Суперклей Христофора Тюлькина, или «Вы разоблачены — сдавайтесь!»

Глава вторая. Изобретатель Христофор Тюлькин

В это время ученик третьего «А» класса Христофор Тюлькин сидел на уроках и горько размышляя, что же ему сегодня делать.

Дело в том, что его вот уже месяц преследовал здоровяк-восьмиклассник по прозвищу Балбес. Он жил на той же улице, что и Христофор, и считался грозою всего квартала.

Балбес и правда был здоровяком, особенно в сравнении с худеньким, хрупким и лопоухим Христофором, очки которого всё время сползали с его маленького, словно кнопочка, носа. Балбес был не по годам высокий, выше на две головы Тюлькина, имел длинные, словно у обезьяны, руки, на которых буграми проступали мышцы. Да и вообще, его внешний вид производил гнетущее впечатление на всех окрестных мальчишек.

Христофор Тюлькин как-то сравнил Балбеса с неандертальцем. И хотя Балбес и понятия не имел кто это такой, он обиделся, — так что Христофор имел прекрасную возможность убедиться на собственном опыте, насколько тяжелы у Балбеса кулаки.

Хорошо, если бы этим и закончилось. Но Балбес был не из тех, кто легко прощает обиды. С тех пор для Христофора, как и для многих других мальчишек их квартала, он обложил данью: каждый месяц, в первый понедельник, Тюлькин должен приносить Балбесу рубль.

Таким вурдалаком Балбес стал только год назад, а почему — никто не мог объяснить. До сих пор он был вполне нормальным парнем: любил, как и все, погонять мяч, побороться во время перемены, ну, залезть к кому-то в сад… Но все это было, так сказать, невинное баловство. Но год назад Балбеса словно подменили. Если когда-то он мог заступиться за малыша, то теперь только угрожал младшим, вымогая под разными предлогами деньги, деньги и деньги! Ребята догадывались, что тут не обошлось без влияния Балбесовых приятелей, которые были старше его. Но доказать этого никто не мог.

Один раз Христофор Тюлькин попробовал было не заплатить дань: он давно мечтал о карманном фонарике, и, чтобы купить такой, ему не хватало именно рубля. Два дня Тюлькин незаметно проскальзывал домой, но на третий день всё-таки наскочил на Балбеса.

— Привет, Тюля! — закричал тот из-за угла. — А я по тебе стра-а-ашно скучаю! — И Балбес угрожающе оскалился.

Христофор совсем не обиделся на «Тюлю». Во-первых, попробуй обидеться на Балбеса! А во-вторых, он к такому обращению давно привык: так его звали почти все приятели и одноклассники. Христофору даже нравилось, что его зовут не по имени, а по прозвищу, потому что он хронически ненавидел свое собственное, родное, особенное имя с той поры, как научился разговаривать. Такого имени он ни у кого и нигде не слыхал, разве что у Христофора Колумба. Именно в его честь родители и назвали сына, за что он немного обижался на них до сих пор.

Может, он и гордился бы своим именем, если бы не фамилия. Согласитесь: ну разве это сочетается — Христофор Тюлькин. Курам на смех!

Именно из-за этой неприятности Христофор еще в первом классе решил стать в будущем всемирно известным ученым, что бы люди, услышав его имя и фамилию, уважительно говорили: «О, это — голова!», а не хватались за животы от смеха. Поэтому научившись читать, с книгой уже не расставался. Читал Тюлькин преимущественно научную литературу и хотя мало что из прочитанного понимал, нисколько не сокрушался. Он где-то вычитал, что надо накапливать знания, а когда их наберется достаточное количество, они сами выстроятся в стройную систему, и человек сделает гениальное открытие или выстроит новейшую научную теорию.

Тюлькин не только читал, но и занимался самыми разнообразными опытами. Чего он только не делал!

А впрочем, сейчас еще не время об этом рассказывать…

Поэтому, встретив Балбес, Христофор совсем не обиделся за «Тюля», а, сдерживая дрожь, сказал:

— Я… я того… немного приболел!

— Рад видеть тебя живым и здоровым! — хохотнул Балбес. — А то я было подумал, что мой рубль — тю-тю! А ты, видишь, — живой! Ну, давай, — протянул он Христофору руку.

— Балбес, — умоляюще взглянул на верзилу Христофор, — а может, подождешь? Я фонарик хочу купить.

