Суровая зима

V

Он добрался-таки до назначенного места, несмотря на ревевшую ему в лицо бурю. Там он застал англичанку, которая зажимала между ног свою форменную юбку: то ли берегла честь мундира, то ли собственную.

— Хао дуюду, миссуидз? — приветствовал ее Леамо.

— Прекрасно, спасибо. Обожаю такую погоду.

— Тогда прогуляемся по берегу?

Огромные валы крушили дамбу.

— Юар вери куражес, — произнес Леамо.

— Просто обожаю такую погодку.

— Вы прекрасно говорите по-французски.

— Моя мать француженка.

— Ах да, — вспомнил Леамо и сообщил. — Барометр упал до 729.

Не Бог весть как интересно. Надо подыскать другую тему.

— Вы часто ходите в кино?

— Во Франции в первый раз. А вы?

— Большой любитель...

Он вдруг умолк.

— Что с вами?

— Удивительно.

— Что именно?

Леамо испугался, что она вообразит будто он в нее влюблен и внезапно это осознал, оттого предпочел сказать правду:

— Я вдовец, — начал он.

И поспешно добавил:

— Виновато в этом кино, потому я и заговорил... Лет десять назад моя мать пошла в кино в магазине «Нормандские ряды» со своими невестками, моей женой и брата (у меня есть брат). Там они все и сгорели.

Немного помолчав, он закончил рассказ:

— Самое смешное (правда, смешно!), что я не возненавидел кино. Это я и открыл.

Тут он решительно вернулся к заявленной теме беседы:

— Будем ходить в кино, хотя бы изредка?

— Вы же знаете, что военнослужащим женского корпуса разрешается ходить по городу только парами.

— А вы знаете, что при моих отношениях с вашим начальством из любого правила можно сделать исключение.

— Тогда возьмите это на себя, — ответила мисс Уидс.

И они оба рассмеялись.

Тем временем стемнело. Леамо предложил зайти в пустое кафе, словно шишка возвышавшееся над валунами, выпить чаю.

Чай оказался отвратительным. Поговорили о чае. Пришли к тому, что французы лучше готовят кофе. А в Англии хорошего кофе как раз днем с огнем не сыщешь. Тут же перешли к вопросу, почему она записалась добровольцем. Оказалось, чтобы избавиться от занятий кройкой и шитьем. Ее мама — портниха, француженка, живет в Лондоне. А папа — англичанин, судя по всему, алкаш. Он-то, разумеется, на фронт не поторопился

А военная форма ей действительно шла, просто на диво. Все больше и больше дивящийся Леамо наконец решился спросить, как ее зовут.

— Хелена, — ответила девушка без малейшего жеманства.

Хелена. Они надолго замолчали.

Хелена разглядывала сидящего перед ней мужчину, вполне еще молодого, но уже немного обрюзгшего и, пожалуй, чуть более серьезного, чем надо. Высокого, для француза, конечно, не для «бобби». Недурен собой, и такой любезный. Она вдруг почувствовала отвращение к тем пресным и бесполым юношам по ту сторону Ла-Манша, которым она позволяла себя целовать. Она опустила взгляд на его запястье — там завивалось несколько волосинок, признак мужественности.

— Мне пора, — неожиданно сообщила девушка. — Уже поздно.

И встала.

— Я вас провожу, — предложил Леамо.

Она отказалась.

— Тогда до завтра, — сказал Леамо.

Он вернулся в кафе и расплатился. Леамо задумался о прошлом, потянул за ниточку — клубок и размотался. Но ему удавалось ухватить только обрывки воспоминаний: скучное и беззаботное детство, студенческие буйства, армия, первая женщина, какой кайф. Женился, разумеется, по любви. Гибель жены, убогое существование чиновника-вдовца. И наконец — свобода, принесенная войной.

Плакат с объявлением мобилизации, словно пламя, пожрал целый ворох мелких невзгод. Он понимал Хелену, которую тоже освободила война. Она же и привела к нему эту девушку. Леамо почувствовал, что буквально сходит с ума от желания.

Он покинул морской берег и вот уже в центре города. Тут из подъезда вынырнула шлюха. Над головой она держала раскрытый зонтик.

— Пойдем, милок, — предложила она Леамо.

Леамо взглянул на нее:

— Зачем?

— Всего сто су, только для тебя, недорого.

Леамо пожал плечами:

— Клянчит сотню, а не может даже объяснить зачем.

И отправился восвояси. А девка орала ему вслед:

— Сволочь! Хам! Невежа!

Он же просто сатанел от желания. Хелена.

Хелена. Хелена.

Хелена.