Светильник, зажженный в полночь, и другие пьесы

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЙ.

ПОЛИССЕНА, ПОТОМ СЕСТРА МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ.

САГРЕДО НИККОЛИНИ.

ДЖЕППЕ МАЦЦОЛИНИ.

МАДЖИНИ.

СИЦЦИ.

ЛИБРИ.

МАРКИЗ ФЕДЕРИКО ЧЕЗИ.

ФАБРИЦИУС.

АЛЬДОБРАНДИНИ.

ГРАФ МОРОЗИНИ.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ.

КАРДИНАЛ МАФФЕО БАРБЕРИНИ, ПОТОМ ПАПА УРБАН VIII.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ.

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО.

ОТЕЦ КЛАВИЙ.

ЧЕЗАРЕ.

КАРЛО БАРБЕРИНИ.

ФРАНЧЕСКО БАРБЕРИНИ.

МАЖОРДОМ.

ВЕНЕТТИ.

ЛАНДИНИ.

ПАЖ.

ОТЕЦ ФИРЕНЦУОЛА.

ОТЕЦ РИККАРДИ.

МОНСЕНЬОР ЧАМПОЛИ.

СЛУЖИТЕЛЬ ДОМИНИКАНЕЦ.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР.

КАРДИНАЛ БОРДЖИА.

МАТЬ-НАСТОЯТЕЛЬНИЦА

Кардиналы, пажи, монахи, инквизиторы, писцы.

Место действия — Италия.

Время — 1609–1634 годы

^{Декорации к спектаклю представляют собой несколько помостов и ступеней, приподнятых над плоскостью сцены. В одной картине помост используется как мастерская, в другой — как возвышение для папского трона. Ступени в одном случае ведут на террасу, в другом — это скамьи для молящихся в церкви.}

^{Иногда два эпизода разыгрываются одновременно, контрапунктом на противоположных сторонах сцены, и они совмещаются, когда действующее лицо идет через сцену из одной картины в другую. Простота декорации должна обеспечить непрерывность действия и придать ему пластичность.}

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

^{1609 год. Мастерская и лаборатория Галилео Галилея во Флоренции. На столах — масляные лампы, инструменты. Галилей шлифует линзу. Шустрый восемнадцатилетний подручный Галилея Джеппе Маццолини прилаживает трубу телескопа к опоре. За ними с пристальным интересом наблюдает Сагредо Никколини, посол Флоренции в Риме и друг Галилея. У Джеппе что-то не ладится, и Сагредо не мешкая приходит к нему на помощь. Полиссена, дочь Галилея, перебирает струны лютни и напевает; это хорошенькая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Галилей — жизнерадостный крепкий мужчина лет сорока пяти с рыжеватыми волосами и такой же бородой. У него быстрые, решительные движения и сверкающие глаза, гибкие и выразительные пальцы. Все выдает в нем стремительную, но и дисциплинированную натуру.}

ПОЛИССЕНА (аккомпанируя себе на лютне).

Она замолкает, как видно, забыв слова. Сагредо, выручая ее, подхватывает.

ПОЛИССЕНА И САГРЕДО.

ПОЛИССЕНА (одна).

ГАЛИЛЕЙ. Пошевеливайся, Джеппе! У нас мало времени.

ДЖЕППЕ. Куда уж быстрее.

ГАЛИЛЕЙ (не отрываясь от работы, одной рукой берет что-то с тарелки, сует себе в рот). Теперь стань на трубу большой хомут.

ДЖЕППЕ (ворчит, напуская недовольный вид). Синьор Галилей, и чего вы изводитесь? И так работаете за троих. День и ночь одно и то же: работа, работа!

ПОЛИССЕНА. Отец, ты и ешь за работой. Это не полезно.

^{Галилей обнимает дочь, притягивает ее к себе. Она отстраняется, поддразнивая.}

Подстриги бороду, колется.

^{Распрямляя одеревеневшие пальцы, Галилей внимательно следит, как Джеппе и Сагредо устанавливают телескоп на подставку и прикручивают винты.}

ДЖЕППЕ (продолжает ворчать, не отрываясь от дела). Разве вы отдыхаете? Нет. Разве вы спите? Нет. (Завинтив накрепко винты, налегает всей своей тяжестью на подставку). Глядите-ка, синьор Галилей, стоит, как скала, не шелохнется!

^{Сагредо хочет взять со стола стекла.}

ГАЛИЛЕЙ (быстро). Нет-нет, не трогай!

САГРЕДО. Ты ведь закончил шлифовку…

ГАЛИЛЕЙ. Да не совсем. Надо еще довести — вот только пройдет эта проклятая судорога. (Растирает пальцы, снова принимается за шлифовку).

САГРЕДО. Кстати, ты переделал послание в Академию Линчеев?

ГАЛИЛЕЙ. Да, я последовал твоему совету. Полиссена уже переписала его набело. (Дочери). Полиссена, принеси письмо!

ПОЛИССЕНА. Послание президенту Линчеев?

ГАЛИЛЕЙ (нетерпеливо). Ну конечно же!

^{Полиссена встречает вспышку отца со снисходительным добродушием. Приносит письмо.}

ГАЛИЛЕЙ (Сагредо). Начало осталось прежним. (Дочери). Читай со второго абзаца.

ПОЛИССЕНА (читает). «Теперь я имею честь сообщить вам особое известие. Несколько месяцев назад я услышал о зрительных трубах, каковые сильно приближают отдаленные предметы. С помощью оных можно хорошо разглядеть человека на расстоянии двух миль. Теперь мне удалось изготовить стекло, много превосходящее известные. Моя зрительная труба сокращает расстояние в десять раз…»

ДЖЕППЕ (захлебываясь от восторга). На площадях, на улице, в каждом доме только и слышишь: «Синьор Галилей и его стекла…», «Синьор Галилей и его волшебный ящик…», «Синьор Галилей и его зрительная труба!» Простым глазом что увидишь? А приставишь к нему Галилееву трубу, и на тебе! — появляется изображение. Не иначе чудо, вот что говорят. А что как святейший отец в Риме причислит вас к лику святых? Вот это да! Святой Галилей!

САГРЕДО (кладет руку на телескоп). Мертвый металл. Пустая свинцовая трубка. Галилей прилаживает к ней линзы — и она оживает. Бог вынул ребро, а Галилей вставил стекло. Будь я еретиком, то сказал бы, что у Галилея получилось лучше… Но я — верный сын нашей матери-церкви и помолчу.

ГАЛИЛЕЙ (ему приятно все это слышать). Читай дальше!

ПОЛИССЕНА (читая послание). «В настоящее время я работаю над новыми оптическими стеклами, еще более мощными… Моя зрительная труба найдет множество применений. Я буду регулярно писать вам о ходе работы».

ГАЛИЛЕЙ. Концовка та же.

САГРЕДО. Прекрасно! Мы немедленно отправим это в Академию Линчеев.

ДЖЕППЕ (проверяет шарнирное соединение). Ни на волосок от чертежа не отходит.

^{Галилей подходит к телескопу, чтобы проверить самому.}

^{Джеппе устало опускается на скамью.}

ГАЛИЛЕЙ (нетерпеливо). Что с тобой, Джеппе? Выдохся?

ДЖЕППЕ. Во мне не три человека — только один.

ГАЛИЛЕЙ. А мне нужно, чтобы оправа была готова сегодня. Я скоро закончу линзу.

ДЖЕППЕ. На что она вам ночью-то? В темноте все равно ничего не разглядеть.

ГАЛИЛЕЙ (улыбается каким-то своим мыслям). Ну ложись, отдохни.

ДЖЕППЕ (растягивается было на полу, но тут же привстает). А какое увеличение у этих новых стекол?

ГАЛИЛЕЙ (будничным тоном). Двадцать диаметров.

ДЖЕППЕ (пораженный). Двадцать диаметров? Не может быть! Такие стекла приблизили бы предмет в четыреста раз. Че-ты-ре-ста! Синьор Галилей, вы шутите…

ГАЛИЛЕЙ. Нет, почему же.

ДЖЕППЕ. Значит, предмет на расстоянии четыреста миль будет выглядеть как будто в миле от нас?

ГАЛИЛЕЙ. Если верны мои расчеты.

САГРЕДО (задумчиво). А то, что находится на расстоянии сорока тысяч миль, окажется всего в сотне миль от нас…

ГАЛИЛЕЙ. Пожалуй.

ДЖЕППЕ. Сорок тысяч миль! Но на земле нечего смотреть на таком расстоянии! Она же круглая! Колумб доказал это. А Магеллан обогнул землю. (Одной рукой описывает дугу круга, а другой изображает касательную, уходящую в пространство). Сорок тысяч миль по прямой выходит… смотреть в небо? (Потрясенный). В пространство! (Почти в ужасе). Сорок тысяч миль…

САГРЕДО. Смертный проникает взглядом на сорок тысяч миль… И что ты надеешься увидеть?

^{Галилей делает лампу поярче и в ее свете внимательно рассматривает линзу. Он дышит на нее, протирает последний раз и начинает вставлять в телескоп.}

ГАЛИЛЕЙ. Что я надеюсь увидеть?..

САГРЕДО. Ты же будешь не просто смотреть в пустоту. Ты будешь смотреть на что-то… на звезды!

ГАЛИЛЕЙ. На звезды.

САГРЕДО. И ты увидишь их такими, как не видел никто. Они будут ближе и больше.

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, мне удастся увидеть и новые звезды.

ДЖЕППЕ. Полиссена, ты слышишь? Новые звезды!

ПОЛИССЕНА. Еще бы не слышать!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, не новые. Они существовали всегда. Просто человеческий глаз не различал их. Когда небо в облаках, мы почти не видим звезд… А в ясную ночь их огромное множество. Моя зрительная труба прорвет эту пелену, и тогда… (Он заканчивает установку линзы, направляет телескоп на небо и приникает к окуляру. Изумленно восклицает, откидываясь назад). Смотрите!

^{Сагредо смотрит в телескоп. Джеппе и Полиссена, нагнувшись, дожидаются своей очереди. Галилей медленно поднимает голову и осеняет себя крестным знамением. Ему приоткрылась гармония небесных сфер.}

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

^{Действующие лица застывают на месте. Свет гаснет. На сцену выходят трое. Свет зажигается, действующие лица приходят в движение. Вошедшие — это профессор Маджини, главный математик университета в Болонье, Либри, профессор философии Пизанского университета, и профессор Сицци, известный флорентийский астроном и священнослужитель, — он в сутане. Все трое — уважаемые ученые, преподающие в старейших университетах. В споре с Галилеем они оперируют понятиями тогдашней науки.}

МАДЖИНИ. Итак, дорогой Галилей, вы утверждаете, что вокруг Юпитера вращаются четыре луны?

ГАЛИЛЕЙ. Да.

МАДЖИНИ. То есть вы увеличиваете число планет с семи до одиннадцати.

ГАЛИЛЕЙ. Я не собираюсь ни уменьшать, ни увеличивать число планет. Много ночей подряд я направлял мою зрительную трубу на небо и видел то же самое. Как вокруг нашей земли вращается одна луна, так вокруг Юпитера четыре. Сегодня ночью я хочу, чтобы вы сами увидели их через мою трубу.

СИЦЦИ. Аристотель учит: существует только семь планет.

ГАЛИЛЕЙ. Аристотель жил две тысячи лет назад. Он знал много… но не все. Он мог заблуждаться.

ЛИБРИ (с благоговейным ужасом). Заблуждаться? Аристотель?

МАДЖИНИ. Вы отрицаете великую мудрость Аристотеля?

ГАЛИЛЕЙ. Утверждать, будто две тысячи лет назад один человек мог объять необъятное, — значит отрицать будущее человечества. Как можно ставить пределы человеческому познанию? Кто осмелится предположить, что мы узнали о мире все, что могли узнать?

СИЦЦИ. Но на небе только семь планет! Так говорит Аристотель. Я покажу вам соответствующее место у него. (Берет у Либри большую книгу, которую тот принес с собой, листает ее).

МАДЖИНИ (глядя в книгу из-за спины Сицци). Смотрите!

ЛИБРИ (глядя в книгу из-за спины Сицци и Маджини). Смотрите!

^{С торжествующим видом они держат перед Галилеем раскрытую книгу.}

ГАЛИЛЕЙ (не взглянув, закрывает книгу). А что вы скажете, когда увидите одиннадцать планет? Увидите собственными глазами?

МАДЖИНИ. Я не поверю своим глазам. Это противоречит принципам здравого смысла.

СИЦЦИ. Мне вообще нет необходимости смотреть. Планет — семь! Семь! Не больше и не меньше! Так сказал Аристотель.

ГАЛИЛЕЙ. Если бы в Аристотелевых книгах заключалась вся премудрость, то вы, господа, были бы величайшими умами на свете. Каждую цитату назубок знаете.

МАДЖИНИ (терпеливо). Галилей, весь мир зиждется на числе семь.

ЛИБРИ. Семь — священное число.

ГАЛИЛЕЙ. Для математика всякое число священно… и одно не более священно, чем любое другое.

МАДЖИНИ. И природа, и Писание свидетельствуют: священно именно число семь. Вспомните! Семь земных металлов. Семь золотых светильников в Откровении Иоанна Богослова. Семь интервалов в музыкальной октаве.

СИЦЦИ. Семь церквей Азии. Семь…

ГАЛИЛЕЙ (насмешливо). Семь смертных грехов.

СИЦЦИ (сердито смотрит на него). Семь покаянных псалмов.

МАДЖИНИ. И семь дней недели, названных по числу планет. Стоит увеличить число планет, и вся система рухнет. Неужто будем иметь одиннадцать дней на неделе? Смешно подумать.

СИЦЦИ. А сколько окон в голове? Тоже семь! Две ноздри, два глаза, два уха и рот. Так же и на небе. Две благоприятные планеты, две вредоносные, два светила и Меркурий — межеумочный и безразличный.

МАДЖИНИ (глубокомысленно). Вне всякого сомнения, семь — число священное.

ГАЛИЛЕЙ. Господа, мне бы раньше услышать ваши веские доводы. Тогда их стройная логика вынудила бы меня признать: да, на небе только семь планет. Однако я видел одиннадцать, видел своими собственными глазами. Поэтому ваши доводы недостаточно весомы, чтобы снять их оттуда.

САГРЕДО. Галилей сам привесил их к небесному своду. Чтобы посрамить ревностных последователей Аристотеля. Отчего бы вам, господа, в свою очередь не посрамить Галилея? Достаточно чудодейственного заклинания, и лишние звезды сгинут.

СИЦЦИ (Маджини и Либри). Господа, будем рассуждать здраво. Даже если эти планеты могут существовать, они невидимы простому глазу и никакого влияния на Землю не оказывают… (Торжествующе). А следовательно, они не существуют.

САГРЕДО. Смотрите-ка! Великий астроном погасил звезды — он объявил их несуществующими.

СИЦЦИ (Галилею). Вы отняли у нас время, пригласив сюда. Они не существуют… даже если бы существовали.

^{Маджини кивком подтверждает свое согласие. Либри — в стороне, он озадачен.}

САГРЕДО (показывая на только что взошедшую Луну). Господа, над холмами ярко сияет Луна. Великий математик Маджини, великий философ Либри, великий астроном Сицци — кто из вас первым посмотрит в зрительную трубу и проверит наблюдения Галилея?

^{Те не двигаются.}

ГАЛИЛЕЙ (настойчиво). Мы горячо спорили о двух системах мироздания. Вы вслед за Аристотелем держитесь мнения, что Земля — центр вселенной. Я вслед за Коперником считаю таким центром Солнце, а земной шар вращается вокруг него, как и другие планеты. Все мои наблюдения подтверждают: Земля — движущееся небесное тело. И, может быть, вся эта система: звезды, планеты, Земля, Луна, — все подчиняется единому великому закону? Разве мы не в силах постичь этот закон? Вот почему я нижайше просил вас посетить меня сегодня. Ваши лекции слушают студенты всей Европы, молодые умы, жаждущие знаний. Вы трое можете разнести весть о моих открытиях по всем уголкам Европы. (Почти умоляя гостей). Господа!

СИЦЦИ. Вам очень хочется, чтобы мы заглянули в это ваше устройство. Уж не изобразили ли вы внутри этой трубки новую небесную сферу?

ГАЛИЛЕЙ (едва сдерживая гнев, показывает на телескоп). Развинтите ее! Десять тысяч золотом, если найдете что-нибудь в этом роде.

СИЦЦИ. Послушайте, Галилей, ваша движущаяся Земля, неподвижное Солнце — все это противно природе и Библии. Это ересь!

ГАЛИЛЕЙ (тихо). Ересь? Зачем вы произносите это слово? Кто дал вам право?..

СИЦЦИ (перебивает его). У меня есть такое право.

