Свеча в окне

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Это Чарльз.

— Да нет же, говорю тебе.

— Тогда кто? — спросил Уильям. — Ты настаиваешь на том, что это не Чарльз, но кто же тогда? Несчастная Сора ходила взад и вперед, касаясь рукой зла, чтобы ориентироваться в пространстве.

— Не знаю, — призналась она. — Но голос не тот.

— Не тот! — с грохотом опустил на стол чашу Уильям. — Господи Боже мой, он же фактически обвинил тебя в убийстве Хоисы, когда напомнил гостям о том, как ты угрожала ей.

Сора открыла было рот, но промолчала.

Уходило лето, разъезжались и гости. Они трусливо бежали, пересказывая необычайные события во время свадебных торжеств и запасаясь рассказами на предстоящую зиму.

Сора и Уильям желали им счастливого пути, махали рукой до тех пор, пока те не скрывались из поля зрения а после поворачивались друг к другу и хохотали с нескрываемым облегчением. Уильям с удовольствием любезничал со своей женой, помогал ей управлять дворовыми, гулял с ней в лесах и любил ее при каждом удобном случае. Но теперь, когда время медового месяца прошло, Уильям заволновался, заговорил об осаде и войне.

В эти две последние чарующие недели Сора так и не рассказала Уильяму о той угрозе, которой подверглась в огороде, о шептуне, который прикоснулся к ней и объяснился в любви. Она боялась, что Уильям придет в бешенство; ей рисовались картины, как он с грохотом покидает комнату, давая обет, что разыщет негодяя, который посмел приблизиться к его супруге.

Более того, она страшилась, что Уильям не поверит ей. Дамы точно не поверили, даже леди Джейн. Они приняли ее рассказ за сон, и с добрым предзнаменованием. Они сказали, что подходили к ней, что она. спала и была одна. Им была видна калитка огорода, когда они шли к ней, и никто с этой стороны не выходил. Даже Сора согласилась, что ее призрак покинул огород каким-то иным способом, но она не знала каким. После того как гости разъехались. Сора пошла в огород и, чувствуя себя неловко, обшарила все стены. За проявленное любопытство она была вознаграждена лишь шипами от роз.

И тем не менее, надо было признаться Уильяму. Надо было сказать Уильяму. Повернувшись к нему лицом. Сора отважно произнесла:

— Что тебе приготовить на ужин?

Она моргнула. Сказать она хотела совсем другое, и Уильям это понял.

— В чем дело, любовь моя?

Он встал, обошел вокруг стола, чтобы обнять ее за лечи и прижать к себе.

— Скажи мне.

— О Уильям, — уронила Сора голову ему на грудь. — Я такая трусиха.

— Ты?

Она ощутила рокот смеха под своей щекой.

— Ты самая смелая женщина из всех, кого я знаю. — Пробиваешь головой стены, ссоришься с Артуром, заставляешь этих благородных дам уважать тебя, выходишь за меня замуж. Хотел бы я обладать той отвагой, которая содержится в одном твоем мизинце.

Он поднял одну руку Соры и поцеловал этот мизинец.

— Ты самый смелый рыцарь во всем христианском мире.

Она подняла их сплетенные руки к своему лицу и в ответ поцеловала его пальцы.

— Ты добрый, благородный и великий воин. Ты сметливый, как лис.

— И мне надо разобраться с Чарльзом. Нельзя нам жить с такой угрозой, нависшей над нашими головами.

— Нет! Нет.

Протянув руку, она схватила Уильяма за бороду и притянула его лицо на уровень своего лица.

— Нет.

— Тогда я отправляюсь отбивать назад твои владения у сэра Фрейзера, — предложил он.

Сора опустила голову.

— От этого никуда не деться, — произнес он.

— Я понимаю, — немного подумав согласилась она. — Но пока тебе нельзя уезжать. Ты же обещал меня научить защищаться.

— Защищаться? — Уильям был ошарашен. — Зачем тебе?

Оба понимали, что это нелепый вопрос.

— Ну да, я действительно обещал. Однако обучение займет не так много времени, как ты рассчитываешь, дорогая.

Взяв Сору за руку, Уильям отвел ее к креслам возле камина и усадил. Придвинув свое кресло так, чтобы колени их соприкасались, он молвил:

— Послушай меня. Мой отец обучает этому правилу боя своих воспитанников, и оно годится любом обороте событий во время сражения.

Сора выпрямилась.

— Первое правило боя? Я помню, ты говорил.

— Забыть его может только глупец. Слушай внимательно. Нет такого понятия, как честная борьба. Дерутся чтобы победить. Я вступал в войны, чтобы наказать за неудачные конфискации моих поместий, за гибель моего сына. Я бывал в таких стычках, где меня окружала десятка два человек, несущих мне смерть на лезвиях своих мечей. В таком бою побеждает не сила, а сочетание мастерства и хитрости. Если противник ожидает, что ты будешь нападать, отступи. Если противник решил, что ты слаб, порази его своей отвагой. У тебя. Сора, есть огромное преимущество.

Сора недоверчиво подняла брови.

— О да, дорогая. Ты — женщина. Все женщины — дуры. Ты прекрасна. У прекрасной женщины ума меньше, чем у обычной. Ты миниатюрна. Мужчина может одолеть тебя с помощью мускулов, размещенных в одном его мизинце. — И ты слепа.

Подняв руку к его лицу, Сора пальцами пробежалась по линии его рта. Он улыбался, и она улыбнулась в ответ.

— Любой мужчина, который вступит с тобой в схватку, рассчитывает на то, что безнаказанно сразит тебя. Используй свою слабость, чтобы нарушить его планы.

Она медленно кивнула.

— Я понимаю. Чтобы быть хорошим рыцарем, надо обладать силой и мастерством. Чтобы быть великим рыцарем, надо быть умным и действовать от противного.

