Сын Авонара

19

Четвертый год правления короля Эварда, середина зимы

Долгие часы я просидела в темноте на жесткой постели, изводя себя разными «если бы только». Я вспоминала день рождения Кейрона, когда он рассказал, что не сможет использовать свою силу во вред кому бы то ни было, даже чтобы защитить себя или меня. Тогда я не поверила ему, уверенная, что, когда придет время, он станет сражаться, как любой другой мужчина. Когда я рассказала ему об убийстве человека в Тредингхолле и он не изменил своих убеждений, моя уверенность в том, что при случае он сделает все необходимое, не исчезла, но несколько ослабла. И мольба о прощении в его глазах, когда его утаскивали прочь, разрывала мне сердце. Какой бы ужас ни ждал впереди, он не станет бороться. Это подтверждали его последние слова, обращенные ко мне: «Это чудо. Все это…» В этом смысл существования дж'эттаннов, принимающих все, что дает им жизнь, часть предназначенного для них Пути. Будь они прокляты! Мне хотелось схватить и трясти отца Кейрона, его деда, всех проклятых дж'эттаннов, кричать, что в этом мире можно проложить свой собственный путь. Неудивительно, что все они умерли и забыты. И теперь мой Кейрон тоже умрет, потому что никто не станет слушать его, учиться чудесному и прекрасному, тому, что он принес в этот ужасный мир.

Я не могу этого допустить. Если Кейрон не может драться, я буду драться сама. Мне только необходимо немного времени. Варианты заговоров и интриг, теснясь, сменяли друг друга, пока я не провалилась в беспокойный сон.

«Сейри… помоги мне…»

Крик пробудил меня в самый глухой час ночи. Пришло минутное воспоминание, однажды уже было точно так: Кейрон позвал меня из темноты. Наверное, я открою глаза, увижу серебристую лунную дорожку, тянущуюся из двери библиотеки, книгу, страницы которой шевелит легкий летний ветерок, несущий с собой запахи бальзамина и чабреца. Но эта комната была холодной и пустой. Даже слабый свет не проникал через окно — небольшой прямоугольник, едва заметно выделяющийся на фоне стены высоко над моей кроватью.

— Кейрон?

«Помоги мне». Он едва не срывался на крик. Я чувствовала, как он силится сдержать его.

— Скажи мне, что делать.

«Поговори со мной. Сказку, песню, образ, все, за что я мог бы ухватиться. Прошу, любовь моя, быстрее».

Я на секунду задумалась, стараясь понять, что может помочь, и пытаясь не думать, почему ему вдруг так поспешно потребовалась поддержка. Отбросив несколько вариантов — слишком коротко, слишком запутанно, слишком скучно, — я заговорила о Комигоре, древнем замке, который был домом моего детства. Продуваемый всеми ветрами, он за шесть столетий ни разу не сдался ни одному завоевателю. Я исследовала в нем каждый коридор, каждый подвал, каждый чердак и изучила все карты из библиотеки. Как учил меня Кейрон, я подбирала простые слова, чтобы мои мысли приобретали четкие очертания, не позволяла беспокойству и страху обосноваться в моем мозгу. Время от времени я умолкала, прислушиваясь. Я не слышала ничего, лишь чувствовала это присутствие отчаяния в моем разуме так же явственно, как слышала бы его прерывистое дыхание или ощущала его пот. И я продолжала.

Я описала отца, воина, такого отстраненного, сильного, не умеющего обращаться с детьми, но такого нежного с моей хрупкой любящей матерью. Ее образ был расплывчатым, но я помнила ее рассказы и ее сад, об этом я тоже рассказала. Я описывала свою спальню в Комигоре, где я воображала себя астрономом, разгадывающим тайны небес, менестрелем, странствующим по земле и распевающим о героях песни, от которых воспламеняются сердца воинов. Серый свет потихоньку вползал в комнату, а я говорила о том, как стояла на высокой башне Комигора, воображая себя плененной принцессой, ожидающей прекрасного рыцаря, своего спасителя.

«В этот раз рыцаря спасла принцесса».

— Нет-нет. Это ты меня спас… уже давно, — сказала я, прижимая руки к груди, словно обнимая его. — Когда выступил из тени в библиотеке с розой в руке.