ГАЛИЛЕЙ…Право прикрывать Священным писанием ваши жалкие предрассудки? Я не потерплю этого, Сицци! Посмотрите хоть вы, Маджини, и убедитесь.

^{Маджини берет Галилея за руку, усаживает его, сам садится рядом.}

МАДЖИНИ. Давайте обсудим спокойно. Вы утверждаете, что Земля движется вокруг Солнца. Значит, она движется с определенной скоростью, так?

^{Галилей нетерпеливо кивает.}

Я покажу это на простом примере. Либри, станьте, пожалуйста, сюда. (Он ставит Либри посередине мастерской). Допустим, что Либри — Солнце. А я, Маджини, — Земля. Я движусь вокруг Либри. (Начинает мелко трусить по кругу. Он тучный мужчина, быстро выдыхается, говорит с трудом). Я движусь примерно со скоростью четыре мили в час… Увеличиваю скорость… пять миль… Уже чувствую встречный ветер… Шесть миль… Ветер сильнее! Если это не я, а Земля, бог весть какая скорость… значит, все это время ветер с востока на запад. Дома разваливаются… Людям нужны кошачьи когти, чтобы удержаться на земле. (На бегу поднимает обе руки). Но у меня ведь нет когтей…

СИЦЦИ. Стойте, Маджини. Вы не так показываете.

МАДЖИНИ. Не так? Почему?

СИЦЦИ. Согласно Копернику, у Земли двойное движение… за день и за год. (Трусит рядом и на ходу поворачивает Маджини, так что тот воссоздает суточное и годовое вращение Земли). Движение двойное!

МАДЖИНИ (движется, кружась, смеется). Двойное движение! (Продолжает рассуждать на ходу). Если бы Земля двигалась… птицы не умели б летать на восток… Только птица поднялась с ветки, а дерево уже переместилось на восток… быстрее, чем она… Тогда птицы летали бы только в западном направлении. Лично я, однако, наблюдал… как птицы летят на восток. Следовательно, Земля неподвижна… а Солнце вращается вокруг нее. (Почувствовав головокружение, падает на скамью, отирает платком лоб. Тут же вскакивает, надумав показать еще что-то). Приведу еще доказательство. (Он расстилает на полу платок, встает на него). Сейчас я подпрыгну вверх. Если Земля вращается на восток, я приземлюсь ближе к западной стене. Если неподвижна, я снова окажусь на этом куске полотна. (Он старательно подпрыгивает вверх и опускается на платок). Теперь-то вы, надеюсь, убедились?

ДЖЕППЕ (не сдержавшись, запальчиво). Вы пришли, чтобы узнать, прав синьор Галилей или нет. Разве не так? Посмотрите в зрительную трубу — и тогда решайте.

^{Он поражен собственной дерзостью. Полиссена поворачивается, жестом успокаивает его.}

СИЦЦИ (сухо). Молодой человек, когда нам понадобится ваше мнение, мы попросим вас высказаться. (Своим коллегам). Господа, уже поздно. Нам надо идти.

САГРЕДО. Погодите, Сицци…

СИЦЦИ (Галилею). Как ректор университета Пизы, я утверждаю учебные программы. Это огромная ответственность. Я вынужден не только воспрепятствовать преподаванию ваших абсурдных домыслов, но и запретить упоминать о них.

САГРЕДО. Неужели вы надеетесь, что ваш позорный запрет обречет на забвение это великое астрономическое открытие? Оно сильнее вас, сильнее самого Галилея. Вам не удастся задушить правду — вы можете лишь задержать ее.

СИЦЦИ (холодно). Пожелаем нашему хозяину доброй ночи, господа. (Идет к выходу).

САГРЕДО (со страстной убежденностью, показывая на Галилея). Даже если бы он сам отказался от собственного открытия — оно было бы верным. Стоит раз добраться до правды, как она начинает жить сама по себе.

^{Маджини присоединяется к Сицци у двери. Либри не трогается с места.}

СИЦЦИ. А вы, Либри?

ЛИБРИ. Я пока останусь.

СИЦЦИ. Это неразумно.

ЛИБРИ. Я останусь.

СИЦЦИ. Вы пожалеете об этом.

ЛИБРИ. И тем не менее я остаюсь.

СИЦЦИ (сухо). Как вам угодно.

ГАЛИЛЕЙ (грустно). Доброй ночи, господа.

МАДЖИНИ. Доброй ночи.

^{Они уходят.}

ГАЛИЛЕЙ (с надеждой, показывая на телескоп). Ну хоть вы, Либри?..

ЛИБРИ. В Аристотеле — все, чем я живу. Я преподаю его учение в моих классах. Вы хотите, чтобы я зачеркнул свою жизнь?

ГАЛИЛЕЙ. А вы хотите по-прежнему преподавать ложное учение?

ЛИБРИ. Через три недели у меня начинается семестр. Я переступлю порог аудитории, поднимусь на кафедру, увижу перед собой юные лица… Что я скажу им, Галилей, что?

ГАЛИЛЕЙ (понимающе). Бедный Либри…

ЛИБРИ. Вы требуете, чтобы я выбросил на свалку авторитет наших учителей и нашей науки?

ГАЛИЛЕЙ. А вы предпочли бы, чтобы я выбросил на свалку зрительную трубу? Там — огромные неизведанные просторы Вселенной, здесь — неизведанные просторы человеческого разума. Их надо исследовать и поставить на службу людям. Объединим же усилия! Мы можем проложить новые пути в науке.

ЛИБРИ (держа в руках Аристотелев том). И все же, Галилей, эта книга говорит другое.

ГАЛИЛЕЙ (берет книгу, бросает на стол). Зрительная труба заставляет нас писать новые книги. Вы думаете, я тратил время даром? Я делал заметки, набрасывал карты… (Показывает на груду бумаг). Это новая книга, Либри. О новом взгляде на мироздание. Мне нужна ваша помощь.

САГРЕДО (берет Либри под руку). Загляните разок — не оторветесь. Не убудет же вас. Я делал это не однажды и, как видите, жив-здоров.

^{Легонько подталкивает Либри к телескопу.}

ЛИБРИ (смотрит как завороженный). Но если я увижу… Нет, ни за что! Оставьте мне то, что у меня есть.

^{Убегает, забыв про книгу Аристотеля.}

САГРЕДО (берет ее в руки, как будто взвешивая). Возможность перемен всегда отпугивала людей. Они не хотят понять, что на свете нет ничего постоянного. Пробирный камень разрушается на солнце. Самая твердая порода превращается в сыпучий песок. (Оборачивается, видит, как Галилей убирает телескоп). Что ты задумал?

ГАЛИЛЕЙ. Сегодня звездам придется обойтись без меня.

САГРЕДО. Ты все еще надеешься убедить их?

ГАЛИЛЕЙ. Отчасти. Нащупать бы слабое место… какую-нибудь трещинку в этой глухой стене. Когда ты возвращаешься в Рим?

САГРЕДО. Завтра.

ГАЛИЛЕЙ. Я еду с тобой.

САГРЕДО. Зачем?

ГАЛИЛЕЙ. Чтобы познакомить святых отцов с моими наблюдениями. Чтобы заручиться поддержкой церкви.

САГРЕДО. Ты рассчитываешь на поддержку церкви?

ГАЛИЛЕЙ. Близок день, когда наша церковь будет первым поборником нового знания и правды.

САГРЕДО. Берегись Рима!

ГАЛИЛЕЙ. Кардиналы и епископы увидят новые планеты, увидят фазы Венеры и горы на Луне, увидят собственными глазами. Моя работа получит высочайшее одобрение. Авторитет церкви поможет мне рассеять сомнения всяких сицци и либри.

САГРЕДО. Небо всегда принадлежало богословам. Ты вторгаешься в их сферу. Им это не понравится.

ГАЛИЛЕЙ. Будем верить в силу логики и доводов разума. Будем верить в торжество правды. Я изложу нее, они прислушаются ко мне. Рим должен понять.

САГРЕДО. А что будет с Полиссеной?

ПОЛИССЕНА (подошла, стала рядом с отцом). Перееду в монастырь Сан-Маттео. Я намеревалась сделать это в будущем году. Теперь понимаю, откладывать нельзя.

^{Полиссена и Галилей с обоюдным пониманием смотрят в глаза друг другу.}

ГАЛИЛЕЙ. Итак, Сагредо, я еду. Могу я рассчитывать на твою помощь? Или не захочешь вмешиваться?

САГРЕДО. Я сделаю все, что в моих силах. Действовать надо через Академию Линчеев. Они взвесят, дадут совет. Если взяться с умом… Может быть, и в самом деле чего-то добьемся?

ГАЛИЛЕЙ. В таком случае — в Рим, в Академию Линчеев!

^{Полиссена и Джеппе уходят. Свет гаснет, затем зажигается снова, освещая другую часть сцены, представляющую Академию Линчеев. Галилей и Сагредо переходят в очередную картину. На собрании Академии присутствуют маркиз Федерико Чези, Галилей, Фабрициус, Альдобрандини, Сагредо, паж. Федерико Чези, президент Академии, заключает приветственную речь в честь Галилея.}

ЧЕЗИ. С чувством гордости и глубокого удовлетворения я приглашаю вас поставить свою подпись в Книге членов Академии Линчеев.

^{Паж кладет книгу и гусиное перо перед Галилеем, ставит чернильницу. Галилей медленно макает перо в чернила, воцаряется тишина.}

ГАЛИЛЕЙ. Где я должен поставить подпись?

ЧЕЗИ (переворачивает страницу). По традиции каждый член открывает новый лист.

ГАЛИЛЕЙ (сдержанно, но с затаенной радостью). Быть принятым в Академию Линчеев, члены которой так много сделали для науки, — это высокая честь и серьезное обязательство. До того, как была учреждена эта Академия, тоже были ученые, которые объединялись в общества и всецело посвящали себя духу исследования. Ставя свою подпись на этом листе, я приобщаюсь к вечно живой истории человеческого разума и воображения.

^{Аплодисменты}.

Пусть моя подпись будет обетом в том, что с помощью инструмента, вложенного всевышним мне в руки, я найду истину и изложу ее в книге. Я вручу эту книгу Академии как мой скромный вклад в нашу конечную победу над невежеством и тьмой.

^{Ставит подпись. Подняв книгу, Чези показывает ее присутствующим.}

ФАБРИЦИУС. Предлагаю выпить за Галилея!

АЛЬДОБРАНДИНИ. И за его телескоп!

ФАБРИЦИУС. И за его книгу о новой астрономии.

ЧЕЗИ. За свободу науки, за свободу мысли!

^{Делает знак пажу, тот разносит чаши с вином. Быстро входит граф Морозини, он взволнован. Все оборачиваются к нему.}

А, граф Морозини! Какие новости вы нам принесли?

МОРОЗИНИ. Самые благоприятные. Общество соберется на вашей вилле, Сагредо. Как водится, вино, фрукты, беседы… А потом гостей пригласят на террасу. (Галилею). Там будут расставлены зрительные трубы.

ЧЕЗИ. Все ли придут?

МОРОЗИНИ. Все — разве что помешает потоп или чума. Знатные персоны приняли приглашение. Остальные не рискнут отстать от них.

^{Показывает список гостей.}

САГРЕДО (быстро просмотрев список). Прекрасно!

^{Вокруг него столпилось несколько человек. Слышны ликующие восклицания.}

А кардинал Беллармино — он будет?

МОРОЗИНИ. По всей вероятности.

САГРЕДО. Надо, чтобы он обязательно был.

ЧЕЗИ. Кардинал Беллармино — из ваших знакомцев.

ГАЛИЛЕЙ. А это кто?.. Я что-то не припоминаю этого имени.

ФАБРИЦИУС. Величайший богослов после Фомы Аквинского.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Чистейшей души человек.

МОРОЗИНИ. Многие служат церкви ради личного обогащения, а он даже отказался от папской тиары.

ГАЛИЛЕЙ. Правда? И что же его побудило?

МОРОЗИНИ. Не хочет связывать себя никакими административными обязанностями… кроме одной.

ГАЛИЛЕЙ. Какой же?

ЧЕЗИ. Взял на себя руководство инквизицией.

ФАБРИЦИУС. Он знает только одну страсть — спасение христианских душ.

САГРЕДО. Благодаря инквизиции у него огромная власть… Может спасти христианина против его воли.

ФАБРИЦИУС (поворачиваясь к Сагредо, едва сдерживая ярость). Ваши шуточки в адрес церкви — не довольно ли?

ЧЕЗИ (дипломатично вмешиваясь, чтобы разрядить обстановку). Следующий тост, господа! Галилей, за что пьем?

ГАЛИЛЕЙ. Мы на пороге нового мира. За новый мир!

ВСЕ. За новый мир!

^{Пьют. Общее оживление, восклицания, смех. Сагредо отводит Галилея в сторону. Их сопровождает луч света. Другие персонажи в темноте переходят в следующий эпизод.}

САГРЕДО. Пока все идет неплохо. Глядишь, чего-нибудь и добьемся. Вот список приглашенных. (Отдает листок). Следи за кардиналом Барберини. Маффео Барберини. Важная шишка.

^{Они выходят на террасу дворца Сагредо, которая в этот момент заливается светом. Дворец стоит на вершине холма, внизу расстилается Рим.}

^{Действие следующей картины происходит на нескольких игровых площадках одновременно, стыкуясь согласно ремаркам.}

^{На террасе Галилей, Сагредо, Чези, кардинал Маффео Барберини, Фабрициус, Морозини, Альдобрандини, кардинал Дзаккья, кардинал Вероспи, епископ Виестский и архиепископ Неапольский. Многочисленное общество аристократов и сановных лиц церкви разбилось на четыре группы, окружившие четыре телескопа, которые Галилей демонстрирует присутствующим. Два телескопа (группы первая и вторая) направлены в небо, третий (группа третья), нацеленный на базилику Сан-Джованни в Латеране на расстоянии около мили, обращен к зрительному залу; четвертая группа пытается разобрать последний инструмент. В первой группе — кардинал Маффео Барберини, которым смотрит через телескоп в небо, и кардинал Дзаккья, нетерпеливо дожидающийся своей очереди.}

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Барберини, ну отойдите же. Дайте другим посмотреть!

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (внимательно вглядываясь). Минутку.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Можно подумать, что она к вам приросла, эта штуковина.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Не возражал бы! Никаких забот — лежи себе на спине и обшаривай взглядом небеса.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Или опусти очи долу и обшаривай запретное.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Отличная мысль. Земные утехи, когда надоест небесное чудо.

КАРДИНАЛ ДЗАККЬЯ. Однако пока что эта труба не стала вашей частью. Пожалуйте теперь мне.

^{Кардинал Барберини неохотно уступает место, и кардинал Дзаккья приникает к окуляру.}

ГАЛИЛЕЙ (в четвертой группе, где разбирают телескоп и стали в тупик). Ваше высокопреосвященство, надо ослабить эту скобу, и тогда стекла легко вынутся.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Благодарю вас, синьор Галилей.

^{Галилей отходит.}

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (смотрит в телескоп, направленный на город). Я различаю надпись! (Читает по складам первое слово). ОM-NI-UM…

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ (нетерпеливо). Я хочу видеть сам.

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (читает следующие слова). UR-BIS ET.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ (холодно). Епископу не подобает опережать архиепископа.

^{Епископ Виестский торопливо уступает место.}

Благодарю. (Смотрит в телескоп, восторженным тоном). Поразительно! Как будто я стою перед самым зданием. ОM-NI-UM UR-BIS ET. «Города и всех…»

ГАЛИЛЕЙ (подходит к ним). Посмотрите на небо, ваши преподобия. Здания Рима можно разглядеть и простым глазом.

АРХИЕПИСКОП НЕАПОЛЬСКИЙ. Если одним инструментом можно и надпись прочитать, и Луну, и планеты увидеть, возможность обмана исключается. Мы всё посмотрим.

ГАЛИЛЕЙ (отходит). Как угодно, ваши преподобия.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (протискивается сквозь толпу к Галилею, они сталкиваются лицом к лицу). Поздравляю! Все в точности как вы рассказывали.

ГАЛИЛЕЙ. Благодарю вас, кардинал.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Я восхищен Юпитером и его лунами! Какая гармония небесных светил, какая красота! И все же… я не могу не задаться вопросом. Каким образом вы согласуете вашу новую астрономию со Священным писанием?

ГАЛИЛЕЙ. Я не предвижу особых трудностей.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Вот как? Вы собираетесь использовать доктрину двух правд?

ГАЛИЛЕЙ. Разве такое бывает?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Конечно. Две правды противоречат друг другу и существуют бок о бок — одна религиозная, другая научная. Каждая из них годится только для своей области и совершенно непригодна для другой.

ГАЛИЛЕЙ. Такие теологические фокусы выше моего разумения.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Что вы, это очень просто. Дело привычки!

