Свинцовый хеппи-энд

Часть III

— А почему она вас тогда в машине назвала Павлом Дорофеевичем? — нарочито равнодушным тоном спросил Кандыба, отхлебывая из жестяной кружки жидкий чай без сахара. — Вы что, были с ней знакомы раньше?

— Она же не в себе, разве вы не видите? — пожал плечами Кузьмичев.

— Если откровенно, то я этого не вижу, — произнес Кандыба. — Мне кажется, она в полном рассудке. А вообще-то вы никого к ней близко не подпускаете. Как же мне это проверить?

— А вам это совершенно ни к чему, — проворчал Кузьмичев. — Мы же договорились заранее, что каждый занимается своим делом, а в чужое не лезет. И почему вас так заинтересовали слова женщины, находящейся уж по крайней мере в стрессовом состоянии? Вы не производили впечатления человека, задающего лишние вопросы, Яков Михайлович. Я же, например, не спрашиваю вас, почему вы ведете такой своеобразный образ жизни и скрываетесь от правосудия?

— А если бы вы даже спросили, то я бы ответил. Мне от вас скрывать нечего. Нахожусь во всероссийском розыске за совершенные мной побег из зоны и двойное убийство. У меня принцип — от тех, с кем вместе работаю, секретов не имею. Все назвал — и настоящие фамилию, имя, отчество и даже национальность, и о судимостях рассказал, и о преступлениях. Все равно вы никак не сможете воспользоваться этой информацией во вред мне, потому что если мы попадемся, то пожизненное заключение нам и так обеспечено, а то и высшая мера. Так что надо быть откровеннее со своими партнерами, как вас там… Ну, пусть будет Валерий Иванович.

— Я пока с вашего разрешения все же воздержусь от излишней откровенности, — пытаясь улыбаться, произнес Кузьмичев. — Так будет надежнее.

— Надежнее не будет, — равнодушно возразил Кандыба и зевнул во весь свой огромный рот. — Потому что мы взялись за это очень опасное дело вовсе не для того, чтобы угодить на всю оставшуюся жизнь за решетку. Я, откровенно говоря, начал жалеть о том, что связался с вами. Дело выглядело очень заманчиво, вот я сдуру и клюнул. Вы знаете, я только кажусь таким рассудительным, а на самом деле я романтик и совершил в своей жизни немало опрометчивых поступков, о том свидетельствуют две ходки в зону. А по-настоящему мудрые, трезво мыслящие люди никогда не попадаются. Вот вы, например. Вы старше меня более чем на десять лет, а еще ни разу не посещали места, не столь отдаленные, хоть, полагаю, большую часть своей долгой жизни занимаетесь далеко не благотворительной деятельностью. И это заслуживает подлинного уважения. Я не шучу, я говорю серьезно: заслуживает подлинного уважения. Но тут вот в чем проблема: в связи с этим у меня начали возникать сомнения в правильности принятого мной решения. Есть у меня подозрение, что вы и на этот раз выйдете сухим из воды, а мы ответим за все содеянное по полной программе. Например, один из четверых, взявшихся за это дело, уже в лучшем мире беседует с Аллахом, второй тоже изрядно рискует, вопреки моим советам так преждевременно поехав в Москву. А я остался здесь наедине с вами, ничего про вас толком не зная, а имея лишь некоторые подозрения насчет вашей личности…

— Ну и что же это за подозрения? — злобно улыбаясь, спросил Кузьмичев.

— В свою очередь, воздержусь от откровенности и не буду говорить о своих догадках и подозрениях, — мрачно произнес Кандыба, делая последний глоток чая и ставя кружку на сколоченный из неструганых досок стол. — Если партнер не откровенен со мной, почему я должен быть откровенен с ним, позвольте вас спросить? Вы принадлежите к числу тех людей, которые всех остальных держат за дураков, и, надо, заметить, до поры до времени подобная позиция у вас проходила весьма-таки гладко. Кстати, вполне возможно, пройдет и на этот раз. Я, в отличие от вас, мудрецом и провидцем себя вовсе не считаю. Но как-то обезопасить себя я должен, и вы должны меня понять.

Нудная, педантичная манера Кандыбы излагать свои мысли безумно раздражала Кузьмичева, тем более что он прекрасно понимал, что его собеседник абсолютно прав. С юных лет Кузьмичев считал себя умнее всех, шагал по трупам уверенной походкой, и все это ему сходило с рук. Но впервые про это ему говорили так откровенно, и говорил человек, которого Кузьмичев считал самым опасным из всех, с которыми ему приходилось иметь дело.

Обстановка, в которой они находились, располагала к некоторой откровенности. Две убогие комнатушки, в одной из которых была заперта пленница, а в другой находились сначала трое, а потом двое мужиков, за плечами у каждого из которых был немалый груз. Когда прошла эйфория от удачно проведенного дела и наступил тягостный момент ожидания, им стало трудно находиться наедине. Особенно после отъезда в Москву Крутого. Кандыба долго хранил молчание, косился на Кузьмичева и вот, наконец, решил заговорить и выяснить отношения, которые стали накаляться в тесноте и в гробовом молчании. В этом домишке, где практически не было мебели, где не было электричества, а комнаты освещались керосиновыми лампами, некуда было спрятаться — все было как на ладони.

Убогую пищу готовили на керогазе, продукты им приносил алкаш Харитон, живущий по соседству. Это был хоть далеко и не старый, но уже настолько спившийся человек, что ему было совершенно все равно, кто живет в заброшенном доме на окраине поселка в ста метрах от моря и кому носить продукты, лишь бы только дали на бутылку. А платил ему Кузьмичев хорошо, но без излишней щедрости, которая могла бы насторожить алкоголика. Так что, никаких лишних вопросов, принес, получил на водку, выпил и отключился. И это было, безусловно, им на руку.

— Мне кажется, что вы рассуждаете нелогично, Яков Михайлович, пробормотал Кузьмичев, хотя сам имел на этот счет диаметрально противоположное мнение. — Наши интересы полностью совпадают. Один я с таким делом не справлюсь, это очевидно. Чего же вам опасаться, позвольте вас спросить?

— Сейчас совпадают, это точно. А некоторое время назад наши общие интересы совпадали с интересами Султана Гараева. А потом они перестали совпадать. И каков результат? То-то! Затем они совпадали с интересами Али, который предал своего друга из корыстных целей, получив из ваших рук кругленькую сумму. Потом история повторилась, и наши интересы перестали совпадать с его интересами. А каков результат? То-то! Потом вы как-то очень легко отпустили Крутого в Москву. Кстати, вопреки моим советам, это довольно подозрительно. А что дальше? Кто крайний, а? Как вас там, Валерий Иванович, что ли? — ухмыльнулся он. — Так-то вот, — вздохнул он.

— Послушайте меня внимательно, Яков Михайлович, — деловито произнес Кузьмичев. — Гараев был заранее обреченной фигурой, это мы все трое прекрасно понимали. Али вообще случайный человек. А Крутой? Он же неуправляем, что вы, не видите сами? С ним невозможно разговаривать, так и ждешь, что он шарахнет по голове чем-нибудь тяжелым, хотя бы своим пудовым кулаком. Никто его в Москву не гнал, он сам настоял на своем и сумел убедить меня, что долго ждать еще опаснее, чем проявлять некоторую поспешность. И тем не менее никто пока его со счетов не списывает. Мы ждем от него известий. Нас трое равноправных партнеров.

— Мы взялись за это дело спонтанно, не разработав конкретного плана дальнейших действий, — продолжал нудным голосом Кандыба. — Возможно, поначалу это было правильно, поскольку нельзя было терять времени. Да и там, в Стамбуле, наши действия были достаточно профессиональными благодаря…

— Разумеется, благодаря вам, Яков Михайлович, — гнусно улыбнулся Кузьмичев.

— Можно подумать, что это не так? — выпучил глаза Кандыба. — Уж тут ко мне никаких претензий быть не может. Я свою работу выполнил вполне профессионально. Вот вы, например, вижу я, пачкать руки опасаетесь. Глядя на вас, вполне можно сделать вывод, что лично вы никогда не брали на себя грех убийства. А я, раз уж взялся за гуж, никогда не скажу, что не дюж. На мне целых два трупа при выполнении операции.

— Послушайте, не надо приуменьшать заслуг своих партнеров, Яков Михайлович. Крутой, например, в Стамбуле убил двоих, а потом блестяще организовал ликвидацию Гараева, опаснейшего свидетеля. Я же организовал всемерную обработку Али. Полагаете, это было легко? Да он мог меня пристрелить только за то, что я вообще начал этот разговор. А он предал Гараева и согласился помогать нам. Как бы мы пробрались без его помощи в Карабурун и сели там на катер? А кто вел переговоры с капитаном траулера? Это тоже было легко?

— Вы человек мудрый и опытный, разве же я спорю? — пожал плечами Кандыба. — К тому же явно имеете опыт деловых переговоров на самом высшем уровне.

При этих словах Кузьмичев слегка вздрогнул и попытался уловить на лице Кандыбы некое подобие саркастической улыбки, но улыбка эта мелькнула лишь некой, практически незаметной, слабой тенью на кошмарном безбровом лице. Кандыба продолжал таращить свои круглые глаза, сумрачно глядя на собеседника.

— Да, вы явно считаете нас, проведших по своей глупости немалую часть жизни за решеткой, людьми, так сказать, низшего сорта, находящихся на самой низкой ступени развития. Полагаете, что мы не интересуемся политикой, не читаем газет и не смотрим телевизор. Кстати, таковым и является ваш друг Крутой, он вопиюще неграмотен. Совершенно одиозная личность. Как и остальные члены вашей, так сказать, унии — в том числе и мой старый знакомец Чума, которому я обязан славному знакомству с вами, Валерий Иванович. И почему у меня язык не поворачивается вас так называть, никак в толк не возьму. Но это так, между прочим. Я же, в отличие от них, в свое время получил высшее образование и, что еще важнее, некоторую, достаточно фундаментальную подготовку, да и впоследствии старался внимательно следить за текущими событиями. Особенно меня интересовало взаимоотношение политики и криминала.

Его красочную и полную скрытого смысла речь прервал стук в дверь, за которой находилась их пленница. А отношения между ней и ними приобрели весьма своеобразный характер.

Тогда, в доме Али в Турции, Кузьмичев поговорил с Мариной наедине и убедил ее вести себя осторожно и разумно. Он признал себя Павлом Дорофеевичем Кузьмичевым, сказал, что решился на такое дело из-за больших денег, которые способен заплатить за нее ее отец — богатый предприниматель Раевский. К услугам бандитов типа Крутого и Кандыбы он вынужден был обратиться, но не ожидал, что они пойдут на убийство, им было приказано лишь похитить ее.

У Павла Дорофеевича и впрямь был опыт переговоров на самом высшем уровне, не зря он постоянно заседал в Верховных Советах и Думах, он имел дар убеждения. И она поверила в то, что опасаться его следовало гораздо меньше, чем его сообщников. Он посоветовал ей держаться именно его, обещая ей полную неприкосновенность и в скором времени возвращение в родной дом, к своим настоящим родителям Раевским.

— Марина, Марина, — качал он головой. — Если бы я знал, чья ты дочь. Разве я виноват в твоих бедах? В них виновата эта бандитская чета Климовых, которая выкрала тебя из прекрасной интеллигентной семьи. Этот твой приемный папаша неоднократно покушался на мою жизнь, и только по счастливой случайности я остался жив. — О самоубийстве Надежды, о котором он узнал от Усатого в Киеве, он предпочел умолчать. Как и о том, что вместе с отцом в горный абхазский аул за ней приезжал и ее любимый человек, о чем он узнал от покойного Гараева. Вообще его жизненным правилом было не говорить о том, о чем можно и умолчать. А то, что Марина находится в полном рассудке и все помнит, ему было совершенно ясно. Слова Гараева полностью расходились с тем, что он видел перед собой. — А что дальше? Ты попала в дурную компанию, тебя тяжело ранили при разборке. А затем ты скиталась по логовам бандитов всех национальностей и в конце концов попала в Стамбул. Да, Ираклий берег тебя, он обращался с тобой хорошо, но ведь он тоже бандит, он находится в международном розыске. Ты жила у него, а твои настоящие родители в это время сходили с ума. И сейчас сходят…

— Позвоните им, и они приедут за мной, — усмехнулась Марина. — И щедро заплатят вам за то, что вы спасли меня из бандитского логова. Вы же говорите, что мой отец очень богат. Вот он и заплатит вам.

— Нет, девочка, нет, — улыбнулся Кузьмичев. — Я человек откровенный и говорить с тобой буду предельно откровенно. Мне нужно гораздо больше, чем он заплатит нам в благодарность за то, что мы нашли тебя и вернули ему. Так что тебе придется немного потерпеть наше малоприятное общество.

— Это шантаж?

— Он самый, девочка, именно шантаж, похищение человека и требование за него выкупа. Только бояться тебе нечего, твой отец заплатит этот выкуп, и мы возвратим тебя ему и твоей маме. У твоего отца есть возможность заплатить эти деньги, он человек очень богатый и очень благородный, он обязательно сделает это. Но мы не можем сделать все это сразу, ты сама понимаешь, по каким причинам. Так что потерпи и будь выдержанной. А то я не могу поручиться за этих людей. Они и так уже наворочали столько, что не расхлебаешь.

— Мне ничего другого не остается, — усмехнулась Марина. — Буду полагаться на вас, Павел Дорофеевич как на своего наставника.

— Вот и молодец. Только не называй меня, пожалуйста, так. Этим головорезам совсем не обязательно знать мое настоящее имя. И вообще можешь придуриваться при них. Они полагают, что у тебя потеряна память, что ты ничего не соображаешь. И пусть себе полагают на здоровье. Так оно будет надежнее.

Действительно, она вынуждена была согласиться со своим необычным собеседником. Вообще она не уставала поражаться самой себе. После выстрела в Ираклия и Георгия с ней произошло нечто совершенно необычное. Она снова спустилась с небес на землю. За дни, проведенные взаперти в этом доме, она постепенно вспомнила все — всю свою прошлую жизнь. Пустоты и провалы в памяти постоянно заполнялись и заполнялись. Какую странную роль сыграл в ее жизни Кузьмичев. Она убежала от него в одиннадцатилетнем возрасте, и спустя много лет он нашел ее, чтобы вернуть настоящим родителям. Ей хотелось верить в лучшее, она пыталась поверить словам Кузьмичева, что он не хотел гибели Ираклия и Георгия, хотелось поверить, что он, пусть даже за огромный выкуп, но все же намеревается вернуть ее в родительский дом.

Остался доволен ходом переговоров и Кузьмичев. Ее не надо было уже обильно пичкать снотворными, теперь она сама намеревалась делать так, как им нужно было. Кто бы мог сделать такое, кроме него? Кандыба? Крутой? Гараев? Да она бы и разговаривать с ними не стала, пришлось бы применять к ней самые жестокие меры. А тут вняла его уговорам и стала спокойной и послушной. Воистину, он мудрый и незаменимый человек, разве они что-нибудь сделали бы без него? Он все обстоятельства, даже самые неблагоприятные, умел оборачивать в свою пользу. Использовал он и то, что женщина узнала его.

Никто из его сообщников не знал, что Учитель, он же Валерий Иванович, на самом деле является воскресшим депутатом Думы Павлом Дорофеевичем Кузьмичевым. Да и совсем не надо им знать об этом, зачем им лишние сведения?

Ему совсем не нужно, чтобы они начали шантажировать его, у него совершенно противоположные планы.

Изо всех сообщников наибольшие опасения вызывал мало знакомый ему Кандыба. Но и тут Кузьмичев не ошибся, Кандыба оказался именно таким человеком, каким охарактеризовал его Чума, — отважным, жестоким, хладнокровным. Три трупа на его совести. А он спокоен, даже глазом не моргнет. А вот то, что Гараева надо мочить, все трое прекрасно понимали, он был самым слабым звеном в цепочке, потому что очень заметен. Сами же они были никем, призраками ночи, без имени и без прошлого. Только с будущим. Да и то не все.

После отъезда Гараева в Москву Кузьмичев начал аккуратно подбираться к Али. Разумеется, на сей раз он очень рисковал, и ему было страшно разговаривать с этим толстым бородатым человеком, имеющим большие связи. Кавказцы обычно очень солидарны друг с другом, и Али мог бы элементарно расправиться с ними. А с Гараевым договор был такой: как только он обеспечит себе алиби, то недели через две вернется в Стамбул уже официальным путем, под своей фамилией, будет жить в гостинице у всех на виду и прикрывать их, а они будут спокойно отсиживаться в доме Али и ждать своего часа. Гараев был уверен в том, что Али не продаст его. Однако ошибся. Сумма, обозначенная Кузьмичевым, вдохновила его. Крутой организовал убийство Султана, а Али обеспечил им спокойный проезд до моря. Все делали деньги, продажны были все, кто попадался им на пути.

В Карабуруне Кузьмичев стал вести переговоры с капитаном турецкого рыболовного траулера, направлявшегося в Севастополь. Капитан, кстати, прекрасно владеющий русским языком, воспринял его предложение, не моргнув глазом. Сумма, назначенная им за услуги, была чудовищна. Но делать было нечего, пришлось платить. Он спрятал их на своем траулере. Да так спрятал, что ни пограничники, ни таможенники ничего не заподозрили. Марина тоже вела себя правильно, понимая, что в случае чего ее немедленно пристрелят, терять бандитам было нечего. И это только его заслуга, только его. А убивать Али, по его мнению, и вовсе было ни к чему. Но вошедший во вкус Кандыба взял инициативу на себя и на безлюдном пустыре незадолго до отплытия застрелил Али. При этом не забыл вытащить из его кармана аванс, данный Кузьмичевым за предательство Гараева.

Да, надо признать, что без Кандыбы им тоже было бы сложно. В некоторых вопросах он был совершенно незаменимый человек. Когда они уже плыли на траулере, выяснилось, что как раз под Севастополем, на окраине поселка Рыбачье, у него есть маленький домик, купленный еще давно на чужое имя. Там давно никто не жил, домик совсем разваливался. Но они готовы были потерпеть неудобства, слишком уж заманчивы были грядущие перспективы.

Глубокой ночью траулер пришел в Севастополь, и хитроумный капитан высадил их на берег.

— Учти, девочка, — шепнул Кузьмичев полусонной от таблеток Марине. — Одно лишнее движение, и все. Нам терять нечего.

— Я ничего не собираюсь делать, — прошептала Марина. — У меня уже ни на что нет сил. Раз я не выдала вас там, не выдам и здесь. Вы сами себя выдадите, — добавила она.

— Это уж наши дела, — произнес Кузьмичев. — А ты молодец, раз так хорошо все понимаешь.

Уже под утро на попутке, а потом пешком добрались они до этой заброшенной халупы на берегу моря.

— Хороша вилла, — покачал головой Крутой, входя в холодное и сырое помещение.

— Имей свою, — строго ответил ему Кандыба. — Или обратись в Гранд-Отель. Там тебя как раз ждут с распростертыми объятиями, милейший.

Крутой хотел было что-то ответить, но вдруг замолчал, глядя в оловянные глаза Кандыбы. Делать было нечего, стали обустраиваться.

В домишке была печь, и только это спасало. Шел октябрь, начинало холодать, с моря дул холодный ветер. Ночью воровали дрова, топили печь. Капитан траулера снабдил их на первое время продуктами.

Рисоваться в поселке было опасно. Спасало то, что их домишко находился на самом отшибе и плохо просматривался с дороги.

Да и поселок был заброшенным, по вечерам свет горел только в двух домах, да tt то находящихся довольно далеко…

В домишке было две комнаты. В одной поместили пленницу, в другой жили сами. '

Когда закончились продукты, поневоле пришлось выйти из дома. Кандыба разведал обстановку и остался вполне доволен. В поселке жили только две семьи какие-то придурочные старики и еще чета беспробудных пьянчуг — муж и жена запойно пили целыми днями. Воистину, им продолжало везти. Пьянчуга Харитон возил им продукты, дрова, с ними щедро расплачивались, и ему не было никакого резона задавать лишние вопросы.

Так и прошел октябрь, пошел ноябрь. В конце ноября Крутой решил поехать в Москву и начать шантаж семьи Раевских. Кузьмичеву тоже надоела выжидательная позиция, когда-то надо было начинать, и он согласился с ним. Кандыба возражал, предлагал подождать еще некоторое время, но все же Крутой сделал по-своему и ночью уехал из Рыбачьего. В Севастополе сел на поезд и вскоре уже был в Москве. А они остались ждать от него вестей…

Марина разговаривала только с Кузьмичевым. Он по-прежнему был с ней вежлив и внимателен, призывал набраться терпения и подождать. Мол, скоро вернется гонец, и все будет решено. С Кандыбой она практически не обменялась ни одной фразой, он вызывал у нее не то чтобы страх, а какую-то брезгливость. Она словно бы выстроила между ними стену, потому что знала, если завяжется разговор, она не выдержит — она прекрасно помнила, как он, в парике и с приклеенными усиками, но с этими же круглыми оловянными глазами стрелял в Ираклия, в ее мужа, с которым она прожила несколько лет, от которого имела ребенка, маленького Оскара. А это лысое и безбровое чудовище лишило Ираклия жизни. Но Марина прекрасно понимала, что бороться с ним она не в состоянии.

Несмотря на ветхий вид домика, двери в нем были достаточно надежны. Ее держали под крепким засовом, а окна они забили досками. Убежать от них пока было невозможно. Порой они снова пичкали ее снотворными, и она постоянно чувствовала жуткую слабость. Нет, ей никак не убежать от них, так что ничего не остается, только ждать. А там видно будет.

Иногда Кузьмичев приходил в комнату и подолгу беседовал с ней на самые разные темы: о смысле жизни, о превратностях судьбы, о любви, о семье.

Порой ей было даже интересно выслушивать его циничные сентенции. Спорить с ним она не считала нужным, хотя сам он вызывал ее на спор. В его бесцветных глазах постоянно стояла издевка, но она делала вид, что не видит этого, окружив себя словно какой-то броней. Это была ее защита, у нее не было иного выхода. Она верила — ее спасут, ее обязательно должны спасти. Только спокойствие, только терпение.

К тому же призывал себя и Кузьмичев. А вот Кандыба в последнее время стал заметно раздражаться. Раздражение его выражалось в том, что он начал с присущей ему нудностью докапываться до Кузьмичева… Должен же он был о чем-то говорить в конце концов. Ни книг, ни телевизора, никаких развлечений. От такой жизни вполне можно было свихнуться. Жили одними перспективами, мечтами о баснословных деньгах, которые Раевский заплатит за свою дочь.

— Пойду погляжу, чего хочет наша очаровательная гостья, — сказал Кузьмичев и поднялся.

Открыл задвижки двери, за которой находилась Марина и вошел…

— Чего ты хочешь? — проворковал он, глядя на пленницу, сидящую на кровати.

— Чего хочу? — переспросила она. — Я много чего хочу. Я, например, хочу есть. Мне надоело питаться одной картошкой и селедкой с черным хлебом. Я на свежий воздух хочу, я задыхаюсь в этой лачуге. Я уже потеряла счет дням, но, по-моему, мы провели здесь уже около двух месяцев. Я просто сойду здесь с ума… — При этих словах она попыталась придать своему голосу жалобные нотки.

— Ах ты, боже мой, — покачал головой Кузьмичев и подсел рядом на железную койку с продавленным матрацем. — Бедная девочка. Да, ты в отличие от нас не привыкла к таким условиям жизни. У Ираклия ты жила в роскоши. А мы вот пока бедны, вынуждены скрываться ото всех и не можем тебе предложить ничего другого. И все же, согласись, что ты находишься в лучших условиях, чем мы. Ты спишь на кровати, а мы с Яковом Михайловичем на полу на всяком тряпье, по нашим телам бегают крысы, с пола жутко дует. Такова жизнь, Мариночка, и мы вынуждены мириться с ее жестокими условиями.

Произнеся это, он положил руку ей на плечо. Он почувствовал, что его охватывает бешеное желание. Вообще они заранее договорились, что пленницу трогать никто не будет, и единственная попытка Крутого в этом направлении была быстро и жестко пресечена и им, и Кандыбой. Больше на нее никто не покушался. Но тут, проведя столько дней в таких кошмарных условиях, он ощущал, что не может так долго находиться в обществе красивой женщины и никак себя не проявлять. Марина убрала его руку с плеча, но вовсе без резкости, и этот ее жест даже вдохновил его. Он снова положил ей руку на плечо и крепко сжал его.

— Уберите руку, Павел Дорофеевич, — четко произнесла Марина.

— Не называй меня так, меня зовут Валерий Иванович, — злобно процедил он, руки, однако, не убирая, а стискивая ее плечо еще крепче.

