Суррогат мечты

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗЕМЛЯ МЕРТВЫХ

Низкое, давяще-серое небо над головой. Холодный, сырой ветер, не прекращающийся ни на минуту, постоянно налетающий порывами, или же тихо шепчущий на ухо что-то тревожное и тоскливое. Свинцовые тучи, готовые излиться ядовитым дождем. Отравленная, искалеченная, зараженная, кричащая немым воплем о своих страшных мучениях земля.

Зона.

Земной, рукотворный ад, воплощенных из бредового сознания пресытившихся технократией человеческих умов и рук. Вызов силам природы, которые, не выдержав насмешки над собой, еще раз доказали человеку, кто главней в игре на выживание.

Зона.

Место, где не бывает ярких, солнечных дней и тихих, ласковых, пронизанных светом звезд ночей. Где нет заливных лугов с сильной, яркой и сочной травой, где не найдешь могучих, похожих на добрых великанов деревьев. Где не встретишь веселых, радующихся любому прохожему человеку людей. Место, где смерть встала настолько близко от жизни, что подчас не поймешь уже, кто есть кто.

Зона.

Бесконечная загадка для ученых всего мира, в бессилии ломающих головы над загаданными природой ребусами, даже самый маленький и безобидный из которых в корне разрушает все человеческие представления о мироздании и незыблемых законах существования Вселенной.

Зона.

Казалось бы, здесь не может быть жизни. Но она есть. В ней постоянно бьются сотни и тысячи сердец, больших и маленьких, наполненных кровью или чем-то ее заменяющих, старых и молодых. Человеческих и далеко не похожих на них. Но их объединяет одно: стремление во что бы то ни стало выжить. Продолжить свое существование. А какой ценой — уже не так важно. В аду нет многообразия выбора.

Зона. Тихая и совсем неопасная для стороннего взгляда, как незаметен притаившийся на звериной тропе капкан со стальными, смертоносными челюстями.

А по Зоне шел человек.

Под тяжелыми кирзовыми сапогами хрустели метелки сухой и колючей полыни, обильно посыпая голенища серо-черной пылью так и не ставших хранилищами новых жизней семян. Бог его знает почему, но это огромное полынное поле впитало в себя, как губка, радиоактивные осадки и само стало напоминать теперь биологический могильник ядерных отходов. По крайней мере, дозиметр здесь заходился сухими щелчками, и доза излучения в несколько раз превышала предельно допустимую для любого нормального человека.

Лицо путника скрывала резиновая маска противогаза, поверх которой был еще накинут капюшон, тяжелый плащ-пыльник превращал фигуру в нелепо переваливающийся на ходу кокон, затянутые в кожаные перчатки-краги руки человек не прятал в карманах, чтобы не насыщать радиоактивной пылью тканевую подкладку плаща. За спиной человек нес пошитый из армейского брезента рюкзак, тощий, и потому мешком болтающийся за спиной. Через плечо путешественника стволами вниз висело двуствольное ружье-горизонталка двенадцатого калибра.

Хриплое, тяжелое дыхание со свистом вырывалось из снабженных клапанами щелей резиновой маски. Стекла противогаза изнутри чуть запотели. Видимо, человеку было жарко, но он не спешил и шел довольно медленно, сверля полынное поле пред собой внимательным, острым, как лезвия ножей взглядом. Видимо, он предполагал, что безобидное на первый взгляд заросшее сухой полынью поле хранит в себе смертельную опасность помимо повышенного радиоактивного фона.

Иногда человек подносил к стеклам противогаза маленький клочок бумажки, который держал в руке и пристально рассматривал его. На бумажке была грубо, карандашом нарисована карта места, где он шел. В некоторых местах виднелись заштрихованные области и пунктиром проведена кривая линия, видимо, обозначающая тропу. Почти точно по ней и двигался сейчас человек.

Слева и позади остался невысокий с плоской вершиной холм, на котором возвышался кривой, уродливым винтом скрученный ствол неведомо какого дерева. Листьев и ветвей на нем уже не осталось, и оттого ствол напоминал причудливый и страшный памятник-обелиск, который природа поставила самой себе. Между прочим, именно этот холм и был отмечен на карте в числе других мест, старательно огибая которые и шла пунктирная тропа.

На горизонте неровным частоколом виднелась опушка леса. Только странный это был лес… Деревья почти все стояли облетевшие, как осенью, хотя теперь стояла середина лета, причем можно было с почти полной уверенностью сказать — на этих деревьях уже пару лет, если не больше, не было листвы. И тем не менее они росли и жили непонятной разуму человека жизнью… Этакая неразрешимая загадка для ботаников всего мира. Но человек, бредущий по полю, явно не намеревался ломать над этим голову. Других забот хватало.

Где-то далеко-далеко раздалось несколько выстрелов. Человек замер, однако не протянул руку к висящему на плече оружию. Постоял несколько секунд, напряженно вслушиваясь, и пошел дальше. В Зоне часто слышна стрельба. Здесь постоянно сражаются за жизнь. И так же постоянно ее теряют. Человека немного насторожило то, что выстрелы доносились с той стороны, куда он держал путь, но ничего страшного. Человек был ко всему прочему еще и немного фаталистом и придерживался правила: «Кому суждено сгореть — тот не утонет».

Под ногами негромко хрустнуло. Человек замер на месте, чуть отшагнул назад и присел на корточки, поворошил траву рукой. В ней лежали белые, как будто вытесанные из камня и потом отполированные кости. Явно не человеческие — слишком мелкие и тонкие. Но черепа не было видно, и не представлялось возможным определить по нему, кому именно принадлежали останки. Человек не был биологом и вообще ученым, и потому при всем желании не смог бы дознаться до тайны гибели неведомого существа. Но его радовал тот факт, что оно лежит уже мертвое в виде кучки костей, а не бросилось на него из засады.

Под резиной противогаза давно скопились большие капли пота, и человек буквально изнемогал от желания сорвать осточертевшую маску и утереть лицо рукавом плаща. Но не мог сделать этого по вполне понятным причинам. Приходилось тихо мучиться. Это было сравнимо с пыткой: настойчивый зуд и невозможность почесаться…

Путник, не сбавляя шагу, достал из кармана плаща небольшой плоский приборчик, похожий на школьный микрокалькулятор, и поднес к стеклянным глазницам противогаза. Дозиметр извещал, что самую опасную часть зараженного полынного поля уже удалось миновать, и фон по мере приближения к краю снижался. Скоро он станет вполне допустимым. Все равно, конечно, раза в два выше, чем положено человеческому организму от природы, но уже не так опасно. Дозиметр был старым, весьма примитивным, но оттого не менее действенным. По крайней мере, в нем не имелось кучи электронной начинки, которую гораздо проще и фатальнее сводили с ума царящие в Зоне неведомые силы. А значит, создатели приборов не могли защитить от них свои творения. Но примитивным техническим штучкам вроде этого дозиметра все было нипочем. Чем проще прибор — тем меньше шансов, что он сломается. Кстати, по этим же соображениям часы на левом запястье человека были механические, старые, с потертым от времени стеклом «командирские», которые работали и работали уже добрый десяток лет. И, в принципе, имели шансы надолго пережить своего хозяина. Как и многие вещи в Зоне.

Человек все время смотрел под ноги и шел не спеша, и потому вовремя заметил в траве ржавые, но все еще густые петли колючей проволоки. Там и сям виднелись рухнувшие от времени подгнившие столбы, на которых шпалерами и держалась когда-то «колючка». Наверное, лет двадцать назад, еще после Первой Аварии здесь уже тогда находилась площадь повышенного радиационного заражения, почему ликвидаторы аварии и поставили здесь заграждение, чтобы не забрел кто попало. Ну, а со временем дожди и время сделали свою работу, и теперь заграждение превратилось просто в ржавую, перепутанную, но довольно опасную ловушку для невнимательных посетителей поля.

Человек плохо знал этот район Зоны. Сам он здесь был давно, года два назад, и не один, а тащился замыкающим в колонне таких же как он авантюристов, и ему, как новичку, не было времени вертеть головой по сторонам и рассматривать многочисленные диковины. Остаться бы в живых, не проморгать какую-нибудь пакость и не заработать зуботычину от более старших и опытных — вот в чем был смысл его тогдашнего существования. Теперь человек давно уже ходил один и полагался только на себя. Работала старая и мудрая поговорка: «Хомо хомини люпус эст». Здесь эта истина проверялась, пожалуй, как нигде.

Перешагнув через ржавые витки «колючки», человек прошел еще шагов десять, убедился, что дозиметр успокоился и медленно откинул с обтянутой резиной маски головы капюшон плаща, а потом и вовсе снял противогаз. Прищурился, глядя на небо, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, вентилируя легкие от насевшей внутри мокроты.

Лицо странника никто не назвал бы красивым. Довольно молодое — лет тридцать пять, самое большее — его справа уродовал длинный и плохо заживший шрам, тянущийся от виска к подбородку, в районе скулы еще и ветвился, едва не задевая глаз. Края раны в свое время, видимо, так и не удосужились зашить, и плоть срослась как попало, отчего правый уголок рта так навсегда и остался опущенным книзу, а глаз сощуренным, отчего выражение лица было постоянно оценивающе-угрюмым. В темных, коротко стриженых волосах серебрилось несколько густых и широких прядей седины. К тому же человек явно нечасто уделял своей внешности должное внимание — недельной свежести щетина топорщилась колючей щеткой.

Человек медленно расстегнул пуговицы плаща и достал притороченную к поясу плоскую армейскую флягу, отвинтил пробку, глотнул. Пить хотелось невероятно, но человек знал — если выдуть всю воду сейчас, то потом придется маяться вдвойне. Ту влагу, которая встречается здесь, не то, что пить — прикасаться к ней крайне опасно для здоровья и жизни вообще. Значит, придется терпеть.

Мертвый лес встретил человека напряженным молчанием и полумраком сплетающихся над головой голых уродливых ветвей. Тропинок и дорог тут не было, разве что примерно в километре южнее шло старое, разбитое шоссе, по которому уже лет пять как никто не ездил. Человек слышал от более опытных ходоков, что соваться туда, соблазнившись проторенным путем, не следовало. Почему именно — человек не уточнял, но ясно, что зря такое говорить не будут. Спасибо за предостережение.

И все-таки люди очень редко, но ходили через лес. Пару раз человек натыкался на довольно свежие кострища. Мох еще не успел затянуть черные проплешины, виднелись кучи углей и смятые, как будто растоптанные каблуком пустые консервные банки. Интересно только, кто не побоялся остановиться на привал в этом страшном и пустом лесу? Странник шел медленно и почти бесшумно, очень внимательно глядя под ноги, чтобы под сапогом не хрустнула сухая ветка или не чавкнул напитанный влагой мох.

Идти ему было еще далеко. И, хоть и будучи довольно опытным ходоком, человек не мог со стопроцентной уверенностью сказать, как быстро он окажется у нужного места. Зона постоянно меняется. Это люди уже успели заметить по собственным наблюдениям и проверив их жизнями. Вроде бы почти безопасные и хорошо исхоженные места вдруг оказывались смертельными ловушками. И наоборот, открывались новые области, которые можно было обнаружить прежде лишь по плохого качества старым фотографиям аэрофотосъемки и советского издания картам.

Позавчера был Выброс. Сразу же после него Утюг, один из молодых ходоков отправился в самостоятельный рейд, известив только Патогеныча, своего более старшего приятеля. Прохор пытался отговаривать — куда там! Утюг где-то услышал, что после Выбросов всегда образуется что-то интересное, и ему как вожжа под хвост попала, не удержать. Патогеныч только и успел всучить ему небольшую радиостанцию среднего радиуса действия, чтобы сообщил хоть, куда дошел и что там есть. Вчера Утюг вышел-таки на связь и еле различимым из-за помех голосом сообщил, что вроде бы открылся проход на Коржино, деревню, ранее окруженную таким плотным слоем ловушек и «горячих пятен» радиации, что ходоки обходили бывший населенный пункт десятой дорогой. Потом Утюг исчез. На вызовы не отвечал, а идти искать юного самоубийцу охотников не имелось. Рассудительный Патогеныч отвечал на все вопросы: «если человек дурень, то дай Зоне возможность это исправить». Да вот только информация о доступной теперь деревне была очень ценной. Настолько, что требовалось ее срочно проверить.

Начал накрапывать мелкий, холодный дождь. Это даже дождем как таковым было назвать трудно — просто с неба летела мелкая водяная пыль. Причем довольно густая, иногда напоминающая туман. Только вот те, кто имели проблемы с легкими или насквозь прожженные курильщики при таком дождике заходились надрывным лающим кашлем, часто переходящим в харканье слизью и кровью, как туберкулезники. Немудрено. Если капли влаги попадали на губы или язык, на вкус они были горько-едкие или очень кислые. Неизвестно, что за отрава летела с небес, но обычная ткань или незащищенный металл в рекордно короткие сроки превращались в труху или ржавчину, а те из ходоков, кто не носил прорезиненного плаща с хорошим капюшоном лысели, и их кожу со временем начинали покрывать незаживающие язвы.

Человек, как только в воздухе запахло сыростью, накинул капюшон, отчего его лицо почти полностью скрылось в его тени. И хорошо. Он не любил, чтобы незнакомые глаза увидели и запомнили его внешность. Тем паче, что шрам делал ее более чем примечательной. Хотя мало кто из ходоков не был отмечен тем или иным «подарком» на внешности. Этакая пожизненная память о Зоне, даже если кто-то находил в себе силы уйти от нее и сбежать подальше от проклятой земли.

Вдруг человек замер, как вкопанный, потом быстро, как тень, опустился на корточки. Ружье моментально оказалось на боевом взводе, причем совершенно бесшумно, а стволы уставились зияющими дулами в сторону лесной чащи. Там что-то двигалось…

Что это было — никто не мог сказать. Просто какая-то тень шевельнулась там, остановилась, двинулась еще на метр. Было очень плохо видно из-за стволов деревьев, но это было непонятное создание, приземистое, как будто пришел в движение невысокий холмик. Человек следил за существом взглядом и стволами оружия. Но тревога в итоге оказалась ложной. Непонятная тень (или что это было такое) неспешно и совершенно беззвучно удалилась куда-то в глубину чащи, не потревожив при этом ни веточки. Словно земля вспучилась и плавно перетекла с места на место.

Все давно уже закончилось, но человек продолжал сидеть на корточках с ружьем наготове и ждал. Он не испытывал страха, но звериное и до предела обостренное каждодневной игрой в выживание чутье подсказывало ему ни при каких обстоятельствах не спешить и быть максимально осторожным. Зона — это именно то место, где человек уже далеко не хозяин, а просто маленькая и совершенно незначительная деталька в работе исполинского псевдобиологического механизма жизни-нежити. И совсем уже не царем и повелителем он тут был! Властелин природы не прячется от совершенно непонятной угрозы и не сидит по двадцать минут с оружием наготове при первом же подозрительном движении. И уж подавно не гибнет на каждом шагу!

Человек вышел на опушку мертвого леса. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Промозглый холод забирался под свитер, шарил там ледяными лапами, и вкупе с неизбежным внутренним напряжением заставлял кожу покрываться мурашками.

За лесом, после довольно глубоких оврагов с крутыми глинистыми склонами снова начиналось поле. Только когда-то его пахали и засевали чем-то культурно-зерновым. Теперь же пространство превратилось в ровную пустошь, густо заросшую высокой — по колено — травой и редкими клочьями кустарника. Дозиметр молчал. Но человек не снижал осторожности. Здесь вполне могли быть ловушки, среди травы можно заметить только некоторые из них, а приборов, способных их засечь у науки (а соответственно, и у ходоков) не имелось. Люди вообще знали о Зоне предельно мало. Изучению обычными методами, разработанными человечеством, она не поддавалась, а новые разработать пока не успели. Досужие ученые все время пытались забраться за Периметр. Им это удавалось, когда с благоволения напуганных военных, когда без него. Да вот только возвращались хорошо если две экспедиции из десятка. Да и то не в полном составе. Зона любила показать зубы. Со времен Второго Взрыва прошло всего несколько месяцев, а человечество уже сделало Зону чуть ли не местом религиозного культа для ученых, авантюристов и фанатиков всех мастей.

И до Второго Взрыва здесь хватало чудес, но все они были более или менее объяснимы и предсказуемы. Ну да, повышенная радиоактивность. Ну, военные патрули, стреляющие без предупреждения во все, что только похоже на человека. Или агрессивная шпана ранга местных бандитов. И посещение этих мест приравнивалось к преступлению, за которое можно было и загреметь на нары. А теперь, после катастрофы, началось черт знает что. И все, совершенно все стало иным, неподвластным человеческому пониманию. Раньше ходоки промышляли тем, что таскали из зоны отчуждения вкруг заброшенной Чернобыльской АЭС и Саркофага куски титана или цветных металлов, собирали брошенное армейцами двадцать лет назад и более или менее уцелевшее и подрастерявшее радиоактивность оружие, свинчивали полезные запчасти с оставленной в зоне техники ликвидаторов Первой Аварии. Теперь профиль их занятий сменился, когда зона превратилась в Зону. Кому война, а кому и мать родна. Так же и тут. Раньше ходоки, или как их еще называли, «несуны» волокли из запретной зоны самое разное барахло, оставленное пару десятков лет назад. После Второго же Взрыва, когда из лопнувшего по швам Саркофага полезло такое, что невозможно описать словами, ходоки превратились в первоисследователей новоявленной Зоны и собирателями того, и чего впоследствии можно было извлечь выгоду.

…Прямо впереди виднелась небольшая ловушка. Вернее, ловушкой ее мог назвать (а равно как и стать ее добычей) только тот, кто совсем не имеет понятия об осторожности или не смотрит под ноги.

Ученые называли эту непонятную штуку Областью повышенной гравитации, или гравиконцентратом. Никто не мог до сих пор понять, что за силы здесь действовали и каким законам они были подчинены, но в таких местах сила тяжести неожиданно возрастала в сотни и тысячи раз, и любой попавший туда предмет вдруг начинал весить во много-много раз больше, чем обычно. Камешки или гайки с матерчатыми ленточками, которыми ходоки прокидывали себе безопасный путь моментально, с глухим чмоканьем вонзались вертикально вниз в почву или глину, едва только пересекали границу гравиконцентрата, смотря где облюбовала себе место ловушка. Ну а живые организмы буквально расплющивало в блин не толще миллиметра, или, если повезло, просто припечатывали к земле руку или ногу. Ловушка действовала исключительно локально. У нее был свой рубеж, за которым вроде бы все нормально, а дальше, внутри «порочного круга» уже сидела смерть.

Зато и обнаруживалась эта пакостная шутка природы легко и просто: внутри нее, разумеется, не росла трава и вообще не было ничего живого, а почва или даже бетон проседали на десяток сантиметров, четко и ясно обозначая границы ловушки. Ходоки-новички развлекались пулянием в концентрат мелких предметов. Вид буквально пробивающих землю или рассыпающихся в песок на бетоне кусочков камня почему-то приводил людей в неописуемый восторг.

Справа виднелись развалины заброшенного еще во времена Первой Аварии колхоза. Человек помнил этот колхоз. Когда ему было около восьми лет, его мать работала здесь. Потом — вынужденная эмиграция, их семья, по сути, стала беженцами, как и тысячи других людей, срочно перебрались в Город. А теперь… С возвращением! Только вот знакомые с детства места стали неузнаваемыми, чужими, дышащими опасностью и смертью.

Человек провел рукой по лицу, на мгновение закрыл глаза и потряс головой. Немедленно успокоиться! Что это за ностальгия? Совсем с ума сошел? Жить надоело? Потом нагрустишься, если будет желание. Сейчас же выбросить все мысли из мозгов.

И тут же, как подтверждение, из развалин теплиц и строений колхоза раздался пронзительный, заунывный вой. Долгий, протяжный, переходящий в почти человеческий стон. Потом — только лишь отдаленно похожий на собачий лай и рычание. Человек поднес ладонь к глазам. Мать вашу! Накликал. К нему, высоко подпрыгивая в густой траве, неслись два силуэта, напоминающие крупных собак. Человек рывком распахнул плащ, не обращая внимание на несколько вырванных с мясом пуговиц, обнажая пересекающий по диагонали грудь поверх толстого свитера патронташ. Бежать было поздно. Твари заметили его, а у них просто поразительное чутье и слух. Да и куда бежать? Обратно в лес? И карабкаться по голому, как телеграфный столб, стволу дерева, без надежды зацепиться хоть за какой-нибудь сучок?

Сам того не желая, человек потревожил отдыхавшую в дневное время чету тварей — самца и самку. Они облюбовали это место недавно, выбрали его, чтобы устроить логово подальше от людей, и тут один из них сам явился навстречу. Чужака следовало немедленно уничтожить, и не ради пропитания. В первую очередь — для защиты будущего потомства. Своими развитыми далеко не по-собачьи мозгами создания понимали, что один человек приведет еще многих, и еще нерожденной стае придется погибнуть вместе с родителями. Предками тварей были обыкновенные деревенские барбосы, дворовые Бобики и Жучки, лающие из-под сельских ворот на прохожих и виляющие хвостом хозяину с миской еды в руках. От них создания унаследовали отсутствие страха перед людьми, которым так преданно служили их пращуры, и понимание почти всех человеческих поступков. Однако теперь роли изменились. Бывшие рабы сами стали прежним хозяевам смертельно опасными врагами. А Зона сама подправила, подкорректировала их для этого, дала более мощные челюсти, толстую шкуру, добавила быстроты движения, плодовитости и агрессивности.

Самец несся прямо не пришельца, вызывая его на лобовую атаку. Он не понимал, что за странная металлическая палка у него в руках, твари еще не познакомились с огнестрельным оружием. А самка забирала на бегу левее, норовя ударить сбоку. Человек видел это. Все решали секунды. Ему и раньше приходилось отстреливать уродливых чудовищ, но тогда он был не один, и приходилось нападать первыми, зачищая логово тварей. Теперь же он сам стал жертвой охоты. Против него были две собаки-нежити. А в стволах его ружья заряжены два патрона с крупной картечью, пересыпанной толченым в пыль стеклом и порошком красного перца. Человек знал о невероятной живучести тварей Зоны, но нервная система у них почти всегда работала исправно. Это простую пулю, пробившую плоть, создание может и не заметить, а вот если в нее, помимо пригоршни дроби или картечи вонзится еще что-то невероятно жгучее, пылающее в ране огнем и разъедающее ее, тогда есть шанс, что атакующему мутанту будет уже не до опасной жертвы. Только вот свалить чудовище одним выстрелом очень и очень непросто. Во-первых, надо еще как минимум попасть в верткое, быстрое и ловкое тело.

