Сьенфуэгос

17

Кошак сдержал слово и согласился еще раз встретиться с губернатором, а также несколько умерить свои претензии, причем не столько даже потому, что проиграл в карты, сколько потому, что и сам понимал: ситуация выходит из-под контроля, и многие его люди чувствуют себя неуютно при мысли, что их бунт — лучший способ оказаться в пасти акул.

— Я вернусь в форт и признаю вашу власть, но займу место Гути, и все важные решения мы будем принимать совместно.

— Что ты называешь важными решениями? — поинтересовался дон Диего де Арана.

— Те, что касаются стычек с дикарями и распределения земель.

— Я могу разрешить выделять земли, — согласился губернатор. — Но не могу гарантировать, что адмирал это одобрит, когда вернется.

— Если вы дадите нам документ на собственность, я позабочусь о том, чтобы он не потерял ценность, — язвительно ответил астуриец. — Когда мы обоснуемся на своей земле, слишком сложно будет нас с нее согнать, не думаю, что адмирал готов спровоцировать мятеж. А что насчет дикарей?

— Они лишь ждут подходящего момента, чтобы на нас напасть.

— Так давайте нападем на них первыми со всем своим оружием — бомбардами, аркебузами, баллистами и шпагами. Будь что будет! Если застанем их врасплох, то вселим в них такой ужас, что они три дня будут бежать без оглядки.

— Под каким предлогом?

Рулевой озадаченно посмотрел на него.

— О чем это вы? — спросил он. — Что еще за предлог?

— Который нужен, чтобы напасть на людей, считающихся нашими союзниками. Вице-король заключил соглашение с вождем племени Гуакарани, и я обязан его соблюдать.

— Чушь!

— Почему же чушь? — возмутился губернатор. — Не забывай, что я представляю донью Изабеллу и дона Фердинанда, государей цивилизованной страны, которая не может постыдно атаковать дружественный народ с одной только целью — стать более могущественной.

— Чушь! — стоял на своем Кошак. — Если донья Изабелла и дон Фердинанд, не колеблясь ни минуты, отправили на убой столь расположенный к нам народ, как евреи, то уж тем более не станут раздумывать, согнув в бараний рог кучку дикарей, которые к тому же сами ищут неприятностей на свою задницу.

— Может, и так, но я не могу принять на себя подобную ответственность без обоснованного повода.

— А какой повод обоснованный? — вышел из себя Кошак. — Будем дожидаться, пока нас атакуют тогда и в том месте, какое они сами выберут? Нет! — убежденно покачал он головой. — Это самоубийство. Гуанче говорит, что скоро их станет две тысячи, и нам придется полагаться на их милосердие.

— Да что может знать это животное?

— В этом случае — побольше нас, ведь он прекрасно их понимает. Если будем дожидаться Каноабо с остальными его людьми, то всё будет потеряно, — его тон изменился и стал почти умоляющим. — Поймите же наконец, ваше превосходительство! Сейчас не время размышлять, время действовать, схватить сволочей за яйца и спустить шкуру.

— Мне нужно подумать.

— У нас нет времени на раздумья!

— Слишком многое стоит на кону!

— Жизнь, ваше превосходительство! Вы же сами сказали только вчера: жизнь — единственное, что нам действительно принадлежит.

Упрямый дон Диего де Арана, по-прежнему не желающий отказываться от возложенной на него ответственности, беспокойно покрутил густые усы, и в конце— концов едва слышно сказал:

— Дай мне двадцать четыре часа. Возвращайся со своими людьми в форт, и мы выработаем план обороны. Дай мне один день, чтобы решить, станем ли мы нападать. Лишь один день!

Кошак окинул губернатора презрительным взглядом и в конце концов пожал плечами с покорностью фаталиста.

— Согласен! — заявил он. — Ровно один день — и ни часом больше.

Вернувшись в лагерь, он приказал своим людям переселяться в форт, но отозвал в сторонку типа по имени Барбечо, самого преданного своего сторонника, и шепнул ему:

— Губернатору нужен лишь повод, чтобы выступить против этих дикарей. Ну так дай ему этот повод!

— Как это?

— Ты умеешь обращаться с луком?

Тот закивал в ответ.

— Так вот, украдешь лук у индейцев и сегодня же вечером выстрелишь из него в Гути, — он на секунду умолк и добавил: — Если не найдешь Гути, стреляй в Гуанче.

— А если Гуанче я тоже не найду?

— Тогда стреляй в кого угодно, хоть в собственную мамашу, лишь бы не в кого-нибудь из наших. Ясно тебе?

— Еще как ясно, вот только трудно будет попасть в мою матушку, потому что она осталась в Кармоне...

