Сватовство по ошибке

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мадлен Харкур в приступе горя бросилась на замершее в неподвижности тело деда. Тристану стало не по себе, и он молча вышел из комнаты, предоставив девушке изливать свою скорбь в одиночестве, но отчаянные рыдания Мадлен долго еще звенели в его ушах, не давая ему покоя. Не оставалось сомнений, что девушка искренне любила покойного старика, и что со смертью его весь ее привычный мир перевернулся. Точно так же Тристан чувствовал себя двадцать лет назад, когда стал свидетелем несчастного случая, в котором его бедная мать погибла под колесами уличной кареты. Он до сих пор ощущал гнетущую пустоту и чувство болезненной утраты, навсегда оставившей рубец на его юном сердце.

Стоя у окна маленькой гостиной на первом этаже дома, Тристан вглядывался в темноту ночи и гадал, как же ему справиться с очередным непредвиденным обстоятельством с виду такого простого задания, в которое втравил его Калеб Харкур.

До сих пор все складывалось на удивление неудачно. Во-первых, Наполеону Бонапарту, этой монументальной мухе в европейском флаконе с благовониями, вздумалось бежать с Эльбы в тот самый день, когда фрегат Харкура высадил Тристана в Кале. Весть о возвращении Корсиканца неслась по стране со скоростью лесного пожара, и тысячи бывших вояк вновь надевали испытанную в боях солдатскую форму и стекались под крылышко императора. Двигаясь миля за милей на юг, к Лиону, Тристан то и дело слышал их боевой клич: "Долой ненавистных Бурбонов! Да здравствует император!" Калеб Харкур не мог бы найти худшего момента, чтобы послать бывшего британского шпиона во Францию за своей дочерью-роялисткой. Теперь, чтобы вернуться в Англию целыми и невредимыми, им потребуется просто дьявольское везение.

Мало того. Не успел он толком представиться деду Мадлен Харкур, как тот испустил дух. И теперь придется убеждать убитую горем девушку вверить свою жизнь незнакомцу, посланному ее отцом, которого она не видела пятнадцать лет.

– Мсье Тибальт? – оборвал его мысли голос Мадлен Харкур.

Тристан обернулся и увидел, что девушка стоит на пороге гостиной. Щеки ее покрывала бледность, веки покраснели и опухли от слез, но в целом для сложившейся ситуации она держалась вполне неплохо. Похоже, эта мадемуазель была крепче духом, чем можно было предположить по ее хрупкой, утонченной внешности.

– Мне понадобится ваша помощь, мсье, – ровно, без выражения проговорила она. – Я завернула дедушку в саван, но он слишком тяжелый. В одиночку мне его не перенести.

– Перенести? Куда вы собираетесь нести его, мадемуазель?

– В церковь святого мученика Варфоломея. В фамильный склеп Наварелей. Он должен быть погребен, как подобает доброму католику, в месте, освященном церковью.

Тристан ушам своим не поверил.

– Вы шутите!

Но упрямо сжатые губы Мадлен свидетельствовали о полной серьезности ее намерений.

Тристан бросил взгляд на недавно приобретенные золотые часы.

– Скоро полночь, мадемуазель. Лион кишит бонапартистами, и толпа разошлась не на шутку. Неужели вы не понимаете, в какую беду мы попадем, если попытаемся пронести через всю эту кутерьму тело известного роялиста? С подобными делами должны разбираться местные чиновники. Даже во время мятежей.

– Все городские чиновники – бонапартисты, заклятые враги моего деда. Они не дозволят похоронить его не то что в фамильном склепе, но даже на освященной земле, – таким же безучастным голосом возразила Мадлен. – Я и так уже подвела его. Я не пригласила священника в нужный момент, и дедушка умер без причастия. Я не могу взять на душу еще один грех. Нельзя допустить, чтобы его похоронили в земле, с которой добрый Господь не сможет призвать его к себе.

Тристан испустил стон досады. Он достаточно долго прожил во Франции, чтобы усвоить, насколько для папистов важны все эти религиозные условности. В обычной ситуации он без труда уважил бы вполне понятное желание этой девушки, но нынешнюю ситуацию никак нельзя было назвать обычной: Лион превратился в пороховую бочку, грозившую взорваться в любой момент.

