Свежий ветер океана

Претенденты

Антарктика избежала участи других земель, покоренных и обращенных в колонии. Судьба других островов и архипелагов зависела от того, насколько сильны и хитры были владельцы. Антарктике повезло: там никто не жил. Но когда на географические карты легли очертания нового материка, то Великобритания сразу же закрепила за собой антарктические территории Южной Георгии, Сандвичевы, Южные Шетландские острова и Землю Грейама.

28 марта 1917 года английским королевским указом объявлялось, что к колонии Фолклендских островов относятся все земли между 20-м и 50-м градусами западной долготы к югу от 50-й параллели и от 50-го до 80-го градуса западной долготы к югу от 58-й параллели до Южного полюса.

В 1923 году Англией была основана так называемая колония Росса. Эта никем не заселенная «колония» передавалась под управление новозеландского правительства. Премьер-министр Новой Зеландии наделялся полномочиями главы антарктического магистрата и назначался его верховным судьей.

Вслед за Англией Франция поспешила объявить своими Кергелен и другие острова, расположенные в южной части Индийского океана. Декретом от 27 марта 1924 года правительство Франции объявило о своих исключительных правах на разработку недр, охоту и рыболовство на Земле Адели и островах Крозе.

Норвегия установила суверенитет над островом Буве и островом Петра I, открытым Беллинсгаузеном.

Австралия возвестила о создании Австралийской антарктической территории — сектор между 45-м и 160-м градусами восточной долготы, исключая французскую Землю Адели.

Так односторонними актами объявлялись собственностью не только незаселенные, но и совершенно необследованные районы Антарктики. Страсти к захвату холодных антарктических земель разгорались. В 1934 году в антарктических водах появилась японская китобойная экспедиция, а в 1936 году — германский флот.

Готовясь к войне, фашисты рассматривали Антарктику как важный военно-стратегический объект и источник природного сырья. Они сослались на прежние заслуги немецких полярных исследователей и для начала объявили свои права на часть антарктической территории.

Корабль «Швабенланд» нацелился на Землю Королевы Мод, чьи берега были открыты русскими и обследованы норвежцами. Он подошел к кромке плавучих льдов, спустил на воду два гидроплана «дорнье-валь», оборудованные для аэрофотосъемки. Самолеты начали полеты через пояс плавучих льдов в глубь континента. Через каждые 15–20 миль они сбрасывали специальные вымпелы, выполнявшие роль заявок. Там, где они могли совершить посадку, водружались флаги, объявлялось при этом, что все земли принадлежат отныне «Великой Германии». Часть Земли Королевы Мод, обследованная немцами с воздуха, была названа Новой Швабией.

Когда же началась война, гитлеровцам пришлось отказаться от планов дальнейших походов в Антарктику. Однако немецкое командование все же использовало антарктические воды в военных целях. В южном полушарии фашистские пираты ставили минные поля при входе в гавани австралийских портов Сиднея, Аделаиды, Мельбурна, топили военные корабли, захватывали грузовые суда.

Было очевидно, что подобные операции возможны при наличии немецких баз в южном полушарии. В отделах стратегической разведки Англии, США и других государств-союзников пришли к выводу, что такими базами могли быть пустынные антарктические острова с их многочисленными заливами и спокойными бухтами.

Позднее выяснилось, что немецкие военные корабли снабжались грузовым судном, а в качестве якорных стоянок для перегрузки военного снаряжения использовались гавани острова Кергелен.

В начале 1941 года немецкий рейдер «Пингвин» захватил в антарктических водах норвежский китобойный флот, потопил много кораблей союзников. Для борьбы против рейдера англичанам пришлось послать в Антарктику крупные военно-морские силы, в том числе крейсер «Корнуол». В мае 1941 года этот крейсер подстерег фашистский рейдер и потопил его. Одновременно в районе Земли Грейама англичане уничтожили цистерны с жидким топливом и запасы угля.