— Что-о-о?! — не своим голосом взревел Балбес. — Ты как меня назвал? — Он схватил мальчика за грудки и начал трясти, приговаривая: — Запомни раз и навсегда: моё имя — Семен, или сокращенно — Сэм. И когда я хоть раз еще услышу другое — жди беды? — Потом он отпустил напуганного до смерти Христофора и добавил: — Я сегодня добрый, живи! Да и рубли терять жаль: отправлю тебя на тот свет, и они уйдут за тобой. Ну, давай!

Тюлькин, ужасно рад, что так дешево отделался, молча сунул Балбесу рубль и припустил домой, ругая себя за промах. Ведь он прекрасно знал: Балбесом Семена могут называть только его дружки, для других он — Сэм…

Все это вспомнилось Христофору на последнем уроке, и он млел со страху перед будущим: именно сегодня должен был платить, а у него, как на грех, не было и копейки.

— Тюля, ты что, заснул? — заглянул в дверь класса его сосед и лучший друг Васька из третьего «Б», веселый отчаянный и ловкий спортсмен. — Ну-ка, домой!

Христофор даже не шелохнулся.

— Ну и соня! — подошел Васька и хлопнул Тюлькина по плечу. — Смотри, на уроке заснул!

— Да не сплю я, не сплю! — вскипел Христофор. — Отцепись от меня!

— Чего кричишь, как сумасшедший! Лучше объясни, что произошло?

Христофор успокоился — и все рассказал другу.

— Ну и дела, — покачал головой Васька. — У меня тоже ни копейки. Ну, ничего, пойдем — как-то, может, обойдется.

И как только друзья свернули на свою улицу, как наскочили на Балбеса. Тот держал руки в карманах и что-то весело насвистывал. Заприметив ребят, Балбес ступил Христофору навстречу и воскликнул:

— Наконец-то! Уже минут двадцать жду, а мне же никогда — друзья ждут. Ну, давай!

— Я сегодня без денег… — еле пролепетал Тюлькин.

— Опять, мальчик, шутишь? — подошел к бедняге Балбес. — Забыл про мои ручки?

— Я отдам, — не на шутку испугался Христофор, — честное слово, завтра же отдам!

— Ну, гляди мне! — Балбес повел перед Христофоровым носом кулачищем. — Чтобы завтра отдал и с процентами — руб двадцать! А это — за моральную травму, компенсация. — Он сорвал с рубашки Тюлькина олимпийский значок и, сплюнув сквозь зубы, двинулся на спортивную площадку за школой, где его уже ждали дружки.

— Пойдем ко мне, — предложил расстроенному Тюлькину Васька. — В шахматы поиграем, кино посмотрим.

Христофор молча кивнул, и друзья двинулись к Ваське.

Тюлькин частенько после уроков заворачивал к нему. Они вместе учили уроки, обсуждали международные события, играли в шахматы, смотрели телевизор и, конечно, мечтали. Одним словом, совместных дел у них всегда хватало.

— Ты не переживай, — утешал друга Васька. — Как-то пройдет, не сегодня, так завтра. Не может же так быть всю жизнь. Кстати, чего ты последнее время не заходишь ко мне?

— Дела разные, — отмахнулся Христофор.

— Что-то ты от меня скрываешь, — обиделся Васька. — Конечно, если не хочешь, не говори. Но я же вижу: что-то у тебя неладно.

— Ничего особенного, — отмахнулся Христофор. — Просто я одну штукенцию придумал. Но надо еще проверить, пока рано говорить. — Тут он мечтательно возвел глаза вверх и добавил: — А когда получится, что задумал, — на весь мир прогремит имя Христофора Тюлькина!

— Ну что же, — улыбнулся Васька, глядя на просветлевшее лицо друга, — твори, выдумывай, изобретай. Я уже как-то потерплю.

Ребята сыграли партию, согласившись на ничью, и Христофор помчался домой. А Васька еще долго думал о друге.

Он прекрасно знал характер Христофора. Тот почти все свободное время только и делал, что выдумывал то летающую подводную лодку, то самомоющую пасту для посуды. Он был записан чуть ли не в десяток разных кружков, и поскольку времени у Христофора всегда было мало, он на самом деле никуда не ходил. И если честно, то из выдумок Тюлькина до сих пор путного ничего не получилось: слишком уж Тюля разбрасывался. Когда у него что-то сразу не получалось, он бросал работу и начинал новую. Через это почти все одноклассники несколько скептически относились к его изобретательским способностям: настоящий изобретатель, по их мнению, должен, кроме таланта, иметь еще и незаурядную силу воли.

Только Васька верил в будущее Христофора, потому что знал: талант — это от природы, а вот силу воли можно в себе воспитать. И он был убежден: рано или поздно Христофор непременно изобретет что-то очень и очень выдающееся, нечто такое, чем удивит весь ученый мир!