Это обычная собака после заряда простой дроби будет кататься по траве, заливая ее кровью и завывая предсмертным воем. Твари Зоны не такие. Живучие до безобразия, невероятно агрессивные, сильные и обладающие потрясающей способностью к залечиванию вроде бы даже гибельных ран. Стоит только отползти в укромное местечко и буквально сутки отлежаться — и тело снова как новенькое. Собаки-мутанты были тому ярким примером. Человек своими глазами видел такое создание с оторванными задними лапами. Монстр приспособился неплохо передвигаться на сильных передних, опираясь на них и таща тело следом, будто омерзительный тюлень. И при этом еще умудрялся охотиться и как-то выживать…

Самец прыгнул. Тело распрямилось пружиной, взвилось в воздух и понеслось прямо на стоящего человека. Тварь уже не рычала и не выла — оскаленная пасть приготовилась вцепиться в добычу. «Здоровый, сволочь, — машинально подумал человек, — крупнее любой овчарки». А стволы ружья уже чуть поднялись вверх, и палец спустил курок. Раздался оглушительный выстрел. Голова чудовища взорвалась изнутри, брызнув во все стороны отвратительным месивом, но тело, хоть и уже мертвое, по инерции неслось по воздуху вперед и снесло бы человека, как таран, не отпрянь он в сторону. Туша собаки-нежити упала на землю и замолотила лапами в отчаянных конвульсиях. Удивительно — головной мозг разлетелся по доброй паре квадратных метров, но мышцы как будто жили своей собственной, независимой ни о чего прочего жизнью.

В этот же момент атаковала самка. У человека не было бы никаких шансов, напади твари одновременно, но самец сам все испортил. В своей кровожадности он поспешил добраться до жертвы первым и сбил неожиданность двойного нападения. Путник легко увернулся от прыгнувшей на него самки, отступил на шаг, снова вскинул ружье и вогнал заряд картечи в бок чудовища. Собака упала на землю, тут же вскочила снова, но прыгнуть не смогла. Из бока торчали куски изувеченной, разодранной плоти, капала черная кровь и уже начинали вываливаться кольца внутренностей. Тварь шаталась на подгибающихся лапах и уже не спешила бросаться в атаку. Хищный рев сменился пронзительным визгом. Чудовище явно больше и не помышляло о бое.

Но человек не собирался оставлять создание, пусть временно и неопасное живым. Он быстро перезарядил ружье и выстрелом добил тварь. Ему повезло: его атаковали только два существа. Будь их тут стая в десяток штук — пиши пропало. Парочку он, может быть, и застрелил бы, но остальные разорвали его на части. Скорее всего, еще живого. Так в свое время погибли Сухарь, Винт, Бычок… И, скорее всего, много еще тех ходоков, кого человек просто не знал.

Трупы собак отвратительно воняли. Человек повесил еще курящееся пороховым дымом ружье на плечо, подобрал с земли и сунул в карман стреляные гильзы — пригодятся потом на перезарядку, потом подошел к телам, прикидывая, что можно взять с них полезного. Выходило, что ровным счетом ничего. Уж больно гадко выглядели и пахли трупы.

Самец, хоть и обезглавленный, до последнего рвал землю передними лапами, будто зарываясь в нее. По виду твари можно еще было определить, что в его роду был доберман-пинчер и овчарка. Остальное переделала Зона. А по самке вообще было сложно что-либо сказать. Ее шкура почти облысела, в нескольких местах виднелись полузажившие шрамы и язвы. Морда сплюснутая как будто ударом спереди, клыки в оскаленной пасти торчат в разные стороны, один глаз уродливо вытаращен из глазницы, а второй наоборот почти полностью скрыт в толстых морщинах вздувшегося века. Ушей почти нет, остатки шерсти жесткие, как пластмассовая щетка. А вот хвосты созданий на удивление пышные, длинные, как будто приставленные к телам от совершенно других животных.

Человек почесал затылок, хмыкнул. Промелькнула было идея — а не отхватить ли ножом эти хвосты и не припрятать в рюкзак на всякий случай, в качестве сувенира для какого-нибудь деятеля, авось да купят, но раздумал. Уж больно тошнотворную вонь распространяли тела тварей. Идти и благоухать так на всю округу явно было плохой задумкой.

Человек подумал еще минуту и решительно зашагал к развалинам колхоза, туда, откуда прибежали существа…

…Здесь деревья уже были нормальными. Самый обыкновенный тополь. Большой, раскидистый. Редкая листва шелестела на сыром ветру. Человек прекрасно помнил это дерево. Раньше мимо него шла дорога, ведущая на центральную улицу колхоза. Теперь все переменилось. Все же он сам очень давно не бывал здесь.

Человек сидел на корточках, чтобы не очень вырисовываться на фоне поля, оставшегося за спиной. Скорее всего, тварей здесь больше нет, иначе давно бы уже вылетели навстречу. Но подстраховаться не мешает. Следовало бы вообще пройти мимо этих развалин, но человек все же решил разыскать логово собак. Дело в том, что у существ мог быть приплод. А это значило, что буквально через месяц щенки станут уже почти взрослыми и очень опасными тварями. Стоило позаботиться об этом. Человек не был гуманистом, и уничтожение детенышей собак-нежитей всего лишь спасало его лично и других ходоков, подобных ему, от крупных неприятностей впоследствии.

Дома, особенно деревянные, не стоят долго без людей. А в Зоне и подавно. Колхоз бросили давно, и поэтому от самих жилищ тут уже мало что осталось. Человек медленно шел по бывшей центральной улице бывшего колхоза. Заборы давно уже покосились и почернели, доски отрухлявели настолько, что вряд ли выдержали бы простой пинок ноги. Сами дома выглядели не лучше. Они осели, крыши сгорбились и провалились, стены раздались вкривь и вкось, как будто погрузились под землю. От когда-то плотно наезженной и засыпанной булыжником дороги сейчас осталась едва заметная колея. Трава и мох плотно затянули все следы пребывания здесь людей. Под сапогами бредущего человека волго чавкала сырая почва и тревожно шелестели пожухлые на кончиках метелки травы. Поперек дороги лежал рухнувший столб линии электропередачи. Когда-то прочное бревно теперь напоминало рыхлую губку. Еще один столб криво торчал неподалеку. Провода с него давно уже оборвало разнообразными катаклизмами, и только клочья свисали, а перекладина с остатками изоляторов на ней придавали столбу сходство с сюрреалистическим крестом. Голгофа человечества…

Улица круто сворачивала к высящейся над руинами кирпичной водонапорной башне. Никаких окон в ней, конечно, уже давно не осталось, а черные провалы угрюмо щерились кусками выбитого стекла. К ней вели тропки собачьих следов. Человек шел точно по ним — животные возвращались домой одним и тем же путем и со временем натоптали вполне заметную дорожку. Тем более чем ближе, тем сильнее начинало пахнуть тухлятиной, псиной и прелостью. Человек остановился, прислушался. Тихо. Странно, но, судя по всему, в логове не было щенков, иначе бы они скулили и взлаивали, оставшись без родителей. Ходок на всякий случай вложил в один ствол патрон с мелкой утиной дробью.

Собачье логово располагалось на первом этаже бывшей водонапорной башни. Твари проникали в него через отверстие в фундаменте, через которое когда-то проходила труба вентиляции, но человеку пришлось выстрелом в упор сбить замок с двустворчатой двери, и потом еще пару минут раскачивать их ударами ноги, чтобы соизволили открыться на намертво приржавевших петлях.

В принципе, отверстие собачьего лаза было довольно велико, и ходок мог бы проползти в него по-пластунски, но не рисковал этого делать. Так бы он сам оказался в крайне невыгодном стратегическом положении, устройся внутри еще какая-нибудь пакость.

Изнутри башни накатила волна чудовищной вони. Неудивительно. Собаки-нежити тащат к себе в логово все, что только могут найти из более или менее съедобного, даже ели пище уже пара недель, она протухла насквозь и надо тащить ее в зубах несколько километров. Вот уж и правда — дурная голова ногам покоя не дает. А потом недоеденная пропастина лежит себе в логове неделями и нимало не доставляет неудобств хозяевам. Зато отлично демаскирует лежбище. Впрочем, собаки Зоны сами разбрасывают вокруг осколки костей или обрывки ткани от одежды своих жертв. Скорее всего, они просто не задумываются о конспирации. Тем паче, что мало кто решается напасть на них.

Человек замер на пороге, наставив оружие внутрь и часто моргая глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Но все было тихо и пусто. Ходок решительно шагнул внутрь, присел над ворохами тряпья и старых, почти полностью сгнивших матрасов, которые псы натаскали сюда. Только вот что-то больно большой была эта куча.

Ходок ворохнул тряпье стволом ружья, копнул матрасы рядом. И невольно отшатнулся, когда на свет выглянула скрюченная, посиневшая уже, вся в трупных пятнах человеческая рука. На запястье все еще можно было увидеть вытатуированный якорь. Человек расшвырял хлам, которым был завален труп, перевернул тело на спину.

Лица у покойника уже не было, равно как и большей части груди и живота. Твари неплохо потрудились над ним. Но тем не менее якорька на руке и обрывков одежды хватило, чтобы опознать его.

— Ну вот и свиделись, Матрос… — прошептал ходок, прислоняясь спиной к грязной стене.

Матрос был мародером. Никто толком не знал, как и откуда он появился в Зоне. Но судя по его выговору, татуировкам и манере цветисто пересыпать речь блатными словечками он немало времени провел в местах не столь отдаленных. И в соответствующем контингенте. Поначалу Матрос был обыкновенным ходоком, но вскоре ему прискучил «несунизм» и он решил попробовать себя в новом (а может, и старом и привычном) амплуа налетчика. И началось… До этого случаев откровенного мародерства не случалось, и ходоки несколько опешили от происходящего.

Матрос грабил всех без разбору — бывалых ходоков, молодежь, одиночек и членов группировок. За это на него объявили форменную охоту, но он долго скрывался где-то в Зоне, появляясь на промысел то тут, то там.

Скооперировавшись где-то с шайкой малолетних отморозков, Матрос скоро стал у них вожаком и эта банда причиняла серьезные неприятности ходокам. Шакалы в основном подстерегали ходоков у выхода через периметр, заранее зная наиболее удобные места, и нападала уже за территорией. Убивали, самое интересное, редко. «Коронкой» у Матроса было прострелить ногу ходоку, предварительно обобрав его, что называется, до нитки, и добавить, уходя: «А это на память». Естественно, что с покалеченной ногой ходок едва мог уползти в безопасное место, а если и выживал, то в Зону дорога ему отныне оказывалась закрыта. Хромому нечего делать там, где и здоровому приходится несладко.

Матроса ненавидели и боялись почти все. Он прекрасно знал, что уже подписал себе смертный приговор и терять ему больше нечего, и оттого пустился во все тяжкие. Никто не знал, кому и как уголовник сбывал награбленное оружие и барахло ходоков, но, судя по обширной деятельности и авторитету Матроса у шпаны дела у него шли неплохо.

Физически с ним мало кто мог сладить. Громила под два метра ростом и с плечами, проходящими не во всякую дверь, бандит был еще и садистски жесток, хорошо стрелял и прекрасно владел длинным и узким ножом, который всегда носил при себе за голенищем ботинка. И в последнее время никогда не появлялся за периметром один, не иначе как в стае своих приспешников числом не меньше десятка. Ходоки избегали встречи с уголовниками и попросту старались не попадаться ему на глаза. Хоть за периметром Зоны действовали милиция и силовые структуры, бандиты в любой момент могли попросту сбежать в Зону, а уж туда ловить их не полезет ни один даже самый ревностный охранник правопорядка.

Однажды мародеры подкараулили двоих ходоков. Одному, взрослому, Матрос прострелил голень. А молодому просто сломал нос ударом похожего на булыжник кулака. Напали из засады, так что шансов отбиться от толпы бандитов или хотя бы бежать у ходоков просто не имелось. Матрос прекрасно знал это, но его привело в бешенство почти полное отсутствие добычи. Два противогаза, «ТТ» и «ПМ» не составляли особой ценности, а больше ничего интересного у ходоков не нашлось.

Тогда кто-то из малолеток, указывая на раненого взрослого ходока, уже потерявшего от боли сознание, посоветовал Матросу «поподробнее расспросить» его, может, где есть и схрон. Дескать, не может быть такого, чтобы из Зоны возвращались с пустыми руками. Туповатый от природы Матрос принял эту идею и дал команду связать и тащить с собой истекающего кровью путника. А молодому просто велел идти куда подальше и еще и дал на прощание пинка ниже поясницы.

«Свидимся, Матрос, — гнусаво шептал вслед уходящим бандитам молодой ходок, зажимая ладонью искалеченный нос. — Еще как свидимся».

Он никак не мог помочь своему напарнику — противостоять толпе вооруженных бандитов в одиночку отважится только сумасшедший.

Больше своего наставника и воспитателя молодой ходок уже никогда не видел. А после Второго Взрыва исчез в зоне и сам Матрос. Поначалу он промышлял тем же, что и раньше, да вот беда — не смог мозгами понять, что зона отчуждения стала Зоной, и все в ней стало иначе. Часть его банды погибла в перестрелках с военными во время прорывов за Периметр и обратно, а другая половина просто разбежалась, поняв, что добра от такой деятельности им явно не будет. Матрос остался один. Какое-то время он пытался совершать, как и давным-давно. Налеты в одиночку, но и ходоки вооружились не в пример лучше, и однажды получил пулю из «АКМа», Матрос сообразил — ходоки ему больше не по зубам. Он стал похож на старого, потерявшего почти все зубы волка.

А потом вовсе канул за Периметром. Что с ним случилось и жив ли он еще — мало кого интересовало. Скорее уж все желали, чтобы проклятая земля Зоны поскорее очистилась от уголовника.

Видимо, неведомые Боги, создавшие Зону, услышали многочисленные молитвы ходоков.

— Вот и свиделись, Матрос…

Человек быстро обшарил собачье логово. Кроме трупа Матроса, здесь обнаружились еще пара человеческих черепов и множество самых разнообразных костей. Впрочем, не факт, что собаки сами убивали людей. Быть может, они пожирали уже трупы, пробавляясь падалью. Ходок слышал, что собаки редко убегают далеко от своего логова. Но каким же ветром сюда занесло Матроса? Обычно он ошивался поблизости от человеческих троп. А тут совсем уж глухомань.

Свет сумрачного дня показался ослепительным после темноты логова. Человек минуту постоял на пороге, как будто что-то обдумывал, а потом повернулся и начал легко, будто не было на нем навешано нескольких килограмм одежды и снаряжения, взбираться по лестнице, ведущей на верхний ярус башни. Лестницу в свое время сделали на совесть, из добротных лиственничных балок, ступеньки даже не скрипели под ногами. Только сверху тонкими ручейками сыпалась труха и пыль.

На втором этаже башни стоял огромный бак для воды. Наверное, он теперь был пуст, и его стенки, некогда покрытые толстым слоем краски, как будто покрылись шелушащейся коростой и стали испещрены язвами ржавчины. Человек обошел резервуар, протиснулся между какими-то ящиками и трубами с вентилями и подступил к окну, ощетинившемуся клыками выбитого стекла.

Отсюда открывался хороший вид на пространство Зоны до ближайшего холма. Это и надо было ходоку. Бинокля не имелось, но человек и так обладал достаточно хорошим зрением. Он прищурился, рассматривая окрестности. Да, Топор так и говорил. За колхозом, там, где текла речка, был мост, но он уже рухнул, а вброд по воде идти не советовал — радиоактивно и могла водиться зловредная живность. Правда, ходоки сами не сталкивались с водяными созданиями, но лучше их наличие не проверять. Речка была мелкой, и на тот берег не составляло труда перебраться по торчащим на поверхности остаткам моста. Их видно даже отсюда.

Дальше вела когда-то асфальтированная дорога. Человек рассмотрел на ней в паре мест как будто марева горячего воздуха. Ловушки «факелы», как их называли ходоки. Любой предмет или живое существо, попавшее в них, провоцировало целый столб пламени температурой не одну тысячу градусов, от которого плавился и почти сразу же испарялся даже металл, а органика моментально осыпалась пеплом. Эти ловушки были довольно коварны, и обнаружить их можно было лишь днем, а ночью только по дуновению горячего ветерка. Впрочем, после наступления темноты мало кто из ходоков отваживался на рейды.

Далеко на горизонте послышался рокот турбин и почти на пределе видимости медленно проплыл по воздуху боевой армейский вертолет. Патрулируют территорию? Или опять возят научную экспедицию, делающие непонятные замеры невесть чего? Человек грустно вздохнул. Зона — не для людей. Так зачем они в нее лезут? Что в ней вообще забыл он сам?

Ходок помнил, как месяц назад наткнулся возле самого периметра на два армейских «КАМАЗа» и десяток чудовищно изуродованных человеческих тел. Какое существо убило и растерзало ученых и солдат охраны — никто не знал, но, видя следы больших и сильных челюстей на трупах, невольно пробирала дрожь. Тогда удалось хорошо поживиться оружием и кое-каким снаряжением. Ходок дал знать о находке своим товарищам, но пока те пробирались через заграждение, на горизонте появился конвой БТРов и БМП. Это солдаты спешили на место трагедии, и ходок быстро ретировался, унося с собой добытое.

Такое мародерство в Зоне не порицалось. Мертвому все равно. Другое дело — добить раненого или вовсе заняться разбоем, как Матрос. А обобрать покойника, пусть даже бывшего товарища никто не запрещал. Для тебя это всего лишь повышало шансы вернуться живым и не с пустыми руками.

Человек спустился вниз по лестнице, немного постоял у выхода, поправил рюкзак и ружье за спиной и зашагал к руинам колхозных теплиц, мимо которых лежала дорога к мосту.

Посреди улицы стоял «ГАЗ-66», брошенный тут еще во времена Первого Взрыва. Тент на кузове давно уже сгнил, и жалкие ошметки его сиротливо болтались на напоминающих обгнившую грудную клетку железных дугах каркаса. Дверца со стороны водителя была распахнута, лобовые стекла покрылись мелкой паутинкой трещин. Задними колесами «Шишига» почему-то по самый мост погрузилась в землю, как будто почва вдруг ни с того ни с сего стала вязкой, как манная каша, а потом вдруг моментально застыла. А теперь ничего, вон даже трава растет, даже какой-то голубенький цветок высунул головку из-за покрышки.

На груде кирпича, из которого уже пробились мощные стебли вездесущей полыни, сидела большая ворона. Увидев идущего человека, она тяжело поднялась в воздух, звонко хлопая крыльями, и принялась кружить в воздухе, натужно каркая. Ходок невольно огляделся по сторонам. Никакой другой живности тут уже не было. Собаки-мутанты, видимо, сожрали все, что только можно, а другие твари обходили опасное место десятой дорогой. Только вороны посещали бывший колхоз, надеясь полакомиться остатками песьих трапез.

Воронье удивительно хорошо приспособилось к жизни в Зоне. Казалось, их не брала радиация и прочая отрава, и они совершенно не изменились и не подвергались никаким мутациям. Они сбивались здесь в огромные стаи и с тоскливым карканьем носились над заброшенными поселками, городами и полями. Не известно вообще, были ли тут у них враги, или же они прочно завоевали монополию на воздушное пространство.

…Отношение людей к Зоне было самым разным. Кто-то боялся ее, ненавидел, считал воплощением всего самого злого и мерзкого, что только есть в мире. Другие, более философски настроенные, полагали Зону просто зеркальным и гипертрофированным отражением действительности, дескать, вообще она и родилась-то, когда человеческие эмоции материализовались в энергию и вылились на определенную точку времени и пространства. А большинство вообще не думали ничего и просто норовили разведать, где что есть полезного и при этом урвать побольше, и утащить к себе, пока не поймали или Зона не исчезла так же внезапно, как появилась.

Ученые — так те вообще были от Зоны в культурном шоке и буквально обезьяньем восторге, пытаясь изучать преподнесенные ею сюрпризы (правда, совсем даже не преуспевали в этом, но это только разжигало их доходящий до фанатизма энтузиазм). В принципе, от деятелей науки другого и не следовало ожидать. Хотя бы вспомнить, что атомную бомбу создали деятели их же роду племени. Логично: порох — атомная бомба — ЧАЭС — Зона.

Ходоки, избегающие ввязываться в вооруженные конфликты, с интересом смотрели на первую войну людей с Зоной. Мнения касаемо происходящего были самые разные. «Несуны» обычно собирались в многочисленных пивных и подворотнях в поселках за Периметром, в Городе. Все в населенных пунктах прекрасно знали, кто такие эти угрюмые люди с настороженными глазами и чем они занимаются, и по этой же причине боялись связываться с ними, как с прокаженными. Те, кто имеет дело с самой Зоной, невольно становились частью ее самой. И значит, несли на себе печать мрака, страшной тайны и смерти.

