ТЕССА: глава тринадцатая

— Мне очень неприятно напоминать, но я тебя предупреждала.

Эйприл звонит мне в понедельник утром, когда я прокладываю дорогу по забитому покупателями проходу в отделе хлопьев в «Хоул фудс».

— Хорошее начало, — смеюсь я. — Тебе же нравится произносить: «Я тебе говорила».

— Нет.

— Правда? А как насчет того случая, когда ты сказала мне, что, если я позволю Фрэнку играть в общественной песочнице, он подцепит острицы?

Эйприл смеется.

— Согласна. Тогда мне понравилось... но не потому, что он подцепил острицы! Вы же с Ником тогда издевались надо мной, называя параноиком.

— Ты и есть параноик, — говорю я; Эйприл беспрестанно дезинфицирует руки, и я частенько подтруниваю над ней из-за этого, напоминая, что какое-то количество лейкоцитов в крови у нее имеется. — Но ты оказалась права... Так насчет чего ты права на этот раз?

Несколько секунд Эйприл держит паузу, а потом говорит:

— Насчет Вэлери Андерсон. Я была права насчет Вэлери Андерсон. Какая же стерва!..

— Что случилось? — спрашиваю я, настраиваясь на предстоящий рассказ и гадая, могла ли Эйприл знать об операции Чарли этим утром.

— Ты не поверишь, — говорит Эйприл, беря разгон перед своим повествованием.

Всегда красочно рассказывающая всякие истории, даже касающиеся мелочей ее жизни, Эйприл тщательно подготавливает почву, описывая, с какой любовью они с Роми заполняли корзину для третьей попытки пообщаться лицом к лицу, с какой придирчивостью выбирали бутылку самого изысканного вина из погреба Роми и восхитительный букет от «Уинстон флауэрс».

Старательно избегая саркастических ноток, я замечаю:

— Мне показалось, вы намеревались на время оставить ее в покое?

— Мы так и сделали. Мы подождали примерно неделю, как ты и предложила... А затем Роми решила предпринять последнюю чрезвычайную попытку.

Я бросаю в свою тележку коробку хлопьев из пшеничных отрубей с изюмом, размышляя о том, что выражение «чрезвычайная попытка» скорее уместно, когда клеятся к девицам в барах, или выторговывают хорошую скидку на подержанный автомобиль, или пробегают милю за шесть минут, а не пытаются наладить отношения с матерью, у которой ребенок в больнице, тем более что она явно не хочет эти отношения устанавливать. А еще я думаю, что советовать Эйприл все равно что поучать Руби: в одно ухо влетело, в другое вылетело. Единственная разница — Эйприл хотя бы сделает вид, что слушает.

— Ну, понимаешь, протянуть оливковую ветвь, — говорит Эйприл.

Я хмыкаю в ответ, считая, что и это выражение весьма недвусмысленно говорит за себя и несколько противоречит заявлениям Роми, будто ее усилия связаться с Вэлери продиктованы сочувствием и желанием поддержать другую мать, а не очевидным и бессовестным стремлением оправдаться.

— Значит, Вэлери не слишком благосклонно отнеслась к этому жесту? — спрашиваю я.

— Это еще слабо сказано, — говорит Эйприл и буквально пересказывает мне их диалог. Как выяснилось, Вэлери отказалась от корзины, предложив оставить ее для их очередной вечеринки. — Какая лицемерка, — закругляется Эйприл. — Законченная стерва.

— Как неудачно получилось, — говорю я, тщательно подбирая слова и осознавая, что, вероятно, этим и отличается настоящая дружба: насколько свободно ты можешь говорить.

— Да. И чем больше я о ней думаю, тем более печальной мне кажется эта история. Мне ее жаль.

— Ты имеешь в виду случившееся с ее маленьким сыном? — подсказываю я, думая, что это еще мягко сказано.

— Ну да, конечно. И совершенно ясно: у нее совсем нет друзей.

— С чего ты взяла? — интересуюсь я.

— Ну, во-первых, откуда могут быть друзья при таком дурном характере? И во-вторых, почему она сидела там одна? То есть, ты можешь представить подобную ситуацию с кем-то из наших детей? Да мы были бы окружены любящими людьми.

Я напоминаю Эйприл о своем первоначальном предположении: возможно, Вэлери хочет побыть одна, — но подруга обрывает меня:

— Она просто производит впечатление одной из тех озлобленных одиноких женщин, которые ненавидят весь мир. Ну неужели нельзя было поблагодарить? Хотя бы ради Чарли? Наши дети учатся в одном классе!

— Думаю, да, — соглашаюсь я.

— Короче, мы официально от нее отказываемся, — заявляет Эйприл. — Пусть живет как знает.