Когда на следующее утро королевского вестового Педро Гутьереса нашли с пробитым длинной индейской стрелой сердцем, дон Диего де Арана не мог бездействовать, но всё же иногда был способен мыслить логически и пришел к выводу, что жестокое нападение оказалось уж слишком своевременным, и потому промолчал, но в глубине души поблагодарил того, кто преподнес повод для атаки и снял с него всякую ответственность.

— Позовите Гуанче, — только и велел губернатор, а когда перед ним предстал рыжий канарец, коротко приказал: — Разузнай, когда явится Каноабо.

Но когда рыжий принялся расспрашивать Синалингу, известно ли ей, когда появятся воины Каноабо, девушка лишь ответила:

— Забудь пока про Каноабо. Приближается Дух Зла.

— Это еще кто?

— Дух Зла уничтожает всё... — Синалинга потянула его за собой, не давая сказать ни слова. — Идем же! В лесной хижине мы будем в безопасности.

Пока они со всех ног бежали по запутанным лесным тропинкам, Сьенфуэгос не мог не заметить, что вокруг действительно происходит нечто странное. На сельву опустилась тяжелая духота, все вокруг казалось вымершим, и даже листья деревьев замерли в неподвижном воздухе, словно окаменев.

Вся живность куда-то подевалась; вездесущие цапли исчезли с ветвей, внезапно умолкли птицы, стих даже истошный щебет попугаев.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил Сьенфуэгос, когда они добрались до заветной хижины, глядя, как девушка тщательно запирает все двери и окна, стараясь не оставить ни малейшей щелочки. — Чего ты так боишься?

— Скоро он будет здесь, — прошептала Синалинга, словно боясь заговорить в полный голос. — Это Ур-а-кан, Дух Зла.

— Ур-а-кан, — повторил растерянный канарец. — А что это такое?

— Ветер. Король ветров.

— Но все так спокойно, никакого ветра!

— Это потому, что все малые ветры в страхе разбегаются, трепеща перед его могуществом. Помоги мне! — попросила девушка. — Нужно отнести вниз пищу и воду.

Она приподняла люк из бревнышек, под которым обнаружилась яма примерно в два метра шириной и в полтора глубиной. Когда Синалинга предупредила, что придется спуститься в эту яму, Сьенфуэгос в ужасе спросил:

— Хочешь сказать, что мы будем сидеть там?

— Да, если потребуется. Этот ветер способен поднять и унести дом.

— Не могу поверить!

Однако прошел всего час, и канарцу волей-неволей пришлось поверить.

Налетел такой ветер, который не снился Сьенфуэгосу и в самых страшных кошмарах. Казалось, что за пределами стен не существует ничего, кроме завываний этого ветра, поскольку наверняка всё улетело до самых облаков, поднятое невиданной силой, угрожающей засосать в небеса всё нутро земли.

Стоял такой грохот, что даже кричать было бесполезно, а толстые и крепкие глиняные стены дрожали и вибрировали, как шпага, со всей яростью наткнувшаяся на камень.

Сьенфуэгос ощутил такое бессилие перед лицом подобной мощи, что даже не пытался сохранить хладнокровие и притвориться смелым. А когда первые порывы шквалистого ветра переместились дальше, лишь заорал во всю глотку, чтобы снять напряжение, скрутившее желудок, и на несколько мгновений успокоился.

Так прошел целый день, а затем и ночь. Весь мир, казалось, превратился в сплошной рев и грохот.

Внезапно шум стих, сменившись еще более тягостным затишьем, и когда Сьенфуэгос спросил, миновала ли опасность, Синалинга лишь покачала головой, крепко сжав его руку.

— Сейчас Дух Зла отдыхает, чтобы потом наброситься с еще большей яростью, — с этими словами она протянула ему плошку, полную густой сладкой жидкости. — Выпей! — велела она. — Это придаст тебе сил.

— Что это? — спросил он.

— Сок тростника с медом, — ответила она, чуть помедлив. — Он тебе поможет.

— Что-то мне не хочется.

— Даже если не хочется — все равно выпей. Это твой первый Ур-а-кан, и ты не сможешь его пережить без помощи этого снадобья.

Сьенфуэгос хотел было отказаться, томимый предчувствием какой-то новой тайной опасности, но девушка придержала его руку, заставив выпить все до последней капли.

Когда новые порывы ветра начали напевать свою устрашающую мелодию в кронах деревьев, по телу Сьенфуэгоса разлилась сладостная нега и дремота, заставившая его искать убежище в широком гамаке.

Его сознание наполнили призраки.