— Уберите руку, Валерий Иванович, — отчеканила Марина и вскочила.

— Да что ты, что ты? — яростно зашептал Кузьмичев. — Не подумай ничего худого, я отношусь к тебе чисто по-отечески, ты что? Я же твой бывший наставник.

— Помню, — усмехнулась она, отходя к дальней стене. — Помню, как по вашему приказу сидела в карцере трое суток. А теперь нахожусь в вашем плену целых два месяца.

— Что поделаешь? Судьба… Ты видишь, как судьба сводит нас. В свое время ты убежала от нас, а спустя много лет я появился в твоей жизни, чтобы спасти тебя. Пойми одно, не я затеял это мероприятие, оно было бы осуществлено и без моего участия. Этот бородатый чеченский бандит его главный организатор. Если бы он не побоялся брать партнерами своих соплеменников, ты бы просто угодила в чеченский плен. И там бы с тобой обращались по-другому, чем мы, уверяю тебя. Именно благодаря столь странному повороту судьбы ты находишься в относительной безопасности.

— Не знаю, мне казалось, что тот бородач сочувствует мне.

— Боже мой! Боже мой! — расхохотался Кузьмичев. — Да жизнь тебя ничему не научила! Да ты хотя бы знаешь, кто это такой?!

— Вроде бы я его где-то видела. Но когда мы попали в тот дом, он ко мне ни разу не заходил, так что мне трудно вспомнить, где я его видела и видела ли вообще.

— Ты видела его под Петербургом. Он был одним из тех бандитов, которые тяжело ранили тебя.

— Неужели? — искренне поразилась Марина.

— Да! Вот так, дорогая моя… Именно так. Потом судьба свела его с твоим отцом, ему заплатили хорошую сумму за то, чтобы он помог найти тебя, и именно он вывел их на след Ираклия. Они были там, в горном кишлаке, но вы успели его покинуть. А потом он сумел выследить тебя и в Стамбуле. И нанял нас троих, чтобы мы помогли тебя похитить. Это страшный человек, Мариночка. И твое счастье, что нам удалось сбежать оттуда, иначе бы мы все, и ты, и мы трое, угодили бы прямиком в рабство к чеченцам. Благодарить нас ты должна, а не ругать.

— А он не говорил о судьбе второго чеченца? — спросила Марина. — Ахмеда?

Кузьмичев громко расхохотался.

— Воистину, ты жила даже не за каменной стеной, а просто на облаке. Весь мир знает, что бандит и террорист Ахмед Сулейманов весной девяносто шестого года был убит при попытке захвата самолета "Москва — Тюмень". Кстати, в том самолете находился твой отец Владимир Раевский. Так-то вот крутит нашими жизнями судьба-индейка, девочка моя. Сначала этот Сулейманов чуть было не лишил жизни тебя, потом чуть было не убил твоего отца. Страшные, жуткие люди, что один, что другой.

Еще одним жизненным правилом Кузьмичева было при необходимости говорить правду, да еще желательно с живописными подробностями. Это помогало собеседнику впоследствии верить его лжи.

— А почему вы мне все это рассказываете? — спросила Марина, продолжая стоять у стены со скрещенными на груди руками.

— Да чтобы ты мне верила, чтобы ты поняла, что t мы желаем тебе только добра. Я ничего не скрываю от тебя, мы хотим получить от твоего отца крупный выкуп. Да, такова жизнь, таковы ее суровые законы, что поделаешь? Его не разорит эта сумма, а мы обеспечим себя на всю жизнь.

Звучало это довольно убедительно, тем более что Кузьмичев постарался придать своему лисьему лицу максимально добродушное выражение. И ему показалось, что девушка поверила его медоточивым речам.

Увидев на ее лице нечто, похожее на улыбку, он сделал несколько медленных шагов по направлению к ней. Она продолжала неподвижно стоять у стены. Кузьмичев подошел к ней и положил ей на плечи обе руки.

— Вы обманываете меня, Павел Дорофеевич, — тихо произнесла она.

— Да нет! — вскрикнул он, сам начиная верить в благожелательность своих мыслей. — Судьба свела нас, и я считаю долгом спасти тебя из лап этих бандитов. Мы живем в опасном, насквозь криминальном мире. Сейчас найти честных и порядочных людей так же трудно, как найти иголку в стоге сена. Если бы ты знала, какую трудную жизнь прожил я, сколько раз на меня покушались. Ты знаешь, я был дважды женат, одна моя жена погибла. Ее сбила машина, и не просто так, а по заказу моих врагов. А другая жена решила избавиться от меня, подослав ко мне киллеров. Только счастливое стечение обстоятельств и мои внутренние резервы помогли мне выжить. Бог бережет меня, бог бережет и тебя.

При этих словах он крепко прижал Марину к своей груди. Та попыталась вырваться, но это было не так просто, руки пятидесятидвухлетнего Кузьмичева были еще очень сильны.

— Целуетесь, милуетесь, — послышался сзади деревянный голос Кандыбы. — В час вам добрый.

— А вы что, ревнуете, Яков Михайлович? — резко обернулся Кузьмичев. — А я полагал, что вы вообще не интересуетесь женщинами.

— Во всяком случае, не в такой степени, в какой интересуетесь ими вы, любезнейший, или ваш отмороженный друг Крутой… У меня несколько иные приоритеты. Я интересуюсь мужчинами, особенно такими хитрыми и лживыми, как вы.

— Выбирайте выражения, Яков Михайлович, — побагровел Кузьмичев.

— Да пошел ты… — окрысился Кандыба, переходя на блатной жаргон. — Можешь гнать тюльку этой биксе, а я не такой фраер, чтобы хавать всю эту парашу. Насквозь тебя вижу, фуфлыжник гребаный. Обмануть хотел, падло, замочить нас всех, а с бабой продернуть. Думаешь, я не знаю, кто ты такой?

— Тихо, тихо, — бормотал Кузьмичев, елейно улыбаясь и пятясь. — Успокойся, Яков Михайлович, успокойся, зачем же так нервничать?

— Это я тебя сейчас успокою, — пробасил Кандыба и сунул руку в карман. Бог любит троицу, а дьявол примет и четверку.

— Да ты что, что ты? — залепетал Кузьмичев, понимая серьезность своего положения и продолжая пятиться. — Мы же с тобой партнеры, мы же с тобой компаньоны, такое дело сделали, так все прекрасно провернули… А что теперь? Осталось завершить нашу операцию и получить денежки. А ты так горячишься. Что, торчать тут надоело? Правильно, мне тоже надоело хуже горькой редьки, и нашей гостье надоело. Возьми себя в руки…

Марина продолжала стоять у стены, пристально глядя на ссорившихся бандитов. Трудно было что-нибудь прочитать в ее небесно-голубых глазах. Однако она напряженно думала, лихорадочно искала выход из создавшейся ситуации, прекрасно понимая, что жизнь ее не стоит сейчас и ломаного гроша, что у лысого Якова Михайловича в кармане пистолет и что ему ничего не стоит вытащить его и застрелить их обоих.

— Я взял себя в руки, — пробасил Кандыба, снова переходя на присущую ему тягучую манеру говорить. — Я трезво поразмыслил над создавшейся ситуацией и вспомнил слова великих о том, что самое дорогое для человека — это жизнь. А деньги, пусть даже большие — это все наносное, поверхностное, это суета сует и не более того. Единственный выход сохранить свою жизнь — прекратить это бесперспективное дело. И немедленно.

Он вытащил из кармана пистолет и передернул затвор.

— Мы взялись за это дело без всякого определенного плана, я уже говорил тебе это. Мне бы сообразить раньше, что все это сплошная туфта. Девочка… поглядел он своими рыбьими глазами на Марину. — Твой папаша очень богат, очень влиятелен, ему ничего не стоит размазать нас по стене или по земле. Мы для него не более чем вши. Если мы предъявим ему свои требования, он натравит на нас всю милицию, все ОМОНы, "Альфы", СОБРы и тому подобное. Ему это ничего не стоит, он близок к правительственным кругам и баснословно богат. Нас загонят в такой угол, откуда нам никогда не выбраться. Возможно, наш крутой друг уже занимается тем, что шантажирует его, возможно, что уже и не шантажирует, а сидит в бетонном подвале и костоломы выбивают из него признания. А, возможно, сюда уже спешит целая дивизия, чтобы взять нас и освободить тебя. А у меня жизнь тоже только одна, и я ею дорожу, хоть, по вашему мнению, и я не должен существовать на этом земном шарике. И приношу вам свои извинения за то, что я, вопреки этому мнению, буду бороться за эту единственную жизнь. Так что все, ребятишки, пришел ваш последний час.

— Дурак… — прошептал Кузьмичев, с ужасом понимая, что Кандыба совершенно прав и создавшуюся ситуацию оценивает предельно верно. — Дурак ты. Подумай, каких денег ты лишаешься. Ты же в розыске. Тебя все равно возьмут рано или поздно, и скорее всего рано. Полагаешь, если ты был там в парике и в усах, никто не узнает, что это был именно ты, а не кто-нибудь другой. О тебе знают и Чума, и Крутой. Раевский найдет тебя и заживо сожжет, если ты причинишь вред его дочери. Плана нет, ты прав. Но вот, у меня есть план. Хороший план… Давай объявимся сами, отдадим Раевскому его дочь, и я уверен, он отблагодарит нас и даст нам возможность продернуть за кордон. Ведь это Гараев все затеял, с него и спрос. А мы маленькие люди. Он отблагодарит нас, вспомни, что рассказывал нам Султан. Он не пожалеет никаких денег…

Главной задачей Кузьмичева в этот момент было выиграть время и заставить этого упыря хоть на секунду расслабиться, поэтому можно было говорить все, что угодно. Только бы он не выстрелил, только бы не выстрелил. Оружие самого Кузьмичева лежало в ящичке в другой комнате, да если бы даже оно лежало и в его кармане, он бы не успел его достать — стрелял Кандыба великолепно, быстро и предельно точно, он уже успел это доказать.

— Красиво поешь, как тебя там… Павел Дорофеевич, что ли, — улыбнулся во весь свой громадный рот Кандыба. — Девушка не ошиблась — никакой ты не Валерий Иванович и не Учитель. Ты Кузьмичев, вот ты кто. Ты был депутатом Государственной Думы, а потом якобы утонул в Днепре. Слухами земля полнится, а воровская почта самая надежная.

— Ах ты, падло, — не удержался Кузьмичев.

— Не больше, чем ты. Усахарил свою жену, потом родного брата, и братва решила утопить тебя в Днепре. Но ты выплыл, как невесомая говешка, и возродился в образе Учителя времен и народов в городишке Задонске. Там ты собрал сонмище неграмотных отморозков, не умеющих ни читать, ни писать, и возомнил себя гением преступного мира. Но ты не гений, ты фуцен позорный, ты шестерка ментовская. Ты еще в семидесятых в Смоленске братков заложил, Усатого на девять лет к хозяину спровадил, да тебя за одно это надо порвать, волчуга. Только сейчас ты не на того напал, я-то человечек грамотный и начитанный.

— А что тебе Усатый? — напрягся Кузьмичев, пораженный его информированностью. — Он что, кореш твой? Тебе-то что до него?

— Я его видел один раз в жизни, да и то при довольно любопытных обстоятельствах, — ухмыльнулся Кандыба, вспоминая, как он со своими корешами в Теплом Стане обстрелял из автоматов машину, в которой сидели его заклятые враги из грузинской группировки и в которой, как выяснилось впоследствии, находились и Усатый с женой. — Но вряд ли благодаря этой нашей встрече он может считать меня своим другом. Только знаю, что он в авторитете, а вот кто ты такой, в толк не возьму. А мне оно и ни к чему, просто ты мне сейчас мешаешь, и я собираюсь прекратить твой славный жизненный путь. Как говорил герой одного фильма, я вычеркиваю тебя из списков живущих на земле. А ты уж, девушка, извини меня на том свете. А на этом каждый сам за себя: выживешь ты — не выживу я. Я выбираю себя, что поделаешь?

— Отдайте меня родителям, — еле слышно прошептала Марина. — Они вам заплатят большие деньги.

— Хотел бы, — выпучил глазищи Кандыба. — Очень хотел бы, ты девушка хорошая, красивая, воспитанная. Только никак не могу. Больно уж грехов на мне много. Я тебя отдам, а меня тут же примут. Ты знаешь, есть на свете такой остров Огненный. Там меня ждут с нетерпением, камера для меня готова. В шесть подъем, в девять отбой, жратва самая позорная, прогулки минимальные. И так до конца жизни. А мне всего сорок лет. И здоровье вполне удовлетворительное, Так что на тамошней диете, глядишь, еще лет сорок просуществую. Очень бы мне этого не хотелось. Так что самое милое дело — это от вас обоих избавиться. Спокойнее на душе будет.

— Не будет! — крикнул Кузьмичев. — Раевский тебя все равно хоть под землей найдет! Что такое?! — Он вдруг резко повернулся к забитому досками окну. Слышишь?! Это еще кто?! Неужели ты прав?!

Машинально повернулся и Кандыба. Этого мгновения хватило для яростно жаждущего жить Павла Дорофеевича. Он совершил какой-то головокружительный бросок в сторону Кандыбы и в этом броске нанес ему головой сильный удар в солнечное сплетение. Кандыба машинально нажал на курок, грянул выстрел, пуля угодила в стену.

Кузьмичеву удалось выиграть время и лишить Кандыбу его преимуществ. Кандыба никак не ожидал от своего немолодого плюгавого противника такой прыти. А следующим ловким отработанным приемом Кузьмичев выбил пистолет из руки Кандыбы. Пистолет отлетел в угол.

Кандыба попытался ударить Кузьмичева кулаком в висок, но тому удалось ловко увернуться. Успех вдохновил его и придал дополнительные силы. Кандыба слишком долго говорил, наслаждаясь своей логикой и красноречием… Надо было действовать проще — нажать пару раз на спусковой крючок — и все.

Недавние союзники, ставшие заклятыми врагами, сцепились в клубок ярости и ненависти и катались по полу. Кандыба попытался ткнуть пальцем в глаз Кузьмичева, и снова Павлу Дорофеевичу удалось увернуться. Он был крепок и ловок не по годам, и Кандыбе невозможно было совладать с ним.

Марина некоторое время постояла у стены, молча глядя на яростно сражающихся бандитов, а потом так же молча вышла из комнаты. Те в пылу борьбы даже не заметили этого.

Кузьмичев ухватил своими стальными пальцами горло Кандыбы и начал его душить. Тот уже был не в состоянии сопротивляться, он побагровел, глаза его выпучились до невообразимых пределов, из них текли слезы, он хрипел и кряхтел, а Кузьмичев продолжал сдавливать его горло. Как же он ненавидел Кандыбу в этот момент, ненавидел за то, что он чуть было не лишил его жизни, и как раз в тот момент, когда он находился в предвкушении получения огромных денег, с которыми он мог бы уехать в любую страну и жить там безбедно до конца жизни. А этот упырь, этот уголовник чуть не застрелил его… бывшего депутата Государственной Думы, его, самого ловкого и умного человека, сухим выходящего изо всех ситуаций. Его — непотопляемого, недостреленного, недорезанного. Ничего, сейчас этот Фантомас закончит свою поганую жизнь, а он… А он тогда подумает, что ему делать. А возможно, он и впрямь отдаст девушку ее родителям, они ему и так много за нее заплатят. Но главное — избавиться от этого, все про него знающего Кандыбы, а уж что делать с девушкой, он разберется.

Кандыба настолько обессилел, что уже не оказывал Кузьмичеву ни малейшего сопротивления. И только тогда Кузьмичев бросил взгляд на ту стену, около которой только что стояла Марина. И тут же разжал на горле Кандыбы железные тиски.

— Она сбежала! — крикнул он. — Сбежала она!

Кандыба сидел на полу, держась за горло. Он никак не мог прийти в себя, хрипел и стонал.

— Вставай, мать твою! — еще громче закричал Кузьмичев. — Она сбежала!

До Кандыбы наконец дошло, и он вскочил с пола. Он поднял свой пистолет и сунул его в карман. Кузьмичев достал и свой. Они мгновенно забыли о своей смертельной схватке и выскочили на улицу.

Было около полудня, с моря дул холодный ветер, по небу плыли черные грозные тучи.

— Где она?! — закричал Кузьмичев, мечась в разные стороны.

— А черт ее знает, — бубнил Кандыба, все еще не пришедший в себя от железной хватки своего соперника. — Вот она! — крикнул он, увидев вдали женщину, выбегавшую на проселочную дорогу из-за какого-то покосившегося домика.

— За ней! За ней! — крикнул Кузьмичев. — Сейчас мы ее! Догоним! Достанем! Канатами к кровати привяжем на этот раз! И все, — задыхаясь от быстрого бега, говорил он. — Довольно жалости, довольно. Трахнем ее по очереди, Яков, потом пошантажируем как следует богатенького папашу, найдем способ получить с него денежки, а потом просто-напросто прирежем ее. А до того насладимся ею по полной программе, а? Нормально?

— Нормально, — бубнил Кандыба, делая своими длинными ногами огромные шаги и уже опережая Кузьмичева. — Озверел я тут с тоски, не могу на одном месте сидеть, вот и сорвался. Но ты силен, однако…

— Сочтемся славою, Яков! Главное — догнать. Только бы не убежала…

— Догоним, куда денется.

Марина уже заметила погоню и быстро побежала по корявой от замерзшей грязи дороге. Сил у нее было мало и от снотворного, и от плохой пищи. Она стала задыхаться, чувствуя, что они догоняют ее.

— Остановись, девочка, остановись, хуже будет! — кричал Кузьмичев.

— Хуже не будет, — совсем обессилев, произнесла Марина. Она уже больше не могла бежать, ноги стали как ватные, сердце билось, словно маятник, стучало в висках, она задыхалась.

— Остановись, сучара! — крикнул Кандыба.

Марина сделала какой-то отчаянный рывок и прибавила ходу. Преследователи отстали, хотя они уже буквально стали наступать ей на пятки.

Однако перспектив не было никаких. Открытая местность, унылая корявая дорога, справа штормящее море, слева бескрайняя степь. Ни домов, ни машин, ни людей. Сейчас они схватят ее и выместят на ней всю свою злобу.

Рывок, сделанный ею, был последним. Сил больше не осталось, она едва двигалась. Все, пусть делают, что хотят, пусть насилуют, режут, убивают… Но бежать она больше не может.

— Да не сомневайтесь вы, Владимир Алексеевич, — произнес майор милиции Дронов, высокий сухощавый человек лет сорока двух. — Не сомневайтесь, это тот самый дом. Мы уже здесь поработали, всех соседей расспросили. Впрочем, это работа несложная, тут поблизости только две семьи — Степановы, старик да старуха, и Калиниченко, Харитон и Татьяна. И все в один голос говорят — были тут люди, были. Как раз подходящие под ваши описания. Один невысокий, в темных очках, лет пятидесяти с лишним, другой длинный, сутулый и со странными волосами, как будто в парике, и с усиками, словно накладными. Появились ниоткуда и исчезли в никуда. Харитон им картошку таскал, селедку в магазине покупал, хлеб. Они щедро расплачивались, он и рад стараться. Говорит, будто и третий поначалу был, здоровенный такой, с выступающей вперед челюстью и грубый очень. Но того давно уже он не видел. Все совпадает, никаких сомнений.

— А кто владелец этого дома? — спросил Владимир, закуривая.

— Не было времени выяснять. А соседи говорят, давно уже, лет десять назад, тут жил некто Волощук. Видимо, на него дом и оформлен. Завтра утром уточним.

— Значит, снова опоздали, — одними губами улыбнулся Сергей, и улыбка его показалась Владимиру какой-то страшноватой.

— Давайте-ка еще раз побеседуем с этим Харитоном Калиниченко, — предложил Владимир.

— Навряд ли… — покачал головой майор Дронов. — Мы беседовали с ним три часа назад, и он уже почти лыка не вязал. А на столе у него была еще одна почти полная бутылка. Так что… Такие, как он, не прекращают, пока все не допьют.

— Так с женой поговорим.

— А она уже и тогда лыка не вязала, валялась на кровати и стонала. А потом, извините за выражение, сблевала прямо на пол. Так что придется ждать до утра.

— Тогда пошли побеседуем со стариками.

— Неловко будить, мы их и тогда разбудили, а сейчас три часа ночи.

— Товарищ Дронов, — укоризненно поглядел на него Раевский. — Разве вам Илья Романович не объяснил, с какой целью мы сюда приехали?

— Вкратце… Но, в общем-то, я в курсе.

— Пойдемте тогда.

Они пошли в дом стариков Степановых. Дронов долго не мог достучаться до них, но, наконец, дверь им открыли. На пороге стояла скрюченная старуха.

— Ошалели, что ли, по ночам шляться, пожилых людей беспокоить? проворчала она.

— Извините, — произнес Раевский. — Только уж дело у нас больно серьезное. Расскажите, пожалуйста, о тех людях, которые жили в доме на окраине поселка.

— Да рассказывали же и я, и старик мой вам, гражданин начальник. Не знали мы их совсем. Не знали и в дела их нос не совали. Харитон, видела я, продукты им таскал, вот у него и спрашивайте. А сейчас такое время — нос сунешь куда не надо, его тебе сразу и откусят. Так что нам ничего не надо, живем пока, хлеб жуем, а подохнем, никто и не пожалеет. Такие вот дела, милые люди. С нас спрос невелик, сами видите, как живем.

За ее спиной появилась и взъерошенная седая голова старика.

— Опять по нашу душу пришли. Видать, дело у вас очень сурьезное.

— Очень, очень серьезное, — сказал Раевский. — За любую информацию мы готовы щедро заплатить…

— О ком? — с хитрецой в глазах поглядел на него старик.

— О людях, которые жили в заброшенном доме на окраине поселка.

— Бандиты они, что ли?

— Бандиты, бандиты, да еще какие.

— Ну, дела… Чуял я, что мы рядом с бандитами жили. То-то душа не на месте была…

— Послушайте, я вижу по вашим глазам, что вы что-то знаете, — сказал Владимир. — Расскажите, я очень вас прошу.

Старик замялся.

— Да что вы в дверях-то стоите? Проходите в дом, раз уж пришли в такую неурочную пору.

Старуха бросила на мужа неодобрительный взгляд, однако пропустила незваных гостей в свое убогое жилище.

Владимир, Сергей, Марчук и Дронов прошли в комнату. Старик Степанов предложил им две табуретки, сам уселся на нечто среднее между кушеткой и креслом. Владимир взял табуретку и сел напротив него. Остальные продолжали стоять, старуха также стояла у стены с крайне недовольным лицом. Было очевидно, как ей не хочется, чтобы старик о чем-то рассказывал.

— Буду говорить открытым текстом, — произнес Владимир. — Скажите вот что у вас есть дети?

— Погиб наш сынок на афганской войне. А дочка- умерла три года назад. От рака умерла, — вздохнул старик. — Внуки с зятем в Севастополе живут, он женился заново.

— А теперь послушайте меня. У меня много лет назад украли единственную дочь. Мы с женой все время ищем ее. И нам стало точно известно, что бандиты прячут ее в этом самом доме. Неужели вам не хочется нам помочь?

— А, — махнул корявой рукой старик. — Была не была!

— Была не была?! — окрысилась на него старуха. — Ишь ты, какой добрый! А если эти бандюки порежут нас за твою доброту, тогда что? К кому за помощью станешь обращаться, к этим "новым русским"? В Москву позвонишь? Да нас с тобой тут на куски порвут, и никто даже не вспомнит, похоронить некому будет, так и сгнием тут, в этой халупе.

— Молчи! — закричал на нее- старик, вскакивая. — Один черт, нам мало осталось, так добрым людям по крайней мере поможем. Молчи! Я тут хозяин, решил сказать, значит, все! Мое слово — закон!

— Если вы поможете мне найти дочь, я куплю вам квартиру в Севастополе, а майор Дронов оставит вам свой номер телефона, и никто вас пальцем не тронет, сказал Раевский.

— Не надо мне никакой квартиры! — горячился старик. — Ничего мне от вас не надо! Я ветеран войны! Подыхать скоро, расскажу, и все! Слушайте меня внимательно. Вчерась, примерно в двенадцать или в час дня, выглянул я в окно. И что вижу, глазам своим не верю — по дороге бежит девушка, раздетая, в каком-то стареньком платьице. Стройненькая такая, с распущенными светлыми волосиками. Буквально откуда-то от нашего дома отбежала и понеслась по дороге. И тут за ней рванулись двое мужиков. Ну, те самые, которые в доме этом жили, один невысокий, в очках, а другой лысый, как колено, сухой, страшный такой, то был с волосами и с усами, а на самом деле он лысый, — с какой-то жуткой яростью произнес старик Степанов, как будто именно в отсутствии волос на голове и заключается вина этого человека. — Тоже в одних свитерках, без пальто бегут. А на улице холодища жуткая, студеный ветер с моря дует. Так вот, чешут эти двое по улице, пистолетами машут, орут, бранятся. А она, бедненькая, из последних сил от этих извергов улепетывает. Я было хотел выскочить, помочь ей, но бабка вот меня удержала. — Он мрачным взглядом окинул притихшую и раскрывшую рот жену. — Век себе не простил бы, если бы они ее догнали.