— Она еще может изменить мнение, — говорю я.

— Что ж, ей придется «изменять мнение» в одиночестве. С нас хватит.

— Понятно.

— Да... О, на обратном пути мы столкнулись с твоим красавцем мужем.

Я замираю на месте, молясь, чтобы он не был с ними резок или холоден.

— Да? Он знал, зачем... вы туда приходили?

— Вероятно. Но мы это не обсуждали... Мне не хотелось ставить его в неловкое положение... Поэтому мы просто поболтали. Поговорили о «Лонгмере». И Роми любезно предложила написать рекомендательное письмо для Руби. Сказала Нику, что почтет это за честь для себя. С письмом от члена совета директоров вы, считай, уже приняты.

— Вот это да. Здорово, — говорю я.

— И я клянусь, что ни словом ей на это не намекала... это была целиком ее идея. Ну разве она не лучшая?

— Да, — говорю я, и меня просто тошнит от моего двуличия. — Лучшая.


Выполнив под дождем еще четыре дела, я возвращаюсь домой, к наводящей тоску домашней сцене. По всей кухне стоят грязные тарелки с остатками арахисового масла и джема, а в гостиной, как после взрыва, валяются куклы, части головоломок и разнообразные пластмассовые детали. Руби и Фрэнк застыли перед телевизором, практически уткнувшись в экран носами, и смотрят мультфильмы, и не безопасные, а напичканные стрельбой из лазеров и сексизмом — мужчинами, спасающими мир, и беспомощными женщинами, фигуры которых напоминают песочные часы. На щеке у Фрэнка пятно виноградного джема, а щека находится в опасной близости от подлокотника серо-коричневого кресла, для которого, знаю, мне следовало заказать более темную обивку, а Руби щеголяет в махровом пляжном халатике, несмотря на дождливый день с почти нулевой температурой.

А наша няня Кэролайн, двадцатичетырехлетняя копия Джессики Симпсон, четвертый размер груди и все такое, развалилась на диване, полирует ногти и хохочет в айфон. Слушая, как она перебирает ночные клубы, подыскивая, где отметить день рождения подруги, я поражаюсь ее очевидной неспособности работать в течение жалких десяти часов в неделю в нашем доме (в отличие от способности общаться, прихорашиваться, перекусывать и с головой уходить в электронную почту и «Твиттер») и чувствую, как в груди поднимается знакомая волна ярости — эмоции, которую я испытываю слишком часто с тех пор, как стала матерью. Я, конечно, могу пойти по обычному пути наименьшего сопротивления, то есть как ни в чем не бывало подняться наверх, делая вид, что все в порядке, и нажать кнопку быстрого набора номера Кейт или Рэйчел, а затем уже излить стандартные жалобы на Кэролайн.

Но после разговора с Ником вчера вечером и утренней беседы с Эйприл у меня нет настроения скрывать свои истинные чувства. И вот я стремительно прохожу мимо Кэролайн и начинаю швырять игрушки в плетеную корзину, стоящую в углу комнаты. Явно испуганная моим появлением, Кэролайн торопливо заканчивает разговор, сует пилочку для ногтей в задний карман тесных джинсов и принимает сидячее положение. Однако она не извиняется за беспорядок и не подключается к моей нарочитой уборке, не говоря уже о том, чтобы сесть прямо.

— Привет, Тесса, — весело говорит она. — Как дела?

— Отлично, — отвечаю я, сожалея, что не настояла на официальном обращении, когда эта девица начинала работать у нас четыре месяца назад; может, будь я «миссис Руссо», она немного серьезнее относилась бы к своим обязанностям.

Я хватаю с кофейного столика пульт и выключаю телевизор под хор протестов.

— И слышать ничего не хочу, — говорю я детям самым суровым голосом, и от этого, разумеется, только хуже себя чувствую. Они не виноваты, что их няня такая лентяйка.

По-прежнему уставившись широко раскрытыми глазами в теперь уже черный экран телевизора, Фрэнк сует в рот большой палец, а Руби шмыгает носом и причитает:

— Он уже почти закончился.

— Мне все равно. Вам не полагалось смотреть телевизор, — говорю я, обращаясь больше к Кэролайн.

— Кэролайн нам разрешила, — возражает Руби; никакого другого ответа я и не ожидала.

Я поворачиваюсь к Кэролайн и вопросительно смотрю на нее, а та улыбается мне в ответ невинной, скромной улыбкой.

— Они так хорошо себя вели. И съели все до последней фасолинки. Я просто подумала, что можно их немножко поощрить, — объясняет она, разыгрывая роль доброго полицейского, отчего я разъяряюсь еще больше.

