преминет воспользоваться пустым консульством, чтобы на весь свет растрезвонить о своей победе, а потом превратить его во что-нибудь типа «музея империализма». Стали обсуждать, не взорвать ли здание, но идея была отвергнута как «слишком ливийская».

Марвин Эдельштейн сообщил о своем намерении, одобренном президентом, – лететь на Бермуды и попытаться вступить в переговоры с М'дуку. Кланахан возражал по той причине, что М'дуку совершенно непредсказуем. Президент предложил послать Джесса Джексона. Эдельштейн был против, так как опасался непредсказуемости обоих. Подозреваю, что на самом деле он боялся, как бы Джексон не украл у него лучшую главу в мемуарах. Лично мне хотелось, чтобы послали Джексона, хотя я помнил о его привычке «бежать впереди лошади», как говорится, и делать уступки типа тех, что привели к потере базы на Кубе в заливе Гуантанамо.

Адмирал сообщил, что стрельба продолжается, а брюхо одного P-3Cs изрешечено так, что напоминает чайное ситечко. Моральный дух летчиков, добавил он, на очень низком уровне; из-за этого снижается их способность эффективно действовать в критической обстановке.

У Кланахана новости были еще хуже. Примерно от двух до четырех тысяч человек перекрыли дорогу, соединявшую базу с Гамильтоном.

– Что они делают? – спросил президент.

– Готовятся напасть на базу.

В комнате стало очень тихо, разве что слышно было шипение противоподслушивающих устройств.

– Когда? – спросил президент Такер.

– Вероятно, после восхода солнца. Тамошние лидеры недовольны освещением первого рейда в вечерних теленовостях, вот им и хочется устроить второй, чтобы его осветили «правильно».

– Черт! У них есть оружие? – спросил президент.

Директор ЦРУ подал ему бумаги. Президент прочитал их.

– Господи Иисусе, это же все американское оружие. Откуда они его взяли?

– Судя по серийным номерам, оружие отправляли в Пакистан по приказу Рейгана. После советского вмешательства…

– Ладно. Спасибо.

Президент покачал головой. Адмирал предложил открыть огонь по дороге. Эдельштейн был против. Тогда адмирал предложил вывести авианосец «Вейнбергер» поближе к Бермудам. Эдельштейн назвал это «военно-морской дипломатией». Фили дымил. Президент стучал карандашом по столу. Заговорил Кланахан:

– У мистера Смита есть кое-что такое, что может удовлетворить всех.

Именно тогда я и большинство присутствовавших в комнате впервые услышали о GB-322.

Идея усыпить огромное количество людей поначалу поразила меня как в высшей степени здравая. А вот Фили ужасно разволновался. В своей книге он посвятил три страницы возражениям против применения GB-322.

– Газ? – переспросил он нарочито громко. – Вы хотите отравить их газом!

Однако президента это предложение заинтересовало. Но он все же спросил мистера Смита, не токсичен ли GB-322.

Занятный мистер Смит объяснил бесцветным монотонным голосом, что действие газа временное и «означенные объекты» – как он не совсем обычно выразился – проснутся, чувствуя лишь небольшую тошноту.

– Им будет не до политики, когда они очнутся, – сказал мистер Смит.

Повернувшись к президенту, Фили умоляюще произнес:

– Босс, мы на полпути к выборам. Если вам так уж хочется травить людей газом, травите их после четвертого ноября. Черт, хоть затравите насмерть. Но только не сейчас – пожалуйста.

Мистер Смит принес слайды. На одном отара овец щиплет траву. На другом та же отара лежит на земле вверх копытами.

– И с людьми будет так же? – спросил президент. – Я хочу сказать, с их ногами и руками?

Мистер Смит покачал головой и ответил, что так реагируют только овцы.

Президент попросил голосовать. Он обошел весь стол. Против были Фили и адмирал Бойд.

– Послушайте, лучше попросту расстрелять ублюдков и покончить с этим, – сказал Фили. – Традиционным способом все-таки лучше. Держу пари, адмирал Бойд мог бы…

– Фили, я ни в кого не хочу стрелять.

– Но травить газом…

– Ничего нового в этой тактике нет. Людей все время травят. Слезоточивый газ, веселящий газ. – Президент потер указательным пальцем висок. – А может быть, это станет началом новой эры. Бескровные военные действия.

Адмирал Бойд поерзал в кресле.

– Если мы разрешим этот конфликт, никого не убив, то, Фили, вы останетесь без работы. Зачем мне тогда пресс-секретарь?

Без четырех минут одиннадцать, или в двадцать два часа пятьдесят шесть минут, как говорят военные, операции «Дрема» был дан зеленый свет.

29 GB-322

В истории военных операций, проведенных Соединенными Штатами Америки, никогда не было столь же успешной и столь же неверно оцененной операции, как «Дрема».

Во всем мире шумели так, будто президент Такер вновь применил иприт.

Однако тот факт, что ни один человек не погиб, должен что-то значить. Президент Такер выбрал гуманный, но жесткий способ воздействия. (Кстати, это моя фраза. Ллеланд украл ее у меня для названия главы о Бермудском кризисе в своей книге, но поставил вопросительный знак.)

«Варварство!» – заявила «Лондон таймс». «Злодейство!» – отреагировала «Ле Фигаро». «Жестокость!» – кричала «Л'Оссерваторе Романо», напечатавшая полный текст папского осуждения нашей акции. «Правда» поместила знаменитую фотографию усыпленных людей на первой полосе и написала, будто бы все они мертвы. И это сделали те люди, которые снабжали бермудцев оружием!

Американская пресса оказалась не лучше. Единственная «Нью-Йорк пост» одобрила нас, дав на целую страницу заголовок «НА ИЗГОТОВКУ, ЦЕЛЬ, ОГОНЬ!» Редакционная статья в «Вашингтон пост» называлась «Джонстаунская дипломатия».

ООН созвала Совет Безопасности. Греция предложила резолюцию, осуждающую нас за «преступления против человечества». Было проведено голосование: четырнадцать голосов «за», один «против». Мы наложили вето на резолюцию, а наш представитель в ООН дал интервью «Таймс», в котором признался, что лично его напугало решение президента.

Что касается президента, то он был раздражен поднятой шумихой.

– Я всего-то и сделал, что дал им поспать два часа, – говорил он.

Состояние духа в Западном крыле было не на высоте. Фили выглядел так, словно его ведут на гильотину. Когда он появлялся в коридорах Белого дома, то поражал всех своим растерянным видом.

– Фили, – спросил я как-то, перехватив его, – у вас все в порядке?

Он диковато посмотрел на меня, будто видел в первый раз, и мне не понравилось выражение его глаз.

– Да, – ответил он рассеянно, – я иду в пресс-центр.

– Зачем? – жизнерадостно продолжал я задавать вопросы.

– Надо сообщить вот это. Химический состав GB-322.

– Достается вам от прессы?

Он посмотрел на меня затуманенным взглядом.

– Нет. Они всего лишь задают вопросы о химической атаке. Эй-Би-Си хочет знать, извинился ли президент перед миссис Аутербридж.

– Перед кем? – не понял я.

– Перед дамой, которую случайно усыпили, когда она пекла вафли. Ну, которая заснула на вафельнице.

– Ах, да. Та самая. Ужасно.

– Они сфотографировали ее. Лицо как кроссворд. Ладно, мне пора.

Я сказал ему, что придумаю что-нибудь для миссис Аутербридж. Глядя, как бедняга Фили бредет на встречу с журналистами, я искренне пожалел его.

Появилось множество «анонимных высокопоставленных чиновников Белого дома», которые торопились обогнать друг друга, повторяя одно и то же: как они старались отговорить президента от столь «жесткой» меры. Но мне ли не знать, кто они такие? Ллеланд принимал загадочно-высокомерный вид. Марвин закатывал глаза и твердил о диалоге. Для администрации Такера наступили черные времена. Я немного ослабил запрет на потребление сотрудниками Белого дома спиртных напитков и удвоил для них количество государственных автомобилей, зная, что это несколько поднимет их моральный дух. Бывают такие периоды, когда следует чуть-чуть поступиться своими принципами.

Президент запросил биографии Трумэна – он хотел знать, как Трумэн жил и что чувствовал после того, как приказал сбросить на Японию атомную бомбу. Я заказал их в библиотеке Белого дома, используя систему, благодаря которой в библиотеку не поступает информация о том, кто заказал книги. Некоторые библиотекари работали в Белом доме еще со времен Рейгана. Что хорошего, если бы поползли слухи о том, что президент ищет утешения в пепле Хиросимы и Нагасаки?