— А что, они не догнали? — прошептал Раевский.

— То-то и оно, — хитро улыбнулся старик. — Они было уже все, догнали ее. Как вдруг откуда ни возьмись машина по улице в нашу сторону мчится, старенькая такая, ну, "уазик" военный вроде бы… И прямо перед этой девушкой и тормознул "уазик" этот. Дверца приоткрылась, девушка туда и сквозанула. А этим двоим только метра три до нее осталось, они уже, свои ручищи к ней протягивали, видно, из сил она совсем уже выбилась, бедненькая. Они тогда из своих пушек по машине начали палить, но я так понял, что тот, кто в машине был, тоже находился при оружии. Далековато уже было, я толком ничего и не рассмотрел, глазами слаб, как-никак восьмидесятый годок на свете живу. Шум, возня, выстрелы один за другим. Стреляли в них из машины, это точно. Пригибались они, на землю падали, чтобы в них пуля не угодила. А "уазик" так ловко развернулся и на полной скорости обратно помчался… А эти два засранца так на дороге и остались. Жалко только, что не подстрелили их, гадов. Встали они, отряхнулись и поперлись, не солоно хлебавши, обратно к себе в лачугу.

— А вы что?

— А мы что? Понятно что, перепугались мы с бабкой до смерти. Двери на замочек, затаились и нос свой из дома не высовывали. Трусом я на старости лет стал, вот что. Раньше ничего не боялся, а теперь боюсь, хоть осталось-то всего ничего. Лучше уж пулю бы схлопотать, чем так жить. — Он снова мрачно поглядел на свою старуху. — А уж ночью вот товарищ майор пришел, мы ему и открыли. Такие вот дела, граждане хорошие, — подвел итог старик Степанов. — А потом, я так полагаю, эти гады из домишки убрались восвояси, раз вы их разыскиваете, добавил он.

— Ну и дела, — покачал головой Дмитрий Марчук. — Как все это понимать? Одни загадки.

— Ладно, — махнул рукой Владимир. — Главное, что она спаслась. Ее кто-то спас. И Павел Дорофеевич со своим странным компаньоном остались с носом.

— Мне кажется, что супруги Калиниченко завтра нам могут сообщить массу интересных вещей, — озадаченно произнес майор Дронов.

— А что же нам делать теперь? — спросил Владимир.

— Поехали в Севастополь, ночевать ведь где-то надо. Устали все, а завтра предстоит тяжелый день. Мне кажется, что все обойдется. Она спаслась и вскоре объявится.

— Если в ее жизни не появится новый Ираклий, — добавил Сергей. — Она имеет обыкновение исчезать на целые годы.

— Мы подождем, Сережа, — дотронулся до его плеча Раевский. — Мы подождем… Сколько ждали, подождем и теперь. Я ведь, честно говоря, настраивался на самый худший вариант. Больно уж суровые люди эти Кузьмичев и Кандыба.

— Так что, поехали в город? — спросил майор Дронов.

— Поехали. А эти, как их, Калиниченко, с ними ничего не случится?

— А что с ними может случиться? Помрут разве что с перепоя, — махнул рукой Дронов. — Поедем в Севастополь. А утром подъедем. Да и вообще не факт, что они знают что-нибудь конкретное.

Раевский щедро отблагодарил старика Степанова за добрую весть. Тот деловито пересчитал зелененькие купюры и торжествующим взглядом поглядел на оживившуюся старуху.

— Добро иногда вознаграждается, — произнес он с гордым видом. — Людям добро сделаешь, и они к тебе с добром.

В севастопольской гостинице заняли несколько самых лучших номеров. Еще из машины Раевский позвонил Кате.

— Господи, — прошептала она. — Господи, сколько же довелось пережить нашей бедной девочке. И все только из-за меня, из-за моей глупости.

— Прекрати об этом, Катюша. Мы найдем ее, и, полагаю, на сей раз скоро. Она ведь где-то здесь, совсем рядом.

— Она была рядом с нами в течение многих лет. Только мы не знали об этом. Ладно, извини меня, все равно то, что ты сообщил, это здорово. Я теперь хоть засну ненадолго, уже несколько часов сижу у телефона и дрожу. Спасибо тебе, Володя.

Владимир поселился в одном номере с Сергеем. Они думали, что сразу же заснут, но, когда вошли в номер, спать им совершенно расхотелось. Открыли бутылку армянского коньяка.

— Вы знаете, Владимир Алексеевич, я стал забывать ее лицо, — произнес Сергей. — Я совершенно не представляю, какой она стала. Да и люди рассказывают о ней совершенно разные и порой диаметрально противоположные вещи. Гараев говорил, что она совершенно потеряла память и находится в каком-то блаженном состоянии, то же подтверждали и жены Сулейманова, старики в абхазском селении говорили, что она абсолютно нормальная женщина, добрая, вежливая, очень любит своего Ираклия. — При этих словах он опустил голову и отвел взгляд. — А этот подонок Крутой, как вы говорили, вообще утверждал, что это совершенно нормальная, очень горячая женщина, которая прекрасно узнала Кузьмичева и вообще рассуждала вполне резонно и логично. Как все это сопоставить?

— Сопоставить сложно. Но можно, — ответил Владимир. — Мне кажется, что поначалу она действительно потеряла память, это были последствия шока, удара головой о мостовую и, разумеется, двух ранений. Потом она пришла в некое стабильное состояние. Ираклий любил ее, заботился о ней, как о ребенке, и она стала жить его жизнью, его проблемами. Она не могла обходиться без него, жила за ним, как за каменной стеной. Возможно, какие-то проблески памяти стали у нее появляться, но она не хотела их развивать, ей было лучше пребывать в блаженном состоянии, нежели мучиться противоречиями. Пойми, ей столько пришлось пережить, что хватит на многих. Удивляюсь, как ее психика вообще смогла все это выдержать. Марчук в Стамбуле встречался с друзьями Ираклия, и они рассказывали про Вареньку. Она была доброй и покладистой женщиной, с Ираклием они жили душа в душу. Все поражались на них и завидовали им. И если бы не было неопровержимых доказательств того, что это она, можно было бы подумать, что это вообще совершенно другая женщина… Ведь то, что ты рассказывал о ней, расходится с описаниями ее в качестве жены Ираклия. Та Марина, которую знал ты, — это рискованная, склонная к авантюрам женщина, способная вести опасный, полный приключений образ жизни. Елена же, жена Ираклия — мягкая, добрая, покладистая женщина, говорящая тихим голосом, задумчивая, вежливая со всеми. А вот та женщина, о которой говорил Крутой, это снова та самая, которая вела вместе с тобой столь оригинальный образ жизни.

— И как же все это объяснить?

— В каждом человеке, Сережа, живут как бы несколько людей. Попадая в определенные жизненные обстоятельства, человек становится то одним, то другим. А иногда, да что там иногда, в большинстве случаев человек живет совершенно не свойственной ему жизнью, а то, что дремлет в нем, так и умирает, не раскрывшись. Только актеры способны жить совершенно разными и не похожими друг на друга образами, и все же это только игра. Правда, порой игра становится второй натурой.

— Так что же, она все время играла? Когда же она играла, интересно было бы узнать?

Владимир видел, что, помимо тревоги за судьбу любимой женщины, Сергей испытывает еще и муки ревности — и к покойному Ираклию, и к тому неизвестному, кто спас ее на этот раз.

— Да никогда она не играла, в том-то все и дело… Это просто различные стороны ее характера. Она, видимо, очень одаренная и своеобразная натура, наша Варенька и Марина… Она вполне естественно может быть и одним человеком, и совершенно другим. В одних условиях это мягкая, добрая домашняя хозяйка; жена, мать, дочь, в других же — жесткая и непреклонная женщина, способная драться, сражаться, ну… и делать другое, то, чего я никак одобрить не могу. Но не осуждаю ее, разумеется, не пойми меня неправильно. Наши преступные рассеянность и халатность предопределили ее жизнь, сделали ее такой, какой она стала. А оказываясь в обычных условиях, когда ей не надо сражаться за жизнь и кусок хлеба, она становится другой, вот и все. А тут, безусловно, еще и сказались последствия травмы и ранения. Скорее всего смерть Ираклия произвела на нее такое страшное впечатление, что она снова вспомнила все предыдущее и снова стала той,' которой была до вашей поездки в Царское Село. Снова выстрелы, снова кровь, снова борьба… И она возвращается в прежнюю ипостась, становится прежним человеком. О том, кстати, свидетельствуют и вчерашние события — ведь убежать из такой маленькой халупы от двух кровавых отморозков далеко не простое дело, не простое и очень опасное, смертельно опасное. А она пошла на это.

— И выиграла! — крикнул Сергей, вскакивая и взмахивая сжатым кулаком.

— И выиграла! — подтвердил Владимир. — Давай выпьем за нее, Сережа. Мне кажется, что в настоящее время ей хорошо, я душой чувствую это.

Они подняли рюмки и залпом выпили.

Затем их разговор перешел в другое русло.

— Совершенно поразительна и история с этим пресловутым Кузьмичевым, сказал Владимир. — Тогда, два года назад, о его необычной биографии и таинственном исчезновении шумели все газеты. И впрямь — депутат Думы оказался не Кузьмичевым, а каким-то Болеславом Шмыгло, промышлявшим в семидесятых годах грабежами и разбоями. Все его документы оказались липовыми, он организовал убийство своей первой жены, потом убийство ее киллера, вслед за этим убил родного брата, опознавшего его в Киеве, и внезапно исчез. Его сообщник — некто Юферов — признался во всем, но твердо стоял на одном — о судьбе Кузьмичева он ничего не знает.

— И что, его судили?

— Да. Я узнавал, его недавно судили. Ему повезло — он получил двадцать лет. А все ожидали пожизненного. Но таков был приговор. Следователь полагал, что кто-то подтолкнул Юферова к даче показаний, именно тот, кто впоследствии расправился с Кузьмичевым. Но доказать это не удалось. И это, кстати, было в пользу Юферова, человек сам дал чистосердечные показания, признался в совершенных им убийствах. Если бы его жертвой был не депутат Верховной Рады Украины, он мог бы даже получить и меньший срок: чистосердечное признание большое смягчающее обстоятельство. Все, в общем-то, легко объяснялось, обоих взяли в заложники их враги, заставили Юферова дать чистосердечные признания, сдали его правосудию, а Кузьмичева тихо убрали. Но вот его воскресение из мертвых в эту схему никак не укладывается. Так все здорово организовать и упустить его, это очень странно. Тем не менее это так. Хотя, разумеется, точных доказательств, что это именно он, а не похожий на него человек, мы не имеем.

— Помню этого Кузьмичева, — произнес Сергей. — Тогда он здорово расправился со мной, а особенно с Костей Пискарем. Я отделался легкими травмами, а Пискарь загремел на шесть лет, проведя на свободе не более месяца. Господи, как давно все это было, — тяжело вздохнул он.

Припомнился захолустный Землянск, безлюдная ночная улица Ленина, он, шестнадцатилетний, избитый, бредущий к вокзалу. И тень, мелькнувшая куда-то в подворотню, жалобный детский голосок: "Не бейте меня, только не бейте".

Тогда все только начиналось, все было впереди… А что теперь? Где она теперь?

Они легли только под утро. И уже через полтора часа их разбудил телефонный звонок. На проводе был майор Дронов, предложивший им поехать в Рыбачье, чтобы побеседовать там с запойными супругами Калиниченко.

Вскоре к гостинице подъехала милицейская машина. Они сели в нее и направились в Рыбачье. Там их ждал сюрприз.

Едва начинало светать. Дронов постучал в дверь дома Калиниченко. Никто не открывал.

— Откройте! — крикнул он. — Харитон! Татьяна! Это я, майор Дронов из уголовного розыска! Мне надо с вами поговорить!

Однако за запертой дверью царило гробовое молчание.

— Чего тарабаните? — послышался сзади скрипучий голос старика Степанова. Видел я их утром, рано-ранешенько собрались куда-то, дверь на замок заперли и потащились по дороге. Я-то встаю ни свет ни заря, на завалинке сидел, воздухом дышал. Крикнул им, куда намылились в такую рань? А они и не обернулись, идут себе, идут, и все. Пропали в тумане. Видите, какой туман сегодня, сырость, дышать нечем. Да, глядишь, скоро в нашем поселке никого, кроме нас со старухой, и не останется.

— И вы не останетесь, скоро переедете в Севастополь, — произнес Раевский. — А ведь неспроста эти Калиниченко так рано покинули Рыбачье, — добавил он, бросая взгляды то на Дронова, то на Сергея. — Чувствую я, имеют они какое-то отношение ко вчерашним событиям.

Они остались в Севастополе еще на трое суток, а потом, так ничего толком и не выяснив, улетели в Москву. Дронов обещал им постоянно держать их в курсе дела. Но пока ни следов бандитов, ни следов таинственно исчезнувшей четы пьянчуг Калиниченко нигде обнаружено не было.

Но самое главное, что не было никаких известий от счастливо спасенной из лап бандитов кем-то неизвестным Марины.

Материалы про Павла Дорофеевича Кузьмичева, опубликованные в центральных и местных газетах ранней весной девяносто шестого года, буквально потрясли захолустный городок Землянск. Народ говорил только об этом и ни о чем другом.

И впрямь, случай был из ряда вон выходящий, Даже для нашего бурного и криминального времени. Человек, который долгие годы жил в Землянске, был директором детского дома, ставший депутатом двух Верховных Советов и Государственной Думы, оказался уголовником и в придачу к тому вовсе не Кузьмичевым, а неким Болеславом Шмыгло, заказавшим в Киеве убийство своего родного брата. Молодая жена Кузьмичева Галина стала в городе центром внимания.

"И куда он мог запропаститься, гад такой?" — задавали вопрос досужие люди, которые еще совсем недавно голосовали за него на нескольких выборах.

"В бега, наверное, пустился, если поймают, ему не поздоровится…"

"Вот сволочь-то оказался. А на вид такой культурный, вежливый, деловитый. А мы-то, дураки, за него целых три раза голосовали…"

"Подумаешь, Кузьмичев. Мы вон за Ельцина два раза голосовали, мы все, как бараны, скажут — голосуй, мы и голосуем. Вот и навыбирали воров и бандитов на свою голову. Жили хреново, а стали жить еще хуже…"

В Землянский детский дом нагрянула суровая комиссия из Министерства народного образования, провела там серьезную проверку, директор детдома Грибулина была освобождена от работы, как и некоторые педагоги и воспитатели.

Кузьмичев не появлялся, он был объявлен во всероссийский розыск.

Виктор Нетребин, вернувшись из Киева, появился в доме Кузьмичева веселый и довольный.

— Буду теперь жить здесь, — улыбнулся он Галине и поцеловал ее.

— А как же… — испуганно спросила она. — А если он вернется?

— Не вернется, — уверенным тоном произнес Виктор. — Никогда он уже не вернется, так что будь спокойна. Жизнь только начинается.

Галина хотела уточнить, что именно Виктор имеет в виду, но он категорически отказался вдаваться в подробности того, что произошло в Киеве. И она прекратила расспросы.

В ноябре того же года Галина родила девочку. Ее назвали Дашей в честь покойной матери Виктора. Однако зарегистрирована девочка была как Дарья Павловна Кузьмичева, ведь формально он был жив и являлся законным супругом матери родившейся девочки. Положение Галины было довольно странным и двусмысленным, однако на первых порах она отнюдь не горевала по этому поводу. Виктор давно уже жил в доме на правах хозяина. Он устроился работать на какую-то фирму, получал неплохую зарплату, а Галина преспокойненько пользовалась банковским счетом пропавшего без вести Павла Дорофеевича. А счет был вполне внушительным.

— Что, Галка? — смеялся по вечерам Виктор. — Интересно моя жизнь складывается. Мучил меня в детстве Павел Дорофеевич, палками заставлял бить, к столбу привязывал, по три дня голодом морил. А теперь что — живу в его доме, сплю с его женой. Хорошо…

— Сплюнь, — предостерегала Галина. Но он только смеялся в ответ.

Еще до рождения дочери Галина съездила в Москву, где в Институте красоты ей сделали пластическую операцию. Безобразный шрам, рассекавший все лицо, практически исчез. И вообще она буквально расцвела на глазах. А после родов еще более похорошела.

— Как же благотворно на тебя действует отсутствие законного супруга! — смеялся Виктор. — Ты стала настоящей красавицей!

— Можно подумать, я не была ею раньше? — кокетливо говорила Галина.

Однако ей далеко не всегда было так весело. Что-то порой начинало мучить и тяготить ее. Некая тайная тревога, предчувствие какой-то надвигающейся беды. О Кузьмичеве давно уже перестала писать пресса, жареных тем хватало и без него, однако это не означало, что о нем перестали думать, Сказанное было сказано, намеки в газетах о том, что он руками киллера Ковальчука расправился со своей первой женой Светланой, пугало Галину. Пугало ее и собственное участие в подготовке устранения Павла Дорофеевича, хотя роль ее была довольно ничтожна: от нее требовалось лишь позвонить на его мобильный телефон и узнать, где он в настоящее время находится. И тем не менее она была все же не настолько глупа, чтобы не понять, для чего делается этот звонок. А потом поездка мужа в Киев, совпавшая с внезапным исчезновением Виктора, и все. Шум в прессе, связанный с арестом киллера Юферова, признавшегося в двух убийствах по заказу Кузьмичева, а затем появление сияющего как медный самовар Виктора, уверившего ее, что мужа она может больше не ждать.

Виктор был вполне доволен своей жизнью. Еще бы — круглый сирота, несчастный детдомовец, затем беглец, бомж, человек без образования, весьма сомнительных занятий, вдруг становится хозяином дома, мужем зажиточной молодой женщины, отцом ее ребенка. Он наслаждался своим положением буквально каждую секунду, его просто распирало от гордости и счастья. К тому же Галина видела, что у него есть и еще какая-то причина для этой гордости. Она лишь могла догадываться об этой тайной причине.

Самой же ей было далеко не так хорошо. Радовалась жизни она только поначалу, потом к этой радости прибавилось ощущение тревоги, которое потихоньку вытеснило радость. Ее постоянно мучил вопрос — что стало с Кузьмичевым? Она должна была узнать это, без этого ей не жилось, не спалось, не дышалось.

И вот в начале сентября девяносто восьмого года, более чем через два года после исчезновения мужа, как-то вечером она уложила дочку спать, забралась с ногами на диван, пристально поглядела на Виктора, сидевшего перед телевизором с бокалом пива в руках, и произнесла:

— Виктор, я должна задать тебе один вопрос.

— Какой? — беззаботно отозвался он.

— Тот самый. Который очень беспокоит меня. Он нахмурился и поставил на журнальный столик бокал с недопитым пивом.

— Ты все о том же? — спросил Виктор, выдержав некоторую паузу и глядя куда-то в сторону.

— Конечно. Должна же я знать, наконец…

— Галя, есть такая мудрая пословица, хоть и довольно грубая — меньше знаешь, дольше проживешь.

— Она действительно очень грубая, — холодным тоном произнесла Галина.

— Тебе обязательно нужно это знать?

— Да…

— Того, что ты прочитала в газетах про твоего замечательного мужа, недостаточно?

— Нет…

— Слушай тогда… — Он сделал большой глоток пива и пристально поглядел на нее. — Твой супруг виноват не только перед законом, он виноват еще и перед конкретными людьми. Один из них давно искал его. И тогда, в девяносто шестом, приехал сюда, в Землянск. Мы с ним встретились. Это было буквально через несколько дней после того, как Вовка Малой совершил нападение…

Галина вздрогнула от страшного воспоминания, когда Малой буквально пополам разрезал ей левую щеку острым, как бритва, ножом, вспомнила, как истошно кричала, какую жуткую боль испытывала, как заливалась кровью.

— Я говорил правду, что никакого отношения к этому нападению не имею. Мы задумали другое, вернее, задумал этот человек… Если бы не случай, он бы погиб там, на пустыре. И с твоей помощью, между прочим, — добавил он, едва заметно усмехнувшись.

— Не надо напоминать мне об этом, — еще более холодным тоном произнесла Галина. Виктор заметил, что в последнее время она стала другой — резкой, заносчивой. До него начало доходить, что теперь она вполне может обойтись и без него. У нее есть дом, есть машина, есть счет в банке. А дочь? Ну и что, она воспитает дочь и без него, мужа она себе найдет запросто. При таких деньгах, при такой внешности.

Раньше она не задавала вопросов, она любила его, она буквально глядела ему в рот. Но постепенно нарастало отчуждение. И он понимал, что с ней надо быть более откровенным. К тому же прошло уже более двух лет со времени исчезновения Кузьмичева.

— Так вот… Тогда не вышло, и мы поехали за ним в Киев. Ну а там, сама знаешь из прессы, он заказал киллеру своего родного брата Леонида Шмыгло, узнавшего его…

— Ну это я знаю, знаю, — раздраженно произнесла Галина. — Ты мне рассказывай то, чего я не знаю. Дальше-то что было?

— Дальше? — притворно зевнул он. — Дальше было вот что. Его заманили в маленький домик на берегу Днепра, его и киллера Юферова. Киллер написал свои показания, и Кузьмичев тоже, потом киллера сдали органам…

— А он? А Павел?

— Ах он теперь уже Павел?! — разозлился и Виктор. — Ты что, тоскуешь по пропавшему без вести мужу? Ты по-прежнему его любишь и страдаешь? Так вот — мы плыли с ним наперегонки через Днепр.

— Что?!!!

— Да, да, плыли через Днепр! — крикнул Виктор и побежал за очередной бутылкой пива. Налил полный бокал и выпил его залпом. — И он не выдержал этого заплыва. Он утонул! — торжествующе произнес он и выпил еще один бокал. Царство ему небесное, твари подколодной!

Галина сидела молча, глядела перед собой остановившимся взглядом. А потом как-то странно поглядела на Виктора и произнесла таким тоном, от которого тот буквально похолодел:

— А ты знаешь, Витя… Он ведь не утонул. Он остался жив.

— Ты что? — прошептал, побледнев, Виктор. — Откуда ты это взяла?

— Взяла вот.

— Приснилось, что ли? — никак не понимал он смысла ее слов.

— И приснилось тоже. Видишь ли, Витя. Женщины воспринимают мир иначе, чем мужчины. Не умом, а интуицией. Душой правду чуют.

— И ты чуешь?

— И я чую. Когда я была неделю назад в Москве, я зашла к колдунье, меня подруга свела, мы с ней вместе в Думе работали официантками. У этой подруги муж полгода назад сбежал и на содержание ребенка ничего не давал. Так знаешь колдунья эта точно определила его местонахождение. Его нашли и заставили заплатить. Так-то вот…

— Так что с Кузьмичевым? Ты про это говори? Что тебе сказала эта колдунья?

Галина поежилась от неприятного воспоминания.

— Сара ее зовут, — сказала она. — Страшная такая, худая, черная. А глаза с пол-лица. Я ей фотографию принесла его… Павла… Дорофеевича… Она долго на нее глядела, пристально так. Я чуть со страха не умерла, пока она на фотку глядела. А потом она и говорит: "Жив он, милая, жив и здоров. И затевает что-то недоброе…" — "А что он затевает?" — спрашиваю. Она засмеялась так страшно и говорит: "Я же не господь бог и не уголовный розыск, откуда я знаю? А что жив, это точно, не сомневайся. Жди, скоро даст о себе знать". Такие вот дела, Витя. А ты говоришь, меньше знаешь — дольше проживешь. Это как сказать.

— Слушай ты больше всяких шарлатанов. Заплатила небось ей огромную сумму, она и рада стараться, — неуверенным голосом произнес Виктор. — Была бы рада стараться, сказала бы, что мертв, — усмехнулась Галина. — Что я не заинтересована в возвращении мужа, она прекрасно видит, это не только колдунье, это и ежу понятно. Говорю же тебе, мужа моей подруги, ее тоже Галкой зовут, отыскала. Место указала, где он…

— Так пусть и местонахождение Кузьмичева покажет. Что же она?

— Не может. Сказала только, что он находится в пути. Едет куда-то на юг.

— Откуда едет-то? Это ведь смотря откуда глядеть?