Воспользовавшись удобным случаем, Аргентина и Чили решили закрепить за собой близлежащие антарктические территории. На военно-морском транспорте «Примеро де Майо» аргентинцы высадились на острове Десепшен и произвели гидрографическую опись. В январе 1943 года английские моряки уничтожили на острове бронзовую доску, установленную год назад аргентинцами, на которой было указано, что Аргентина вступает во владения землями к югу от 60-го градуса южной широты. Англичане водрузили государственный флаг и оставили документ о том, что эта территория принадлежит Великобритании.

Но аргентинцы, следуя примеру англичан, удалили английские эмблемы и вновь подняли аргентинский флаг. Тогда в Лондоне был разработан секретный план под названием «Операция Табаран». Согласно этому плану в антарктические воды было послано два корабля с задачей построить в ряде пунктов постоянные метеорологические станции. Были построены станции на острове Десепшен, на месте китобойной станции в заливе Китобоев и на острове Виенски у Земли Грейама. Эти станции и закрепили за англичанами право на владения обширными антарктическими территориями.

Соединенные Штаты формально в разделе Антарктики не участвовали. В то время, когда Франция объявила свое право на Землю Адели, американцы посчитали этот акт незаконным, мотивируя тем, что этот берег Антарктиды был открыт экспедицией Уилкса почти 100 лет назад. В правительственном заявлении было сказано, что «открытие неизвестных человечеству земель и формальное объявление о владении ими не дает права на суверенитет, если за открытием не последовало их фактического заселения».

Однако активность немцев в Антарктике, объявление норвежцами суверенитета над территорией, в десять раз превышающей размеры самой Норвегии, многочисленные заявления Англии, Франции, Австралии, Новой Зеландии о правах на антарктические земли заставили американцев пересмотреть свои позиции. Правительством США была создана специальная Антарктическая служба во главе со старым полярником Ричардом Бердом. В задачу этой службы входило создание постоянных баз и обследование тех районов Антарктиды, где, по мнению американцев, США имеют больше всего прав.

После окончания войны американцы предприняли крупнейшую операцию под кодовым названием «Хайджамп» («Высокий прыжок»), в которой участвовало 4000 человек на 13 кораблях, включая авианосец и подводную лодку. Свой отчет об этой экспедиции Ричард Берд начинал такими красочными словами:

«На самом юге нашей планеты лежит очаровательная страна. Как бледная принцесса, зловещая и прекрасная, спит она волшебным холодным сном. На ее волнистых снежно-белых одеждах таинственно мерцают ледяные аметисты и изумруды. Ее грезы — это радужные сияния вокруг солнца и луны и переливающиеся на небесах нежные краски — розовая, золотистая, зеленая, голубая.

Такова Антарктида, влекущая и таинственная страна. Площадь этого скованного льдом материка составляет почти 15 миллионов квадратных километров, то есть почти равна площади Южной Америки. Большая часть ее внутренних районов фактически менее исследована, чем обращенная к нам сторона лунной поверхности.

За все столетие, прошедшее со времени ее открытия, на ее берегах обитали менее 600 человек. Подобно сирене, она завлекает послевоенный мир, жадно ищущий приключений, и бросает ему вызов».

Корабли, гидросамолеты, санно-тракторные поезда обследовали огромные территории, создали несколько баз на побережье Антарктиды, наметили планы по дальнейшему проникновению в глубь континента.

А между тем политическая и дипломатическая борьба за обладание антарктическими землями разгоралась все сильнее и острее. Тон дипломатических нот между Англией, с одной стороны, Аргентиной и Чили — с другой, становился все более резким. Затем Аргентина послала в антарктические воды свой флот, в том числе транспорты с частями горных стрелков. В шести километрах от британской базы аргентинцы построили свою станцию.

Тогдашнее правительство Чили в сезон 1947/48 года предприняло эффектную демонстрацию. В Антарктику отправился сам президент Габриель Гонсалес Видела. Оркестр при этом играл национальный гимн, а когда президент ступил на землю континента, с кораблей раздались залпы салюта.