– Прошу прощения, мадемуазель, – негромко проговорил он, – но то, что вы предлагаете, не просто опасно, но и вообще невозможно без транспортного средства. Я уже осмотрел ваши конюшни за домом. Они пусты, не считая одной-единственной чалой кобылы.

– Есть ручная тележка садовника. – Мадлен вздрогнула, словно мысль о том, чтобы перевозить тело деда столь неподобающим способом, приводила ее в ужас. – Я не прошу вас рисковать своей безопасностью, мсье. Церковь совсем недалеко, я без труда довезу тележку сама. Я прошу вас лишь помочь мне перенести его тело в сад. Обещаю вам: как только я удостоверюсь, что мой дед покоится с миром, я сразу же отправлюсь с вами в Англию к моему отцу. – Голос ее дрогнул. – Во Франции мне больше нечего делать.

Тристан заскрежетал зубами. Он не мог не восхищаться в душе преданностью этой девушки своему деду… и ее удивительной смелостью. Более того, он даже понимал ее и вполне искренне сочувствовал ее горю, но понимать и действовать – разные вещи. Он не собирался рисковать ни ее жизнью, ни своей собственной ради такого пустяка, как погребальный обряд. И ничто на свете не заставит его передумать! Да, ничто… кроме ее слез! Тысяча чертей! Не успел он и слова сказать, как ее печальные глаза цвета янтаря наполнились слезами. Крупная капля скатилась по бледной щеке и упала на грудь, обтянутую темно-серой тканью траурного платья. При виде плачущей женщины Тристан всегда становился дурак дураком, а видеть слезы Мадлен Харкур почему-то было для него особенно нестерпимо. За первой слезинкой скатилась вторая, и Тристан почувствовал, как вся его решимость рассыпается на части, как стена беззащитной крепости под ударами вражеских таранов.

Он потратил еще несколько минут на тщетные попытки убедить девушку взять с собой в церковь вещи, которые понадобятся ей в путешествии до Англии. Но Мадлен отказалась. – Сначала сделаем одно дело, потом – другое, – упрямо заявила она. – Я начну собирать вещи, как только выполню свой долг по отношению к дедушке.

У Тристана осталось два варианта на выбор: согласиться на ее условия или силой приволочь ее в Кале. Вздохнув, он прошел с девушкой в спальню покойного, перенес завернутое в саван тело старого графа в сад, погрузил его на тележку и покатил через боковую калитку в ограде сада на улицу, обсаженную двумя рядами деревьев.

Чуть поодаль, у главных ворот сада, собралась группа мужчин точно в такой же потрепанной солдатской форме, какая уже не раз попадалась на глаза Тристану в других районах города. Увидев, что к ним приближается странная похоронная процессия, солдаты умолкли, но Тристан чувствовал, что подспудно в них закипает злоба. Такие сборища он видел и в Париже. Он научился безошибочно чувствовать толпу, готовую в любую секунду обезуметь.

Мадлен Харкур шла впереди и, похоже, не осознавала, какая ей грозит опасность. Фонарь, который она несла в вытянутой руке, светил довольно ярко, но лицо девушки было скрыто под капюшоном серого шерстяного плаща.

С криком "Да здравствует император!" дорогу ей преградил какой-то молодой солдат, один рукав которого был пуст и приколот к плечу. Даже не замедлив шага, Мадлен откинула капюшон на плечи и взглянула солдату прямо в глаза. Тот отшатнулся, выругавшись сквозь зубы, и Тристан облегченно перевел дыхание.

Бледный свет луны, близящейся к полнолунию, пробивался сквозь голые ветви деревьев, придавая пышным темным волосам и изящному серому одеянию Мадлен Харкур почти неземную красоту. Высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, девушка казалась в тот миг воплощением Жанны д'Арк, ведущей войска на битву. Угрюмая толпа расступалась перед ней, как по волшебству. Кое-кто из солдат даже суеверно перекрестился.

Тристан повернул вслед за ней за угол ограды, толкая перед собой тележку на скрипучих деревянных колесах, и оказался на узкой, мощенной булыжником улице – к счастью, безлюдной. Пока что удача была на их стороне, но благодарить судьбу было рано. Издали доносились крики и звуки выстрелов, а красноватое зарево на ночном небе недвусмысленно говорило о том, что кое-какие дома в городе уже подожгли.

– Теперь уже совсем недалеко, мсье, – произнесла Мадлен Харкур. – Смотрите, вон там уже видна колокольня.