^{Оба смеются.}

АЛЬДОБРАНДИНИ (подзывает Галилея ко второй группе). Нацельте, пожалуйста, трубу на Венеру.

ГАЛИЛЕЙ. Охотно. (Направляясь ко второму телескопу, кардиналу Барберини). Я привез с собой шесть телескопов. А надо бы шестью шесть.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. И тогда было бы мало… Кстати, где же два других инструмента?

ГАЛИЛЕЙ. Один — в Академии Линчеев.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Я ведь тоже, знаете, член Академии.

ГАЛИЛЕЙ. Вас не было на последнем собрании.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Увы, дела церковные. А второй?

ГАЛИЛЕЙ. В Римской коллегии. Иезуиты решили сами провести наблюдения.

^{Принимается наводить телескоп на Венеру. Окружающие молча наблюдают за ним.}

^{Действующие лица застывают на месте. Свет переносится на другую игровую площадку, где кардинал Роберто Беллармино обращается к отцу Клавию и двум другим членам Римской коллегии.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Братья во Христе, мне требуется ваше ученое мнение по ряду пунктов. Одобряете ли вы существование великого множества неподвижных звезд, которые можно увидеть только с помощью зрительной трубы, но не простым глазом? Одобряете ли вы утверждение, будто Венера, подобно Луне, меняет свои фазы? Одобряете ли вы то, что поверхность Луны неровная и гористая? Одобряете ли вы наличие четырех движущихся планет вокруг Юпитера?

ОТЕЦ КЛАВИЙ. Кардинал, каждый свой вопрос вы предварили словом «одобряете». Не соблаговолите ли вы разъяснить, в каком смысле надо это понимать? Какое содержание вы вкладываете в глагол — научное или теологическое?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я намеренно употребил это слово, причем в религиозном смысле. Однако как ученые советники Римской коллегии вы должны дать мне сугубо научные ответы. Для меня, члена Святой службы, чистой науки не существует. Ваши суждения будут истолкованы теологически.

^{Освещение гаснет, скрывая из видимости членов Римской коллегии. В луче света кардинал Беллармино подходит к доминиканскому монаху в сутане с капюшоном. Это нотарий Святой инквизиции.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Откройте досье на Галилео Галилея, астронома. Необходимо также удостовериться, не имел ли он сношений с лицами, обвиненными в ереси.

^{Эта часть сцены затемняется. Снова освещается терраса на вилле Сагредо. Действующие лица приходят в движение.}

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ (присоединяется к четвертой группе. Кардиналу Вероспи, который трясет трубу разобранного телескопа). Осторожнее! Как бы что не выпало.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Выпадет — тем лучше. Ведь мы и стараемся выяснить, нет ли чего внутри. (Сильно встряхивает трубу, потом заглядывает в нее).

ЕПИСКОП ВИЕСТСКИЙ. Ну что? Не иначе как там искусно вделаны планеты. (Заглядывает внутрь с другого конца. Оба опускают трубу, смотрят друг на друга. Епископ снова встряхивает несколько раз). Ровным счетом ничего! Только оптические стекла и пустая свинцовая труба.

КАРДИНАЛ ВЕРОСПИ. Что ж, соберем снова, посмотрим на Галилееву луну.

^{Принимаются свинчивать телескоп.}

ГАЛИЛЕЙ (наведя телескоп второй группы на Венеру. К Алъдобрандини). Ну вот, нашел и Венеру.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Спасибо.

^{Приглашает кого-то из кардиналов посмотреть в телескоп.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (возобновляя разговор с Галилеем). Ну, а серьезно — если вы не прибегнете к двум правдам, как же все-таки примирить вашу новую астрономию со Священным писанием?

ГАЛИЛЕЙ. Я — ученый, и могу говорить только о том, что вижу.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Но если то, что вы видите, расходится с догматами церкви — что тогда, Галилей?

ГАЛИЛЕЙ. Священное писание указует путь на небеса, а не пути небес.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Прекрасно сказано. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если то, что вы видите, расходится с догматами, чему отдать первенство?

^{Галилей молчит.}

Должна ли церковь приспособить Писание к природе?

ГАЛИЛЕЙ (тихо). Да.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (обеспокоенный). Галилей, вы ступаете на опасный путь.

ГАЛИЛЕЙ. Давайте рассудим. Писание — слово божие, природа — деяние божие. Она едина, дана как таковая. Слово же полно аллегорий, оно поддается многим толкованиям.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Это бесспорно так. И что из этого следует?

ГАЛИЛЕЙ. Поскольку слово имеет много толкований, а деяние — только одно и поскольку оба они части одной правды и не могут противоречить друг другу — не следует ли отсюда, что слово должно согласовываться с деянием?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (с циничным восхищением). Вы рассуждаете, как иезуит. Церковь потеряла бесценного слугу, когда вы взялись за науку.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше высокопреосвященство неверно поняло дух моего высказывания.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. В ваших доводах есть резон. Есть. Но рассуждаете вы, как иезуит.

ГАЛИЛЕЙ. Не смейтесь надо мной! Это суждение родилось в муках мысли.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (участливо). Я вижу, вы искренне верите в то, что говорите. Но четыреста лет теологи утверждали, что наука должна согласовываться с церковными догматами. А теперь вы докаливаете, что надо делать наоборот… Что с каждым новым открытием надо перетолковывать Священное писание.

ГАЛИЛЕЙ. Зачем церкви обременять себя научными выводами? Впоследствии они могут оказаться неверными…

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Не хотел бы я оказаться на месте того папы, кому выпадет перетолковывать Писание в свете вашей астрономии… Или выбирать между ними, что еще хуже.

ГАЛИЛЕЙ. Этого не случится.

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. Дай-то бог!

^{Входит Роберто Беллармино.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ. А-а, кардинал Беллармино, добрый вечер.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Добрый вечер, Барберини.

^{К ним присоединяется еще несколько человек: он личность почитаемая.}

ГАЛИЛЕЙ (для него это решающий момент). Кардинал Беллармино, не угодно ли посмотреть? (Жестом приглашает к телескопу).

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Благодарю тебя, сын мой. Я уже имел случай смотреть через твою трубу и восхищаюсь твоей превосходной астрономией.

ГАЛИЛЕЙ. Уже? Но где?..

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В Римской коллегии.

ГАЛИЛЕЙ. И вы видели?.. (Умолкает, с нетерпением ожидая ответа кардинала).

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я пока не решил, что я видел.

ГАЛИЛЕЙ. Не решили — как это?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Сын мой, фактов в чистом виде не существует. Факт как таковой нельзя вырвать из ореола сопутствующих обстоятельств.

ГАЛИЛЕЙ. Ах вот как…

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Мы продолжим нашу беседу. Я жду тебя завтра у себя.

^{Беллармино идет к игровой площадке следующей картины.}

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (Галилею). Заручитесь его поддержкой, и церковь — ваша!

^{Галилей движется к другому краю сцены, остальные уходят. Освещение перемещается в кабинет Беллармино во Дворце инквизиции. В глубине сцены, едва видимый, что-то торопливо строчит доминиканский монах.}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Нет, Галилей, как должностное лицо Святой службы я говорю: не обольщайся. Церковь не даст соизволения на твою теорию. Католицизм верен системе Аристотеля.

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал, единственное, о чем я прошу, — чтобы церковь официально засвидетельствовала мои научные опыты. Это никак не повредит нашей матери-церкви.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ты все еще считаешь это сугубо научным пунктом?

ГАЛИЛЕЙ. А разве это не так?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Нет. Научные соображения — отнюдь не главные.

ГАЛИЛЕЙ. Я не понимаю вас, владыка.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. По мере развития христианства возникла необходимость принять единую официальную систему мироздания. Отцы церкви сочли, что учение Аристотеля наилучшим образом отвечает духу Библии. Четыреста лет Аристотелева астрономия и христианская теология были одном целым. Потом появляется Галилей и говорит: «Старый небесный порядок ложен. Я предлагаю новый, истинный». (Учтиво). Возможно, он таков и есть… Я считаю тебя выдающимся человеком и уважаю твои научные занятия.

ГАЛИЛЕЙ. Благодарю. Вашему высокопреосвященству известно, как глубоко я вас чту.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Но меня не должно интересовать, истинна твоя теория или ложна. Я задаюсь одним-единственным вопросом: что произойдет с христианским учением, если на место нашей системы мироздания поставить твою? И знаю один- единственный ответ: это погубит христианскую истину!

ГАЛИЛЕЙ. Владыка!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ты хочешь превратить нашу вселенскую церковь в религию жалкого, затерянного в пространстве комка грязи.

ГАЛИЛЕЙ. Владыка!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Думаешь, я преувеличиваю? Ничуть. Подумай, что станет с массами простых людей. Их взрастили в вере, что мир создан для человека. Что человек — божий избранник. А тогда они почувствуют, что их обманули и унизили. Они в отвращенье отвернутся от церкви. Пойдет ересь, отступничество, безбожие. Ты сеешь семена духовной революции!

ГАЛИЛЕЙ (зажимая уши: его раздирают противоположные чувства). Кардинал Беллармино, не надо!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Что толку… Я могу замолчать. Но это не уменьшит опасности твоих открытий. Небесный порядок Аристотеля и христианские небеса — едины. Отвергнуть одно — значит погубить другое. Мы не допустим этого.

ГАЛИЛЕЙ (задыхаясь от волнения). Владыка, вы развязали междоусобицу у меня в душе. Она погубит меня!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО (милостиво). Ну зачем же — «междоусобица», «погубит»… что тебе ближе: твоя эфемерная теория или бессмертная душа католика?

ГАЛИЛЕЙ. И третьего не дано?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. У тебя есть выбор.

ГАЛИЛЕЙ. Нет, это не выбор. Ведь первой признать мою теорию — к вящей и вечной славе церкви! Аристотелева система ложна, а моя истинна!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Сын мой, истина — это философская фикция. Я могу доказать, что любое утверждение может быть и истинным, и ложным… в зависимости от того, что лучше отвечает интересам нашей святой матери-церкви.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше высокопреосвященство знает, как я ценю глубину ваших теологических познаний.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Когда дело касается спасения души, церковь учит: абсолютной истины нет. Утверждение верно в той мере, в какой оно приносит благо. И неверно, когда причиняет зло. Как бы то ни было, отцы церкви завещали нам Аристотелеву систему. Менять ее — значит ввергнуть мир в хаос. Поэтому — никаких перемен. (Милостиво и участливо). Итак, ты выслушал предупреждение. Готов ли ты подчиниться и отказаться от своего мнения, сын мой?

ГАЛИЛЕЙ (тихо, с трудом выдавливая слова). Я подчинюсь.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я удовлетворен. Иначе пришлось бы обратиться к обычной процедуре… Разбирательство, заключение…

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал! Спасение моей души — серьезное дело. Я приехал в Рим с двоякой целью. Просить об одобрении моих научных взглядов и защитить свое доброе имя католика. У меня и помысла о неповиновении не возникало.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я удовлетворен, сын мой. Право, мне было бы горько прибегнуть к строгим мерам. Ты стал дорог мне. (Осторожно). Галилей, твои враги распускают ложные слухи. Будто тебя преследует Святая служба, тебя вынуждают отречься от твоих взглядов.

ГАЛИЛЕЙ (встревоженно). О чем вы говорите?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Надо оградить твои права и избежать недоразумений. С этой целью я вручаю тебе меморандум. Тут сказано, что ты можешь делать и чего не должен. Храни его, Галилей, он может пригодиться тебе в будущем.

^{Передает бумагу.}

ГАЛИЛЕЙ. Я сохраню это.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. И помни: ты католик, и потому твое право высказывать собственное мнение ограничено. Этот документ четко определяет ограничение. Но в его рамках ты совершенно свободен.

ГАЛИЛЕЙ (быстро просмотрев бумагу, с надеждой). Теория Коперника как гипотеза и как факт… В документе проводится различие, верно я понял?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Разумеется. В этом пункте нет проблемы.

ГАЛИЛЕЙ. Значит, я могу развивать коперниковскую теорию как предположение, как научную гипотезу?

^{_{Питер Кейпел (Галилей), Пол Мэнн.}}

^{_{Театр «Нью стейджес», Нью-Йорк, США, 1947.}}

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В пределах благоразумия.

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал Беллармино, могу ли я спросить вас?.. Это разграничение гипотезы и факта. Почему церковь разрешает первое и запрещает второе?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Если считать коперниковскую систему фактом, то об этом узнают все. Начнутся толки, споры. Это повредит церкви. Если же считать ее гипотезой — кому это интересно? Нескольким ученым? Они будут пользоваться ею для математических выкладок — и только. А народу эти фокусы с небесами ни к чему. Темная штучка для забавы грамотеев.

ГАЛИЛЕЙ. Фокусы… Церковь в самом деле разрешает мне развивать мою теорию в качестве гипотезы?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. В качестве гипотезы — да, разрешает. Церковь позволяет математикам и исследователям пользоваться интеллектуальным инструментом.

ГАЛИЛЕЙ. Позвольте еще один вопрос… прежде чем ваше высокопреосвященство покинет меня.

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Конечно, сын мой.

ГАЛИЛЕЙ. Владыка, вы говорили о народе. Вы убеждены, что народ не способен вынести правду?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Я всем сердцем убежден в этом. Мы должны до поры охранять народ от новых идей. Они могут пойти ему во вред.

ГАЛИЛЕЙ. Когда же народ дорастет до правды?

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Никогда.

ГАЛИЛЕЙ. Никогда?!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Ну, может быть, в отдаленном будущем.

ГАЛИЛЕЙ. Мы ведь можем приблизить это будущее!

КАРДИНАЛ БЕЛЛАРМИНО. Будем терпеливы, сын мой. Не торопи пути всемогущего Господа нашего. (Уходит).

^{Галилей в луче света переходит на другую площадку. Собрание Академии Линчеев. Сагредо, Чези, Альдобрандини, Чезаре, Морозини, Галилей, Фабрициус и кардинал Барберини. Чувствуется, что присутствующие в подавленном настроении, близком к отчаянию.}

САГРЕДО. Уважаемые члены Академии Линчеев, наш президент маркиз Чези имеет сделать сообщение.

ЧЕЗИ (поднявшись, устало). Господа! Тринадцать лет назад мы объединились и основали Академию Линчеев. Мы работали упорно и неторопливо, ожидая того момента, когда кому-нибудь выпадет честь сделать выдающееся открытие или изобретение. Тогда мы могли бы привлечь общественное мнение к праву науки на независимое развитие. Мы ждали восемь лет. Мир был потрясен известием об изобретении телескопа. Казалось бы, вот она, ниспосланная свыше возможность. (Глубоко вздыхает). Вскоре стало очевидно, что борьба за телескоп — это борьба за свободу мысли. Теперь, господа, эта великая возможность, ради которой была создана наша Академия, упущена. Согласно постановлению, которое вынес кардинал Беллармино, Галилей может толковать новую систему мироздания только как гипотезу, а не научный факт. Мы проиграли битву, господа… (Садится, вконец расстроенный).

АЛЬДОБРАНДИНИ. Нет, не проиграли! У нас есть…

САГРЕДО. Мы догадываемся о печальном заключении речи маркиза Чези. Мы разделяем его глубокое горе. Как председатель вношу предложение: считать сообщение нашего президента законченным.

ЧЕЗАРЕ. Правильно!

АЛЬДОБРАНДИНИ. Поддерживаю предложение.

САГРЕДО. Кто против? (Молчание). Принято единогласно.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Господин председатель, прошу слова.

САГРЕДО. Извольте.

АЛЬДОБРАНДИНИ. Мы проиграли эту схватку, но впереди другие. И у нас есть, чем гордиться. Только в этом году Чезаре опубликовал книгу, а Сагредо — великолепный доклад.

САГРЕДО. Прошу кого-нибудь занять председательское кресло. Я хочу принять участие в прениях. Может быть, вы, граф Морозини?

МОРОЗИНИ. Охотно.

^{Слышны одобрительные голоса. Морозини садится в председательское кресло. Сагредо, занявший место среди других членов Академии, поднимает руку. Морозини предоставляет ему слово.}

САГРЕДО. Могу ли я обратиться непосредственно к Альдобрандини?

^{Морозини кивает.}

Вы упомянули монографию Чезаре. Это очень важное событие. Однако при всем моем уважении к Чезаре, его книга абсолютно неизвестна. Она покоится на полках полусотни личных библиотек, ну, сотни, не больше. О ней знает горстка ученых. Для остальных же она — слишком темна, что ли.

ГАЛИЛЕЙ (себе). Темна! То же самое сказал кардинал Беллармино.