«Сейри, ты должна сказать им, что я околдовал тебя, поработил и осквернил посредством магии». Я не стану этого делать.

«Ты должна. Они доказали мне, что их намерения весьма серьезны».

— Не думай об этом. Томас обещал защищать меня, как я всегда и говорила.

Кейрон облегченно выдохнул. «Чудесно… о боги ночи…» Он совсем сник. Его голос, звучавший у меня в голове обычно так звучно, сочно и так красиво, был едва слышен.

— Что они сделали с тобой?

«Это не важно, — ответил он. — Когда я с тобой, мне легче. Но кажется, 1 ты уже никогда не сможешь сказать, что я чудесно выгляжу».

Я рассказывала ему истории, пока могла говорить, а потом закрыла глаза и думала о том, что хотела бы рассказать и увидеть. Но какой-то частичкой разума, еще способной рассуждать здраво, я продумывала план битвы.

План был прост — политическое давление. Те, кто хотел обвинить Кейрона, получат все необходимые доказательства: в самом деле, восемь человек — Томас, Эвард, шериф Мацерон, Дарзид и четыре солдата — видели, как Кейрон вылечил меня. Единственное, что может оказаться сильнее их слов, угроза кампании Эварда… или даже его трону.

Мартина привлечь нельзя. Он и так в большой опасности. Но я могу переговорить с десятью высокопоставленными дворянами, которые были близкими друзьями моего отца, и еще с десятью, которые были обязаны ему жизнью. Кроме того, у меня тоже были друзья, мужчины с положением и состоянием, женщины, имеющие влияние на мужей, братьев и отцов. Все платили налоги, на которые Эвард вел войну. Все знали о видах Эварда на меня. Они поверят, когда я скажу, что всему причиной ревность короля, и если Эвард готов обвинить меня и моего мужа, тогда никто в королевстве не может чувствовать себя в безопасности. Все знатные лейране встанут на мою защиту. Мне лишь необходимо переговорить с ними.

Но мне не с чего было даже начать. Меня заперли. Без бумаги, перьев, книг послать письмо невозможно. Сестра-прислужница, приносившая мне еду и воду для умывания, была нема, а охранник, который сопровождал ее, запрещал мне произносить и слово в ее присутствии. Его обнаженный меч напоминал, что за мое непослушание женщина поплатится жизнью. Стражники были глухи ко всем моим мольбам о помощи и обещаниям золотых гор. Мне не оставили ни одного предмета, который мог бы послужить оружием. Причесывать меня приказали сестре, лампу уносили, когда я оставалась одна. Поэтому все долгие зимние вечера я проводила в темноте. Ко мне не допускали никого, кроме жрецов и королевских следователей, и они всегда являлись по двое, чтобы я как-нибудь не осквернила их чистоты.

Жрецы относились ко мне как к невинной жертве, одержимой злыми духами, напущенными магами. Они оглушали меня молитвами и изгоняющими зло заклинаниями, лекциями и проповедями, призывая отречься от чародеев. Арот, первый бог, установил законы мира. Его сыновья, Аннадис и Джеррат, были призваны править этим миром, силы земли и моря, неба и бури принадлежат им. Чародеи пытаются управлять этими силами… чудовищное богохульство!

Следователи обращались со мной так, словно я сама была чародейкой. Они угрожали мне тюрьмой и пыткой, требуя, чтобы я рассказала, как меня развратил герцог Гольтский и его друзья.

Томас ко мне не приходил. Ни разу. Как и остальные друзья и знакомые. Я продолжала надеяться, что кто-нибудь начнет спрашивать, куда исчезли мы с Кейроном. Но потом я вспоминала лица в доме сэра Джеффри, когда Дарзид показывал всем руку Кейрона, и холод поселялся у меня внизу живота, где я должна была ощущать лишь тепло растущего ребенка. У кого достанет храбрости стать на нашу защиту?