Тристан что-то неразборчиво проворчал. Крепче сжав ручки тележки, он сосредоточился на том, чтобы не упустить из виду колеблющийся свет фонаря.

Внезапно краем глаза он заметил, как от ограды отделилась темная тень. Нервы его сжались в напряженный комок. Тристан быстро опустил взгляд, чтобы удостовериться, что пистолет по-прежнему надежно заткнут за пояс, а затем, обернувшись через плечо, увидел прямо у себя за спиной коротышку с прилизанными черными волосами и лицом, похожим на мордочку встревоженного хорька.

– Дьявол тебя задери! Это ты, Форли? – спросил он, узнав одного из главных агентов союзников, заработавшего кличку "Торговец маслом" за то, что ухитрился проникнуть в окружение Бонапарта на Эльбе, продавая его матери и сестрам оливковое масло. Тристан прежде работал с ним в паре, когда им было поручено проникнуть в министерство полиции Фуше в Париже.

Мадлен Харкур остановилась, как вкопанная, и, развернувшись, впилась в Тристана широко распахнутыми от ужаса глазами.

– Мсье?..

Тристан тоже остановился.

– Все в порядке, мадемуазель. Это мсье Форли… он друг.

– Друг? – Мадлен прищурилась, но, не задавая больше вопросов, отвернулась и двинулась вперед.

Тристан снова покатил тачку следом за ней.

– Что ты делаешь здесь, в Лионе? – негромко осведомился он у коротышки, уже шагавшего рядом с ним.

– Я приехал из Гренобля, чтобы отправить в Париж предостережение королю Людовику и его кабинету. Я должен был сообщить им, что Бонапарт намеревается войти в столицу двадцатого марта, в день рождения своего сына, короля Рима. Но, к сожалению, я опоздал: почта уже в руках бонапартистов, а к утру они захватят и весь город.

Тристан едва слышно пробормотал проклятие. Нелепая ситуация, в которую он угодил, становилась все хуже с каждой минутой.

– Я слышал, что Корсиканец движется очень быстро. Но мне и в голову прийти не могло, что он разовьет такую скорость… и сможет собрать столько сторонников. И что же теперь делать? Ты, должно быть, поедешь на север, в Руан?

– Ну уж нет, милорд. Увольте. Только не я. Климат во Франции нынче какой-то нездоровый. Я собирался вернуться к своим родителям в Тоскану, но, когда увидел, как ты въезжаешь в город, изменил свои планы и последовал за тобой. Мне было чертовски любопытно узнать, какие тайные дела привели знаменитого Британского Лиса в Лион в такое смутное время.

Взгляд Форли упал на тележку.

– Будет ли мне позволено спросить, что заставило тебя настолько утратить бдительность, чтобы возить за собой по улицам следы твоей политической деятельности?

– Болван! Это не мои следы. Я всего лишь помогаю этой мадемуазель похоронить ее дедушку.

– Ах, должно быть, это сама изящнейшая мадемуазель Харкур! Мой лионский приятель говорил мне, что она и ее дед – весьма известные фигуры в роялистских кругах. – Черные глаза-бусинки Форли хитро блеснули. – Да, прелестное создание, слов нет. Но все же, друг мой, не боишься ли ты свалять дурака? Когда Корсиканца сослали на Эльбу, власть Фуше изрядно пошатнулась, но сейчас, когда удача вновь повернулась к Бурбонам спиной, этот старый пес может опять взяться за свои штучки. Если кто-нибудь из его миньонов тебя узнает, твои часы сочтены. Я слыхал, что Фуше поклялся пробудить к жизни Мадам Гильотину ради твоих прекрасных глаз… впрочем, и моих тоже.

Тристан нахмурился:

– Я тоже слышал эту угрозу, но пускай он сначала поймает меня. – Взгляд его скользнул по напряженно выпрямленной спине Мадлен Харкур. Что-то в посадке ее головы свидетельствовало о том, что она слышит их разговор. – Тише! – велел Тристан своему собеседнику. – Эта мадемуазель знает меня только в качестве посланника от ее отца, каковым я на данный момент и являюсь. Форли кивнул:

– Калеб Харкур. Чертовски богатый британский купец.

– Ты знаешь Харкура?