Власти придерживались иного мнения и натравили на ходоков милицию. Наскоро создали уголовную статью, подразумевающую наказание за проникновение на запретную территорию сроком лишения свободы на срок от трех до пяти лет. И принялись хватать всех кого ни попадя, наскоро пришивая обвинение в нарушении Периметра. Нахватали человек двадцать (из которых восемнадцать простых и безобидных местных бичей, просто соответственно выглядящих и пахнущих). Кого-то все же посадили, чему закупоренные за решетку бичи были только рады: и кормят, и поят, и обувают, и одевают, и содержат за казенный счет, и все подальше от жуткой Зоны. Все ходоки же, заранее предупрежденные об облавах милиции и армейцев, просто попрятались кто куда или ушли за Периметр. Тем дело и кончилось. Не очень благодарное дело — палить по воробьям из пушки…

Потом страсти поутихли, и ходоки сами даже стали входить в косвенный контакт с ушлыми командирами российских и украинский батальонов, несущих охрану Периметра, и за определенную финансовую мзду проникали в Зону и обратно. В сотый раз подтверждение поговорки касаемо войны и матери…

Человек, идущий через руины колхоза, был одиночкой во всех смыслах этого слова. Никто из других ходоков не знал его подноготной. Ни с кем он тесно и близко не общался. Сугубо деловой обмен информации и пара распитых в компании бутылок водки не в счет. Но ходока уважали и считали за серьезного профессионала. Хотя мало кто помнил его давно сгинувших невесть где или спившихся еще до Второго Взрыва учителей…

Речка, когда-то текшая между холмов, была чистой и изобиловала рыбой. По утрам над ней вставали туманы, поселковые женщины стирали в ней белье, мальчишки и старики рыбачили. Теперь же это было мертвое место. Вода напоминала по цвету свинец, а дозиметр при приближении к берегу зашелся тревожным щелканьем. Где река брала начало — человек не знал, но судя по фону как бы не в самом пруду-охладителе ЧАЭС.

Человек остановился на берегу и прикинул расстояние от еще сухого песка до первой кучи бревен и бетонных блоков, в которую превратился один сегмент опоры рухнувшего моста. Вода текла обманчиво неспешно, и от нее пахло чем-то удушливо-горьким, от чего накатывал кашель, и немного слезились глаза.

Человек поправил рюкзак за спиной, потуже подтянул ремень ружья, потом отступил на несколько шагов назад, взял короткий разбег и, тяжело бухнув кирзачами по плотному песку, прыгнул. Успешно утвердился на криво торчащей из воды железобетонной балке. Перевел дыхание, сплюнул в тяжелую, непрозрачную воду. Снова короткий разбег и прыжок, на этот раз на несколько скрепленных стальными крючьями бревен.

Скоро его встретил противоположный берег речки. Человек в последний раз оглянулся на другую сторону, отыскал взглядом возвышающуюся над развалинами водонапорную башню, пристально смотрел на ее пару мгновений. Потом резко отвернулся и зашагал прочь.

Дима Шухов по кличке Рыжий был самым веселым и оптимистичным из ходоков. Свое прозвище он всецело оправдывал: шевелюра его пламенела как костер, кто-то даже мрачно пошутил, что если он не будет прятать ее под капюшоном плаща или противогазом, то она будет служить великолепным ориентиром для армейского патруля или пилота боевого вертолета. В Зоне людей нет, кроме тех, кто получил официальный доступ для исследований, да и те сугубо с военным сопровождением — так гласила официальная версия, а посему все, что двигалось, подлежало немедленному уничтожению на месте, как местные, несомненно опасные для других формы жизни.

Рыжий был настоящим хранилищем юморесок и анекдотов, которые не уставал рассказывал всем товарищам и спутникам. Кроме того, он умел прекрасно играть на гитаре и даже петь. Шаляпин или Каррузо могли покоиться с миром, но голос Рыжего слуха не резал, а песен он также знал немало. Так что когда ходоки шли в Зону на очередную вылазку, Шухову были рады в каждой компании.

Кроме того, у Шухова было еще одно неоценимое качество — он был типичный филантроп. То есть любил людей и буквально был одержим стремлением всегда всем помогать и спасать, невзирая на обстоятельства и личную выгоду. Нескольких ходоков он и правда вытащил буквального с того света, таща почти погибших на себе до Периметра, а потом под пулями армейского патруля через колючую проволоку и минное поле.

Хоть Рыжего некоторые и считали полупридурком из-за словоохотливости и подчас неуместного юмора, его все же уважали, и он заслуженно носил статус «своего мужика». Тем более те, кто побывал вместе с ним в паскудной ситуации. «Второй Матросов» — как отозвался о нем один из старых ходоков.

Что делал здесь этот молодой — всего двадцати пяти лет от роду — парень — было не совсем ясно. Он не стремился разбогатеть. Он не греб под себя, как большинство других. Не мародерствовал и не бандитствовал. Но он любил Зону, как бы ни нелепо и не парадоксально это звучало. Он исследовал ее вдумчиво, будто заправский ученый, стремился понять каждую загадку и каверзу это проклятой земли. Часто тщательно до назойливости расспрашивал других ходоков про Старую Зону, еще до Второго Взрыва, а также завел обширные и тесные контакты среди ученых, разбивших свои лагеря недалеко от Периметра.

Пришел в эти места Шухов относительно недавно, приехал откуда-то из Сибири, из всех вещей и оружия имея при себе хороший охотничий нож, немного денег, рюкзак, а в нем огромную толстенную папку, битком набитую вырезками из газет, журналов и книг, посвященным аварии на ЧАЭС и Аномальной Зоне. Потом рыжий парень познакомился с местными ходоками и сам стал одним из них.

И ведь явился он сюда не за порцией вожделенного адреналина или за подтверждением своей крутости. Он явно что-то искал в Зоне, для чего и так тщательно ее изучал. Но что именно — никогда и никому не говорил. Когда кто-то пытался выяснить у него это, то просто рассказывал очередной анекдот или виртуозно переводил разговор на другую тему. А то, что Дима именно разыскивает что-то, было очевидно всем.

Не зря, ой не зря он так тщательно дознавался обо всем, что касалось Припяти и ЧАЭС, по картам и где-то раздобытым схемам умственно знал буквально каждый коридор и уголок на заброшенной станции. Не даром нашел в Киеве нескольких из оставшихся в живых инженеров-строителей, возводивших когда-то АЭС, и о чем-то дознавался у них. А потом много мотался по всей Украине и Белоруссии, искал ликвидаторов аварии и создателей легендарного Саркофага. Расспрашивал, записывал, анализировал…

Но было во всем этом стремлении маленькое «но»: никто из ходоков никогда еще не пытался дойти до ЧАЭС. Да что там до нее — даже Лиманск, большая часть Леса и Припять были «запретными местами». Зона словно не пускала туда людей, окружив эти районы непроходимыми ловушками, уничтожавшими все живое, и районами с такой чудовищной радиацией, что дозиметры просто выходили из строя, лишь только просто приближались к ним. Дима Шухов знал это. И все равно на что-то надеялся…

Дима не был похож на подавляющее большинство довольно диких, темных, неспособных даже грамотно написать простейшую фразу звероподобных мужиков, которыми, по сути, и были ходоки. Шухов не любил рассказывать о себе, но по всем его манерам, чувствовалось — он человек незаурядный, образованный и начитанный, причем не подверженный почти неизбежному пороку интеллигенции — заносчивому высокомерию. Тем более при постоянном нахождении в обществе неандерталоподобных, диких и с откровенно уголовными замашками субъектов.

Рыжий свел тесное знакомство с самим Юрием Кругловым, довольно молодым, но перспективным и чрезвычайно увлеченным исследованием Зоны ученым. Круглов, несмотря на не очень большой опыт, сумел получить целую группу исследователей в распоряжение, плюс к ним был прикомандирован целый армейский взвод для сопровождения во время вылазок в Зону. Во время некоторых из них Круглова в качестве проводника и консультанта сопровождал Шухов. Ученые неплохо платили ему, а Рыжий был рад не столько деньгам, сколько возможности принять участи в так интересующих его исследованиях.

Высшее руководство Круглова в лице академика Сахарова и академика Розенберга (немца) не очень одобряло контакты Круглова с «дикарями», как они называли (причем заслуженно) ходоков, но на общество Рыжего смотрело сквозь пальцы. Сахаров сам лично имел беседу с Дмитрием и убедился, что парень — иного поля ягода. Между прочим, через Шухова нашли общий язык с учеными и многие из других ходоков, успешно сбывающих теперь исследователям найденные в Зоне диковинки. Круглов же периодически давал Диме задания, выполняя которые Рыжий подчас по нескольку дней пропадал в Зоне. По усмотрению ходока он мог подбирать себе компанию из пары-тройки себе подобных, причем платили ученые исправно и щедро. Соответственно, задания, причем не из легких, почти всегда выполнялись. Единственное, чего не могли обеспечить ученые ходокам — так это беспрепятственный проход через Периметр и обратно. Тут уж свое веское слово должно было сказать Объединенное Командование Войск Коалиции, а оно было категоричным: гражданским в Зоне не место.

Но кто-то же должен выполнять граничащие с безумием, опасные, почти самоубийственные поручения и рисковать своей головой ради нескольких причудливо раскрашенных бумажек под названием «деньги»? Идти на чудовищный риск? Как вот сейчас, например….

…Рыжий лежал на мокрой после дождя траве холма, и в бинокль следил за развалинами старой фермы. Холодная вода струйками затекала под бронежилет и кожаную куртку, обшитую наподобие чешуи титановыми пластинками. Приятного, конечно, было очень мало, но Шухов терпел. Оно того стоило. Под боком шевельнулось, заерзало. Дмитрий нашарил рукой извивающееся скользкое тельце, сдавил в ладони. Мерзко хрустнуло, и Рыжий отбросил подальше от себя раздавленную сороконожку. Тварюшка не очень уж опасная, но цапнуть вполне может, потом синяк недели две держаться будет.

За фермой темной громадной поднималась железнодорожная насыпь, левее осталась дорога, проходящая под мостом, который частично рухнул незадолго после Второго Взрыва. Ох и перепугался тогда Дима! Как будто на дыбы встала земля, и свершился небольшой катаклизм. На мосту как назло стоял и мирно ржавел под дождиками недлинный железнодорожный состав, и часть вагонов полетела вниз с почти двадцатиметровой высоты. Грохоту и скрежета, понятное дело, было с избытком. А мост просто просел вниз, большая часть несущих балок треснула, и рельсовые пути вместе с прибитыми к ним шпалами свесились вниз.

Это место Зоны звалось просто и незатейливо — Кордон. Просто дальше, за насыпью, в пяти километрах находился армейский КПП с наспех построенными ударными темпами за пару недель бетонными капонирами, минным полем и несколькими единицами бронетехники в виде огневой поддержки. Ходоков, если те были замечены, еще на подходе без предупреждения расстреливали засевшие на вышках снайперы. Через КПП периодически проходили армейские патрули или конвои исследователей. Недалеко, кстати, у Рыжего была своя лазеечка, чтобы попадать из Зоны на «Большую землю» и обратно.

Стояло раннее утро, но тумана не было, просто воздух был до предела сырой, липкий, душный и насыщенный прелью, запахом гниения и ржавчины, кислятины и свежераскопанной земли. Запах Зоны… Правда, иногда к нему примешивалась вонь пропастины, пороховая гарь или дым пожаров, но в принципе почти всегда Зона пахла именно так. Поначалу этот запах гнетуще действовал на Диму. Потом он привык. Говорят, есть даже такой «Синдром Зоны». Человек, хлебнул опасностей выше горла, стремился уйти, покончить с сумасшедшим делом ходока, но это не выходило никак. Как бы далеко не сбегал он, таинственный и непреодолимый зов преследовал его, манил, гнал обратно. И человек возвращался. Чтобы сгинуть в Зоне уже навсегда буквально в первой же ходке.

Но Шухов не собирался бросать Зону. По крайней мере, пока. У него здесь имелось слишком много важных и неотложный дел, и самое главное — его жизненная Цель, к которой он медленно, но методично пробивался.

В развалинах фермы шевельнулась тень. Замерла на месте. Тварь была там. Дмитрий выслеживал ее уже почти два часа, но осторожное создание никак не желало вылазить под точный выстрел. Один раз Дима уже промазал, спугнув существо выстрелом и ударом пули в кирпичи, и теперь оно скрывалось в руинах, явно не желая попадать на прицел.

Идти и убить тварь в прямом бою Рыжий не рисковал. Он специально прикупил через Круглова у армейцев разрывные патроны к «Калашникову», но палить ими очередями было слишком дорогостоящим удовольствием. Тем более, никто, в том числе и сам Круглов не знал, на что способна зверюга, когда человек фактически зажмет ее в угол с явным намерением убить. Ученый же поставил непременное условие: существо должно быть максимально целым. Минимум повреждений — необходимые и достаточные, чтобы обеспечить смерть. Еще бы живой потребовал притащить, но это уже было из совсем запредельной фантастики…

Ходоки редко сражались с обитающими в Зоне тварями. Зачастую предпочитали просто спасаться бегством, на худой конец, отстреливаясь при этом. Люди понимали, что им явно не с руки тягаться с умными, сильными и агрессивными созданиями. Теперь у Шухова была иная задача. Круглов желал получить тушу для исследований. Причем неизуродованную взрывом гранаты или автоматными очередями в упор. Вот и импровизируй теперь на ходу, как сделать это и при этом самому остаться в живых. И чтобы тварь не сбежала.

Тень шевельнулась еще раз. Как будто осторожно двинулась из мрака хлева фермы наружу. Дима отложил бинокль и поднял автомат, приник к прицелу. На стекле окуляра осело несколько капель воды. Немного мешает, но вытирать уже поздно. Черт, почему же еще так темно, что толком не прицелиться? Шухов тихо выругался сквозь зубы. Нестерпимо хотелось курить, но сигареты в пластиковой коробочке лежали во внутреннем кармане куртки, завернутые от сырости в полиэтилен, и хрен теперь до них доберешься.

Тварь переместилась чуть в сторону. Дмитрий дышал через раз, отслеживая шевеление существа в прицел. Пока он видел всего лишь неясный силуэт и точно не знал, куда именно ему послать пулю. Если промахнется и всего лишь ранит животное, то оно непременно сбежит, и лови его на здоровье хоть весь день по всей Зоне. Шухову и так повезло, что он заметил мутанта раньше, чем тот его, когда Рыжий перебирался через железнодорожную насыпь.

Сколько усилий стоило скрадывание твари, пока она не соизволила забрести в развалины фермы! И потом тот досаднейший промах. Существо повернулось боком, что-то выискивая мордой в траве, Дима прицелился… И как будто упертый землю локоть соскользнул с чего то, палец чуть дрогнул, рука сместилась и пуля ушла чуть выше. Этого было достаточно, чтобы напугать тварь и она резво, невероятно проворно для своего расплывшегося тела с хрюкающим визгом ломанулась в полуразрушенный хлев и засела там.

Дима только молился, чтобы у хлева не имелось пролома в стене, обеспечивающего «запасной выход», чтобы создание не скрылось в лесу. Или оно слишком глупо, чтобы его искать? В любом случае, охота продолжалась.

Животное, выполнявшее сейчас роль дичи для охоты, ходоки называли Мясом или Плотью. Выглядело оно довольно отвратно. Студнеобразная, расплывшаяся туша на четырех тоненьких ножках, которые ближе к концу еще и покрыты ороговевшими пластинами и пилообразными наростами, из-за чего плоть на охоте использовала их как своего рода жвалы или мечи. Шкура толстая, покрытая клочьями короткой шерсти или бородавками, на морде выпученный, страшный, лишенный всякого выражения глаз, вертящийся в орбите, как игрушечный, второе же око скрыто в наростах шкуры, потому почти не видно. И маленький кривой ротик ко всему впридачу.

Питалась плоть падалью или тяжелоранеными созданиями, так как сама для охоты была слишком жирна и труслива. Убить ее, как рассказывали иные ходоки, было весьма тяжело — тварюга обладала завидной живучестью, и вдобавок шарахалась от любого, кто был больше ее по размерам. Просто звук выстрела заставлял ее бежать со всех ног, истерически подвывая. Неизвестно, кто превратился в эту тушу из «нормальных» животных. Похоже, свинья или овца, или все, вместе взятое.

Сахарову и Круглову военные и ранее доставляли трупы плотей, но они были настолько изувечены взрывами гранат или очередями тяжелого оружия, что годились лишь для поверхностного и частичного изучения. Теперь Юрию потребовалось все создание целиком. Он сразу же обратился к своему хорошему и верному другу и помощнику Диме Рыжему и назвал солидную цену…

«Давай, мать твою, выходи наружу, — мысленно упрашивал тварь Шухов, — я ж тебя все равно достану, не так, так эдак. И никуда тебе не деться. Ну зачем ты тянешь и мое и свое время? Выходи».

Очень хотелось есть, но Дима ничего с собой не взял из припасов, вышел налегке, имея при себе лишь самое необходимое, чтобы было удобнее бегать и прятаться. А попробуй-ка пошлындай по Зоне с полным рюкзаком за плечами! Голод был даже сильнее охоты курить. Но Дима терпел, только иногда сглатывал слюну.

Вдруг в глубине хлева что-то быстро и активно зашевелилось, раздался какой-то хруст, топот и воздух прорезал ужасающий, нечеловеческий, полный ужаса и боли вопль. Дмитрий мгновенно приник к окуляру прицела, но ничего, кроме мельтешения теней, рассмотреть не мог. Вой и рык продолжался, и Шухов мог только сказать — там сцепились в драке не на жизнь, а насмерть два существа. Одно голосило тонким, подвизгивающим криком, срывающимся и захлебывающимся, а другое странно глухо рычало, как дикий зверь.

Как тигр. Только откуда в Зоне тигры?! Шухов ощутил, как по спине ледяной волной проползла липкая волна ужаса. Ему захотелось немедленно, бросив все, кроме оружия, вскочить и бежать прочь как можно дальше, спасаясь от кошмара внутри хлева. Там творилось нечто ужасное. Кто-то, по всей видимости, проник внутрь (или уже был там) и напал на тварь, на которую вел охоту ходок.

Дима мысленно лихорадочно перебирал в уме, какая тварь могла наброситься на плоть и буквально рвать ее там на куски, судя по звукам. Ходок знал только тех существ, которые были уже известны остальным ходокам: собаки-нежити, вороны, дикие кабаны — мутанты, крысы. Мелкая живность вроде сороконожек и дождевых червей не в счет. Но кто мог так рычать? Глухо, как из бочки, яростно, будто вся его цель жизни состояла лишь в процессе убийства? Зона приготовила для людей еще одну загадку…

Неожиданно сам для себя Дима ощутил, как он весь трясется, будто осиновый листочек. Он до такой степени напугался только раз, когда в первую свою ходку увидел труп собаки-мутанта, убитой шедшей впереди группой ходоков. И вот теперь тоже. Неизвестность страшила его больше самой твари, расправлявшейся с плотью там, в хлеву.

Визг внезапно стих, оборвавшись на высокой ноте, как обрезанный. Только доносился приглушенный утробный рык и тупые удары, как будто кто-то с размаху лупил палкой по туго свернутому матрасу. Скорее всего, плоть уже была мертва, а дальше уже неистовствовал ее таинственный убийца. Потом донеслось громкое чавканье, сопенье и хлюпающие звуки, от которых Шухова затошнило. Тварь пожирала добычу…

А потом в хлеву снова что-то зашевелилось. Дима перестал дышать, весь превратившись в зрение и слух. Сердце бешено гоняло по венам закипевшую кровь.

Из руин хлева на полумрак дня Зоны выбрался… Человек. Дмитрий обомлел. Мгновенно пересохшие губы прошептали: «Боже мой!» Ладони покрылись липким потом. Дрожь, пронизывающая тело, превратилась в разряды электрического тока, конвульсивно колотившие каждый сустав.

Затаив дыхание, Шухов отслеживал в автоматный прицел каждое движение человека. Только вот теперь Рыжий сильно сомневался, что существо, увиденное им, принадлежит к тому же роду, что и он сам. Сильно сомневался. И от этого ему становилось еще страшнее. Зона, Зона, проклятая ты земля, сколько же жутких тайн ты еще носишь в себе?

«Человек» стоял на четырех конечностях, неестественно высоко подняв таз и вытянув назад ноги, как лягушка, а руки расставив в стороны, как бы прижимаясь к земле. Движения его трудно было назвать людскими — так в природе передвигаются дикие звери. Конституция тела двуногого создания не подходила под такую ходьбу, но существо решало ее просто — оно двигалось полупрыжками, закидывая ноги чуть в сторону, а руками поддерживая тело.

На голове твари был напялен старый противогаз. Это удивило Дмитрия больше всего. В оптику можно было различить, что стекла маски покрылись трещинами. Неужели в них можно было хоть что-то увидеть? Гофрированный хобот противогаза, наполовину оборванный, тащился по земле. Существо причудливо мотало головой, отчего создавалось впечатление, что оно внимательно нюхает почву, как бы отыскивая следы. А может, так оно и было? Тело чудовища покрывал старый армейский камуфляж, местами изорванный в клочья и заляпанный всевозможной грязью. На одной ноге Рыжий разглядел армейский ботинок, другая же была босая. Существо проковыляло несколько метров от развалин и замерло, припав к земле и поводя в разные стороны обтянутой блестящей от дождя резиной головой в разные стороны, осматривая и принюхиваясь.

Дмитрий огромным усилием воли приглушил сводящий с ума ужас и желание бежать со всех ног и начал следить за существом. Теперь им руководило любопытство. Это было что-то новенькое… Такого Шухов еще не видел, и готов был поспорить, что никто из ходоков тоже. Юрий вполне может оценить описание этой твари дороже, чем тушу плоти, наверняка покалеченную во время схватки.

Палец Дмитрия лег на спусковой крючок автомата. Стрелочка прицела совместилась с левой стороной тела создания, где обычно находилось сердце… Шухов затаил дыхание… Но не смог нажать на курок. Он раньше ни разу не стрелял в людей. Это было против его природы, против морали человека вообще. Плоть — уродливый мутант, больше напоминающий бесформенный кусок мяса на тонких ножках. А здесь в прицеле был человек. Пусть уродливый, страшный, грязный, ведущий себя, словно дикое животное, но человек. И убить его вот так, исподтишка, затаившись, ходок не мог. Он был исследователем, охотником, но не убийцей. А вдруг у этого создания есть разум? Вдруг оно думает, чувствует, только иначе, чем те, кем он был раньше? Нет, Рыжий не смог нажать на курок.