— Не знает она этого. А то, что живой, уверена. Ну, уж раз живой, то, само собой, недоброе замышляет, это бы я и без нее поняла. Против кого он может замышлять недоброе, а? Очень трудно догадаться? А у меня дочка, ей и двух годиков еще нет, А ты мне лапшу на уши вешаешь.

— Я тебе укажу его местонахождение не хуже всякой колдуньи! — запальчиво крикнул Виктор. — На дне Днепра его местонахождение, вот где! И не бери ты в голову всякий вздор.

Он подошел к ней, обнял и поцеловал. В ее голосе снова появились теплые нотки, и ему стало жалко ее. В принципе она была единственным на свете близким ему человеком.

Прошло еще три месяца. Шел декабрь, приближался Новый год.

Как-то вечером Виктора не было дома, он пошел к своему другу на день рождения, а Галя осталась дома. Она смотрела телевизор, маленькая Даша играла на ковре. И вдруг раздался телефонный звонок.

Галя подняла трубку.

— Алло, слушаю вас…

В трубке царило молчание.

— Перезвоните, вас не слышно, — сказала Галя и хотела было положить трубку, как вдруг услышала, тяжелое дыхание.

— Говорите, — произнесла она, отчего-то испытывая чувство волнения.

— Мне, пожалуйста, Виктора, — наконец, раздался мужской голос в трубке. Голос этот был какой-то странный, создавалось такое ощущение, что говоривший изменял свой голос, то ли зажимал нос пальцами, то ли специально гнусавил.

— Его нет дома, — ответила Галя, чувствуя, как яростно бьется ее сердце. Она бросила взгляд на толстенькую Дашу, тискающую огромного плюшевого медвежонка, чуть ли не больше ее ростом, и ей почему-то стало страшно за дочь.

— А когда он будет? — спросил голос.

— Он будет поздно.

— Спасибо, тогда я перезвоню завтра.

— Может быть, ему что-нибудь передать? Кто это звонит?

— Не надо ничего передавать, — ответил голос, и Галя почувствовала в нем сдерживаемый смех. И от этого ей стало еще страшнее.

Запищали частые гудки, но Галя так и осталась сидеть с трубкой в руке, глядя в одну точку. Тут же вспомнилась колдунья Сара и ее слова.

— Это он, — прошептала она. — Он вернулся, чтобы отомстить нам. Что делать? Что делать?

Ей пришла в голову мысль позвонить в милицию, но она тут же отказалась от нее. Что она скажет? Что ей нагадала колдунья Сара, что Кузьмичев жив? Что кто-то позвонил и спросил Виктора? Да с ней никто и разговаривать не станет.

Она покормила девочку и уложила ее спать. Тревожные мысли не оставляли ее. Наоборот, ей становилось еще страшнее. Она позвонила приятелю, у которого был Виктор.

— Алло, Роман? Это Галя говорит. Виктор еще у тебя?

— Нет, он уже ушел. Примерно полчаса назад.

— Да? Ладно… Значит, скоро будет.

Тревога в ее душе все нарастала. Галина просто места себе не находила.

От дома Романа до них на машине было минут двадцать езды. Но Виктора все не было и не было.

Прошел час, пошел другой…

Галя накинула шубу и выскочила на улицу. Было холодно, около двадцати градусов мороза. Черное небо было все усеяно звездами. И полная огромная луна. Где-то вдали выли собаки.

Она стояла на крыльце, вглядываясь в ночь, вслушиваясь в ее звуки.

Ничего. Только вой собак, да где-то вдали шум проходящего поезда.

Она уже хотела было войти обратно в дом, как вдруг вдалеке раздался человеческий крик. Галя похолодела, она чувствовала, что от ужаса теряет сознание.

"Это он, — подумала она. — Это все".

Она не знала, что ей делать, в доме спала маленькая дочка, а там… в темноте что-то происходило. И она догадывалась, что именно.

— Витя! — истошно закричала она. Ответом было зловещее молчание.

Тьма, холод, порывистый ветер.

И вдруг снова крик. Приглушенный, жалобный… Она узнала голос Виктора.

Галина шагнула с крыльца на протоптанную Дорожку, но потом вспомнила про маленькую Дашеньку и бросилась обратно в дом.

Набрала номер милиции.

— Алло! Это Галина… Кузьмичева… — нехотя произнесла она свою ненавистную фамилию. — Тут… — Она не знала, как ей объяснить происходящее. Приезжайте. По-моему, тут произошло преступление. Вы же знаете, мы живем на отшибе, далеко ото всех. Пожалуйста…

— Приедем, работа такая, — нехотя произнес дежурный.

В городе Галина Кузьмичева пользовалась дурной славой. Это было совершенно естественно. Поначалу ей завидовали, как простой официантке, вышедшей замуж за депутата Думы, потом завидовали, как зажиточной женщине без мужа, при любовнике, при доме, машине и при солидных банковских счетах, пользующейся всеми благами жизни. О ней судачил весь город, с ней опасались общаться. Ее странное положение раздражало всех.

Галина положила трубку и бросилась к спящей безмятежным сном дочке.

— Дашенька, Дашенька, — бормотала Галина, не вытирая обильно текущих слез… — Девочка моя бедная… Нет у нас больше папы. Нет у нас больше папы.

Вдруг до нее дошло, что она позабыла запереть дверь. Ей стало так страшно, что похолодела спина.

Она сделала было шаг к двери, но почувствовала, что не в состоянии идти.

И тут она услышала четкие, размеренные шаги.

Она поняла, что это не может быть милиция, так быстро они бы не приехали. Нет, это не милиция, это ОН. Он пришел…

Окаменевшая, она стояла посередине комнаты и остекленевшими глазами глядела на посапывающую в кроватке крохотную дочку.

А шаги звучали все ближе и ближе.

Из груди Галины раздался некий судорожный стон. Она даже не могла представить себе, что человеку может быть до такой степени страшно.

Дверь со скрипом открылась.

— Ну что, здравствуй, дорогая законная женушка, — услышала она знакомый до кошмара голос, еще не видя лица входившего.

В полумраке появилась невысокая фигура. Зловеще поблескивали очки. Он стоял в дверном проеме и глядел на нее в упор.

— Соскучилась, поди, по мне? — произнес Павел Дорофеевич. — Что же ты молчишь?

— М-м-м… — только и раздавалось из уст Галины. Она не могла от парализовавшего ее ужаса двинуться с места.

— Вижу, онемела от радости, — улыбнулся Кузьмичев. — Ну и умница, люблю верных и преданных жен.

Он сделал шаг по направлению к ней, и взгляд его упал на детскую кроватку.

— Доченька… — произнес он. — Моя дорогая доченька. Мне уже пятьдесят два года, и впервые я ощущаю себя отцом. Какой ты сделала мне подарок, дорогая моя. Как я благодарен тебе. И отблагодарю тебя сейчас же, немедленно…

Галина как-то странно подергивалась всем телом, пытаясь сделать шаг по направлению к Кузьмичеву и хоть как-то защитить свою девочку. Но этот шаг не получался, она словно прилипла к полу.

— Горлышко какое нежное… — ворковал Кузьмичев. — Какая шейка нежная…

С этими словами он вытащил из кармана кнопочный нож и щелкнул лезвием. Именно этот ужасный звук вернул Галину к жизни. В ней проснулся материнский инстинкт, который заставляет мать идти на защиту своего ребенка в любых обстоятельствах.

— Я милицию вызвала! — каким-то хриплым басом крикнула она. — Они через несколько минут будут здесь!

— Да? — как-то рассеянно произнес Кузьмичев. — Правда?

Он убрал нож в карман и пристально поглядел на законную супругу.

— Если ты скажешь милиции, что видела меня, я найду твою дочь и изуродую ее, — спокойным голосом произнес он. — Где угодно найду, от меня не спрячешься. А тебя я еще навещу в ближайшее время. Должна же ты выполнить свой супружеский долг. Ты не вдова, потому что я жив, мы с тобой не разведены, так что, будь любезна…

— А Виктор? — выдавила из себя Галина.

— Виктор-то? — усмехнулся Кузьмичев. — Не знаю я никакого Виктора. Проходил тут мимо полянки, вижу, какой-то мужчина лежит с перерезанным горлом. Наверное, бандиты напали с целью ограбления. Мужчина в коричневой дубленке, красивой шапке… Это он?

— Он, — дрожащими губами подтвердила Галина.

— Да, очень растет преступность в нашей стране, — покачал головой Кузьмичев. — Когда я был депутатом, в нашем регионе было поспокойнее. Не ценили, и вот результат. Так что, если это твой любовник, прими мои соболезнования. А я пока пошел. Запомни мои слова — меня тут не было. Не было. Если возьмут меня, другие выполнят то, о чем я тебя предупредил. Поняла, шлюха подзаборная? Ну!!! — закричал он, делая шаг по направлению к ней.

— Поняла… — прошептала Галина.

— Все. Запри дверь. Скоро тут будут менты, они не задержатся, по моему вызову мгновенно приезжали, приедут и по твоему. Пока! До скорой встречи!

Он исчез мгновенно, словно призрак ночи, так же, как и появился.

Милиция приехала буквально через пять минут после его ухода.

— Ну, что тут у вас случилось? — угрюмым тоном спросил начальник оперативной группы. Галина знала его, он пару раз заходил в гости к Кузьмичеву, и они весело и оживленно беседовали.

— В лесу кто-то кричал. Ну… Нетребин Виктор… Мой… друг как раз должен был вернуться.

Начальник слегка покривился при произнесенном ею слове "друг" и дал распоряжение прочесать окрестности.

— К вам никто не заходил? — спросил он.

— Н-нет, — заикаясь, ответила Галина. — Просто я ждала его, услышала крик и позвонила вам.

Через минут пятнадцать в дом зашел молодой высокий милиционер.

— Ну что там? — спросил начальник.

— Там труп… — выдержав некоторую паузу, ответил высокий милиционер.

— Чей? — сурово спросил начальник, словно не обращая внимания на застонавшую и зашатавшуюся Галину.

— Так я и знала, так я и знала… — стонала Галина.

— Поддержите ее, ей же плохо, — пробасил начальник. Высокий милиционер стал поддерживать Галину за плечи, чтобы она не упала. — Кстати, почему именно так вы и знали? — спросил начальник, в упор глядя на Галину.

Но она не отвечала, она буквально повисла на руках у высокого милиционера и бормотала что-то невнятное.

Тем временем от шума проснулась девочка. Привстала на кроватке, увидела в открытую дверь незнакомых мужчин в соседней комнате, испугалась и громко заплакала. Галина резко вырвалась из рук милиционера и бросилась к дочери.

— Дашенька, Дашенька, Дашенька, — повторяла она. Схватила дочку, вытащила ее из кроватки и прижала к себе. — Девочка моя маленькая, что мы с тобой будем делать? — запричитала она по-бабьи. — Остались мы с тобой одни.

— Чей труп? — повторил свой вопрос начальник.

— Мужчины, — ответил высокий милиционер. — Труп с перерезанным ножом горлом. — Произнеся эти слова, он передернул плечами, вспоминая жуткое зрелище.

— Надо вызвать эксперта, — пробасил начальник и, подойдя к телефону, набрал номер. — Алло, дежурный, это Пустохин говорит. Я говорю из дома Кузьмичева. Нужен эксперт, тут неподалеку от дома обнаружен труп мужчины. Перерезано горло… Ладно, ждем.

Бригада в полном составе вышла из дома и направилась к трупу. Вскоре прибыла и судебно-медицинский эксперт, высокая женщина лет тридцати пяти.

Труп мужчины в дубленке и меховой шапке лежал примерно метрах в пятистах от дома Кузьмичева на обочине проселочной дороги. Он лежал на спине с раскинутыми руками. Было темно, разглядеть его лицо было трудно, виднелась только страшная рана на горле.

— Полагаю, что сначала мужчина был опрокинут на землю ударом кулака, а затем убийца перерезал ножом ему горло, — сказала эксперт. — Убийство произошло около получаса назад.

— Документов при нем не обнаружено, — доложил высокий милиционер. — Так же, как и денег. По-видимому, он стал жертвой ограбления.

— Странно, что с него не были сняты дубленка, хорошие часы и дорогая шапка, — произнесла эксперт. — Хотя, возможно, убийца спешил и решил довольствоваться наличными деньгами. Все. Труп можно везти в морг.

— Проживающая здесь жена Кузьмичева полагает, что это ее любовник, заметил начальник оперативной группы.

— Надо произвести опознание, — сказала эксперт.

— Только не сейчас, она очень плоха, находится в состоянии истерики. Перенесем это на завтра.

Труп мужчины положили в машину и увезли. Вместе с ними уехала и эксперт. Начальник группы Пустохин вернулся в дом.

Галина сидела на кровати, качая хнычущую девочку. Лицо ее было покрыто красными пятнами, глаза горели, словно у помешанной.

— Вызвать врача? — спросил Пустохин.

— Не надо… Не надо… — словно в бреду повторяла Галина. — Оставьте меня… Оставьте меня…

— Как знаете, — пожал плечами Пустохин. — Протокол мы составили, завтра или послезавтра вы будете приглашены на опознание.

— Хорошо… Хорошо… Хорошо… — повторяла Галина, раскачивая ребенка. Надо, значит, надо… Опознание, так опознание…

Милиционеры вышли из дома и направились к машине.

— Да… — произнес Пустохин, закуривая сигарету. — Хорошо жила красавица. Вышла за депутата по расчету, потом он вскоре пропал без вести. Остались и дом, и машина, и деньги. Любовником обзавелась. А что, за все в жизни приходится когда-нибудь отвечать, правда, Сидоров? — спросил он высокого милиционера.

— Правда. И все равно жалко ее очень, — вздохнул Сидоров. — Молоденькая совсем. От горя умом вроде бы тронулась.

— Ничего, очухается, другого хахаля себе найдет. Тебя вот, например, ты же не женат еще, — мрачно пробасил начальник и сел на переднее сиденье машины. — В управление! — скомандовал он водителю. Машина плавно тронулась с места.

Теперь он чувствовал себя загнанным зверем. Он понимал, что деваться ему практически некуда. Он был обложен со всех сторон.

Куда девалось его вечное везение?! Откуда взялся на дороге этот проклятый "уазик"?! Он появился словно из-под земли. Подхватил чуть ли не на ходу убегавшую от них женщину, до которой Кузьмичев уже дотронулся рукой, и умчался прочь на жуткой скорости.

В горячке Кузьмичев не успел толком разглядеть лицо сидевшего за рулем, но мелькнувшая догадка поразила его. Этой догадкой он не стал делиться с Кандыбой.

После того как машина умчалась, они долго стояли на дороге и как два барана глядели друг на друга.

— Что будем делать? — наконец нарушил молчание Кузьмичев.

Кандыба не ответил, только досадливо махнул рукой.

— Что делать будем?! — повторил Кузьмичев, повышая голос.

— Полагаю, бежать вдогонку за машиной, — глухим голосом ответил Кандыба, на голом лице которого не было ни тени усмешки. — Вы ведь спортсмен высокой квалификации. Через Днепр переплываете, что вам какой-то там "уазик" догнать? А если серьезно, так я чувствовал, что из этого мероприятия ничего путного не получится. Зря я с вами связался.

— Но она убежала по твоей вине, — сквозь зубы прошипел Кузьмичев. — Ведь это ты затеял эту нелепую драку.

— Пошел ты! — смачно сплюнул на землю Кандыба. — Мудак набитый, стратег недотраханный, пиписка бычья. Вместо того чтобы спасибо сказать, он еще хлюздит, как фуцен последний. Нет, все же хорошо, что я прошел суровую жизненную школу у хозяина. Тот, кто там не бывал, не может считать себя полноценным человеком. Ты что, полагаешь, что машина эта появилась тут случайно?

— А почему бы и нет?

— И из-за какой-то бабы стал бы какой-то проезжий рисковать жизнью, палить из волыны, подставлять лоб под наши пули? Он приехал сюда специально за ней, понял ты?! А если бы он вошел в дом, он бы запросто нас обоих там положил, как котят. А ее забрал бы без головной боли. Так что моли бога, что жив остался, Учитель времен и народов. И не трави мне мозги, пошли в бунгало, соберем манатки и скорее валим отсюда. Не боись, скоро сюда целая кодла припрется, чтобы нас порвать. И то удивляюсь, что этот чувак один на такое дело решился. Видать, интерес какой-то имел. Так что он денежки Раевского и получит, а мы с тобой будем свои пиписки сосать. Стратег… Тьфу! — Он снова смачно сплюнул и при этом попал на пыльный ботинок Кузьмичева. Кузьмичев никак не отреагировал на этот выпад, он находился в состоянии нокаута. Он был почти уверен в том, что узнал человека, сидевшего за рулем "уазика" и стрелявшего в них из пистолета, но никак не мог взять в толк, откуда тот взялся. И говорить о своей догадке Кандыбе он не хотел, тот и так был на взводе, и от него можно было ожидать чего угодно.

— Откуда же он мог прознать, — начал было Кузьмичев.

— Откуда?! — глухо хохотнул Кандыба. — На земле живем, не в облаках. Где сейчас твой Крутой?! Его сейчас на части рвут. Да нет, давно уже порвали и все про нас узнали.

— Тогда почему за ней приехал один человек на "уазике"? Нет, этого не может быть.

— Пожалуй, на этот раз, как ни странно, вы правы, уважаемый народный депутат, — злобно осклабился Кандыба. — Это действительно только начало. Скоро сюда приедет целый отряд, нет, даже полк отборных спецназовцев. Нас с тобой по грязи размажут. С кем ты связался, погань?! У этого Раевского миллиардное состояние, а ты кто такой?! А я-то, я-то, мудак, польстился на вашу туфту, трех жмуриков оставил за собой. Ради чего?! Ради этого забега в ширину?!

— Да заткнись ты! Подумай, откуда этот человек мог узнать, что она здесь? Сам понимаешь, что он не от Раевского.

Кандыба на минутку призадумался, почесал свой лысый череп, нахмурил надбровные дуги.

— Только соседи могли насвистеть, — произнес, наконец, он. — Только не пойму кто, либо старики эти, либо Харитон. Навряд ли Харитон, скорее эти ветераны. Замочить бы их. А, ладно, что уж теперь? Спешить надо, себя спасать. Времени в обрез.

Они дошли до дома, вошли внутрь, присели на корявые табуретки.

— Разбегаться будем, — подвел итог Кандыба. — Стремно вместе. Давай мне мою долю, и все.

— Какую долю?! — не понял Кузьмичев.

— А что, ты полагаешь, я за твои красивые глаза три трупа оставил? Давай деньги, говнюк позорный, а то урою тут на месте! — Он привстал и вытащил из кармана пистолет. — Жаль, что тогда не шлепнул тебя, гада. Но ничего, сейчас наверстаю.

— Да ладно, Яков, ладно, — попытался улыбнуться Кузьмичев. — Поделим деньги пополам и разбежимся, раз ты хочешь.

Кандыба опустил дуло пистолета и мрачным взглядом из-под надбровных дуг уставился на Кузьмичева.

— Хрен с тобой, давай мне мои бабки и разбежимся в разные стороны. Не в кайф мне об тебя пачкаться, фраер ты дешевый, фуцен позорный.

Кузьмичев понял, что другого выхода у него нет. Сопротивляться обстоятельствам он больше не мог.

Он вытащил из потайного места пачку денег и поделил между собой и Кандыбой.

— Пять штук баксов, — проворчал Кандыба. — Маловато что-то.

— Все наши деньги в Задонске остались, у братков. Мы взяли с собой только на расходы. Кое-что Крутой в Москву взял. Вот, десять штук — пять мне, пять тебе. По-братски.

— Волчуга тамбовский тебе брат, — брюзжал Кандыба, засовывая пачку денег во внутренний карман пиджака. — Ладно, все. Я поканал. За мной ни шагу. Чтобы я тебя, шакала, больше не видел. Еще раз встречу — урою. Мне на север, тебе на юг, будь здоров, депутат, не кашляй.

И сейчас, и впоследствии Кузьмичев не мог взять в толк одного, почему Кандыба не пристрелил его, что ему стоило при его-то меткости и умении? То ли боялся шума, то ли больше не хотел трупов, то ли опасался мести Крутого и его отмороженных друзей, то ли, что скорее всего, просто посчитал это нецелесообразным. Ответа Кузьмичев так никогда и не узнал.

Растворился в тумане Яков Михайлович Кандыба, чтобы впоследствии объявиться совсем в другом месте необъятного бывшего Советского Союза и принести людям немало зла. Только через два года он был задержан в одном маленьком российском городке при весьма любопытных обстоятельствах. Но это уже совсем другая история.

Кузьмичев же теперь жаждал только одного — мстить. Мстить всем, кто помешал ему осуществить его грандиозный план. И первой жертвой должен был стать тот человек, который увез Марину у них из-под носа. Ему уже не нужно было никаких денег за дочь Раевского. Если бы враги попались ему на дороге, он бы просто пристрелил их. Не дрогнула бы его рука, еще ни разу не пролившая ни капли человеческой крови. Теперь он ее хотел, он хотел убивать лично, сам, своей рукой.

Но Кузьмичеву не удалось обнаружить следов человека, увезшего Марину, он был не глупее его. Не оставалось ничего, как убираться из Крыма восвояси. Но куда было ехать? В Киев? Нельзя… В Москву? Тоже нельзя…

И он отправился в Задонск. Там должны были дожидаться верные Чума, Прохор и Юрец. Ему нужно было отыскать их, чтобы начать все сначала. Хотя купленный ими дом наверняка уже был мазаный, и появляться там было очень опасно. Но он все же надеялся, что найдет своих верных корешей. В крайнем случае он должен был взять общие деньги, спрятанные в потайном, одному ему известном месте.

А в Задонске ему крупно повезло. Буквально сойдя с поезда, он встретил своего знакомого Шанцева, директора клуба. Он собирался ехать в Москву, договариваться в Министерстве культуры о денежной помощи в строительстве культурного центра в Задонске.

— Валерий Иванович, — опасливо поглядел на него Шанцев. — Откуда вы взялись?!

— Да так… Был в командировке.

— А у нас такое творится. Перестрелка была между преступными группировками. Чеченцы и какие-то залетные. Один залетный убит, двое сбежали. И вот еще что, — понизил он до предела голос. — Ко мне заходил следователь и интересовался насчет вас. А я что? Я про вас толком ничего не знаю, сказал, что вы человек порядочный и интеллигентный. А что я могу еще сказать?

— Спасибо, — буркнул Кузьмичев. — Удачной вам дороги.

И быстро зашагал прочь. Шанцев в недоумении застыл. Но туг объявили посадку на московский поезд, и он тут же позабыл про встречу со случайным знакомым Валерием Ивановичем.

Кузьмичев же понял, что тут ему ловить нечего. Он умудрился добраться до места, где спрятал деньги, и забрал их. Теперь у него в маленьком чемоданчике лежала большая сумма, которая должна была помочь ему осуществить свои планы. Д то, что с деньгами можно достичь очень многого, почти невозможного, он особенно четко понял после поездки в Турцию, где им удалось подкупить тех, кого подкупить было практически невозможно. Но то, что не могут сделать деньги, могут сделать большие деньги. Воистину, это так.

Ненависть и злоба буквально разъедали его. Он жаждал мести. Теперь он думал только о Галине и ее любовнике Викторе Нетребине.

Почти через два дня, поздней глубокой ночью он вышел на станции Землянск.

"Может быть, мне и суждено отправиться на тот свет, — думал он, быстро шагая по перрону с чемоданчиком в руке. — Только одному мне будет скучно. Я еще и вас с собой прихвачу, и тебя, шалава, и тебя, великий пловец через Днепр, и выблядка вашего. Оттянусь напоследок на славу".

Кузьмичева била крупная дрожь. Он пытался успокоить себя, чтобы не натворить глупостей. Хотя уже одно то, что он приехал в город, где его хорошо знают, было само по себе изрядной глупостью.

Он слегка изменил свою внешность, коротко подстригся, отпустил усики и бородку, и тем не менее этого было недостаточно для того, чтобы быть в Землянске незамеченным и никем не узнанным.

Надежных людей в Землянске у него не оставалось. Он долго ломал голову, к кому же он может обратиться, чтобы найти хоть временное пристанище. И, наконец, остановился на старой знакомой, содержательнице загородного борделя Жанне, которая, как он знал, была весьма расположена к нему.

"Неужели продаст? — напряженно думал он. — Ведь если продаст и сообщит куда следует, что я здесь, в Землянске, начнутся активные поиски. И тогда все, рухнут все планы. Нет, не должна, деньги сделают все…"

И он со своего мобильного телефона позвонил туда, куда так часто звонил, будучи депутатом. Тогда он жаждал удовольствий и плотских наслаждений, теперь же ему нужно было совсем иное. Теперь он затеял настоящую дьявольскую игру с жизнью и смертью.