САГРЕДО (по-прежнему обращаясь к Альдобрандини, с гневом и горькой иронией). А мой доклад? Он называется «Строение моллюсков у скальных образований на северном побережье Корсики». Разве можно на таком докладе показать весь драматизм положения науки? Бороться за право обнародовать открытия, не опасаясь гонений со стороны богословов? Нам нужно было крупное, стимулирующее открытие, нам нужен был телескоп. Такое случается раз в тысячу лет! И такой случай выпал нам, здесь, в этой зале, чтобы начать борьбу. Мы сражались и потерпели поражение. Мы проиграли битву за свободу мысли.

ЧЕЗАРЕ (получив слово, кричит). За это надо благодарить кардинала Беллармино!

^{Приглушенный шум соглашающихся и сердитых голосов: «Верно!», «Он не прав», «Это оскорбление!», «Неслыханно».}

САГРЕДО (продолжает). Объяснять наше поражение действиями того или иного церковного сановника — неверно. Это скрадывает глубину расхождений. Если не кардинал Беллармино, то нашелся бы другой.

ФАБРИЦИУС (сердито вскакивает с места, к Сагредо). Вы хотите сказать, что наша матерь-церковь — враг?

САГРЕДО. Вам не давали слова.

ФАБРИЦИУС (к Морозини). Господин председатель, я требую слова! (Показывая на Сагредо). Могу я обратиться к нему непосредственно?

МОРОЗИНИ. Прошу.

^{_{Сцена из спектакля. В роли кардинала Барберини — Питер О’Тул (второй слева).}}

^{_{Театр «Олд Вик», Бристоль, Великобритания, 1956}}

ФАБРИЦИУС. Вы хотите сказать, что наша матерь-церковь — враг нам?

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (просит слова). Господин председатель! (Вкрадчиво). Позвольте мне заверить посла Сагредо Никколини, что он может говорить совершенно свободно. Приходя на собрания Академии, я не скидываю духовного одеяния, но теологические догматы оставляю за порогом.

САГРЕДО. Будь здесь сам кардинал Беллармино, я все равно сказал бы то, что хочу сказать. Церковь указует науке: это можно, а это нельзя. Взгляды человека на физический мир меняются с каждым днем. А церковь замыкается в гордом одиночестве, ничего не хочет знать. Как будто можно приказать науке! Нет, Рим не докажет, что земной шар не движется. Да что Рим! Все люди, вместе взятые, не остановят его вращенья. И не перестанут вращаться вместе с ним!

^{Взрыв восклицаний: «Правильно!», «Требую слова!», «Тише!» «Нет, он не прав», «Дайте договорить!», «Председатель!» «Как вы смеете…»}

ФАБРИЦИУС. Председатель, я требую слова!

САГРЕДО. Я еще не кончил.

ФАБРИЦИУС. Призвать его к порядку!

САГРЕДО. Почему церковь ничего не хочет знать? Потому что признать истинный смысл изобретения телескопа — значит покончить с опошлением…

ФАБРИЦИУС. С опошлением?.. Нет, вы слышите?

САГРЕДО…покончить с опошлением католицизма. С поклонением чудесам и мощам, подкупом бога и Иисуса горящими свечками и золотой рухлядью.

^{Речь Сагредо прерывается криками: «Я протестую!», «Молчать!», «Тише!», «Пусть говорит!», но он продолжает свое.}

Это значит вымести прочь весь этот мусор унизительных предрассудков. А на их место поставить новые идеи, согласные человеческому достоинству.

^{Снова взрыв восклицаний: «Все это станет известно кардиналу Беллармино!», «Слушайте!», «Это богохульство!», «Он еще не кончил!..» Сагредо не обращает внимания.}

Но кому доверить эту благородную задачу? Нашим теперешним правителям? Им же выгодно насаждать невежество…

^{Собрание стало неуправляемым, кричат все разом.}

ЧЛЕНЫ АКАДЕМИИ:

Призвать его к порядку!

Тише!

Господин председатель!..

Спокойнее, ради Бога.

Не по существу!

Что он сказал?

Он еще не кончил.

Слушайте, слушайте!

Председатель!

Да кто он такой?

Негодяй!

Он прав!

Дайте ему закончить!

Надо выслушать.

Я протестую!

Это кощунство!

Как вы смеете!

Мы же ученые, а не какой-то сброд!

^{Шум и гам. Где-то звонят к вечерней мессе. В зале моментально стихает. Все, кроме Сагредо, крестятся и шепчут слова молитвы. Тишина, нарушаемая звоном колоколов.}

САГРЕДО. Я не буду молиться!

КАРДИНАЛ БАРБЕРИНИ (он не участвовал в споре, но пристально наблюдал. Обращаясь к Сагредо). Вы прямо на наших глазах становитесь протестантом.

^{Сагредо едва сдерживается от ярости. Звон колоколов. Все, включая Галилея и Чези, склонили головы в молитве.}

САГРЕДО. Вопрос ясен. Миром будет править либо разум, либо приказ. То и другое совместить нельзя. Война объявлена.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

^{Монастырь Сан-Маттео в Арчетри близ Флоренции. За столом Галилей, Джеппе, Полиссена — теперь сестра Мария Челесте. День клонится к вечеру. Небо в отсветах заката. Галилей кончает есть, кладет ложку и отодвигает тарелку.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Пожалуйста, доешь айву. Я специально для тебя пекла.

ГАЛИЛЕЙ. Я сыт.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Нужно доесть. Это полезно.

ГАЛИЛЕЙ (послушно). Хорошо, сестра. (Откусывает еще кусочек).

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. На мне теперь монастырская аптечка. Сама приготовила тебе лекарства.

^{Уходит. Галилей быстро подвигает Джеппе недоеденную айву. Тот вмиг глотает ее. Возвращается Мария Челесте с двумя склянками.}

Вот это — в большой склянке, с сигнатурой — принимать за завтраком. Приготовлено из сушеного инжира, грецкого ореха, руты и соли, и все это замешано на меду. (Галилей строит гримасу). Принимать каждое утро. Это…

ГАЛИЛЕЙ. …очень полезно. Знаю-знаю.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А в маленькой склянке, без сигнатуры — мазь для растирания суставов.

ГАЛИЛЕЙ. Без сигнатуры — внутрь, с сигнатурой — наружное. Джеппе, возьми эти чудодейственные снадобья. Смотри, чтобы я принимал их каждый божий день.

ДЖЕППЕ (держит в руках по склянке, энергично кивает, намеренно повторяя оговорку Галилея). Это — внутрь, это — снаружи.

^{От души смеются над шуткой.}

ГАЛИЛЕЙ (посерьезнев). Ты получила мою записку?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Еще утром. Кардинал Барберини избран новым папой — это хорошо, отец?

ГАЛИЛЕЙ (восторженно). Для науки занимается новый день!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты в самом деле хочешь поехать к нему?

ГАЛИЛЕЙ. Конечно. Он мой старый друг. Помнишь оду, которую он сочинил в мою честь?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (декламирует).

^{Джеппе весело подхватывает две последние строки, Галилей — самую последнюю. Смеются.}

Ты когда собираешься ехать, отец?

ГАЛИЛЕЙ. Завтра же и отправлюсь… если только ты закончила переписывать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Да, закончила, ты же знаешь.

^{Уходит, тут же возвращается с рукописью.}

ГАЛИЛЕЙ. А ну-ка, Джеппе, вытаскивай!

^{Джеппе достает припрятанный телескоп — он тщательно обернут тканью — и ставит его на стол.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Вот и все. (Кладет рукопись на стол). Эта рукопись еще больше сблизила нас. Семь лет трудились вместе. Ты писал, я переписывала. Теперь работа закончена… И мне как будто не хватает чего-то… (Умолкает).

ГАЛИЛЕЙ. Мы еще поработаем вместе. (Берет рукопись). Увы, только гипотеза. Все изложено только как допущение. Но теперь, когда Маффео Барберини стал папой, я переделаю рукопись. Буду говорить открыто. Я скажу, что это истина… скажу всему миру.

^{Мария Челесте берет в руки телескоп.}

Разверни.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (разворачивая). Телескоп!

ГАЛИЛЕЙ. Это тебе за книгу. Я беру одну половину своей жизни, а тебе даю другую. Сохрани ее.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (ставит телескоп подле рукописи). Книга меньше, но она мощнее.

ДЖЕППЕ. Ее прочтет больше народу.

ГАЛИЛЕЙ. Труд всей моей жизни. Полвека размышлений, исследований, опытов. Я сделал то, что мне предназначено в этом мире.

^{Издали доносится негромкий умиротворенный перезвон колоколов.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Смотри, восходят твои звезды.

ГАЛИЛЕЙ. Да, они должны быть там. Но я что-то плохо вижу. (Пораженный внезапной мыслью). А что, если я слепну?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господь не допустит этого.

ДЖЕППЕ. Вы разглядели порядок его творенья и открыли его людям.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Звезды и те заступятся за тебя. (Смотрит на небо). Как они красивы ночью! Отец, а сколько их?

ГАЛИЛЕЙ. Много, очень много. Всех, пожалуй, и не сосчитать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Даже с помощью самого мощного телескопа?

ГАЛИЛЕЙ. После нас будут жить другие люди, они изготовят более мощные телескопы, потом еще мощнее… Но даже тогда всех звезд не пересчитать. Люди будут открывать все новые и новые звезды. Вселенная постепенно раскрывает свою необъятность.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Отец, что там, за звездами?

ГАЛИЛЕЙ. Пространство.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А за пространством?

ГАЛИЛЕЙ. Снова звезды.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. А потом — снова пространство? (Галилей кивает). И где самая далекая звезда, когда пройдешь все пространство?

ГАЛИЛЕЙ. Самой далекой звезды нет.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Но где же все это кончается?

ГАЛИЛЕЙ. Нигде.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Нигде? Отец, это…

ГАЛИЛЕЙ. Не пугайся, родная. Только мелкие людишки боятся большой правды. Человека надо мерить не величиной дома, в котором он живет, а чуткостью души. Люди будут проникать в загадки природы. И каждый новый открытый закон природы — еще одно доказательство бесконечного величия и мудрости Господа нашего.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Мне иногда кажется, что, познавая природу, ученый так же приближается к богу, как и священник.

ДЖЕППЕ. Как это верно, синьор Галилей!

ГАЛИЛЕЙ. Не знаю, не уверен. Зато я знаю другое. Чудотворная воля божья осуществляется только в наивысших устремлениях человеческих. (Снова слышны колокола). Я должен переделать рукопись. А потом — отдых. Я приеду к тебе в гости, дочь, и мы будем сидеть на этой самой скамье. В покое и мире я досижу здесь свою осень. (Поднимается. В приливе энергии). Но до этого я должен отправиться в Рим. Я должен получить разрешение на переделку рукописи. Не гипотеза, а научный факт. (Берет рукопись). В Рим… к моему другу Маффео Барберини, к нашему новому папе!

^{Мария Челесте и Джеппе уходят. Галилей переходит в следующую картину. Освещение перемещается следом за ним. Действие в этой картине разворачивается попеременно на двух игровых площадках. Одна представляет собой дворцовую залу, где папа дает аудиенции, другая — приемную перед ней. Приемная ярко освещена, здесь Галилей и Сагредо. На другой площадке — бывший кардинал Барберини, ныне папа Урбан VIII, его старший брат Карло Барберини, двадцатишестилетний сын Карло — Франческо и мажордом. Они едва различимы в тусклом освещении и неподвижны, когда в приемной идет действие.}

САГРЕДО. Ты напрасно надеешься, что, став папой, Маффео Барберини излечит нашу застарелую болезнь. Какое заблуждение!

ГАЛИЛЕЙ (со своим манускриптом в руках). Сагредо, вот увидишь. Я войду туда, и наш возлюбленный Маффео Барберини одним мановением руки расчистит нам путь. Тогда я перепишу эту книгу, и все узнают правду.

САГРЕДО (качает головой, со вздохом). Как говорится, бог в помощь! Маффео Барберини на троне наместника божьего на земле… тебе надо полагаться на самого Господа.

^{Свет гаснет и ярко вспыхивает на другой площадке. Галилей и Сагредо неподвижны.}

ПАПА УРБАН VIII (Франческо, своему племяннику). Ты уже не просто молодой человек из дома Барберини. Ты папский племянник. Согласно обычаю и сану, я могу позаботиться о твоей карьере.

КАРЛО БАРБЕРИНИ. Ты имеешь в виду что-нибудь определенное, брат?

ПАПА. Тебя, Карло, я назначаю командующим папской гвардией.

КАРЛО. Прекрасно.

ПАПА. Сколько тебе лет, Франческо?

ФРАНЧЕСКО. Двадцать шесть.

ПАПА. Хотел бы ты быть кардиналом? Кардинал — племянник папы…

ФРАНЧЕСКО. Вы слишком добры ко мне.

ПАПА (отмахивается). Франческо Барберини — кардинал Сен-Лоренский в Дамаске. Звучит?

ФРАНЧЕСКО. Дядя, мы можем сделать наше время эпохой просвещения и благих начинаний.

ПАПА. Что? Да-да… именно так: просвещения и благих начинаний. (Мажордому). Что у нас еще сегодня?

МАЖОРДОМ. Ваше святейшество изволило пожаловать аудиенцию Галилео Галилею. Последнюю, перед тем, как он отбудет из Рима. Я приготовил подарки, которыми вы вознаградите его.

^{Приносит подарки, раскладывает их на столе, затем идет к Галилею. Отдав рукопись Сагредо, тот шагает навстречу.}

ПАПА. Шесть аудиенций за шесть недель и эти подарки… Не многие удостаивались этакой чести.

ФРАНЧЕСКО. Дядя, могу ли я остаться, познакомиться с Галилеем?

ПАПА. Останься.

^{Мажордом вводит Галилея и исчезает. Галилей припадает на колено и целует папский перстень.}

Встань, сын мой… и друг мой.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество!

КАРЛО. А, Галилей, ты все так же странствуешь по небесам?

ГАЛИЛЕЙ (улыбается). Все так же.

ПАПА. Это мой племянник Франческо. Твой почитатель.

ФРАНЧЕСКО (волнуясь). У меня есть телескоп… И я знаю каждую строчку из написанного вами.

ГАЛИЛЕЙ. Я весьма польщен.

ПАПА. Увлекающаяся натура.

КАРЛО. Нам надо идти. Удачи тебе, Галилей, в твоих небесных поисках.

ФРАНЧЕСКО (обеими руками схватив руку Галилея). Синьор Галилей, будущее — за вами!

^{Карло и Франческо уходят.}

ПАПА. Пылкий идеалист — мой племянник… Друг мой, нам было бы приятно, если бы ты остался с нами. Но твой дом и твоя работа — во Флоренции… Мы не должны быть эгоистами.

ГАЛИЛЕЙ. Святой отец, позвольте просить о милости, прежде чем я покину Рим.

ПАПА. Говори, Галилей.

ГАЛИЛЕЙ. Отмените приказ кардинала Беллармино. Позвольте мне толковать Коперникову систему свободно и правдиво.

ПАПА (озабоченный). Увы, сын мой! Я не могу этого сделать.

ГАЛИЛЕЙ. На протяжении шести недель я шесть раз удостаивался милости говорить с вами. (Падает на колено). Все кругом завидуют мне. Но — даже сейчас мне не позавидуешь.

ПАПА (помогая ему подняться, в глубоком беспокойстве). Друг мой, если бы это зависело от нас, постановление не было бы принято. Но оно есть, и не в наших силах отменить его.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество ведь просвещенный человек, понимающий науку. Сколько ночей мы вместе исследовали небо! Какие удивительные вещи мы видели…

ПАПА. Мы не можем знать, что мы видели. Человеческий ум слаб. Внешняя реальность часто всего лишь обман чувств.

ГАЛИЛЕЙ. Но эта упорядоченность, совершенство логики, симметричность, абсолютная простота Коперниковой системы…

ПАПА. Галилей, ты ограничиваешь могущество божие!

ГАЛИЛЕЙ. Я?! Ограничиваю его могущество?

ПАПА. Господь всемогущ, это же так, Галилей!

ГАЛИЛЕЙ. Бесспорно.

ПАПА. Следовательно, он может все. Разве нет? (Галилей кивает). Земля вращается вокруг Солнца, потому что это самый простой и самый упорядоченный способ устройства мироздания… Так думать — значит сводить Господа к самому простому. Я убежден, Галилей, что ты не имел это в виду.

ГАЛИЛЕЙ. Выходит, во Вселенной нет ни логики, ни единства, ни порядка?

ПАПА. Может быть, есть… А может быть, нет.

ГАЛИЛЕЙ. Все зависит от его желания… Сегодня бог достигает цели одним способом, завтра той же цели — другим. Так?

ПАПА. Когда что-то происходит определенным образом, то человек не должен говорить, что это могло произойти иначе. Господь всесилен и поступает по своему усмотрению. Чем сложнее и невероятнее кажется нам явление, тем беспредельнее всемогущество божие.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество изволит шутить. Как в старые времена, до того как…

ПАПА (резко обрывает его). Мы не склонны шутить, когда дело касается веры! Если веруешь, надобно внимать, а не критиковать.

