ТЕССА: глава одиннадцатая

— Как продвигаются поиски школы? — спрашивает меня Рэйчел утром в воскресенье, сидя по-турецки на полу в нашей гостевой комнате и укладывая вещи для возвращения в Нью-Йорк. Мы впервые наедине за все выходные, так как мама улетела домой ранним рейсом, а Декс и Ник повели детей на прогулку — или «принудительный выгул», как назвала это Рэйчел, оторвав своих девочек от дивана.

Скорчив гримасу, я отвечаю:

— Это такая морока.

— Стало быть, ты окончательно исключила государственную начальную школу? — уточняет она, забирая в хвост волосы резинкой, которую носит на левом запястье, видимо, вместо часов. Волосы у нее длиной до плеч.

— Думаю, да. Ник за нее... наверное, потому, что сам учился в государственных школах... Ну а мы с Дексом в них не учились, как ты понимаешь... Думаю, все дело в том, кто к чему привык, — говорю я, надеясь что в этом кроется истинная причина расположения Ника к государственным школам, а не желание просто-напросто избавиться от поездок в школы, подачи заявок и разговоров на данную тему.

— Ну да. Мы с Ником из одного лагеря — я училась только в государственных школах, но поняла: в Hью-Йорке лучше пойти другим путем, — говорит она, раскладывая на ковре застежкой вниз маленькие Сарины блузки с цветочным узором. Затем она тщательно разглаживает морщинки, подворачивает внутрь рукава и с ловкостью| продавщицы универмага превращает одежки в аккуратные квадратики. Я запоминаю ее действия, но знаю, что никогда их не освою, как не могу научиться складывать на манер оригами наши столовые салфетки в отличие от Ника, который в совершенстве овладел этим, пока подрабатывал официантом в загородном клубе во время учебы в колледже.

— Я поклялась оставаться всегда спокойной, — говорю я, — но теперь, когда приходится этим заниматься, меня все бесят.

— Да, — кивает Рэйчел. — Меня больше трясло от заполнения заявлений для Джулии и Сары, чем при подаче документов в юридическую школу. Одно дело расписывать свою квалификацию и способности, но совсем другое — хвалиться собственной пятилетней дочерью... это как-то примитивно... Декс подошел к этому проще. В нашем эссе в «Спенс» он назвал Джулию «живым кареглазым чудом».

Я смеюсь.

— Так и написал?

— Слово в слово.

— Какая банальность, — говорю я, качая головой, вполне понятно изумляясь собственному брату банкиру, с виду такому сдержанному и обладающему чувством собственного достоинства, а в личной жизни — полному придурку. В то же время мне кажется, что отчасти поэтому у него такой удачный брак. Он и есть банальность, полная противоположность эффектности, а я, навидавшись за многие годы разных отношений, пришла к выводу: из эффектных мужчин получаются неважные мужья, и мой отец —первый из них.

— Да. Поэтому меня не удивил их отказ, — иронически усмехается Рэйчел. Весьма успешный человек, она, похоже, воспринимает этот отказ как своеобразный знак почета, как бы оставляя промах целиком на совести школы, и мне приходит в голову, что, несмотря на свою скромность, а иногда даже откровенную застенчивость, Рэйчел на самом деле — одна из самых уверенных в себе женщин из числа моих знакомых в отличие от Эйприл и стольких других матерей, стремление которых к совершенству является, как видно, способом справиться с подспудной неуверенностью в себе.

Она продолжает:

— Я знаю, мне следовало подредактировать эссе Декси... Но в глубине души я знала, что «Спенс» все равно нам не подходит. Поэтому и не стала суетиться...

Я интересуюсь почему, так как меня всегда интригуют подробности их жизни в Нью-Йорке, настолько отличающейся от моих воспоминаний о Манхэттене времен моей бездетности.

— О, не знаю, — отвечает она и медлит, прежде чем взяться за розовый кашемировый свитерок с пришитыми по краю выреза крохотными помпонами. Все вещи Джулии и Сары, изысканные и девчоночьи, разительно отличаются от гардероба самой Рэйчел — джинсы, уютные свитера коричневых оттенков и длинные, роскошные шарфы, которые она дважды оборачивает вокруг шеи, даже летом. — Да просто наслушалась стереотипных характеристик о каждой школе... «Чапин» предпочитает светлокожих, богатых, «белую кость»... В «Спенсе» полно богатых, имеющих связи в обществе девочек. Или, в интерпретации ненавистников, избалованных, шлюх-материалисток... а Декс, когда нам отказали... — Она улыбается, а затем, подражая его низкому голосу, произносит: — Как они посмели отвергнуть наше кареглазое чудо!»