– Лично я с ним не встречался, но в свободное время от работы на Каслри я собираю для него кое-какую информацию. – В голосе Форли послышалась горечь. – Могу сказать о нем только одно: он-то свои долги платит. А вот Британская военная служба еще не заплатила мне за все это вонючее дело на Эльбе… и сомневаюсь, что теперь, после того как Корсиканец сбежал, заплатит вообще. Хотя, видит Бог, я достаточно часто предостерегал их, что поставить полковника Нейла Кэмпбелла на охрану Корсиканца – все равно, что поставить мышь охранять льва.

Тристан сочувственно кивнул. Ему тоже причитались кое-какие деньги, и он всерьез намеревался выколотить их из военной службы, когда вернется в Лондон. Крепче сжав ручки траурной тележки, он ступил следом за Мадлен Харкур во двор церкви святого Варфоломея.

Форли остановился перед воротами:

– Итак, милорд, теперь и вы оказались на службе у Харкура. Позвольте полюбопытствовать – за какую плату?

Тристан тщательно взвесил свой ответ. Обсуждать свои планы, связанные с Мадлен Харкур, ему не хотелось, но, с другой стороны, помощь Форли может ему понадобиться.

– Харкур решил вернуть эту милую пташку в родное гнездышко и послал меня за нею, – произнес он, наконец.

– Весьма благоразумно! Теперь, после смерти старого графа, она может стать легкой добычей любого распоясавшегося негодяя. – Губы Форли едва заметно изогнулись в улыбке. – Ну что ж, прощай. Хотел бы я хоть чем-то оказаться тебе полезным. Ведь я твой должник! Даже подумать страшно, какая судьба меня бы постигла, не приди ты мне на помощь три года назад, во время того ужасного провала в Париже.

Он вскинул руку в прощальном салюте:

– Удачи, мсье де Ренар! Она тебе понадобится, если ты собрался в такие трудные времена пересечь Францию в компании этой прелестной мадемуазель. Подозреваю, что Фуше не прочь наложить лапы на внучку знаменитого роялиста графа де Навареля. Боюсь, это доставит ему не меньше удовольствия, чем встреча с прославленным Британским Лисом.

Отец Бертран из церкви святого Варфоломея предложил отслужить короткую панихиду по графу, за что Мадлен преисполнилась к нему глубокой благодарности. Если б ее старый дед в те минуты смотрел на них с небес, он остался бы доволен: со стариком Бертраном их связывала теплая, почти братская дружба.

Мадлен не раз слышала историю о том, как святой отец укрыл ее деда и бабку от кровожадных санкюлотов в эпоху Террора. В тот страшный год на гильотину взошло более трех тысяч лионцев, и граф с графиней наверняка оказались бы в их числе, не спрячь их отец Бертран в том самом семейном склепе, где оба они теперь нашли последнее пристанище.

– Вы исполнили свой долг перед дедом, Мадлен. Больше вы уже ничем не можете ему помочь, – сказал старый священник девушке и ее спутнику, помогавшим ему подняться из склепа по крутым каменным ступеням.

– В таком случае я отправлюсь в Англию к своему отцу, как только соберу вещи в дорогу, – пообещала Мадлен дородному седовласому старику, который все эти годы был для нее вторым дедом.

Но не успела девушка приблизиться к тяжелой дубовой двери, ведущей во двор, как снаружи ее распахнул тот самый странноватый на вид коротышка, который получасом ранее сопровождал их по дороге к церкви.

– Дом графа де Навареля разграблен и предан огню! – прокричал он. – Вам надо немедленно покинуть Лион, милорд. Вы и мадемуазель Харкур в большой опасности!

Сердце Мадлен замерло. Она не могла поверить своим ушам. Ее дом… все, что у нее было на этом свете… Она пыталась справиться с подступающей паникой, но напрасно. Миниатюрный портрет ее деда… единственная память, которая о нем оставалась… Но слишком поздно. Надо было послушаться мсье Тибальта, когда он убеждал ее сначала собрать вещи, а потом уже отправляться в церковь.

Пелену горя, застилавшую разум девушки, пронзила внезапная вспышка гнева. Люди, собравшиеся там, у ворот… Они ведь были соседями ее деда! И эти соседи, как голодные стервятники, кружили вокруг беззащитной жертвы, ожидая ее смерти. Всего несколько дней назад эти соседи беспечно желали Мадлен Харкур доброго утра, а сейчас сожгли и разграбили ее дом под покровом ночи… и даже поставили под угрозу саму ее жизнь!