Английское адмиралтейство, в свою очередь, направило из Южной Африки свои крейсеры.

В конце 1951 года аргентинцы построили новую метеорологическую станцию в бухте Хоп, в том месте, где в 1948 году сгорела английская станция. 1 февраля 1952 года сюда подошло английское судно «Джон Биско». Англичане начали выгрузку. Начальник аргентинской базы заявил, что он имеет приказ от своего правительства не допускать строительства других баз в этом районе. Англичане не приняли эти слова во внимание. Тогда аргентинские солдаты, вооруженные винтовками, посадили англичан на свой катер и доставили их на борт «Джона Биско». Англичане доложили по радио своему правительству о военных действиях аргентинцев и все же добились в конце концов разрешения построить свою базу.

На острове Десепшен, где в шести километрах от английской базы находилась аргентинская станция, аргентинцы и чилийцы построили хижины-убежища всего лишь в четырехстах метрах от английской базы. В феврале 1953 года в бухту острова прибыл британский корвет. Начальник английской станции в сопровождении двух констеблей приказал матросам разрушить хижины, а двух аргентинцев, живших там, арестовал и отправил для передачи аргентинским властям на Южную Георгию…

В этих ожесточенных спорах, разумеется, никто не упоминал о тех, кому по праву первооткрывателей принадлежала Антарктида, — о русских. Более того, чаще и чаще снова стал подвергаться сомнению сам факт открытия российскими кораблями шестого континента.

Выступая в сенате США в связи с обсуждением международного договора об Антарктиде, Елизабет Кондолл заявила о Беллинсгаузене так: «Для меня непостижимо, чтобы он мог не издать крика радости, если он увидел новый континент, а он никогда не издавал такого крика, вызванного открытием нового континента».

Зарубежные географы посчитали весьма спорным то, что экспедиция Беллинсгаузена видела впервые берег материка в конце января 1820 года, хотя и признают, что берега Антарктиды были подробно описаны через две недели, в середине февраля. А за этот короткий промежуток времени материк якобы успела увидеть и нанести на карту английская антарктическая экспедиция лейтенанта Брансфильда.

Американцы же вообще сделали вид, что ничего не знают об открытиях Беллинсгаузена и тем более Брансфильда, а утверждали, что ее впервые увидел китобой Натаниэль Палмер 17 ноября 1820 года.

Но так ли было на самом деле?

Доказательства обратного

Толстую коричневую папку, истрепанную по бокам, Головин уже встречал. За время работы в архиве у него хорошо развилась зрительная память. Он мог точно сказать, видел уже ту или иную бумагу, даже не зная ее содержания. Эта папка ассоциировалась с темнотой и почему-то со снегом… Как же она могла попасть на глаза? Когда вытаскивали архив из подвала Екатерининского дворца? Нет. В то время Головин прикрывал бойцов со стороны передовой и не видел, как бумаги заталкивали в вещмешки и выгружали в окопах. И вдруг он ясно вспомнил — эта папка лежала поверх неразобранной груды, когда он только что пришел работать в архив. Еще была блокада. Лампочки горели вполнакала, в их скудном красноватом свете холодно поблескивал иней. Он стряхнул изморозь ладонью, прочитал надпись, тисненную золотом: «Ведомости содержания унтер-офицерского и рядового состава крепости Кронштадт». Потом папку положил к другим уже просмотренным бумагам, и постепенно она очутилась на самом низу.

Когда же он начал снова, более детально исследовать каждый лист, папка еще раз попала ему в руки. Он машинально потянул за тесемки, сдул с заглавной страницы пыль, пробившуюся сквозь плотный старый картон, и вместо ведомостей увидел иссиня-желтые листы, сложенные кое-как торопливой рукой.