^{Галилей ошеломлен.}

Здесь не должно размышлять и рассуждать как угодно. В вере нет места мнениям, она несомненна.

^{Галилей потрясен.}

(Учтиво). Смотри, Галилей, мы приготовили для тебя подарки. (Ведет его к столу с подарками). Да, самое важное: передай твоему герцогу это послание. Нам хотелось бы, чтобы ты прочитал его вслух. Друг наш возлюбленный, пусть это скрепит наш союз.

ГАЛИЛЕЙ (читает). «Пока Юпитер со своими лунами пребудет в небесах, пусть сияет на Земле, как ее вечный спутник, слава нашего Галилея. С отеческой привязанностью мы давно следим за успехами этого выдающегося человека. Мы ценим не токмо его блистательные литературные таланты, но и истинное благочестие. Дабы Вы могли вполне проникнуться тем, как он дорог нам, мы передаем с ним это послание…»

^{Свет гаснет. Папа уходит. Освещается другая игровая площадка, куда движется Галилей. Сагредо вступает в действие.}

ГАЛИЛЕЙ. Ты был прав, друг мой. Я хотел, чтобы меня поняли, а он осыпал меня подарками.

САГРЕДО. Во всяком случае, теперь ты понимаешь все. Надо действовать по обстановке. Сегодня утром отплывает корабль в Англию. Я обо всем договорился.

ГАЛИЛЕЙ. Ты хочешь, чтобы я бежал? К чертям собачьим твою договоренность!

САГРЕДО. Поезжай — в Англии ты сможешь работать свободно. Галилей, друг, ты — как светильник, зажженный в глухую полночь. Ты один способен разогнать мглу, в которой мы живем. Англия — единственное место, где можно это сделать.

ГАЛИЛЕЙ. Нет, мое место — здесь. Оружие выбрал не я, но я принимаю бой.

САГРЕДО. Ты можешь проиграть его. Чего ради идти на риск?

ГАЛИЛЕЙ. Ради моей церкви, ради моей души и ради моей книги! Вот она — моя троица. (Не давая Сагредо возразить). Ты ведь согласишься: мало написать книгу. Надо, чтобы ее напечатали и прочли. А этого не сделать, если я уеду.

САГРЕДО. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Ну, напечатаю я ее в Англии, без разрешения Рима — кто ее прочтет? Это будет как контрабанда. Нет, меня услышат, только если я добьюсь официального дозволения церкви. Я представлю книгу в Бюро цензоров. Я сделаю все, что они потребуют: сокращу, добавлю, изменю. Но я добьюсь разрешения! Я покажу истинность Коперникова учения с помощью самой церкви. Поэтому я должен остаться в Италии.

САГРЕДО (не согласен с Галилеем, но слова друга произвели на него впечатление). Бесспорно, тут есть доля истины. Но ты затеваешь опасную игру.

ГАЛИЛЕЙ. Иного мне не остается. Я приехал в надежде, что новую систему признают за факт. А мне по-прежнему велят выдавать ее за гипотезу. Что ж, пусть будет так! Этого у меня не отняли.

САГРЕДО. Вероятно, прав ты, а не я. Но мне, признаться, не улыбается зрелище еще одного Даниила в львином рве.

ГАЛИЛЕЙ. Моя книга обратит и львов.

САГРЕДО (смеется). Так и рвешься в схватку!

ГАЛИЛЕЙ. От этой схватки зависит будущее. Мы его завоюем!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

^{Свет гаснет. Сагредо уходит, а Галилей переходит на другую площадку. Действие возобновляется немедленно. Книжная лавка Ландини во Флоренции. Галилей на табурете в стороне, погруженный в полутьму. Ландини беседует с торговцем сукном Венетти.}

ВЕНЕТТИ (робея). Синьор Ландини, а как покупают книги?

ЛАНДИНИ. Вы же сами торговец, Венетти. Когда я хочу купить вашего отличного сукна, я спрашиваю о цене, плачу деньги, и сукно — мое. Если вам нужна книга, спросите цену, заплатите мне деньги, и они ваша.

ВЕНЕТТИ. Только и всего?

ЛАНДИНИ. Только и всего.

ВЕНЕТТИ. И сколько же стоит книжка Галилея?

ЛАНДИНИ. Одна крона.

ВЕНЕТТИ. И она написана по-итальянски?

^{Ландини раскрывает книгу, показывает ему.}

Двадцать лет назад я научился читать и писать. Очень пригодилось в делах. Теперь я уже могу и читать книгу. (Стесняясь). Говорят, что посидеть дома за книгой — одно удовольствие.

ЛАНДИНИ. Попробуйте сами и убедитесь.

^{Венетти платит за книгу, собирается идти.}

ВЕНЕТТИ. Если мне понравится, я зайду и куплю еще.

ЛАНДИНИ. Спасибо. Всего вам хорошего.

^{Венетти уходит.}

(К Галилею, торжествующе). Ну вот, синьор Галилей, восемнадцатая книга за сегодняшний день.

ГАЛИЛЕЙ. Простите великодушно глупого старика, но до чего же хорошо сидеть в уголке и смотреть, как люди покупают твою книгу. Восемнадцать экземпляров за один день. Вот это да!

ЛАНДИНИ. Я вообще мог не иметь других книг последние десять дней. «Диалог» почти распродан. Теперь я буду советовать авторам одно: «Пишите шедевры. На них спрос…» Прошу прощения, идет паж графа Чинелли.

^{Входит паж, бойкий юноша лет пятнадцати.}

ПАЖ. Добрый день, синьор Ландини.

ЛАНДИНИ. Добрый день.

ПАЖ (отдавая письмо). Это от графа.

ЛАНДИНИ (раскрывает письмо, читает, улыбается, говорит в сторону Галилея). Послушайте-ка: «Новая книга Галилея доставила мне столь большое удовольствие, что я не могу не поделиться своей радостью с другими. Я хочу заказать еще три экземпляра…» Один он предназначает для своего брата в Пизе, другой отправит племяннику в Турин, третий — двоюродному брату в Милан. (Пажу). Передай графу, что книги будут незамедлительно.

ПАЖ. Обязательно передам. (Колеблется, потом приближается к Галилею). Вы ведь синьор Галилей?

ГАЛИЛЕЙ. Откуда ты знаешь меня?

ПАЖ. Я видел ваш портрет в самом начале.

ГАЛИЛЕЙ. А ты читал книгу?

ПАЖ (осторожно). Всего лишь несколько страничек… Я читаю, когда никого нет. Граф держит книгу у себя на ночном столике.

ГАЛИЛЕЙ. И тебе понравилось?

ПАЖ (удивлен). Вам в самом деле это интересно?

^{Галилей энергично кивает.}

Эта система Коперника — она ведь верна, правда? А у вас иногда так написано, будто вы не верите в это.

ГАЛИЛЕЙ. Церковь не позволяет считать эту систему фактом… но я могу добавить, что все свидетельствует против системы Аристотеля.

ПАЖ (начинает горячиться). Совсем сбили меня с толку. У Аристотеля ничего не поймешь. Ведь только одна система может быть правильной. Вы-то сами как думаете? Почему не скажете об этом прямо?

ГАЛИЛЕЙ. Ландини, пусть этот молодой человек читает здесь мою книгу, когда захочет. (Берет экземпляр). Читай, сынок! Читай внимательно. Сам думай над ответами. Не бойся думать!

^{Галилей, Ландини и паж уходят.}

^{Свет переносится в зал Ватикана. Папа и отец Винченцо Макулано да Фиренцуола.}

ПАПА (листая книгу). Невероятно!

^{Поспешно входит Карло в мундире командующего папской гвардией, тоже с книгой в руках; за ним Франческо в кардинальской мантии и мажордом.}

КАРЛО. Ты видел эту книгу, брат?

ПАПА. Галилееву? (Показывает свой экземпляр). Вот, отец Фиренцуола принес… Мы этого не потерпим. Неслыханно!

КАРЛО. Не потерпим, но слухи уже пошли. Он выставляет нас на посмешище. Мы посылаем миссионеров во все уголки света — в Японию, в Южную Америку. Тратим миллионы золотом, чтобы распространить влияние церкви. А он покушается на наш престиж, на наш авторитет…

ПАПА. Престиж, авторитет — все это слова! Я мог бы спустить на рынке наш авторитет до последнего остатка и через полгода вновь завоевать его. А эта книга может нанести нам непоправимый вред.

КАРЛО. Что именно ты имеешь в виду?

ПАПА. Она обращена к разуму, а не к вере. Она заставляет думать. Она учит думать. А если люди начнут думать свободно, от единства церкви останется лишь груда осколков! Церковь просто перестанет существовать. В довершение всего он написал книгу по-итальянски. Ее может прочитать всякий.

КАРЛО. Надо разузнать, кто покупал книгу. Надо конфисковать ее — до последнего экземпляра. И уничтожить!

ПАПА. Вне всякого сомнения.

КАРЛО. Надо вызвать Галилея в Рим.

ПАПА. Да, мы скоро отправим ему приказание. Но прежде всего — книга… Где Чамполи и Риккарди? Позвать их немедленно!

КАРЛО. Я уже послал за ними. Сейчас они будут.

ПАПА (вслед мажордому). И пригласите посла Сагредо Никколини, срочно.

^{Мажордом уходит.}

(Папа раздраженно шагает взад-вперед, берет книгу, что-то смотрит, снова принимается шагать). Я не допущу…

ФРАНЧЕСКО (решительно став перед ним). Дядя, не делайте этого, не запрещайте книгу Галилея.

ПАПА. Что-о?

ФРАНЧЕСКО. Вы обманете надежды миллионов. Они верят, что церковь наставляет их на правильный путь и спасет. Если же вы отвергнете учение Галилея, то церковь закоснеет в догматах. Она не сможет развиваться, не сможет постигать новые истины, которые открывает человек.

ПАПА. Мы запрещаем истину, которая не получила нашего одобрения.

ФРАНЧЕСКО. Но это не в вашей власти!

КАРЛО. Как ты смеешь, сын?!

ФРАНЧЕСКО. Правда — как подземный источник. Его можно закопать на время, но он все равно прорвется наружу. Люди думают, у них возникают вопросы. Они тщетно стучат в глухой панцирь наших догм и начинают искать ответы в другом месте. Мы хотим обезопасить себя, а на самом деле воюем с истиной.

^{Входят отец Риккарди, верховный папский цензор, и доверенный папский секретарь синьор Чамполи.}

РИККАРДИ. Ваше святейшество посылали за нами?

ПАПА. Вам известна эта книга?

РИККАРДИ (раскрыв ее). Конечно, это книга Галилея.

ЧАМПОЛИ. Посмотрите на гравюру.

РИККАРДИ. Поразительное сходство в портрете.

ПАПА (ледяным тоном). Оставим в покое эстетические соображения. Как верховный цензор — вы давали дозволение на печатание этой книги?

РИККАРДИ. Давал.

ПАПА. Каким образом вы дали такое дозволение?

РИККАРДИ. Галилей выполнил все наши указания. Он добавил предисловие, которое мы предложили. Мы сами изменили много мест в тексте. Ну, и после этого мы, естественно, разрешили ему печатать книгу.

КАРЛО. Значит, он выполнил все ваши указания?

РИККАРДИ. Все без исключения.

КАРЛО. Он пошел на уступки и тем самым усугубил наши трудности.

РИККАРДИ. Ваше святейшество, что его превосходительство хочет этим сказать?

ПАПА. Он хочет сказать, что книга наносит вред вере. Он хочет сказать, что Галилей подрывает авторитет церкви. Книга угрожает религии.

РИККАРДИ. Ваше святейшество!..

ПАПА. В ней речь идет не о математике. Там говорится о вере и разуме.

РИККАРДИ. Я прочитал ее по меньшей мере десять раз. Я ничего не понимаю.

ПАПА. Можете идти. Что касается вас, Чамполи, я отправлю вас в отдаленную провинцию. Вы проведете там остаток дней и сможете поразмышлять над тем, что натворили. Погодите, Риккарди!

^{Риккарди, собиравшийся было идти, приближается к папе.}

Пошлите приказ инквизитору Флоренции изъять книгу из книжной лавки Ландини. До последнего экземпляра! Это будет ваш последний официальный акт.

^{Риккарди ошеломлен. Он и Чамполи уходят.}

ФРАНЧЕСКО. Дядя, церковь должна быть родным домом для человека, а не холодным застенком для его духа.

ПАПА. Дело сделано.

ФРАНЧЕСКО. Горе Христовой Церкви! Мы отторгаем людей от бога. (Быстро уходит).

КАРЛО. Мне очень жаль, что мой сын доставляет столько огорчений. Когда он только научится понимать, что такое необходимость?

^{Уходит. К папе приближается отец Фиренцуола, который все это время оставался незамеченным в тени.}

ПАПА. А, вы еще здесь, отец Фиренцуола?

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше святейшество, судя по всему, Святая инквизиция вскоре начнет процесс против весьма уважаемой персоны. Я питаю глубокое уважение к нынешнему Генеральному комиссарию инквизиции. Он соответствует должности во всех отношениях… кроме одного. Но оно, ваше святейшество, может оказаться решающим.

ПАПА. И что же это такое?

ФИРЕНЦУОЛА. Это касается нажима. Искусства нажима.

ПАПА. Продолжайте.

ФИРЕНЦУОЛА. Эта персона, которая скоро предстанет перед судом инквизиции, говорят, любит природу. Постоянно ссылается на нее. Позвольте мне тоже привести естественный пример.

^{Папа кивает.}

Лягушку бросают в котел с кипящей водой. Она барахтается, бьется, может даже выпрыгнуть и ускакать прочь. На зрителей летят брызги, всеобщий переполох. Другую лягушку опускают в котел с холодной водой. Она умиротворенно перебирает лапками. Воду начинают нагревать. Медленно, очень медленно увеличивается жар. Вода закипает, но лягушка не шелохнется… Она уже ничего не чувствует. И спокойно умирает. Грубый ремесленник и тонкий художник достигают того же самого, но — по-разному. Так вот я — художник! (Во время монолога он почти вплотную приблизился к папе. А теперь отстраняется). Должен ли я продолжать?

ПАПА. Продолжайте.

ФИРЕНЦУОЛА. Понимание природы давления… как применить нажим… когда, в какой степени… Всей тончайшей техникой этого искусства можно овладеть, лишь глубоко изучив движения человеческой психики. Понять сплав боязни и мужества, надежды и отчаяния… сделать так, чтобы страх, проникая до мозга костей, одолел разум… Я чрезвычайно усиленно занимался этим предметом, ваше святейшество.

ПАПА. И как же вы предлагаете применить ваши знания на практике?

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше святейшество, я взял на себя смелость провести некоторую расследовательскую работу.

ПАПА. Вот как? Надеюсь, вы были достаточно осмотрительны?

ФИРЕНЦУОЛА. Я вообще человек осмотрительный, ваше святейшество. Мне надо было изучить одно досье. В нем-то я и нашел кое-какие бумаги. (Вытаскивает какой-то листок из рукава сутаны). Полагаю, вашему святейшеству будет небезынтересно познакомиться с этим документом.

ПАПА (быстро просматривает бумагу). Где вы это взяли?

ФИРЕНЦУОЛА. Из официального досье на Галилео Галилея.

^{Входит мажордом.}

МАЖОРДОМ. Посол Никколини прибыл.

ПАПА. Пусть войдет. И разыщите Чамполи и Риккарди. Да побыстрей!

^{Мажордом поспешно выходит. Не говоря ни слова, папа пристально смотрит на Фиренцуолу, будто оценивая его. Фиренцуола выдерживает его взгляд. Мажордом вводит Сагредо и уходит. Сагредо припадает на колено.}

САГРЕДО. Я прибыл не мешкая, ваше святейшество.

ПАПА. Поклянитесь, что не будете разглашать происходящее здесь.

САГРЕДО. Клянусь! (Поднимается с колена).

ПАПА. Нарушив эту клятву, вы подвергаете свою душу опасности вечного проклятия. (Фиренцуоле, который держится на почтительном расстоянии). Подойдите ближе, мой добрый Фиренцуола. (К Сагредо). Отец Фиренцуола выполняет для нас деликатные поручения и скоро займет важный пост.

ФИРЕНЦУОЛА. Благодарю, ваше святейшество.

ПАПА (Фиренцуоле). Синьор Никколини — флорентийский посол в Риме.

ФИРЕНЦУОЛА. О, мне, разумеется, известно имя посла. Я счастлив познакомиться с ним лично.

^{Входит Риккарди.}

РИККАРДИ. Я — весь внимание, ваше святейшество.