Я смеюсь над своим братом, а потом интересуюсь репутацией «Брерли» — школы для девочек в Аппер-Хилл-Сайде, в которой учатся Сара и Джулия.

— М-м-м... Дай-ка подумать... Я бы сказала — неряхи-интеллектуалки, — говорит Рэйчел.

— Ты нисколько не похожа на неряху, — возражаю я, указывая на идеальные стопки одежды, которые она укладывает в холщовые сумки дочерей от «Эл-Эл-Бин».

Она смеется и спрашивает:

— Итак, «Лонгмер» по-прежнему возглавляет твой список школ для Руби?

Я киваю; на меня производит впечатление, что она помнит название бостонской школы, но еще больше удивляет ее следующий вопрос:

— Это туда ходят дочери Эйприл, да?

— Да... Что в данный момент говорит не в ее пользу для Ника, — замечаю я и рассказываю целиком историю пациента Ника. — Он хочет избежать всякой огласки... Или хотя бы нейтрализовать тех, кого считает сующимися не в свои дела бездельницами, мнящими себя героинями драмы.

— Сующиеся не в свои дела бездельницы, мнящие себя героинями драмы, есть повсюду, — говорит Рэйчел. — В частных школах, в государственных школах. На Манхэттене, на Среднем Западе. Они — неизбежное зло.

— Я понимаю, но объясни это Нику. В последнее время ему ничего нельзя сказать.

Едва эти слова произнесены, как я сожалею о них, так как чувствую себя предательницей, выпалив их в разговоре с Рэйчел, которая никогда слова дурного о муже не скажет, а кроме того, моя зревшая в отношении мужа критика обрела форму.

Рэйчел сочувственно смотрит на меня, отчего я острее ощущаю свою вину.

— Ничего нельзя сказать по поводу чего? — уточняет она.

— О, не знаю, — иду я на попятную. — Я понимаю, что у него другое происхождение. Я прекрасно вижу, что Эйприл, Роми и всем в их клике следует оставить эту женщину и ее ребенка в покое. Я так и сказала Эйприл, а подобные вещи нелегко говорить подруге.

— Я представляю, — кивает Рэйчел.

— Но Ник воспринимает это крайне обостренно. Ты же знаешь, каким он может быть. «Уверенный в собственном превосходстве» — не совсем те слова...

— Прямолинейный? Суровый? — подсказывает она.

— Ну да, пожалуй, так. Он всегда был суровым, — говорю я, вдруг понимая, как трудно характеризовать самых близких тебе людей, потому, возможно, что тебе известны все их сложности и противоречия. — Но дело не только в том, что он не переносит фривольность, распускание сплетен, журналы про знаменитостей, неумеренное пьянство и траты.

Рэйчел нерешительно кивает, следуя по тонкой линии, отделяющей поддержку моей позиции от очернения Ника.

— Я понимаю: послушать меня — так у него совсем нет чувства юмора...

— Нет-нет. Ничего подобного. Послушай... я знаю Ника. Я его понимаю. У него отличное чувство юмора, — говорит она.

— Верно. Просто в последнее время он кажется более замкнутым. Не хочет встречаться с друзьями... А что касается воспитания детей, то он или отец «оставьте меня в покое», или мистер Придира... Но, может, я это только сейчас стала замечать... — задумчиво произношу я, вспоминая последний разговор с матерью, и застенчиво посвящаю Рэйчел в некоторые неприятные подробности.

— Ну, Барби — циник. К ней надо относиться скептически, — говорит она. — Ты знаешь, что она недавно мне сказала? В присутствии девочек?

— Что? — спрашиваю я, качая головой в ожидании,

— Она заявила, что замужество — это как посещение ресторана с подругами. Ты заказываешь, что тебе нравится, а когда видишь блюдо, которое принесли подруге, и сама желаешь попробовать то же самое.

Я смеюсь, уронив голову на руки.