Он почувствовал, как запрыгали пальцы. От волнения сдавило горло. Боясь поверить, он закрыл глаза и открыл их вновь. Нет, предчувствие не обмануло его. Ноги вдруг ослабли, потеряли упругость. Он опустился на стул, не выпуская из рук папку. На первом же листе карты, среди многочисленных надписей, сделанных разными почерками, он сразу же узнал твердую, без наклона и модных для того времени завитушек руку самого Беллинсгаузена.

Головин положил руку на телефонную трубку, но помедлил — ему хотелось в одиночестве хоть несколько минут продлить радость. Потом он снял трубку и быстро набрал номер Попова.

— Анатолий Васильевич? Нашел! — успел сказать он и тут же услышал короткие гудки.

Через минуту в комнату ворвался Попов, на ходу надевая очки:

— Где?

Головин стал разворачивать листы и раскладывать прямо на полу. Свет падал на них сверху, хорошо высветливая полутени.

— А вот надписи самого Фаддея Фаддеевича…

Попов упал на колени и наклонился над картой:

— Да. Это его рука.

— Надо ли передавать на специальную экспертизу?

— Обязательно.

— А вы разве не можете?

— Я любитель. А здесь нужен своего дела мастер. Посылайте по разным адресам: в лабораторию консервации и реставрации документов Академии наук и, скажем, в институт истории доктору Валку.

— Хорошо.

Попов поднялся с пола, окинул все карты разом и круто повернулся к Головину:

— А ведь ты все-таки добился своего. Поверь, у другого давно опустились бы руки. А ты… молодцом!

— Захвалите, — улыбнулся Головин. — Дайте лучше отпуск хоть за свой счет, хоть очередной.

— Отдыхать собрался? — удивился Попов.

— Заняться этими картами.

Попов покусал губу и решительно махнул рукой:

— Бери. Месяца хватит?

— Чтобы сделать вчерне, хватит…

— И еще раз поздравляю… Знаешь, даже позавидовал тебе. Как это у Теннисона: «Бороться и искать, найти и не сдаваться…» Если бы каждый из нас открыл в жизни хоть малую толику из всех загадок — было б замечательно!

…Через несколько дней Головин некоторые документы разослал экспертам, а сам разобрал и только что найденные, и открытые раньше карты по номерам и засел за изучение каждого листа в отдельности.

Он понимал, что эти отчетные карты представляли собой замечательное картографическое произведение, неизвестное в практике русских кругосветных экспедиций XVIII и первой четверти XIX века. По существу, эти 15 карт, связанные единой идеей, составляли как бы отдельный атлас. Он охватывал все антарктическое плавание шлюпов «Восток» и «Мирный», не повторенное до сих пор. На всех листах имелась единая сетка меридианов и параллелей, но на них не было характерных для рабочих, прокладочных карт следов развязки курсов, перевычислений и поправок. Бесспорно, они относились к категории навигационных. На них со всеми подробностями наносилась штурманская прокладка с рабочих карт. Эта прокладка являлась результатом исправлений, развязки всего пути плавания, и ее можно было посчитать отличной навигационной картой для последующих плаваний в Антарктиду.

Огромную ценность представляли и надписи на картах.

Во-первых, это были и научные наблюдения, представленные всевозможными метеорологическими и гидрологическими данными о состоянии погоды и моря — дождь, туман, снег, ясно, облачно, за каждые сутки сообщалась температура, давление воздуха, абсолютная влажность, направление и скорость течения, волнение, определялись магнитные склонения компаса, отмечались южные полярные сияния. Здесь же приводились данные орнитологических наблюдений — перечислялись птицы, которые встречались вблизи льдов или в океане. Упоминались и представители животного мира киты, нерпы, морские свиньи, котики. Многих этих данных вообще нет в книге Беллинсгаузена, а они, конечно же, представляли немалый интерес как первые инструментальные наблюдения в Антарктике. Более того, могли служить исходным материалом для характеристики эпохальных изменений природы в этой части света.