— Жанна, — произнес он, услышав в трубке знакомый голос.

— Вы? — изумленно спросила Жанна.

— Тихо, тихо… Только не называй моего имени. Я дам тебе десять тысяч.

— Что нужно? — спросила Жанна, превозмогая свое удивление.

— Вовсе не того, что раньше, — горько усмехнулся Кузьмичев. — Мне нужно пристанище на несколько ночей.

— За такую сумму? Полагаю, что я подвергаюсь опасности, раз вы готовы заплатить за пристанище этакие деньги.

— Если бы не так, я не предлагал бы тебе таких денег, — резонно заметил Кузьмичев.

— Ладно. Приезжайте ко мне на квартиру. Через полтора часа. Улица Буденного, дом двадцать три, квартира восемнадцать. Я буду там.

— Спасибо.

Через полтора часа Кузьмичев уже сидел в роскошно обставленной квартире содержательницы борделя. Напротив него в мягком кресле восседала сама хозяйка, дородная, сильно накрашенная женщина лет сорока. Она беспрестанно курила и с удивлением разглядывала свалившегося с неба бывшего депутата.

— Я в принципе так и думала, что вы живы, — произнесла Жанна, пуская в потолок клубы дыма.

— Почему? — прищурился Кузьмичев.

— Не такой вы человек, чтобы бесследно пропасть. А слухи о вас ходили самые разнообразные. Впрочем, мне до них нет никакого дела. У меня забота одна, чтобы не попасть вместе с вами на скамью подсудимых.

— Но кто не рискует, тот ведь не пьет шампанского, не правда ли?

— Это истинная правда, Павел Дорофеевич. Смотря только чем рисковать. Если можно — деньги сразу, — добавила она.

— Люблю деловых женщин, — притворно улыбнулся Кузьмичев и вручил Жанне заранее приготовленную пачку денег. Та тщательно пересчитала их, внимательно изучила каждую бумажку, что заняло не так уж мало времени.

— Ну что, не фальшивые? — осклабился Кузьмичев.

— Да вроде бы нет. Да и зачем вы мне будете давать фальшивые деньги? Раз уж вы обратились ко мне за помощью, значит, вам больше не к кому обратиться. И обманывать меня вам резона нет. Хотя, — оговорилась она, хитрым взглядом глядя на собеседника — извините за прямоту, но от вас всего можно ожидать. Вы человек опасный.

— Опасный для врагов, — бодро парировал Кузьмичев.

— Сегодня друг, завтра враг. Вспоминаю вашу бедную супругу Светлану. Чем она вам так не угодила, ума не приложу.

— Знаешь, Жанна, во-первых, это не твое дело, а во-вторых, все эти россказни не более чем грязные сплетни. Меня оклеветали, меня пытались убить, а ты веришь всему этому. Я действительно выжил чудом.

— И приехали, чтобы отомстить?

— Возможно, что и так.

— В этом вы, наверное, правы. Ваша женушка живет тут припеваючи, сверкнула глазами Жанна. — У нее молодой любовник, она живет на широкую ногу, растит дочь…

— Живет на мои деньги, что характерно, — злобно добавил Кузьмичев.

— Откуда же у нее свои?! — расхохоталась Жанна. — Нет, Павел Дорофеевич, в отношении к ней я с вами солидарна и готова вам помочь. Можете рассчитывать на меня.

— Спасибо, я знал, что ты меня не подведешь.

— Вы всегда были мне симпатичны, — со вздохом произнесла Жанна. — Только раньше вы этого не замечали. Вам по душе были мои очаровательные шлюхи.

— Не бери в голову, — улыбнулся Кузьмичев, встал, подошел к ней и обнял ее за плечи. — Раньше было одно, теперь совсем другое. Помоги мне отомстить, и я буду тебе благодарен по гроб жизни. А теперь… Теперь пошли в постель. Я хочу тебя…

— Дождалась, — горько улыбнулась Жанна. — Эх вы, мужики. Обращаетесь только для надобности, а так и внимания никакого. Давайте выпьем, Павел Дорофеевич. Извините, что я вас так называю. Я читала в газетах, что вас зовут совсем по-другому.

— Был Павел и останусь для тебя Павел. Жанна принесла бутылку коньяка, разлила по рюмкам.

— Налей мне в стакан, — попросил Кузьмичев. — Хочу снять напряжение. Если бы ты знала, сколько мне довелось испытать в последнее время.

Он залпом выпил стакан коньяка, а затем долго сидел в кресле и пристально глядел на Жанну.

— А ты ведь и впрямь хороша, — произнес, наконец, он. — Как это я раньше не замечал?

— Правда? — воспрянула духом Жанна.

— Да, конечно, правда. Иная сорокалетняя женщина куда лучше молодой и глупой телки. Разве, например, можно сравнить тебя с моей придурочной женой Галиной?

— Однако вы женились на Галине, а вовсе не на мне, — резонно возразила Жанна.

— Галина — это моя трагическая ошибка. С нее все мои беды и начались, произнес Кузьмичев, входя в раж от собственного вранья. — Ты знаешь, ведь эта сволочь хотела меня убить, — решил он добавить для вкуса каплю правды в бочку лжи. — Она вместе со своим любовником устроила такую провокацию, что только чудо и моя смекалка спасли меня от смерти. Но этот мерзавец не успокоился, он достал меня и в Киеве. И снова какие-то небесные силы помогли мне выжить. Меня оклеветали, опозорили перед всей страной, лишили всего. Я теперь никто, полуживой, полутруп, человек без имени, без дома, без всего. И эта парочка хочет наслаждаться, хочет плясать на моем трупе. Не выйдет! — вскочил он и взмахнул кулаком. — Не выйдет, господа хорошие! Потому что я далеко не труп и сумею вам это доказать! Посмеется тот, кто посмеется последним!

Жанна слушала его, раскрыв от удивления рот. Таким ей еще никогда не доводилось видеть обычно спокойного, ироничного, рассудительного Павла Дорофеевича Кузьмичева, регулярно посещавшего ее бордель. Но именно таким он ей нравился еще больше. Она была на его стороне, она вместе с ним ненавидела его наглую алчную женушку и ее любовника, она вместе с ним жаждала для них достойной и справедливой кары.

Они выпили еще коньяка и пошли в постель. Возбужденный своими планами, Кузьмичев показал там все, на что был способен в свои пятьдесят два года. Жанна осталась более чем удовлетворена.

— Ты… — прошептала она, целуя его. — Ты молодец. Не ожидала от тебя такого. Ты просто орел.

Кузьмичев лежал на спине и тяжело дышал. Пот тек по его вискам. Он улыбался, он снова чувствовал себя молодым и полным сил. Он чувствовал, что готов к новым подвигам.

— Ну, хорошо, — произнесла Жанна, с умилением глядя на него. — Ну, отомстишь ты им. А дальше что? Тебя ведь ищут, тебе нельзя оставаться здесь.

— А я и не собираюсь оставаться здесь. Я уеду далеко, за кордон, и тебя возьму с собой. Мы начнем новую жизнь.

. — Давай, — вдохновенно произнесла Жанна. — Мне тоже так все это надоело! Этот бордель, эти бляди, вся эта грязь.

Они лежали на широкой мягкой постели Жанны и мечтали. Она занималась всю жизнь тем, что калечила жизни молодым девушкам, заманивая их высокими заработками, а затем обрекая на позорное существование в ее публичном доме, пока не истаскаются до предела, станут никому не нужны, и словно выжатые лимоны, будут выкинуты на свалку. Он всю жизнь словно косой косил судьбы попадавшихся на его пути людей, будь то брат, будь то друг, будь то жена, будь то учитель или ученик. Они с ненавистью думали о тех, кому причинили зло, они жаждали нового зла. Но и тут было неравенство. Жанна в эту минуту действительно верила Кузьмичеву, полагая, что теперь он по-настоящему будет предан ей, он же глядел на нее, как на полезный материал, именно так, как он всю жизнь смотрел на каждого, с кем сводила его судьба. Он должен использовать ее, до предела, а там видно будет.

Кузьмичев остался у Жанны. Она узнала все, что нужно, о Галине и Викторе и доложила ему. И вот, все рассчитав, он пошел на охоту.

У него было славно и весело на душе. Ненависть окрыляла и вдохновляла его.

Он позвонил по мобильному телефону Галине и удостоверился в том, что Виктора нет дома. Нашел удобное место и стал караулить. Он знал, что тот поехал на пьянку к другу и поехал туда на такси, оставив машину в гараже.

Полоса постоянных невезений, преследовавших Кузьмичева в последнее время, должна была по естественному закону природы смениться полосой везения. Так и произошло.

Такси остановилось далеко от дома. Оттуда вышел он. Кузьмичев затаился, он был готов к святой мести. Только одно мешало — слабое зрение. Как назло, не горел ни один фонарь.

Враг шагал по направлению к нему неуверенной, шатающейся походкой, что-то негромко напевая себе под нос.

— Ну что? — произнес Кузьмичев, вырастая перед ним словно из-под земли. Вот и довелось нам с тобой снова встретиться, дорогой мой бывший воспитанник.

Он хотел было вытащить из кармана фонарь и посветить им в лицо своему сопернику, но не успел сделать это.

Виктор был ощутимо пьян. Он пошатывался, от него сильно разило спиртным.

— Пошел отсюда, падло! — крикнул он Кузьмичеву, сделал резкий выпад и попытался ударить Кузьмичева в челюсть. Но тот ловко увернулся, и враг полетел на землю. Остальное было совсем просто. Кузьмичев бросился на него, перевернул ловким приемом на спину, вытащил из кармана нож, щелкнул лезвием.

Никогда ему не доводилось своими руками проливать человеческую кровь. Но он не боялся, рука его не дрожала. Этот щенок, этот ублюдок поселился в его доме, трахает его молодую жену, растит нагулянного с ней ребенка. Сейчас он ответит за все. А потом ответит и она. Кузьмичева буквально трясло от ненависти, от предвкушения законного возмездия.

— Ты что? — пробормотал насмерть перепуганный противник.

— Хороша водичка в Днепре? Хорошо поплавал? — спросил, зловеще улыбаясь, Кузьмичев.

— Нормальная водичка, — процедил тот, дыша Кузьмичеву в лицо водочным перегаром… — А что тебе Днепр-то? Ты кто такой, не пойму, — пытался он вглядеться в лицо Кузьмичева. — Лицо вроде бы знакомое.

— Ничего, скоро поймешь, — обнадежил его Кузьмичев. — Еще бы оно тебе не было знакомо. А как чувствует себя твоя любовница?

— Нормально чувствует. Пусти, ты что?

Кузьмичев крепко прижал его к земле, и тот истошно закричал.

— Молчи, собака, молчи, — прошипел Кузьмичев и зажал ему рукой рот.

— Ну что, узнал, наконец? — спросил Кузьмичев, отрывая руку от его рта.

— Павел Дорофеевич? — с удивлением прошептал Виктор. — Вы же…

— Узнал, собака, узнал… Ну вот и славно. Живой я, живой, не мерещится тебе. Поплавал ты в Днепре, поплавай же теперь в своей крови, — сказал Кузьмичев и острым, как бритва, лезвием полоснул по его горлу.

Оставляя за собой трупы людей, мешающих ему, он не мог себе представить, насколько это трудно своими руками лишить человека жизни. И все же он сумел перешагнуть через этот предел. Враг издал приглушенный стон, потом захрипел, несколько раз дернулся и затих. Кузьмичев встал, дрожащей от волнения рукой вытащил из кармана платок, вытер им кровь с ножа и отправился к Галине. Через несколько метров он, однако, остановился, припомнил совершившуюся только что расправу, и его начало бешено рвать. Но он сумел взять себя в руки и продолжить свой путь.

Открыл калитку и вошел во двор. Собака узнала его и стала к нему ласкаться. Он погладил ее и прошел в дом. И в этот момент на душе у него стало очень славно, он начал испытывать настоящий подъем.

— Ну как? — спросила Жанна, когда он с блуждающей улыбкой на тонких губах вошел в ее квартиру.

Кузьмичев не ответил, только многозначительно поднял вверх большой палец.

— Неужели?! — испуганно спросила Жанна.

— А ты как думала? — хвастливо улыбнулся Кузьмичев. — Думала, я умею только прятаться за чужими спинами? На старости лет и на такое оказался способен. Давай поужинаем, есть очень хочется. И выпьем за удачу.

— А… — продолжала стоять перед ним с перепуганным лицом Жанна. — А она?

— А она еще немножко подождет, — процедил Кузьмичев. — И помучается. Не заслужила эта сучонка быстрой смерти. Пусть выпьет свою чашу по капельке до самого донышка.

— Но она же может…

— Я ничего не боюсь. Я видел и ее, и ребенка. Я говорил с ней. Она ничего не сделает, она парализована страхом.

— А ты… ты… Не ожидала я от тебя, честно говоря, — с некой смесью ужаса и восхищения произнесла Жанна.

Кузьмичев уселся в кресло и вытащил из кармана бумажник.

— Вот и денежками в придачу разжился, — улыбнулся он. — Целых пятьсот долларов и еще тысяча рублей… Жаль документов при нем не оказалось.

— А зачем тебе его документы?

— Так, для ясности, приятно держать в руках паспорт своего врага. Впрочем, мне и так приятно. Ты представляешь, перед смертью он узнал меня. Узнал, хоть там было и темно. Ну что, Жанна, — улыбнулся он, — налей-ка нам по рюмочке своего фирменного коньячка. Есть за что выпить. А что ты так побледнела? Тебе страшно?

— Страшно, — честно призналась Жанна.

— А ты не бойся, ничего не бойся. Со мной не пропадешь, — продолжал бахвалиться Кузьмичев. — Если бы ты знала, как это приятно перерезать острым ножичком горло своему врагу. Никогда в жизни не испытывал такого кайфа.

Продолжая глядеть на него с испугом и недоумением, Жанна поставила на стол бутылку коньяка.

— Тебе стакан? — спросила она.

— Давай стакан!

Он снова залпом выпил стакан коньяка и расхохотался скрипучим, неприятным смехом.

— Ох, кайф! Он так истошно закричал, а потом его парализовал страх. Он узнал меня, узнал! По имени назвал. И все, я сделал это! — взмахнул рукой он. А ведь он намного моложе меня. Ему нет и тридцати. Так-то вот. Я жив, а его нет. Он либо в морге, либо так и валяется там на обледенелой до-I роге. Как я ему — чик, и все, чик, и все…

— Ты бы уж не говорил об этом, — нахмурилась Жанна. От его скрипучего смеха и зловещего волчьего оскала ей стало не по себе. Он вообще в эту ночь производил впечатление человека безумного. Красные пятна на щеках, звериный оскал, горящие глаза, беспрерывный поток хвастливой речи, гнусный отвратительный смех…

— А почему же не говорить? — в упор поглядел на нее Кузьмичев. — Я для чего все это сделал? Чтобы говорить об этом, чтобы гордиться этим. Пусть знают, ублюдки, на кого они подняли свой свинячий хвост. Впрочем, ладно, пойду приму ванну. А потом поужинаем.

Он пошел в ванную, а Жанна осталась сидеть перед откупоренной бутылкой. Ей было страшно и гнусно. В эту ночь Кузьмичев предстал перед ней в несколько иной ипостаси — без маски и ширмы, во всей своей красе. Таким он ей вовсе не нравился, вызывал ужас и брезгливость. Ей захотелось поскорее избавиться от его присутствия, вернуться к своим обычным делам, которые она несколько запустила в связи с его неожиданным появлением на ее горизонте.

Вышел Кузьмичев из ванной красный, распаренный и совершенно спокойный.

— Я тут болтал лишнее, — произнес он и поцеловал ее. — Извини. Сама понимаешь, такое пережить не каждому дано. И не так просто это дается. Я не хочу есть, пойдем спать, — добавил он, нежно поднимая ее.

В эту ночь Павел Дорофеевич был еще более яростен и любвеобилен, и Жанна вновь прониклась к нему самыми нежными чувствами. Следующим днем было воскресенье.

— У меня сегодня тяжелый день, — . произнесла грудным голосом Жанна. — Сам знаешь. Надо ехать… туда…

— Езжай, — улыбнулся Кузьмичев.

— А что будешь делать ты?

— Найду, что делать. Я ведь приехал сюда не для того, чтобы отдыхать. Только мои дела начинаются гораздо позднее. А днем отосплюсь, телевизор посмотрю, почитаю. У тебя, я гляжу, неплохая библиотека… Честно говоря, давно не было времени почитать.

— А что ты любишь читать? — с удивлением спросила Жанна. Ей почему-то трудновато было представить себе Кузьмичева с книгой в руках, несмотря на то что она его в свое время знала как кандидата педагогических наук.

— Я, Жанночка, люблю читать книги про сильных людей. Неважно, классика ли это или детектив. Главное, чтобы герой этих книг был сильным, был победителем, чтобы он стрелял первым, бил первым, все делал первым, не знал ни жалости, ни сочувствия к своему врагу.

— А если это фашист? — задала наивный вопрос Жанна.

— Мне все равно. Я представляю себя на месте героя и сочувствую ему. Терпеть не могу всякую жалостливость и нытье. Это чтение не для мужчин.

— Ладно, Павел… У меня разное есть, найдешь и на свой вкус что-нибудь.

Они позавтракали, и Жанна уехала проверять состояние своего публичного дома.

Кузьмичев же взял с полки какой-то боевик и начал читать. Чтение увлекло его, ему были по душе такие вещи. В этом боевике бесконечные трупы, оставляемые главным, самым крутым героем, перемежались с изощренными половыми извращениями, которыми грешили его злобные враги, мало чем отличающиеся от положительного героя.

Он лежал на диване и читал, но потом книга вывалилась у него из рук, и он задремал.

Ему снился Виктор Нетребин. Он стоял посередине дороги. Но самым удивительным было то, что у него не было головы. Он стоял без головы, а голову держал в руках и показывал ее Кузьмичеву. Из головы на белый снег обильно текла кровь. Еще более удивительным было то, что голова была живая. Она подмигивала Кузьмичеву и улыбалась ему.

— Ты чего? — спросил Кузьмичев у головы. А голова продолжала кривляться и паясничать. Раздраженный Кузьмичев бросился вперед и хотел вырвать у безголового человека из рук голову и выкинуть ее. Но безголовый отступал назад, и Кузьмичеву никак не удавалось схватить его. Кузьмичев наращивал скорость, и, когда он уже почти догнал безголового, тот с жуткой силой швырнул кривляющуюся голову прямо в лицо Кузьмичева. Удар получился очень сильным, Кузьмичев упал и закричал от страха, ведь голова была живая и вся липкая от крови.

Он вскрикнул, открыл глаза. Передернул плечами и поднялся.

В комнате было светло. За окном солнечный морозный день. Воскресенье. Выходной. Все отдыхают. А он?!

Кузьмичев еще раз передернул плечами и пошел в ванную. Встал под холодный душ и долго стоял под сильными струями. Он никак не мог прийти в себя. Только в этом сне до него дошло, что он сделал накануне. Он своими руками лишил человека жизни. Ведь все, что было до того, он как убийство не воспринимал. Светлану задавил на машине Ковальчук, Ковальчука застрелил Юферов, Леонида застрелил Юферов, Ираклия застрелил Кандыба, людей в Задонске убивали Чума и Крутой. Его же руки были чисты от крови. До вчерашнего дня.

Кузьмичеву снова припомнились страшные события, произошедшие прошлой ночью. Он вспомнил, как убивал Нетребина, и его, как и ночью, начало бешено рвать. Он стоял в ванной и блевал прямо под себя.

Это продолжалось минут десять. Потом он снова принял душ, насухо растерся махровым полотенцем, надел халат и вышел.

"Да, не так все это просто, — подумал он, наливая минеральной воды. — Но я сумею перейти и через это. Лиха беда начало! А сегодня ночью будет еще интереснее…"

Он включил телевизор, посмотрел боевик с многочисленными убийствами, вдохновился зрелищем, а затем пошел разогревать себе обед.

Так потихоньку и прошел этот день. Наступала ночь, время его охоты.

Позвонила Жанна, сказала, что придет очень поздно, что без нее тут творится черт знает что и ее заместитель не может принять как следует уважаемых клиентов.

— Хорошо, хорошо, работай, — елейным голосом произнес Кузьмичев.

— А ты?

— А я? Да все будет в порядке, не беспокойся, — гнусно засмеялся он и положил трубку.

В его душе происходило нечто странное. С одной стороны, его мучили кошмары предыдущей ночи, перед глазами постоянно стояло лицо Виктора Нетребина в ночном мраке, его перерезанное горло, кровь, хлещущая оттуда, в ушах звучал его душераздирающий крик, и от этого постоянно хотелось встать, идти куда-то, даже бежать. Но, с другой стороны, он испытывал гордость за себя, за свою смелость и отвагу. И, разумеется, жутко хотелось вновь поглядеть в насмерть перепуганные глаза Гали, хотелось всласть поиздеваться над ней, увидеть ее, ползающую перед ним и лижущую ему ноги, молящую о пощаде для себя и нагулянной ее с Виктором дочери. Кузьмичев был совершенно уверен в том, что она не посмеет сказать милиции, что он был у нее. Он достаточно хорошо изучил за свою жизнь повадки людей, чтобы знать, кто на что способен. Порой, разумеется, люди совершали, казалось бы, нелогичные поступки, например, он никак не мог взять в толк, почему Кандыба в тот неудачный для них обоих день не пристрелил его и не забрал все деньги. Но, очевидно, и этим поступкам есть какое-то логическое объяснение, наверное, и в них есть какие-то мотивировки. Но Кандыба дело другое, это человек темный и мрачный, к тому же очень практичный и трезво мыслящий, а вот Галина, она вся как на ладони, она не способна на поступок, мелочная, жадная официанточка и проблядушка, думающая только о своей сиюминутной маленькой выгоде. Она не посмеет даже произнести вслух его имя, потому что отчетливо представит себе, как острый нож вонзается в тельце ее дочери. Сегодня ночью, уже через несколько часов, он навестит ее и вдоволь насладится ее беспомощностью.

Последние часы он провел в напряженном ожидании. И вот, когда пошел одиннадцатый час вечера, он стал одеваться.

Погода в этот день была теплая, весь день шел мягкий снежок, а к вечеру прекратился.

Кузьмичев вышел на улицу, поднял руку.

Вскоре около него остановилась "Волга". Кузьмичев, слегка отворачивая лицо, попросил водителя довезти его до поворота. Договорились о цене, и Кузьмичев сел на заднее сиденье.

Водитель оказался весьма словоохотливым человеком.

— Слыхали, что вчера ночью тут неподалеку произошло? — спросил он, желая завязать разговор с пассажиром.

— Нет, а что такое? — спросил с притворным равнодушием Павел Дорофеевич.

— Человека зарезали, вот что произошло, — с каким-то непонятным торжеством провозгласил водитель. — Нашли на проселочной дороге человека с перерезанным горлом.

— Что вы говорите?! — покачал головой Кузьмичев. — Что творится на свете!

— Да… Жуть, что творится. А ведь там неподалеку жил, знаете кто?

— Кто?

— Да депутат Кузьмичев, пропавший без вести два с лишним года назад. Тоже, кстати, оказался в прошлом уголовником. Двух жен убил, отца и мать убил, и брата родного, который был министром на Украине. Во дела какие творятся. Разве раньше, при Советской власти, такое могло бы быть?!

— Да что вы, раньше порядок был.

— Вот именно, порядок. А сейчас распустились все, воруют по-черному, а убийствами никого и не удивишь. Правда, чтобы вот так, с перерезанным горлом, такое даже теперь редко бывает. Зверюгами люди стали, все человеческое потеряли, правда?

— Истинная ваша правда.

— Вот и приехали. Вам тут остановить?

— Да, да…

Машина остановилась у обочины. Остаток пути Кузьмичев намеревался проделать пешком. Так было спокойнее и надежнее.

Он шел по проселочной дороге, стараясь не глядеть на то место, где вчера он зарезал своего врага. Но, проходя мимо, не удержался и взглянул. И остался совершенно спокойным. Гордый своей стойкостью, он пошел дальше.

Приятный холодок пробежал по спине, когда за деревьями он увидел огоньки собственного дома. В принципе он был готов ко всему. Если бы там, паче чаяния, была засада, он бы пустил пулю себе в рот. Он не хотел только одного — чтобы Галина осталась безнаказанной, чтобы она продолжала, пусть и без зарезанного им любовника, жировать в его доме, на его деньги. Это не укладывалось ни в какие рамки, он не мог с этим примириться.

Он вытащил из кармана сотовый и набрал номер.

— Алло, — услышал он голос Галины.

— Это я…

— Я узнала, — почти прошептала она.