Дмитрий опустил ствол, оторвался от окуляра прицела и осторожно взялся за бинокль. Существо продолжало сидеть в траве, вынюхивая землю хоботом противогаза. Дмитрий притаился, наблюдая за ним. Потом медленно-медленно запустил правую руку за пазуху и вытащил небольшой цифровой фотоаппарат. Включил его, настроил цифровой объектив и сделал несколько снимков странного существа. Потом поставил аппарат на режим видеозаписи. Флешка в устройстве была приличного объема, и на десяток минут полноценной, пусть и не очень хорошего качества записи ее должно было хватить. Камеру Дмитрий в свое время приобретал хорошую, дорогую, не боящуюся ударов, дождя, тряски. И она часто ему пригождалась. За некоторые фотографии Круглов платил хорошие деньги. Ходоку иногда доводилось забираться в такие участки Зоны, куда ученые не решались и сунуться, и наблюдал там разные диковинки. Но то, что фиксировал на цифровой носитель фотоаппарат сейчас — не видел еще никто.

Хотя Сахаров давно прогнозировал во всеуслышание: Зона — одна сплошная тайна, в которую человек может проникнуть лишь чуть-чуть, увидеть только самые ее верхушки, как у айсберга в океане. И то, что Рыжий сейчас наблюдает новое, неизвестное людям существо еще ни о чем не говорит. Кто знает, сколько их еще обитает там, куда не проник (и неизвестно, проникнет ли?) человек.

Существо же, как будто позируя Дмитрию, развернулось боком, неловко потопталось на месте и, нелепо вскидывая зад, заковыляло за кусты. Минут через десять его силуэт уже маячил на старой дороге. Создание скрылось в глубине Зоны.

Дима приглушенно выматерился и сплюнул. Вот ведь чертовщина… До сих пор сердце, как шальное, заходится и то и дело подкатывает комом к горлу.

— Эй, Рыжий, слышь, там кто голосил-то а? — раздалось вдруг сзади.

Шухов от неожиданности едва не резанул очередью через плечо, но вовремя сдержался. Обернулся назад и показал кулак. Только вот этого дурака здесь еще и не хватало… Сзади раздавалась неловкая возня, громкое сопение и неразборчивая ругань. Рядом с Рыжим тяжело шлепнулся на мокрую траву пришедший человек. Дима брезгливо отодвинулся.

Деда Кривое Очко не любил никто. Даже торговцы, которые, по логике, должны были быть рады всем подряд ходокам, какие только носят им найденное в Зоне добро. Но не Деда. Хотя бы за отвратительный, склочный и скаредный характер. Не говоря уж о том, что от ходока смердело, как от основательно протухшей мусорной кучи. Дед и в самом деле был дедом, возраст его давно перевалил за шестой десяток. Он был из местных, говорят, когда-то сам жил в деревеньке Копачи, которая сейчас была чуть ли не в центре Зоны. Потом, после второго взрыва, Дед снова пришел из Киева в эти места. Притащил с собой ружье, двустволку шестнадцатого калибра и подался на промысел.

Прозвище его обуславливалось вовсе не анатомическими особенностями его ануса, а тем, что Дед носил очки, но из-за старости оправа практически рассыпалась, отчего одно стекло находилось там, где ему и надлежало быть, а второе вечно болталось в районе щеки, что, видимо, Деду особого дискомфорта не доставляло. Дужки очков старик связал веревочкой на затылке, отчего очки были при нем всегда и везде. Просто удивительно, как почти слепой от старости старик еще и в Зону умудряется ходить?

Дед Кривое Очко был невероятно любопытен, но сугубо в корыстных целях, что всегда тихо бесило по-научному любознательного Шухова. Но, в силу воспитания, отправить досужего старика на три русские буквы Дима не мог, и потому просто держался от старика подальше. Однако теперь тот как-то сам наткнулся на парня. Теперь не отвязаться. Может, нагрубить ему, в самом деле, как делали прочие ходоки? Дима еще раз сплюнул на траву. Дед, увидев это, немедленно вспенился:

— Ты чего это расплевался, а? Совсем стыд потерял?

Разило от старика поистине невыносимо — мочой и прелым тряпьем. Шухов отодвинулся еще дальше, отвернул лицо.

— Шли бы вы своей дорогой, — тихо, но твердо сказал Дима. — У меня свои дела, у вас — свои. Идите, идите. Нет у меня времени с вами разговаривать.

— Че-е-е-е-во? — протянул Дед, обдав Шухова ароматом перегара и гнилых зубов из пасти. — Ты с кем это так разговариваешь? Сопляк! Да я тебя…

Дима, увидев, что старик потянул к себе за ремень двустволку, рванул за приклад автомат, перехватил рубчатую рукоять и щелкнул предохранителем. Дед Кривое Очко шарахнулся, подтвердив прочно закрепившуюся за ним репутацию труса.

— Иди ты к черту, недоносок, — пробормотал старик и, встав на четвереньки, пополз в сторону фермы, волоча оружие следом.

Дима грустно наблюдал, как двустволка цеплялась прикладом и дулом за кусты, как грязь и клочья травы забиваются в дула. Как, при таком свинском отношении к оружию, дед умудрялся оставаться в живых? Ходоки, учитывая их род занятий, почти поголовно были людьми мрачными и неуживчивыми, а порой просто фантастически коварными и мстительными. Как же никто из них до сих пор не свел счеты со стариком за очередную обиду?! Наверное, на месте Димы другой ходок и пустил Деду в спину пару горячих приветов калибра «пять-сорок пять», но Шухову было противно даже от мысли, что надо стрелять в человека, пусть и такого, как этот старик.

Шухов давно уже ушел с пригорка, понимая, что сегодня тут делать больше нечего, а Дед, выждав, пока силуэт парня растворится в туманном мареве, выбрался из-за кусков бетонных блоков и поковылял к развалинам фермы.

Старик, когда шел сюда, слышал вопли и рычание. Собственно, это они и побудили его свернуть со своей дороги. В драном рюкзаке Деда, упакованные в тканевые мешочки, и так лежало две «вещицы», как он их называл — причудливые порождения Зоны, которые охотно и за неплохие деньги скупали торгаши и ученые. Но старик был очень жаден, и никогда не упускал случая сгрести случайно подвернувшуюся наживу. Что-то подсказало ему, что здесь может быть именно она.

Растерзанная Плоть лежала внутри старого кирпичного строения, бывшего когда-то хлевом. Дед замер в дверном проеме, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, а потом осторожно приблизился к останкам, держа их на прицеле ружья. Пригляделся. Тихо охнул и перекрестился. Такого старик еще не видел. Ему приходилось натыкаться на жертвы собак-мутантов, диких кабанов, все тех же плотей. Выглядели те трупы, конечно, отвратнее некуда, но тот было нечто уж совсем мерзкое.

Тушу плоти явно рвали. Причем не зубами, а как будто выдирали руками куски мяса прямо из еще живого тела. Все вокруг было залито кровью, на полу лежали, как кабели в гофрированной упаковке, растянутые внутренности, одна из ног твари вовсе была выворочена из сустава, и висела на одних лишь сухожилиях. Грудная клетка вскрыта, ребра разведены в стороны, все, что внутри почти полностью выедено. Дед присел рядом с тушей на корточки, достал из кармана электрический фонарик, нажал кнопку. Потом еще более внимательно изучил останки. И побледнел.

Следы укусов на шкуре плоти больше всего напоминали простые человеческие зубы.

Сейчас бы Деду самое время рвануть отсюда подальше, прочь от искромсанной туши и следов неизвестного чудовища, когда-то бывшего человеком. Идти по своим делам, и забыть все произошедшее, как стоило вычеркивать из памяти многое, происходящее с людьми в Зоне… Но нет. Жадность и любопытство подстегнули старика, он встал с корточек, убрал фонарик, зачем-то вытер руки о полы тканевого плаща и вышел наружу из хлева.

Следы на мокрой земле и траве были превосходно видны. Дед снова присел на корточки, чуть ли не утыкаясь в почву носом, и пополз на четвереньках. Так… очень интересно. Здесь кто-то прошел, причем так же, как и старик сейчас, опираясь на руки. Вот и следы чужих ладоней. Отпечатки ног. Причем один из следов — рубчатый, от основательного стоптанного армейского берца, а другой — босая ступня. Мда. Все более и более интересно. Значит, тот, кто растерзал голыми руками плоть, ходит на четырех конечностях и наполовину босой? Что за бред…

Дед медленно пошел по следам, уводящим в заросли буйного разросшегося шиповника и боярышника. Ружье он выставил перед собой, готовясь всадить дуплет дроби в любого выскочившего оттуда визитера. Несмотря на все больше разгорающееся внутри любопытство, старику становилось все более и более страшно. И только мысль, что он может притащить ученым нечто из ряда вон выходящее и получить за это приличную сумму денег, подстегивала его. Мысль же, что Дед не сумеет справиться с тем, на кого он охотился, как-то даже не приходила ему в седую нечистую голову.

Следы вели все дальше и дальше, до железнодорожной насыпи, прямо к дренажной трубе под горой земли и щебня. Дед в нерешительности остановился перед ней. Эту трубу он неплохо знал. Канал из железобетона был довольно большим, и человек там мог пройти, только слегка нагнувшись. Впрочем, даже не из страха разбить голову, а из элементарной брезгливости. На дне трубы вечно стояли лужи и озерки грязи, а стены и потолок покрыты слоем бесцветной слизи от сырости.

— Эй, кто там? — нерешительно позвал старик. — Выходи…

Тишина была ему ответом.

— Стрельну сейчас! — предупредил Дед.

Снова тишина.

Дед Кривое Очко снова достал фонарик и медленно пошел вперед. Под сапогами сначала тревожно шелестела трава, потом зашуршал щебень и, наконец, зачавкала грязевая жижа. Дед еще пару раз крикнул, не получил ответа, и продолжил движение. Ладонь на прикладе ружья покрылась холодным липким потом, во рту пересохло.

Вдруг лучик фонаря выхватил впереди нечто, напоминающее сгорбленный, приземистый человеческий силуэт. Старик остановился, вскинул ружье.

— Эй, ты! Ну-ка…

Незнакомец обернулся.

Старик отшатнулся, увидев обтянутую старым противогазом голову, драную одежду и треснувшие стекла там, где должны были быть человеческие глаза. Но увиденное создание никак нельзя было уже назвать человеком. На старика накатила волна тошнотворной вони гниющего мяса. Дед пронзительно заверещал и выстрелил дуплетом в сидящее перед ним существо. Громкий рев и рычание почти заглушили звук выстрелов. Существо прянуло назад, остервенело замотало головой. Один заряд дроби вовсе прошел мимо, второй только задел бедро твари.

Чудовище вскинулось на дыбы и вдруг прыгнуло вперед. Старик шарахнулся, судорожно нашаривая патроны в кармане плаща и понимая в то же время, что зарядить ружье все равно не успеет. Каким-то чудом Дед увернулся от летящего на него существа, прижавшись спиной к трубе. Тварь пронесло мимо, она звучно шлепнулась в жижу, но тут же, почти моментально развернулась, причем сидя на четвереньках, и прыгнула снова. Дед Кривое Очко встретил ее в полете прикладом ружья, как дубинкой, удар пришелся точно в обтянутый резиной лоб. Но это не принесло никакого эффекта. Существо обрушилось на человека, как таран, смяло, опрокинуло на пол и придавило сверху всем телом. Дед снова заорал, пронзительно, истошно, но крик сразу же и захлебнулся.

Чудовище молотило старика руками и ногами, нанося сокрушительные удары руками и ногами. Хрустели переламываемые кости, мокро чавкала расползающаяся плоть, трещала рвущаяся одежда. Буквально за минуту от Деда Кривое Очко остался бесформенный окровавленный мешок, лишь отдаленно напоминающий изломанную человеческую фигуру.

Тварь, усевшись верхом на жертву, утробно зарычала и начала свое пиршество…

В Зоне все имело свою память. Небывалый катаклизм, пронесшийся над и так покалеченной и отравленной землей, будто бы вдохнул в каждый камень, в каждое дерево, в каждый кусок изувеченного и проржавевшего железа свою душу, свою мыслящую сущность. И теперь все здесь будто бы безмолвно стонало, давилось непрозвучавшим криком немой боли и страдания от одиночества и незаслуженного забвения. Зона имела свою душу, многоликую, многогранную, пугающую для людей, если бы те когда-то сумели и посмели в нее заглянуть.

Ржавый танк замер на краю оврага, задрав кверху орудие, словно грозя немым и затянутым тучами небесам. В распахнутые настежь люки постоянно сочилась дождевая вода и туманная морось. Танк стоял здесь давно, еще со времен Первого Взрыва. Зимой его заметал снег, превращая мощную когда-то боевую машину в бесформенный сугроб. Весной снег таял, нависал на броне сосульками, стекал капелью, открывая постепенно ветшающее железо, кое-где покрытое струпьями облазящей камуфляжной краски.

Танк тоже помнил много что… Его броня, приборы, кресла, рукоятки механизмов, траки гусениц.

Железнодорожный эшелон, теплые весенние дни, когда его везли, только что построенного, отлаженного, с еще необкатанным мотором, с несорванной землей черной краской на гусеницах, с сочащимися солидолом узлами и сочленениями. Остро пахло солярой, смазкой, кожей, краской, деревом, жирной гарью выхлопа. Запах нормально функционирующего механического организма. Внутри на приборной доске солдат, молодой механик — водитель острием гвоздя выцарапал «Света».

Это имя танк впитал, принял в себя. Участки металла, по которым пролегли царапины, давно уже выржавели глубоко, и сдери сейчас всю эмаль с панели, имя окажется вчеканенным, втравленным в металл. Имя безвестной девушки, которая неизвестно дождалась ли своего парня с той незабываемой страшной командировки.

Танк помнил ту страшную весеннюю ночь, когда эшелон прибыл на станцию, его разбудили и он, гневно рыча на наглых людей могучим мотором, подгребал гусеницами бетонный пандус, а потом щебень и пыльный гравий дороги. Танковую колонну гнали тогда к Припяти. Город был поражен невыносимым ужасом, люди бежали прочь от невидимой смерти, переполненные беженцами автобусы обгоняли друг друга, спешили по встречной полосе трассы. Танк, покачивая орудием, прощался с этими «Икарусами», увозящими людей оттуда, куда танк нес свой экипаж. Тогда не хватало тягачей и строительной техники, и танки использовались, мягко говоря, не по назначению.

Что-то невидимое жгло броню, как лучи солнца, хотя само светило не могло столь ощутимо припекать броневую машину. Танк не знал еще, что это радиация напитывает его металл, чтобы остаться там на долгие годы. Механик — водитель, тот самый, написавший имя своей подруги на приборной доске, день за днем гонял свою машину туда, к страшным развалинам четвертого энергоблока. Танк видел и запоминал все. Суету людей, безликих в резиновых масках противогазов с матерчатыми хоботами шлангов и костюмах химзащиты. Клубы пыли, такой же жгучей, как и невидимые, жгущие его лучи. Куски бетона, которые он, танк, ворочал вперед и назад широким, как плита, приваренным спереди за крепления отвалом бульдозера.

Однажды заглохла пожарная машина, и танк волок этот несчастный, парализованный, умоляюще смотрящий на него стеклами фар ярко-красный ЗИЛ добрый десяток километров до ремонтной станции, безжалостно заплевывая своего подопечного клубами перегоревшей солярки. Механик — водитель тогда проклял все на свете, громко матерился через противогаз, а потом вовсе содрал его и зажал зубами папиросу, яростно пыхтя чадящей «беломориной» в открытый смотровой люк.

Потом, неделю спустя молодому механику стало плохо, так плохо, что прямо посреди смены он вдруг сорвал противогаз, и его стало рвать желчью прямо на приборную доску и рычаги. Парня на руках вытащили из люка и унесли на носилках куда-то в большие палатки с нашитым на брезент красным крестом. Потом те, кто вечерами обмывали броню из мощных брандспойтов, говорили непонятные для танка слова: радиация, предельная доза, лейкемия, кома, реанимация, щитовидная железа… Танку было страшно, настолько страшно, что иной раз механизмы грозили отказать, но, сработанные на совесть, все же продолжали работать только из-за беззаветной преданности сотворившим его людям.

А потом все вдруг кончилось. Пришли люди, похожие на механиков, но не для того, чтобы обласкать танк уверенными и аккуратными прикосновениями сильных мозолистых рук, лечить и регулировать его. Другие, такие же умелые, но уже относящиеся к машине как к безнадежному инвалиду, которому уже не стесняются напрямую сообщать о скором конце и соответственно обращающиеся. С танка сняли большую часть приборов и механизмов, оставив только те, которые необходимы сугубо для движения, один из людей сел за рычаги, и танк попылил назад, по той самой дороге, которой попал сюда.

Его пригнали к палаточному поселку ликвидаторов. По броне долго лазали люди со странными приборами в руках, заглядывали в люк, под днище. Качали головами, что-то записывали в блокноты. И танк вдруг понял, что обречен. Для него свершилось самое страшное, о чем он даже не хотел думать. Его просто отогнали подальше, к заросшему бурьяном оврагу, и… бросили там. Кто-то жестокий напоследок засунул в дуло пушки брикет взрывчатки. Танк рвануло невыносимой болью, когда покалеченное орудие исторгло из дула клуб дыма. Бронемашина молча стояла, глядя в спины уходящим к автомобилю людям, и молча плакала солидольными слезами. Армейский УАЗ понимающе смотрел на старшего могучего собрата, уже брошенного здесь навеки, понимая, что в недалеком будущем его самого ждет примерно такая же судьба.

Потом прошли годы. Иногда танк навещали люди. Они приходили с молотками, ломами, гаечными ключами, свинчивали, сбивали, срывали, даже срезали миниатюрными автогеновыми аппаратами все, что только можно утащить, потом кряхтя от напряжения, заталкивали наворованное в кузова автомашин и уезжали. Еще сами не ведая, что странная энергия, напитавшая металл танка, до сих пор жгущая его изнутри, теперь испепеляет и их организмы. А машины, привозившие мародеров, каждый раз молча извинялись перед танком неведомо за что. Быть может, за то, что сами еще живые, могут ездить и быть счастливы этим.

Второй Взрыв только на время вырвал танк из мертвого ржавого сна, в который он погрузился. Неведомо от какой энергии вдруг вспыхнула невыносимо ярким светом, но тут же погасла мощная фара-прожектор. Это танк будто бы подал последний призыв о помощи. Но никто, понятное дело, на него не откликнулся. Он стоял теперь, всеми позабытый, брошенный, искалеченный и разграбленный. И только на приборной доске до сих пор можно было прочесть подернувшееся глубокой ржавчиной имя где-то живущей, наверняка счастливой и уже построившей судьбу женщины…

Человек остановился на краю большого оврага, рядом со старым, ржавым танком. Не спеша откинул с головы капюшон плаща, внимательно пригляделся. На дне гигантской промоины что-то светилось тусклым сиянием, изредка подрагивало и испускало еле заметные волны малинового света. Воздух вокруг дрожал, иногда вдруг раздавались слабые вспышки разрядов электрического тока и воздухе ощутимо начинало пахнуть озоном. А рядом с непонятным явлением висел в воздухе на высоте буквально метра от земли странный предмет величиной с кулак взрослого мужчины.

Предмет был темно-коричневый, как будто слоистый на вид, и неопределенной формы, однако то, что он висел над землей, уже указывало на его явно аномальные свойства. Закон гравитации пока никто не отменял, но к предмету это явно не имело отношения. Во всяком случае, человек, стоящий на краю оврага не слышал о левитации неодушевленных вещей.

Минуты шли, но ничего вокруг не менялось. Все так же дул сырой ветер, все так же ползли по небу серые облака, мокро и тревожно шелестела трава. Человек пошарил в кармане плаща и достал горсть гаек с привязанными к каждой из них длинными белыми матерчатыми ленточками. Выбрал одну, зачем-то взвесил на ладони, как бы прикидывая ее вес и расстояние до цели.

Тщательно прицелился и метнул. Гайка свистнула в воздухе, по касательной траектории чуть дернулась в сторону — видимо, ее сбил с толку затаившийся рядом не очень мощный гравиконцентрат — и на излете стукнула предмет. Гайка была в десятки раз меньше предмета, но тот легко, будто весил меньше такого же по размеру куска пенопласта, отлетел в сторону. Ловушка, которая и породила странный предмет, отреагировала на мелькнувший рядом металл треском электрических разрядов, маленькими молниями и слабым запахом озона. Негромко зашипела, загудела.

Человек инстинктивно шарахнулся назад. В горле пересохло, хотя на лбу выступили капли пота, пришлось судорожно сглотнуть и кашлем прочистить глотку. Но вроде все было в порядке. И человек, не сводя глаз с отлетевшего довольно далеко от ловушки предмета, пошел вперед, огибая промоину по краю, поминутно оскальзываясь на осыпающихся под ногами краях. Свалиться вниз, прямиком в ловушку, он вовсе не хотел. Знал, что бывает потом. Яркая вспышка нереального, мертвенно бледного света, мощные разряды молнии, прошивающие потревожившее ловушку тело, короткий, но страшный треск, заглушающий предсмертный полукрик-полувизг, а потом клубы черного, жирного, тяжелого дыма… А на месте тела несчастного живого существа оставалась гора пепла с торчащими из нее костями и уродливо оплавившимися металлическими предметами. Если же на месте человека была собака или еще какая животина, то могла сгореть и без остатка, даже пепел взлетал облачком и равномерно оседал на траве вокруг ловушки-убийцы.

…Предмет висел в воздухе в полуметре от сухой, колючей травы. Человек опустился рядом на корточки, вынул из рюкзака пластмассовый толстостенный контейнер, открыл его и аккуратно подвел под предмет, приподнял, чтобы находка оказалась внутри, и закрыл плоскую крышку на защелках, на которой до сих пор читалась надпись «Гвозди». Подобными контейнерами местный народ из ходоков пользовался часто — собирали по авто- и мехмастерским наследие совдеповщины, когда гвозди и шурупы аккуратно упаковывались в тару, которую можно было еще использовать по самым разным назначениям.

Контейнер с помещенной внутрь находкой нисколько не потяжелел, хотя, если его легонько встряхнуть, можно было слышать, как предмет тихо колотится внутри о стенки. Человек упрятал контейнер в рюкзак, затянул веревочки и набросил лямки на плечи.