– Все выходит из-под контроля, – сказал президент вечером девятого октября, когда мы остались одни в Овальном кабинете.

М'дуку только что провел пресс-конференцию, на которую пришли восемьсот репортеров и где он объявил президента «военным преступником».

– По крайней мере, я в лиге Генри Киссинджера, – проговорил он, выглядывая в окно. Слышно было, как вдалеке кричат демонстранты. – Может быть, мне стоит пойти к ним? Ну, как Никсон делал.

Однако эта идея, едва появившись, была отвергнута.

Должен сказать, к чести президента, он держался твердо. Следующий обмен вопросами-ответами происходил на пресс-конференции десятого октября.

Президент продолжал настаивать на том, что лучше использовать GB-322 вместо пуль, ракет, напалма и прочего, однако его доводы терялись в страстной полемике по поводу операции «Дрема». На другой день после пресс-конференции «Вашингтон пост» напечатала на первой странице:

Опросы Петросяна подтвердили пугающую тенденцию. Президент потерял от шести до восьми пунктов в своих твердынях – на урбанистическом Северо-Востоке, на половине территории Среднего Запада, в промышленно развитых штатах на побережье Атлантики, – однако на Юге его рейтинг, как ни странно, поднялся на пятнадцать пунктов.

Я немедленно призвал к себе Хампа Скраггса, нашего стратега, специализировавшегося по Южным штатам.

– Ку-клукс-клан, черт бы его побрал, поддерживает президента, – объяснил он.

Не теряя ни минуты на выяснение подробностей, я позвонил Манганелли:

– Откладывайте все дела в сторону и как можно яростнее атакуйте ку-клукс-клан.

– Ку-клукс-клан! Да всем известно наше отношение…

– Они поддерживают Такера!

Манганелли долго молчал.

– Герб, – спросил он, – почему вдруг вы решили покритиковать южный акцент?

Я объяснил ему, как обстоят дела, и попросил вставить одну страничку в дневную речь перед бизнесменами из Азиатско-американского сообщества.

– Но ведь будет обсуждаться наша внешняя политика, Герб. Какой смысл критиковать ку-клукс-клан во время обсуждения наших деловых связей в Тихоокеанском регионе?

– Чарли, – ответил я, – нам сейчас не до смысла. Просто сделайте, как я вас прошу. И не придерживайте лошадей.

Когда я рассказал Фили о том, что происходит, он тяжело опустился на стул.

– В нашем положении, – сказал он, – годится любая поддержка.

Азиатские бизнесмены немного удивились, с какой стати им вдруг стали с чувством втолковывать, что за чудовище ку-клукс-клан, зато ни о какой поддержке со стороны клана больше не было и речи. Впоследствии президент поблагодарил меня за своевременную реакцию, которая помогла нам избежать страшной беды.

Через три дня после операции «Дрема» бермудские лидеры объявили о первых «погибших».

Закрытые гробы с шестью «мучениками» были с помпой преданы земле на месте пятнадцатой лунки бывшего гольф-клуба. М'дуку разразился речью, в которой разоблачал «американскую политику геноцида» и называл президента «великим мором». По иронии судьбы, клуб находился в той части Бермудов, которая известна как Такерс-Таун. Теперь Такерс-Таун переименовали в Угарвиль.

Кланахан еще раньше предупредил нас, что бермудские лидеры могут пойти на нечто подобное.

Как только они объявили об отравлении людей газом GB-322, мы обратились в Красный Крест с предложением провести расследование. Представители Красного Креста ответили согласием на наше предложение, но Бермуды, естественно, отказали им в разрешении на въезд под тем предлогом, что мы намерены заслать на острова агентов ЦРУ. Советский Союз, который ни разу не допустил представителей Красного Креста на подвластные ему территории, и теперь тоже поддержал отказ. Естественно, узы, связывавшие Советский Союз и Бермуды, крепли день ото дня. Это был ценный урок. Президент Такер признался мне, что не ожидал такого развития событий и «много чего узнал нового» о Советском Союзе.

О суете вокруг пустых гробов можно было бы забыть как о пропагандистском трюке, если бы обаятельный «мистер М-энд-М» не отыскал удачный образ, сравнив противостояние Бермудов и США с борьбой Давида и Голиафа, и в этот образ поверил весь мир.

Джордж Буш постоянно твердил о том, что для Америки настало время «сплотиться вокруг президента» – точно рассчитанный ход. Суть в том, что в 1983 году, благодаря перевесу в один голос – именно его голос, – сенат разрешил производство нервно-паралитического газа. Но к чему ворошить прошлое?

Следующее совещание Комитета по чрезвычайным ситуациям было посвящено нейтрализации «маневра с мучениками». Государственный секретарь Холт, который, казалось, рассматривал Бермудский кризис как досадное недоразумение, отвлекающее его внимание от Ближнего Востока, заявил, что мы должны дискредитировать тактику бермудских лидеров. Никто не возражал. Сошлись во мнениях и Кланахан с Эдельштейном. Был достигнут всеобщий консенсус. И тогда президент вышел со смелым и из ряда вон выходящим предложением подвергнуть себя воздействию GB-322 в прямом эфире, то есть на глазах миллионов зрителей.

В первый раз после принятия решения о проведении операции «Дрема» Фили выразил энтузиазм и сказал, мол, это может «перевернуть» нашу предвыборную кампанию. Я же полагал, что президенту нельзя идти на такой эксперимент, каким бы он ни казался спасительным для нашей репутации.

Обсуждение было, мало сказать, горячим. Адмирал Бойд в самых крепких выражениях, которые я когда бы то ни было от него слышал, заявил о своем отказе рисковать жизнью президента. Вот уж когда он не мог скрыть свой бруклинский акцент. В какой-то момент он даже назвал затею сумасшедшей, что, на мой взгляд, неправильно, но президент не принял его возражений.

Президент не остался равнодушным к доводам Бойда, однако идея ему очень нравилась. Кто-то предложил кандидатуру вице-президента. Ее поддержали почти все, но когда решение уже было как будто принято, президент наложил на него вето под тем предлогом, что журналистам известна его нелюбовь к вице-президенту.

– Пресса не увидит в нем жертву, – сказал президент. – Надо, чтобы человек был по-настоящему близок мне.

Через два дня Брайант Гамбел ждал меня в студии Эн-Би-Си. Фили особенно настаивал на Гамбеле отчасти потому, что он чернокожий, и Фили думал таким образом потрафить бермудцам. Но кроме того, Гамбел имеет обыкновение источать приветливость, и тема «химической войны», как предполагал Фили, сама собой уйдет из шоу.

То, что я добровольно подвергал себя воздействию газа, значительно подняло рейтинг шоу «Сегодня» и дало ему 33 % зрительских симпатий: двадцать семь миллионов американских телевизоров были настроены на нашу программу. Кроме того, передача транслировалась на весь мир. Когда я проснулся, чувствуя себя, должен честно признать, отдохнувшим, Гамбел сказал:

– Спасибо, Герб, от всех нас.

Однако к моему триумфу примешались и несколько капель горечи. Нашлись люди, которые не поверили в то, что я добровольно дал согласие на демонстрацию воздействия GB-322. В нескольких случаях причиной, увы, стала ревность. Например, Ллеланд написал в своей книге, что «меня, хнычущего, тащили в студию… как ребенка тащат к зубному врачу». Вряд ли надо говорить, что это злобная ложь, не имеющая ничего общего с реальными событиями.

Пресса глумилась над нами. Патрик Бьюкенен из «Нью-Йорк таймс» писал в своей колонке:

Полагаю низостью с его стороны писать такие вещи.

Желчный Майкл Крамер из журнала «Нью-Йоркер» ополчился против меня лично. Он написал:

Несмотря на подобные публикации, мое появление в шоу «Сегодня» имело большое значение. Газ GB-322 признали безвредным. К захоронениям в Угарвиле наконец-то отнеслись с недоверием. И впервые после начала кризиса М'дуку и бермудским лидерам пришлось оправдываться.

Великобритания подняла в ООН вопрос о тщательной проверке захоронений в Угарвиле под наблюдением представителей из разных стран. Когда же «М-энд-М» объявил, что в бывшем консульстве Соединенных Штатов Америки откроется Народный музей зверств американской военщины, наши люди из внешнеполитического ведомства окончательно убедились в его стремлении устраивать театральные представления. Бермудские снайперы время от времени постреливали в наши P-3Cs, однако толпа довольствовалась вечерними кострами с песнопениями, осуждающими Великого Мора.