Во-вторых, на картах записывались отдельные приметные события в плавании. Иногда записи перерастали в целые рассказы. Но чаще они коротко сообщали о прибытии на корабли офицеров, о состоянии такелажа, получении изо льда пресной воды, сигналах для ориентировки шлюпов.

Особое внимание на картах отводилось состоянию льда во время плавания. Да это и понятно. Льды представлялись морякам как непреодолимое препятствие для движения вперед и в то же время поражали воображение своим суровым величием. О льдах в записи о событиях 5 февраля 1820 года, когда шлюпы третий раз приближались к ледяному берегу, Беллинсгаузен писал так: «Огромные льды, которые по мере близости к Южному полюсу поднимаются в отлогие горы, называю я матерыми, предполагая, что, когда в самый лучший летний день морозу бывает 4 градуса, тогда далее к югу стужа, конечно, не уменьшается, и потому заключаю, что сей лед идет через полюс и должен быть неподвижен, касаясь местами мелководий или островов, подобным острову Петра Первого, которые, несомненно, находятся в больших южных широтах и прилежат также берегу, существующему (по мнению нашему) в близости той широты и долготы, в коей мы встретили морских ласточек… Мнение мое о происхождении, составлении и перехождении встречаемых в Южном полушарии плавающих ледяных островов основал я на двухлетнем беспрестанном плавании между оными, и полагаю, что в Северном полушарии льды составляются таковым же образом».

Из рассуждений начальника экспедиции видно, что он был убежден в существовании в районе Южного полюса «материка льда». Это был первый и основной вывод, вынесенный им из плавания вокруг шестого континента. Берег континента, покрытый льдом, Беллинсгаузен называл «материком льда». Точно так же высказывались и его единомышленники. Лазарев в письме Шестакову характеризовал его как «льдяной континент», Симонов — «ледяной оплот», Новосильский — «ледяная стена». Для того времени, когда вообще не существовало понятия об Антарктиде, как покрытом материковым льдом континенте, окаймленном в отдельных местах шельфовыми ледниками, представления русских моряков о шестой части света были удивительно близки к современным.

На картах условно обозначались материковые, «матерые» льды в виде примыкающих друг к другу темно-синих пятен. Иногда в этом месте Беллинсгаузен делал приписку: «Увидели сплошной лед». Так случилось в тот день, когда «Восток» в первый раз подошел к ледяному берегу, — 15 января 1820 года. Моряки в это время заметили над сплошными льдами необыкновенно яркое свечение, хотя погода была сырая, над морем низко стлались тучи.

Головин легко объяснил себе физическую сущность этого явления — там, где плыли корабли, было пасмурно, а над Антарктикой светило солнце. Солнечный свет отражался от снежной поверхности континента и создавал у мореплавателей впечатление яркости, свечения на горизонте, белого яркого света. А это еще одно свидетельство нахождения «Востока» и «Мирного» у берегов Антарктиды, делающее русским морякам несомненную честь.

Сопоставляя сообщения на карте о «сплошном льде» с терминами «твердые льды», «твердо стоящие льды», встречающимися в разных документах и книге Беллинсгаузена, Головин сделал вывод, что для Беллинсгаузена это были слова-синонимы. Он ставил знак равенства между «сплошным льдом» и «льдом гористым, твердо стоящим». Именно этот «твердый лед», по выражению капитана, «„идет“ через полюс и должен быть неподвижен».

Следовательно, надпись, которую он собственноручно сделал на отчетной карте и которой придал особое значение, — «Увидели сплошной лед» — явилась выражением его убеждения, что именно в этот знаменательный день русская экспедиция впервые подошла к «материку льда», «твердо стоящему льду», то есть к ледяному берегу Антарктиды.