Где-то далеко, за холмами со щеткой уродливого леса кто-то утробно взревел, потом рев перешел в протяжный вой. Человек моментально упал на одно колено и вскинул ружье, поводя стволами из стороны в сторону. Он знал — лучше посидеть так вот минут двадцать и поприслушиваться, чем встретиться нос к носу с обладателем такого зычного голоса. А проверять, кто это там разорался, ходоку совсем не хотелось. Он знал — Зона полна самыми разными, большими и мелкими, умными и тупыми существами, которых объединяло одно: агрессия и хищная натура, всегда однозначно враждебная человеку, которого твари воспринимали только как потенциальный обед. И если сам человек хотел выжить в этом совершенно чуждом и враждебном для него мире, то должен был принимать его правила и привыкнуть к однозначному отметанию своего статуса «царя природы».

Минуты шли за минутами, но рев не повторялся и из-за холма никто не показывался, как ходок ни напрягал зрение. А еще он очень хотел верить, что создания Зоны не умели становиться невидимыми. Ну, или, по крайней мере, пока еще не научились бывать таковыми. Хотя что сами ходоки знали о тварях, населяющих эту землю? Ничего. Человек вспомнил хотя бы тех, которых видел воочию и о которых слышал. Плоти, псы-нежити, зачастую довольно агрессивные вороны… Еще люди, потерявшие разум. Зомби, если брать аналогию со старыми зарубежными фантастическими фильмами. И все? Нет, не все… Кто еще бродит там, за горизонтом? Там, где за болотами, лесами, пустошами, за руинами Лиманска и мертвой страшной Припяти находился сердце зла, ЧАЭС? Несмотря на то, что было тепло, человек зябко передернул плечами. Никто и никогда не был там. Даже и не на самой Станции, а только в Припяти. Может, кто-то и собирался туда, уходил, как герой, как сумасшедший, вооружившись до зубов или полагаясь на Благословенье Божье, уходил, провожаемый восхищенными и насмешливо-саркастичными взглядами. И не возвращался назад. Да только вот о таких самоубийцах ходок пока что-то не слыхал. Зона была сплошным белым, а вернее, черным пятном, и никто не знал, что творится там, дальше, за буквально двух-трехкилометровой полосой окраины. Не говоря уже о центре. Земля мертвых городов, пугающих тайн и мрачных загадок искалеченной, осатаневшей и взбесившейся природы.

— Принимайте пополнение, — улыбаясь, сказал Савкин, показывая рукой на троих стоящих рядом с ним молодых людей, двух парней и одну девушку. — Думаю, из этих господ выйдет толк. Энтузиазм так и хлещет через край.

Сахаров, чуть нагнув вперед голову, как бы слегка набычась, а на самом деле борясь с постоянно подводившим его зрением, оглядывал «пополнение». Академик, как всегда, был молчалив и суховат в суждениях, тщательно взвешивал все свои слова и мысли. Круглов же, более открытый и добродушный по натуре, приветливо улыбнулся.

— Рад познакомиться. Юрий Павлович Круглов, доктор биологических наук.

— Эдуард, Игорь — представились парни.

— Света, — пискнула девушка и, словно чего-то устыдившись, отшагнула назад.

— Откуда вы к нам? — поинтересовался Сахаров.

— Московский биологический университет, — отрекомендовался за всех Эдуард. — Мы выпускники, имеем дипломы с отличием. Направлены к вам для помощи в исследованиях.

Круглов внимательно рассматривал паренька. Высокий, широкоплечий, высокий лоб с залысинами, весьма ранними для двадцати трех лет, нос чуть великоват, с горбинкой, острый подбородок, немного смешно выглядела длинная, с выпирающим кадыком шея. Темные волосы подстрижены коротко, взгляд прямой и немного настороженный. Как же не похож Эдик на полноватого Игоря и постоянно краснеющей и бледнеющей Светы!

— Присаживайтесь, ребята, — Сахаров указал рукой на легкие складные стулья, стоящие у стен бункера. — Давайте сразу, так сказать, на берегу, определимся, кто чем желает заниматься. Просто я уверен, что насильно мил не будешь, и потому не собираюсь привлекать вас к заведомо неинтересной работе. Итак, слушаю.

— Мне бы лично хотелось заниматься ботаникой, — неожиданно первой подала голос Света. — Конкретно — влиянием радиоактивного облучения на флору Зоны. У меня даже диплом на эту тему. Вот бы и хотелось найти ему применение здесь…

— Отлично, — похвалил Круглов. — Вот и определились. А мужчины что молчат?

Игорь явно хотел отмолчаться, и потому Эдуард взял инициативу в свои руки.

— Я хочу работать в полевых условиях, — сказал он. — Непосредственно в рейдах на территорию Аномальной Зоны.

Сахаров удивленно приподнял бровь.

— Однако, однако… Не ожидал такой прыти. А вам известно, какую опасность для людей представляет Зона? И что неспроста все наши экспедиции укомплектовываются отделениями спецназа, а иногда и боевыми вертолетами?

— Известно, — кивнул Эдуард головой. — Но я не хотел бы работать в кабинете, анализируя и исследуя то, что мне принесли и добыли с риском для жизни другие люди. Я хочу быть настоящим ученым, — чуть усмехнулся он. — А не белоручкой.

Сахаров поправил очки. Круглов почесал затылок.

— Что ж, похвально, — молвил он. — Мало кто так открыто изъявлял желание заниматься откровенно опасным и тяжелым трудом. Очень рад вашему стремлению. Думаю, мы подберем вам работу по интересам. Но… Вы хотя бы хоть раз в жизни держали в руках боевое оружие? Умеете стрелять? В любом случае, вам всем троим придется пройти курсы стрелковой подготовки, пользования защитным костюмом, приобрести навыки выживания. И уж поверьте мне, лишними они не будут. Вам покажут учебные фильмы и отрывки видеозаписей, которые нам удалось приобрести или сделать, для того, чтобы вы имели максимально полное представление о месте, куда попали. Мы не имеем права отпускать вас за охраняемый периметр без подготовки. Ибо для вас это означает почти стопроцентную гибель. Отнеситесь, будьте так добры, к моим словам максимально серьезно.

Трое молодых ученых уже без тени улыбки слушали Юрия, а в голове каждого бродили свои мысли. Но только один Эдуард смотрел прямо в глаза Круглову, как бы говоря всем своим видом: «Я пришел туда, куда и стремился. И теперь твердо знаю, чего хочу».

Если бы Круглов задался целью расспросить недавнего студента, а ныне выпускника-отличника знаменитого университета, то Эдуард мог бы рассказать много интересного о себе и о том, что именно привело его сюда, в лагерь ученых на краю Аномальной Зоны. Как его персональная судьба связана с этими землями. Как он сам, письменным ходатайством в Академию Наук попросился сюда и привел вполне веские доводы, чтобы эту просьбу удовлетворили. Но Юрию, понятное дело, не особенно хотелось копаться в личных делах молодого парня.

Может, и к лучшему.

Сырой ветер рванул край капюшона. Он холодом неприятно мазнул бы и по лицу, но ходок пять минут назад напялил противогаз. Дозиметр начал настойчиво пощелкивать, давая понять о повышенном фоне. Достаточно эффективные медицинские препараты существовали только в военных и медицинских разработках, стоили баснословно дорого и не продавались свободно. Ходоки традиционно лечились водкой. У каждого на поясе или в рюкзаке непременно имелась армейская фляжка с «огненной водой», коей и восстанавливали статус-кво своего организма.

Под сапогами тревожно шелестела полынь. Она здесь оказалась почему-то очень густой, но невысокой, буквально по колено, и вся поголовно сухой, как после зимы из-под снега. Будылья трепетали от шагов и стряхивали на кирзачи и штаны ходока горсти черной пыли. Мертворожденная жизнь… Ходок когда-то краем уха слышал, что слово Чернобыль происходит именно от слова «чернобыльник», сиречь полынь. Наверное, потому-то ее так много тут, буквально целые поля. Если бы не противогаз на лице, в ноздри бы забивался терпкий, пряный запах этого растения.

Человек стоял на высоком холме, а внизу лежала деревня. Она, конечно, была давным-давно заброшенной, люди ушли отсюда еще после восемьдесят шестого. Наверное, пара дворов здесь были жилыми еще до Второго Взрыва… Неизвестно, во что превратились эти обитатели после него. Но ходоку очень хотелось надеяться, что они либо умерли, либо их и не имелось вовсе. Человек внимательно рассматривал деревню. Теперь он вовсе не торопился.

Прямо под холмом навеки замер древний автобус марки «ПАЗ», от которого теперь остался лишь проеденный насквозь ржавчиной корпус и вросшие в землю давно сдутые скаты колес. Ходоку почему то всегда было очень жаль такие вот брошенные на произвол судьбы автомобили Зоны, рассыпающиеся от коррозии, с выбитыми окнами, распахнутыми дверями, перекошенные, с проткнутыми или просто спущенными шинами, мертвые, страшные и несчастные. Как бы всем своим видом говорящие людям: «что же вы, разумные, всесильные наши создатели? Сначала строили нас на хитроумных конвейерах, гордились нами, сдували пылинки, кормили бензином и маслом, катали в нас ваших детей и подруг, ремонтировали и укрывали от непогоды в гаражах, а теперь просто так бросили и забыли, сбежали от созданного вами же кошмара, напитавшего наши тела невидимой смертоносной отравой. Вы бросили нас, как не бросаете никогда своих сородичей, пусть даже безнадежно больных, заживо гниющих от проказы и сифилиса, сходящих с ума от рака или СПИДа. Вы построили нас ради удовлетворения своих нужд или откровенных капризов. Сделали рабами. И теперь предали».

Ходок избегал встречаться глазами с «взглядом» мутных фар брошенных автомобилей, видя в них горький, молчаливый, никогда и никому не высказанный упрек. Могильным холодом и сухим запахом ржавчины веяло от этих скелетов самоуверенного людского превосходства. В Зоне их было много. Очень много. Целые кладбища брошенной, зараженной, облученной, безнадежно изгаженной, сломанной и разворованной предками ходоков на цветные металлы техники. Гражданские легковушки, мотоциклы, автобусы, трактора, сельхозтехника, пожарные автомобили, вертолеты, БТРы и даже танки. Всех их объединяло одно — посмертная обида на предавших и бросивших их людей.

Особенно много ее осталось здесь после Первого Взрыва. Люди в панике бежали из этих мест, их вывозили целыми семьями, не давая взять с собой почти ничего, имущество оставалось в домах и квартирах. Машины зачастую тоже просто бросались в гаражах или на стоянках. Когда речь идет о спасении собственной жизни, о железе как-то не думается. Человек на холме сейчас почти физически ощутил тот стайный, панический страх, гнавший людей прочь от зараженных мест.

Военная и пожарная техника осталась от ликвидаторов последствий аварии. Тяжелые бульдозеры, самосвалы, бензовозы, подъемные автокраны, экскаваторы, тягачи… Все это честно исполнило свою миссию, перевернув и сдвинул килотонны земли и песка, цемента и стали, щебня и гравия, чтобы почти потушить пожар развороченной атомной печи и потом воздвигнуть над ней исполинский Саркофаг. Потом же, разумеется, дезактивацией техники никто заниматься не стал. Ее просто согнали на большие пустоши, могильники, поставили ровными шеренгами и так и бросили на произвол дождей, ветра, мародеров и времени.

Ходок часто слышал от стариков, ветеранов этих мест, как группы отчаянных искателей наживы прорывались через кордоны и блокпосты военных, проникали на такие кладбища автотехники и ночами напролет свинчивали, выламывали и срезали с брошенных машин все, что только могло пригодиться себе в личное хозяйство, для продажи или в пункт приема цветмета. Повышенный радиационный фон, как правило, никого не останавливал. А потом у людей как-то незаметно, сами собой развивались рак, лейкемия, лучевая болезнь, рождались дети-мутанты или вообще не могло родиться уже ничего. Смерть рвалась в виде незаметных глазу, обонянию и осязанию лучей из любого куска металла, стекла, дерева и камня. И не было этому ни конца, ни края.

После Второго Взрыва сюда уже не заглядывал никто. Зона сама закрыла кладбища чередой практически непроходимых ловушек или «горячих пятен» радиации. Ходоки не отваживались забираться туда, по старой памяти стремясь разжиться куском дюраля или алюминия. Стоит ли оно смертельного риска собственной жизнью?

Но это уже решал для себя каждый сам. Как, например, человек на холме.

Над проклятой землей дул сырой, холодный, порывистый ветер. Ходок втянул ноздрями через фильтры противогаза тревожного воздуха, еще раз напоследок оглядел окрестности и решительно пошел вниз.

Постоянно, там и сям ему попадались проплешины в траве, оставшиеся на месте исчезнувших ловушек. Зона сама ставила их сугубо по своему усмотрению, сама же и уничтожала их, точнее, переносила с места на место, как капканы в подвале, где живут мыши и крысы. Ходок шел осторожно и очень внимательно, глядя под ноги и через каждые шагов двадцать кидая гайку с привязанной к ней матерчатой ленточкой, потом разыскивал ее и швырял снова.

Пока это был единственный более или менее действенный способ распознавать ловушки. Причем изобрели то его даже не сами ходоки, а почерпнули сведения в одном советском фантастическом романе, где описывались примерно сходные условия. Этот метод успешно сработал и здесь. Причем спас жизнь далеко не одному десятку отчаянных людей. Причем в ход шли именно гайки. Они, как на заказ, были увесистыми, снабженными отверстием для ленточки (с ней гайку легче заметить в траве и наблюдать за ее полетом), а также металлическими, так как многие ловушки реагировали на металл гораздо лучше, чем на камешки или, скажем, сосновые или еловые шишки. Это все было проверено и доказано опытным экспериментальным путем.

Некоторые ловушки были заметны прямо так, невооруженным взглядом. «Разрядники» искрили и шипели тысячами мелких, жалящих молний, тем более возле них резко пахло озоном, и все пропитывалось статическим электричеством буквально до намагничивания. «Лифты», или «прыгуны» выдавали себя постоянным дрожанием воздуха, как будто он постоянно шел волнами и даже был плотнее и как то слоистее, что ли. «Плеши» напоминали пятна на земле, где почва была продавлена по периметру ловушки на добрый десяток сантиметров, даже бетонные плиты крошились буквально в песок, и все это напоминало гигантский бесформенный след неведомого зверя. Там, внутри, сила земного притяжения увеличивалась в тысячи раз, и даже гаечка, пущенная в «плешку» не пролетала дальше десятка сантиметров за границу и моментально, как пуля, уходила в почву. Те же вороны, попав в зону действия ловушки, превращались в настоящие тени, размазанные по спрессованной, растрескавшейся земле.

Другие же ловушки были далеко не такими «честными», а наоборот, словно подстерегающие жертву, заинтересованные в приносимой смерти. Те же «горячие пятна», зоны многократно повышенного уровня радиации, где счетчик Гейгера захлебывался истеричным треском или вовсе выходил из строя, так как не мог зафиксировать тысячи рентген радиационного фона. Человек, случайно перешагнувший границы «пятна» моментально набирал такое количество «рентген», что смерть наступала буквально через пару часов. Несчастного трясло, заживо облазила кожа, волосы, он исходил кровавым поносом, рвотой, из носа струилась слизь, шея распухала до диаметра хорошего бревна. В принципе, в особо мощных «пятнах» можно было так и остаться навеки, радиация убивала за считанные минуты. Удивительно, что за пределами ловушки фон не превышал обычно немного повышенного, в целом нормального для крупного города. Почему было именно так — не знал никто.

Были, конечно, еще много видов ловушек, но они таились где-то в глубине Зоны, куда еще не ступала нога человека. И не было повода полагать, что они были «добрее» тех, что уже изучили ходоки. Например, однажды «несун» Костик Шумов притащил россыпь странных кристаллов цвета густой мочи, просто положив в карман штормовки. И, эксперимента ради, решил насыпать на бумажку и поджечь ее, дескать, глянуть, что выйдет в итоге. А вышло печально. Кристаллы вдруг громко зашипели, зачадили, застреляли искрами и превратились в капли ярко-желтого желе, которые моментально проедали, как сверхмощная кислота, все, что было вокруг. Включая и руку самого Костика, в которой он держал бумажку. Руку ходок потерял, кисть ему пришлось отрезать в больнице, но хоть жив остался, правда, убрался восвояси. Но не всем, далеко не всем так везло.

Зона не прощала дурных опытов над собой.

Один из случаев произошел буквально на глазах идущего к заброшенной деревне ходока. Два молодых балбеса, Упсель и Пупсель, как их и запомнили остальные свидетели эксперимента, притащили откуда-то ком легкой рыжей ваты, только почему то остро пахнущей ментолом. Пробовали поджигать — не горит. И в воде не тонет. На стрельбу по ней из пистолета реакции не дала. И неизвестно, чем бы кончилось дело — скорее всего, выкинули бы на мусорку к едрене фене — но кто то из приятелей умудрился перевернуть на вату бутылку пива. Неизвестно, что именно добавляли в напиток местные умельцы по розливу и производству, но вата отреагировала на пиво (а может, на содержащийся в нем спирт) неожиданно. Она страшно зашипела, раздулась, и вдруг выстрелила во все стороны пучками острейших и тонких, как иглы, затвердевших клочьев. «Стекловата» буквально за секунду умудрилась погубить всех, кто был в подвале, ни много, ни мало как пять человек, в том числе и первооткрывателей-балбесов. Остальные ходоки, сунувшись в подвал, нашли чудовищно изрешеченные и буквально изодранные в клочья человеческие тела. Клочья «ваты» пронзили даже бетон стен и толстые лиственничные доски стола…

Ходок, вспомнив про это, невольно подавил приступ легкой тошноты. Он был один из тех, кто помогал потом доставать из заброшенного подвала эти трупы, буквально разваливающиеся в руках, сгребать в ведро и полиэтиленовые пакеты раскромсанные внутренности и отмывать кровь с пола и стен. После этого охота проводить эксперименты с порождениями Зоны отпала у всех начисто.

Правда, по слухам, которые ходок краем уха слышал от других деятелей, нашелся какой-то гений по кличке Химик, который вроде как понял суть странных предметов, порождаемых ловушками, и научился ими пользоваться, в том числе каким-то образом активировать их, вызывая рождение самих ловушек, практически ставить по своему усмотрению «мины». Ходоки побаивались Химика, но никто даже не знал, где он есть и кто он такой. Не иначе как гениальный ученый, дорвавшийся до самого обширного поля экспериментов в истории человечества…

…Деревня встретила ходока мертвой тишиной. Разве что ветер негромко шелестел в плешивых кронах деревьев и сухих кустах, волновал жухлую полынь. Страшно было здесь от царившего запустения, среди призраков домов и скелетов умирающей цивилизации. Человек медленно вышел на центральную улицу и встал рядом с покосившимся столбом линии электропередач. «Никогда не стой на открытом месте больше пары секунд. Ты идеальная мишень и объект для наблюдения» — основное правило разведчика и диверсанта.

Многие дома покосились, просели, крыши сгорбились, с них свисали клочья рубероида или расколотые шиферные листы, окна зияли оскалами выбитых стекол, болтающиеся на одном шарнире ставни напоминали куски плоти на полусгнившем лице мертвеца. От заборов, некогда нарядных и выкрашенных масляной краской, теперь остались гнилые дрынья штакетника, покосившиеся или вовсе упавшие. Двери почти всех домов были заперты. Видимо, хозяева когда-то убегали в спешке, но еще рассчитывали вернуться, и потому закрыли свои жилища. Не зная, что покидают их навек. А мародеры обходили эти места стороной. Стекла же повышибало Вторым Взрывом и периодически творящимися страшными Выбросами.

Со столбов, стоящих вдоль улицы деревни, свисали оборванные провода. А вот сами провода заросли чем-то неведомым, очень напоминающим мочало, только грязно-ржаво-рыжего цвета. Длинные бороды этой гадости свисали буквально до земли, и пряди, как казалось человеку, периодически шевелились сами собой, без воздействия ветра. Ходок задумался, вспоминая, видел ли он где-то что-то подобное. Выходило, что нет. Что же ждать от этого «мочала»?

За крышами домов поднимались несколько силуэтов двухэтажных бараков. Наверное, там находился центр некогда населенного пункта. Человек вышагнул из-за столба и зашагал по улице, вскинув ружье. Патроны в стволе он заблаговременно заменил зарядам с картечью, причем каждая свинцовая горошина была когда то надсечена зубилом, сквозь разрез пропущена стальная проволока-струна и все заклепано молотком снова. При вылете из ствола картечь летела «цепью» и буквально разрубала тело жертвы, рассекая его струной и пробивая картечинами, что в разы увеличивало поражающую способность заряда.

Улица, некогда плотно наезженная и даже посыпанная щебенкой, теперь заросла бурьяном и вездесущей полынью буквально по колено высотой. Человек шел медленно и очень осторожно — в траве могли скрываться самые разные сюрпризы, начиная от неведомой и незаметной ловушки, заканчивая тривиальной миной, ямой или даже просто палкой с гвоздем, которым великолепно можно проткнуть ногу. В условиях Зоны это вполне могло закончиться моментальным заражением мутировавшим вирусом, гангреной и смертью. А помощь оказывать тут некому. Даже здоровому выжить непросто, не говоря уже о раненом.

По улице пронесся, ввинчиваясь в уши, протяжный скрип. Ветер качнул приоткрытую ставню одного из домов. Это заброшенная деревня здоровалась с живой душой. «Я тебе тоже очень рад» — подумал ходок, замирая. Постоял пару минут, двинулся дальше. Пройдя с десяток шагов, он решил свернуть во двор одного из домов.

Калитки на заборе уже не было, она лежала в густой траве, бурьян пробился через полусгнившие ажурные досочки, из которых и была набрана дверца. Сад во дворе давно превратился в буйные заросли перекрученных, причудливо изогнутых и практически лишенных листьев кустов и деревьев. Лезть туда не имело ни малейшего смысла. Можно было вполне реально напороться на острый сук или словить в тело занозу или колючку. Ни один ботаник не разобрался бы вовек в природе мутантов, в которые превратились тривиальные и безобидные яблоньки, груши и сливы.