И все зимние дни и ночи я чувствовала Кейрона рядом с собой. Иногда он мог говорить со мной нашим странным способом. Иногда мог только слушать, тогда я понимала, что тюремщики допрашивали его, пытали. Я гнала прочь эти ужасные догадки, говорила с ним обо всем, что только могла придумать: искусство и музыка, философские учения, Автор и его зашифрованная карта, которую нам так и не удалось разгадать, мое намерение поступить в Университет, когда Коннору уже не потребуется все мое внимание.

«Вот это хуже всего, — говорил Кейрон в редкие моменты отчаяния. — Никогда не увидеть его».

Я не принималась разуверять его, говорить, что, конечно же, он увидит нашего сына. Мы оба не были глупцами. Мы провели уже больше месяца в заключении, а я не сумела сделать ни шага, чтобы вызволить его. Я выстроила барьер в своем разуме, как учил меня Кейрон, оставила территорию, куда ему не было хода, там я хранила свои страхи, горе и преступные надежды, что Кейрон сумеет переступить через свои убеждения и спастись.

— Остается еще суд, — говорила я. — Когда они повезут тебя на Королевскую Скамью, может быть, будет возможность… они отвлекутся… ты сможешь перебороть себя и бежать.

«Ах, Сейри, если бы одного желания было достаточно…»

Он не мог магией разорвать цепи. Он не мог отпереть двери темницы. Это я знала. Единственный способ бежать заключался для него во вторжении в чужое сознание: навязать свою волю страданиями и страхами, схватить оружие и уничтожить тех, кто хотел причинить ему вред. Именно этого он и не мог сделать.

— И сам суд. Несколько лордов в Совете очень умные, интеллигентные люди…

«Да. Хорошо. Но не возлагай безумных надежд на Совет».

— Безумные надежды имеют больше прав на существование, чем безумное отчаяние, — возражала я. — Я могу привести множество примеров из истории и доказать, что безумные надежды — единственный способ достичь желаемого.

«Я уже давным-давно выяснил, что нельзя противоречить женщине с огненными волосами».

Как странно беседовать, не видя друг друга. Правда, я говорила вслух, чтобы сосредоточиться на мыслях, хоть и шепотом, чтобы не услышали стражники за дверью, но мы могли общаться и без слов. Оказалось, что возможно передавать и жесты, а не только самые сокровенные мысли. Я перестала любить сон. Какая пустая трата времени. Кейрон редко спал. Он сказал, его тюремщики сделали это сложным для него и что он лучше отдыхает рядом со мной. Он рассказал, что может слушать мои сны.

— А я думала, отчего они такие спокойные, несмотря на обстановку.

«Я не могу изменять сны, только добавлять в них другие видения, если, конечно, постараюсь. Говорят, что сны помогают нам преодолевать трудности. Как много я хотел бы узнать о разуме. Наши знания так ничтожны. Возможно, дж'эттанн ждала бы иная судьба, если бы мы лучше разбирались в подобных вещах».

В эту ночь мы долго беседовали о природе сна.

До суда оставались недели, но по мере того, как год близился к концу, я ощущала, что Кейрон становится все слабее. Когда кто-нибудь навещал меня, я спрашивала, как обращаются с моим мужем.

— Он представитель одного из старинных семейств Лейрана. Закон запрещает морить голодом и плохо обращаться с любым, кто не был признан преступником. Я могу процитировать статьи их «Кодекса Вестовара».

Никто не слушал меня. Как-то Кейрон упомянул, что, кажется, благодаря моему заступничеству ему увеличили порцию воды. «Ты обрела покровителя, как я искренне надеюсь, или же просто так долго приставала к кому-то с жалобами, что он стал готов на все, лишь бы ты замолчала?»

— Держись, — ответила я. — Я найду выход.

Но ничего не изменилось. С тем же успехом я могла бы плевать на крепостные стены, надеясь разрушить их таким способом.

Четвертый год правления короля Эварда, зима

За неделю до суда Кейрон разбудил среди ночи. «Мне жаль тебя тревожить, но необходимо поговорить».

— Как я хочу быть с тобой, — ответила я, садясь на кровати и успокаивая смятенные мысли, чтобы говорить разборчиво.

«Кажется, они решили, что я сказал им все, и мне больше нечем заняться, только размышлять».

— И о чем же ты размышлял, пока я беззастенчиво предавалась лени?

«Для чего я здесь».