Уильям расхохотался.

— Ты щадишь мою гордость.

— Ты — великий рыцарь, но если ты отправляешься осаждать моего вассала, то я требую от тебя обещания, что ты не пострадаешь.

— Это самый-то великий рыцарь христианского мира? Пострадает?

Он рассмеялся и поцеловал Сору в щеку.

— Это «добрый-то, благородный и великий» боец. Пострадает?

— Уильям, — запнулась Сора оттого, что его язык лизнул чувствительную кожу на ее подбородке. — Ульям, ты так и не пообещал мне.

Он носом отодвинул ее подбородок и поцеловал ее в шею.

— Это сметливый-то лис? Пострадает?

— Уильям? — пробормотала она, когда он стал водить носом по ее ключицам. — Дай обет.

Острые края его зубов прикусили ей плечо сквозь материал.

— Уильям, — тихо воскликнула Сора и потеряла нить своей мысли. — Уильям, прислуга же.

— Черт с ней.

— Ужин. Твой батюшка и мальчики взвоют, если он опять запоздает.

Она вздохнула, так как он поднял ее с кресла, посадил к себе на колени и слегка прикусил ей ухо.

— К черту ужин.

— Мы можем удалиться ко сну сразу же после ужина.

— И что мы будем делать? — прошептал он.

— Я тебе покажу, — прошептала она в ответ, уткнувшись своим носом в его нос.

Уильям крякнул и опустил ее на ноги.

— Припасы у нас к осаде уже готовы.

Он поддержал Сору, чтобы она сохранила равновесие.

— Я поведу людей завтра утром. Подыматься и провожать меня не надо.

Поймав Уильяма за рукав, она спросила:

— Неужели это была игра со мной? Неужели мой мудрый рыцарь ретировался с поля брани, получив все, к чему стремился?

— Не все, — заверил ее Уильям. — Ты по-прежнему не слишком доверяешь мне, чтобы сказать, что тебя мучит.

Он подождал, Сора ничего не сказала.

— Я всегда буду рядом, милая, когда ты будешь готова заговорить.

Сора сидела в огороде, где в изобилии произрастали зрелые овощи, дожидавшиеся сбора урожая. В этот прохладный ранний вечер она ждала, когда к ней придет Уильям и скажет ей, что он вновь отправляется на бой.

Он поправился после той раны, которую получил во время осады ее вассала. Но она не искупила свою вину. За все эти недели страданий, перенесенных им ради того, вернуть ей замок, который для нее ничего не значил. Рана была неопасная, заверяли ее все, однако Уильям с типичной для мужчины безответственностью не промыл ее и запустил. Его привезли назад в Берк в бреду на куче хвороста.

Перепуганная Сора помогала Мод ухаживать за Уильямом, непрерывно ставя компрессы с вонючими припарками и омывая его, когда подымался жар. Тогда Сора не задумывалась о будущем, все ее мысли были только о том, как возвратить Уильяма к жизни. Теперь она думала о будущем непрерывно и с горечью. Неужели в этом ее награда? Вылечить Уильяма, чтобы вновь отправить в сражение?

Не надо было отпускать его, хотя она и не знала, как его остановить.

Откинувшись к стене на своей любимой каменной скамье, Сора наливалась гневом и досадой. Он пройдет через эту калитку рядом с ней, станет перед ней и объяснит своим глубоким, золотистым голосом, что ему необходимо еще раз подставить свою голову. А она будет слушать и делать приличествующие случаю горестные замечания, а затем, как и положено доброй жене, снова отпустит его.

Скрежеща зубами, Сора прислушивалась к стуку его сапог за огородом. А вот и он, широкими шагами идущий вдоль стены, чтобы открыть калитку.

Но калитка не открылась. Только секунду назад он находился за стеной, а теперь он стоит уже в огороде и проклинает колючки.

Сора вскочила и воскликнула:

— Как это тебе удалось?

Она услышала, как он словно бы удивленно повернулся к ней, а затем вновь отвернулся.

— Что удалось?

— Как ты прошел через стену?

— Что? Ах, это…

Он засмеялся, и ее, как и всегда, словно согрели золотые солнечные лучи.

— В задней стене есть крошечная калитка. Она спрятана за розами и, заверяю тебя, надежно защищена шипами. В детстве я пользовался ею, а теперь она стала узка.

— Кому о ней известно? — нетерпеливо спросила Сора.

— Да, наверно, любому ребенку в замке. Здесь нет никакой тайны.

Он направился к Соре широкими шагами через грядки с растениями.

— А что такое?

— В день свадьбы тут кое-что произошло, однако леди настаивали на том, что это мне приснилось, потому что они не видели, как этот человек ушел.

Сора в возбуждении схватила Уильяма за рукав и стала теребить его.

— Мне показалось, что я сошла с ума, но он тут был. Он действительно был тут!

— Да, без сомнения был. И что же он сделал?

— Кажется, прикоснулся ко мне. И говорил со мной.

Вспомнив об этих словах любви, шепеляво произнесенных сквозь ткань, она содрогнулась.

— Почему же ты мне не сказала раньше?

— Вместе с отъехавшими гостями исчезло и это ощущение опасности, этих глаз, которые преследовали меня повсюду. Я не слышу этого алчного шепота.

При воспоминании об этом голос ее упал.

— Я больше не слышу поступь этих мягких шагов.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — вновь требовательно спросил Уильям.

Сора сжалась. Голос Уильяма прозвучал угрожающе-бесстрастно, и она подумала о том, какие у него могут быть мысли.

— Я чувствовала себя дурой. Никто мне не верил. Многие думают, что я глупа, потому что — слепая.

— И ты причислила меня к тем, кто так думает?

Рука в ее ладони ощутимо напряглась.