— Ну ладно... Но в следующий раз давайте придерживаться «Диснея» или «Никелодеона», — говорю я, широко улыбаясь и понимая, что применяю двойной стандарт. Когда я разговариваю по телефону, то позволяю им смотреть любые передачи, лишь бы это давало мне немного покоя. И все же я не для того обеспечиваю возможность Кэролайн шляться по ночным клубам, чтобы она играла мою роль.

— Хорошо. Конечно, — отзывается Кэролайн, а я вспоминаю тот день, когда мы беседовали с ней, или, точнее, я с ней беседовала, а Ник с отсутствующим видом сидел в углу, изображая участие в процессе.

После он показал мне два больших пальца, назвал ее «достаточно милой и умной», и обвинил меня в излишней придирчивости, в то время как я указала на сигналы опасности, а именно: «Ролекс», босоножки от Джимми Чу и огромную сумку-мешок от Витон, — вместе с ее заявлением, что вообще-то домашняя работа не ее «призвание».

Но я вынуждена была признать, что она прекрасно ладила с детьми, особенно с Руби, которая с ходу ее заобожала — во всяком случае, ее длинные волосы и пурпурную пилку для ногтей. Кроме того, Кэролайн оказалась лучше трех последних нянь, с которыми мы беседовали; одна плохо говорила по-английски, другая была вегетарианкой, отказавшейся даже прикасаться к мясу, а третья — идеальной Мэри Поппинс с явно фальшивыми рекомендациями. И в настоящее время Кэролайн — мой единственный путь к свободе, ну или к свободе на десять часов в неделю. Поэтому я как можно спокойнее окликаю ее по имени.

— Угу? — отзывается она, щелкая во рту жевательной резинкой, а я уже составляю план своей речи, с которой обращусь к Нику, начинающейся словами: «Я тебе говорила».

— До вашего ухода мне нужно подняться наверх и кое-что сделать. Пожалуйста, почитайте им.

— Конечно, — бойко соглашается Кэролайн.

— И оденьте Руби потеплее.

— Конечно, — повторяет она. — Без проблем.

— Большое спасибо, — преувеличенно терпеливо говорю я. Затем холодно целую детей (отвечает мне только Фрэнк) и удаляюсь в свой кабинет, а на самом деле — это небольшая ниша в нашей спальне. Она входит в число многих других интерьеров, которые мне хотелось бы переделать в нашем доме, особняке в тюдоровском стиле, построенном в 1912 году, очаровательном, но страдающим недостатком функционального пространства.

В течение получаса я отвечаю на несколько писем по электронной почте, заказываю детские подарки, которые давным-давно нужно было заказать, и загружаю несколько сот фотографий. Затем что-то побуждает меня открыть один старый документ, план курса лекций для моих студентов, который назывался «Игры и спорт в викторианском романе». Это было всего два года назад, но кажется, что давным-давно, и внезапно приходит ностальгия по дискуссиям, которые я вела: лекции по шахматам и сексуальной политике в «Незнакомке из Уайлдфелл-холла», светские игры в «Ярмарке тщеславия» и виды спорта на открытом воздухе и благородные танцы в «Мэре Кэстербриджа»[14].

Затем, услышав громкий визг Руби — вопль ликования, а не боли, — я с головой погружаюсь в чувство сожаления, испытываю острый приступ тоски по своей прежней жизни. Оазис спокойствия в моем кабинете на кампусе, дневное время, когда я встречалась со студентами, интеллектуальная стимуляция и, честно говоря, спасение от моего обычного мира. Меня охватывает ощущение потери, и я приказываю себе успокоиться. Просто у меня плохой день. Я всего лишь расстроена из-за стычки с Ником вчера вечером, неприятного разговора с Эйприл, хаоса внизу. А так в жизни и бывает: разлад в одной из сфер перекидывается и на другие.

Я беру телефон, чтобы позвонить Кейт: мне нужно, чтобы она меня подбодрила, — но Кейт хочет как раз того, что есть у меня, — во всяком случае, ей это кажется, а я вовсе не хочу слышать, как здорово складывается моя жизнь. У меня нет настроения разговаривать даже с Рэйчел, которая всегда умеет найти верные слова, потому, возможно, что, несмотря на все ее сетования, в душе ей нравится быть матерью-домохозяйкой. Я даже подумываю, не позвонить ли Нику, просто чтобы разрядить атмосферу, но знаю: он будет недоступен для разговора. И кроме того, я так и слышу его лаконичное предложение по решению проблемы: «вернись на работу», «найди новых подруг» или «уволь Кэролайн».

Будто это так легко и просто, думаю я. Разве хоть что— то в жизни бывает легко и просто?

Загрузка...