Почти утратив способность соображать, Мадлен, словно сквозь туман, слышала, как Тристан спрашивает своего друга о том, что случилось с чалой кобылой и с его собственной лошадью, которую он оставил на конюшне старого графа.

– Перед тем как дом загорелся, их увели двое каких-то громил, – ответил Форли.

– Ну что ж… Если нам придется отправляться в путь пешком, то лучше не терять времени. – Тристан Тибальт крепко схватил Мадлен за запястье, увлекая ее к двери.

Но отец Бертран поднял руку, удерживая их:

– Постойте, мсье. Вы в безопасности до тех пор, пока находитесь в церкви. Толпа не посмеет ворваться в Дом Божий. Они не осмеливались на это даже в худшие дни Террора.

Форли кивнул:

– Святой отец прав. Бонапарт издал указ, защищающий всех священников… очевидно, очередная попытка привлечь церковь на свою сторону.

Мадлен бросила взгляд сквозь цветные стекла высокого окна. Даже отсюда были видны языки пламени, поднимавшиеся над крышей дома, который столько лет был для нее родным кровом. Девушка задохнулась от горя и отчаяния.

– Я не останусь в Лионе, если для этого мне придется прятаться, как преступнице, – с горечью прошептала она.

Тристан Тибальт кивнул:

– Мне тоже не терпится покинуть этот город. И указ Бонапарта может проложить нам дорогу в Кале… если, конечно, вы согласитесь помочь нам, святой отец.

Отец Бертран устало оперся на одну из мраморных колонн, поддерживавших потолок просторного нефа.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь малышке моего старого друга, – проговорил он. – Но мне нелегко смириться с мыслью, что юная девушка благородного происхождения будет путешествовать без компаньонки.

– Боюсь, что в такие суровые времена не до приличий, – возразил Тристан Тибальт звенящим от нетерпения голосом. – Но если это вас утешит, я могу поклясться, что буду до последней капли крови защищать честь дочери моего нанимателя.

Священник вздохнул:

– О большем я просить не смею. Отвезите в Англию внучку моего друга, мсье. Помогите ей начать новую жизнь на земле, не залитой кровью французов, павших от рук французов. И скажите мне поскорее, чем я могу помочь вам.

– Мне понадобится сутана священника… И если возможно, бритва. Моя осталась в седельной сумке. Слава Господу, бумаги и деньги я ношу при себе. – Тибальт искоса бросил взгляд на Мадлен. – И еще – рубаха и штаны для этого юного крестьянина.

Отец Бертран изумленно вытаращил глаза.

– Вы собираетесь путешествовать под видом священника и служки? Но не слишком ли это рискованно? Что, если вас разоблачат?

– Полагаю, это не так рискованно, как путешествовать без маскарада. – Тристан Тибальт провел рукой по своим длинным черным волосам. – Слава Богу, священники из вашего ордена не выбривают тонзуру!

Он оценивающе смерил Мадлен взглядом своих диковинных светлых глаз, проникавшим, казалось, до самой глубины души.

– Впрочем, ножницы нам все равно понадобятся. Полагаю, из мадемуазель получится прелестнейший мальчик, когда мы ее подстрижем.

– Вы хотите остричь мои волосы? – потрясенно воскликнула Мадлен. Рука ее инстинктивно потянулась к роскошным темно-каштановым косам, уложенным в аккуратный шиньон. Она и так уже потеряла все, чем владела! А этот бесчувственный негодяй, который еще имеет наглость радоваться, что ему не придется брить голову, смеет требовать от нее такой жертвы!

Тристан подавил улыбку. Жест этой мадемуазель и ее откровенный ужас при мысли, что ей придется лишиться своих кос, были настолько женственными, настолько кокетливыми и в то же время сладостно-беспомощными, что в душе Тристана впервые мелькнул проблеск надежды на успех порученного ему неблагодарного предприятия. Он уже начал было опасаться, что доставит своему брату в Лондон жену-святошу, – судьбы хуже этой и вообразить было невозможно. Однако теперь появилась вероятность, что мадемуазель Харкур была все же вполне нормальной женщиной.