С первого взгляда малозначительная надпись при дешифровке оказалась полной важного и глубокого смысла. Темно-синим цветом близко примыкающих друг к другу пятен на картах закрашивалось то ледяное пространство, перед которым русские корабли четырежды останавливались на пути к югу. Головин пришел к убеждению, что суда в эти памятные дни останавливались не вообще перед льдами, а перед ледяным берегом континента.

Эксперты

Конечно же, когда ждешь чего-то, то время как бы замирает на месте. Ответы на письма не приходили, и Головин тревожился. Чудилось всякое вдруг письма затерялись на почте или попали к нерадивым людям. Но почта, не точто в военные годы и в блокаду, работала исправно.

Понимая, что совершает бестактность, Головин поехал в Лабораторию консервации и реставрации документов Академии наук СССР. Благо она была в Ленинграде.

Очевидно, привыкнув к назойливым посетителям, секретарша сразу же попыталась выставить его, так как день был неприемный. Но Головин, по натуре человек деликатный и скромный, здесь был непреклонен.

— Письмо передано Дмитрию Павловичу, пройдите в его кабинет, наконец сдалась секретарша.

Крупнотелый, мрачноватый эксперт молча выслушал Головина, глазами показал на стул рядом со своим, в ворохе бумаг отыскал папку Головина:

— Ваша?

— Моя, — кивнул Головин, холодея от мысли, что эксперт сейчас ее вернет и откажется от работы.

— Я уже написал заключение…

— Вы согласны, что здесь есть подписи Беллинсгаузена? — воскликнул Головин, но эксперт, сердито дернув рукой, заставил его замолчать, разложил на столе документы и пачку микрофотографий. Отбивая слова одно от другого, он проговорил:

— Поясню суть. Вы послали три документа — часть карты побережья Антарктиды с берегами Новой Шотландии и Земли Александра Первого, на ней содержится запись, приписываемая руке Беллинсгаузена, затем — рапорт, на последней странице которого имеется собственноручная приписка мореплавателя, и последнее — его письмо на имя морского министра. Так?

Головин кивнул.

— Исследование мы проводили по двум линиям. Крупномасштабно изучали начертания отдельных слов с характерными буквами и сравнивали оптические характеристики чернил на этих документах. Так вот… Чтобы выявить особенности письма, фотографировали области частичного поглощения. Вам понятно? При такой съемке чернильные штрихи становятся полупрозрачными. Это позволяет лучше рассмотреть микродетали письма, толщину слоя чернил в штрихах. И вот что мы обнаружили. Фотографии, полученные как с карты, так и с рапорта и письма, показывают идентичность не только конфигурации отдельных букв и буквосочетаний, но и в технике их исполнения, то есть направлении ведения пера, в нажиме, в начале и окончании штриховедения.

Эксперт взглянул на Головина, словно желая убедиться, какое впечатление производит его рассказ на собеседника. Головин, подавшись вперед, внимательно рассматривал микрофотографии.

— Вы сделали огромную работу! — сказал он.

Эксперт насмешливо скривил губы.

— С целью сравнения оптических характеристик, — продолжил он, — мы делали съемку фрагментов всех трех документов в узких спектральных зонах при помощи интерференционных светофильтров и в лучах собственной видимой люминесценции, возбужденной ультрафиолетовыми лучами…

— И к какому выводу пришли? — опять не выдержал Головин, повернувшись к эксперту.

Тот сунул толстые очки в карман халата, перебросил на столе несколько фотографий, нашел лист написанного заключения:

— Здесь все сказано.

Головин прочитал:

Эксперт поставил свою подпись и быстро собрал все бумаги в папку.

— Вы ждали такой ответ? — спросил он, несколько теплея в голосе.

— Признаться, ждал.

— Следовательно, ваши предположения оправдались. До свидания…

Когда Головин распрощался с экспертом, секретарша попросила его зайти к директору. Директор, не в пример своему сотруднику, оказался чрезвычайно добродушным и любезным.

— Значит, вы и есть тот Головин? — протягивая маленькую сухую руку, спросил директор.