— Нет. Разумеется, нет. — Сора закусила губу. — Просто я…

Уильям задохнулся. Сора догадалась, что Уильям раздосадован, однако он поднял ее лицо и запечатлел на нем легкий поцелуй.

— Дай мне возможность, Сора. Больше я тебя ни о чем не прошу. Только возможность. Я верю тебе, когда ты говоришь, что кто-то был здесь с тобой.

Уильям взял Сору за руку, притянул к себе и заключил в свои объятия.

— Вот почему я должен выйти на бой с ним.

Возбуждение ее спало, и вернулся холодный страх.

— С кем?

— С Чарльзом, Это наверняка был Чарльз, — произнес он с печальной уверенностью, усаживая Сору на скамью.

— Да отчего же Чарльз? Почему не Николас? Реймонд? Или кто-то еще, кого мы не подозреваем?

Поставив одну ногу на скамью рядом с Сорой, Уильям оперся на колено и произнес:

— По логике вещей это должен быть Чарльз.

— Ах, по логике! — произнесла Сора с едва заметной насмешкой.

Пропустив мимо ушей ее презрительный тон, Уильям ровным голосом согласился:

— Именно по логике. Чарльз — единственный человек, которому была бы выгодна моя гибель. Николас уже владеет половиной Гемпшира. Реймонд в этой земле не нуждается. Его семья владеет землями, разбросанными по континентальной Европе и по всей Англии.

— Разве?

— Что — разве?

— Разве Реймонд владеет какой-то частью этой земли?

— Нет, — высокомерно фыркнул Уильям. — Родители не отдадут ему и акра земли до самой смерти. Они поставили Реймонда в зависимость от своей воли и держат его на голодном пайке, чтобы можно было управлять им.

— Значит, это мог быть Реймонд.

— Нет, — твердо заявил Уильям. — Нет. Реймонд — мой друг.

Непонятно почему, Соре от этих слов стало как-то легче. Относительно Чарльза Уильям ошибался, в этом она была уверена. Сора слышала зависть в голосе Чарльза, чувствовала, как он досадует по поводу своего состояния, но никогда во всем этом она не могла обнаружить ничего большего, чем мелочность и стремление спрятаться от своих бед.

Реймонд. С Реймондом разобраться ей было сложнее. Речь его была окрашена сложными подтекстами. Он тоже испытывал зависть к Уильяму, не к его могуществу, а к его умиротворенности. Реймонд был человеком, которым управляли честолюбие и семья, циничная и осторожная.

Итак, оставался лишь Николас. Николас, ее странный приятель.

— Николас, — выдохнула она.

Уильям помедлил.

— Я думал о нем. Одно тут не сходится. Николас никогда не убил бы Хоису.

— А почему бы и нет?

Осторожно подвинув Сору в сторону, Уильям сел рядом и обнял ее за плечи.

— Николас предложил мне увезти Хоису с наших земель, и я отдал Хоису ему. Она принадлежала ему, он ни за что, ни за что не уничтожит никакой собственности, принадлежащей ему. Он по-прежнему хранит тот первый пенни, который ему подарили на рождественское утро.

— Хоиса довела меня.

— Нет, дорогая, прости, но я знаю Николаса. Он подкармливает своих крестьян и дает им вино, чтобы они не заболели и не прекратили работать на него. Он дотошно ведет свои счета. Он никогда не доверяет приказчику или управляющему имением.

Уильям продолжал убеждать Сору.

— Ему надо было спятить, чтобы убить Хоису.

— Я уверена, что это произошло не случайно.

Она ждала какого-то опровержения своим словам, но Уильям не сделал этого.

— Она дралась с тем человеком, который столкнул ее. На шее чьи-то пальцы оставили кровоподтеки.

— Но ведь никто же всерьез не поверил, что это моих рук дело?

— Не будь смешной. Такая мысль не пришла в голову даже Теобальду. Как заметила леди Джейн, ты не смогла бы сбить ее с лестницы вниз. Хоиса была на голову и на плечи выше тебя и весила на три стоуна больше.

Сора склонилась к Уильяму, и он пододвинул ее так, чтобы она могла лечь к нему на колени.

— Рана болит? — спросила она.

— Нет. Даже твоя дракониха Мод заявляет, что я исцелился.

Он сжал Сору крепче.

— Но меня до сих пор мучит болезнь, болезнь, которую способна излечить только ты.

Уильям приподнял колено так, что голова ее приблизилась к его лицу, и глаза Соры потупились, когда губы сомкнулись. Он проник в нее с осторожностью музыканта, однако это было не то, чего хотелось ей.

До их брака она была падшей женщиной, получавшей наслаждение в распутстве; позже, чтобы она могла утвердиться в самоуважении, Уильям не допускал ее к себе. Они поженились, и Сора снова стала получать наслаждение в постели, освященной брачным договором и церковью.

И он покинул ее, покинул только затем, чтобы вернуться раненым и без сознания. Когда Уильяма привезли домой, мечущегося в бреду от заражения раны, то Сора не желала ничего, кроме его исцеления. Она хотела вернуть его в сознание, вернуть его к жизни, а затем вцепиться ему в горло и душить до тех пор, пока он не пообещает никогда больше не сражаться.

Они не занимались любовью с того дня, как он поскакал осаждать замок, и вот теперь он пришел к ней, чтобы объявить о том, что уходит вновь. В груди Соры кипела смесь отчаяния и злобы на него, на обстоятельства, на себя саму. Чума на него! Он снова покидает ее, чтобы сразиться с той невидимой угрозой, которая подкралась к ним. И Сора не могла остановить его. Ей хотелось раскинуть над Уильямом непробиваемую плащаницу, потому что с какой-то жуткой нелогичностью она ощущала, что все его беды происходят по ее вине. Разумеется, это было не так. Уильям ослеп до того, как она появилась и излечила его. Но тем не менее он опять покидает ее.