С помощью Форли ему, наконец, удалось убедить Мадлен в своей правоте и в логичности своего плана. Затем вслед за отцом Бертраном они проследовали в ректорий – готовиться в дорогу. Смирившись со своей участью, Мадлен села на скамью, сняла с головы накидку и принялась вынимать шпильки из прически.

У Тристана перехватило дыхание при виде блестящего водопада волос мадемуазель Харкур, ниспадавших ниже талии шелковыми локонами. Внезапно ножницы священника, которые он сжимал в руке, показались ему орудием пытки. Тристан смущенно уставился на них, не в силах заставить себя поднять руку на такую красоту.

– Если хотите, милорд, я сам ее остригу, – с готовностью предложил Форли. – Мой отец цирюльник, и я кое-что понимаю в этом ремесле. – Выхватив ножницы из негнущихся пальцев Тристана, он несколькими короткими взмахами срезал пышные локоны Мадлен чуть пониже ушей.

Тристан перевел взгляд с побледневшей и крепко зажмурившейся Мадлен Харкур на груду каштанового шелка у ее ног… и едва подавил желание придушить бездушного коротышку, который продолжал деловито обкарнывать остатки некогда роскошной прически.

– Вот и все!

Форли отступил на шаг, чтобы полюбоваться плодами своей работы, а Мадлен Харкур, наконец, открыла глаза и вопросительно взглянула на Тристана. Тристан трусливо отвернулся, не желая, чтобы она прочла правду по выражению его лица. А правда состояла в том, что сейчас мадемуазель больше всего походила на дикобраза, изготовившегося выстрелить иглами в противника.

– Великолепно! – констатировал Форли, протягивая руку к заказанной заранее кастрюле с теплой водой. Смочив пальцы, он провел ими по торчащим во все стороны волосам Мадлен, а затем слегка протер их лоскутом грубого льна, который предложил ему слуга отца Бертрана. Словно по волшебству, уродливые патлы превратились в мягкую шапочку шелковистых кудрей.

Форли ухмыльнулся:

– Вот так, милорд! Получите своего милого мальчика!

Тристан почувствовал, как губы его против воли растягиваются в улыбке. Священник и слуга тоже заулыбались, и даже Мадлен Харкур слегка приободрилась, когда Форли вручил ей зеркало.

Коснувшись мягких кудрей, обрамлявших теперь ее лицо, она с удивлением заметила:

– Какая легкая у меня стала голова! – На какое-то мгновение взгляд ее задержался на груде волос под скамьей, но в следующую секунду девушка уже расправила плечи и горделиво вздернула подбородок, точь-в-точь как во время недавней встречи с бонапартистами. – Что ж, это гораздо лучше, чем я предполагала. Возможно, играть роль мальчика окажется не так уж страшно. Благодарю вас, мсье Форли.

Форли опять ухмыльнулся от уха до уха, как горгулья.

– Не стоит благодарности, мадемуазель. Но должен предостеречь вас: если вы хотите успешно сыграть роль крестьянского мальчишки, вам придется сменить изысканную речь аристократки на грубый язык простолюдинов.

Тристан облачился в сутану, повесил на шею крест на цепочке, а пистолет засунул в карман. Подняв голову, он обнаружил, что Форли пристально и задумчиво смотрит на него.

– В чем дело? – удивленно приподнял брови Тристан.

– Да нет… ничего особенного… Только мне что-то перестала нравиться эта идея с маскарадом. Мужчин ты, возможно, и одурачишь, но едва ли сможешь провести хоть одну женщину в здравом уме. Ваши глаза, милорд, это глаза не священника.

– А твой язык – это не язык благоразумного человека, – сухо отрезал Тристан, смерив низенького итальянца взглядом, от которого люди обычно становились еще раза в два ниже.

Но Форли только пожал плечами:

– Впрочем, ладно. Церковь пережила испанскую инквизицию и распутных Борджиа, значит, переживет и священника с глазами Люцифера.

Тристан стиснул зубы. Шуточки итальянца по поводу его "дьявольских глаз" были ничем не хуже тех замечаний, которые Тристан то и дело слышал в свой адрес с тех давних пор, как женщины стали обращать на него внимание. Он уже успел привыкнуть к смешкам и похотливым комплиментам, которыми был обязан странному светло-серому цвету своих глаз. И даже умудрялся не уронить репутацию, заслуженную в Вене и Париже благодаря этому цвету.