Рядом с сараем прямо под открытым небом стоял мотоцикл «Днепр» с коляской. Покрышки давно спустили, бензобак, люлька и рама покрылись толстой коростой ржавчины. Это и немудрено под местным полукислотным-полущелочным дождиком, от которого надолго не спасала ни одна краска или ткань. Только двигатель и коробка передач причудливо белели стойким к местной погоде алюминием. Рядом с мотоциклом была давно осыпавшаяся поленница из гнилых и почерневших наколотых чурбаков. Тут же лежал скелет большой собаки. Среди костей валялся ошейник, пристегнутый к массивной цепи. Видимо, пса не отпустили в свое время, и он сдох от голода тут же во дворе.

На сарае за поленницей висел огромный ржавый замок. При нужде его можно сбить выстрелом, но лезть внутрь человек пока не планировал.

Дверь дома оказалась приоткрыта. Ходок стволом ружья распахнул ее пошире, негромко крикнул, надеясь вспугнуть голосом притаившееся внутри зверье, если оно там было. Но ни звука не раздалось в ответ. Ходок включил вытащенный из кармана небольшой, но довольно мощный фонарик на светодиодах и шагнул внутрь.

В нос ударила затхлая, пропитанная настоем плесени и запустения вонь. Под ногами захлюпало и зачавкало. Лучик фонарика выхватил пропитанные влагой остатки сгнившего коврика и раструхлявившиеся доски. Ничего интересного в сенях не было, не считая массивного стеллажа у стены и ржавого насквозь корыта.

Дом встретил человека все той же тишиной и сырой вонью. Жилище не разграбили мародеры, и все вещи остались на своих местах. Все заросло толстенным слоем пыли. Из горшков торчали сухие стебли цветов. На укрытой скатеркой тумбочке стоял древний ламповый телевизор. На стене сиротливо висел большой календарь с навеки застывшей датой «24 апреля 1986 года». Человек прошелся взад — вперед по комнатам, шевельнул стволом ружья занавески на окне. Здесь делать было нечего. Да и не хотелось оставаться здесь, в этой мертвой тишине. Страх сам собой вползал в душу и гнал прочь отсюда. Ходок решил последовать его приказам и вышел на улицу.

Короткий обыск домов не был совсем уж безрезультатным. В одном из них человек нашел в выдвижном ящике комода золотую цепочку и женские серьги, в другом — брошь с каким-то красивым камнем в серебряной оправе, приколотую к лежащей на кровати блузке, настолько ветхой, что ткань легко рвалась от малейшего усилия пальцев.

Наверняка если поискать внимательнее и подробнее, нашлось бы еще больше ценных вещей, которые можно было бы неплохо продать, но ходок осматривал заброшенные дома без особого старания. Ему было важно разведать, что есть полезного в центре деревни. Коржино было довольно крупным населенным пунктом, тем более неграбленым. Вот и предстояло определить, что лежит в домах в центральной части поселка.

Но не успел ходок сделать и пары десятков шагов от последнего осмотренного им дома, как за спиной раздался громкий голос:

— Стоять на месте! Руки вверх!

Человек медленно, не оборачиваясь, поднял руки, оставив ружье болтаться на ремне. Сзади застучали шаги. Оружие грубо сорвали с плеча. Но не били и не стреляли, и то хорошо. Ходок позволил себе обернуться, не опуская, однако, руки.

Перед ним стояли трое солдат. Еще двое вышли из-за угла следующего дома, держа странника под прицелом автоматов. Ходок невольно усмехнулся: ружье-двустволка против пяти автоматов? Однако, однако… Но молчал, понимая, что дергаться сейчас просто нелепо и самоубийственно.

Двое уперлись стволами автоматов в спину и грудь ходока, третий быстро и сноровисто обыскал карманы пленника, сдернул рюкзак с плеч.

— Кто ты такой? — спросил солдат.

— Человек, — произнес в ответ ходок.

— Сам вижу, — буркнул военнослужащий. — Как зовут?

— Иван.

— Куда идешь? Откуда?

— Заплутал здесь. Теперь хочу к Периметру выбраться, — соврал ходок.

— Ага, значит, проник через кордоны, незаконно миновал блокпост, имеешь при себе наверняка незарегистрированное огнестрельное оружие и теперь заплутал? — ухмыльнулся солдат, — Ну и кому ты врешь? Ладно, впрочем, неважно. В общем, мы тебя можем расстрелять прямо здесь. А можем и не расстрелять. Это уж как договоримся.

Ходок пожал плечами, дескать, вы хозяева положения, вы и решайте.

— Выведи нас к Периметру. И не пытайся больше врать, что ты сам здесь заблудился, — сказал ему военнослужащий, — тогда пойдешь с миром куда глаза глядят. Если отказываешься, то сам понимаешь, придется искать другого проводника. Времени на уговоры у нас нет, а пытками я маяться не буду, я не палач. Делай выводы. Ну?

А что тут еще скажешь?

— Согласен, — кивнул головой Иван. — Как мне вас звать?

— Капитан Таченко. А это мои люди…

Капитан Анатолий Таченко был командующим взводом солдат спецназа вооруженных сил Украины, обеспечивающий прикрытие команды спасателей, вылетевших на двух военно-транспортных вертолетах для попытки эвакуации военного городка рядом с Лиманском.

Когда произошел Второй Взрыв, все виды связи были потеряны, а Зона, поглощая километр за километром, непрерывно полыхала убийственными вспышками выбросов, губящими на своем пути все живое. Зона поглатывала города, поселки, остатки колхозов, леса, поля, болта и все, к чему только ни прикасалась. На территории Чернобыля и окрестностей, вообще то, народу было мало, но он все же был. В основном, конечно, военные. По слухам, целый гарнизон так и канул в неизвестность на «точке» рядом с Припятью, еще несколько — рядом с непосредственно ЧАЭС, охраняя ее. О судьбе тех людей больше никто ничего не слышал. А вот солдатам с РЛС под Лиманском повезло больше. Четыре с лишним месяца те, кто остались в живых после вспышек рождения Зоны отсиживались в бункерах, а потом умудрились привести в порядок антенну радиостанции и вышли на связь.

Генеральный Штаб Украины экстренно созвал совещание Совета по чрезвычайным ситуациям, связанными с возобновлением активности ЧАЭС, и было принято решение о попытке эвакуации остатков гарнизона. Однако экспедиция, высланная неделю спустя после выхода военных на связь, пропала без вести. Еще через неделю отправилась вторая, в которой и был Таченко. Вылетели на трех «Ми-8», но до места эвакуации добрались только два. У одной «вертушки» примерно на половине пути неожиданно отказали оба двигателя, она рухнула на землю и взорвалась. Авторотация винтов не спасла машины: вертолеты шли слишком низко. Таченко хорошо слышал в шлемофоне крики погибающих солдат своего взвода, грохот взрыва и рев пламени…

Лиманск встретил солдат туманом и множеством ловушек. В одну из них точно сел второй вертолет. Его, могучую тяжелую машину, полную вооружения и людей, буквально превратило в тонкий железный листик, причем частично вдавив в землю. Вне Зоны действия коварной ловушки оказалась только хвостовая балка с винтом, изломанно задравшаяся вверх. Эвакуация потеряла всякий смысл. Тем более, что спасать стало уже и некого. Бункер оказался пуст.

Таченко, двое пилотов и шестеро оставшихся солдат взвода обследовали брошенное людьми помещение и всю территорию РЛС, но никого не нашли. Солдаты, выходившие на связь буквально дня три назад и сообщавшие, что еды и воды у них еще минимум на пару месяцев вперед как в воду канули. Не имелось даже следов боя или крови. Создавалось впечатление, что люди просто ни с того ни с сего взяли и ушли с обжитого уже, безопасного и надежно укрепленного места неведомо куда.

Таченко, как принявший на себя командование уже заведомо захлебнувшейся операцией, хотел было дать команду на взлет, но вдруг со всех сторон раздались выстрелы. Военные заняли круговую оборону в одном из небольших двухэтажных зданий территории РЛС. Вскоре показался и противник. На засевших в доме бойцов двигалась толпа тех самых солдат-срочников, некогда несших службу на станции и отсиживавшихся в бункере. Люди шли прямо на пули неверными, изломанными движениями и стреляли наугад, особо не целясь. Таченко видел в оптический прицел своего «Абакана» вытаращенные, пустые глаза, перекошенные слюнявые рты тех, кого они прилетели спасать, а теперь расстреливали почти в упор.

Бой с толпой потерявших разум солдат закончился победой спецназа, правда, потерявших при перестрелке одного пилота вертолета и одного бойца личного состава, да еще один солдат был ранен в грудь. Вертолет был выведен из строя так, что взлететь на нем было уже нереально. Ситуация сложилась аховая. Таченко приказал выйти на связь со штабом любыми доступными средствами, но штаб почему-то не отвечал, хотя антенна радиостанции на РЛС вроде как работала исправно.

Может быть, имело смысл самим запереться в бункере и ждать, но только вот чего? Еще одной эвакуации, только теперь самих спасателей? А что тогда свело с ума и превратило в ходячих мертвецов тех солдат со станции? Не эта ли участь ждала капитана и его людей? И тогда Таченко, обдумав все и посоветовавшись со следующим после себя по званию, старшим лейтенантом Чебурным, принял безумное решение: прорываться к периметру самим.

Военные переночевали в бункере, а наутро, затарившись провиантом со складов, набрав побольше воды и патронов, двинулись в путь. Также с собой взяли разысканную на РЛС армейскую рацию, после ряда опытов для нее перепаяли крепление и разъем для аккумулятора. Таченко не терял надежды связаться-таки со штабом. Для раненого сделали носилки и несли их по очереди. Таченко сориентировался по карте, куда им примерно предстоит идти, но он совершенно не знал (да никто еще из людей не ведал) до неузнаваемости изменившихся мест, которые теперь превратились в Зону.

Раненый избавил от себя маленький отряд на второй день пути. В короткий момент просветления сознания, не в силах выносить удушья от простреленной груди и страшной боли, он вдруг вырвал пистолет из кобуры и пустил себе пулю в висок, прямо лежа на носилках. Состояние военных, и без того донельзя подавленное, ухудшилось еще больше. Крепкие, тренированные парни спецназа раскисали прямо на глазах. Во время вечернего привала оставшийся в живых летчик незаметно напился водки из фляги и устроил драку с одним из бойцов. Таченко усмирил буяна ударом кулака и приказал связать его десантным фалом и положить отсыпаться в палатке.

Наутро же обнаружилось, что пилота больше нет в живых, и он просто не пережил эту ночь. Его объеденное крысами буквально до костей тело военные закопали в кустах и продолжили путь. Но судя по ранам, летчик умер от того, что что-то разорвало заднюю стенку палатки, проникло внутрь и вырвало человеку горло, потом выжрало внутренности, а крысы, набежавшие потом, довершили кровавое пиршество. Бойцы прятали друг от друга глаза: у костра постоянно были сменяющиеся часовые, но никто ничего не слышал…

Пару раз за время дороги им пришлось отстреливаться от чудовищ: первый раз от стаи тех, кто был похож когда-то на собак, но теперь больше напоминал монстров из фильмов ужасов. Твари перли всей стаей, взяв военных в кольцо. Автоматы били практически в упор, а чудища, невероятно живучие, продолжали нападение даже тогда, когда им практически вдрызг разносило голову или выпускало кишки. Одну из тварей Таченко потом рассмотрел ближе, уже дохлую, и поразился ее виду. На морде, исковерканной мутациями, лишенной губ, шерсти и носа, на месте глаз зияли гноящиеся уродливые язвы. Судя по всему, твари были слепы, а выискивали и атаковали бойцов они по нюху (хотя как можно улавливать запахи дырой вместо носа?) или по слуху. Или пользуясь еще каким-то, неизвестным людям способом.

Второй раз, с утробным рыком, на них вылетела из-за деревьев мощная туша, величиной с «запорожец», и чтобы остановить тварюгу, пришлось выпустить в нее не меньше сотни патронов, а потом еще и добить выстрелом в упор прямо в голову. В издохшем наконец-то мутанте Чебурной с немалым трудом опознал потомка обычного лесного кабана…

Военные были на грани паники. Их учили отстреливаться от многократно превосходящего противника, выживать в экстремальных условиях и совершать длительные марш-броски, но никто из них и не предполагал, что на сей раз биться им придется с лишившимися разума людьми и тварями, место которым только на страницах книг и кадрах фильмов.

Анатолий Таченко с огромным трудом удерживал дисциплину и не позволял его людям сорваться в банальное беспорядочное бегство куда глаза глядят. Капитан, в отличие от других бойцов, неофициально, тайком от начальства встречался в пивнушках и «рыгаловках» Чернобыля-4 с ходоками из местных жителей, и некоторых умудрялся разговорить посредством бутылки дешевой водки. Поэтому, пусть и в теории, минимальный запас знаний о страшных местах Зоны он имел. И как он сейчас капитану так пригодился!

В отличие от начальства войск, охранявших периметр, Таченко почти нормально относился к ходокам, незаконно шастающим на территорию Зоны. По крайней мере, не собирался открывать сразу огонь на поражение в первого же попавшегося ему человека. Анатолий понимал: сами они отсюда не выберутся. Им позарез нужен проводник, тот, кто уже не один день ходит по этим землям. Главное в сложившейся ситуации было просто встретить тут живого человека, а потом хоть лаской, хоть таской принудить его к сотрудничеству. Таченко был неглупым командиром, прекрасно сознавал свою ответственность за жизни четверых солдат, идущих с ним, и терять их не желал. Равно как и сам не стремился погибнуть.

Двигались медленно и постоянно прощупывали дорогу впереди камешками и осколками стекла, набранными по карманам еще на базе РЛС. Это помогало обходить стороной ловушки. Сам Таченко видел их впервые. Мозг отказывался адекватно воспринимать откровенное надругательство над всеми законами земной физики, которые вдолбили в голову еще в школе, но рассуждения о «быть или не быть» капитан оставил на потом, а сейчас просто воспринимал все как должное.

Бойцы капитана буквально сходили с ума от давящего ужаса происходящего. У одного из них, не выдержавшего напряжения, приключилась форменная истерика со слезами и попытками суицида. Таченко без лишних сантиментов надавал парню оплеух, отобрал оружие и погнал в авангард отряда, чтобы неповадно было ему и другим.

Приближение Выброса они распознали по внезапно покрасневшему, как бы сгустившемуся воздуху, которым стало трудно даже дышать, наэлектризованности атмосферы и дикому гулу в голове. У капитана пошла из носа кровь. Земля глухо стонала и дрожала, по небу, хоть ветер и затих, с сумасшедшей скоростью пронеслись облака цвета крови. Таченко, не слыша собственного голоса, рявкнул приказ следовать за ним, и бойцы помчались искать убежище.

И, что самое интересное, нашли его. То ли духи Зоны благоволили им, то ли просто лимит несчастий на сегодня был исчерпан, но пятеро бойцов спецназа, вторые сутки блуждающие по неведомым землям, наткнулись на заброшенную полуразрушенную деревню. Сами дома оказались окружены непроходимой цепью ловушек, но капитан и не стал даже делать попыток обойти их. Он чувствовал — времени осталось предельно мало, точнее, его нет вообще, с минуты на минуту разразится страшный катаклизм.

Один из домов стоял наособицу, за кольцом ловушек. Дверь была закрыта, но бежавший впереди всех капитан буквально вынес ее могучим пинком, тараном вломился внутрь. Бойцы последовали за командиром. В доме оказалось подполье, и люди буквально ссыпались внутрь, прямо друг на друга. Страх надвигавшегося Выброса подстегивал их активнее любого кнута. Таченко высунулся из подпола и закрыл над головами массивный люк…

Они успели вовремя. Не прошло и десяти секунд, как катаклизм накрыл Зону и дом, где спасались пятеро людей. Таченко больше ничего не помнил — сразу же наглухо потерял сознание от страшного грохота прямо в голове, и пришел в себя оттого, что один из солдат лил воду из фляги ему на лицо. Все уже давно закончилось, бойцы выбрались из подпола наружу и заняли в доме, спасшем их, круговую оборону. Капитана же заботливо уложили на ветхую кровать и приводили в чувство.

Произвели вылазку и с удивлением выяснили, что ловушки, плотно окружающие деревню, вдруг сами по себе исчезли неведомо куда после Выброса, и бойцы немедленно обследовали бывший населенный пункт. Ничего опасного там не нашлось, скорее всего, дома были заброшены уже очень давно, и никакая нечисть там не поселилась. Разве что на всех столбах линии электропередач буйно наросла какая-то гадость, больше всего напоминавшая рыжее неопрятное мочало.

Таченко люто запретил своим солдатам прикасаться к чему-либо непонятному. Да тут особых запретов и не требовалось. Бойцы были готовы открывать огонь по любому движению или просто шевельнувшейся тени. Но у капитана в голове иные планы. Ему в первую очередь был нужен проводник, а не изрешеченный дурным старанием подчиненных чей-то труп. И потому приказал бойцам внимательно смотреть, в кого именно будут палить, и решил устроить засаду. Наверняка кто-нибудь да пожалует. Попутно не оставляли попыток связаться со штабом, и после, наверное, сотой попытки им это удалось. Сигнал шел через жуткие помехи, но шел. Таченко кое-как доложил ситуацию. Штаб ответил, что они экстренно собирают совещание и будут решать, как быть и что делать, попросили повторно выйти на связь через час. Но второй попытки не состоялось — помехи намертво глушили сигнал. И опыты пришлось прекратить из боязни окончательно посадить и так почти дохлый аккумулятор. Заряжать его, естественно, здесь было негде.

Спецназ сидел в деревне два дня. А на третий пришел ходок, угодивший прямо в приготовленную западню. Что, собственно, и требовалось Таченко.

— Периметр здесь относительно недалеко, — сказал Иван — Только идти туда еще сложнее, чем было. Ловушек много, и лес на пути, а вот в него лучше вовсе не соваться. Много народу там погибло. Черт его знает, что там за хрень сидит, но проверять не советую.

— Это ясно, — Таченко задумчиво поскреб отросшую на подбородке мощную щетину. — Вот потому ты нам и нужен.

— Иначе сказать — потому и не пристрелили сразу? — мрачно улыбнулся Иван.

Он сидел на стуле в комнате одного из заброшенных домов, руки были связаны за спиной десятком витков изоленты. Оружие у него, разумеется, отобрали, но не выкинули, да и рюкзак в углу стоит. Это косвенно наводило на мысли, что пока его не убьют. Как известно, покойникам ружья и рюкзаки ни к чему. Да и не выглядит этот Таченко таким уж зверем. Просто основательно напуганный, но держащий себя в руках вояка, который элементарно хочет остаться в живых, причем, сохранить при этом своих людей. Вполне нормальное стремление. Значит, есть шанс договориться на паритетных условиях.

— Значит, так, — сказал Иван, глядя прямо в глаза капитану. — Я прекрасно понимаю ваше положение. Не мед, скажем прямо. И вам хочется к Периметру, к другим людям. А мне, соответственно, хочется жить, и не просто жить, а еще в обнимку со своим ружьем и вещами, которые сейчас лежат в углу. Поэтому я согласен довести вас до Периметра, а перед ним, уже в пределах видимости, вы меня отпустите. И вернете мне имущество. Можно без патронов, если уж на то пошло. Я человек небогатый, и на новый ствол мне зарабатывать долго. Не от хорошей жизни в Зону полез, поверьте.

— Догадываюсь, — капитан не отвел глаза. — А если мы не примем твоих условий, просто запытаем тебя до смерти, чтобы ты нам нарисовал карту прохода до Периметра, а потом пристрелим? Зачем нам тащить с собой лишнего человека, который, того и гляди, попытается сбежать, да и нас заодно перебить ради оружия и снаряжения? Или дотащим тебя до Периметра прямо так, со связанными руками, а потом сдадим властям? За решетку угодишь гарантированно, а нам еще и награда за тебя перепадет.

Таченко ничего такого делать не собирался, но «прокачать» ситуацию и извлечь из нее для себя максимальную выгоду он намеревался однозначно. Иван помотал головой.

— Не выйдет. Извините, но не порите чушь. Ни одна карта не заменит живого проводника. Тем более, кто сказал, что я под пытками нарисую вам правильную карту, а не заманю вас туда, откуда выход только на тот свет? В отместку, так сказать, за свою смерть. А насчет властей… Ну дотащите. Ну сдадите. А дальше? Сидеть я буду не вечно. Лет через пять выйду. Так или иначе сообщу другим ходокам. Вас, военных и так не очень-то любят. А представляете, какая слава о вас персонально, товарищ Таченко, пойдет, когда мужики узнают о таком вашем поступке? Подлость не в цене нигде. Так не лучше ли просто договориться, и разойдемся вполне довольные друг другом?

Чебурной рыкнул что-то типа «да он нас еще пугает, падаль!» и рванулся к стулу, на котором сидел Иван с явным намерением дать ему по лицу пудовым кулаком, но капитан взмахом руки остановил старлея.

— Стоять! Ходок прав. Думаю, мы договоримся.

Дима Шухов возвращался. Наблюдение странного, страшного существа, с которым Зона столкнула его, озадачило и напугало исследователя. Если тварь так легко расправилась с толстой и весьма живучей плотью, то почему бы ей и не начать охотиться на людей? Тогда это будет поистине ужасный противник. А если он не единичное творение мутации, а их крупная популяция, и тварь только случайно забрела сюда? Может кончиться вовсе плохо.

Но если это не чудовище, а все же человек, только потерявший разум и доведенный до животного состояния? Нет, не похоже. Шухов неплохо знал анатомию, медицину и биологию, и знал: ни один человек не в состоянии совершать такие прыжки и передвигаться подобными скачками. Мускулы и сухожилия тех же ног не позволят. Значит, мутант. Хищный, опасный и свирепый. Огнестрельное оружие против него, наверное, эффективно, другой вопрос, сколько надо выпустить в него пуль, чтобы хотя бы лишить возможности двигаться? Дима знал по своему опыту: живучесть местных тварей во много раз превышает «прочность» обычных животных и людей.