— А какой же еще? — спросил Головин.

— В истории морского флота осталось много Головиных. А вы тот, кто возвращает науке карты Беллинсгаузена, — серьезным тоном проговорил директор, заставив Головина смутиться. — Не обижайтесь, но я по своей инициативе обратился в Институт русской литературы и попросил высказать свои соображения по вопросу об атрибуции почерка, которым сделано перечисление условных обозначений на рукописной карте, посланной вами. Ознакомьтесь.

Головин прочитал документ, опуская уже известные ему доказательства:

— Я тронут вашим вниманием, — проговорил Головин.

— Что за разговор! — прервал его директор. — Просто я в науке не первый год и знаю, что нам приходится все трижды проверять и перепроверять…

Дома в почтовом ящике лежала бандероль с документами, которые Головин посылал на экспертизу, и заключения доктора Валка:

Теперь оставалось Головину поразмышлять над выводами. А они раскрывали многое.

Опубликовав с большим трудом книгу и «Атлас» в 1831 году, мореплаватель, естественно, не мог ставить вопрос об издании отчетной карты. Это потребовало бы новых, и немалых, средств, скупо отпускаемых морским ведомством на подобные дела. Отчетную карту, могла бы постигнуть судьба ее предшественниц. Достаточно вспомнить, что ни одна итоговая карта русских морских экспедиций XVIII века при жизни их составителей не увидела света. Большинство из них было обнаружено и издано в наше время.

Теперь становится более понятной суть одной небольшой заметки, которую Головин как-то встречал в журнале «Отечественные записки» за 1821 год. Побывавший на борту шлюпов корреспондент этого журнала писал о «курьезных вещах», доставленных Южной экспедицией в Кронштадт, и свидетельствовал, что при осмотре научных материалов ему показали карты, составленные в ходе плавания, и среди них его внимание остановилось «на картах, ими (русскими моряками) самими сделанных», где «положены с величайшей точностью пути кораблей и знаменитого Кука». Журналист заметил, что на этих картах «разными стрелочками показаны ветры, встреченные ими на сем пути».

Корреспонденция в «Отечественных записках» еще раз подтверждала выводы о времени составления отчетной карты — одного из главных первоисточников экспедиции Беллинсгаузена — Лазарева. Это происходило в 1821 году, а местом ее составления являлся флагманский корабль экспедиции.

О том, что этот важнейший первоисточник отражал события, происходившие на борту шлюпа «Восток», говорят надписи на самой карте: «С Мирного командир и офицеры приежжали обедать», «Командир и офицеры на Мирный ездили обедать» и т. д. Поэтому нелепо предполагать, что отчетная карта составлялась после того, как экспедиция перестала существовать и ее участники разъехались по флотам и флотилиям, когда многие, в том числе и приведенные подробности похода, вряд ли могли заинтересовать Морское министерство.

И еще одно важное открытие сделал Головин, изучая отчетную карту первой русской экспедиции в Антарктику. Он установил, что при переводе среднеастрономического времени, по которому велись записи в корабельном журнале, на гражданское время истинной датой подхода судов к антарктическому берегу следует считать 27 (15) января.

Значит, 15 января 1820 года «Восток» и «Мирный» открыли Антарктиду!

Памятник русским морякам

В канун Международного геофизического года (1955–1957) профессор В. В. Белоусов на пресс-конференции в Париже заявил о планах работ в Антарктике. Советские ученые намеревались создать исследовательские станции на южном геомагнитном полюсе и в районе Полюса недоступности. Они начинали штурм самых труднодоступных точек со стороны Индийского океана.

В то время советский план показался фантастическим. Со стороны моря Росса атака континента длилась больше половины столетия и не увенчалась успехом. О природе тех мест, где находился геомагнитный полюс и Полюс недоступности, исследователи строили лишь догадки.