Республиканцы же у себя дома предпочитали другие песни – обвинявшие президента Такера в бессилии и нежелании защищать американские интересы «испытанными методами».

Тем временем Марвин давил на президента, добиваясь, чтобы его послали на Бермуды для переговоров с М'дуку, однако миссию Марвина все время откладывали под напором Кланахана, так как ситуация то и дело менялась.

Двенадцатого октября, то есть на шестой день, президент наконец дал указание Марвину Эдельштейну вручить «М-энд-М» коммюнике, выражающее наше согласие сесть за стол переговоров, однако добавил:

– Марвин, это дело нешуточное.

После совещания Фили пошел следом за президентом в Овальный кабинет, надеясь попытаться отговорить его от того, чтобы он отправлял Марвина на Бермуды.

– Посылайте кого угодно, только не Марвина.

На это президент ответил, что Марвин является председателем Совета национальной безопасности и его поездка – вопрос решенный, следовательно, обсуждению не подлежит.

Выходя из кабинета, Фили пробурчал:

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

Последнюю треть своей книги «Власть, принципы, западня» Марвин посвятил Бермудскому кризису. Должен сказать, что это представляет интерес лишь как художественный вымысел.

На нашем следующем совещании Марвин сообщил, что «М-энд-М» стремится к переговорам.

– Судя по всему, он разумный человек, – сказал Марвин.

Адмирал, Гилули, Фили, Кланахан и я обменялись тревожными взглядами.

– Неплохо, если так, – заметил президент.

Такер предпочитал частную встречу, желательно на борту корабля. Марвин же жаждал публичности, и, как ни странно, ему удалось внушить нам, будто пресса окажет «здоровое влияние» на М'дуку. Он заранее представлял себе, как пересекает разделительную полосу между военно-морской базой и лагерем бермудцев, являя собой «символ доброй воли Соединенных Штатов Америки».

Адмирал Бойд буркнул, что с удовольствием оказал бы здоровое влияние на М'дуку «крылом F-20». Разгоревшуюся между Марвином и Бойдом перепалку удалось прекратить только благодаря окрику президента.

Ллеланд предложил использовать свою яхту «Сострадание». Тут схватились Ллеланд и Фили, и их тоже пришлось усмирять с помощью президентского окрика.

Можно предположить, что эти споры и крики сыграли свою роль. Президента настолько утомили разногласия между помощниками и он так сильно хотел покончить с Бермудским кризисом, который самым серьезным образом влиял на его предвыборную кампанию, что он одобрил план Марвина. В более спокойной атмосфере он принял бы более взвешенное решение.

Наблюдая за «долгим переходом» Марвина через разделительную полосу, – так окрестили его путь газетчики и телевизионщики, – даже такой скептик, как я, был переполнен осознанием исторической важности момента, внушавшего мне оптимизм.

Следом за Марвином, старательно избегая телекамер, шли два его помощника – Кромарти и Баум. (Позднее мне стало известно, что Марвин приказал им не подходить ближе, чем на тридцать шагов, желая превратить действо исключительно в свой личный триумф.)

«М-энд-М» со своей свитой ждал Марвина по другую сторону полосы. После обмена приветствиями Марвин и бермудский лидер сели в джип и – «М-энд-М» за рулем, а журналисты со всего мира следом за его джипом – отправились в путь. Однако, вопреки договоренности, они поехали не в Народный дом, где находилась резиденция «М-энд-М». «Долгий переход» и в самом деле стал долгим.

30 Суждения мировой общественности

Зрители, которые внимательно наблюдали по телевизору за тем, как М'дуку направил ревущий джип в сторону военно-морской базы, могут подтвердить, что, судя по выражению лица Марвина, он не ожидал ничего подобного. (Я почти ни с кем не говорил об этом.) Это мгновение, когда казалось, что «М-энд-М» собирается протаранить ворота базы, когда морские пехотинцы схватились за оружие, не зная, стрелять им только в бермудца или также и в председателя Совета национальной безопасности, навсегда останется в моей памяти. К счастью, «М-энд-М» не стал таранить ворота базы, решив вместо этого устроить Марвину экскурсию на место «бойни», и морские пехотинцы вздохнули с облегчением.

Но легче стало только им одним.

В то время, когда «М-энд-М», привлекая внимание застывшего в ужасе Марвина, стал тыкать пальцем на дорогу, где замертво падали «мученики», так называемые жертвы операции «Дрема», у меня зазвонил телефон. Говорил президент. Голос у него срывался.

– Вызовите всех, – сказал он.

Я отменил все заранее назначенные встречи президента. Вместе с Фили и Ллеландом – Кланахан приехал немного позднее – мы смотрели, как разворачивались на телеэкране события того злополучного дня.

Во время церемонии возложения венка на кладбище Угарвиля мы молчали. Марвин уже осознал, что попался в западню. К несчастью, это не проецировалось на экран. Играли революционные гимны, гремел салют из девятнадцати залпов, и тут президент не выдержал. Он подался вперед и, глядя на экран, крикнул:

– Да нахмурься ты, черт бы тебя побрал!

Следующей остановкой в этой экскурсии было исправительное заведение имени Семнадцатого апреля, бывший знаменитый гольф-клуб. Я отлично помню выражение лица президента, когда «М-энд-М» привел Марвина в комнату, где бывшие магнаты-эксплуататоры теперь целыми днями шили форменное обмундирование для революционной гвардии. У президента был такой вид, будто его вот-вот хватит удар. Зрелище производило весьма удручающее впечатление, и оно, несомненно, воспламеняло сердца республиканского электората. Особенно неприятным стал эпизод с мистером Брауном – одним из заключенных, бывшим магнатом, – когда он плюнул в Марвина и был отогнан от него прикладами охранников. Фили даже застонал.

Президент тихо приказал:

– Позвоните ему.

Оказалось, это не так-то просто сделать. Команда Белого дома, которая готовила визит, не провела телефонную связь в не обозначенные для посещения места, и президенту пришлось сказать председателю Совета национальной безопасности совсем не то, что он хотел ему сказать, так как телефонная линия принадлежала бермудской стороне.

Срочные послания были отправлены на нашу базу. Мне пришлось вести непродуктивный – и в высшей степени неприятный – разговор с офицером связи на Бермудах. К тому времени, как курьер с базы добрался до исправительного лагеря, джип уже отправился дальше. Кланахан и президент обсуждали возможности остановить «экскурсионный тур» – насколько мне помнится, речь шла об агентах ЦРУ, которые могли бы как-то прекратить отвратительное шоу. Хотя мое отрицательное отношение к использованию оружия хорошо известно, тогда я бы с удовольствием «осложнил» маленькую экскурсию «М-энд-М» с помощью неуступчивой атомной бомбочки.

Естественно, следующая остановка была сделана возле входа в бывшее американское консульство на бывшей Пар-Ла-Виль-роуд. Здесь явил себя иранский мотив, когда М'дуку вел похожего на зомби Марвина по комнатам бывшего «шпионского гнезда» и, показывая на разную электронику, говорил о ее контрреволюционном использовании. Один раз он взял в руки калькулятор и тоже объявил его «шпионским приспособлением». Кланахан не выдержал и рассмеялся. Но президент не присоединился к нему.

К этому времени он уже пережил и злость и отчаяние. Теперь он сидел в кресле и тер переносицу, бесстрастно наблюдая за телевизионным действом. Правда, он немного оживился, когда «М-энд-М» сообщил, что консульство теперь будет Центром политической сознательности и физической культуры имени Седьмого октября.

Президенту позвонил Сиг Беллер, руководитель нашей предвыборной кампании. Я не прислушивался, однако все было ясно по тому, сколько раз президент попросил Сига не подавать в отставку.

Наконец, благодаря нашим военным морякам, протянувшим чрезвычайную линию, президента соединили с Марвином. Это произошло, когда М'дуку и Марвин уже покидали консульство. Узнав, что Марвин собирается говорить с президентом, «М-энд-М» принялся настаивать на том, чтобы ему позволили лично передать президенту «горячий привет». Решение оставалось за президентом, и он отказался говорить с бермудским лидером.

Первые несколько минут президент разговаривал с Марвином, не сдерживая себя. В моих записях того разговора слово «идиот» присутствует дважды. Когда эта часть разговора подошла к концу, президент приказал Марвину немедленно возвращаться в Вашингтон.

Однако Марвину не улыбалось возвращаться, скажем так, «поджав портфолио». Он вступил в спор с президентом, настаивая на том, что вернуться – значит признать унизительное поражение. Президент ответил, что предпочитает поражение происходящему на экранах американских телевизоров.

Тут Марвин заявил, что он всего в одном шаге от «прорыва».