Пока Дима лежал, наблюдая за фермой, и ругался с Дедом Кривое Очко, снова сгустились тучи, и пошел дождь. Сначала в виде просто мелкой противной измороси, потом разошелся. Мутная вода каплями стекала по лицу, и Дима отчаянно отфыркивался и плевался, избегая глотать эту влагу. Очень опасно для здоровья, можно и насмерть отравится. Или, как минимум, сжечь себе глотку и желудок. В дожде Зоны содержалась, наверное, вся таблица Менделеева плюс разные щелочи, кислоты, соли и радиоактивные соединения.

Шухов попытался напялить респиратор, но капли дождя все равно затекали под резиновый манжет, и оседали пронзительно кисло-горькой влагой на губах. А плеваться было в таком случае было технически некуда. Промаявшись таким образом с полчаса, Дима решил просто укрыться где-нибудь и переждать непогоду. Проблема была только в том, где именно. Кругом расстилалось огромное поле, теперь заросшее бурьяном. Под ногами до сих пор угадывались борозды от плуга, когда то давным-давно бороздившие почву. Диме предстояло пересечь поле, за которым угадывались горбатые крыши строений бывшего колхоза и скелетообразные арки развалившихся теплиц, теперь наверняка проржавевшие до состояния металлической трухи.

С одной стороны, Дима туда идти боялся. В руинах обожали обитать разные твари или просто гнездиться ловушки и вообще непонятно что. Темнота, сырость, затхлость, подвалы и силосные ямы, производственные помещения — что может быть лучше для реализации завещания Иисуса людям: «плодитесь и размножайтесь»? С другой стороны, там можно было найти крышу и защиту от дождя, разложить небольшой костерок, поесть, наконец. Пустое брюхо давно уже требовало чего-нибудь внутрь. Дима поудобнее перехватил автомат, прикрытый куском полиэтилена, чтобы защитить металл оружия от дождя, и прибавил шагу, скользя по грязной, напитанной влагой земле подошвами ботинок.

Руины колхоза встретили Диму шелестом дождя по просевшим крышам, стуком капель по листам ржавого железа и шепотом ветра в пустых ангарах и помещениях. Мертво и пусто было вокруг. Шухов лязгнул затвором автомата, поднял ствол и поставил оружие на «стрельбу очередями». Здесь не до экономии патронов. Если в развалинах гнездится какая-то пакость, то они улучат момент и навалятся всей кучей, и одиночными выстрелами просто не успеешь отстреливаться, надо палить очередями от бедра, как в кинобоевиках.

Когда то колхоз был обнесен стеной из бетонных плит, но теперь секции забора обкрошились или просто попадали на землю. Между ними уже вовсю пробивалась трава, а цемент подернулся густой сетью трещин, обнажающих камни и ребристые прутья арматуры. Шухов замер возле одной из поваленных плит, внимательно прислушиваясь. Тихо. Втянул, как зверь, ноздрями воздух, прикрыл глаза, считывая информацию запахов. Вроде бы ничего.

Его шаги неожиданно гулко разнеслись в развалинах, даже шум дождя не смог скрыть их. Громко звякнула под каблуком невидимая в траве разбитая когда-то бутылка. Хрустнул кусок сгнившей доски. Черт, если тут кто-то есть, он давно предупрежден и уже готовит радушный прием. Дима негромко выругался под нос. Скрываться смысла уже не было. Он поднял ствол оружия вверх и дал короткую, в три патрона очередь. Если здешнее зверье глупое и агрессивное, то оно сразу рассекретит себя и ринется в атаку, а если умное и осторожное, то факт наличия у пришельца огнестрельного оружия, тем более автоматического, заставит двадцать раз подумать, прежде чем лезть на рожон.

Но никто не откликнулся на такое своеобразное «приветствие». Дима надел на голову лямки ремешка прибора ночного видения, щелкнул тумблером. Мир утонул в размыто-салатовых оттенках. На свету стоять смысла не было, и так уже не видно ничего, и Шухов шагнул в первую попавшуюся дверь, точнее, в ее темневший проем.

Помещение было пустым. Когда-то здесь был, видимо, гараж для колхозной техники, вокруг виднелись покрытые пылью и мусором верстаки, пустые бочки, мятые канистры, лысые автопокрышки и прочий хлам. Ничего интересного или опасного. Дима пересек гараж, перешагнул смотровую яму (если б не прибор, то непременно упал бы вниз и сломал себе руку или ногу, а то и хребет), и толкнул запертую, сколоченную из толстых плах дверь в следующее помещение.

И шарахнулся назад, едва не потеряв равновесие. В груди замер рванувшийся было крик, моментально пробил холодный пот. Дмитрий чудом сдержался, чтобы не нажать на курок автомата. На него, скалясь в мертвой усмешке, смотрел труп. Мертвец сидел, привалившись к стене, до сих пор еще сжимая в правой руке «тт-шник». Удивительно, но крысы не растащили тело и даже не обгрызли его. Труп частично разложился, а частично высох. В помещении была неплохая вентиляция: под потолком виднелось отверстие, забранное решеткой, с него свисали космы пыли и паутины. Шухов пересилил брезгливость, подошел, присел на корточки и вскрикнул от удивления — голова трупа оказалась разбита сбоку, виднелись входные и выходные отверстия от пистолетной пули. Очевидно, когда-то этот человек просто застрелился, разом сведя счеты с жизнью. Но, судя по иссохшему трупу, случилось это давно. То есть задолго, очень задолго до Второго взрыва.

Дима внимательно рассмотрел одежду покойника. Куртка-штормовка, темный свитер, штаны камуфляжной раскраски и кирзовые сапоги. Все заросло толстым слоем пыли, обветшало и потемнело, но осталось относительно целым. Имело смысл пошарить по карманам на предмет чего-нибудь интересного, но Шухов не смог побороть тошнотворную брезгливость и прикоснуться к мумии. На пистолет тоже зариться не стал. На кой он ему, оружие наверняка ржавое, негодное, да и патроны лежалые, гарантированно дадут осечку. Ходок не стал тревожить мертвеца и вышел из помещения, аккуратно притворив за собой дверь. Какая трагедия разыгралась здесь несколько лет назад и в чьей жизни поставила точку пистолетная пуля — никто и никогда, наверное, не узнает.

Таким же методом Шухов обследовал еще несколько помещений. Ничего интересного он там не обнаружил, не считая лежащего в коровнике целого скелета какого-то животного, похожего черепом на собаку или волка. Дима шевельнул мыском ботинка кости и удивленно присвистнул: животина выросла немаленькой, метр с лишним в холке. На сыром полу клочьями валялась грязно-бурая шерсть, до этого трупа добрались и успешно поработали с ним крысы — падальщики. В воздухе висел тяжелый, удушливый смрад разложения и гнилой кожи. Дмитрий достал фотоаппарат, включил усиленный режим вспышки и заснял скелет, присел на корточки, запечатлел череп с разных ракурсов, «наехал» «зумом» на клыки, мощные, большие, величиной с большой палец мужчины, несмотря на смерть животного, так и оставшиеся снежно-белыми. Зверь был при жизни молодой — клыки не успели сточиться.

Шухов спрятал фотокамеру в плотный кожаный чехол и вышел из ангара. Перед глазами до сих пор стояли могучие челюсти мертвого хищника и длинные клыки.

Ветер шелестел и выл среди развалин, как живое, жалкое, замерзшее и промокшее существо. От этого звука становилось еще холоднее, чувство тоскливой безысходности и одиночества еще глубже вонзалось в душу Дмитрия, заставляло ежиться и поневоле втягивать голову в плечи. Серые рваные тучи быстро неслись по небу, готовые с минуты на минуту разразиться новыми потоками отравленного, зараженного и радиоактивного дождя. Шухов еще сильнее натянул капюшон на голову, стремясь спрятать под ним даже кончик носа.

На кирпичной, когда-то беленой и штукатуреной стене прямо перед Шуховым красовались длинные борозды. Дмитрий подошел ближе, пригляделся и тихо выматерился: это были следы когтей. Огромных, саблевидных, загнутых, будто серпы. Неведомая тварь с яростью деранула по камню своей лапой так, что раскрошила плотные кирпичи и начисто сняла слой штукатурки. Причем даже по самым скромным прикидкам ширина лапы была не меньше двух лап льва или тигра. С крыши сарая наполовину свисал раскрошенный на треть лист шифера. Можно было даже предположить, что чудище скакнуло вверх, отталкиваясь лапой от стены.

Дима сфотографировал и эти следы местной фауны. В голове мелькнула совсем уж тоскливая мысль: хорошо бы донести этот аппарат со снимками до тех, кому он адресован, а не ждать, пока приборчик найдут на лохмотьях окровавленного, истерзанного, наполовину объеденного трупа. Только тут, в Зоне, Дима начал понимать, до чего же ему хочется и нравится жить…

Шухов довольно много отдал времени альпинизму, лазал без страховки по совсем уж неодолимым горным кручам, преодолевал насыпи и коварные морены с неустойчивыми, шевелящимися под ногами камнями, между которыми так легко было сломать ногу, но судьба пока хранила его. Мало того. Шухов буквально за год «поднялся» до помощника инструктора, прошел полный курс выживания в дикой природе, для чего сознательно ездил в дикую тайгу и жил там неделями. Не вылазил из тренажерных залов, занимался легкой атлетикой, еще в школьном возрасте стал спортсменом-разрядником по плаванию вольным стилем. Но досужему парню было мало. Вот теперь очередной рубеж в жизни. Шухов очень надеялся, что не последний.

Помимо спорта, чтобы не превратиться в тупой, раскачанный до предела кусок мяса, Дима немало времени уделял и «накачке» мозгов. В круг его интересов входили математика, физика, химия, биология. Шухов много читал, сам писал стихи, правда, никому этого не демонстрировал. Когда родилась Зона, Диму буквально клещами сюда потянуло из родного Иркутска. Он правильно и совершенно резонно предположил, что здесь найдет идеальный полигон для самосовершенствования и утоления исследовательского зуда. Правда, в последнее время, особенно при виде подобных, аналогичных этим на стене, следов Дима все чаще задумывался о том, не переоценивает ли он свои способности и навыки…

Приют на предстоящую ночь Дима нашел в небольшом кирпичном сарае. Помещение прельстило парня относительно надежной, не обвалившейся дверью, практически не заедая проворачивающейся на шарнирах, и целой крышей. Внутри на полу не стояли отвратного вида лужи с копошащейся слизеобразной пакостью, а наличествовали сухие и вполне крепкие, хоть и почти черные доски. Уже темнело, и потому Шухов решил не искать себе иного места, а просто натаскал внутрь несколько пустых железных бочек, кучу деревянных ящиков и, надрываясь, прикантовал металлический бак примерно метр на метр габаритами.

Им он подпер изнутри дверь, навалив внутрь еще и камней и битых кирпичей — для тяжести. Теперь если даже кто-то и рискнет ломиться к нему на огонек среди ночи, то в любом случае грохотом разбудит Диму и нарвется на полновесную очередь бронебойными пулями. Разломав ящики, Шухов выложил получившиеся деревянные щиты на полу в виде постели, поверх которых расстелил еще и спальник. В мешок Шухов никогда не забирался, укрываясь им как одеялом. Иначе в случае внезапного ночного нападения он оказался бы практически беззащитным, связанным собственным спальником по рукам и ногам. Нет уж, лучше померзнуть лишний раз, зато быть на случай аврала в полной боеготовности, тем более что автомат всегда под рукой.

Дима вынул из рюкзака маленький примус и пропановый баллончик, налил в полулитровый мини-котелок воды из фляги, зажег огонь. Хоть газа в примусе хватало буквально на четыре-пять таких котелков, доведенных до кипения, Шухова это вполне устраивало. Он не пропадал в Зоне так долго, как некоторые ходоки — днями напролет, а отправиться в короткий рейд вполне хватало и такого. Вскипятить чай, заварить суп-лапшу из концентрата сухпайка, просто согреться после промозглого дождя — лучше и не придумать, а веса в баллоне, котелке и примусе мало, и места занимает вовсе чуть-чуть. Когда чапаешь с рюкзаком сутки напролет, прыгаешь и ползаешь с ним чуть не в обнимку, практически каждый грамм веса на учете.

Напившись горячего чая, Дима прилег на деревяшки, укрылся спальным мешком и расслабленно затих. Ему было очень хорошо. Нервное напряжение, давящее душу весь день, атмосфера Зоны, мрачные находки и даже страшное видение чудовища, в клочья растерзавшего Плоть начали отступать. Шухов довольно долго занимался наукой аутотренинга и мог сознательно отключать память, очищая мозг от тяжелых и не самых приятных дум и воспоминаний. А в условиях Зоны это просто необходимо, чтобы не свихнуться от постоянного напряжения и страха. Натренировавшись таким образом, Дима мог засыпать и нормально, полноценно отдыхать практически в любых условиях, хоть на голых камнях, хоть сидя в лесу на ветке дерева в пяти-шести метрах над землей.

В руинах колхоза что-то возилось, скрипело, шуршало, с редкими интервалами затишья мерно бил по крыше дождь, шелестел ветер между полуразвалившимися стенами и догнивающей здесь техникой, но Дима всего этого уже не слышал. Он уже спал, положив ладонь правой руки на пристроившийся под боком автомат, готовый всегда ударить очередью по любому незваному гостю. Дыханье человека было мерным и спокойным, но практически неслышным даже внутри сарая, не говоря уже о мире снаружи. Если даже какая-то местная тварь и обнаружит пришельца, то разве что по запаху или пользуясь некими только ей ведомыми способами.

Конечно, Шухов не мог видеть, как в тревожной, враждебной тьме ночи вокруг сарая Зона жила свое собственной жизнью. Прошелестела в высокой траве крыса, потом еще одна, обе юркнули куда-то под просевший в землю трактор, взлягивая вислым и облезлым задом, припадая сразу на обе передние лапы протрусила по своим делам крупная собака-мутант, села на столб с оборванными проводами ворона, черная, как сама ночь, и оттого практически неразличимая во мраке.

И почти сразу сама без вопля шарахнулась прочь, когда в проломе, зияющем в стене бывшей теплицы, материализовалась тень, до такой степени черная, будто тьма сгустилась в этом месте в некую почти бесформенную чернильную кляксу. А потом сверкнули отблесками два хищных, нечеловечески разумных и даже мудрых глаза медового цвета, с вертикальными зрачками.

Тварь жила здесь уже больше недели. Она прекрасно знала о нынешнем появлении здесь человека, внимательно рассмотрела его через щели в разрушенной кирпичной кладке и заметила, куда он пошел. Она могла даже, если б умела общаться на понятном людям языке, точно указать лапой место, где сейчас лежит человек и подтвердить, что он спит, так как активность его мозга резко снизилась. Чудовище, смоги оно выражать эмоции, смеялось бы до колик над наивностью пришельца защититься от внешнего мира простым железным ящиком, подпирающим ветхую дверь.

На самом деле тварь одним прыжком покрывала расстояние в добрый десяток метров, а страшные саблевидные когти, следы которых и видел Дима, позволяли ей вскарабкаться по отвесной стене на практически любую высоту. Зубы рвали даже нетолстый металл, а челюсти развивали усилие, сравнимое с давлением гидравлического пресса. Форма морды была треугольной, так что когда чудовище открывало пасть, казалось, что оно улыбается, однако организм был сугубо практичным — никому и никогда не удастся вырваться из захвата челюстей. Кроме того, тварь имела два сердца и две совершенно независимых друг от друга системы кровообращения, что позволяло ей переносить такие раны, от которых немедленно умерло бы любое обычное животное. Глаза прекрасно видели в темноте, плюс к тому могли вращаться в орбитах независимо друг от друга. Оплетенные броней мускулов лапы развивали скорость больше восьмидесяти километров в час, причем, если надо, делали это совершенно бесшумно.

Но главным оружием твари был мозг. Разумный, но не как у человека или у обезьян-приматов. Мозг, своим мышлением больше напоминающий интеллект биологического компьютера, чем живого существа, способного на целый каскад эмоций. Мозг, умеющий, если надо, полностью отключать болевые ощущения или наоборот, переводить все тело в один огромный сенсор восприятия окружающего мира, просчитывающий все варианты атаки и развития событий боя быстрее, чем жертва успеет хотя бы ощутить присутствие своей смерти. Тварь являлась самой совершенной живой машиной для убийства, когда-либо созданной природой, вступившей в симбиоз с наукой человека.

Чудовище без всяких для себя усилий могло хоть сейчас махнуть прыжком, со стороны выглядящем перетеканием черного, как сажа тела в пространстве, прямиком на крышу сарая, парой ударов когтистой лапы смахнуть часть кровли, втечь внутрь и моментально прервать хрупкую жизнь человека, но тварь не делала этого. Хотя уж что-что, а автомат, пусть и заряженный бронебойными патронами, не представлял для нее ни малейшей опасности. Угробить чудовище, или даже хотя бы просто серьезно повредить его тело, могло только прямое попадание НУРСа или ПТУРа. Или танкового снаряда. Потрясающая способность к регенерации восстановила бы тело твари до первоначального состояния буквально за пару суток, даже если бы ей оторвало лапу или выпустило кишки.

Тварь бесшумно, как тень, просочилась к стене сарая, села совсем по-кошачьи у того места, где находилась голова лежащего внутри человека и прикрыла глаза. Ее разум, способный еще и считывать мысли других существ, находящихся поблизости, нашел ментальную «волну» Шухова и настроился на ее считывание. Такая способность идеально помогала твари охотиться, заранее всегда доподлинно зная, что предпримет жертва, куда побежит и как станет обороняться.

Чудовищу люди встречались всего пару раз, и то вдали от его логова. Но оно никогда никого не убивало рядом со своей обителью, чтобы не демаскировать себя — инстинкт, выработанный поколениями. Конечно, монстр не ведал, что в его генах скрестились в принципе несовместимые наследия крупных хищников семейства кошачьих — львов, тигров, пантер, обезьян-приматов, рептилии и… человека. То, что никогда не смогла бы сделать сама природа, добился научный прогресс людей, породивших тварь в своих лабораториях и инкубаторах. Биологическое оружие получило свободу в Зоне, где у него просто не существовало конкурентов, где оно являлось доминирующим хищником во всей пищевой цепочке.

Однажды тварь встретила нескольких ходоков. Она убила тех двуногих и употребила в пищу. Ей требовалось много белка, так как она много и тратила на содержание своего великолепного тела, которое плюс к тому постоянно наращивало мощь и возможности. Тем более чудище было совсем молодым — не больше полугода от роду. Пока оно было размером с тигра. А потом, когда достигнет расцвета своей силы, увеличится в размерах раза в два. По потенциалу способностей — в десять, а то и больше.

Было удивительным то, что почти совершенная тварь, отлаженная биомеханика, практически идеальный хищник немного боялась человека. Непонятно почему, может быть, ощущая эту связь своим сознанием, чудовище признавало родство между ним самим и этими странными существами, которые поначалу держали его в вольере, кормили, ухаживали, а потом каким-то образом выпустили на волю. Впрочем, признание родства отнюдь не мешало твари с удовольствием употреблять плоть существ в пищу, причем она по вкусу и питательным характеристикам в разы превосходила мясо тех же собак, плотей или диких кабанов, в изобилии водившихся в лесу рядом с колхозом. Но чудовище знало и другое.

Мозг людей превосходил его собственный на несколько порядков. Конечно, двуногие не обладали такими совершенными навыками в охоте, мимикрии, выживанию и самосохранению, им постоянно мешали кишащие в сознании совершенно посторонние и откровенно непонятные разуму твари мысли и чувства, но их внутренний мир буквально завораживал. Теперь выпадал уникальный случай войти в контакт с мозгом человека, когда двуногий даже не подозревает о совсем близком присутствии рядом с ним смертельно опасного хищника, а значит, разум не затуманен страхом и примитивными инстинктами выживания. Тварь невероятно заинтересовалась появлением в своих владениях человека, а когда тот еще и выбрал тут себе место для ночлега — тем более.

…Дима не проснулся, когда его сознания, скованного сном, коснулась мягкая, но тяжелая и напористая волна чужого присутствия. Он не знал, да и знать не мог, что сейчас все его мысли и чувства наблюдаются со стороны, как мелкие животные за стеклом террариума экспозиции зоопарка. Взять его мозг под контроль и управлять им тварь не могла да и не хотела, и потому довольствовалась сугубым изучением спящего человека. Но сон Шухова изменился. Утратил покой. В него вторглась нотка неясной тревоги, даже легкого страха. Но мозг пока не нашел ничего настолько беспокоящего, чтобы скомандовать телу пробуждение и возвращение в режим обычной биологической активности.

Просто ему начал сниться тяжелый, непонятный сон. То, чего Шухов не видел никогда, да и видеть даже теоретически не мог, ибо это еще не успел узнать ни один человек. Сердце Зоны. Ее центр. Четвертый энергоблок ЧАЭС и саркофаг над ним.

Низкое, серое, давящее небо над головой. Окрест, насколько хватает взгляда, волнующееся поле засохшей травы-полыни, высокой, почти по пояс человеку. Там и сям уродливо замершие трупы брошенной когда-то ликвидаторами аварии строительной техники, ржавой уже практически насквозь, до рыжей коросты, частично уже и зарывшиеся в землю. Выкопанные неизвестно кем и зачем котлованы и длинные траншеи. Мертвая, искалеченная природа, исключающая, похоже, даже само понятие жизни. А дальше…

Бетонный забор из покосившихся плит, везде ржавые клубки колючей проволоки, местами наваленные столь густо, что пройти кажется нереальным. Трубы теплотрассы, уложенные когда-то на бетонные «быки» опор, ведут к воротам, в которых навеки замер тепловоз с прицепленными к нему несколькими полувагонами. Высокое здание, скалящееся выбитыми провалами окон.

Полынное поле пересекает обмелевший и местами вообще высохший канал, тянущийся к охладительной системе станции. Его края-берега, крутые скаты выложены бетонными плитами, в стыках которых все так же пробивалась досужая и живучая трава. Через канал по мосту — виадуку вела автомобильная дорога. Дальше заасфальтированная площадь перед высоким зданием. И громада ЧАЭС. Чем-то жутким, нереальным, лишающим разума и способности быть живым веяло от этого могильника разрушительной силы атомной энергии.