Оттопырив губку, Сора настоятельно произнесла:

— Значит, Мод говорит, что ты здоров?

— Да.

Он ловил ртом ее рот в поисках ласки.

Сора толкнула его в плечо.

— Ляг на скамью. Я хочу убедиться.

— Сердце мое, — поймал ее за руку Уильям и поцеловал в ладошку, — этот огород защищен лишь калиткой. Я не могу лечь здесь.

Сора неистово обхватила лицо Уильяма руками и приказала ему:

— Ляг.

— Слуги же…

— Обойдутся без приказаний о том, что надо стучаться. Я приучила их к тому, что это мое личное место, поэтому воспользуемся этим теперь же.

Ошеломленный страстью в ее голосе и яростной настойчивостью жестов, Уильям уставился на Сору с изумлением человека, которому никогда не приказывали.

— Но по крайней мере позволь мне…

— Не позволю!

Сора толкнула его еще раз.

— Прежде чем позволить тебе уйти, я познаю твое тело под моим.

Уильям внимательно посмотрел на лицо Соры, освещенное лучами заходящего солнца. Кожа ее порозовела; может быть, это была игра света, а может быть, она раскраснелась. Губы ее были крепко сжаты, глаза пылали страстью. Она похудела от беспокойства и укрепилась в решимости, и Уильям уступил ей. Он сполз на скамью, примостившись спиною на камень и упершись ногами в землю, а Сора забралась на него. Она перекинула через него ноги и принялась страстно гладить его руками, ища подтверждения того, что он выздоровел. Уильям понял, как ей не хватало успокоения и веры в его исцеление, успокоения, которое большинство жен принимает как должное. Он заворчал, когда Сора потянула за шнуровку на его рубахе, а она замедлила движения, чтобы найти тот разрыв на коже, который сразил такого славного воина.

— Это ведь небольшая рана, правда? — сказала она. — Я к ней не прикасалась, потому что мне было страшно сделать тебе больно, но я думала, что мне могут солгать и навыдумывать всего, чтобы успокоить меня.

— Это всего лишь легкая рана, — хрипло согласился Уильям.

Пальцы Соры были менее проворными, чем обычно, когда она ощупывала все еще красную плоть вокруг раны, однако Уильям выдержал боль, потому что понял цель ее действий. Ей необходимо было убедить себя, и страстная ее озабоченность порадовала Уильяма.

Любит ли она его? Вероятно, то, что он наблюдал, было рождением любви, и при этой мысли в сердце его медленно, устойчиво разгоралось желание. Не просто желание ее тела, но настоящее желание владеть ею, владеть ею всей. Годы борьбы, тревог и боли с Теобальдом остались у Соры за спиной, но за эти годы была возведена стена недоверия, которую Уильям хотел сокрушить. Ему хотелось требовать от Соры доверия, заставить ее доверять, заставить высказывать ему все, что накопилось у нее на душе. Слова и суровые меры не имели силы против этой стены; одолеть ее можно было только медленным, упорным утверждением ее достоинства. Уильям понимал это, проклиная такую, необходимость. Единственное, что придавало ему упорства в достижении этой цели, была та радость, которую Сора испытывала от общения с ним и с его телом Возможно, когда он утвердится перед ней, то увидит и рождение абсолютного доверия, которое ознаменует собой его победу.

Уильям ощутил тяжесть, когда она уселась поверх него. Она оседлала его, как коня, подоткнув под себя юбку, правда, безо всякой мысли о его готовности к соитию. Она желала соединиться с ним, он это понимал, однако потребность исследовать его явно брала верх. Требовательно и безо всяких слов она гладила его плечи, все еще прикрытые рубахой. Она пробежалась по его рукам сверху вниз, изучила каждый палец, каждый ноготь, каждую линию на ладони, и ее уверенные прикосновения заставили Уильяма рассеять свое внимание. Сосредоточившись на болезненной интенсивности собственных ощущений, он закрыл глаза и предался наслаждениям ароматами сада, которыми она окружила его.

Соре надо было бы улыбнуться, когда она почувствовала, как Уильям размяк под ней, однако, оказалось, прошло столько времени с тех пор, как она улыбалась, что губы ее стали негибкими и потеряли навык к улыбке. Ее охватила ярость, ярость и страстное желание познать Уильяма еще раз. Подняв его руки к своему лицу, Сора потерлась кожей о тыльную сторону ладоней, а по самим ладоням провела губами и попробовала каждый его палец. Ей нужны были подтверждения, однако стон Уильяма подбодрил ее продолжить чувственные упражнения ради него самого. Приподнявшись, она расшнуровала ему рубаху до конца и уперлась руками в его живот. Уильяму это понравилось; он дернулся под ней, и внезапно забытая улыбка осветила все лицо Соры. Если б Уильям посмотрел на нее, то его бы охватило беспокойство, потому что это была не улыбка счастья, а сладостная ухмылка мести.

Она расплачивалась с ним за тревоги, за гнев, за боль зрелости, которую Уильям навязывал ей. Это была минутная месть, но тем не менее — месть. Руки ее перешли к шнуровке на панталонах Уильяма, и медленно, настойчиво потянув за шнур, она развязала узел и растянул шнуровку как можно шире. Пальцы ее скользнули в проем,

а потом выскользнули наружу и принялись вновь ласкать его грудь, в которой тяжело стучало сердце. Я Сора улыбнулась.

— Не могу терпеть, — начал было Уильям и потянулся к ней.

— Можешь.

Она поднялась, и они впервые ощутили на себе прохладу вечера. Должно уже темнеть, сообразила Сора, и времени для того, чтобы доставлять ему наслаждения, нет.

— Дай мне руки, — произнесла она, и он смиренно подчинился. Положив его руки к себе на талию, она суровым голосом, не терпящим возражений, сказала:

— Не убирай их.

