Посреди вырубки собралось от пятидесяти до шестидесяти мужчин.
По их лицам и позам чувствовалось, что многие из этих счастливых отдыхающих приложились кто к спиртному, а кто и к наркотикам.
Они готовились зажечь костер.
Огромная куча бревен, сучьев, веток высилась в дальнем конце вырубки. «Значит, сегодня у них праздник», – предположил Флетч.
Среди мужчин выделялся лысый толстяк в грязном белом фартуке.
– Должно быть, повар, – заметила Кэрри. – Надо бы спросить у него, где он набрал столько водорослей.
Несколько женщин стояли на почтительном расстоянии от мужчин. С младенцами и девочками. Мальчики находились с мужчинами.
Микрофон и два динамика разместили на верхней из трех ступеней, ведущих на крыльцо бревенчатого дома.
Флетч и Кэрри расположились сбоку, так, чтобы видеть и толпу, и крыльцо.
Джек между крыльцом и толпой устанавливал на треноге видеокамеру.
– Это же надо. – Флетч повернулся к Кэрри: – Они намереваются заснять все на пленку.
– Тщеславие, кругом одно тщеславие, – прокомментировала Кэрри.
– Не только, – возразил Флетч. – Как и все их предшественники, они хотят оставить документы для истории.
– Чтобы потом все отрицать, так?
Из дома на крыльцо вышел командор Вольф. За ним – командор преподобный доктор Крис Крайгель. Все в тех же сшитых не на него брюках и рубашке, которые Кэрри нашла в одной из кладовок. Последним на крыльце появился юноша в форме. В руках он держал все ту же доску с зажимом для бумаг.
Мужчины, стоящие перед бревенчатым домом, трижды приветственно подняли правые руки. Трижды прокричали: «Хайль!»
Вольф посмотрел на красное полотнище, реющее на флагштоке за спинами мужчин, вскинул правую руку и сказал: «Хайль!» Один раз, негромко.
Флетч заметил, что в этот самый момент, когда внимание всех сосредоточилось на Вольфе, Джек снял видеокамеру с треноги. Присев на корточки, он снимал мужчин, двигая камерой взад-вперед.
Стараясь запечатлеть на пленке все лица.
Тем временем заговорил Вольф. Начал с приветствия. Отметил, что видит перед собой настоящих мужчин, настоящих мужчин Америки. Пошутил насчет того, как бы расстроились их еврейские работодатели, узнай они, где проводят ночь эти мужчины. Их еврейские работодатели, не знающие, то ли отдать принадлежащие им по праву рабочие места готовым лизать любую белую задницу ниггерам, то ли продать их желтым раскосым азиатам с компьютерами вместо мозгов.
Флетч искоса глянул на Кэрри.
У той от изумления аж рот открылся. Лицо побледнело, несмотря на загар. Даже веснушки поблекли, совсем как звезды после восхода луны. Ее глаза округлились, сверкнули синевой.
Она повернулась к нему:
– Флетч…
Кожа вокруг глаз начала съеживаться.
– Ничего не говори, – предупредил Флетч. – Не плачь.
Ее ногти впились в предплечье Флетча.
– Я не могу этого терпеть.
– Я знаю.
– Почему они пришли за этим сюда, эти ужасные люди? Номерные знаки на их автомобилях… они же не местные.
– Они нынче везде. На севере, юге, западе, востоке – последние подсчеты показали, что в Америке триста сорок шесть организаций фашистского толка – на двадцать семь процентов больше, чем годом раньше, – в Англии, Германии, Франции, Польше, на Балканах, в России. На Ближнем Востоке. В Африке. Они проповедуют этнические чистки. Сепаратизм. – Флетч уже догадался, что Крайгель прибыл в Соединенные Штаты с тем, чтобы объединить местные фашиствующие организации и связать их с аналогичными движениями в других странах.
Арест, суд, приговор за столь мелкое правонарушение, должно быть, разъярили его.
– Дети. – Глаза Кэрри наполнились слезами. – Младенцы.
– Я знаю.
Кэрри слушала еще с минуту.
А затем, нисколько не скрывая своих намерений, вставила в уши затычки.
Подбадриваемый аплодисментами, свистками, криками «Права белых!», Вольф говорил, говорил, говорил… Американцы африканского происхождения сравнивались с грязью, евреи объявлялись отродьями Сатаны. Президентская администрация именовалась не иначе как Е-О-С-О, Еще Одна Сионистская Организация.
Не слыша того, что говорил Вольф, Кэрри чуть расслабилась. Сложила руки на груди. Смотрела она себе под ноги.
Лицо ее по-прежнему оставалось бледным.
Вольф, несомненно, внимательно и не один раз смотрел документальные фильмы, запечатлевшие выступления Муссолини. Движения губ, энергичные кивки головы, подтверждающие истинность произносимых им слов, отвечающие на восторженную реакцию слушателей, – все это он взял у итальянского дуче.
И Флетчу вспомнилось ощущение безмерной грусти, охватившее его в Восточной Африке, когда он и его тогдашняя жена Барбара вместе с Джумой подошли к Шимони, «дыре-в-земле», гигантской пещере на берегу Индийского океана…
«…Флетч и Барбара не знали, куда их привели. Плотно утоптанная земля уводила во тьму. Пещера источала что-то непонятное, не звук и не запах.
– Вы хотите спуститься в нее? – спросил Джума.
– Почему нет? – откликнулась Барбара.
– Там можно поскользнуться. – Джума посмотрел на рюкзак на спине Флетча.
Флетч снял рюкзак, опустил на землю.
– Там летучие мыши. – Джума посмотрел на волосы Барбары.
– Это пещера, – пожал плечами Флетч.
– Пещера большая? – спросила Барбара.