— Ждешь меня?

— Жду…

— Одна?

— Почему одна, с дочкой.

— А что же ты ее для безопасности кому-нибудь не отдала? — удивился Кузьмичев.

— А кому я ее отдам? У меня никого нет.

— И подруг нет?

— И подруг нет. Все меня возненавидели после того, как ты пропал.

— А и правильно, — усмехнулся Кузьмичев. — За дело ведь.

— Может быть. Послушай. Оставь нас в покое. Я отдам тебе все твои деньги. Сегодня воскресенье, а завтра я сниму все со счета, все до копейки и отдам тебе. Только умоляю об одном, оставь нас с Дашенькой в покое.

— Ладно, жди. Скоро буду. Только учти — если что, я вооружен. Я буду сопротивляться. А вам не жить. Ни тебе, ни твоей дочери.

— Да за кого ты меня принимаешь в конце концов? — заплакала Галя. — Я что, спецназовец, что ли? Я слабая женщина, я осталась одна с маленькой дочкой, без поддержки, без…

— Без любовника, — холодным тоном добавил Кузьмичев.

— Пусть так, пусть так… Я одна. У меня родители в Пензенской области. У меня никого нет. А ты мучаешь меня, ты так мучаешь меня.

— А ты полагаешь, тебя не за что мучить?

— Пусть есть за что, пусть есть, только я тебя очень прошу, оставь нас в покое. Мы можем с дочкой уехать в деревню к моим родителям. Не нужно мне ничего, ни дом твой, ни машина, ни деньги. Только оставь нас в покое.

— Ладно, подумаем. Сейчас буду. Если как следует попросишь, может быть, я и сжалюсь над тобой. Но предупреждаю еще раз — если что, твоей дочери не жить, даже если ты ей круглосуточную охрану организуешь. На мелкие кусочки разрежу.

— Прекрати! — крикнула Галина и бросила трубку.

"Вот это совсем другое дело", — улыбнулся Кузьмичев и бодро зашагал к дому.

Открыл калитку, приласкал бросившуюся к нему собаку. Собака проявляла такую искреннюю радость, что на глазах Кузьмичева невольно выступили слезы. "А ведь это единственное существо, которое по-настоящему любит меня", — пришло ему в голову. Почему-то в этот момент перед ним встали лица покойной матери и, вполне возможно, живого отца. Они когда-то тоже любили его.

Он встряхнул головой, чтобы отогнать от себя жалостливые мысли, и позвонил в дверь. Вскоре за дверью послышались шаги.

Дверь открылась. На пороге стояла Галина с растрепанными волосами и красными от слез глазами.

— Можно пройти? — ехидным тоном спросил Кузьмичев.

— Твой же дом, что спрашиваешь? Кузьмичев легким, но властным движением отстранил ее и прошел в дом. Огляделся.

— Чисто живешь, аккуратно. — произнес он. — Почти все так же, как и при мне. Вижу, новый телевизор приобрела, вчера я не обратил внимания… Ты, часом, не сегодня его купила? — рассмеялся он.

— С ума сошел, — всхлипнула Галина.

— Зачем тебе такой большой экран? Глаза испортишь. Ох, любишь ты роскошествовать. Эге, новый музыкальный центр. Нет, тут походишь, много нового обнаружишь. Кондиционеры на окнах, люстра новая. Чем тебе старая не угодила, в толк не возьму. Ну и вкус же у тебя, та была гораздо симпатичнее. Впрочем, это твое дело. Ты давай накрывай на стол, а я пока с дочкой твоей поиграю. Где она?

— Она уже спит, скоро одиннадцать.

— Ничего, разбуди, раз гость, вернее, хозяин, к тебе пришел. Девочка-то небось на мою фамилию записана? — зловеще прищурился он.

— На мою, значит, и на твою, — глядя в пол, произнесла Галина.

— Здорово вы тут устроились со своим хахалем, как я погляжу, — произнес Кузьмичев, по-хозяйски садясь на диван. — Просто диву даешься, как вы здорово устроились. Жили в моем доме, на мои деньги, ездили на моей "Волге", ребенок числится моей дочерью. А меня нет, я даже не труп, даже дом и машину не надо переоформлять на себя, налоги платить. Я просто призрак, фантом, живой призрак. Я есть, но меня нет. А твой хахаль знает, что меня нет, что я лежу на дне Днепра. Рассказал он тебе, как мы с ним плавали наперегонки? Ну?! Что молчишь, шалава?!

— Рассказал недавно, — еле слышно пробормотала Галина.

— То есть ты, сучонка, знала, что я мертв, что твой хахаль участвовал в моем убийстве? У, тварь… Скажете, это я преступник?! Да это вы с ним преступники, проб негде ставить. Один раз вы с ним здесь неподалеку меня не добили, потом твой ебарь в Днепре меня не дотопил. Но, ничего, зато вчера он хорошо искупался в собственной крови. А теперь ты свое получишь, кошелка. Раздевайся! — крикнул он, вставая с дивана.

— Что? — пробормотала Галина.

— Раздевайся, говорю, догола! Ты кто такая? Ты паспорт мне покажи! Ну!!! — вытаращив глаза, закричал он. — Паспорт тащи!!!

Она пошла в спальню и принесла паспорт. Дрожащей рукой протянула ему.

Он открыл паспорт и начал читать:

— Кузьмичева Галина Филипповна, родилась в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году в деревне Пяткино Пензенской области. Так… Дальше что? Брак с Кузьмичевым Павлом Дорофеевичем зарегистрирован двенадцатого марта тысяча девятьсот девяносто шестого года. Ну?!!! — Он резким движением швырнул ей паспорт в лицо. — Ты состоишь со мной в законном браке, а ребенок твой — это мой ребенок. Как ее звать?

— Даша… — пролепетала Галина.

— Даша. Значит, Дарья Павловна Кузьмичева. Так?!!!

— Так…

— Это мой дом, ты моя жена, а это моя дочь. И больше я ничего не знаю и знать не хочу! Раздевайся, тварь. Догола раздевайся! Хочу выполнить свой супружеский долг!

Галина укоризненно поглядела на него и стала медленно снимать с себя платье. Кузьмичев стоял напротив с горящими от вожделения глазами. Когда она сняла платье, он бросился к ней и стал срывать с нее лифчик, стаскивать колготки.

От шума проснулась девочка и заплакала. Кузьмичев бросился в спальню, вытащил девочку из кроватки и поднял над головой.

— Моя дочь, моя! И что хочу, то с ней и сделаю, поняла, подстилка?!

— Отдай! — закричала полуголая Галина, бросаясь к нему. — Делай со мной, что хочешь, только отдай ее. Ты же видишь, я не устроила тебе засаду, вчера ничего не сказала про тебя милиции. Отпусти ребенка!

Дашенька, насмерть перепуганная, кричала истошным голосом. Кузьмичев опустил ее на пол. Девочка бросилась к матери, обняла ее ноги и заплакала.

— Я сейчас тебя трахну на глазах у ребенка, поняла, тварь? — прошипел Кузьмичев. — А ну-ка, доченька, иди. Иди отсюда… Ну!!! — закричал он. — Пошла отсюда!

Он резко схватил девочку за руку и сильно дернул в сторону. Она упала и сидела, не в состоянии даже плакать от ужаса. Только кривила рот и моргала глазенками.

— Снимай быстро с себя все остальное, — приказал Кузьмичев.

Дрожащими пальцами Галина сняла с себя колготки и трусики.

— Хорошо, очень хорошо, — бубнил Кузьмичев. — Вот сейчас я выполню свой супружеский долг.

Он начал было снимать с себя пиджак, но тут услышал какой-то шум за дверью.

— Кто это?! — крикнул он. — Обманула, стерва подколодная?!

— Что тут у тебя творится?! — послышался из-за двери мужской голос. Дверь открыта, голоса какие-то раздаются. Гости, что ли?

Галина резко вздрогнула, но вдруг на ее лице Кузьмичев увидел выражение жуткой радости. Ее буквально затрясло, она сделала шаг по направлению к двери.

Дверь открылась, и глазам Кузьмичева предстало нечто поразительное и невообразимое. На пороге стоял собственной персоной… живой и невредимый, лишь находящийся в изрядном подпитии, Виктор Нетребин в распахнутой дубленке, с непокрытой головой.

— М-м-м, — замычал Кузьмичев, не в состоянии от удивления произнести ничего членораздельного и как-то судорожно затряс руками.

Виктор находился примерно в таком же состоянии. Он тоже издал какой-то странный гортанный звук, увидев в комнате абсолютно голую Галину и живого Кузьмичева. Все трое, словно завороженные, некоторое время глядели друг на друга. Первой пришла в себя маленькая Дашенька. Она вскочила с пола и подбежала к Виктору.

— Папа! Папа пришел! — закричала она, не произнося букву "р". — Вот же мой папа, а ты говорила, нет его…

— Виктор… — одними губами прошептала Галина и сделала еще один робкий шаг по направлению к нему. — Ты живой?

Виктор очухался от изумления первым из троих.

— Права была твоя колдунья, — прошептал он и бросился на Кузьмичева. Сильным ударом кулака в лицо он опрокинул бывшего депутата на пол. От испытанного изумления Павел Дорофеевич даже не смог оказать ему никакого сопротивления. Виктор сел на него верхом и стал бить головой об пол.

— Не потонул, не потонул, — повторял он, тряся своего врага. — Выплыл, паскуда, выплыл… Мочить тебя надо было, мочить… А теперь все, теперь все… Я сейчас тебя… Крышка тебе, крышка…

Кузьмичев тем временем стал приходить в себя. До него дошло, что вчера он зарезал не его, а другого, ни в чем не повинного человека.

Он резким движением оторвал от своего свитера сначала одну руку противника, затем другую. И ребром ладони ударил его по шее. Удар получился удачным, и Виктор упал. Кузьмичев вскочил и бросился к выходу. Пришедшая в себя Галина схватила телефонную трубку и стала набирать номер милиции. Кузьмичев ринулся обратно. Но тут Виктор схватил за ножку стоящий рядом стул и швырнул им в Кузьмичева. Попал прямо в голову.

— Не звони в милицию, — крикнул он Галине. — Мы его сами сейчас…

Кузьмичев выхватил из кармана пистолет. Но передернуть затвор не успел. Ловким приемом Виктор выбил пистолет у него из рук.

Галина бросилась к пистолету и подняла его. Но обращаться с оружием она не умела.

Кузьмичев понял, что игра проиграна.

— Я вас еще достану! — прошипел он и исчез за дверью.

Виктор схватил пистолет, но Галина повисла у него на руке.

— Не надо! Не надо! Не хватало еще сесть за убийство! — кричала она — Оставь его!

Он сумел вырваться от нее, но время было потеряно. Когда он выскочил из дома на заснеженную дорожку, Кузьмичева уже не было. Виктор выскочил за калитку. Никого. Тишина, ночь, безмолвие… Он вернулся в дом. Мутным взглядом поглядел на обнаженную Галину, взял на руки дочку и вместе с ней сел на диван. Девочка тихо плакала, прижавшись к нему всем тельцем.

— Ты где был? — одними губами прошептала Галина.

— А, — махнул рукой Виктор и виновато улыбнулся. — Загулял… Извини… Ради бога, извини. — От него сильно несло перегаром.

— Слава богу, что ты загулял, слава богу, — шептала сквозь душившие ее рыдания Галина. Не одеваясь, она подсела к нему на диван и стала покрывать его лицо бесконечными поцелуями. — Гуляй, гуляй, только будь живым, только будь живым. Я только сегодня поняла, что ты для меня значишь.

На следующий день, в понедельник, ее вызвали на опознание трупа, найденного неподалеку от их дома. Она поехала туда вместе с Виктором. Человек, зарезанный Кузьмичевым, был им неизвестен. Опознан он был позднее. Это оказался некий командированный из Смоленского отдела народного образования, по-видимому, немного знакомый по службе с Кузьмичевым и, на свою беду, и сложением, и одеждой очень похожий на Виктора. Было возбуждено уголовное дело. А о кратковременном и столь плодотворном пребывании бывшего депутата Кузьмичева в Землянске оба предпочли умолчать. На память от него остались куртка, шапка и пистолет. Куртку и шапку сожгли, а пистолет Виктор спрятал в надежное место.

Следующим вечером в их доме раздался телефонный звонок.

— Это вы? — произнес Виктор, услышав в трубке знакомый голос. Здравствуйте. Вы знаете, Кузьмичев-то не утонул, он остался жив. И навестил нас. Что?! Вы знаете?!

Затем он вкратце рассказал о том, что произошло в эти дни, и положил трубку.

— Он знает, — загадочным тоном произнес он, не глядя в глаза Галине, все еще не оправившейся от вчерашнего потрясения. — И сказал, что теперь все сделает сам.

— Кто знает? И что сделает сам? — не поняла его слов Галина.

— Все, — не более вразумительно ответил Виктор. — Все, что нужно.

В середине декабря Раевскому позвонил из Севастополя майор Дронов.

— Какие-то новости, Борис Владимирович? — встревоженно спросил Раевский.

— Да так. Есть кое-что. Супруги Калиниченко тут обнаружились, живые и здоровые. Относительно, разумеется, — добавил он.

— И где же они?

— Да неподалеку отсюда, под Ялтой, в Мисхоре.

— Вы встречались с ними?

— Встречался, беседовал. Они, как всегда, в сильном подпитии. Татьяна вообще в дупель, а Харитон держится, но тумана напускает, понять ничего невозможно. Про то, что бандитам таскал продукты, подтверждает, говорит, откуда знал, что они бандиты. Знал бы, говорит, не таскал бы. А глаза хитрющие, видно, что что-то скрывает. Живут они у родственников Татьяны, в Мисхоре, одеты неплохо, да и встретили их не где-нибудь, а в ресторане "Ореадна" на ялтинской набережной. Один оперативник ялтинский опознал их и подсел к ним, побеседовал. А потом позвонил мне, к вечеру я к ним подъехал. А что с ними делать? Они не в розыске, задержать их мы не можем, никакой связи с бандитами не доказано, кроме того, что Харитон Калиниченко таскал им картошку и селедку. Только и остается, что беседовать. А выжать что-то путное из этого лукавого алкаша просто невозможно, до того он себе на уме. Хотите, сами приезжайте или вашего частного детектива Митю присылайте. Вот их адрес, они не прячутся, живут на широкую ногу, коньяком меня даже угощали.

— Скажите мне вот что, Борис Владимирович, — задумчиво произнес Раевский. — Вам кажется, что они имеют отношение к бандитам либо имеют отношение к Варенькиному чудесному спасению из их лап? Например, меня лично сами Кузьмичев и Кандыба теперь мало интересуют, я склонен верить старику Степанову, да я просто уверен, что он говорит правду. Значит, бандиты упустили Варю, а потом, чувствуя, что сильно наследили, предпочли скрыться, не солоно хлебавши. То есть с ними все. Ими должны заняться правоохранительные органы. А мое дело искать дочь. Так все же, как вы полагаете, могут эти Харитон и Татьяна Калиниченко помочь нам в этом вопросе?

— А кто их знает? — неопределенно ответил Дронов. — Как и все запойные алкоголики, делают вид, что что-то знают такое, чего не знает никто, кроме них, этакая хитреца в глазах. Особенно у Харитона. А знают ли они что на самом деле или просто придают себе значительность, сказать сложно. Вообще в таком деле мелочей не бывает. Неплохо было бы с ними побеседовать на вашем языке, я имею в виду на языке человека, который в состоянии заплатить за информацию хорошую сумму.

— А вы сказали им, что я купил старику Степанову двухкомнатную квартиру в Севастополе?

— Сказал.

— Ну и как они отреагировали?

— Да никак. Татьяна, я уже говорил, была в невменяемом состоянии, а Харитон порадовался за стариков, сказал, что такому человеку, как Степанов, ветерану войны давно уже пора было дать квартиру, и очень хорошо, что функции государства в этом вопросе взял на себя "новый русский". А моего намека на то, что и он может кое-что получить, он вроде бы как и не понял.

— Ладно, Борис Владимирович, побеседовать с ними полетит Дмитрий Андреевич Марчук. У него это неплохо получается.

На следующий день Марчук вылетел в Симферополь.

С Сергеем Владимир Алексеевич увиделся несколько позже. Тот уезжал в двухдневную командировку в Тюмень и не знал о том, что объявились супруги Калиниченко.

Когда Раевский сообщил ему, где именно отыскалась эта пара, Сергей отреагировал совершенно неожиданно.

— Круг замыкается, — произнес он.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Раевский смысла его слов.

— Ялта, — глухим голосом произнес Сергей. — Снова Ялта…

— Ты имеешь в виду те давние события? Ну и что изо всего этого следует? Ялта и Ялта, Москва и Москва, Ленинград и Ленинград. Зачем искать во всем какой-то скрытый смысл, Сережа? Надо вести настоящую разыскную работу, а не искать призраков в ночи.

— Призраков искать не надо, — как-то странно усмехнулся Сергей. — Они появляются сами. Тогда, когда им нужно. Владимир Алексеевич, мне кажется, что пришел мой черед. Я должен тоже лететь в Крым. И как можно скорее.

— Да лети, ради бога, только что это даст? Дмитрий Андреевич профессионал, он и сам сумеет во всем разобраться. Но, если ты хочешь, пожалуйста.

— Я полечу. Завтра же, — твердо заявил Сергей.

Вопреки словам Раевского, в том, что произошло, он продолжал видеть скрытый смысл. Он давно уже во всей этой истории видел некое мистическое начало, предопределение судьбы. Некто свыше вел по причудливым жизненным поворотам и его, и Марину, и ее родителей, причем не только настоящих родителей, но и тех, других, которые на его глазах в семьдесят втором году похитили полуторагодовалую девочку из коляски около молочного магазина на Университетском проспекте и которые кормили и воспитывали ее до четырех лет. Происходил некий круговорот судеб, который, по его мнению, обязательно должен был когда-нибудь замкнуться. И замкнуться он мог по-разному, конец этот мог быть и трагическим, и счастливым. Разумеется, за счастливую развязку надо было бороться, и все же он сомневался, возможно ли бороться с высшими могущественными силами. В судьбу Вари или Марины постоянно вмешивались одни и те же люди, то покойный ныне Султан Гараев, то Павел Дорофеевич Кузьмичев, от которого она убежала в восемьдесят втором году и который вывез ее из Турции в девяносто восьмом. И то, что она снова попала в Крым, по его мнению, было предопределением судьбы и вовсе не случайностью. Он обязательно должен был встретиться с этим Харитоном Калиниченко, обязательно, и он знал, какой вопрос он ему задаст. Он не хотел, чтобы это сделал Марчук, даже если ему это придет в голову, это должен был сделать он сам. Пришел его черед брать, инициативу в свои руки. Тогда, в Царском Селе, он потерял ее, он отпустил ее одну, в темную ночь, догадываясь о том, что за ними идет слежка. И догадка его оправдалась, он не смог защитить ее. А теперь у него снова есть догадка, и именно эта догадка и должна замкнуть этот круг. Нет на свете ничего случайного, все на свете чем-то обоснованно, и он докажет это. Он любит ее, он знает, что она тоже любила его, они были единственными друг для друга, связь с Ираклием Джанава была лишь эпизодом в ее жизни, и именно Сергей должен сыграть в ее судьбе решающую роль. Иначе он не сможет жить, не сможет считать себя человеком, считать мужчиной. Нет, он ни в коем случае не радовался гибели Ираклия. По рассказам людей он знал, что это был достойный и мужественный человек. Сергей был благодарен ему за то, что он заботился о Марине, что он любил ее и создал ей замечательный образ жизни. Но все же это было временным, преходящим. Именно так распорядилась судьба. А теперь все возвращается на круги своя.

Было всего девять часов утра, когда самолет из Москвы приземлился в Симферополе. Сергей взял такси и поехал в Ялту.

Да, с этим городом у Черного моря было связано немало интересных событий его жизни. В восемьдесят восьмом году, только освободившись из тюрьмы, он попал во всесоюзный розыск за преступление, которого он не совершал, в девяносто втором году они были здесь с Мариной, когда провели единственный в их совместной жизни отпуск, настоящий медовый месяц, пролетевший, как одно прекрасное, счастливое мгновение.

И вот он снова здесь. Уже не жарким летом и не ранней весной, а в темном холодном декабре. И он был уверен в том, что его ждут новые и очень интересные события.

Они договорились встретиться с Марчуком в гостинице "Ялта", где тот остановился и где был забронирован номер и для Сергея. В половине одиннадцатого такси подъехало к гостинице.

Марчук уже ждал Сергея, он прогуливался около входа в короткой кожаной куртке на меху и курил.

— Ну как? — спросил Сергей, пожимая ему руку. Пожатие у Марчука было очень крепким, рука словно стальная.

— Насчет Харитона? — переспросил Марчук. — Хитрющий мужик, себе на уме. И супруга у него под стать ему. По-разному я с ними попробовал, и на трезвую голову, и бутылку поставил для поддержания беседы — ничего, стоят на своем, и все тут. Ничего не знают, ничего не ведают, надоело им торчать в Рыбачьем, решили сюда приехать, пожить у троюродной сестры Татьяны. Никакого "уазика" в тот день они не видели по причине состояния сильного алкогольного опьянения.

— Давай съездим к ним еще раз, — предложил Сергей. — Я очень хочу с ними побеседовать.

Они взяли такси и поехали в Мисхор, где у своих дальних родственников остановилась чета Калиниченко.

На сей раз, как ни странно, оба супруга были совершенно трезвы. Харитон Калиниченко оказался крепким кряжистым мужиком лет сорока пяти, с густыми, черными с проседью волосами, коротко подстриженными усами и багровым в прожилках лицом, что свидетельствовало о его пристрастии к зеленому змию, Татьяна же была лет на десять моложе и выглядела вполне привлекательной женщиной, со здоровым румянцем на лице, пышными русыми волосами и задорной улыбкой. Сергей представлял их себе совершенно другими, убогими, с трясущимися руками, плохо одетыми алкоголиками.

Эти же сидели в комнате, пили крепкий чай, вели оживленную веселую беседу, которая не прекратилась, когда в комнату вошли Марчук и Сергей.

— Присоединяйтесь к нам! — густым басом пригласил их Харитон. — Мы тут с Танькой чаевничаем.

— А то по пиву! — предложил Сергей. — Мы купили по дороге, настоящего чешского!

— Соблазняете! — рассмеялся Харитон. — А мы уже собирались завязывать.

— С вами завяжешь! — притворно нахмурилась Татьяна. — Что с вами поделаешь, раз пришли, так давайте свое пиво. Хозяева на работе, а мы без дела, и рыбка в холодильнике имеется соленая, горбуша, кажется. Пойду принесу!

Харитон достал из серванта четыре большие пивные кружки, разлил по ним холодный "Старо-прамен". Пиво пошло хорошо, да и горбуша была очень неплохая, малосоленая, жирная, возбуждающая аппетит.

— Так вы что, вообще ваше Рыбачье решили бросить? — спросил Марчук. — А то вчера я так и не понял.

— Скука там смертная, — ответила Татьяна. — Харитон за двадцать километров на работу ездит. Да и что это за работа — грузчиком в сельпо. Само собой целый день квасят. А моя работа в противоположную сторону в контору, уборщицей там, в сельпо место уже занято. А до нашей конторы целых двадцать пять километров. Разве же это жизнь? Надо что-то решать. Так дальше нельзя, сопьемся совсем. Вот мы к моей сеструхе Вальке Нитко пока и переехали, здесь бы осесть. Тут лучше, народ кругом, места красивые. На жилье вот только денег нет.

— Денег? — насторожился Марчук.

— Да знаю я, знаю, что вы хотите сказать, Дмитрий Андреевич, — махнул рукой Харитон. — Хотите предложить нам круглую сумму за интересующие вас сведения. Да с нашим превеликим удовольствием, если бы мы что-то знали. Очень даже сожалеем, что нам нечем вас порадовать, и платить нам совершенно не за что. Я хоть вчера и пьян был, но весь разговор прекрасно помню от словечка до словечка. Ничем мы вас порадовать не можем, очень хотим, да не можем.

— А раньше-то вы где жили? — спросил Сергей, делая глоток пива.

— Там и жили, в Рыбачьем. Только раньше там был большой поселок, школа, магазин, клуб. А потом, после распада Советского Союза, все оттуда потихоньку поразъехались, только вот мы остались да старики Степановы. А вот теперь, как вы рассказываете, и Степановых больше нет. Так что и нам v туда нечего возвращаться, совсем с тоски подохнем.

— А в Ялте у вас родственников нет, кроме этих Нитко? — спросил Сергей.

— Откуда? — махнул рукой Харитон. — А Валька, сама видите, как живет, с хлеба на воду перебивается. И двое детей у них с Виталиком. В школе они сейчас.