Президент сардонически усмехнулся.

Марвин как будто и сам был в этом уверен, когда внушал президенту, будто «М-энд-М» устроил шоу для внутреннего потребления, но, как только они сядут за стол переговоров, «уступки польются, как мед».

Меня удивило такое сравнение, ведь мед не так-то легко льется. Пока президент слушал весь этот вздор, мы с Фили отчаянно жестикулировали. Кланахан, старавшийся не пропустить ни слова, ритмично постукивал ногой. Ллеланд держал другую трубку и кивал головой, словно внимал Периклу.

– Это наш шанс, – произнес Марвин тоном, каким объявлял «союз ради прогресса», – доказать, что мы действительно проводим в жизнь то, в чем клялись на нашей инаугурации.

Фили хмыкнул.

– На нашей?

Марвин всегда использовал этот прием, чтобы президент почувствовал себя виноватым в нарушении клятвы, если не последует его совету.

Кроме того, Марвин сказал президенту, что у М'дуку нет антиамериканских настроений, просто ему надо соблюсти лицо перед своим народом.

– Он наизусть знает Билль о правах и цитировал его, когда мы ехали в джипе.

Фили сидел багровый, словно тромб величиной с мяч, каким играют в гольф, перекрыл ток крови в его сосудах. Не выдержав, он вмешался в разговор и орал на Марвина, пока президент не приказал ему замолчать. Свои мольбы Марвин заключил словами о «чувствительной натуре» «М-энд-М».

Президент еще больше помрачнел.

– Тогда пусть молится, чтобы его чувствительность его не подвела. И больше никаких достопримечательностей. Вы поняли?

Марвин заверил президента, что больше никаких остановок не будет, и разговор закончился. Позднее Фили сказал мне, будто именно в этот момент окончательно понял, что президентство Такера «приказало долго жить».

В своих мемуарах «С грустью о власти» Томас Такер тоже признал, что с появлением Марвина на Бермудах результат выборов был предрешен, но, мол, вспоминать, как «ближайшие» помощники подталкивали его к неправильному решению, значило бы лишь «ратифицировать провал». Я всегда преклонялся перед способностью президента не сдаваться ни при каких обстоятельствах, но, возможно, дипломатический провал был бы предпочтительнее того, что произошло потом.

Положив трубку, президент несколько мгновений просидел молча. Потом едва заметно усмехнулся и, позвонив слуге, спросил у нас, кто чего хочет.

– Барбитуратов, – отозвался Фили.

«Уступки», в которых Марвин был столь уверен, не материализовались ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Тем временем мировая пресса сообщала о переговорах в Народном доме так, словно речь шла о заключении Версальского мира, нагнетая атмосферу значительности и внушая человечеству, будто его будущее зависит от того, что Марвину и «М-энд-М» подадут на ланч.

Британский парламент осудил президента за то, что он якобы мирится с бесчеловечным обращением с бывшими британскими подданными. Советы и страны Восточного блока заявили, будто бы президент подошел к проблеме как государственный деятель, чем ввергли Западное крыло в смятение.

Такер и Марвин беседовали по три-четыре раза в день. Президент требовал чего-то реального, а Марвин отвечал, что атмосфера «обнадеживает», и так далее и тому подобное. Представители Объединенного комитета начальников штабов глядели мрачнее и мрачнее час от часу. На второй день, ближе к вечеру, президент позвонил Марвину из Чикаго после особенно неприятной демонстрации перед отелем. Его терпение истощалось.

– Почему, – спросил он, – вы не можете вытащить хотя бы нескольких заключенных?

Марвин ответил, что М'дуку рассматривает этот вопрос как «внутреннее дело», поэтому он не включил его в переговоры о военной базе.

И еще Марвин сказал президенту, что «М-энд-М» хочет возобновить соглашение о базе, но требует один миллиард долларов.

Президент вздрогнул.

– Полагаю, надо принять его предложение, – сказал Марвин. – И он хочет, чтобы объявили, будто бы он уступил нам три миллиарда.

Президент скрипнул зубами, но все же продолжил разговор:

– Наши права на землю, которая, кстати, была непригодна для пользования до нашего появления на острове, действительны еще пятьдесят лет.

– Командующий М'дуку считает иначе.

– А мне плевать, даже если ему мерещатся фиолетовые гиппопотамы. Я из шкуры вылезаю ради этого шута, но каждый раз, когда речь идет о какой-нибудь уступке с его стороны, он дает мне пинок под зад. Значит, так, Марвин, сейчас же передайте ему, что я в отвратительном настроении, в неоколониальном состоянии, и вы представить себе не можете, на что я сейчас способен и перестанет меня трахать.

Президент в самом деле вышел из себя. На шее у него вздулись жилы, прямо над вырезом пуленепробиваемого жилета, который он надел под рубашку. Теперь нам всем приходилось надевать такие жилеты, даже если предстояли небольшие приемы. Свой разговор с Марвином президент закончил сообщением, что его «виза» действительна еще двадцать четыре часа. В мемуарах Марвин пишет о «невыносимом» давлении на него во время переговоров, что и привело к неудаче.

На следующий день президент и Марвин говорили по телефону пять раз. И каждый раз у президента подскакивало давление. Он произносил слово «милый» с такими модуляциями в голосе, что я не на шутку пугался.

Последний звонок в Чикаго был в восьмом часу вечера. Нашел время!

– Пятьсот миллионов, – сообщил Мартин. – Он согласен на пятьсот миллионов. И мы можем заявлять всему миру, что сбили цену с четырех миллиардов.

Если бы «М-энд-М» был более «романтичным», по выражению Клэя Кланахана, имея дело с Томасом Такером, президент мог бы и согласиться. Но тут не было «искушения», здесь было то, что юристы называют «принуждением».

– Летите домой, Марвин, – вздохнул президент.

Через три часа мы были на пути в Вашингтон. Президент пил и не сводил взгляда с иллюминатора.

– Надо было сделать его госсекретарем, – проговорил он, наблюдая за свечением на краю крыла. – У него потрясающий талант лоббирования интересов тех стран, которые нас недолюбливают.

Где-то над Восточной Вирджинией президент получил сообщение о том, что наша военно-морская база на Бермудах вновь подверглась нападению.

31 Гнилой зуб

– Помните сцену из «Самого долгого дня», – спросил президент, – в которой два немца выглядывают из бункера и видят на горизонте сплошные корабли? Я бы сейчас не отказался такое продемонстрировать.

Адмирал Бойд, которому четырехлетние урезания бюджета не доставляли радость, ответил:

– Не думаю, чтобы у нас хватило кораблей закрыть горизонт.

– Тогда возьмите танкеры, ну, что хотите, только выкрасьте их в серый цвет. Я хочу, чтобы он в понедельник утром выглянул в окно и наделал в штаны.

Адмирал заметил, что из окна спальни М'дуку сможет увидеть корабли, только если их поместят на коралловый риф.

– Так выведите их так, чтобы они были видны из окон столовой.

Срочно сверились с фотографиями и обнаружили, что окна столовой выходят в сад. На это президент заявил, что надо обтрясти деревья и тогда листья не будут мешать обзору.

Мы находились в Штабной комнате. Шел пятый час утра, я совсем выбился из сил, но предстояло еще много работы. Фили был в воинственном настроении – сказалось время, проведенные с адмиралами и генералами, – и, подражая английскому полковнику, шагал по комнате с военным биноклем на шее. Он все время повторял:

– Американцам нравятся кризисы.

Наверное, это было нечто вроде мантры для соответствующих обстоятельств.

Всю ночь мы спорили, посылать или не посылать на Бермуды команду спасателей, чтобы вернуть в Вашингтон Марвина и незадачливых Кроматти с Баумом. Однако никак не могли прийти к согласию.

«М-энд-М» оспаривал наше заявление, что он взял их в заложники, на том якобы основании, что, пока перекрыта дорога к взлетной полосе (которую, кстати, перекрыли его войска), они будут его «почетными гостями» в Народном доме. Время от времени Седрик Паддингтон брал верх над Макопо М'дуку.

Телефонные линии, естественно, были перерезаны, по версии М'дуку, «элитными имперскими американскими коммандос», так что связь с Марвином отсутствовала, да и Народный дом, по сообщениям агентов Кланахана, больше напоминал крепость, чем резиденцию губернатора.

Трудно было предвидеть, каким образом освобождение американских заложников повлияет на обстановку, усугубит или, наоборот, разрядит ее.