Сора дрожала от того напряжения, в которое ей обходилось это замедленное и томительное действо. Она хотела по-разбойничьи терзать его, удовлетворить тот жар, который сжигал ее изнутри, взять его, не думая о том, чтобы приятно было и ему, но осознавая, что его радость беспрепятственно сольется с ее наслаждением. Соре просто хотелось, чтобы Уильям понял, что отказывать ей он может не более, чем она ему. Она его дразнила теперь так же, как когда-то раньше делал это он:

— Вы, милорд Уильям, — тот человек, который изба вит меня от отчаяния. Прямо сейчас. Теперь же.

Он засмеялся и простонал. Кажется, она поймала его руки, когда он оторвался от ее талии, и вернула их на место с показной решимостью.

— Было твое время, Уильям, теперь позволь уж мне. Он снова застонал. Теперь намерения ее были очевидны, но Уильям был человек честный и предоставил Соре действовать по собственному усмотрению.

Сора прикоснулась к его рту приоткрытыми губами, Дыхание их смешалось, и Уильям попытался поймать ее своим языком, однако она не стала участвовать в этом. Отпрянув, она рассмеялась неторопливо и глумливо.

— Ведьма.

Укоризна эта прозвучала не так убедительно, как ему хотелось бы.

Сора оценила страдания Уильяма и ответила медленным движением своего тела по его телу. Привстав, она спустила подвязки и подцепила большими пальцами его кушак. Он выгнулся в ответ на ее невысказанное предложение, и она стащила с него всю одежду.

Сора не знала, что подсказало ей сделать это возможно, чистое любопытство, но она прильнула к Уильяму и попробовала его на вкус. Конвульсии его прекратились; он совершенно перестал дышать, проявлять хоть какие-то признаки жизни или жестами выдавать свое наслаждение. Встревожившись, Сора оторвала от него свой рот:

— С тобой все в порядке, Уильям? Ответом ей был оглушительный вздох.

Никогда Уильяма не пытали таким сладостным образом. Ему хотелось двигаться, кричать, сжимать Сору там, где она находилась, и отбрасывать ее прочь. Он сдерживал дыхание, скрежетал зубами и цеплялся за скамью так, будто камень мог его скинуть с себя, и когда терпеть ему было больше невмоготу, он пробормотал:

— Сора!

С мстительной улыбкой она встала на ноги, подняла юбку и спросила:

— Этого тебе хотелось?

— Черт тебя побери, Сора, приди ко мне, если ты ценишь собственное удовольствие.

Она не стала задавать вопросов, а просто приникла к нему, высоко задрав юбку. Упершись одной ногой в стену и оставив вторую ногу на земле, она безошибочно, подчиняясь инстинкту, нашла его. Соре хотелось ринуться на Уильяма, достичь удовлетворения единственным стремительным порывом до конца, но еще более она желала помучить его. Взяв над собой контроль, Сора ослабила свое положение, пользуясь для ориентации в пространстве вытянутой ногой. В порядке эксперимента она, опускаясь, стала вращать бедрами. Уильям охнул и напряженно выгнулся в ее направлении, и Сора убыстрила возбуждающее движение. О, как ему это понравилось! Она вновь приподнялась, опустилась, вращая бедрами, и поднялась. Руки Уильяма стиснули талию Соры, он бросил ее вниз, приподнял.

Руками и телом Сора противилась Уильяму: недостаточно активно, чтобы нарушить их союз, но вполне достаточно для того, чтобы он пробурчал:

— Ну-ка, прекрати, девчонка.

Разумеется, если бы Уильяму надо было, то он мог бы с ней справиться; он сумел бы без труда одолеть ее в любой момент. Терпение его не знало границ, раз он умудрялся выслушивать проклятия Соры в свой адрес, сохранять взятый ими ритм да еще и подзадоривать ее со все нарастающей энергией.

Сора задыхалась, она оказывала сопротивление; она обнаружила что совершенно невольно из груди ее вырываются легкие вскрики. И когда она поднялась над Уильямом в самый последний раз и внутри ее все разорвалось, пережил это вместе с ней. Он смаковал содрогания, которые приводили Сору на грань безумия, и, когда она кончила, спина его прогнулась над скамейкой; он отбросил ее на самый край собственным мощным извержением.

Сора рухнула на Уильяма, более не обладая упругостью страсти и решимости. Подняв одно из ее запястий, Уильям отпустил его и засмеялся при виде того, как оно упало. Он поднял Сору, устроившись так, чтобы им было теплей и уютней. Она подчинилась воле его рук, размякнув в сладостном томлении, последовавшем за страстью. С проницательностью, которая удивила Сору, он подождал, укромно устраивая ее под своим подбородком, и затем спросил:

— Все еще злишься?

— Да, — ответила она, медленно растягивая слова, что было вызвано исключительно полученным наслаждением. — Но мне не хватает духа, чтобы выразить это.

— Я запомню, что тебя можно подчинить столь приятным способом, — пообещал Уильям.

Стремление к борьбе вновь частично пробудилось в Соре, и она принялась подыматься, однако Уильям заставил ее снова лечь, прижав к себе ее голову рукой. Сора в возмущении проговорила:

— Не очень-то у тебя игривое теперь настроение.

— У меня замечательные способности к восстановлению, — напомнил он.

Сора упрямо отказалась признавать это, и Уильям продолжил:

— Ты была готова к тому, чтобы быть со мной. Что, ты возбуждаешься оттого, что меня дразнишь?

Ее дыхание обдало шею Уильяма.

— Да, конечно. Когда ты получаешь от этого столько наслаждения, от всего моего тела исходит переживаемая мною любовь.

— Любовь? — рассеянно переспросил он, расчесывая волосы Соры пальцами.

— Любовь, которую послушная жена испытывает своему супругу.

— Любовь, которую предписывает церковь.