ПАПА. Станьте там и помолчите.

РИККАРДИ. Хорошо, ваше святейшество.

^{Папа изучает бумагу. Все молчат. Входит Чамполи.}

ЧАМПОЛИ. Вы посылали за мной, ваше…

^{Папа дает ему знак, тот замолкает.}

ПАПА (подзывает Риккарди и Чамполи, резко). Галилей представил вам рукопись «Диалога». Что он говорил при этом относительно предписания кардинала Беллармино?

РИККАРДИ. Что он говорил?

ПАПА. Как сформулировано предписание кардинала Беллармино? Что он сообщил об этом?

РИККАРДИ. Он сказал, что это были общеизвестные вещи… наша официальная позиция католичества.

ПАПА (ледяным тоном). Меня не интересует официальная позиция католичества. Повторите в точности его слова.

РИККАРДИ. Кардинал Беллармино сказал Галилею, что, поскольку система Коперника не согласуется с доктриной церкви, ее нельзя считать истинной, а можно лишь обсуждать как гипотезу.

ПАПА. Не упоминал ли он о том, что кардинал Беллармино предписал ему полное молчание? О том, что он не должен ни держаться своей теории, ни проповедовать ее, ни защищать каким бы то ни было образом?

ЧАМПОЛИ. Даже в порядке предположения?

ПАПА. …что ему запрещено говорить и писать о ней — я подчеркиваю — каким бы то ни было образом… — говорил ли он об этом?

ЧАМПОЛИ. Нет, этого он не говорил.

РИККАРДИ. Если бы было такое предписание, книга никогда не получила бы моего разрешения.

ЧАМПОЛИ. Конечно!

ПАПА. Его обвинили бы в том, что он написал книгу, где каждая фраза и каждое слово — греховны. Так или не так?

РИККАРДИ. Так, ваше святейшество.

ПАПА. Его обвинили бы в том, что он использовал мое покровительство, чтобы оказать на вас давление. Так?

РИККАРДИ. Так, ваше святейшество. (Неуверенно). Ваше святейшество, такое предписание в отношении книги Галилея — оно существует?

ПАПА. Вы достаточно нанесли ущерба. Можете идти.

^{Чамполи и Риккарди уходят.}

САГРЕДО. Такое предписание действительно cуществует?

^{Папа передает ему бумагу.}

(Облегченно вздыхает, хотя все еще обеспокоен). Но это не официальный документ. Просто какая-то запись, сделанная чрезмерно усердным нотарием.

ПАПА. Это обнаружено в досье на Галилея и является частью наших протоколов.

САГРЕДО. Но здесь нет даже подписи. Ни подписи кардинала Беллармино, ни свидетелей, ни Галилея.

ПАПА. Не преуменьшайте значения бумаг из нашего официального архива.

САГРЕДО. Кардинал Беллармино не это имел в виду, когда давал указания Галилею.

ПАПА. Вы намерены самолично справиться у кардинала Беллармино, что он имел в виду?

САГРЕДО. Ваше святейшество знает не хуже меня, что он умер.

ПАПА. Тогда мы будем опираться на наши архивы. Это документ…

САГРЕДО. Прошу простить меня, ваше святейшество, но это не документ. Это какая-то никем не подписанная бумага. Когда она была составлена? Как? Смотрите, на ней даже даты нет!

^{Возвращает бумагу папе.}

ПАПА (продолжая). Этого документа достаточно, чтобы передать дело в инквизицию. Там и решат, виновен ли Галилей в том, что скрыл о данном ему предписании. И в том, что намеренно нарушил его. Помните, посол Никколини, вы поклялись молчать. Инквизиция выдвинет именно эти обвинения, но Галилей ничего не должен знать, пока не предстанет перед судьями.

САГРЕДО. Я — флорентийский посол и друг Галилея, он может обратиться ко мне за советом. Но вы вырвали у меня эту клятву, я теперь не сумею ему помочь. Крепенько вы скрутили мне руки, ваше святейшество.

ПАПА. Вы так думаете?

САГРЕДО. Но ваше святейшество не учло одной вещи.

ПАПА. Вы так думаете?

САГРЕДО. А что, если я все-таки расскажу обо всем Галилею? Несмотря на клятву? Об этом будем знать только он и я.

ПАПА. Вы погубите свою нетленную душу.

САГРЕДО. Я ведь могу рискнуть своей душой… ради истины.

ПАПА. Дело касается не только вашей души, но и души другого человека. Души Галилея! Он узнает, что вы дали клятву молчать, и не захочет вас слушать. Он весьма дорожит своей душой католика.

САГРЕДО (горько). Ваше святейшество не упустило ничего.

ПАПА (Фиренцуоле, который почтительно держится поодаль). Фиренцуола, составьте бумагу во Флоренцию. В месячный срок Галилей должен прибыть в Рим и предстать перед Генеральным комиссарием инквизиции.

САГРЕДО (изумленный). В Рим? Ему шестьдесят девять лет! У него слабое здоровье. Он почти ослеп. Ведь расследование можно провести и во Флоренции.

ПАПА. Он должен прибыть самолично в Рим!

^{Отдает Фиренцуоле бумагу. Тот уходит.}

САГРЕДО. Ваше святейшество рискует, что процесс не состоится ни во Флоренции, ни в Риме. Я официально заявляю: Галилей может не вынести дороги и скончаться.

ПАПА. Если он нездоров, пусть едет не торопясь… Но он должен быть здесь. Не сможет ехать сам, его привезут. Если понадобится — в оковах. Он должен быть здесь. Галилея будут судить в Риме.

^{Сагредо и папа уходят. Свет переносится в келью монастыря Сан-Маттео в Арчетри. Здесь Галилей и Мария Челесте. Первая реплика Марии Челесте следует почти сразу же за последней репликой папы.}

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Но тебе нельзя ехать в Рим в такую пору. С гор теперь дуют холодные ветры. Подожди до весны.

Галилей. Я не могу ждать. Меня ведь не приглашают в Рим. Мне приказывают прибыть туда. Я должен ехать.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ни в коем случае! Зачем ты им понадобился? Ты выполнил все их указания. (Поднимает правую руку). Вот этой рукой я переписала всю книгу от первой до последней строки и могу это засвидетельствовать.

ГАЛИЛЕЙ. Надо ехать. Там все выяснится… Выходит, мы пока не заслужили покой и мир. А времени остается все меньше и меньше.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Все мы — странники на этой земле. Утешься, мой бедный странник.

ГАЛИЛЕЙ. Прощай, сестра Мария Челесте!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Я каждодневно буду молиться за тебя.

^{Мария Челесте уходит. Свет перемещается на террасу дворца Сагредо в Риме. Ночь, в небе яркая луна. Галилей выходит на террасу с одной стороны, Сагредо — с другой. Первая реплика Сагредо следует сразу же за последней репликой Марии Челесте.}

САГРЕДО. Вбей, пожалуйста, себе в голову одно: надо во что бы то ни стало сократить разбирательство. Будь почтителен и послушен, соглашайся. Скажут «да» — и ты говори «да», «нет» — ты тоже «нет».

ГАЛИЛЕЙ. Но если я не смогу говорить «да» на их «да» или «нет» на их «нет»?

САГРЕДО. Тогда говори: «может быть» или «я не помню».

ГАЛИЛЕЙ. «Может быть», «я не помню».

САГРЕДО. Не перечь, не вступай в споры. Старайся ублаготворить их. Ни в коем разе не отстаивай свою книгу. Иначе они тем более захотят запретить ее. Помни: почтительность, послушание, покорность!

ГАЛИЛЕЙ. «Может быть», «я не помню»…

САГРЕДО. Всячески старайся сократить разбирательство.

ГАЛИЛЕЙ. Почтительность, послушание, покорность… «Да — да», «нет — нет», «может быть», «я не помню»… (В отчаянии). Я, наверное, пережил отпущенные мне годы! Уж лучше мне было умереть, когда вышла моя первая книга. Моя жизнь перешла бы в жизнь книги.

САГРЕДО. Мы поможем тебе вернуться во Флоренцию. У тебя впереди еще годы и годы работы.

ГАЛИЛЕЙ. Как ты думаешь, им уже известно, что я приехал?

САГРЕДО. Через час будет известно. Думаю, что кое-кто из моих собственных слуг — агенты инквизиции. Никто не знает, кто доносчик, а кто нет… Им может быть каждый. Нет, им, конечно, известно, что ты уже здесь.

ГАЛИЛЕЙ. Если бы знать, в чем меня обвиняют, я продумал бы линию защиты. Я бы попытался…

САГРЕДО. Галилей, мне известно, в чем тебя обвиняют.

ГАЛИЛЕЙ. Правда?

САГРЕДО. Одно-единственное обвинение. Они считают…

ГАЛИЛЕЙ. Сагредо, откуда это тебе известно?

САГРЕДО. От его святейшества.

ГАЛИЛЕЙ. Значит, он взял с тебя клятву молчать?

САГРЕДО. Конечно.

ГАЛИЛЕЙ. Ты дал клятву перед богом. Я не желаю тебя слушать.

САГРЕДО. Я так и знал.

Галилей (смотрит на город с террасы). Вон Ватикан. Его святейшество, наверное, сейчас спокойно спит.

^{На другом краю сцены, который едва освещен, два монаха ставят на место молитвенную скамейку. Входит папа и опускается на нее коленями. Монахи уходят.}

Если бы мне увидеться с ним… Когда-то мы были близки… Но сейчас он не захочет принять меня… Смотри, Цветочный рынок! Там сжигают еретиков. Интересно, что они чувствуют, когда сгущается дым, огонь подбирается все выше и выше… когда душа отделяется от тела?.. (Восклицание ужаса). Сагредо, неужели они замышляют?..

САГРЕДО. Становится холодно. Пойдем в дом.

^{Галилей качает головой: ему хочется побыть одному. Сагредо уходит. Галилей остается наедине с мрачными мыслями. Внезапно входит мажордом, из-под черного плаща у него виднеется униформа. Галилей в ужасе.}

МАЖОРДОМ. Не пугайтесь. (Вручает Галилею письмо, тот читает).

ГАЛИЛЕЙ. Немедленно? В такую-то пору?

^{Мажордом кивает и делает знак, чтобы Галилей следовал за ним. Свет на террасе гаснет. Дворецкий подводит Галилея к папе, который молится, стоя на коленях. Дворецкий уходит.}

Ваше святейшество!

ПАПА. Галилей, моя душа в опасности. Мне угрожает вечное проклятие.

ГАЛИЛЕЙ. Ваше святейшество, как это возможно?

ПАПА. Еще со времен Константина, тринадцать веков назад, когда восторжествовало католичество, наша церковь ведет неустанную войну против ереси. Нелегко закладывать основы новой, католической Европы. Нам приходилось бороться с Лютером в Германии, Кальвином и Цвингли — в Швейцарии. С Гусом — в Богемии, с Виклифом — в Англии, с гугенотами — во Франции. Нам приходилось вести борьбу и с унитариями, и с тринитариями, с массой других протестантских учений. Ереси порождают духовную анархию. Каждый думает не так, как его сосед. А тут еще печатный станок и беспорядочное распространение грамотности, путешествия Колумба и Магеллана… Перед человеком расстилается весь земной шар! Все это — вызов нашей церкви. Сегодня люди уже спрашивают: если Земля только одна из планет, значит, человечеству не уготовано спасение? Значит, бог породил не одного, а нескольких сыновей и послал их на разные планеты. Битва жестока, напряжение дошло до предела… Чаша весов склоняется не в нашу пользу. Сколько трудов я положил, чего только не делал! И не ради себя — дабы укрепить влияние католической церкви. И вот теперь, Галилей, я могу проиграть, проиграть из-за тебя. Галилей, твой телескоп — это зажигательное стекло, поджигающее Европу. Разгорится пожар! Твоя книга колеблет основы христианского мира. Если это случится, что я скажу, чем оправдаюсь, когда предстану перед ликом Господа нашего и буду держать ответ? Моя душа, как и душа Люцифера, будет проклята навеки!

ГАЛИЛЕЙ. Выходит, спасение души вашего святейшества зависит от того, сохранит ли сейчас церковь свою власть? Меня сочли врагом церкви… Значит, чтобы спасти вашу душу, надо погубить мой дух.

ПАПА. Галилей, молчи! Мою душу терзают сомнения, мои ночи — пытка! Я живу в постоянном страхе, что твои слова вознесутся к трону господню.

ГАЛИЛЕЙ. Можно приказать людям, во что верить, но не что видеть. Научные теории — не личное мнение, они вырастают из опыта. Придет день, когда научное объяснение природы послужит вящей славе господней. Время — на стороне науки, оно будет мне судьей. Оно покажет, что великая богова работа и мой скромный труд — едины… А пока — где мне искать утешение? Вот что я вам скажу, Маффео Барберини: у всякого, кто читал мои книги, не может быть и тени сомнения относительно моей любви и почитания нашей святой матери-церкви. Я заявляю, что моя душа чиста перед небесами. Я глубоко верую в таинство мессы. До самого смертного часа я буду неустанно славить Господа!.. Мне нечего больше сказать. Погодите, ваше святейшество, не уходите. Вы — викарий Иисуса Христа на земле, благословите меня! (Встает на колени).

^{Папа колеблется, порывается уйти.}

Неужели вы откажете мне в этом?

^{Папа осеняет Галилея крестным знамением, потом опускается перед ним на колени и трепетно берет его голову в руки.}

ПАПА (с невыразимой печалью). Прощай, Галилей! Мы не увидимся боле. (Встает, быстро уходит).

ГАЛИЛЕЙ (на коленях, воздевает руки). Господь, услышь мою молитву! Не за себя я молюсь. Я молюсь ради спасения души Маффео Барберини!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

^{Палата инквизиции. 1633 год. Помещение залито ярким солнечным светом, в нем никого нет. Входит нотарий с перьями, чернильницей, бумагами, усаживается, готовясь вести протокол. Входит доминиканский монах. Он приводит в порядок судейский стол, кладет на него Библию и крест, устанавливает три кресла. Входят три инквизитора. Отец Фиренцуола, назначенный Генеральным комиссарием Святой службы инквизиции, усаживается и председательское кресло, два других садятся по обе стороны от него. Фиренцуола молча знакомит их с различными бумагами.}

ФИРЕНЦУОЛА (доминиканцу). Позовите служителя.

^{Доминиканец подходит к двери, делает знак. Быстро входит служитель, тоже доминиканский монах.}

(Служителю). Он здесь?

СЛУЖИТЕЛЬ. Давно уже ждет.

ФИРЕНЦУОЛА. Ожидание склоняет к раскаянию.

^{Первый доминиканец тянет за шнуры, задергивает шторы, освещение тускнеет.}

СЛУЖИТЕЛЬ. Привести его?

ФИРЕНЦУОЛА. Слушание назначено на девять. Подождем колокольного звона.

СЛУЖИТЕЛЬ. Хорошо, святой отец.

^{Все застыли. Ожидание. Раздается звон церковного колокола.}

ФИРЕНЦУОЛА (с девятым ударом). Введите обвиняемого.

СЛУЖИТЕЛЬ. Слушаю, святой отец.

^{Уходит и тут же возвращается, ведя Галилея. Монах и служитель отходят к заднику. Три инквизитора просматривает материалы дела. Галилей стоит. Инквизиторы отрываются от бумаг.}

ФИРЕНЦУОЛА. Во имя отца и сына и святого духа я открываю слушание.

^{Все крестятся. Генеральный комиссарий показывает на Библию инквизитору, сидящему ближе к Галилею.}

Дайтe ему.

^{Инквизитор передает Библию Галилею.}

(Галилею). Повторяйте за мной.

^{Повторяя вслед за Фиренцуолой слова клятвы, Галилей отстает на один счет, так что их голоса не сливаются в одно.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. Торжественно клянусь со всей правдой, ничего не утаивая, отвечать на вопросы и по-христиански смиренно принять вдохновленное свыше решение моих преподобных судей. Я даю эту клятву, держа в руках святую Библию, а в сердце моем благоговейный трепет перед Всевышним, каковому обнажаю душу мою.

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше имя?

^{Нотарий приготовился записывать.}

ГАЛИЛЕЙ. Галилео Галилей.

ФИРЕНЦУОЛА. Возраст?

ГАЛИЛЕЙ. Семьдесят лет.

ФИРЕНЦУОЛА. Род занятий?

ГАЛИЛЕЙ. Ученый.

ФИРЕНЦУОЛА. Слушайте внимательно, что я скажу. Напоминаю обвиняемому, что в его власти не затягивать разбирательство дела.

ГАЛИЛЕЙ. В моей власти — каким образом?