Некоторые не возражали бы оставить Марвина там, где он был. Генерал Гилули несколько раз повторил:

– Ну, если гости, так и волноваться не о чем…

Фили засмеялся. Когда же президент поинтересовался, над чем он смеется, Фили ответил, что представил, как у Марвина один за другим вырывают ногти на ногах. Все присутствовавшие тогда в комнате отрицают, будто бы тоже смеялись, но на самом деле не смеялся один Ллеланд. В то время он вообще не смеялся.

После этого президент окончательно решил послать на Бермуды спасательный отряд, и Марвин получил кодовое имя «Гнилой зуб». Не исключено, что именно шутка Фили подвигла президента на одобрение этой операции. Наверное, Такера расстроила мысль о вырванных ногтях Марвина.

Продолжали прибывать эмиссары от госсекретаря Холта, который решил, что Ближний Восток недельку кое-как обойдется без его пристального внимания, и переключился на неминуемую войну в Северной Атлантике. Естественно, его не допускали ни до чего серьезного.

– Нельзя принимать скоропалительные решения, – сказал он президенту.

На секунду мне показалось, что разразится скандал, однако президент спокойно ответил:

– Спасибо, Дариус.

После этого он вернулся к разговору с адмиралом. Его интересовало, сколько рейнджеров можно сбросить с парашютами в город Гамильтон.

К пяти часам утра все элементы «рейда море-берег», как говорил адмирал, были уточнены, и Бойд сообщил президенту, что в операции будут задействованы тридцать тысяч человек.

– Почти все, кто у нас остался, – пробурчал он.

– Благодарю, адмирал, – сказал президент. – Я постараюсь вернуть их вам живыми и здоровыми.

Пентагон закодировал операцию как «Взрыв ярости», но президенту пришлось по душе другое название – «Беспредел». Оно казалось ему более подходящим и не менее эмоциональным. Свое пожелание обтрясти листья на деревьях в саду М'дуку президент отменил.

– Не хочу показаться мстительным, – пояснил он. – Приходится думать об истории.

Поспав пару часов на кушетке, я вернулся к письменному столу и большую часть утра провел над теми набросками, которые представил мне Чарли. Это было обращение президента к нации – он должен был произнести его вечером. Мне показалось необходимым немного снизить эмоциональный накал обращения. Чарли работал как проклятый, и в целом текст показался мне удачным, но все же он немного переборщил с цитатами из «Генриха V». У президента не было актерских навыков, и он мог запросто сломать язык на Шекспире. Кроме того, я попросил Чарли усилить акцент на теме Марвина. В первом варианте обращения его имя вообще не называлось, так, «один из высокопоставленных чиновников Соединенных Штатов Америки».

Мои замечания Чарли выслушал без удовольствия. Суть в том, что я не мог обсуждать с ним подробности совершенно секретной операции, и поэтому некоторые мои пожелания выглядели неубедительными. После того, как мы минут пятнадцать, а может быть, и полчаса, полаяли друг на друга, я снял разногласия, уведомив его о том, что мои поправки обсуждению не подлежат.

Он назвал меня занудой.

Так как я был не в настроении выслушивать подобное от чиновника его уровня, то напомнил ему, что Джон Эрлихман сказал одному из составителей речей Никсона: «Вас, сочинителей, на цент дюжина».

– Потому-то у Никсона все речи были никчемными, – рявкнул Чарли. – Но хотя бы у Эрлихмана были мозги.

– Итак, Чарли…

– Отдайте это Петерсону. Он напишет вам миленькую безделушку, какие вам по нраву.

Я пометил себе: заглянуть в медицинскую карту Чарли. У меня сложилось впечатление, что ему недостаточно тех успокоительных таблеток, которые ему дают.

В три часа десять минут пополудни мне позвонил Клэй Кланахан.

– Случилось еще кое-что. Но пусть об этом сообщит президенту кто-нибудь другой.

Я понял, дело серьезное.

– Догадайтесь, кто сейчас на Бермудах, – сказал он.

У меня не было ни малейшего представления, кого он мог иметь в виду.

– Братец.

Должен сказать, я тоже не горел желанием сообщить об этом президенту. Дэн Такер добрался до бунтующих островов, представьте себе, на лодке.

Люди Кланахана взяли его под наблюдение. Ничего удивительного, что он отправился прямиком в здание суда на Франт-стрит, которое теперь служило Политическим департаментом. Клэй понятия не имел, что брат президента там делал, однако у него были кое-какие подозрения.

Президент разговаривал со спикером Ферраро и руководителями операции «Беспредел», когда я тихонько проскользнул в Овальный кабинет, чтобы сообщить ему неприятную новость.

Судя по выражению лица мистера Ферраро, разговор был не из легких. Мне удалось перехватить взгляд президента и сделать знак, что у меня для него важное и срочное сообщение.

– Ну? – спросил он, когда мы остались одни.

Я сказал. Президент молча подошел к своему письменному столу.

– Напомните мне, Герб, он все еще мусульманин?

– Нет, сэр. Он жил в Мичигане с Бхагваном.

– Ах, да. – Президент вздохнул. – Правильно. На Рождество Дэн прислал нам сыр собственного изготовления. Неплохой сыр, надо отдать ему должное. Вот только немного комковатый. Кард говорит, его там делают из соевых бобов.

Мне было очень жалко президента.

32 Срочная стирка

Остаток ночи, после того как президент произнес свое историческое обращение к нации, я опять провел на кушетке в кабинете. Еще не было шести, когда меня разбудило легкое пощелкивание по лбу. Оказалось, это Хлопушка. Он был в пижаме и держал в руках фунта четыре комиксов. Не долго думая, он залез ко мне под одеяло и вручил пару комиксов. Так – с чтения вслух комиксов «Ньюболд, Волшебный Слизняк» и «Титановый малыш» – начался для меня один из самых важных дней в американской истории.

Оперативная группа Военно-морского флота США полным ходом шла к Бермудам, и, естественно, зрелище это не могло не привлечь внимание мировой общественности. В утренних газетах журналисты высказывали различные мнения о речи президента. Меня передернуло, когда я увидел заголовок в «Пост»: «АМЕРИКА ИДЕТ К ВОЙНЕ». В речи президента не было ни слова о войне, и хотя он ясно дал понять, что больше не позволит водить себя за нос, операция «Беспредел» оставалась тайной за семью печатями. Целью обращения было убедить «М-энд-М» в том, что в случае, если он продолжит свои «шуточки», не миновать ему снарядов шестнадцатидюймовых пушек с линкора «Нью-Джерси».

Советский посол Василий Крыткин, относительно недавно назначенный в Вашингтон, в девять часов утра прибыл в Белый дом. Это был плотный мужчина с водянистыми глазами и крепким запахом одеколона. Его мучила какая-то кожная болезнь, и он постоянно чесался. (Я посоветовал ему пару мазей.)

Крыткин приехал с намерением предупредить президента, что Советский Союз будет «вынужден ответить ударом на удар», если Соединенные Штаты атакуют Бермуды. Президент кивнул и перевел разговор на экзему или на какую-то другую болезнь, мучавшую посла, чем совершенно его обезоружил. Аудиенция закончилась тем, что президент от души стукнул посла по спине и посоветовал не чуждаться американцев. Я же проследил, чтобы он не ушел без фирменных спичечных коробков Белого дома. Их всегда с улыбкой вручали послу, когда выпроваживали из Западного крыла.

В одиннадцатом часу мне позвонил офицер из охраны Белого дома и настойчиво попросил срочно прийти в комнату 103 Административного здания, чтобы разобраться с «нештатной ситуацией».

Войдя в офис, я обнаружил двух офицеров, которые крепко держали Чарли и старались его успокоить. Он же вцепился им в галстуки и что-то с ожесточением внушал. Кто-то из врачей Белого дома пытался измерить ему давление. Дико озираясь, Чарли хрипло дышал, и еще я обратил внимание на его растрепанные волосы.

Один из офицеров доложил мне, что с Робином Петерсоном как будто все в порядке, но на всякий случай его увезли в клинику Университета Джорджа Вашингтона, чтобы сделать рентген.

Он же доложил, что их вызвала секретарша Петерсона, которая сказала в точности следующее: «Мистер Манганелли зашел в кабинет мистера Петерсона, и оттуда доносятся странные звуки, похожие на удары».

От Чарли мне почти ничего не удалось добиться – он был не в том состоянии. Однако надо было решать проблему с речью. Я попросил Петерсона поработать над черновиком Чарли, и у него все отлично получилось. Это он добавил фразу в духе Кеннеди: «Мы не должны уклоняться от применения силы, также как не должны никого отталкивать от себя силой», – хотя Чарли приписывает ее себе. Писатели очень чувствительны – даже слишком чувствительны, на мой взгляд.