— Не понимаю.

«Если я в самом деле последний, тогда вопрос, когда я умру, довольно важен, это не просто личное дело дж'эттаннского целителя тридцати двух лет от роду, о котором не пожалеет никто, кроме тебя. Нет, я не хочу жалобами заставить тебя перечислять, кто станет скорбеть обо мне, хотя это утешило бы меня. Но если я действительно последний, а судя по всему, так оно и есть, тогда что-то необходимо завершить. И я изо всех сил стараюсь понять, что именно».

— И ты уловил хотя бы намек?

«Может быть, я схожу с ума. Я не в силах понять. Поэтому я должен поговорить с тобой прямо сейчас. Эти дни и недели я делал все, заставляя себя поверить, будто моего тела не существует, я ушел от внешнего мира, и увидел, как велик и загадочен мир внутренний. И я кое-что нашел. Должно быть, это уже давно таилось во мне, а может быть, не во мне, а в той части меня, которая досталась мне от отца, от матери, от деда…»

— Продолжай.

«Это слово силы, подобное тем словам, которыми я лечу».

— Слово… и что оно делает?

«Не знаю. Может быть, ничего. Но я не могу отделаться от него, в нем заключены образы, наподобие того, как в тексте рукописи содержатся изображения птиц, животных или цветов. Белый город стоит, окруженный зелеными горами, а за ним лежит огромная пропасть, такая глубокая и темная, что я не осмеливаюсь заглянуть в нее. Что-то сломано… я не знаю что. Похоже, это безумие…»

— Ты не безумен. Нет. Ты во всем точно такой, каким я тебя знала. Не сомневайся. — Я вскочила и заметалась по комнате, словно пойманный зверь. Как мало я могу предложить ему. Только свою убежденность.

«Я надеялся услышать это. Возможно, я смогу узнать больше».

— Мы узнаем вместе.

Всего за несколько дней до суда я все еще пыталась найти кого-нибудь, кто поможет защитить Кейрона, но от жрецов и следователей не было никакого проку. Никто не станет защищать мага, заявили они. К чему это?

— Потому что это справедливо, — настаивала я.

— Я вообще не понимаю, зачем король Эвард затевает суд, — сказал сухопарый лысый жрец Аннадиса, который уже несколько раз навещал меня. — Оставить мага в живых хоть на день, какое оскорбление Близнецам. Люди хотят видеть его сожжение. Говорят, он шпионил для Керотеи, творил магию на пользу им даже в тюрьме.

Конечно, потому-то все так затянулось. Кейрона скормят народу, чтобы подогреть боевой дух, к весенней кампании у короля снова будут рекруты.

— Отец Гласст, я должна пойти на суд. Мне должны позволить защищать его.

— О, я не сомневаюсь, вы будете там, моя госпожа. Король утверждает, что никогда не слышал от вас ни слова лжи.

Мне показалось странным, что Эвард расхваливает мои добродетели, но я уцепилась за эту новость и лелеяла ее, словно самую ценную в мире вещь. Надежда. Всего лишь проблеск надежды. Я смогу говорить в защиту Кейрона. Мартин всегда повторял, что я смогу убедить самого бога морей Джеррата осушить океан. Мне хотелось, чтобы иссохший маленький жрец забрал своего трепещущего юного ученика и убрался, тогда я могла бы упиваться надеждой, я могла бы подумать, решить, как вести себя дальше.

— Мы лишь надеемся, что вы будете достаточно свободны от влияния чародея и правда не будет жечь вам уста.

Окрыленная надеждой и новыми возможностями, я ответила так, словно жрец действительно слушал меня.

— Я говорила только правду вам и вашим товарищам все эти недели. И мой муж говорит только правду. Выслушайте его, узнайте его историю, вы поймете.

Бледный тощий человечек задохнулся от возмущения. Я ни за что не стану слушать мага. Вот причина вашего падения, сударыня. Прислушиваться к злу — значит подпасть под его власть. Слава Близнецам и их великому отцу Ароту, больше никто никогда не попадется на дьявольские речи чародея.

— О чем вы говорите?

— Ему же вырвали язык! Как раз вчера. Нельзя допустить, чтобы он околдовал короля или Совет лордов на суде.

