Суровая зима

XV

К трем часам улица Казимир-Перье стала белым-бела от снега. Мадам Дютертр, завязав платок на своей тощей груди, высунулась наружу, дабы полюбоваться зрелищем скудного и обезлюдевшего мира. И тут она увидела Леамо.

— Вот сюрприз! — вскричала мадам Дютертр. — Полтора месяца носа не кажет. Надеюсь, не болели? Наверно все из-за ваших любовей.

— Признаться, да, — ответил Леамо с улыбкой.

— Ну-ка расскажите.

— В общем-то я для этого и пришел. У меня для вас парочка новостей. Первая: я помолвлен.

— Ого! Примите мои поздравления. С кем же?

— С девицей Руссо, — применил буржуазный оборот Леамо. — Она из скромной, очень скромной семьи. Можно сказать, рабочей, — смущенно закончил он.

— Мезальянс, месье Леамо?

— Ну уж прямо, — усмехнулся Леамо, — я ведь тоже не князь. Я ее люблю, а это главное.

Мадам Дютертр подозрительно на него взглянула.

— А что думает ваш брат?

— Мы не очень-то обсуждали. Война. Мне на фронт, значит, все позволено.

Мадам Дютертр промокнула глаза.

— На фронт! Сколько новостей сразу. Лучшие вам пожелания, месье Леамо, Бернар! Позвольте называть вас Бернаром. Мне будет одиноко без вас.

Она чуть оживилась.

— А знаете, месье Фредерик меня тоже покинул.

— Не сомневаюсь.

— Вы знаете почему? Что с ним?

Немного поколебавшись, Бернар произнес:

— Думаю, как раз сейчас его расстреливают.

— Так он из этих? Вот мерзавец, подлец! А мне он еще был симпатичен! Кто бы мог подумать?

— Я. Но это неважно. Меня не удивляет, что в природе существуют скорпионы и блохи.

— Значит теперь вы уже не ненавидите бедных и отверженных?

— И даже немцев, мадам Дютертр, — улыбнулся Леамо. — Даже гаврцев, — добавил он, рассмеявшись.

— Да вы мудрец, месье Леамо, — попыталась обратить в шутку мадам Дютертр.

— Ну, прощайте. Иду на войну, как все.

— Прощайте, мой мальчик.

Он тут же вышел.

Улицы были белы и пустынны. Бернар добрался до домика с фаянсовыми псами. Позвонил, вошел.

Аккуратно вытер ноги. Тут на лестнице послышались легкие шаги, и к нему прильнуло горячее и трепещущее, словно пламя, тельце.

— Аннетта, — прошептал он, — жизнь моя, жизнь моя, жизнь моя!

За окном стояла жуткая холодрыга.