ФИРЕНЦУОЛА. Многие обвиняемые, предстающие перед трибуналом Святой инквизиции, во благовременье раскаиваются и целиком полагаются на наше милосердие. Однако есть и такие, кто не признается в содеянных грехах. Будучи подвергнуты искусному дознанию и длительным допросам с применением всех средств, каковыми располагает Святая служба…

ГАЛИЛЕЙ. Пытки! Вы говорите о пытках?!

ФИРЕНЦУОЛА. …они признаются виновными в ереси и осуждаются соответственно. С еретиками церковь не церемонится. Посему, прежде чем продолжить, я спрашиваю: не имеете ли вы сообщить что-либо суду? Ваша совесть ничем не обременена?

^{Галилей подавлен, молчит.}

Следовательно, вам нечего сказать суду, и ничто не обременяет вашу совесть?

^{Галилей молчит.}

Тогда продолжим. Знаете ли вы, почему вам велено явиться в Святую службу?

ГАЛИЛЕЙ. Я не имею официального разъяснения, но полагаю, что это связано с моей книгой.

ФИРЕНЦУОЛА. Продолжайте.

ГАЛИЛЕЙ. Моя книга называется «Диалог о двух главнейших системах мира».

ФИРЕНЦУОЛА (вынимает книгу). Прошу обвиняемого посмотреть это.

^{Галилей берет книгу.}

Вы узнаете эту книгу?

ГАЛИЛЕЙ. Да, это экземпляр моего «Диалога».

ФИРЕНЦУОЛА. Значит, вы несете полную ответственность за каждую мысль, которая содержится в ней? За каждое слово?

ГАЛИЛЕЙ. Да.

ФИРЕНЦУОЛА. Вспомним теперь год 1616 от рождества Христова. Где вы тогда были?

ГАЛИЛЕЙ. Вы хотите знать, был ли я в Риме?

ФИРЕНЦУОЛА. Так вы были в Риме?

ГАЛИЛЕЙ. Был.

ФИРЕНЦУОЛА. Зачем вас вызывали в Рим?

ГАЛИЛЕЙ. Меня не вызывали. Я приехал сам, по своей воле.

^{Инквизиторы молчат, не сводя с него глаз.}

Мне никто не приказывал приезжать.

^{Инквизиторы молчат.}

И я не имел дела с инквизицией.

ФИРЕНЦУОЛА. Не имели?

Галилей. Да, лично не имел. Я приехал, чтобы ознакомить отцов церкви с новой теорией. Как католик, я хотел узнать их мнение и услышать, какого взгляда мне держаться.

^{Молчание.}

ФИРЕНЦУОЛА. В 1616 году от рождества Христова Святая конгрегация индекса вручила вам предписание. Вспомните, как было сформулировано постановление?

ГАЛИЛЕЙ. Кардинал Беллармино сказал, что утверждение, будто земной шар движется, а Солнце стоит на месте, — противоречит догматам церкви. И такого мнения как установленного научного факта держаться нельзя. Однако его можно рассматривать как предположение, как математическую гипотезу…

ФИРЕНЦУОЛА. Почему вы замолкли? Суд не прерывал вас.

ГАЛИЛЕЙ. Я изложил вам решение. Он сказал, что это мнение нельзя утверждать в абсолютном смысле, но лишь высказывать как допущение… как теорию.

ФИРЕНЦУОЛА. Расскажите суду, как вас известили об этом решении?

ГАЛИЛЕЙ. Мне изложил его кардинал Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Кардинал Беллармино умер много лет назад.

ГАЛИЛЕЙ. Его смерть не меняет статус данного суда.

ФИРЕНЦУОЛА (поражен). Не понял.

ГАЛИЛЕЙ. Я говорю, что его смерть не меняет обстоятельства дела. Чтобы оградить меня от напраслины и тогда, и на будущее, он передал мне памятную записку. В ней отражено содержание нашего разговора. Я привез бумагу с собой и хочу, чтобы ее приобщили к материалам дела.

^{Он отдает бумагу Фиренцуоле, тот просматривает ее, передает другим. Инквизитор слева от Фиренцуолы передает ему какие-то листки.}

ФИРЕНЦУОЛА. А вот наша запись этой встречи. (Читает). «…Галилей был вызван в Рим и предстал перед Святой службой. Кардинал Беллармино указал Галилею на опасность его воззрений. Затем Главный инквизитор от имени его святейшества предписал Галилею целиком отказаться от доктрины…»

^{Слова Фиренцуолы перебиваются нетерпеливой репликой Галилея: «Да нет же!», но затем голос Генерального комиссария звучит еще более твердо.}

«…и никоим образом, ни устно, ни письменно, не держаться отныне названного учения, не учить ему и не отстаивать его, в противном случае будут приняты соответствующие меры…»

ГАЛИЛЕЙ. Этого не было! Со мной разговаривал только кардинал Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы допускаете, что наши документы неверны?

ГАЛИЛЕЙ (указывая на памятную записку). Вы же видите — это рука кардинала Беллармино!

ФИРЕНЦУОЛА (держа по бумаге в руке и как бы взвешивая их). Два документа… На какой мы должны опираться — на ваш или на наш?

^{Галилей понимает: возражать бессмысленно.}

Продолжим разбирательство. Итак, после предупреждения кардинала Беллармино вы получили предписание Главного инквизитора не проповедовать доктрину Коперника ни в каком виде, даже в виде гипотезы.

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, так и было.

ФИРЕНЦУОЛА. Я спрашиваю, получили вы такое предписание или нет?

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, так и было. Я не помню.

ФИРЕНЦУОЛА. Как это — не помните?

ГАЛИЛЕЙ. Все это происходило семнадцать лет назад. Я не старался запомнить все слово в слово. У меня же была записка кардинала Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Итак, вы получили приказание…

ГАЛИЛЕЙ. Может быть, но я этого не помню. Я помню только разговор с кардиналом Беллармино.

ФИРЕНЦУОЛА. Нарушив это приказание, вы принялись за книгу. Скажите, вы испрашивали разрешение работать над книгой?

ГАЛИЛЕЙ. Нет.

ФИРЕНЦУОЛА. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Потому что мне в голову не приходило, что я нарушаю какое-либо постановление.

ФИРЕНЦУОЛА. Таким образом, вы писали книгу без разрешения. Когда вы получали дозволение печатать книгу, вы сообщили своему цензору о данном нам предписании?

ГАЛИЛЕЙ. Нет.

ФИРЕНЦУОЛА. Почему?

ГАЛИЛЕЙ. Потому что мне в голову не приходило, что я нарушаю какое-либо постановление.

ФИРЕНЦУОЛА. Еще один вопрос. В вашей книге фигурируют два персонажа. Они придерживаются противоположных взглядов, и каждый из них логикой своих рассуждений пытается переубедить другого. Верно я излагаю замысел?

ГАЛИЛЕЙ. Я даю возможность равно высказаться обеим сторонам. Аргументы, которые они выдвигают, представлены с одинаковой убедительностью. Но я как автор не беру ни ту, ни другую сторону.

ФИРЕНЦУОЛА (раздраженно). Не виляйте. За кого вы нас принимаете? Ваша так называемая беспристрастность — всего лишь уловка. Автор высказывает что хочет, и вместе с тем уходит от ответственности. Продолжим.

ГАЛИЛЕЙ. Хорошо, святой отец.

ФИРЕНЦУОЛА. В своей книге вы сталкиваете приверженца Аристотеля со сторонником Коперника. В чьи уста вы вкладываете более убедительные доводы?

ГАЛИЛЕЙ. Что вы от меня хотите?

ФИРЕНЦУОЛА. Мы ничего от вас не хотим. Мы стараемся установить факты.

ГАЛИЛЕЙ (кричит). Какие факты? Чего стоят долгие годы моих исследований?! Будь моя воля, я бы сжег до последней страницы все, что написано мной!

ФИРЕНЦУОЛА (тихо). Отвечайте. Нам нужно знать ваши истинные намерения. Знать, действовали вы сознательно или случайно впали в заблуждение. Я повторяю вопрос: какой системе вы логически отдаете предпочтение? Системе Аристотеля, утверждающей движение Солнца, или системе Коперника, говорящей о движении Земли?

ГАЛИЛЕЙ. Я в ваших руках, делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы обязаны отвечать на вопросы!

^{Галилей молчит.}

Я в последний раз спрашиваю: разделяете вы в своей книге мнение, будто Земля не является центром мироздания, или не разделяете?

ГАЛИЛЕЙ (медленно, выбирая слова). До постановления церкви я считал, что обе точки зрения правомерны для обсуждения. Потом церковь высшей мудростью решила, что земной шар неподвижен, и Солнце движется вокруг него. После этого я понял, что должен веровать только в это.

ФИРЕНЦУОЛА. Зачем же вы тогда написали книгу?

ГАЛИЛЕЙ. Я в ваших руках. Делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы обязаны отвечать на вопросы!

ГАЛИЛЕЙ. Мой замысел состоял в том, чтобы представить обе стороны проблемы и показать, что доводы и той, и другой стороны — не окончательны. И единственный путь к достижению истины — это положиться на учение церкви… Я в ваших руках, делайте со мной что хотите.

ФИРЕНЦУОЛА (нотарию). Вы записали? (Тот кивает). Дайте сюда.

^{Писец подходит к Генеральному комиссарию, передаст ему бумаги. Фиренцуола жестом отпускает его. Писец уxодит.}

Объявляю заседание закрытым. (Галилею). Обвиняемый, подпишите протокол.

^{Галилей подписывает не глядя.}

Повторяйте за мной клятву.

^{Повторяя вслед за Фиренцуолой слова клятвы, Галилей отстает на один счет, так что их голоса не сливаются в одно.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. Возлагая руку на снятое Евангелие, я торжественно клянусь замкнуть свои уста печатью молчания. Ни словом, ни единым знаком я не разглашу, что происходило здесь.

^{Два доминиканца берут Галилея под руки и уводят его на другую сторону сцены. Она слабо освещена и представляет собой специально отведенное для Галилея помещение во Дворце инквизиции.}

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР (Фиренцуоле). Ну-с, святой отец, каково ваше мнение?

ФИРЕНЦУОЛА. Что ж, он во многом признался. Мы имеем все основания взять его в заключение. И все-таки я недоволен.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР. Чем же, святой отец?

ФИРЕНЦУОЛА. Он решительно отрицает, что нарушил предписание. Действовал будто бы в рамках дозволенного.

ПЕРВЫЙ ИНКВИЗИТОР. И эта бумага кардинала Беллармино кое-что весит.

ФИРЕНЦУОЛА. Мы ничего не добьемся без покаяния. Почти ничего. Наши враги не преминут окружить его ореолом мученика науки. А вот если он покается, тогда этот процесс достигнет цели. Мы выставим Галилея слабым и непоследовательным, человеком без принципов. Он сам расшатает свой авторитет. Мы же ликвидируем еще одну опасность, угрожающую церкви. Надо сделать так, чтобы он покаялся. На меньшее мы не пойдем. (Осененный мыслью). Я, кажется, нашел способ. Я знаю, как развязать ему язык. Я вырву у него покаяние… Вырву!

^{Два инквизитора уходят, а Фиренцуола в луче света переходит на другую игровую площадку. Комната Галилея во Дворце инквизиции. Действие идет без перерыва. Фиренцуола старается заставить Галилея взять какую-то бумагу. Тот отстраняется от него.}

ФИРЕНЦУОЛА. Есть вопросы более важные, чем те, которыми занимается математика. Они связаны с нравственностью, с нашим отношением к богу, с нашим будущим. Мне безразлично, имеет ли Юпитер четыре спутника или не имеет вовсе. Меня волнуют вещи иного порядка, гораздо значительнее. Если нашей душе суждено погибнуть, какая разница — через восемьдесят лет или через восемьдесят миллионов? Время в руках всевышнего судьи. Помимо физического мира, существует мир духовный. Он бесконечно богаче, чем мир, в котором мы живем. И мы все станем его частицами. (Протягивая листок). Возьмите же!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, ни за что! Мне не в чем каяться. Я готов ответить на все ваши вопросы. И если сочтете виновным, накажите меня. Но каяться мне не в чем.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы хоть посмотрите.

ГАЛИЛЕЙ. Не хочу. Это текст покаяния.

ФИРЕНЦУОЛА. Мир может вот-вот рухнуть. Только единство христиан спасет человечество. Это единство зиждется на определенных верованиях о боге, человеке и мире. Тот, кто отрицает это единство, представляет угрозу миру.

ГАЛИЛЕЙ (отталкивая покаяние). Нет!

ФИРЕНЦУОЛА. Вы именно такой человек, Галилей. Вы подрываете единство мира. Вы несете хаос!

ГАЛИЛЕЙ. Нет, каяться я не буду.

ФИРЕНЦУОЛА. Вы утверждаете, что невиновны. Но по какой мере? По вашему собственному разумению? А если вы заблуждаетесь? Что, если князь тьмы избрал вас своим орудием и в эту самую минуту слепо исполняете его волю? Неужели у вас нет ни тени сомнения? Подумайте, Галилей, подумайте хорошенько! Если есть хоть тень сомнения… хоть тень тени, и если вы глушите его, тогда самые гнусные еретики: Лютер, Кальвин и прочие — святые по сравнению с вами. Они отпали от веры и нападают на церковь со стороны. А вы — вы губите то, к чему привязаны всем сердцем. Подумайте! Готовы ли вы взять на себя такую громадную ответственность! Что станется с вашей душой? Она будет гореть в адском пламени. Огонь будет жечь и пожирать душу, жечь и пожирать ныне и присно и во веки веков!

ГАЛИЛЕЙ (взял листок, просматривает его). «Пустое тщеславие!.. Низкое самодовольство… Честолюбие!» И это я должен говорить о самом себе? (Бросает бумагу на пол).

ФИРЕНЦУОЛА. Вы взяли у меня бумагу — это уже шаг вперед. (Поднимает листок, сует в руки Галилею). Не отступайте, ради спасения своей души, не отступайте. Крепче стойте в вере. Вы одолели первое препятствие. Это начало нашей общей победы. Вам не понравились иные выражения… и в самом деле, может быть, слишком сильные. Но неужели несколько слов встанут поперек пути? Человек — духовное существо с божественным предназначением. Это предназначение — единственное, что имеет смысл в последнем итоге. Не забывайте этого, Галилей! Я молю вас, и буду молиться с вами, дабы вы осознали вездесущее присутствие Господа нашего в смиренном подчинении воле его.

^{Потрясенный Галилей не сводит глаз с листка бумаги.}

(Фиренцуола начинает молитву). «Когда мои охолоделые и ослабшие руки…»

ГАЛИЛЕЙ. Молитва умирающего?!

ФИРЕНЦУОЛА (мягко). Молитесь со мной.

^{Фиренцуола читает молитву громко и решительно, тогда как Галилей вторит ему тихо, неуверенно, но постепенно его голос набирает силу, а голос святого отца слабеет. К концу сцены мы слышим едва ли не одного Галилея.}

ФИРЕНЦУОЛА И ГАЛИЛЕЙ. «Когда мои охолоделые и ослабшие руки не удержат боле святой крест и против воли моей выронят его на ложе страданий, милосердный боже, помилуй меня!

Когда мой разум, растревоженный страшными тенями, погрузится в бездну муки; когда моя душа, трепещущая от зрелища прегрешений моих и страха перед судом твоим, восстанет против ангела тьмы, — кто посмеет сокрыть милость твою от очей моих, всеблагий Иисусе Христос, помилуй меня!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

Когда уши мои затворятся от речи человеческой и будут внимать последнему слову, каковое назначит мой вечный удел, всеблагий Иисусе Христос, помилуй меня!»

^{Свет гаснет. Галилей уходит, Фиренцуола с листком бумаги движется в следующую сцену.}

^{Подходит к концу затянувшееся и трудное собрание кардиналов во Дворце инквизиции. Присутствующие устали, нервы у всех напряжены. Трибунал состоит из председательствующего папы Урбана VIII, отца Фиренцуолы и десяти кардиналов: кардинала Борджиа, кардинала Асколийского, кардинала Бентивольо, кардинала Кремонского, кардинала Джесси, кардинала Антонио Барберини, кардинала Дзаккья, кардинала Вероспи, кардинала Франческо Барберини и кардинала Джинетти. Присутствует также Карло Барберини, хотя он не член трибунала. Указание: из новых действующих лиц роль со словами только у кардинала Борджиа.}

ФИРЕНЦУОЛА (читает). «Приведенный к присяге, я, Галилео Галилей, отрекаюсь от заблуждений и буду верен клятве. В удостоверение истинности вышесказанного и в присутствии Святой инквизиции ставлю мое имя». Ваши преосвященства, после того как Галилей публично произнесет покаяние и поднимется с колен, доминиканец немедля отведет его из церкви в предназначенное для него помещение.