Пучеглазый ученик подхватил:

— По этой же причине ему выжгли глаза и переломали руки в день ареста. Так что он не смог подчинить себе следователей колдовством и заклинаниями. Нельзя же позволить магу творить чары!

Мне казалось, что земля ушла у меня из-под ног. Отшатнувшись от гордых собой скотов, я повернулась к запертой двери и колотила по ней кулаками, пока кровь не замарала дерево.

— Стража! Будьте вы прокляты навеки. Стража! Пусть боги проклянут вас всех. Уберите этого червя из моей комнаты. Я должна видеть канцлера или кого-нибудь из властей. Я требую сюда своего брата. От имени короля творятся преступления! Король Эвард должен знать об этом!

Скоро дверь распахнулась, и ошалевшие жрецы выскочили из комнаты, дрожа, словно перепуганные кролики. Ученик уронил лампу, и когда стражник затопал по масляной луже, сбивая огонь, я попыталась проскользнуть мимо него. Но его напарник впихнул меня обратно и захлопнул дверь. Я ревела от ярости, пока у меня не сел голос, но никто не пришел, ни сразу, ни позже, никто не стал слушать мои жалобы.

Дрожащая, осипшая, от боли едва способная соображать, я упала на пол и уронила голову на кровать, стараясь взять себя в руки. Я не разговаривала с Кейроном с прошлого вечера, с того момента, как они сотворили это новое изуверство, и пока тянулись часы молчания, я начала бояться, что он умер. Его глаза. Его язык. Его ласковые руки. О боги, сжальтесь…

Перемены в освещении за высоким окном доказывали, что время не остановилось. Пришло утро. Кто-то принес поднос, поставил у двери. Я даже не шевельнулась. Судя по свету, время перевалило за полдень. Поднос исчез. Только когда последние желтые лучи солнца снова поглотил серый вечер, я услышала его зов. «Сейри…»

— Я здесь, — отозвалась я, заполняя сознание приготовленными для него образами, надеясь и молясь, чтобы он нашел во мне хотя бы ничтожное утешение, мысли о саде, о поездках на прекрасном коне, о горах и свете зари, о моих руках, обнимающих его. Но все мои старания ни к чему не привели. Я думала, знаю самое худшее, что случилось, но я ошибалась.

«Они схватили Мартина и остальных. Говорят, сделают все необходимое, чтобы заставить их сознаться в предательстве. Я слышу их крики…» Голоса в моей голове стали свинцовыми, словно море под грозовыми тучами, мертвыми, словно поле после битвы, безрадостными, как руины Ксерема. Даже в самые худшие ночи этой зимы Кейрон не был так близок к отчаянию. «Они говорят, что сделают то же самое с тобой. Говорят, у них есть доказательства, что ты убийца, и тебя за это повесят. О боги, Сейри…»

— Они не тронут меня, Кейрон. Эвард дал Томасу слово. — Я сжимала деревянную раму кровати, пока не поняла, что дерево вот-вот треснет. — Мы с Коннором будем в безопасности в Комигоре. Никто не сможет причинить нам зло.

«Остальные не представляют того, что эти люди сделают с ними. Они пытаются сопротивляться, словно от этого что-то изменится».

— Они понимают, Кейрон. Они осознавали опасность, так же как и я. Ты позволил нам выбрать свой путь. Мы взрослые люди, и мы выбрали тебя. Это были не просто слова, той ночью у Мартина.

«Я должен был уехать из Лейрана».

— Мартин давно понял, что, когда популярность Эварда пойдет на убыль, его собственная жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Но даже если бы было иначе, мы сделали выбор, и никто из нас ничего не изменит. Это жизнь, Кейрон, жизнь, которой мы хотели, и ты должен позволить нам принять ее, как ты принимаешь свою.

Именно это, разумеется, и было причиной, по которой я не стала кричать, требовать, чтобы он использовал свою магию ради нашего спасения, хотя всеми фибрами души я чувствовала: самое ужасное впереди. Как можно убедить любимого человека предать самого себя? Он сделал выбор, а я его жена, я обещала поддерживать его на жизненном пути. Только я не знала, смогу ли.