– Она тянется на двенадцать миль.
– Я что-то такое чувствую? – спросил Флетч.
Джума кивнул.
И первым двинулся вниз.
Они стояли в огромном подземном зале. Свет туда проникал лишь от входа. Барбара с уважением оглядела сталактиты, затем хихикнула. Эхо разнесло ее голос по пещере.
Флетч обратил внимание, что каменный пол, каждый квадратный сантиметр, и стены, до высоты полутора метров, отполированы чуть ли не до блеска.
– Для чего использовалась эта пещера? – спросил он.
Над ними пролетела летучая мышь.
– Под склад, – ответил Джума. – Здесь держали людей. Человеческий склад. Людей, проданных в рабство, держали здесь до погрузки на корабли, которые увозили их за моря.
Где-то капала вода – единственный звук, нарушавший мертвую тишину.
Когда Барбара повернулась к ним, по ее щекам текли слезы.
– Как же им было страшно, – прошептала она.
– И так сотни лет, – добавил Джума.
– Какой ужас! – выдохнула Барбара.
– Запах, пот, испражнения сотен, вернее, тысяч тел. Крик стоял над этой пещерой днем и ночью, год за годом.
В пещеру вел широкий проход, но не столь широкий, чтобы несколько человек с мечами и ружьями, кнутами и дубинками не могли перегородить его. Дальняя часть зала терялась в кромешной темноте. И темнота эта тянулась вглубь на двенадцать миль. Не было из-под земли другого выхода, и никто – ни отчаянный смельчак, ни мудрец – ни при каких обстоятельствах не мог вернуться к свету, воздуху, еде, свободной жизни, любимой женщине. Выйти из пещеры можно было лишь покорным рабом.
– Как вы думаете, ваши предки покупали рабов? – спросил Джума.
– Нет, – ответил Флетч.
– Я уверена, что нет, – ответила Барбара.
Джума провел ногой по гладкому полу.
– Видите, как все получается.
– О чем ты? – спросил Флетч.
– Я-то уверен, что мои предки продавали рабов. Что хуже, продавать людей или покупать их?..»[23]
…Вновь Флетч стоял рядом с женщиной, потрясенной увиденным, опечаленной, с блестящими от слез щеками. Он тоже грустил, и тогда, и теперь, однако сейчас еще и кипел яростью, ибо до сих пор находились люди, использующие невежество толпы ради своих низменных целей, ради власти, ради…
Под крики «Права белых! Права белых!» Вольф закончил речь и отступил назад, со сложенными на груди руками.
К микрофону шагнул Крайгель.
Голос у него был более пронзительный, чем у Вольфа.
– С этой секунды я нарекаю это место «Лагерь Орания».
Ему ответил рев одобрения.
Флетч сомневался, что многие, да и вообще кто-то из слушателей знал, что означает Орания. В Южной Африке в Орании находилась штаб-квартира Движения сопротивления африканеров.[24]
Без сомнения, Крайгель хотел подчеркнуть, сколь высоко он ценит этот лагерь.
– Эй! – Флетч подтолкнул Кэрри. А когда она повернулась к нему, указал на Джека.
Джек вновь установил видеокамеру на треногу. А сам возился со звуковым пультом на скамейке у крыльца. Он уже надел наушники. И вертел какие-то диски.
Флетч вставил в уши затычки, последовав примеру Кэрри. Затем надел наушники. Свободные болтающиеся концы проводов он засунул за воротник.
Надела наушники и Кэрри.
Губы Крайгеля шевелилась, он энергично кивал, махал руками, но Флетч не слышал ни слова. Руки же слушателей то и дело взлетали вверх, они широко разевали рты, словно утки в пруду, ждущие, пока им бросят хлеба. Флетч ничего не слышал.
И тут Кэрри толкнула его в бок. Он проследил за ее взглядом.
Трех маленьких девочек, стоявших с женщинами, начало рвать.
На глазах у Флетча внезапно вырвало одну из женщин, к полному ее удивлению.
Двое мальчишек уже блевали, опустившись на колени.
Несколько мужчин вдруг схватились за животы. Повернулись. Попытались выбраться из толпы.
Их вырвало.
На крыльце молодой человек в форме повернулся на каблуках и скрылся в бревенчатом доме.
У Крайгеля посерело лицо. Губы его еще двигались, не как у оратора, а как у рыбы, вытащенной на берег.
Рука Вольфа застыла на полпути ко рту. Он изумленно посмотрел вниз. Подошел к поручню, ограждающему крыльцо.
Мощный поток блевотины вырвался у него изо рта.
Несколько мужчин, стоявших внизу, у самого крыльца, отпрыгнули назад. И все-таки не убереглись.
Многие из мужчин рухнули на колени, перед ними образовались лужи блевотины.
Другие блевали стоя, на головы, плечи, спины коленопреклоненных.
Крайгель угодил струей блевотины в микрофон.
Кэрри медленно повернулась к Флетчу. Ее глаза раскрылись еще шире.
Она улыбалась.
В нескольких шагах от них блевал Лири.
Кто-то блевал согнувшись, упершись руками в колени, кто-то катался по земле, прижав руки к животу. Некоторые стояли, застыв в полном изумлении, словно стальные столбы в поверженном ураганом лесу.
Джек повернул на пульте переключатель. Лампочки, перемигивающиеся на панели, погасли.
Джек снял наушники.
Притворившись, что по очереди чешет уши, вытащил затычки. Флетч и Кэрри сделали то же самое.
Кэрри схватила Флетча за руку.
Ее глаза горели огнем.
– Что такое? – спросил Флетч.
Она мотнула головой в сторону поверженных слушателей Крайгеля.
Позади, уставившись на них с отпавшей челюстью, стоял их друг – шериф Джо Роджерс.