ПАПА. Ваши преосвященства, отец Фиренцуола прочитал нам отречение, которое произнесет Галилей, и приговор. Мы обнародуем отречение во всем xpистианском мире. Если вы не имеете ничего сказать, то мы закрываем собрание — остается лишь подписать приговор. Фиренцуола, раздайте их преосвященствам перья.

^{Фиренцуола раздает присутствующим перья.}

БОРДЖИА. Фиренцуола, не прочтете ли вы еще раз одно место приговора?

ФИРЕНЦУОЛА. Если ваше преосвященство пожелает…

БОРДЖИА. Это в конце, что-то насчет серьезнейшего прегрешения.

ФИРЕНЦУОЛА (читает). «Дабы это серьезнейшее и опаснейшее прегрешение…» — это?

БОРДЖИА. Да-да, здесь.

ФИРЕНЦУОЛА. «Дабы это серьезнейшее и опаснейшее прегрешение не осталось безнаказанным, дабы другие остерегались подобных проступков, постановляем книгу Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира» запретить и публично сжечь».

БОРДЖИА. Я возражаю против сожжения книги. Достаточно ее запретить.

ФИРЕНЦУОЛА. Ваше преосвященство, этого недостаточно! Нам нужна показательная, публичная акция, чтобы внушить народу уважение к святости нашей власти. Сжечь, только сжечь!

ПАПА. Я склоняюсь к мнению Борджиа. Сжечь — это чересчур драматично. Будем умеренны. Фиренцуола, вместо «публично сжечь» поставьте «публично запретить».

ФИРЕНЦУОЛА. Хорошо, ваше святейшество. Но есть случаи, когда мы должны неуклонно выполнять наш суровый долг.

БОРДЖИА. Дай Фиренцуоле волю, он все книги сожжет и заодно всех христиан. Что тогда останется от христианства? Тринадцать человек, заседающих в этом зале?

ФИРЕНЦУОЛА. Не исключено, что и кое-кто из них вызвал бы сильные подозрения в ереси.

БОРДЖИА. Как вы смеете!

^{Между кардиналами разражается перепалка: «Борджиа прав», «Лучше помолчите», «Это недопустимо», «Берегитесь, Борджиа», «Он прав», «Что он делает?», «Я согласен с ним», «Борджиа опять за свое».}

ПАПА. Хватит! (Воцаряется полная тишина). Будем подписывать документ. Фиренцуола, передайте его кардиналу Кремонскому.

^{Кардинал Кремонский подписывает.}

Теперь кардиналу Вероспи.

^{Тот подписывает.}

Кардинал Борджиа?

БОРДЖИА. Ваше святейшество, вы хотите, чтобы мы подписали документ. Хорошо, мы это сделаем. Но вы — вы официально утвердите приговор?

ПАПА. Борджиа, все заседание вы только и делаете, что ставите палки в колеса. Вам отлично известно, что я не могу подписать этот документ.

БОРДЖИА. Итак, на нем будут стоять наши подписи, но не будет вашей. Галилея осуждает и наказывает трибунал кардиналов, но не папа. Не соблаговолит ли ваше святейшество просветить нас на этот счет — почему вы не подписываете, а от нас ожидаете этого?

ПАПА. Борджиа, вы хотите, чтобы я повторил то, что всем известно?

БОРДЖИА. Некоторые из нас, может быть, не столь сведущи в тонкостях, как ваше святейшество.

ПАПА (взяв приговор). Вы не хуже меня знаете, что, если я подпишу, авторитет католической церкви подвергнется серьезной опасности.

БОРДЖИА. Каким образом?

ПАПА (с глубокой озабоченностью). Мы объявили, что учение о движении Земли ложно и противоречит Священному писанию. Отлично — на сегодняшний день. Но римская церковь учреждена не на день и не на век. Вообразим, что когда-нибудь в отдаленном будущем докажут, что Галилей прав. Еретики и безбожники будут тыкать пальцами: «Смотрите, непогрешимый папа на высоком престоле подписал фальшивую бумагу». Мы обязаны оставить нашим воспреемникам безупречное и прочное здание католицизма. Что скажут о нас, стражах церкви, если мы не выполним свой долг? Однако сейчас Галилею надо заткнуть рот!.. Этого настоятельно требуют интересы религии. Допустим, наш приговор окажется ошибкой. Но он подписал только трибуналом, непогрешимость папы не затронута. Поколения и поколения римских католиков увидят, что ошиблись люди. Люди, а не церковь. Осторожность и предусмотрительность помогут нам сорвать розы и не уколоться о шипы.

БОРДЖИА. Шипы достанутся нам! Мы выставим себя лакеями, а не кардиналами. Вы собираете нас на совет только для того, чтобы скрыть свои промахи! (Он ломает перо и кидает его на стол).

^{Общий шум.}

ПАПА (с горечью в голосе). Устраивать скандал в присутствии Христова наместника на земле — и вам не стыдно?

^{В зале мгновенно воцаряется тишина.}

(Продолжает спокойным голосом). Фиренцуола, передайте документ дальше.

^{Фиренцуола передает приговор кардиналу Джесси, тот подписывает. Приговор у Франческо — тот кладет перо.}

(Задетый). Франческо, племянник?!

ФРАНЧЕСКО. Я не могу с чистым сердцем подписать приговор. Я заявляю об этом вам, моему святому отцу и дяде.

ПАПА (к Карло). Брат, убеди его.

КАРЛО. Сын, осознаем свой нелегкий долг и выполним его.

ФРАНЧЕСКО. Пусть я хоть в этом деле последую зову совести. Как член Святой службы я буду молчать за пределами этой залы. Но здесь — здесь я скажу. Потомки осудят нас за то, что мы преследуем Галилея. Так же, как мы осуждаем тех, кто преследовал Сократа. (Ломает перо, бросает его на стол). Фиренцуола, примите мои поздравления! Вы заработали бессмертие. До скончания века вы не избавитесь от печальной известности негодяя, который хитростью вынудил Галилея подписать покаяние.

ФИРЕНЦУОЛА. Я сделал то, что было необходимо.

ФРАНЧЕСКО. Скорпион!

ФИРЕНЦУОЛА (папе, язвительно). Ваше святейшество, ваш племянник оскорбляет меня.

ПАПА (к Бентивольо). Кардинал Бентивольо, прошу.

ФРАНЧЕСКО (к Бентивольо). Бентивольо, вы же ученик Галилея! Не подписывайте!

ПАПА. Бентивольо!

^{Бентивольо подписывает. Приговор перед Дзаккья. Тот молча кладет перо.}

ФРАНЧЕСКО (участливо). Друг мой, вам нельзя. Я племянник папы. Борджиа — испанский посол. А у вас что? Приговор все равно пройдет, и Галилей будет осужден. Подписывайте, Дзаккья, делать нечего.

ДЗАККЬЯ. Труд Галилея переживет время. А мы покроем себя несмываемым позором. (Ломает и отбрасывает перо. Покидает комнату).

^{За ним уходят Франческо и Борджиа. Настает гнетущая тишина.}

ПАПА (спокойно, в его голосе нотка горечи). Продолжим заседание. Фиренцуола, кардинал Асколийский готов подписать документ.

ФИРЕНЦУОЛА. Да, ваше святейшество. (Передает бумагу кардиналу Асколийскому).

^{Кардинал подписывает. Свет гаснет. Папа уходит. Остальные переходят на другую игровую площадку, представляющую собой церковь святой Марии-над-Минервой.}

^{Галилей в хламиде кающегося стоит на коленях. На нем луч яркого света, как бы падающий из высокого окна. Позади него на некотором расстоянии доминиканский монах. Сцена заполнена церковными сановниками. Примечание: по желанию постановщика этот эпизод может сыграть один Галилей на пустой сцене; в этом случае остальные уходят, как только он появляется из-за кулис.}

ГАЛИЛЕЙ. Я, Галилео Галилей, гражданин Флоренции, семидесяти лет от роду, преклонив перед вами колена, клянусь, что всегда верил, верю ныне и с помощью божьей и впредь буду верить во все то, что считает истинным и проповедует святая католическая и апостолическая римская церковь.

Я ошибочно утверждал, будто Солнце есть центр мира, а Земля не есть центр и движется, и дал повод заподозрить меня в ереси. Посему я желаю изгладить это сильное подозрение, по справедливости питаемое ко мне, из головы моих судей и всех верующих христиан. Я с чистым сердцем отрекаюсь от моих заблуждений, хулю и проклинаю ересь.

Клянусь, что впредь не буду ни высказывать, ни писать ничего, что могло бы навлечь на меня такие подозрения.

Клянусь также, что ежели встречу еретика или подозреваемого в ереси, то осведомлю об этом инквизицию.

Я, Галилео Галилей, приведенный к присяге, отрекаюсь от заблуждений и обязуюсь держать клятву.

В удостоверение истинности вышесказанного и в присутствии Святой службы ставлю свое имя. (Выкрикивает). Галилео Галилей!

^{Свет постепенно гаснет. Все уходят. Монастырь Сан-Маттео в Арчетри. На сцене Мария Челесте и мать-настоятельница монастыря. Мария Челесте выглядит ослабевшей и нездоровой. Подле нее небольшая жаровня, она просматривает письма Галилея и по одному кладет в огонь.}

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Зачем ты это делаешь? Почему непременно сегодня — сжигать письма?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Так нужно. Я чувствую, что скоро умру. В моих вещах могут что-нибудь найти… не знаю, что именно… и использовать против него. Я не хочу этого.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Но я ничего такого не отдам.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ваш долг — отдать. Так будет лучше. Я сохранила все, что он писал. До последнего листика. Теперь я не оставлю ни единого клочка. Я всю жизнь молилась, чтобы быть с ним рядом, видеть его. Господь услышал мои молитвы.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ты поправишься, стоит только вернуться весеннему солнцу.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Меня сжигает лихорадка. Я не дотяну до весны. Не плачьте, матушка, не надо! Возрадуемся божьей благодати. Я еще раз увижу моего отца. (Покончила с письмами, принимается рвать книгу Галилея).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Что ты делаешь?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Это запрещенная книга. Мне не разорвать ее одной, помогите мне.

^{Вдвоем они разламывают корешок, раздирают шитье книги.}

(Кидает несколько тетрадок в огонь). Нет-нет, книги нельзя жечь! (Рыдая, она тянется в огонь).

^{Настоятельница с трудом удерживает ее руки.}

Матерь моя, помогите же мне! Его святейшество прав, я знаю. Но и отец не мог ошибиться. Утешьте… (Падает на руки настоятельницы).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Дочь моя!.. Бедная! Мы не должны пытаться понять. Мы должны только верить и молиться… неустанно молиться об искуплении грехов человеческих и избавлении от мук.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ (берет себя в руки, тихо). В записке сказано: до захода солнца. (Поднимается, чтобы подойти к двери).

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Отдохни, дочь моя. Я посмотрю. (С порога). Кто-то вышел из-за поворота, идет по дороге.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Это отец…

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Его целый год не было.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Полгода в Риме и полгода в ссылке.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Недобрым был этот год. Крепись.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Можно нам остаться вдвоем? И пусть сестры не входят.

^{Мать-настоятельница уходит. Мария Челесте не поднимается со скамьи.}

^{С другой стороны входит Галилей. Он постарел и изможден. Долго стоит на пороге. Дочь раскрывает ему объятия. Он подходит, опускается на пол, зарывается головой в ее колени.}

ГАЛИЛЕЙ. Полиссена!..

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ш-ш… Молчи!

^{_{Галилей — Мелвин Дуглас, Мария Челесте — Ким Хантер. Телеспектакль NBC, США, 1966.}}

ГАЛИЛЕЙ. Всю жизнь мне нужны были только две вещи — Библия и телескоп. Я изменил им обеим. Положа руку на Библию, я налгал на науку!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господь понимает все и примиряет человеческие поступки. Даже когда кажется, что они противоречат один другому. В его глазах ты — глубоко религиозный человек и великий ученый. (Берет розу со стола). Я сорвала ее сегодня. Зимняя. (Отдает ему цветок). Видишь, на розе шипы — это знак мученических страстей господа нашего. А зеленые листья — пусть они будут как надежда, что мы переживем зимний мрак и увидим свет весны… бесконечна милость божья, он может подарить нам это.

ГАЛИЛЕЙ. Ты плохо выглядишь.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Знобит немного.

ГАЛИЛЕЙ (берет ее руки в свои). И руки холодные. Сядь сюда, к теплу. (Помогает ей пересесть поближе к жаровне). Сейчас я согрею их… Если зажать в кулаке уголь, пока он не прожжет плоть до кости… а потом прижать его к груди — огонь доберется до сердца? Сколько надо терпеть, чтобы уже ничего не чувствовать?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ну зачем ты так?

ГАЛИЛЕЙ. Уж лучше бы они меня сожгли. Взойти на костер…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты поступил правильно, ты выбрал жизнь. Религии, может быть, и нужны мученики, но науке нужны живые.

ГАЛИЛЕЙ. Мое имя обесчещено. Мои труды — в индексе запрещенной литературы. Все мои книги уничтожены. Для чего мне жить?

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Ты будешь работать.

ГАЛИЛЕЙ. Какой смысл? Мне запретили печататься.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Будут печатать, будут. Может быть, не сейчас, а потом, в другое время. То, что ты сделал и еще сделаешь, поможет остальным. Через много лет ученые будут благодарны тебе.

ГАЛИЛЕЙ (в смертной муке). Сестра, поддержи меня в вере!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Помнишь, я переписывала твои заметки о механике сил, о движении. Ты говорил, что это совершенно неисследованная область. Начни снова опыты на силу и равновесие… Отец, я была совсем ребенком, но хорошо помню тот вечер, когда пришел Либри и другие. Ты умолял их помочь тебе донести правду до молодежи. Ты говорил об огромных неизведанных просторах, о том, чтобы раздвинуть границы познания. А потом, когда появилась твоя книга, приехал сюда, в этот монастырь. Ты говорил, что невежество — как проклятье. Что оно порождает нищету и болезни. Отец, каждая крупица знания, каждое описанное явление — это война с невежеством, с нищетой, с болезнями. Ты не имеешь права бросить свою работу. Обещай мне, что будешь работать! Обещай же!

ГАЛИЛЕЙ. У тебя совсем холодные руки, Полиссена…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Обещай!

ГАЛИЛЕЙ. Обещаю.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Сделай меч из своих мук!

^{Звонят к вечерне.}

ГАЛИЛЕЙ. Я должен молиться. В приговоре мне приказано один день в неделю читать покаянные псалмы. Как раз на сегодня приходится.

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Я знаю. Мне разрешили читать их вместо тебя.

ГАЛИЛЕЙ. Полиссена, милая…

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Мне доставит радость исполнить епитимью за тебя, отец. А ты присядь, отдохни.

^{Галилей садится поодаль.}

(Она начинает). Помилуй меня, боже, по великой милости твоей. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. Сердца сокрушенного и смиренного ты не презришь, боже. Не отвергай меня от лица твоего. Слава отцу и сыну и святому духу. Да пребудет вечно, аминь!

^{Она замолкает, погрузившись в созерцание. Галилей на другом краю сцены говорит как бы сам себе. Она не слышит его. Молитва Марии Челесте и монолог Галилея должны создавать эффект антифонного, попеременного песнопения.}

ГАЛИЛЕЙ. Меня на коленях заставили отречься от самого себя и от моей науки о законах мироздания… Можно сломать все телескопы, разбить все стекла, сжечь все книги. Можно приказать, и люди, как низшие животные, тупо уставятся в землю. Можно вырвать глаз всякому, кто посмеет поднять голову, чтобы исследовать небо. В вашей власти сделать все… Но вы не можете ни на йоту исказить факт и правду факта. (Топнув ногой). Она движется!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе. Я забыт в сердцах, как мертвый, я — как сосуд разбитый. Иссохли от печали очи мои. Дни мои исчезли, как тень. Слава отцу и сыну и святому духу. Да пребудет вечно, аминь!

ГАЛИЛЕЙ. Где встречаются вера и разум? Или ум человеческий беспомощен в царстве религии? И потому должен смиренно принимать на веру истинность откровения? Даже не пытаясь понять? Нет, так не должно быть. Когда человек поступается разумом ради откровения, он гасит свет и того, и другого. Помоги же мне, боже! Дай мне меру истины! И все-таки она движется!

МАРИЯ ЧЕЛЕСТЕ. Из глубины взываю к тебе, господи. Услышь голос мой, господи! Услышь молитву мою, уныл во мне дух мой. Не отврати лице твое от меня. Укажи мне, господи, путь, по которому мне идти; дух твой благий да ведет меня!

ГАЛИЛЕЙ. Значит, Полиссена… права? Оплатить трудом цену оставшихся дней. Исследовать законы сил и движения… «Сделай меч из мук…» Ковать этот меч работой? И искупать вину?.. Клянусь господом и спасителем, Земля — движется!