Но, как бы своим появлением здесь вообще опровергая все законы местной логики и мутировавшей природы, через площадь шли четверо. Их силуэты отчетливо вырисовывались на фоне серого, покрытого пылью и палой листвой асфальта. Четверо человек. Рюкзаки за спинами. Противогазы какой-то странной формы на лицах. Глубоко надвинутые капюшоны. Руки в перчатках сжимают автоматы, у одного за плечом еще и снайперская винтовка Драгунова. Эти люди идут к ЧАЭС, совершив невозможное, прорвавшись сквозь ад, сквозь многоликую и тысячегранную смерть, пройдя огонь, воду, радиацию и убийственное пси-излучение, выжигающее мозги, превращающее их в инертную кашу. Идут, потеряв по пути все, в том числе и свою начальную цель, тех, кто начал с ними этот путь, но обретшие новую, уже ни с чем не сравнимую Надежду. Ту, которую никогда не ведало человечество от самого момента его создания. Каждый нес свой потаенный, скрытый Суррогат Мечты, ибо настоящей, чистой, светлой и сокровенной Мечтой эти желания назвать было нельзя.

Четверо шли к ЧАЭС.

Дима спал, а тварь, сидящая за стеной кирпичного сарая, недоуменно мотала страшной головой, разевала треугольную пасть, не издавая, впрочем, ни звука. Она уже практически жалела, что вторглась в сон этого человека. Слишком непонятным, странным и даже пугающим для нее, суперубийцы, было «увиденное» в мозгу спящего двуногого. Все это пробуждало со дна темного и мрачного разума чудовища то, что ему не следовало вообще помнить и знать. Неясные догадки роились в мощном черепе, цеплялись одна за одну. Судорога сотрясла тело твари, голова конвульсивно дернулась раз, другой. Тварь коротко взвыла, не в силах больше сдерживаться, вскочила на ноги и тенью метнулась обратно в логово, лишь мокрая щебенка скрипнула под ее когтями. Тут же из руин теплицы донесся протяжный, дикий, жуткий, исторгнутый грудью невыносимо страдающего существа вой.

Этот рев разбудил Диму, вырвал из непонятного сна. Шухов рывком сел на своем лежбище, откинув спальник, руки автоматически сжали оружие. Присутствие чего-то страшного, большого и хищного захлестнуло человека, адреналин вскипел в венах, сердце зашлось в сумасшедшем ритме. Но вой не повторялся. Воцарилась тишина. Дима привалился спиной к кирпичной стенке и так и замер в темноте, нацелив ствол автомата на подпертую ящиком дверь. Вломись кто внутрь — и пришелец окажется как на ладони на фоне светлого проема, и тут же получит Смерть.

Черт его знает, кто завывал минуту назад там, в темноте, в ночи Зоны. Проверять и выходить наружу Дима точно не собирался.

Хоть никто больше его не потревожил и не попробовал напасть, Шухов так и просидел, не смыкая глаз, до самого рассвета.

Валерий бежал, выбиваясь из сил. Ноги уже подкашивались, дыхание с клокотаньем захлебывалось в груди — сказывались туберкулез и постоянное курение крепчайшего махорочного табака. Но беглец и не думал останавливаться. Он прекрасно понимал — сзади смерть. Его не будут брать живым. Просто пристрелят и запишут в протоколе «убит при задержании, оказывал сопротивление». Тем более Валерий был вооружен пистолетом и успел уже убить одного и ранить другого мента.

Сзади слышался рев мотора милицейского УАЗика. Грохотнула автоматная очередь, пули пропели над головой. Валерий метнулся в сторону, пригнулся, споткнулся, но не упал, выровнял бег. Он не оборачивался уже, знал, что каждая секунда дорога. Менты еще довольно далеко, его видят только силуэтом в поле, потому и палят неприцельно, наудачу. А вот если подберутся ближе — пиши пропало. С ТТ против доброго десятка вооруженных человек не навоюешь.

Валерий мчался к остаткам колхоза, заброшенного года три назад, после взрыва на Чернобыльской АЭС. Там затеряться легче, и в случае чего можно организовать какую-никакую оборону. Опять же дороги назад, на тюремные нары у матерого вора-рецидивиста Валерия по кличке Жженый нет. Только смерть. А значит, надо еще побороться.

Тем более менты взяли его след в поселке случайно, заприметив, когда Валерий покупал бутылку водки в ларьке. И значит, засады расставить не успели. Быстрее, еще быстрее! Но проклятые ноги уже не хотят двигаться проворнее, перед глазами плывут круги, во рту давно пересохло, и слюна тягучими, как кисель струями стекает по заросшему щетиной подбородку. Жженый был уже немолод — недавно перевалило за полтинник — и такие марафоны уже легко выбивали его из колеи. Укатали сивку крутые горки. Тем более, что добрых лет двадцать свей жизни вор провел за решеткой, а там не побегаешь и не попрыгаешь, чтобы держать себя в форме.

Колхоз был уже совсем близко. И Валерий вдруг увидел открытый люк, похожий на канализационный. Сам металлический блин лежал рядом, уже почти вросший в землю. Вор моментально протиснул свое тело в дыру, нащупал ногами ступени, поднатужился и потянул на себя люк, закрывая колодец. Проклятый металл выскальзывал из пальцев, не хотел сдвигаться с места, но присутствие опасности придало человеку силы, и Валерий успел накрыть себя люком буквально за минуту до того, как мимо с ревом пронеслись два автомобиля с милицией.

Следующие несколько часов Валерий просидел на дне коллектора, спустившись с шаткой лесенки из вбитых в кирпичную кладку загнутых арматурин, ржавых и ослизлых, и оттого вдвойне ненадежных. Милиция шерстила по колхозу, и Жженый, затаившись буквально у них под носом, слышал их крики, разговоры, пару раз даже выстрелы, рокот моторов.

Потом люди ушли, но вор продолжал сидеть в кромешной тьме, прекрасно зная уловки милиции. Когда он все же пересилил страх и вылез наружу, стояла уже ночь. Валерий быстро обследовал руины колхоза, но не нашел для себя ничего интересного или опасного. Неимоверно хотелось есть и пить, а бутылку водки, ставшую причиной этого марафона, он посеял во время бегства по лесам и полям. У развалившейся теплицы стояла металлическая бадья, на ее дне скопилась дождевая вода, и вор, зачерпывая ее ладонью, напился и умыл лицо и шею. Стало немного легче.

Для ночлега себе Жженый выбрал небольшую комнату в бывшей механической мастерской, прикрыл за собой дверь и сел на доски пола у стены. Он не собирался ложиться, чтобы быть всегда лицом к двери. Достал пистолет, взвел курок и положил оружие рядом. В обойме осталось всего два патрона. Плохо. Надо срочно идти до ближайшей деревни и там искать себе пищу, новую одежду и желательно еще и оружие. Наверняка есть сторож. А значит, и ружье.

Валерий сам не заметил, как задремал. Сказывалось чудовищное перенапряжение разума, навалившееся на беглеца после этого сумасшедшего дня. А проснулся вор от того, что звериным и отточенным чутьем матерого уголовника ощутил рядом чье-то присутствие. Открыл глаза и чуть не заорал от ужаса. Рука сама собой схватила пистолет, но палец, трясущийся, как в лихорадке, не смог найти спусковой крючок.

В комнате было полно людей. Они обступили Жженого, но стояли молча, наклонив к нему свои лица. Самое страшное заключалось в том, что бандит прекрасно знал каждого буквально по имени. Оттого Валерий давился собственным криком, невнятно мыча сквозь прыгающую челюсть и трясущиеся как у припадочного губы.

Девушка, которую он с приятелем изнасиловал тридцать лет назад в парке и задушил, чтобы не оставить свидетелей. Старик — пенсионер, ветеран войны, к которому Жженый, бывший еще тогда мелким домушником, залез через балкон и ударил спящего человека по голове молотком, чтобы не мешал шарить по сервантам и шкафам. Двое молодых людей, мужчина и женщина. Вор попросил их подвезти его до города, после того, как первый раз бежал с зоны и неделю скитался по лесам. Жженому очень нужна была машина, и он завладел потрепанным «Москвичом», зарезав и выбросив на обочину молодую семейную пару, не ведая сам, что сделал сиротами двоих детей. Мальчишка, который опознал беглого бандита, но имел глупость, играя в героя, попытался сам задержать преступника, набросившись на Валерия с перочинным ножиком. Вор свернул мальчишке шею, а тело закопал в снегу возле мусорной кучи. Надзиратель, которого Валерий убил, когда недавно сбежал из тюрьмы, и завладел его автоматом. Трое милиционеров, желавших поймать бандита в Киеве пять лет назад… И еще. И еще. Трупы, трупы, трупы, и все они бесплотными призраками пришли к своему убийце, обступили его. И молчали, что было ужаснее всего. Этот молчаливый суд сводил с ума, выдавливал все человеческое, что еще оставалось в Жженом.

Разум Валерия не принимал ужаса происходящего. В голове словно разорвалась граната, затопив все ярчайшей вспышкой. Не соображая уже ничего, скуля и пуская слюни, Жженый вскинул руку с пистолетом к своей голове и негнущимся пальцем нажал на спуск.

Иван вел Таченко и его солдат по кратчайшему пути. Бойцы спецназа, встретив ходока, заметно ободрились. Раньше они уже по сути смерились с неизбежной мыслью о гибели, только кто-то воспринимал это с равнодушием фаталиста, кто-то впадал в практически неконтролируемую истерику, а кое-кто только крепче сжимал автомат, готовясь продать жизнь как можно дороже. Теперь же шансы на спасение увеличивались многократно. Люди, по крайней мере, хоть знали, куда и за кем идти, а не тыкаться в смертельно опасном месте, подобно слепым котятам.

Иван, неплохо знавший эти места, много раз имел прекрасную возможность просто удрать от бойцов или загнать их по примеру его тезки Сусанина в кольцо непроходимых ловушек, да так и оставить там умирать, но делать этого не стал. Во-первых, еще не до конца забыл понятие чести и совести, а во-вторых, что еще важнее, чувствовал в Таченко настоящего командира, не бросающего слова на ветер, зато и умеющего попросту пристрелить без колебаний любого мешающего ему. Зачем умирать, если можно жить? Ивану проще было вывести спецназ к Периметру и там мирно разойтись, чем подохнуть на этой трижды проклятой земле с пулей в голове.

Анатолий, будто подслушав, о чем думает ходок, с усмешкой осведомился:

— Колеблешься?

— Нет, — соврал Иван — куда дальше то колебаться? Да под стволом сильно-то и не поспоришь.

— Не обижайся, — Таченко усмехнулся — пойми, у нас просто безвыходное положение и жить хочется никак не меньше твоего. Просто у меня там, — кивок головой в сторону предполагаемого периметра — никого и нет, ни семьи, ни родни. А у моих ребят жены, матери, отцы, у кого-то, кажется, и дите уже. Вот их и надо вывести отсюда. Ради тех, кто будет плакать потом только от радости. Понимаешь?

Иван промолчал. Анатолий продолжил:

— А вообще лично мне умирать не страшно. Но хотелось бы еще маленько небо покоптить. Жизнь, как я понял, все-таки хорошая штука…

Проводник молчал, не ввязываясь в этот «разговор за жизнь». Иван был битым судьбой человеком и в таких беседах ни о чем улавливал потаенный смысл. Доводилось иметь дело со следователями, и Ивану прекрасно была знакома эта их манера ненавязчиво втягивать собеседника в пустопорожнюю болтовню, в которой на самом деле таится масса «подводных камней» в виде каверзных вопросов или наблюдений за реакцией подследственного при рассказе о том или ином эпизоде. Психология — наука тончайшая и деликатнейшая, и Иван, не чувствуя в себе уверенности правильно для самого себя вести подобный диалог, просто молчал, дабы не попасться на крючок.

У народов востока не зря бытовало выражение: зарезался собственным языком. Те, кто много говорит, не думая, кому и о чем, долго, как правило, не живут. Проверено временем и практикой. Кто его знает, что Таченко сделает, когда они выйдут к Периметру? Если сдержит обещание и отпустит — хорошо. А ну как снова приставит автомат к голове и скомандует идти дальше, в лапы солдат миротворческого батальона? А потом уютный кабинет со следователем прокуратуры и допрос по всем правилам, в котором непременно будут иметь место и те беседы, которые сейчас пытается вести Анатолий. Иван не верил никому, носящему погоны и как-то отмеченному властью государственной структуры. И правильно делал. Дружба, носящая оттенок стукачества, была хороша только одной, сильной стороне. Слабая при удобном случае или просто по ситуации немедленно шла в расход.

Таченко по пути расспрашивал Ивана о творящемся в Зоне жизненном коловращении, и ходок, чтобы не нарываться на вытягивание истины иными методами, кое-что нехотя рассказывал, впрочем, опуская подробности, намеренно меняя факты, прозвища и опуская подробности. Анатолий, конечно, все это прекрасно понимал, но не «давил», довольствуясь тем, что проводник сообщал добровольно.

Таченко в чем-то восхищался ходоками, хотя пару раз по долгу своей службы стрелял в них на поражение. Военным люто наказали раз и навсегда: в Зоне мирных людей нет. А те, кто там есть, либо мародеры, безусловно заслуживающие расстрела на месте по законам военного времени или чрезвычайного положения, либо формально ни в чем не виноватые отсидевшиеся в подвалах мирные жители «оккупированных» Зоной поселков, но так как они пробыли в этих местах долгое время, то черт их знает, какой заразы успели нахвататься и чем заразить буквально все человечество, и потому также подлежали ликвидации. Конечно, напрямую приказа на расстрел потенциально гражданских лиц никто не давал, и дать не мог, но солдатам, охранявшим Периметр, да и бойцам спецназа было разъяснено кое-что другое. Показаны файлы видеозаписей, протоколы допросов изловленных ходоков, кое-какие научные образцы. Дальше люди поняли сами: при попытке вступить в мирный контакт с выходцами из Зоны какая-нибудь жуть вполне может перекинуться и на них самих. Умирать, понятное дело, не хочется никому, и солдаты приняли между собой соломоново решение. «Жгите всех — бог узнает своих».

Таченко же был воспитан и мыслил немного иначе. Жать на курок и отправлять сгустки смерти в людей дело нехитрое. Только вот в смерти всегда было нечто, раздражавшее капитана: ее непреложная и неизбежная окончательность. И невозможность вернуть все назад. Поэтому, по мнению Анатолия, прежде чем расстреливать ходока, стоило трижды разобраться, кто он такой и зачем полз в Зону.

Саму же Зону Таченко возненавидел. Причем давно. Все, что творилось здесь, не имело права быть на земле вообще. Отвратительный гнойный нарыв на теле планеты, смертельно опасная зараза, в сравнение с которой не шли никакие чума, СПИД или холера. Чудовища, населявшие Зону, по мнению капитана должны истребляться немедленно, беспощадно и с максимальной эффективностью. Насколько они живучи — капитан видел сам. Поэтому решил для себя — не щадить никого из них, ни детенышей, ни беременных самок, ни больных или слабых. Мутанты изначально показали себя однозначными и хищными врагами человечества, объявили войну людям, пожирая и калеча их. Значит, должны получить на это прямой адекватный ответ, то есть тотальное истребление. Таченко не был садистом или прирожденным убийцей, просто его логика отличалась истинно армейской прямотой и бесхитростностью: или ты друг, или враг. Третьего не дано. Наполовину союзник всегда наполовину противник. А значит, тоже враг.

Пока ученые искали панацею от Зоны для всего живого на земле, пока власть имущие мира сего лихорадочно рассуждали, как и какую выгоду можно поиметь со всего этого дела, пока СМИ бились в истерике по поводу необъяснимых и пугающих явлений, заражая этой манией ксенофобии обывателей, пока военные собирали бесконечные совещания и заседания на предмет решения проблемы Зоны, Таченко видел лишь одно решение: пуля. Или граната. Или мина. Или снаряд из пушки танка.

Анатолий прекрасно помнил слова воинской присяги, принесенной им когда-то во время призыва в армию, и сознавал всю свою ответственность. Как советский солдат, стоящий один на бруствере измолоченного снарядами окопа против немецкого танка с одной гранатой в руках, Таченко думал о мирных людях, в страхе ждущих расширения Зоны во все стороны и тысяч неизбежных тогда смертей. Анатолий хотел защищать их, хотя бы ценой собственной жизни. Но для исполнения этого намерения капитану пришлось бы уничтожить и корень всех зол — Зону.

Таченко злила инертность армейского командования. Там, где требовалось рубить Гордиев узел, толстопузые и седовласые генералы просто отстраивали еще один укрепленный рубеж линии обороны и пригоняли туда для несения службы очередную сотню-другую солдат срочной службы. Восемнадцатилетние пацаны шли дергать тигра за усы и жить на границе смертельно опасного, непонятного и аномального мира. Подростков с «калашниковыми» в руках отправляли нести воинскую службу туда, где не справлялись матерые и прокаленные боями ветераны спецназа, туда, где вместо человеческих рук требовались ракетные батареи и артиллерийские дивизии. Зону надлежало уничтожать. Взрывать тоннами тротила, утюжить бригадами бойцов на джипах, перепахивать снарядами мощных пушек, сотрясать бомбовыми ударами, драть в клочья танковыми гусеницами. А не сидеть за бетонными стенками, опутанными рядами колючей проволоки и ждать у моря погоды. Люди панически боялись Зоны, но этот страх сковывал их действия, заставлял просто изолировать опасное место и попытаться, поелику возможно, просто забыть о нем, не обращать внимания. Хотя и прекрасно знать: это мера всего лишь временная.

Но тогда, может быть, господа генералы просто решили «погреть руки» на этом горе человечества? Подпольные махинации с находками ходоков, с оружием, которое попадало в руки тем же незаконным нарушителям Периметра, медикаментами? Коррупция и должностные преступления были, есть и будут. Только вот в условиях Зоны каждое оборачивалось увечьем и гибелью кого-то из мальчишек — срочников. Сломанные судьбы, загубленные жизни. Таченко знал об этом. И молча стискивал кулаки. Выбора у него все равно не было.

У Таченко часто бывали конфликты с вышестоящим начальством. На каждый его порыв, идею и предложение следовал осаживающий на прежнее место устный или письменный, прямой или косвенный приказ. В армии капитана упорно разучивали думать своей головой, а превращаться в биоробота для тупого и беспрекословного выполнения чужих команд он не хотел. Анатолий был одним из довольно редкого вида военных — неглупым, инициативным и фанатично преданным своему долгу. Жаль только, что в рядах армий всего земного шара подобных людей находилось очень и очень немного.

Анатолий никогда и ничего не делал наполовину, в том числе и свою работу. Да и служил он не за деньги, а за энтузиазм, руководствуясь нехитрым правилом: «если не я, то кто еще?» Исходя из этой логики, капитан лез в самое гиблое и страшное дело, но ему везло, он возвращался живым. За эту отчаянность и исполнительность Таченко и был назначен в эту операцию. Которая закончилась в итоге прорывом уцелевших бойцов к линии Периметра с ходоком Иваном в качестве проводника.

Размышления Таченко были прерваны истошным воплем сзади. Капитан резко обернулся, вскидывая автомат. Думы думами, а рефлексы еще никто не отменял. Палец привычно лег на спусковой крючок, выбрал слабину, и оружие приготовилось разразиться убийственной очередью. Но стрелять не было смысла. Таченко опоздал.

Один из бойцов корчился на земле, схватившись за правую ногу обеими руками и стряхивая со ступни тягучие, как слизь, потеки странно светящейся жидкости. Но делал он это явно зря. Жидкость, попав на кожу рук, начинала шипеть, вонять жженой плотью и разъедать тело, как высококонцентрованная кислота. Боец выл и катался по траве.

Таченко бросил автомат, подскочил к раненому и, схватив за плечи, поскорее оттащил от большой — с обеденный стол — лужи зеленой гадости, в которую неосмотрительно вляпался солдат. Лужа весьма успешно замаскировалась среди высокой травы и издали вполне могла сойти просто за проплешину посреди луга. И никто бы ее не заметил, прошли себе мимо, но невезучий боец случайно сделал лишний шаг в сторону и провалился с лужу по середину голени.

Солдат орал от невыносимой боли, теперь судорожно тряся и руками. С ладоней клочьями слазила кожа, пузырилось мясо, кое-где проглянули уже кости пальцев, тоже, в свою очередь, становясь темными и покрываясь длинными трещинами. Таченко сорвал с пояса флягу, открыл и принялся поливать водой на травмированные участки тела солдата, но это помогало мало. Вода не смывала жгучие сопли, а просто скатывалась с них, как с хорошо намасленной поверхности. С ноги тем временем кусками отвалился ботинок, разлезлась прямо на глазах ткань штанов, к которым намертво прикипела кожа и куски плоти. Жидкость с фантастической быстротой разъедала тело человека, оно истаивало, напоминая кусок льда в горячей воде. Раненый, напоминая эпилептика, колотился об землю всем телом, выпуча незрячие от сумасшедшей боли глаза. Кожа на шее натянулась, вылезли вены, рот распялился в душащем крике.

Таченко уже понимал, что бойца не спасти, не в их условиях, не здесь, не имея под рукой операционной или как минимум машины скорой помощи, у них даже нет настолько действенных противошоковых, что человек обречен, его нет смысла тащить на себе, с такими ранениями просто не живут, но тело, не подчиняясь разуму, действовало автономно, руки выпотрошили из рюкзака аптечку, вырвали из синего пенала шприц с обезболивающим…

Грянул показавшийся оглушительным выстрел. Таченко рывком обернулся. Чебурной опустил автомат с дымящимся стволом, глядя капитану прямо в глаза. Раненый, дрогнув в агонии еще пару раз, судорожно вытянулся и окончательно затих. Мертвые глаза незряче уставились в небо, точно посередине лба зияло входное отверстие пули.

Все было ясно без слов. Анатолий стиснул так и не понадобившийся шприц в руке, и что было сил ударил кулаком в мягкую землю. Раз, другой. Хрипло выматерился.

Зона. Будь ты проклята.