— Значит, нет родственников? — еще раз уточнил Сергей, а Марчук бросил на него недовольный взгляд, не понимая, почему он так упорно расспрашивает их про родственников, как будто это может иметь какое-нибудь значение для интересующего их дела.

— Нет, — произнес Калиниченко и сделал большой глоток пива. Сергей заметил, что он старается не глядеть ему в глаза.

Татьяна тоже слегка насторожилась.

— Вот и у меня тоже нет родственников, — равнодушным тоном сказал Сергей. — Родители и маленькая сестренка погибли в восемьдесят первом году в автокатастрофе, бабушка умерла, а несколько лет назад скончался и дед. Один я на свете… Плохо это, когда нет родственников.

— Это точно, — закивал Харитон. — Без родственников очень плохо.

— У меня вот была какая проблема, когда я остался круглым сиротой, продолжал Сергей, вызывая все большее раздражение у Марчука. — Моя мама была единственной в семье, папа тоже. Правда, оказалось, что у мамы были два сводных брата, сына моего покойного дедушки Кирилла Петровича Олеванцева Петр и Кирилл, но она даже не знала об их существовании, да и я их видел только много лет спустя, мельком на похоронах деда. Так что ни дядек, ни теток, ни двоюродных братьев и сестер у меня не было. А были бы, может, и помогли. Как вы полагаете, Харитон. Как вас по батюшке?

— Меня-то, да просто Харитон, и все.

— И все же, как вас по батюшке? Марчук бросил недоумевающий взгляд на него, не понимая, куда он клонит.

— Харитон Федорович, допустим, — неохотно ответил Калиниченко.

— Да, Харитон Федорович, ваше положение лучше моего, — заметил Сергей. — У вас ведь полно родни, помимо троюродной сестры вашей жены Валентины Нитко, у вас есть и своя собственная родня.

— Откуда это вы взяли? — нахмурил черные густые брови Харитон.

— Так… Некие упражнения памяти… Знаете, люди нам порой что-то рассказывают о своей родне, а нам это так неинтересно слушать, мы вроде поддакиваем, а сами думаем о своем. И все же что-то остается. И когда надо, это что-то поднимается со дна памяти.

— И что же вы такое интересное вспомнили? — слегка привстал с места Харитон, хмуря свои черные брови.

— Да так, один давний разговор. Это было в ночь с девяносто третьего на девяносто четвертый год. Я тут неподалеку встречал Новый год. И кое-кто под водку долго и нудно рассказывал мне о своей родне. Не потому рассказывал, что это мне очень интересно было, а потому, что молчать было невмоготу. Плохо нам очень было, вот он и говорил о разном без умолку. Поведал он, например, о своем покойном дядюшке, родном брате его отца, и о своей тетушке, которую звали Люба. Так вот эта Люба в свое время вышла замуж за некоего Федора Калиниченко. А сына своего Федор назвал Харитоном в честь отца своей супруги. У деда Харитона было трое детей — Борис, Люба и Антон…

— Хорошо вы, вижу, разбираетесь в нашей родословной, — мрачно заметил Харитон, бросая быстрый взгляд на притихшую жену.

— Ой, что только не пригодится в жизни? — усмехнулся Сергей. — Даже такие воспоминания. Казалось бы, совершенно негодные к применению. Дальше продолжать или нет?

— Продолжайте, очень даже интересно.

— Люба родила вас, Харитон, а Антон кого родил? — улыбнулся Сергей и слегка дотронулся до могучего плеча Харитона. Марчук напряженно слушал, слегка приоткрыв рот, вроде бы до него начало кое-что доходить.

— Антон родил Георгия, вот кого. А фамилия вашего дедушки Харитона Климов, не правда ли? Значит, и мама ваша в девичестве Климова?

— Ну Климова, Климова, что это преступление какое? — пробурчал Харитон.

— А теперь ответьте мне, Харитон Федорович, на последний вопрос, где сейчас находится ваш двоюродный брат Георгий Антонович Климов? — глядя в упор на Калиниченко, спросил Сергей.

Калиниченко сильно побледнел, стараясь не глядеть в глаза собеседникам, взял со стола пачку "Беломора", вытащил папироску, нервно закурил.

— Где находится? Дома находится у себя, где ему еще быть?

— Нет его там. Я проверял, заехал по дороге. Дом Климова глухо заперт на замок, — произнес Сергей, бросая быстрый взгляд на Марчука. — Разве, если бы он был дома, я вел бы такой подробный разговор про ваших родственников?

— Вынюхал, — мрачно процедил Калиниченко. — Ведь вынюхал же.

— Можно подумать, это было так трудно узнать. Просто никому не пришло в голову узнавать родословную каких-то пьянчуг из поселка Рыбачье под Севастополем. А если бы стали выяснять, давно бы все поняли. Так-то вот, Дмитрий Андреевич, — он победоносно поглядел на частного сыщика.

— Ладно, Харитон, — наконец, нарушила молчание и Татьяна. — Что уж теперь? Расскажи…

— Со свету ведь сживет! — крикнул Харитон, вскакивая с места. — Да и слово я ему давал, как я могу слово мужское нарушить?

— Неужели вы полагаете, Харитон Федорович, что мы желаем Георгию Антоновичу зла? — укоризненно поглядел на Калиниченко Сергей.

— Я ваших дел не знаю, — задумчиво произнес Харитон. — Разобраться в них не только без поллитра, но даже и с поллитровкой никак невозможно. Я, конечно, вам все расскажу, что знаю. Только предупреждаю заранее, господа хорошие, чтобы вы никаких претензий ко мне не имели. Я ведь на самом деле не знаю, где сейчас Гошка.

Поначалу машины видно не было, поначалу вдали появилась лишь какая-то точка. И тем не менее эта точка почему-то вселяла в нее чувство уверенности, придавала сил. Именно увидевшее, она нашла в себе силы сделать резкий рывок. Потом она поняла, что по направлению к ним на предельной скорости мчится автомобиль.

Силы оставили ее, она уже чувствовала дыхание преследователей. Еще буквально несколько минут, даже минута, полминуты, и они схватят ее. А когда они ее схватят, они будут обращаться с ней по-другому, с Кузьмичева спадет маска благожелательности, которую он надел. Ей-то прекрасно известно, кто это такой — это садист, палач по своей природе, недаром она боялась его больше всех и тогда, в детдоме, боялась, и попав в его лапы спустя много лет, только старалась не подавать виду, что боится.

И помощник у него соответствующий. Даже не верится, что это вообще живой человек — лысое, безбровое чудовище, упырь, убивший Ираклия и Георгия, существо, способное на все. Да, они только что подрались, чем она сумела воспользоваться, но драка эта напоминала поединок чудовищ из фильма ужасов, и не более того. А сейчас они найдут общий язык, сейчас они с ней разберутся…

Вот она — развязка! Справа море, слева бескрайняя степь, сзади почти пустой поселок, над головой черные грозные тучи. И мерзлая, кривая дорога.

— Стой, гадюка, стой, хуже будет, — раздается за спиной грозный голос Кандыбы.

Кузьмичев молчит, он только шипит, тяжело дышит, хрипит. Как-никак ему идет шестой десяток.

Она больше не может, у нее останавливается дыхание. Такое ощущение, что сейчас разорвется сердце, так она устала. Ноги — ватные, а в висках стучит, словно маятник. Господи, за что ей все это?! За те преступления, которые она совершала?! За ограбленные квартиры? За сожженные дачи? Но ведь она бы могла жить по-другому, она всю жизнь напряженно борется за свое существование, почему же весь мир ополчился против нее? Господи, хоть бы кто-нибудь пришел к ней на помощь! Сережа, Сергей, где ты?! Где мои родители?! Все говорят, что они очень богаты и влиятельны?! Почему же они не могут найти ее и отомстить этим подонкам?!

— Вот и все, — наконец, раздается хриплый от усталости голос Кузьмичева, и его потная рука дотрагивается до ее спины. — Попалась… Ну, сейчас ты узнаешь, почем что и как. Скоро твой крутой папаша получит какую-нибудь часть твоего нежного тельца и будет несговорчивее.

Он задыхается, ему трудно говорить, и тем не менее он говорит, чтобы ей стало страшнее, чтобы силы совсем оставили ее. И он добивается своей цели, она замедляет бег.

— Кого еще черт несет? — слышит она голос Кандыбы. Он орет на несущийся на них военный "уазик".

Она видит в машине свое спасение, делает последний рывок. Только бы машина не проехала, только бы она остановилась. А может быть, это едут именно за ней, едут, чтобы ее спасти из этих страшных лап…

— Мама! — кричит она. — Папа! Сережа! Помогите мне!

Машина резко останавливается. Открывается дверца, и сильная рука помогает ей сесть.

— Стой! — закричал Кузьмичев, целясь из пистолета в водителя.

— Пригнись! — слышит Марина голос рядом и, даже не глядя на его обладателя, пригибается. И тут же раздаются сразу два выстрела. Кузьмичев и Кандыба стреляют почти одновременно.

Водитель "уазика" резко разворачивается. Затем тоже вытаскивает пистолет и стреляет в Кузьмичева. Марина видит, как тот падает, чтобы в него не попала пуля. Еще один выстрел водителя — и снова мимо.

Все, водитель нажал на педаль акселератора и погнал машину по неровной дороге. Вдогонку гремят выстрелы. Но они уже вне пределов их досягаемости, на сей раз выдержка подвела Кандыбу, он не попал ни в водителя, ни в колеса, ни в бензобак. Слишком уж неожиданно все повернулось.

И только тут Марина повернула голову к своему спасителю.

— Господи, — прошептала она, узнавая его. — Это вы?

— Я, девочка моя, я, — ответил Георгий Климов, отрывая руку от руля и дотрагиваясь до ее плеча, дрожащего как в лихорадке.

— Откуда вы взялись? — Происходящее кажется ей некой фантасмагорией, до того все это нереально и странно.

— Долгая история, — горько усмехнулся Усатый. — Когда-то нас послал твоей матери дьявол, теперь меня послал тебе бог. Об одном жалею — что не попал в него. Живуч, однако, Славик Шмыгло. Ох, живуч…

— Какой Шмыгло? — не поняла Марина.

— Еще более долгая история, — ответил Усатый. — Но я тебе все расскажу несколько позже. Ты обо всем должна знать.

Теперь у Марины появилась возможность внимательно поглядеть на Климова. Собственно говоря, она помнила его только по давнему свиданию в Бутырской тюрьме в девяносто первом году, все остальное — детские отрывочные воспоминания.

Теперь ему было где-то под пятьдесят. Его непокрытая голова была совершенно седой, он очень исхудал, щеки ввалились, а лицо было какого-то пепельного цвета. И только густые седые усы и задорно блестящие черные глаза напоминали о том человеке, который вместе с Надеждой приходил к ней на свидание в тюрьму. Климов был одет в кожаную куртку, шея повязана черным вязаным шарфом.

— А где… — Марина замялась, не зная, как ей назвать свою приемную мать, похитившую ее у настоящих родителей.

— Надя-то? — вздохнул Усатый. — Она умерла.

— Давно?

— Да уж почти пять лет. Это было в новогоднюю ночь…

— Она болела?

— Нет, это я болел. И теперь болею. Только никак не помру. А она… Она повесилась, Марина…

— Что вы говорите?!!!

— Да вот… Причем после того, как твой Сергей рассказал нам о твоей смерти.

— Боже мой! Какой кошмар! — Марина закрыла лицо руками, представляя себе повесившуюся Надежду. А потом убрала руки и внимательно поглядела на Усатого. Значит… Он был у вас?

— Был. Все подробно рассказал. И я недоглядел. Мы с ним пили в соседней комнате, а она… Я ведь слышал какой-то шум, но… А, что теперь говорить?! Ты знаешь, девочка, мы большие грешники, мы вмешались в твою судьбу, из-за нас все твои беды и страдания. И за это бог наказал нас обоих.

— Не надо теперь об этом… — Она не знала, как ей называть Климова.

— Георгий меня зовут, — понял ее Усатый. — Георгий Антонович. А бог нас с Надькой наказал за наше преступление перед тобой и твоими родителями. Она покончила с собой, а я… Болею все, но никак не помру. И хорошо, что не помер. Спас вот тебя.

— Вы знаете, кто гнался за мной?

— А как же? Собственной персоной Славик Шмыгло, то есть Павел Дорофеевич Кузьмичев, непотопляемый, бессмертный. Как жаль, что я не попал в него! Но, видно, не судьба. Значит, бог уготовил ему другую смерть. И еще это значит, что я еще не все дела сделал на этом свете и надо будет еще немного продержаться.

— А куда мы едем? Где мы вообще находимся? Море рядом. Мне ведь никто не сказал, куда меня привезли.

— А откуда тебя привезли?

— Из Стамбула.

— Значит, правду писали газеты, а я не верил. Послушай, девочка, мы ничего не знаем о жизни друг друга. Расскажи о себе. У меня такое ощущение, что все это происходит во сне. Я глазам своим не верю. Я же тебя похоронил несколько лет назад. Читал потом в газетах, что ты вроде бы жива, что родители тебя ищут. И про то, что в Стамбуле произошло, тоже читал. Только не верил. И ведь ехал я сюда не для того, чтобы спасти тебя.

— А для чего же? Неужели это случайность? Быть того не может.

— Да нет, не случайность, — усмехнулся Усатый. — Ехал я сюда как раз по душу моего старого кореша Славика Шмыгло, то есть Павла Дорофеевича Кузьмичева. Еду, спешу, готовлю оружие, чтобы всадить пулю в его толоконный медный лоб и вдруг… Как я умом не тронулся, до сих пор не пойму. По дороге бежит девушка. Ну, это все в пределах моего понимания. За ней гонятся Кузьмичев с каким-то уродом. Но когда я увидел, что это ты, тут я просто обалдел. Оттого-то и промазал, рука дрогнула. Ну и спешка, разумеется. Мысль одна была — спасти тебя, только тебя спасти и больше не подвергать никакой опасности. Разве, если бы это была не ты, я бы удрал от этих отморозков?! Мне так и так подыхать, а от пули лучше было бы, чем от болезни.

— А откуда вы узнали, что ваш враг здесь?

— Он не здесь, — устало улыбнулся Усатый. — Он уже там, — он показал рукой назад. — А мы едем в надежное место, где тебя никто не найдет. Ты должна жить, жить назло всем смертям и чертям! Я уверен, Надька на том свете видит нас и радуется, как она радуется, Маринка. Как она тебя любила, если бы ты только знала это, ты бы ей все простила. Бог не дал ей детей, а она так хотела. Вот и решилась на кражу ребенка, то есть тебя…

— Значит, вы знаете, кто мои настоящие родители? — спросила Марина.

— Знаю, — вздохнул Усатый. — Еще твой Сергей рассказывал. Да и, говорю же, из газет наслышан. Миллионер Раевский ищет пропавшую много лет назад дочь. Дочь миллионера Раевского в руках бандитов. Пресса шумела, дай боже. А потом писать перестали. И вот недавно новые сообщения. Про нападение в Стамбуле писали и про гибель твоего мужа. Только я не верил, что это ты, ну никак не мог поверить. И теперь не верю. А к своим родителям ты вернешься, обязательно вернешься, и очень скоро. Одна у меня к тебе просьба…

— Какая?

— Побудь немного со мной. Мне недолго осталось…

— Вы больны?

— Да, Маринка, болен. И очень тяжело. Вот и наказание за мои грехи. Но не будем об этом. Теперь мне стало легче, ты даже не представляешь, насколько легче. Ведь как только я услышал, что твоего мужа убили, а тебя похитили, мечтал только об одном — спасти тебя. Глупые мечты, несбыточные. А вот, надо же — сбылась мечта. А вторая мечта — рассчитаться со Шмыгло, то есть с Кузьмичевым. И тоже чуть было не сбылась. А сбудется ли, кто знает? Навряд ли уже…

— И все же, как вы попали сюда?

— Стечение обстоятельств, — слабой болезненной улыбкой улыбнулся Усатый. Счастливое стечение обстоятельств. Надо же такому случиться, чтобы тебя привезли в дом, находящийся по соседству с халупой моего двоюродного брата Харитона Калиниченко. Ну вот, на трассу выехали, — произнес он. Машина повернула и оказалась на широкой трассе. — Вот она, дорога на Ялту. Как я гнал, если бы ты знала, как я гнал, выжимал из этого козла возможное и невозможное. И успел…

— Они кричали, что изуродуют меня, как только поймают, — вспомнила Марина, и плечи ее задрожали. Она была уверена, что Кузьмичев и Кандыба выполнят свои обещания,

— Найду его, — заскрипел зубами Усатый. — Должен я его найти. Ладно, ты рассказывай, путь неблизкий, рассказывай все. А потом расскажу я.

— Мы едем к вам в Ялту?

— В Ялту, только не ко мне. Эти могут явиться туда, и не одни. Он же узнал меня, Славик-Павлик. Узнал, я видел. А дом мой он знает, киллеров туда подсылал в свое время.

— Это когда Сережу заподозрили в вашем убийстве?

— Точно. Так что туда никак нельзя. В другое место поедем, там и отсидимся. Про него никто не знает, ни одна душа. А Харитон продукты таскал твоим похитителям, картошку, селедку, хлеб. Они его за придурка считали, пьет он здорово, запойно. А память у него дай бог каждому. Вспомнил он лицо Кузьмичева, по телевизору видел, когда тот еще депутатом был. И я ему говорил о нем по пьяному делу. И вот, приехал недавно Харитон ко мне в Ялту и рассказывает, что жив Кузьмичев.

— А почему он должен быть мертв? — не поняла смысла его слов Марина.

— Потому что я его утопил, — усмехнулся Усатый. — Не знал, что говно в воде не тонет, выплыл он. Я про это Харитону не рассказывал, ни к чему, газеты шумели, что пропал он бесследно в Киеве. А тот, оказывается, жив. Харитон рассказал мне, что видел его в Рыбачьем. Я собрался, зарядил пистолет, сел на машину и вперед с песней. И что я вижу? Ладно, путано мы с тобой говорим. Теперь я тебя слушаю. Рассказывай все подряд.

Марина начала свой рассказ с того момента, когда Султан Гараев и Ахмед Сулейманов положили ее в свою машину в Царском Селе…

Усатый слушал внимательно, стараясь не пропустить из ее рассказа ни единого словечка. Порой он закрывал от ужаса глаза и качал головой.

— Бедная девочка, — произнес он, когда она закончила свой рассказ. Сколько же тебе довелось пережить.

Рассказ был длинным, и, когда Марина его закончила, они находились уже недалеко от Ялты.

— О себе я расскажу уже на месте, — сказал Усатый, находясь под сильным впечатлением от того, что рассказала ему Марина. — Думаю, что тебе тоже будет интересно. Хотя, должен заметить, моя жизнь была попроще, хотя и почти в два раза длиннее.

В Ялте они останавливаться не стали, а проехали дальше и вскоре оказались в чудном экзотическом месте — Никитском ботаническом саду.

— Мы с Сережей были здесь несколько лет назад, — сказала Марина. — Мы тогда побывали во многих местах и Кавказа, и Крыма.

— Ты очень скучаешь по нему? — спросил Усатый.

— Очень, — призналась Марина. — Я теперь не понимаю, как я могла столько лет жить без него. Ираклий сумел заменить мне всех — и родителей, и любимого человека. Если бы вы знали, какой это был человек. Мне кажется, что у него не было ни одного недостатка.

— Ты любила его?

— Наверное, нет. Не любила в истинном смысле этого слова. Но в другом смысле я очень любила его. Он заботился обо мне, как о ребенке, мне с ним было легко и просто. Но если бы тогда я не потеряла память, вряд ли мне было бы с ним так просто, я бы постоянно думала о Сереже. А так — только какие-то всплески воспоминаний, знаю, что есть где-то любимый человек. Но не могу вспомнить ни его лица, ни его имени. А рядом Ираклий, высокий, красивый, отважный, всеми уважаемый, создавший мне идеальный образ жизни. Выстрелы в Стамбуле окровавленные трупы на мостовой снова поставили все на свое место и вернули меня в ту холодную ночь в Царском Селе, где тоже были выстрелы, где был окровавленный труп. Только мой… Вы знаете, я стала жалеть, что все вспомнила. Я вообще очень жалею о том, что прекратилась наша жизнь с Ираклием. Она была спокойной, мирной. И он сам был всегда спокоен. Когда за нами в горное селение прилетел вертолет, он говорил о предстоящем полете, как об увеселительной прогулке, а не об опасном приключении. Он всегда говорил медленно, размеренно, с таким небольшим приятным акцентом. Мне очень нравилось, как он говорил, у него был такой красивый голос. И этот подонок, лысый подонок в парике и с наклеенными усами, лишил его жизни. — Голос у нее задрожал, на глазах появились слезы. — Скажите, почему на свете царит зло? Почему зло всегда побеждает добро? Зачем мы вообще родились на свет, если он так гадок и мерзок?!

— Нас не спросили, когда рожали на свет, девочка. Нам оставалось только бороться за свое существование. А кто не выдерживал этой борьбы, тот кончал так, как закончила свою жизнь моя несчастная Надежда. Ну что, кажется, мы подъезжаем. Здесь, в этом месте, тебя никто не найдет.

Машина подъехала к уютному маленькому домику, затерянному между деревьями и кустарниками Ботанического сада.

Усатый остановил машину и помог Марине выйти. Открыл ключом дверь домика.

— Заходи…

Она вошла в дом. Там было чисто и уютно. Три маленькие комнаты, кухня, все удобства.

— Ну как? Лучше, чем в гостях у Кузьмичева и Кандыбы? — спросил Усатый.

Марина улыбнулась с благодарностью и слегка дотронулась до плеча Усатого. Он едва заметно вздрогнул от этого прикосновения.

— Эх, Надька, Надька, — не произнес, а буквально простонал он. — Много бы я отдал, чтобы она сейчас нас видела. Как она тебя любила, если бы ты только знала. Как ей трудно было жить в последние годы. Жила одной надеждой, вздрагивала при каждом стуке, при каждом шорохе, все ждала, что ты придешь к нам, что ты найдешь у нас убежище. А вместо тебя пришел Серега со своей страшной вестью. И ведь не подтвердилась эта весть-то. Живая ты, девочка наша, живая. Эх, Надька, Надька, как бы она сейчас радовалась.

Марина ничего не ответила. Она до сих пор не могла прийти в себя после пережитого в Рыбачьем. Она вошла в комнату и села на диван.

— Тебе надо купить одежду, — заметил Усатый. — Ты в таком платье, без пальто, без обуви. Я позабочусь об этом.

— А чей это дом? — спросила Марина.

— Моей хорошей знакомой, Галины Петровны Вороновой. Она живет в Симферополе. Раньше она работала в Ботаническом саду, а ее покойный муж был ответственным работником горисполкома. Она познакомилась с Надеждой, когда та работала в ювелирторге, Надя доставала ей дефицитные товары. А домик этот тоже исторический. Тут, как она рассказывала, несколько лет назад скрывалась одна молодая московская парочка. И удачно скрывалась, надо заметить. Милиция, правда, все же вычислила этот домик, но было уже поздно. Но это другая история. Мы от милиции не скрываемся, мы скрываемся от бандитов. Трудно сказать, что у них на уме. А тебе рисковать больше нельзя, ты должна жить, хватит с тебя выстрелов, крови, погонь. Я должен вернуть тебя в целости и сохранности твоим родителям и твоему Сергею. А пока поживем здесь, если ты не против.

— Я не против, Георгий Антонович, я так устала от всего этого, — тяжело вздохнула Марина.

— Спасибо тебе, — прошептал Усатый, снимая с себя теплую кожаную куртку.

— За что?

— За то, что ты осталась жива. За то, что разговариваешь со мной, за то, что не смотришь на меня с ненавистью. У тебя есть на это все основания.

— Не надо больше об этом, — попросила Марина. — Не будем вспоминать про бездну, над которой, мы все летим. Надо лететь и не глядеть вниз, иначе все иначе страшный конец.

— А вот это ты хорошо сказала, нельзя глядеть вниз. Ладно, тут у меня кое-что есть, давай с тобой обедать. Наверняка ты устала от кузьмичевских харчей.

— Да уж это точно,- весело засмеялась Марина. — Они меня разносолами не баловали.

— Если бы не Харитон Калиниченко, они тебя бы вообще голодом уморили, засмеялся и Усатый. — Я помню, что ты и в детстве очень любила покушать. — Лицо его снова помрачнело от будоражащих душу воспоминаний прошлого. — Ты была такая толстенькая, кругленькая, как мячик. Ела все подряд — и кашу, и сыр, и сосиски. Мясо любила, колбасу. Надька тебя перекармливала. Я ее за это ругал. Скажи, у тебя остались от детства хоть какие-нибудь воспоминания?