Отправив Чарли в больницу, я позвонил доктору Саладино в университетскую клинику. У Петерсона не оказалось ничего серьезного, никаких переломов, разве что разбита нижняя губа и под левым глазом большой синяк. Пришлось попросить доктора Саладино сохранять тайну, и он заверил меня, что пресса ни о чем не узнает. Очень милый человек.

В час дня пришел Кланахан.

– Еще одна новость, и почище прежней, – сказал он. – Каин выступает сегодня с речью по телевидению.

«Каин» – наше с Кланаханом кодовое обозначение Дэна Такера.

У меня не было ни малейшего желания сообщать о «Каине» президенту, и мы несколько минут поспорили о том, в чьи обязанности это входит. Воистину, такое в Вашингтоне случается нечасто: два высокопоставленных чиновника стараются убедить друг друга в том, что не один, а другой ближе к президенту. Естественно, ближе был я, но в тот момент меня это совсем не радовало. В конце концов, мы бросили монету. Бросал я, и выпал «орел», тогда как Кланахану досталась «решка». Он не поверил мне, и пришлось обратиться за помощью к Маршаллу Бременту, нашему общему верному другу и помощнику Государственного секретаря в вопросах, касающихся внутренней политики. Не посвятив Маршалла в суть проблемы, мы попросили его бросить монету. Я проиграл.

– Еще новость, – сказал я, входя в Овальный кабинет и стараясь, чтобы мой голос звучал по-скаутски бодро.

Президенту новость не понравилась.

Фили целый час просидел на телефоне, уговаривая телевизионщиков отменить прямой эфир. Не тут-то было!

Даже теперь, через много лет, мне иногда снится это выступление. Джоан говорит, что знает, когда это случается, потому что я начинаю бросать подушки в зеркало на туалетном столе.

Президент, Фили и я слушали Дэна в Овальном кабинете. Нас было трое, так как президент не пожелал больше никого пригласить.

Не знаю, что подвигло Дэна на выступление, но он был явно не в себе. Не знаю также, не выполнял ли он данное им в дурную минуту обещание стать публичной жертвой, когда первые американские десантники коснутся бермудской земли. Дело в том, что «М-энд-М» ни за что не позволил бы ему отказаться от обещания, если оно было дано. И президент назначил еще одно совещание чрезвычайного комитета.

Я всем сердцем жалел его. Он ведь прилагал максимум усилий, чтобы не довести дело до войны в Северной Атлантике, а его собственный родной брат грозил облить себя бензином и поджечь.

Для начала президент принес свои извинения членам комитета за создавшееся «щекотливое» положение. Мне показалось, что Ллеланд едва заметно усмехнулся. Адмирал Бойд и Гилули старательно отводили взгляды от лица президента. Думаю, им тоже было его жалко.

Ситуация не требовала долгих обсуждений. Адмиралу Бойду было приказано собрать еще одну команду спасателей и скоординировать ее действия с Кланаханом. Операция получила кодовое название «Срочная стирка» и была признана более важной, чем предыдущая, – по спасению «Гнилого зуба». Судя по тому, что Марвин пишет в своей книге, это ему как будто не понравилось.

Военные силы М'дуку, которым придавало храбрости обещание Дэна устроить самосожжение, в течение дня несколько раз атаковали базу. Президент поддерживал постоянную связь с Пентагоном. Вооруженные стычки происходили у главных ворот базы и на Кайндли-Филд-роуд. Гилули предлагал взорвать дорогу и отрезать базу от северной части острова, однако президент не согласился с этим, не пожелав собственноручно усугубить конфликт. Президент проявлял потрясающее самообладание, однако у Гилули имелся другого взгляд на проблему.

– В таком случае, может быть, дать им дозу GB-322?

Но президент не хотел во второй раз использовать газ. Его доверие к такого рода средствам воздействия было поколеблено, и, кроме того, он видел в этом другую опасность.

– Генерал, – обратился он к Гилули, – вы уверены, что потом они ничего не сделают мистеру Эдельштейну и его помощникам?

Генерал Гилули промолчал, однако было очевидно, что его ничуть не беспокоила судьба ногтей Марвина.

– Гилули, надо продержаться двенадцать часов.

– Столько мы можем и не выстоять, сэр.

– Вы пробовали брандспойты?

Гилули вздохнул.

– Водяные пистолеты. Да, господин президент. Пробовали. Кажется, бермудцам это нравится.

– Хорошо, хорошо. Я рад, что хоть кому-то что-то нравится.

Весь день гигантские грузовые С-7А с ревом садились и взлетали с базы, выполняя секретную миссию, то есть подготавливая операцию «Беспредел». Мне говорили люди, которые оказались там в это время, что зрелище было почище Берлинского воздушного моста.

Ближе к семи часам вечера, когда флот находился всего в пяти часах хода от Сент-Джорджес, в заграждении вдоль дороги № 10 была пробита брешь. Бой принял отряд старшего сержанта Стивена Вагнера.

Вагнер приказал своим ребятам с помощью пожарных машин сдержать напор атакующих, которых было в десять раз больше. Они не давали бермудцам сделать ни шагу, поливая их пеной, пока не подоспела помощь с резиновыми пулями и слезоточивым газом.

Одним из самых счастливых дней президента как главнокомандующего был тот, когда он в Розовом саду вручал Бронзовую звезду со знаком «V» сержанту Вагнеру.

Посреди всего этого кошмара мне позвонила Джоан.

– Герб, – сказала она, – меня беспокоит Герб младший.

– Джоан, сейчас не лучшее время…

– Он купил арбалет в магазине «Сиарс».

– Но, Джоан, откуда у него деньги на покупки в «Сиарс»?

– Точно не знаю. Думаю, он крадет из моего кошелька.

– Придется тебе пока одной с ним управляться. Я не могу…

– Ты помнишь, как он воспользовался рогаткой?

– Хорошо, скажи ему, чтобы спрятал арбалет. Я поговорю с ним, когда вернусь.

– Когда это будет? Тебя не было дома уже…

– До свидания, Джоан.

Вскоре после полуночи мы отправились в Пентагон. Президент не хотел привлекать к этому внимание, поэтому мы поехали на десяти машинах, не считая, естественно, мотоциклов. Через семь минут мы уже были в Пентагоне, а еще через несколько минут – в Национальном военном командном центре. Иногда его называют Боевой комнатой.

– Добро пожаловать на Нулевой плацдарм, – приветствовал меня генерал с диснейлендовской улыбкой на устах.

Наверное, он хотел как лучше, но мне стало еще больше не по себе. За стеклянной перегородкой несколько человек работали на компьютерах. Посреди помещения стоял серый металлический ящик с семью разноцветными замками. Не хотелось даже спрашивать, что это такое, хотя у меня и возникли кое-какие идеи. Я заметил, что каждый раз, когда кто-нибудь входил, загоралось табло: ПОСТОРОННИЕ РАЗГОВОРЫ ЗАПРЕЩЕНЫ.

Если честно, я чувствовал себя неуютно, так что пришлось приказать себе: спокойно, Вадлоу, стране нужна холодная голова. Однако после этого я разнервничался еще сильнее. У меня даже появилась мысль, что я все-таки не создан для работы в правительстве.

Через полчаса автоколонна двинулась обратно в Белый дом, увозя в президентском лимузине одного из наших сотрудников. Советская разведка наверняка засекла движение от Белого дома к Пентагону, и мы не хотели, чтобы им стало известно, что президент остался там надолго, то есть до завершения операций «Беспредел» и «Срочная стирка».

Ровно в два часа семь минут президент отдал приказ действовать. Меня даже пробрала дрожь, когда он сказал адмиралу Бойду:

– Начинаем.

Адмирал предложил президенту наблюдать за действиями десантников по специальному видеоконтрольному устройству. Миниатюрные камеры с инфракрасным излучением, вмонтированные в шлемы некоторых командос, передавали картинки на шесть экранов в штабном центре. Однако президент отказался, бросив:

– Это не суперкубок!

Тем не менее, он согласился на радиосвязь. Надев наушники, мы могли слышать, как идут обе операции.

Так как Такер слишком нервничал, чтобы прослушивать операцию по спасению брата, то мы настроились на операцию «Беспредел».

Началась все со звуков «хоп-хоп-хоп-хоп». Потом мы услышали «ззззззт» – группа Альфа покидала вертолеты навстречу сильным порывам ветра. Затем – глухие звуки ударов и жуткое бульканье, словно кому-то перекрыли кислород. Я вздрогнул.

Спокойно, Вадлоу, сказал я себе.