— Жестоко.

— Знаю. Она заставила меня почувствовать себя большой свиной отбивной, которую Декс может отослать назад на кухню.

— А как тебе вот это? Увидев недавно, как Ник открывает для меня дверцу автомобиля, она выдала следующий перл: «Когда мужчина открывает дверцу своей машины для жены, можешь быть уверена в одном — или автомобиль новый, или жена».

Рэйчел смеется, а затем спрашивает:

— И как? Автомобиль новый?

— К сожалению, да. Только что с конвейера... Поэтому в любом случае я никогда не признаюсь ей, что уход с работы не стал в итоге панацеей, на которую я надеялась. Я чувствуя себя вымотанной и измученной... и все равно не хватает времени на детей... Вообще ни на что, честно говоря.

— Ну да, и ты чувствуешь себя еще более виноватой, верно? Что ты не мама-волшебница?

— Но ты-то такая, — с упреком говорю я.

— Нет, не такая, — возражает Рэйчел. — Не помню, когда в последний раз я садилась порисовать или порукодельничать с девочками. Дома ты, теоретически, имеешь намного больше времени, но заполняешь его мелочами, которых каким-то образом избегала, когда работала.

— Да! — снова восклицаю я, испытывая громадное облегчение, так как нет ничего безысходнее мыслей, будто ты одна ощущаешь себя определенным образом, особенно в вопросах материнства, и успокоить может только знание, что ты не одна такая. — Точно. У меня такое чувство, будто мне нужна жена... Кто-то для осуществления классных мероприятий и...

— Выполнения всех поручений, — подсказывает Рэйчел.

— И покупки подарков.

— И заворачивания их.

— И написания благодарственных записок.

— И составления фотоальбомов, — говорит Рэйчел, закатывая глаза. — Прошло уже два года, а я застряла на середине младенческого альбома Джулии.

— Черт, забудь про альбомы. Кто бы мне наснимал эти самые фотографии, — жалуюсь я, вспоминая, как недавно сказала Нику, что, случись со мной беда, у детей не будет даже фотографии их матери. Он велел мне не сходить с ума, схватил фотокамеру и щелкнул меня с темными кругами под глазами и с намазанным клерасилом огромным прыщом на подбородке. Снимок этот я позже удалила, содрогаясь при мысли, что меня могут запомнить в таком жутком виде. Или, еще хуже, увидит другая женщина, вторая жена Ника, единственная мать, которую будут знать мои дети.

Затем, когда у меня появилось чувство, что наше игривое ворчание начинает смахивать на безудержное злословие, Рэйчел наклоняет голову набок и с улыбкой произносит:

— Ах. Да. Но как им повезло, что они такие невозможно красивые. Хоть и некомпетентные.

Я улыбаюсь, недоумевая, с чего ей пришло в голову назвать детей «некомпетентными», а потом до меня доходит, что Рэйчел говорит не о детях, а о Дексе и Нике.

— Да, — шире улыбаюсь я. — Это очень хорошо.

* * *

В тот вечер, уже проводив нашу компанию и уложив детей спать, мы с Ником в нашей комнате готовимся ко сну.

— Прекрасные были выходные, — говорю я, ополаскивая лицо. Я промокаю его насухо и щедро наношу на лицо и шею увлажняющий крем. — Я так люблю, когда наши дети собираются все вместе.

— Да, весело было, — откликается Ник, роясь в своем комоде и вытаскивая оттуда хлопчатобумажные пижамные штаны. — И твоя мама умудрилась вести себя хорошо.

Я с улыбкой лезу в свой комод и выбираю черную ночную рубашку. Она из хлопка со спандексом и не откровенно сексуальная, но покрой мне идет, я надеюсь вызвать искорку между Ником и мной. Я не столько настроена на секс, сколько хочу последующей интимности.

— Да. Но вчера утром она мне столько всего наговорила.

— Насчет чего?

— О, не знаю. Она все волнуется...

— О чем она волнуется теперь?

— Да все о том же. Как тяжело в семье с двумя маленькими детьми, что мне не следовало уходить с работы, — говорю я, внезапно понимая: ее тревоги кристаллизуются в моей голове, превращаясь и в мои. А может, они уже подспудно зрели и просто были извлечены на поверхность интуицией моей матери.