— Отрывочные. Сами понимаете, моя жизнь с вами закончилась, когда мне было всего четыре годика. Но помню женские руки — теплые руки, протянутые ко мне… И вообще какую-то ауру тепла и любви. Потом все стало по-другому. В первом детдоме было неплохо, хотя все равно это был казенный дом, а уж у Кузьмичева, сами понимаете. Обстановка страха и ненависти. И только Сережа вернул меня в нормальную человеческую обстановку. А потом были и Оскар, и Ираклий… Да и Ахмед, как впоследствии выяснилось, ранивший меня, тоже прекрасно со мной обращался. Нет, не так уж мало на свете хороших людей, как это порой кажется.

— Все равно, негодяев гораздо больше, — возразил Усатый, выходя на кухню за продуктами.

Вдвоем они накрыли на стол, Усатый пожарил картошки, сварил сосиски, порезал овощи, поставил бутылку коньяка.

— За что выпьем? — спросил он.

— За нее, за Надежду Николаевну, — произнесла Марина. — Выпьем ее памяти…

— Ты не держишь на нее зла? — удивился Усатый. — Ведь все твои беды именно из-за нее, чего там говорить?

— Конечно, не держу. Она столько перестрадала. Сейчас мы выпьем, и вы мне все расскажете о своей и ее жизни. Мне интересно, правда, очень интересно. Я ведь практически ничего об этом не знаю, а это большая часть моей жизни.

Они выпили по рюмке, и Усатый рассказал Марине о своей жизни и жизни Надежды. Она слушала внимательно, подперев подбородок кулаками и слегка приоткрыв рот.

— Нет, я не держу зла ни на нее, ни на вас, — произнесла Марина, когда Климов закончил свое повествование. — Вам тоже довелось перестрадать выше всех человеческих пределов. Однако очень интересна роль этого Шмыгло, или Кузьмичева, в нашей жизни. Долго ли этот человек будет становиться на нашем пути?

— Полагаю, недолго, — нахмурился Усатый. — Теперь он загнан в угол. Его будут искать и друзья Ираклия, и твои родители, да и я, разумеется, тоже, пока есть еще силы. Так что для него скоро все закончится, можешь быть в этом уверена.

— И все же, я не устаю удивляться вашему рассказу о заплыве через Днепр. Как-то это все… — Она замялась, не зная, какое ей подобрать выражение.

— Глупо, ты это хотела сказать? Так оно и есть, Маринка. Очень глупо. В девятнадцатом веке люди стрелялись на дуэли или бились на шпагах. Я, разумеется, из простого сословия, но тоже захотелось какой-то романтики. А с таким, как он, какая может быть романтика, действительно, глупость одна получилась. Я бы мог его застрелить, зарезать, что угодно с ним сделать, он был полностью в моих руках. А я дал ему шанс выжить, маленький шанс, но он воспользовался и им. И Витька Нетребин еще с ним плыл, мог и утонуть, неважнецки он плавал, честно говоря. А этот профессионал, непотопляемый, несгораемый, недостреленный, недорезанный. Я вообще начинаю подозревать, не бессмертен ли он, как Кащей. Когда Харитон рассказал мне, что он видел в Рыбачьем живого и здорового депутата Кузьмичева, я ему не поверил, думал, плетет он что-то с пьяных глаз. Поехал разбираться, а тут вот что, оказывается, творится. Ладно, тебя я спас, это главное. А уж с Кузьмичевым в крайнем случае как-нибудь и без меня разберутся. Перед покойной Надькой только стыдно сколько раз она меня попрекала, что я ему не отомстил за все его дела. Ну что, Маринка, давай теперь выпьем за тебя, за то, чтобы твои приключения, наконец, закончились. Они подняли рюмки и чокнулись.

— Будь здорова и счастлива, Маринка! — улыбнулся Усатый. — Ты ведь тоже у нас непотопляемая и непробиваемая, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

Он любовался ее нежным лицом, небесно-голубыми глазами, распущенными русыми волосами. Она сидела напротив него и молчала.

— Какое сегодня число? — наконец, спросила она.

— Да уже тринадцатое декабря, — ответил Климов. — Скоро Новый год.

— Сегодня у Сережки день рождения, — мечтательно произнесла Марина. — Ему исполняется тридцать три года. Я не видела его уже более пяти лет. Каким он, интересно, стал?

Новый год они решили встречать вместе дома у Раевских. После того как выяснилось, что Марине удалось бежать и она прячется где-то у Климова, с плеч Сергея, Владимира и Кати упал словно какой-то тяжеленный камень. Ее не было с ними, но чувствовали они себя уже совершенно по-другому. Они постоянно находились в некоем возбужденном, взвинченном состоянии. Каждый день, каждый час, каждую минуту ждали ее появления, хотя бы телефонного звонка или другой какой-нибудь весточки. Но она не появлялась и не появлялась. И тревога за ее жизнь стала снова проникать в их души.

А тридцать первого декабря, часов в девять вечера, когда Сергей уже собирался ехать к Раевским, в его квартире раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.

— Серега! — услышал он в трубке мужской голос. Он не узнал голоса звонившего, однако ему показалось, что когда-то давно он уже слышал этот голос. Это был голос из далекого прошлого, что-то мучительно напоминающий ему, вызывающий в душе какие-то светлые и грустные воспоминания. — Ну что, неужели не узнаешь? — засмеялся звонивший.

— Пока нет, — никак не мог догадаться Сергей.

— Зазнался, зазнался, крупным человеком стал, большими делами ворочаешь, в желтой прессе мелькаешь, — продолжал смеяться звонивший. — Про нас, бедных пскопских зэков, и думать забыл.

— Костя?! — закричал Сергей, сразу узнав старого друга. — Пискарь?! Ты?! Какими судьбами?!

— Узнал, наконец. Помнишь, как в Землянск-то ездили? Да, Серега, командировочка была еще та, вспомнишь — вздрогнешь… — снова засмеялся он, хотя смешного тут было мало. — Какими судьбами, говоришь? Да вот, занесла судьба в столицу. Только ты не подумай, я не какой-нибудь бомж или хулиган. Я теперь псковский предприниматель, свою строительную фирму имею. Маленькую, правда, но все же, не бедствую и в долг не клянчу. Занимаемся ремонтом квартир, офисов. Я еще позавчера приехал, повидаться надо было кое с кем, но закрутился с делами, только сейчас все закончил. Так что до Нового года мне домой уже не добраться, придется жене без меня праздновать. Я ведь, Серега, женился три года назад, сынишка у нас растет — Колька. А ты-то как? Водку еще пьешь? — спросил он, и Сергей тут же вспомнил восемьдесят второй год, себя, шестнадцатилетнего, оставленного в школе на второй год, и Пискаря, приблатненного, шустрого, только что освободившегося из зоны и щеголяющего своей опытностью, с папироской в зубах и в кепочке-малокозырке на голове. Какую большую роль сыграл Костя-Пискарь в его жизни! Ведь если бы не он, Сергей не попал бы в Землянск, не встретил бы там Марину, и вся его дальнейшая жизнь пошла бы по совершенно иному сценарию.

— Как я рад тебя слышать! — воскликнул Сергей. Возможно, это был единственный человек, кроме Марины, которого он действительно хотел бы сейчас видеть. — Приезжай, срочно приезжай!

Через полчаса Костя был у него дома. Он изменился за эти годы настолько, что его трудно было узнать. Ему было уже за сорок. Поправился он килограммов на двадцать, и при довольно высоком росте выглядел весьма внушительно. Он полысел, был солидно одет, исчезли резкость в движениях, блатные манеры. Однако он был так же весел, и глаза глядели с таким же задором, как в том далеком, восемьдесят втором году, когда он жил у Сергея на проспекте Вернадского и щеголял в костюмах его покойного отца. Одна перемена костюма обошлась ему в шесть лет заключения.

— Я все знаю, — произнес, нахмурившись, Костя, предупреждая рассказ Сергея о гибели Олега Жигорина. — Все знаю. Еще месяц назад узнал. Позвонил ему, хотел сказать, что скоро в Москве буду, а Оля мне все сообщила: И тебе звонил, но тебя не было. Давай выпьем за его память. Царство ему небесное. Золотой был парень Олег! Таких людей теперь редко встретишь. В основном все под себя, а он для других. Жил так и погиб так.

Они молча выпили. А потом Сергей подробно рассказал гостю о том, что произошло в Стамбуле. И о том, что им удалось задержать Крутого, тоже рассказал.

Тот слушал внимательно, боясь пропустить из рассказа хоть одно слово, постоянно курил.

— Вот так, Костя… — сказал Сергей, заканчивая свое скорбное повествование. — Нет больше на свете нашего Олега.

Тот молчал, глядел в сторону, кусал губы.

— Да… Но Кузьмичев-то… Надо же, как жизнь сложилась. Помню этого гада, хорошо помню, морду его очкастую перед собой вижу. Да, здорово он в Землянске со мной тогда разобрался. Шесть лет получил ни за что. Читал я в газетах в девяносто шестом про его эпопею и про то, что он свою жену Светлану угробил, тоже читал. А ведь говорил я ей тогда, предупреждал, чтобы с ним не связывалась, а она, значит, не послушалась, на выгоду польстилась. И вот чем все кончилось. А хороша, между прочим, была… — мечтательно произнес он, вспоминая время, проведенное со Светланой, еще не бывшей тогда женой Кузьмичева, а ныне давно уже покойной…

— Мне кажется, что Кузьмичев еще заявит о себе, — мрачно произнес Сергей.

— А где, — спросил Пискарь. — Где… тот, которого вы взяли в Солнцево? Его что, сдали в милицию?

— Да нет, Владимир Алексеевич где-то его прячет. Только мне не говорит, где. Боится, что я проникну туда и прикончу его. Никто ведь толком не знает, кто убил Олега. Этот отказывается, на другого все валит, на Кандыбу какого-то…

— Неплохо бы прикончить, — процедил Костя, затягиваясь сигаретным дымом. Все они виноваты, какая разница, кто именно стрелял в Олега?

— Да нет, — возразил Сергей. — Для меня, например, есть разница. И большая.

Они выпили еще, и Сергей рассказал Косте про Юрия Каширина, про его визит с женой к Раевским, про их партию в бильярд и про бесславный конец Каширина.

— Не жалко, — сказал Костя. — Ничуть не жалко. Помню его сытую физиономию в аэропорту Шереметьево. Он на всех людей смотрел как на грязь под ногами. Вот сам в грязь и превратился.

Раздался телефонный звонок.

— Сережа! — услышал он голос Раевского. — Куда ты запропал? А мы тебя ждем, к столу не садимся. Погляди-ка на часы!

— Владимир Алексеевич, ко мне старый друг приехал. Костя Пискарев, помните, я вам рассказывал. Ну, тот самый, с которым я попал в Землянск…

— Так приезжай с ним, какие проблемы! Нам с Катей будет приятно его видеть. Ведь если бы не он, как я понимаю, ты вообще бы не попал в Землянск и не встретился бы там с Варенькой. И он тоже пострадал от Кузьмичева. Мы очень ему признательны. Приезжайте вдвоем…

— Ладно, скоро будем: Садимся в машину и едем. Правда, мы уже выпили немного за встречу, но, ничего, полагаю, прорвемся. Вот, Костя, — улыбнулся он. — Тебя приглашает к себе Раевский.

— Да ну, — махнул рукой он. — Не поеду, неловко как-то. Такой человек, мне будет там не по себе. Я лучше поеду к Ольге. Посидим, Олега помянем.

— Стеснительным стал? Раньше за тобой такого не водилось. Ладно, не теряйся, мы пскопские, прорвемся. А Оли, кстати, нет дома, она встречает Новый год у своих родителей. Я договорился с ней, что буду у нее завтра вечером. Вот завтра вдвоем к ней и поедем.

— Ну ладно, поехали, — нехотя произнес Пискарь и улыбнулся. — А что, буду потом всю жизнь хвастаться, что у самого Раевского дома был. Никто, правда, все равно не поверит.

— А мы сфотографируемся там, — засмеялся Сергей. — И поверят как миленькие. Тебе потом в твоем Пскове цены не будет. Ты огромную фотографию в своей конторе на самом видном месте повесишь, сразу рейтинг поднимется, от заказов отбоя не будет.

Они оделись, сели в машину Сергея и поехали по Рублевскому шоссе. И вдруг… когда они уже были километрах в пяти от дома Раевского, машина неожиданно стала глохнуть и, наконец, встала.

— Вот так, — сделал смешную гримасу Костя. — Не судьба, значит, мне побывать дома у миллиардера. Будем встречать Новый год тут.

— Можно и так. Бутылка шампанского есть в багажнике. Но встречать Новый год мы тут не будем. Бросим машину и пешком пойдем. Тут не больше часа ходьбы. Я могу позвонить Раевскому, только неловко как-то. Ночь довольно теплая, дойдем пешком, воздухом подышим.

— Ладно, но все же пока попробуем разобраться, что там случилось с твоей тачкой. Тоже понятие имеем. У самого "восьмерка" была недавно. Фонарик есть?

— Найдем.

Сергей открыл капот и зажег фонарик. Костя нагнулся и стал проверять зажигание.

— Сделаем! — крикнул он. — Сделаем! Это для нас тьфу. Было у меня такое год назад, только не зимой, а наоборот, в тридцатиградусную жару. Повозился часа два, но разобрался, теперь знаю, что к чему. Сделаем! На машине приедем к твоему магнату, а не притопаем, как два фуцена какие-нибудь позорные. Через десять минут тронемся.

Однако через десять минут устранить неисправность не удалось. Но Пискарь не сдавался. Он возился и возился с машиной, бормоча под нос изощренные проклятия. Порой они были настолько экзотическими, что Сергей от души хохотал. Вообще в эту ночь у него почему-то было прекрасное настроение, словно бы Маринка была уже с ним.

— А ну-ка, горе-водитель, — произнес, наконец, Пискарь. — Сядь-ка ты, парень хороший, за руль и включи-ка двигатель. И век мне свободы не видать, если эта падла не заведется. Извини, машина, извини, хорошая ты, хорошая, погладил он машину. — Это хозяин у тебя плохой, не следит за тобой, а ты молодец. Сейчас ты заведешься и поедешь.

Сергей сел за руль, повернул ключ в замке зажигания. И машина действительно завелась.

— А! — торжествующе закричал Пискарь. — Ну что, соображаю я в машинах или нет?! То-то, есть еще порох в пороховницах! Все, поехали, доведется мне все же побывать дома у миллиардера! Давай только выкурим по сигаретке на свежем воздухе и поедем.

Они закурили и вдруг заметили на дороге огромную мужскую фигуру. Человек быстрыми шагами направлялся к ним. Он был в какой-то короткой куртке и с непокрытой, коротко стриженной головой. Лица в темноте видно не было.

— Хлопцы! — крикнул из темноты мужской густой бас. — С наступающим вас! Подбросьте до трассы, хорошо заплачу, бабки есть! — похлопал он по карману.

— Да ну его, — произнес Пискарь. — Пусть сам добирается. Что это с тобой, Серега? — удивился он странной реакции Сергея. Сергей бросил сигарету, напрягся и сделал шаг по направлению к мужчине.

В этот момент раздался звонок мобильного в кармане у Сергея. Он медленно вытащил телефон, не отрывая пристального, напряженного взгляда от приближающейся могучей фигуры. А мужчина продолжал двигаться к ним быстрым шагом.

— Да… — произнес Сергей. — Да, Владимир Алексеевич. Вот как? А я это и сам знаю. Почему, говорите? — понизил голос он. — Ладно, потом объясню, — он отключил телефон.

— Что-то случилось? — насторожился и Пискарь.

— Да… — прошептал Сергей. — Случилось… Бежал Крутой, тот самый, который был в Стамбуле.

— И это он идет навстречу нам по дороге? — сразу понял Пискарь.

— Понятливый ты, — подтвердил Сергей, чувствуя, как холодеет у него спина. Ему самому было стыдно своего страха, но поделать с собой он ничего не мог.

— Ну что, братаны, — послышался хохот Крутого, ускорившего свой шаг. Глаза его весело заблестели в темноте, было очевидно, что он узнал Сергея и очень этому обрадовался. — Подвезете до трассы, плачу щедро!

И тут же сделал резкий рывок в их сторону. Чудовищным по силе ударом своего пудового кулачища он сбил с ног Костю, стоящего несколько впереди Сергея. Костя, несмотря на свои габариты, словно пушинка, полетел в сугроб.

— Ну что, братан, посчитаемся за вечерок в Солнцево? — засмеялся Крутой. Ты мне тогда пару раз врезал, а я этого не люблю. Не люблю, понимаешь, когда всякие бакланы хвост поднимают.

Сергей отступал, понимая, что справиться с Крутым практически невозможно… Словно Кинг-Конг, Крутой шел на него медленной, уверенной поступью, расставив громадные ручищи, выставив вперед квадратную челюсть и зловеще улыбаясь огромным ртом.

— Я тебя руками порву, тварь позорная, — бубнил он под нос. — Яйца оторву своими руками. Нашел на кого хвост поднимать. Там-то вас много было на меня одного, там вы все борзые были. А тут дело другое. Тут место тихое, можно и по душам побазарить…

Он бросил быстрый взгляд назад, где лежал Пискарь, и, увидев, что тот делает попытки подняться, рванулся к нему и мощным ударом ноги в живот заставил его снова лечь. Костя застонал и схватился руками за живот.

— Лежи, отдыхай, парень, сегодня тепло, — хохотнул Крутой. — Скоро Новый год будем праздновать. Я вот лично кровью этого баклана побалуюсь. Она же у него голубая, вкусная… — И снова, растопырив руки, медленным шагом пошел на Сергея.

Выхода у Сергея практически не было, сзади была только пустая зимняя дорога.

— Убивай, вижу, твоя взяла, — обреченным голосом произнес Сергей. — Но перед смертью имею одну просьбу.

— Говори, уважу, — захохотал Крутой. — Это нам запросто.

— Скажи все же, кто убил Олега. Ну того, русского, который заступился за девушку? Яков или ты?

— Это нам запросто, — повторил Крутой. — Скрывать тут нечего, фраерок. Я убил, лично я, вот этой самой рукой и кончил его. Только он начал возникать, я ему пулю в сердце всадил, он и дернуться не успел. А когда он на мостовую упал, я его поганый череп второй пулей размозжил. Это так, для страховки, чтобы не ожил. А то всякое в нашем деле бывает, такие живучие попадаются, их мочишь, мочишь, а они никак не дохнут. Ну что, понял меня, фраерок? — улыбнулся он во весь свой огром-. ный рот. — Вижу, тот парень корешом твоим был, раз интерес имеешь. Так знай, я убил твоего кореша и тебя сейчас убью, баклан гребаный, фраер сытый…

Говорил он громко, все сказанное услышал и Пискарь, лежащий на снегу, держась руками за живот. И медленно стал приподниматься…

— Но ему повезло, он сразу скопытился, — продолжал Крутой. — Раз, и в лучшем мире. А вот ты умрешь не так. Ты про четвертование там что-то базарил, что на сорок частей меня порвешь. Так рви, вот он я перед тобой. Только не как тогда, в Солнцево — теперь один на один. Вернее, вас даже двое, фору имеете. Но для меня это тьфу, я таких фраеров, как вы, соплей перешибу. Это там вас много было, с пушками в придачу. А тут клево, тишина, природа, лесочек. Кайф, в натуре. И не ты меня, а я тебя рвать на части сейчас начну. Дело привычное…

Узнав, что именно Крутой убил Олега, Сергей вдруг перестал испытывать чувство страха перед этим чудовищем. Он понял одно — если он сейчас не отомстит за друга, он не должен жить на свете. И неважно, что Маринка жива и здорова, что она может скоро появиться в Москве. Она поймет его.

Он понимал, что вскоре тут появятся люди Раевского, но, во-первых, все решают секунды, а во-вторых, он должен был все сделать сам. Только сам… Иначе он не человек, он не мужчина. И он будет насмерть биться с этой человекообразной гориллой, лишившей его самого близкого друга.

Ему припомнились уроки самообороны, которым учила его Марина, припомнилось, как она смеялась над ним, когда у него ничего не получалось, смеялась над его неповоротливостью и плохой реакцией. Он жутко злился и назло ей четко отработал некоторые приемы.

Он помнил один завет, который передал Марине Оскар, а она, в свою очередь, ему. В самый трудный момент, когда жизнь в буквальном смысле висит на волоске, нужно до предела сконцентрировать все силы, сосредоточиться на ударе, вложить в этот единственный удар всю свою душу.

Вот он… Вот он идет на него. Это существо, которое убило Олега, которое хотело лишить его любимой женщины. Идет, улыбаясь во весь свой чудовищный рот, выставив квадратную челюсть. Вот оно, вот оно…

Видимо, те же чувства испытывал в этот момент и лежащий на снегу Костя-Пискарь. Превозмогая боль, он рванулся и бросился под коленные сгибы Крутого. Тот потерял равновесие, закачался, но все же удержался на ногах. Повернулся назад и ударил Костю ногой в челюсть. Тот упал и на сей раз замер без движения. Крутой повернулся к Сергею. Но внимание его на какие-то секунды было рассеянно. И именно в этот момент Сергей прыгнул. Согнул и выставил средний палец правой руки и коротко нанес Крутому удар в переносицу. Он вложил в этот удар все — неутихающую боль от потери Олега, любовь к Марине и ненависть ко всему тому, что долгие годы мешало им жить. Омерзительное громадное существо со стриженой головой и выпирающей челюстью было олицетворением этого зла.

Крутой издал какой-то странный гортанный звук, а затем рухнул на спину и замер без движения.

— Ни хрена себе… — изумленно прошептал Пискарь, лежа на снегу. — Вот это Серега…

В этот момент дорога осветилась ярким светом автомобильных фар. "Мерседес" Раевского резко притормозил около них. Из него одновременно выскочили Генрих и еще двое.

— Что произошло?! — крикнул Генрих.

Сергей каким-то неопределенным жестом махнул рукой в сторону неподвижно лежавшего на снегу Крутого. Генрих все понял и наклонился над бандитом. Бросил быстрый взгляд на Сергея, а потом наклонился еще ниже.

— Да он же… — прошептал он, медленно поднимаясь. — Ты же убил его. Он не дышит.

— Ну и пусть не дышит, воздух чище будет, — еще тише произнес Сергей. Он не раскаивался в содеянном и не испытывал чувства страха. Он знал одно — Олег теперь отомщен. Он сделал то, что должен был сделать. Именно он, и никто другой.

Вскоре все поняли суть произошедшего. Удар, нанесенный Сергеем, был такой силы, что перебил Крутому переносицу, кость вошла в мозг. Смерть наступила мгновенно. Такой прием мало кому удается, его нужно нанести с жуткой силой, а главное, с резкостью и абсолютной точностью. И он сделал это.

Генрих дотронулся до плеча Сергея.

— Он бежал из подвала… — произнес он, словно извиняясь. — Его держали тут, неподалеку. Проморгали, расслабились в новогоднюю ночь. А у него чудовищная сила. Отключил охранника, высадил дверь. Хорошо, что охранник еще жив остался. Сейчас его откачивают.

— Теперь это неважно, — тихим голосом произнес Сергей. — Это совсем неважно. Это даже хорошо, что так произошло. Помогите Косте, ему здорово досталось, — добавил он. — Если бы не он, я бы один не сумел.

Костя с помощью телохранителей поднялся с дороги, держась за свернутую кулаком Крутого челюсть. Его усадили в машину. В другую машину погрузили тяжеленный труп Крутого.

Сергей сидел рядом с Генрихом на переднем сиденье "Мерседеса". Раздался звонок мобильного телефона.

— Ну как, встретили тебя ребята? — спросил Раевский.

— Встретили, Владимир Алексеевич, все нормально, — ответил Сергей, подмигивая Генриху. — Через несколько минут будем у вас.

— Ну и слава богу, а то я боялся, не повстречаетесь ли вы с этим… Он ведь где-то тут бродит, далеко уйти еще не мог. Недавно ведь все произошло. Ну надо же, Борька упустил его. Перемудрили мы, ох, перемудрили. Надо было сдать его, давно сдать Бурлаку на руки, и все. Не тюрьма же у нас в конце концов. Вот и получили подарок на Новый год.

— Подарок в машине, Владимир Алексеевич, — негромко произнес Сергей.

— Неужели уже взяли?!!! Генрих взял?! Ну, молодцы! Быстро сработали. И как он там? Не брыкается?

— Уже нет, — совсем тихо ответил Сергей и стал глядеть вперед на заснеженную дорогу. На душе у него было весело и тревожно. До Нового года оставалось всего пятнадцать минут.