Опять стали слышны удары. Потом как будто кто-то, шепелявя, несколько раз попытался сказать «стоп». Военные объяснили, что такие шумы бывают после автоматной очереди. Каждый свистящий звук сопровождался чем-то вроде выдоха.

Еще несколько шепелявых пассажей, совсем немного, потом приглушенные взрывы и как будто кашель. Наконец послышался голос.

– Кто вы?

Еще никогда я так не радовался, узнав голос Марвина.

– Быстрее!

– Минутку…

– Быстрей! Быстрей! Пригнитесь!

– Не могу же я вот так уехать.

Последовали громкие звуки взрывов.

Тревога. Лай. Сирена.

– У меня перего…

Это были его последние слова. Сначала я услышал резкое «унннх!», потом как будто тащили что-то тяжелое. Естественно, я догадался, что это был Марвин. Майор, который руководил операцией, очевидно, не хотел терять время на уговоры.

В наушниках начался хаос. Выстрелы, крики, собачий лай, вой сирен и слова: «Двигай, двигай!» Это был самый мучительный этап. А потом опять раздались «хоп-хоп-хоп». Сначала эти звуки доносились как будто издалека, потом стали громче, еще громче, пока не перекрыли все остальное.

– Держите его за ноги! – услышал я сквозь «хоп-хоп-хоп». – Летим! Летим! Летим!

Рев пропеллеров стал громче, он почти оглушал меня.

Неожиданно раздались два выстрела – почти одновременно. Потом послышался стон. Кто-то крикнул:

– Майор!

Что-то затрещало – и у меня не выдержали нервы.

– Сэр! Мистер Вадлоу! Мистер Вадлоу.

Я открыл глаза. Полковник, положив руку мне на плечо, осторожно снимал с меня наушники.

– Они в безопасности, – сказал он. – Летят назад.

Я поглядел на президента. Никогда прежде ему не приходилось отправлять людей на смерть, и никогда прежде я не видел его плачущим.

Вот тогда-то я шепотом попросил одного из генералов выяснить, что с братом президента.

Он покачал головой и показал мне на наушники. Честно говоря, у меня не было желания вновь надевать их, но в случае, если бы операция закончилась трагически, президенту было бы легче услышать это от меня.

Оказалось, что Дэн Такер находился в другом доме, бывшем Доме правительства на Франт-стрит, который охраняли еще тщательнее, чем Народный дом. Из двух операций эта была труднее и опаснее.

Я надел наушники, и в барабанные перепонки в тот же миг ударила звуковая волна. Хлопали двери, им вторили резкие окрики. Дэна не могли найти.

Вздрагивая при каждом «унх», – означавшем убийство бермудского охранника, я слушал, как группа Альфа переходит из комнаты в комнату, и чувствовал себя так, будто находился в гуще событий. Над верхней губой у меня выступили капельки пота.

Вдруг мне показалось, что быстро расстегнули несколько молний подряд, потом раздалось нечто вроде «оох», и я услышал шаги. Потом, как объяснил генерал, взорвались две гранаты.

Последовала еще целая серия звуков, напоминавших разрывы снарядов.

– Мы американцы! Все хорошо!

Послышалась монотонная речь, в которой я не мог разобрать ни слова, звучала она как молитвенный речитатив. Наконец до меня дошло: Дэн. Он жив.

– Мистер Такер, положите это!

– О свет, о правда, о Баба…

Баба?

– Не делайте этого, мистер Такер!

– Баба!

Раздалось громкое шипение. Потом как будто завязалась драка. Что-то затрещало… И наступила тишина, прерываемая тяжелым дыханием и топотом бегущих. Через две минуты все звуки утонули в грохоте моторов и реве пропеллеров.

Генерал пояснил, что группа Альфа предвидела вероятность попытки со стороны Дэна во что бы то ни стало совершить самосожжение, поэтому у членов группы были с собой огнетушители. Итак, я мог сообщить президенту, что у его брата есть ожоги, но он в безопасности. Перед тем как покинуть Боевую комнату, я пометил себе: обратиться к министру юстиции, чтобы он навел справки о Бхагване. Я всегда считал себя убежденным сторонником свободы вероисповедания, однако мне подозрительны индийские сахибы какого бы то ни было толка, если их последователи практикуют самосожжение.

33 Америка идет к войне

В пятом часу утра президент покинул Пентагон. Он попросил охрану не включать сирены, чтобы не тревожить сон вашингтонцев. Потомак был красив и спокоен в лунном свете. Президент молчал всю дорогу, и только когда мы подъехали к Южному входу, спросил:

– Хотите выпить?

Когда он налил в два стакана по изрядной порции бурбона, я стал было отказываться, но, поняв, что ему нужна компания, послушно выпил свой виски. Должен признаться, он был вполне приличным. Мы сидели в Овальном кабинете, погруженном во тьму, не включив ни одной лампы.

– Отсюда красивый вид, – наконец сказал президент, глядя вниз на фонтан. – Мне будет его не хватать.

Я попытался возразить, мол, это еще не конец и не надо себя хоронить раньше времени.

– Нет, – произнес он. – Срок моей аренды истек.

Мы оба смотрели в окно.

– Еще несколько часов назад я мог претендовать на то, на что претендовали не многие президенты.

– Вы старались спасти человеческие жизни, – сказал я.

– Интересно, как чувствовали себя другие? Кеннеди, Джонсон, Никсон?

– Полагаю, хуже.

– Смерть миллионов – статистика. Покажите мне смерть одного человека – вот где трагедия.

Я задумался.

– Неплохо сказано. Мы могли бы это использовать.

Он улыбнулся.

– Не думаю.

– Почему?

– Слишком прогрессивно. Знаете, я ведь в самом деле думаю, что был прогрессивным президентом. Но это еще не повод цитировать Ленина.

– А-а, – протянул я. – Боюсь, вы правы.

Он подмигнул мне.

– По крайней мере, до четвертого ноября.

Опять я спал на кушетке. В половине седьмого утра приехала миссис Метц и привезла мне чистую одежду. Стоит немного выпить, и наутро черт знает что во рту. У меня было ощущение, будто я жевал ношеную стельку.

К четверти восьмого телефон у меня уже звонил, не переставая. В основном меня домогались сотрудники Белого дома, которые считали себя более высокопоставленными, чем были на самом деле. Им требовалось знать, почему их не поставили в известность насчет спасательных операций. Некоторым уже пришлось отвечать на вопросы журналистов, и им, очевидно, было нелегко притворяться осведомленными. Я же всем говорил, что сообщу об операциях на нашем совещании в восемь часов, которое обычно проводил в Рузвельтовском кабинете.

Позвонил посол Крыткин, в полной ярости из-за «военных действий», и так далее и так далее. Я почти не слушал его. В конце концов, его монолог едва не усыпил меня, и я прервал его, сказав: «Ох, да засунь ты это в свой самовар, старый мошенник». Мне уже было наплевать на все.

Я ждал, что он выругает меня по-русски, а вместо этого он расхохотался. Причем расхохотался от души, громко. Ничего приятного в его смехе не было.

– Герберт, у вас получился отличный маневр с лимузином, – сказал он, отдышавшись.

– Я был уверен, Василий, что вам понравится. Собственно, президент забыл «ядерный» код, и мы не могли сбросить бомбу на вашу страну. Пришлось послать шофера. Но когда он вернулся в Пентагон, было уже слишком поздно. Президент устал. Однако мы собираемся сделать это сегодня. Не хотите посмотреть? Мы пускаем зрителей, но не слишком много.

Послу это понравилось.

– А вы умеете шутить! – хмыкнул он. – Не хуже Рейгана!

Потом Крыткин сказал, что ему необходимо поговорить с президентом, и я ответил, что у него будет десять минут, если он приедет в одиннадцать часов.

В девять часов мне позвонил Марвин с борта «Эйзенхауэра». Этот тоже был в ярости. Несколько раз повторил, что все утро не может дозвониться до президента. Ему, мол, невтерпеж вернуться в Вашингтон. Более того, он считал «удобным», если вертолет доставит его с базы в Эндрюсе прямо на Южную лужайку, где его особу будет встречать лично президент. Я получил огромное удовольствие, когда сообщил, что перезвоню ему по этому поводу.

– Кто все это придумал? – сердито спросил Марвин.

– Вряд ли, Марвин, вам придется благодарить слишком много народа, – зевнув, ответил я. – Если честно, у нас не было консенсуса насчет того, надо ли вас спасать.

– Меня не требовалось спасать!

– Правильно. Я уверен, вы все держали под контролем.