— Ты сказала ей, что у нас все отлично? — интересуется Ник, но отвлекается, проверяя свой блэкберри, затем быстро печатает ответ — его подвижные большие пальцы оба задействованы. Всякий раз, когда вижу вот так двигающиеся его руки, я вспоминаю, что он хирург с превосходнейшими навыками моторики, и чувствую нарастающую волну желания. Но все равно мне не нравится, что он употребил слово «отлично». Я хочу быть лучше, чем «отлично».

— Да, сказала.

Я наблюдаю за Ником, который, сдвинув брови, продолжает печатать, и могу сказать, что эта переписка связана с работой. Он резко заканчивает, натягивает пижамные штаны и завязывает шнурок-пояс. «Ты всегда спишь топлес?» — спросила я его однажды, когда мы только начали встречаться. Тут он засмеялся и поправил меня: «Это девушки носят топы, а про мужчин так не говорят». Я смотрю, как он бросает свою одежду якобы в сторону корзины для белья, но промахивается настолько очевидно, что мог бы и не пытаться. Такая случайность на него не похожа, и, глядя на груду одежды на полу, увенчанную его гарвардской бейсболкой густого красно-коричневого цвета, вывернутой наизнанку, я чувствую, как начинаю выходить из равновесия. Я мысленно считаю до десяти, желая услышать от Ника хоть какие-нибудь слова, любые, и, не дождавшись, говорю:

— Я распечатала заявку для «Лонгмера».

Данное заявление целиком задумано, чтобы задеть его чувства или хотя бы вовлечь в разговор. Мне чуточку стыдно за свои манипуляции, но до какой-то степени мои действия оправданны.

Он лишь издает возглас удивления, направляясь к раковине в ванной комнате. Я сижу на краю ванны и наблюдаю за игрой мускулов у него на спине, пока он чистит зубы, прикладывая, как мне всегда казалось, излишнюю силу. Одно время я напоминала ему о деснах, о том, как плохо сказывается на них его способ чистки зубов, но с годами оставила это.

— Думаю, нам следует запустить процесс, — говорю я.

— Да? — отзывается Ник тоном, полным скуки, словно говорит мне, что это относится к длинному списку вещей его не касающихся, также как перекус для всего класса и костюмы для Хеллоуина.

Я мысленно чертыхаюсь и думаю: «Моя мать права»

— Да. Я положу ее в твой кейс. Может, сделаешь первую попытку написать эссе? На этой неделе? Рэйчел и Декс свои написали...

Ник смотрит на меня в зеркало, а потом произносит с полным зубной пасты ртом:

— Серьезно?

Я смотрю на него пустым взглядом, пока он сплевывает в раковину, полощет рот и говорит:

— Ладно. Хорошо. Но мне предстоит просто сумасшедшая неделя. Завтра пересадка кожи у Чарли.

— Конечно, — говорю я; мое раздражение увеличивается еще на градус, когда Ник называет своего пациента по имени.

Мгновение спустя Ник ложится следом за мной в постель.

— Такие, значит, у нас дела? — со вздохом спрашивает Ник. — Мы решили подать заявление в «Лонгмер»?

— Это прекрасная школа. В ней учится Чарли.

Едва произнеся эти слова, я понимаю, что зашла слишком далеко.

— Что это должно означать? — спрашивает Ник.

— Ничего, — отвечаю я невинным взглядом широко раскрытых глаз и поправляю вокруг себя покрывало.

— Ладно. Что такое, Тесс? Ты злишься?

— Нет, — как можно более неубедительно отвечаю я, желая услышать ответ Ника, и тогда я смогла бы высказать ему все, что чувствую, ту досаду, за которой идет гнев. Гнев, отчасти, кажется оправданным, но с другой стороны — это паранойя и эгоизм.

Только вот он не делает этого ответного шага, не дает мне шанса, не задает вообще никаких вопросов, а просто говорит:

— Хорошо. Ну а теперь давай-ка спать.

— Конечно. Я понимаю. У тебя завтра операция, — отвечаю я.

Ник смотрит на меня и с едва заметной улыбкой кивает. Затем в последний раз рассеянно проверяет свой блэкберри и выключает прикроватный свет, явно не замечая ни моего сарказма, ни моей маленькой черной ночной рубашки.

Загрузка...