Он кивнул в том направлении, где находилась голова Соры, как будто понял ее слова.

— Да.

В голосе ее почти что не было уверенности. Сопа ощущала скованность, которая превратила Уильяма под ней в жесткую доску, и ей показалось, что она поняла причину этого.

— Я была бы неблагодарной дурой, если бы не поблагодарила тебя за то, что ты ответил на эту любовь любовью

— И что же дало тебе основание считать, что я ответил любовью на любовь?

Она рассмеялась тихим грудным смехом.

— Ты добр ко мне. Ты терпеливо сносишь мое невежество. Ты никогда не напоминаешь мне, что я тебе в тягость, и не бьешь меня, когда я заслуживаю того.

— Господи Боже мой! И у тебя это называется любовью?

Уильям поднялся, согнав Сору с ее гнездышка у себя на груди. Ошеломленная его внезапной гневной суровостью, Сора попыталась вырваться и слезть с колен Уильяма, но он не отпускал ее.

Прижав ее грудью к своей груди, он прорычал:

— Дура ты, если считаешь это любовью! Неужели ты столь недостойна, что довольствуешься этой бледной немочью под видом любви?

— Этим довольствуются все.

— Все? В наших силах придумать нечто такое, что будет лучше, чем у всех.

Озадаченная ядом в его голосе и смущенная их внезапным возвращением из мира наслаждений в действительность, Сора энергично спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Я тебе расскажу, что такое любовь. Это когда стоишь, держась за руки, перед лицом всего мира и вместе осознаешь, что ты можешь править страной. Это когда дерешься друг с другом не на жизнь, а на смерть, но ни при каких условиях не опасаешься обмана и грубого удара в ответ. Это когда отправляешься на войну против всего мира и тем не менее знаешь, что между нами в кровати пролегает мир.

Сора попыталась возразить ему и сказала:

— Значит, говоря о борьбе, о власти и войне, пытаешься объяснить мне, что такое любовь?

— Я рыцарь. Как же мне, по-твоему, объяснить это?

Он положил руки Соре на плечи и сжал ее так, что она не могла пошевельнуться. Их окутала тьма, поэтому никто не мог видеть, какого он из себя делает дурака, и сердце воина переполнилось чувствами. Извлекая слова из какого-то потайного уголка своей души,

Уильям пояснил:

— Это когда знаешь, что Бог создал Еву из ребра Адама, из того места, которое защищало его сердце. Это когда знаешь, что, если это ребро не защищает мужчину, он становится уязвим. Это когда знаешь, что ты была создана для того, чтобы быть рядом со мной, а не под моей пятой. Это когда знаешь, что у нас одна плоть и один разум.

Ощутив новый прилив гнева и страшась красноречия Уильяма, Сора рванулась в сторону, и он отпустил ее. Она опустила юбку и пристойно оправила ее, чтобы иметь защиту.

— Это смешно. Такую чушь воспевают поэты, а тут — действительность. Неужели ты полагаешь, что я поверю, будто какой-то мужчина не оценит благодарность?

— Благодарность?

Уильям поднялся и навис над ней, приведя ее в оцепенение силой своих чувств.

— За то, что я тебя не бью? Черт побери, как же ты умудряешься быть такой умной и такой глупой одновременно? Благодарности мне от тебя не надо. Я хочу, чтобы ты была со мной счастлива.

— Я счастлива.

— Со мной!

Слова его забурлили потоком, он вернулся к простому, непритязательному французскому языку, которым пользовался в повседневной жизни.

— Когда у нас все началось, мы были с тобой равны. Ты была моей наставницей, а я был воином. Теперь же ты хочешь, чтобы я стал твоим отцом, чтобы защищать тебя и довольствоваться твоей благодарностью.

— Не нужен мне отец, — неуверенно пробормотала Сора.

— О, не нужен! У тебя никогда и не было любящего отца. Но на этот случай я предоставляю тебе своего батюшку.

Сора обхватила руками живот, испытывая боль и растерянность:

— Я не понимаю, что тебе нужно.

Это был вопль отчаяния, и голос его потеплел.

— Мне нужна жена, Сора. Мне нужна женщина, которая любит меня, которая гордится моей любовью к ней которая достаточно ценит мой выбор для того, чтобы понять, что я не полюбил бы недостойную избранницу. Анна была женой, выбранной для меня моим отцом, мы образовали с ней брачный союз и были счастливы. Тем не менее, слова мои не являются предательством по отношению к Анне, когда я говорю, что ты жена, избранная мною для меня. Нет нужды спрямлять острые углы; мы уже подходим друг другу. Мы всегда подходили. Наша любовь могла бы стать светом, сияющим для всех, но ты страшишься.

— Что значит — страшусь?

— Страшишься довериться мне. Страшишься, что я могу оказаться таким же, как Теобальд и другие и посмеяться над тобой. Страшишься посмотреть мне в душу и увидеть, что я за человек. Я открыт для тебя, а ты страшишься посмотреть.

Он нанес удар в самое средоточие ее тревог. Уильям прочитал ее мысли, и впервые Сора осознала, какая она трусиха. Она не хотела, чтобы он знал ее слишком хорошо, она не хотела знать его так, будто он — ее вторая половина. Сора не могла больше гневаться перед лицом его печали, и когда она заговорила, то обнаружила, что голос ее наполнен слезами.

— Ты же не веришь мне насчет Чарльза.

— Ты не привела мне никаких обоснованных доводов, чтобы поверить тебе. Ты не назвала мне никого другого, кого можно было бы заподозрить. Ради Бога, скажи мне, что у тебя на уме.

Расплакавшись на этот раз по-настоящему, она пробормотала:

— Я не могу. Просто не могу.

Он помолчал, переваривая ее слова, а затем отошел прочь. Встав на колени на землю, он выругался:

— Панталоны нашел, а чулки не могу найти. Придется обойтись.