– Я вел переговоры.

– Да, конечно. Честные, вежливые, конструктивные…

– Мне нужно поговорить с президентом.

– Знаете ли, Марвин, он страшно занят, улаживая последствия вашего дипломатического триумфа на Бермудах. Приходится кое-что подправлять, ведь он ни в коем случае не желает, чтобы какая-нибудь нелепость помешала вам получить Нобелевскую премию.

– Но, Герб, мне все же надо кое о чем переговорить с ним.

– Конечно-конечно. Однако вам пришлось пройти через суровые испытания, и теперь военные врачи немного понаблюдают за вами.

– Я прекрасно себя чувствую!

– Ничего не могу поделать. Таков вердикт врачей. В любом случае, морской воздух вам не помешает.

– Морской воздух? Вы бросаете меня тут?

– Марвин, до свидания.

– Вы не понимаете. Я не люблю корабли, у меня морская болезнь. Один раз меня стошнило, даже когда я катался на лодке в Центральном парке.

– Марвин, до свидания.

– Герб!

День продолжался. Иногда медицина бывает на редкость полезной.

Что касается брата президента, то с корабля сообщили: он сидит, поджав, как положено, под себя ноги, и медитирует. За ним также установили надзор, осуществляемый надежным старшиной по фамилии Коллинз.

Я решил, что Дэну тоже не помешает некоторое время подышать морским воздухом. Фили и я работали над заявлением, в котором нам предстояло информировать прессу о «травмах», полученных Марвином и Дэном в ходе проведения спасательной операции.

Василий приехал в Белый дом ровно в одиннадцать. Когда я провожал его к президенту, он по-свойски ткнул меня в бок – бедные мои ребра!

Президент приветствовал его улыбкой и, едва мы уселись, спросил, обратившись к нему:

– Василий, давайте сегодня нарушим скучную процедуру, а? Что я могу для вас сделать?

Этим он мгновенно сбил Василия с толка, так как тот был большим приверженцем протокола. Немного оправившись от изумления, Василий объявил, что Советский Союз в будущем «со всей серьезностью отнесется» к каким бы то ни было военным операциям на Бермудских островах.

Президент внимательно выслушал его.

– Василий, я очень серьезно отношусь к кино, например. Неужели вы в самом деле пошлете в эту дыру войска?

Непривычный к подобной манере вести диалог, Василий лишь кивнул в ответ на поставленный прямо, без околичностей, вопрос.

Такер улыбнулся.

– Сегодня я собираюсь сделать заявление. Вам оно не понравится. Но, надеюсь, мы потом встретимся. Мне нравятся наши коротенькие беседы.

Вскоре после полудня президенту позвонил адмирал Бойд и сообщил, что последние С-7А покинули базу. Все потихоньку утрясалось – скорее, растрясалось.

В двенадцать часов тридцать пять минут президент пригласил телевизионщиков и сделал заявление, из-за которого еще и сегодня ведутся жаркие споры.

Я был в Овальном кабинете, рядом с ним, когда он произнес свою историческую речь.

Произнеся эту речь, Такер преобразился. Он никогда не казался мне таким раскрепощенным, таким спокойным, с тех самых пор, как стал президентом. Возможно, ему стало легче, когда он принял решение. Но, думаю, было кое-что еще. Теперь, что бы ни говорили и что бы ни писали о нем, – видит Бог, критики было немало, – он как будто этого не замечал. Он зажил в согласии с собой.

Джордж Буш, патриотизм которого (кстати, мы никогда не отрицали его патриотизма) теперь побудил его броситься в атаку, назвал решение президента «нравственным эквивалентом воды, заполняющей Панамский канал», и обещал отменить это решение, если станет президентом. В том, что он станет им, увы, сомнений почти не оставалось, так как наш рейтинг был существенно ниже.

Толпа, особенно ее молодые представители, тоже стала другой. Людям понравилась фраза из речи президента насчет того, чтобы не перековывать мечи на орала, а закопать их в чистом поле, на которое стала похожа бывшая база после того, как стала служить полигоном воздушных и морских сил Соединенных Штатов Америки. Полагаю, эти молодые люди увидели в Томасе Нельсоне Такере лидера, который пошел дальше пустых разговоров о разоружении. Это был человек, возложивший на них самих ответственность за применение оружия.

Ночь на четвертое ноября не была особенно тревожной, как это обычно случается во время выборов. Большим количеством голосов нас поддержали Виргинские острова – президент отдал им много сил, да и в Массачусетсе мы потеряли всего 400 000 голосов. (Кстати, Джеральд Форд с той же разницей в голосах отдал штат Джимми Картеру.) И, естественно, мы были на седьмом небе от счастья, когда выиграли в Айдахо. Всегда приятно, когда тебя поддерживает родной штат.

Атмосферу в штабе Такера в «Бойсе-Шератон» пресса называла похоронной, но мне это кажется очень большим преувеличением. Конечно же, люди вымотались – а кто бы не устал после такой жесткой кампании? – и, естественно, не радовались в основном проигрышным результатам. Однако, оглядывая зал, я чувствовал в воздухе и напряжение, и оптимизм и повторял репортерам: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Они отвечали, что я не желаю смотреть правде в глаза, но мне хотелось поддержать моральный дух нашей команды.

Петросян, Фили и Сиг Беллер в углу президентского номера сочиняли прощальную речь.

– Нет, – вдруг заявил Сиг. – Нет, нет, нет. Он же не Уолтер Кронкайт. Надо закончить: благослови вас Господь.

– Он ненавидит эту фразу: благослови вас Господь, – возразил Фили. – Надо закончить тем, что мечта не умирает, а летит дальше, хлопая крыльями на ветру.

– Хлопая? – переспросил Петросян. – Почему она «хлопает»?

– Ну, машет. Какая разница. Ждать нам все равно нечего, так что можем обойтись без Бога.

Я вмешался и сказал, что не стоит так говорить о Боге.

– Заткнитесь, Герб, – попросил Фили.

– Давайте это выкинем, – сказал Беллер. – Вот это: «Часто то доброе, что совершает человек, забывается, едва он уходит». Дурно пахнет. Я бы выкинул.

– И я тоже.

– Выкинули.

Петросян сказал, что эту фразу вписал сам президент.

– Все равно.

– Может быть, он скажет пару слов о Виргинских островах, – предложил я.

– Мы не можем назвать всех, кто голосует за него.

– Почему нет? – спросил Сиг. – Уложимся в один параграф.

– Эй-Би-Си хочет знать, почему мы до сих пор не признали свое поражение. Говорят, люди Буша называют нас наглецами из-за того, что мы не сдаемся.

– Скажите им, что мы в ванне. У нас камни идут из почек.

Незадолго до восьми часов мы уже были готовы признать свое поражение. И тут забарабанили в дверь. Когда дверь распахнулась, на пороге мы увидели первую леди.

Лично я был в восторге. А вот другие, в частности Бэмфорд Ллеланд IV, не простили ей то, что она приняла предложение мистера Вейнберга и решила сниматься в кино.

Семейное положение президента во время предвыборной кампании – вернее, отсутствие такового положения – было на все лады обругано в полудюжине мемуаров, написанных сотрудниками Белого дома, так что у меня нет желания говорить об этом.

И вот миссис Такер стояла перед нами в черных кожаных брюках и накидке из рыжей лисы. Она прилетела, чтобы быть рядом с мужем в час его поражения. Я всегда говорил, миссис Такер – женщина с характером.

Если у кого-то из высокопоставленных чиновников и были сомнения насчет взаимной любви президента и первой леди, от них не осталось и следа, когда она вошла в комнату и обняла мужа. Честно говоря, у меня мелькнула мысль, не упадут ли они на пол в порыве страсти, настолько им обоим было наплевать на окружающих. Пришлось попросить всех выйти из президентского номера, чтобы мистер и миссис Такер могли несколько минут побыть наедине, прежде чем они спустятся вниз и на них наведут телекамеры.

Десять минут спустя они все еще оставались в президентском номере. К этому времени Сиг и остальные потеряли всякое терпение. Они говорили, что мы должны признать поражение, иначе будем выглядеть чудовищно перед всем миром. Я отправился наверх и постучал в дверь. Потом постучал еще раз. И еще раз. В конце концов я позволил себе повернуть ключ в замке, но когда сделал это, то обнаружил, что на дверь накинута цепочка.

Лишь через сорок пять минут президент и первая леди вышли к репортерам. Должен сказать, что президент выглядел куда более свежим, чем в последние несколько месяцев, а первая леди лучилась счастьем и была прекрасна, если не считать выбившейся из прически пряди волос.