Первую советскую экспедицию в Антарктику возглавлял Михаил Михайлович Сомов. 5 января 1956 года дизель-электроуод «Обь» подошел к ледяному припаю антарктического берега. 13 февраля на мачте первой советской обсерватории был поднят государственный флаг Советского Союза. Эта станция получила название «Мирный» — в честь одного из кораблей первой русской антарктической экспедиции Беллинсгаузена — Лазарева. Затем появились станции «Пионерская», «Оазис», «Восток I и II», «Комсомольская», «Советская», «Полюс недоступности», «Лазарев» и другие.

Вклад советских ученых в исследование Антарктики и содружество полярников разных стран заставили дипломатов юридически оформить принципы сотрудничества. Договор об Антарктике включал в себя важнейшие пункты, исключающие всякие распри и столкновения. Договор запрещал любые мероприятия военного характера, создание военных баз и укреплений, проведение военных маневров, испытания любых видов оружия. Он давал право всем странам пользоваться свободой научных исследований во всей Антарктике на равных основаниях. На самом холодном материке, где температура воздуха доходит до 88 градусов мороза, установились самые теплые отношения между учеными разных государств. Антарктика стала зоной мира.

Работы в Антарктике расширяются с каждым годом. Стремление людей к знаниям, их сила и воля побеждают ураганные ветры и самые жестокие на земле морозы. Уж коль Земля — наш дом, то люди хотят знать, что делается в этом доме.

И конечно, многие из них не забывают имен тех, кто первым пошел навстречу неведомому. «Открытие наиболее южного из известных материков было доблестно завоевано бесстрашным Беллинсгаузеном», — признавал английский мореплаватель Джемс Росс, открывший путь для более поздних экспедиций к Южному полюсу.

Немецкий географ Петерман, отмечая, что в мировой географической литературе заслуги русской антарктической экспедиции оценены совершенно недостаточно, прямо указывает на мужество Беллинсгаузена, с которым он пошел против мнения Кука: «Но заслуга Беллинсгаузена еще наименьшая. Важнее всего то, что он бесстрашно пошел против вышеуказанного решения Кука, царившего во всей силе в продолжение 50 лет и успевшего уже прочно укорениться. За эту заслугу имя Беллинсгаузена можно поставить наряду с именами Колумба, Магеллана и Джемса Росса, с именами тех людей, которые не отступали перед трудностями и воображаемыми невозможностями, которые шли своим, самостоятельным путем и потому были разрушителями преград к открытиям, которыми обозначаются эпохи».

Готовя к публикации научную работу об отчетных картах Беллинсгаузена, Головин писал о грандиозности предпринятого Россией научного мероприятия, равного которому не знала долгие годы спустя история географических экспедиций.

Головин вспоминал о тех, кто помогал ему искать карты, вытаскивать их из подвалов Большого Екатерининского дворца, кто сохранил архив в дни жестокой блокады, а потом работал над ним, не считаясь со временем, без этих людей, наверное, Головин не смог бы вернуть науке документ огромной исторической ценности, не сумел бы представить миру главное доказательство того, что экипажи судов «Восток» и «Мирный» совершили величайшее географическое открытие века — нашли и положили на карту шестой континент — Антарктиду.

Дизель-электроход «Лена» сбавил ход. В розовой дымке голубели ледяные дали. А вокруг, как бы охраняя покой огромной белой страны, в зеленоватой воде стояли айсберги.

Леша Кондрашов глядел на открывающийся берег и вспоминал свою жизнь. Он стал таким же искателем истины, как его старший друг. Давно окончил университет, зимовал на разных полярных станциях Арктики и Антарктики, стал хорошим гляциологом, кандидатом наук. Но, как всякий беспокойный человек, иногда испытывал ужас от своего бессилия перед какой-либо проблемой, начинал метаться. И тогда вспоминал Головина. Ведь и тот переживал такое — страдая и мучаясь, радуясь и ужасаясь, пока не пришел к выводу: работай и работай, ищи и не сдавайся — вот спасение от всех обид и неудач.