Она слышала, как он пытается одеться, готовясь оставить ее, и захлебнулась в рыданиях. Сора вспомнила, как она плакала перед Теобальдом еще в то время, когда он мог обидеть ее. Она вспомнила его презрение, вспомнила услышанные ею слова:

— Не надо играть со мной в эти игры. Своими соплями ты у меня сочувствия не вызовешь.

Засунув юбку в рот, чтобы приглушить звуки, она стояла опустошенная и бранила себя за трусость, а Уильям готовился уйти прочь. Он уже оделся, он уже уходил. Однако он подошел к ней и обнял ее своими огромными руками.

— Не плачь, милая. Ты разрываешь мне сердце. Пожалуйста, не плачь.

От этого Соре стало еще хуже. Доброта против ожидаемого ею презрения, ласка против заслуженной укоризны. Рыдания сотрясали ее всерьез, а Уильям обнимал ее и тихонько успокаивал.

Когда буря пронеслась, он погладил Сору и сказал:

— Давай теперь пойдем домой. Здесь темно. Становится прохладно.

— Нет! Нет.

Она покачала головой и утерла лицо краешком своего платья.

— Я хочу остаться здесь и подумать.

Уильям начал отговаривать ее, но Сора взмолилась:

— Прошу тебя, Уильям, мне столько всего надо обдумать. Оставь меня одну, хотя бы ненадолго.

Как ни удивительно, он пошел ей навстречу. Он оставил ее стоять в темноте, в сырости, в огороде, который больше уже не был ее убежищем. Когда Сора поняла, что Уильям вошел в дом, то сказала в пустоту:

— Я просто хочу быть хорошей женой. Я просто хочу быть обычной женой.

— Була!

Размяв пригоршню сухих листьев, Сора швырнула их и позвала пса. Прислушавшись, Сора разобрала звуки сопящего Булы, который пытался напугать еще одну белку, и твердым голосом позвала:

— Була, сюда.

Пес фыркнул в знак протеста, но помчался к ней, выказывая готовность любить и потребность в постоянном внимании. Сора уклонилась от атаки, предпринятой попытке облизать ей лицо. Щекоча его под нижней челюстью, Сора прислушалась к восторженному поскуливанию и тихонько приговаривала:

— Да, ты славный мальчик, славный.

Опершись на холку пса, Сора поднялась со скамьи и на ощупь пошла по веревке, которая была привязана к деревьям, образуя ее маршрут.

Соре не хотелось оставаться одной, потому что душа ее тут же переполнялась страхами и раскаянием, однако сегодня преследовавшая Сору боль заставила ее покинуть замок. Ей пришлось пообещать Мод, что она не станет забредать далеко. В целях безопасности она пообещала захватить с собой Булу. Когда Мод фыркнула и заметила, что этот пес не более, чем щенок-переросток Сора была вынуждена согласиться. Тем не менее, пес отпугивал многих одними только своими размерами а его безудержное дружелюбие само по себе приобретало характер защиты. Мод снова фыркнула, но без охоты согласилась отпустить Сору. Она видела, какие терзания испытывает Сора, и она верила, что лесники лорда Питера не позволят причинить вреда ее дорогой госпоже.

Пройдя на ощупь по крепостной стене в лес, Сора уселась там в одиночестве и стала размышлять. Размышлять. И клясть себя, свою замкнутость, и думать о том, как хорошо было бы вернуть Уильяма.

После того вечера в огороде Уильям оставался в замке в течение трех дней; он обнимал Сору, гладил ее, готовился к отъезду.

Он был добр и всячески подбадривал ее, нахваливая ее здравый рассудок и умелые руки. Он прилагал все усилия для того, чтобы заделать ту трещинку, что пролегла между ними. Он предоставлял ей все возможности сказать ему то, что он хотел услышать. Сора постоянно порывалась произнести эти слова; сказать, что она будет ему женой, отдаст себя всю, не утаит ничего. Однако присущая Соре правдивость сдерживала ее. Она не могла отдаться вся до конца, и от этой мысли ей становилось больно.

Но что же мешало ей? Что заставляло ее оградить свое сердце? Она не могла разобраться сама в себе. Она никогда не считала себя трусихой и никогда бы не поверила, что ее устроит нечто меньшее, чем полнейший союз. Так отчего же она отворачивается от желания своего сердца?

Они могли обмануть слуг, они могли обмануть кого угодно. Они думали, что им легко в присутствии друг друга и лишь им двоим довелось услышать ту жуткую тишину которая воцарилась между ними, когда беседа заглохла.

И Уильям уехал.

Эту пустоту не заполнила и суета в доме. С мрачной решимостью она набрасывалась на выполнение всех обязанностей хозяйки замка. Она приказала выскоблить подвал, выбросить все скисшие фрукты урожая минувшего года, и тщательная уборка была проведена. Прошлогодняя солонина была уложена в первый ряд, чтобы ею пользоваться в первую очередь, а бочонки для засолки поджидали когда ударит первый мороз и их заполнят туши забитого скота. Столовые яблоки были уложены в деревянные ящики и переложены соломой, а из маленьких яблок надавили сидра. С потолков свисали сушившиеся травы.

Все было тщетно, эти пустые хлопоты не могли отвлечь Сору от мыслей. И вот теперь она прогуливалась с Булой, пытаясь найти ключик к тому, как избавиться от той боли, которая преследовала ее. Они шли вместе по тропинке на морозном воздухе.

Сора хотела дойти до большого дуба. Она пообещала себе после этого повернуть к дому. До него было недалеко. Ей хотелось потрогать своей ладонью чешуйчатую кору, ощутить то, что вырезал однажды для них Уильям, когда они прогуливались по этой тропе во время медового месяца, — букву «У», переплетенную с буквой «С», как пояснил он, водя ее пальцами по завитушкам значков. Ей хотелось найти эти знаки, вклинившиеся между памятными надписями других влюбленных, и с любовью ощупать их. Как дура, она желала обнять это дерево, которое хранило воспоминание об их счастье.