Но в данный момент замечание Форли было неуместно: что, если Мадлен Харкур обратит на него внимание? Провести много дней – и ночей! – наедине с нареченной невестой своего брата и так будет достаточно нелегко, но если этой мадемуазель взбредет в голову, что Тристан представляет собой угрозу ее добродетели, их путешествие превратится в сплошной кошмар! Он украдкой бросил взгляд на девушку и с облегчением вздохнул: Мадлен суетилась в дальнем углу комнаты, упаковывая в дорожную сумку хлеб и сыр.

Тристан обернулся к Форли:

– Удачен ли мой маскарад, нам еще только предстоит проверить. Главное сейчас не это. Нам необходимо средство передвижения.

Форли кивнул:

– У меня есть лошадь и кабриолет, в котором я приехал из Гренобля. Я спрятал их в роще за Ла Крус Рус, там, где сливаются Сона и Рона. Они в вашем полном распоряжении. Но улицы, по которым вам придется пройти, кишат бонапартистами.

– Как жаль, что вы не настолько хорошо знаете Лион, чтобы воспользоваться трабулями, – вздохнул отец Бертран. – Ночью по ним почти никто не ходит, а поскольку один из них выходит к церкви, вы смогли бы добраться до Ла Крус Рус, даже не ступив ногой на улицы города.

Тристан нахмурился:

– Трабули? А что это такое?

– Сеть подземных коридоров. Ее строили в четырнадцатом и пятнадцатом веках, и она до сих пор пронизывает весь город, как пчелиные соты. Это кратчайший и самый безопасный путь через Лион в тревожные времена, в чем многие роялисты удостоверились на деле в эпоху Террора. Но в трабулях легко заблудиться. Время от времени в них теряются даже коренные лионцы.

Мадлен Харкур подняла голову.

– Святой отец! Вы, должно быть, забыли, что я тоже отправляюсь в путешествие! – Она обвела надменным взглядом озадаченных мужчин и добавила: – Если вам эта задача не по силам, предоставьте ее мне!

Тристан испустил стон. Если у него до сих пор еще и оставались сомнения, что Мадлен была родной дочерью Калеба Харкура, то этот взгляд развеял их окончательно.

– Я отлично знаю трабули, – со спокойной уверенностью продолжала девушка. – Дедушка научил меня пользоваться ими на тот случай, если возникнет необходимость. Мы с ним не раз ходили под землей в Ла Крус Рус покупать шелк прямо у ткачей. Я без труда найду дорогу.

– Ну вот, все и решилось, – просиял отец Бертран. – Неисповедимы пути Господни! Мадлен покинет церковь святого Варфоломея через ту же дверь, в которую некогда вошли в поисках убежища ее дед и бабка!

С помощью Мадлен священник оторвал свое грузное тело от стула, на котором сидел, пока Форли занимался стрижкой.

– Следуйте за мной, – велел он. Вскоре вся компания оказалась в комнатушке у задней стены церкви, где хранились облачения священников. В центре одной из стен они увидели массивную дубовую дверь в глубине каменной арки. Слуга повернул в замке железный ключ, и дверь распахнулась.

Тристан сделал глубокий вдох, закинул за спину дорожную сумку и переступил порог. Подняв фонарь повыше, он обнаружил перед собой узкий коридор, стены которого были выложены огромными каменными плитами. Потянуло сыростью, а ноздрей Тристана коснулся слабый кисловатый запах плесени.

Холодок пробежал по его спине. Тристан с детства испытывал страх перед замкнутыми помещениями, и хотя он отлично знал, откуда возникла эта боязнь, отогнать ее не удавалось никакими уговорами. Тристан понимал, что эти древние катакомбы – единственный безопасный путь через Лион, однако войти в них для него, было равнозначно перспективе оказаться в аду. Тристану оставалось лишь надеяться, что по дороге он не опозорится перед спутниками. Его ладони уже покрылись потом, а колени малодушно затряслись.

Священник за его спиной снял с груди цепь с крестом и повесил ее на шею Мадлен.

– Сомневаюсь, что в этой жизни нам доведется встретиться еще раз, дитя моего сердца, – ласково проговорил он, – но я буду молиться за вас до конца моих дней. Да благословит вас Бог, милое дитя.

С блестящими от слез глазами Мадлен крепко обняла своего старого друга и ступила вслед за высоким англичанином в лабиринт трабулей, сыгравших некогда столь важную роль в истории ее семьи.