На смену напряжению, в котором он пребывал последние несколько часов, пришло полное расслабление. Казалось, его тело превратилось в свинец. Мечты и реальность, правда и ложь, прошлое и будущее, грёзы и разочарования столь хаотичным и необъяснимым образом сменяли друг друга в его сознании, будто он заново проживал свою короткую жизнь, и вместе с тем заглянул вперед, в грядущие годы.

Перед глазами стояло лицо Ингрид, затмевая все остальные знакомые образы. Но порой Сьенфуэгосу казалось, что он видит перед собой вовсе не Ингрид, а застывшее лицо Синалинги или крохотное красное личико новорожденного, или проницательный взгляд Луиса де Торреса, глумливую усмешку Кошака, безобразные ноги карибов, добродушно-лукавую улыбку мастера Бенито из Толедо.

Потом он словно провалился в бездонную яму, охваченный тяжелым чувством, будто его живьем закопали в глубокую могилу — темную, сырую и холодную; отчего-то казалось, что очень скоро он и впрямь окажется в могиле, только уже мертвым.

Тем временем Дух Зла всей своей мощью обрушился на форт Рождества. Хрупкие стены, возведенные из балок и досок так неудачно названной «Галантной Марии», никак не были рассчитаны на то, чтобы противостоять беспощадным ударам могучего ветра, с которым даже самые опытные моряки столкнулись впервые.

Никакой самый жестокий шторм, топивший целые флотилии и ломавший волнорезы северных портов, даже тот, что унес жизни братьев Кошака в памятную зиму восемьдесят седьмого года, не шел ни в какое сравнение с поистине демонической силой этого тропического «ур-а-кана», напоминающего гигантскую лапу, кромсающую окружающий мир невидимыми когтями.

Пещеры, в которых укрывались люди Кошака, затопило; другая пещера — та, где прятали корабль, находилась выше, и потому ее залило лишь до половины, но вода приподняла корабль, и волны стали швырять его из стороны в сторону, угрожая разбить в щепки о стены пещеры.

Три человека погибли в первые же часы бури: одного унесло в океан гигантской волной, другого задавило упавшим деревом, а третьего, Немого Кико, буквально разрезало пополам упавшей с высоты тяжелой доской — ее острый край, с дьявольской точностью раскроив его тело, кости и внутренности, ушел в землю на целых полметра. Уцелевшие испанцы искали убежище где только можно — в скалах, между корней высоких сейб, в самых крепких хижинах и даже просто забивались в расселины.

Вероятно, первое и короткое облегчение оттого, что буря наконец-то успокоилась (когда форт оказался в самом центре урагана), и явилось причиной окончательного поражения испанцев. Потому что два дня спустя, когда в конце концов ветер действительно стих, они не пошевелились, опасаясь, что речь снова идет только о временной передышке, и это позволило воинам Каноабо гораздо раньше покинуть укрытия и напасть, не дав врагам возможности взяться за оружие, сгруппироваться и организовать оборону.

Безоружные, обескураженные только что пережитым, многие испанцы так и не сумели прийти в себя и не обрели способность ориентироваться в пространстве. Они сдались, почти не пытаясь оказать сопротивления, их пронзали прямо в укрытиях, заставали врасплох в гуще леса, когда они искали обратный путь, или прямо у порога злосчастного форта, куда они стремились в поисках потерянных товарищей.

Это была вероломная и бесчестная битва; сражение без врага и война без победы; попросту резня, в которой лишь астуриец Кошак, могучий Барбечо и конопатчик Кандидо Рыжий смогли продержаться дольше остальных. Стоя спина к спине, они отбивались от сотни туземцев, пока те не пригвоздили их живьем к столбу, еще недавно являвшемуся гордой мачтой «Галантной Марии».

Кровожадный Каноабо выбрал в качестве трофея голову его превосходительства губернатора Диего де Араны, а его воины удовольствовались одеждой и оружием, снятыми с убитых, а также колокольчиками, цветными бусами и круглыми зеркальцами, которые ветер разбросал по всему форту.

Когда торжествующее войско победителей удалилось наконец в горы, от первого в Новом Свете испанского поселения не осталось ничего, кроме развалин и изуродованных до неузнаваемости трупов. Густой запах цветов и свежего ветра смешивался с запахом бушующего моря и теплой крови, насквозь пропитавшей землю.

Понемногу ошеломленные члены мирного племени вождя Гуакарани, друга и союзника вице-короля Индий, адмирала Моря-Океана, его превосходительства Христофора Колумба, начали возвращаться из тайных убежищ в глубине острова, и с изумлением обнаружили останки прибывших из-за моря полубогов, повелителей грома и смерти.