Впервые после отъезда Уильяма Сора погрузилась в меланхолию. Весь мир был несправедлив к ней. Она была не нужна своим братьям. Замок Пертрейд без нее жил по-прежнему. Муж уехал, преданная служанка нашла свою любовь. Она оступилась о камень на тропинке и громко зарыдала. В лицо ей ударила ветка, и она отшвырнула эту ветку в сторону. Обхватив Булу вокруг ошейника, она принялась подгонять его вперед.

Була попытался вывернуться, отклониться от веревки, которая указывала дорогу Соре, и Сора стала увещевать собаку:

— Ну же, мальчик. Мы почти уже пришли.

Пес настаивал, чтобы они пошли под деревьями, Сора нашла снова веревку руками.

— Надо же дать белкам собрать орешки, а нам добраться до дерева. Мы и так еле ползем из-за твои шалостей и из-за моей лени. Пошли.

Она взялась за ошейник покрепче и потащила пса.

Пес двинулся, упорно скуля и отклоняясь в сторону от маршрута, обозначенного ей веревкой. Под тяжестью Булы руке Соры стало больно, и она резко дернула его

— Пошли же!

Он взвизгнул так, будто Сора сделала ему больно и она забранилась:

— Глупый пес. Ты огромное дитя. Неужели ты не хочешь идти со мной к дереву? Мы уже скоро там будем.

Була послушно побежал возле нее, но через мгновение вновь стал тянуть ее в сторону. Он остановился и начал обнюхивать землю, путаясь у Соры под ногами, и она в отчаянии отпустила его. Оказавшись на свободе, Була не бросился прочь, как ожидала Сора, а остался стоять на тропинке и залаял.

Этот лай удивил ее. В нем, не было тревоги, однако пес явно не хотел отпускать ее. Казалось, что он был неуверен, в чем-то сомневался.

Упершись кулаками в бока, Сора спросила:

— Була, ты с ума спятил?

В ответ Була крепко стукнулся об нее своей головой, и давно уже стоявшие у Соры в глазах слезы потекли рекой.

— Ну не могу я пока уйти.

Сора помолчала, чтобы сделать вдох и сдержать рыдания, от которых у нее терялся голос.

— Мне надо побыть в одиночестве.

Пес оттаскивал ее от веревки, однако Сора нащупала ее и уцепилась за нее рукой.

— Я не могу уйти с тропинки. В лесу я потеряюсь.

Була не понимал и упорствовал в своем желании увести Сору от обозначенного маршрута. Он толкал ее, а когда она упиралась, то отбегал на несколько футов и просительно скулил.

— Не могу.

Даже собака бросала ее. Эмоции Соры прорвались наружу, и она заплакала с неудержимой горечью. Она отвернулась от Булы и, цепляясь за веревку, неуверенно двинулась по тропинке, а когда он опять забежал перед ней и еще раз бросился под ноги, то она не выдержала.

— Пошел!

Сора наотмашь ударила пса, отчего у нее заныла рука и стало тошно на душе.

— Убирайся, оставь меня в покое. Не нужен ты мне!

Пес скулил, подползал, прижимаясь к земле, в попытке настоять на своем, и завыл, когда Сора замахнулась на него и нарочно промазала. Тогда он уселся посреди тропинки у нее за спиной и принялся жалобно скулить, в то время как она стала сворачивать, держась за веревку и замерла на полшаге, посреди рыданий.

— Что-то не так.

Она верила псу. И даже ее разболтанные чувства не могли поколебать эту веру. Пес был ее глазами, и если он пытался не допустить того, чтобы она шла в эту сторону, значит, на то была причина.

Хлюпая, Сора достала платочек из рукава. Вытерев нос, она прислушалась. Сегодня в лесу было тише. Глухо. Шум приглушен. Пошаркав ногой, Сора обнаружила глубокий лиственный покров на земле; листьев было так много, что, казалось, их не топтали ноги на проторенной тропинке. Странно. И сколотые камни, множество камней. Расставив руки, Сора обернулась вокруг себя. Деревья со своими косматыми ветвями густо обступили ее и вздыбили землю непокорными корнями.

Сора застыла; кулаки сжались на ее груди. Она пальцами разглаживала платочек, закусив губу.

Она была почти уверена, что никогда не забиралась в эту часть леса раньше.

Невероятно.

Если только кто-то не перевесил веревку.

— Була, — неуверенно позвала Сора.

Пес в ответ пролаял и зашелестел листвой.

Подняв голову, Сора принюхалась и почувствовала этот запах: кислый запах, издаваемый мужчинами, которые много часов провели в лесу.

Метнувшись, Сора вцепилась пальцами в веревку и поспешила к собаке.

— Була!

Она услышала, как Була залаял, узнав кого-то, но он не на нее. Сора побежала быстрее, спотыкаясь от охватившего ее ужаса, и услышала тяжелые шаги, нагоняющие ее. Она услышала, как Була зарычал, сначала тихо, но затем рычание переросло в громкий, остервенелый лай. Мужчины закричали, предостерегая друг друга. Раздался человеческий вопль. Була издал отчаянные звуки.

Сора тихо вскрикнула, услышав тяжелый глухой удар словно камень упал на полое бревно. Внезапно полный боли собачий визг стих, и, когда Сора вновь позвала Булу, пес не отозвался.

Задыхаясь от нарастающей паники, она услышала, как какой-то мужчина произнес те же самые слова, которые она слышала и раньше, однако теперь его голос был не приглушенный и узнаваемый:

— Не бойтесь, прекрасная леди. Я люблю вас.